Последний торпедоносец

— Несчастный случай, — сказал Николай. — Утонул или со скалы сорвался. Лучше утонул. Без проблем.

Игорь, сидя на раскладушке, молчал. Он сам не понимал, почему молчит. В то, что тут и правда решается его судьба, он верил.

Верил. И молчал. Язык просто не ворочался, во всём теле была слабость…

…Они разошлись на окраине станицы. Но Денис, Сенька, Николай и Званко пошли с Наташкой и Игорем. У того ещё оставалась надежда, что они провожают Наташку. Но та, махнув Игорю рукой: «Пока, до завтра!» — нырнула в ворота, а Денис предложил:

— Ну что, Игорь, пошли, где ты там поселился. Поговорим.

И Игорь ощутил, как Николай и Званко прочно взяли его под локти.

В доме не было ни огонька. Спала бабуля, спали постояльцы. Игорь прошёл к пристройке на негнущихся ногах. Мелькнула мысль — в темноте начать свалку. Но перед тем, как войти, Званко показал Игорю револьвер, извлечённый из «кенгуровки» на боку и сказал вполне мирно:

— Не надо никакого шума, хорошо? Просто поговоришь с нами, как капитан сказал. А там решим.

И теперь Игорь сидел на раскладушке и молчал. Денис садиться не стал, стоял у двери. Сенька и Званко оккупировали кресла. Николай застыл возле комода.

У него тоже был револьвер.

— Хотя бы объясните мне, что я сделал, — угрюмо сказал Игорь. И передёрнулся от страха. Ему стало стыдно, но мальчишки смотрели без насмешки.

— Увидел кое-что такое, чего не надо было видеть, — пояснил Денис.

— Оставили бы меня на скале, — сказал Игорь. — Зачем такие хлопоты?

— Он всё понял, — сказал Николай. — Точно всё понял.

— Ты на кого-нибудь работаешь? — спросил Денис. Дружелюбно. Игорь помотал головой. Николай усмехнулся:

— Так он и сказал.

— А что ему терять? — пожал Денис плечами. — Ладно… — он покачал головой. — Пусть. Ну что, наверное, правда сбросим в море.

— А Наташка? — угрюмо спросил Сенька. Игорь с надеждой вскинул голову, но Сенька на него не смотрел. — Как с ней?

— Скажем, что довели в полном порядке и разошлись, а там не знаем, что и как, — предложил Званко.

— Ребята, не надо, — не выдержал Игорь. — Пожалуйста, не надо, — он стиснул руки между колен. — Я правда не знаю даже, что я сделал… Ну вышли вы в море на катере… Вы его угнали, что ли? Ну и что, убивать за это?!

— Вставай, пошли, — кивнул Николай. И показал нож, предупредив: — Не кричи. Иначе перережу горло, как только откроешь рот. А это больно.

— Погоди, — остановил его Сенька. — Капитан ничего не сказал. Так что погоди, говорю.

— Да хватит его мучить, — поморщился Званко. — Он ведь и правда ни в чём не виноват. Случайность, глупость…

— Если только он не чей-то крот, — возразил Николай, но посмотрел на Дениса. — Ну что, капитан?

Денис смотрел на Игоря. Хмуро смотрел. Потом потянулся, напрягся — выступили на плечах и руках тугие мускулы. Покачался на носках, зевнул и снова посмотрел на Игоря.

Вроде бы уже веселей.

— Рассказывай, — вдруг предложил он. — Всё о себе. С самого начала, ничего не упуская. С рождения. Потом — как ты тут оказался и что вообще делаешь. И запомни, что убить тебя нам удовольствия не доставит… но и сложностью тоже не будет.

На миг Игоря всё-таки посетило чувство нереальности происходящего. Уж больно дико всё это выглядело. Но он переглотнул, прикрыл на миг глаза и начал говорить…

…К тому моменту, когда он начал говорить о найденном архиве, его слушали все. Причём не просто слушали, а буквально раскрыв рты. Когда же Игорь умолк (отчаянно пытаясь отыскать ещё хоть что-то, о чём можно сказать!), Николай недоверчиво спросил:

— И ты хочешь сказать, что архив «Шторма» здесь?!

— Да, — кивнул Игорь. Николай покачал головой:

— Этого не может быть. Если ты правда сын одного из братьев Колывановых, то ты точно знаешь, что этого не может быть, что твой же отец его и уничтожил!

— Правда, — кивнул Денис. — Отец мне говорил про это. Их потому и не арестовали, что архив не нашли и никаких прямых улик не было. Даже условных сроков не дали. И твой… отец, если он тебе отец, сказал потом всем, что успел архив сжечь.

— Да отец со мной ни о чём таком вообще не говорил! — воскликнул Игорь отчаянно. — Я случайно наткнулся…

— Слишком много случайностей, — прервал его Николай. Но неожиданно вмешался Званко:

— Если архив правда цел, — рассудительно сказал он, — то пусть покажет его. А вообще всё это слишком сложно для чьей-то игры. Именно потому, что слишком много случайностей и совпадений. Так бывает только в жизни.

— В ящике, в верхнем, в правом, — пожал плечами Игорь. И добавил: — Ну честное же слово, если вы боитесь, что я про вас что-то расскажу, то я ведь просто и не знаю, что рассказать-то?!

Вот тут он немного слукавил. Он начал догадываться об одной вещи… но вещь эта была слишком невероятной, чтобы всерьёз поверить в неё. И он отбросил эту мысль…

Денис глянул на бумаги всего один раз. И сказал коротко:

— Это он, — а потом подошёл к Игорю и сел рядом. — Мы искали его почти три года, — пояснил Денис, — ещё совсем сопляками начали. И в принципе тебе благодарность должны вынести.

— Вы лучше меня не убивайте, — не выдержал снова Игорь. — Я вас очень прошу, пацаны, не надо. Я жить хочу…

Это прозвучало не только трусливо, но и просто глупо. Но никто не засмеялся. А Николай сказал мрачно:

— Все хотят… Ну что? — он кивнул Денису. Тот покачал головой:

— Похоже, он не врёт. Тогда убить его — просто подлость, Званко прав. И он сам прав, что он разболтать-то может?

— Хотя бы просто нас назовёт, случись что, — непримиримо ответил Николай.

— Я против, — сказал Сенька. — Он нам помог. Вот прямо сейчас. Мы ведь и подумать не могли, что архив лежит у бабы Нади.

— Я тоже против, — помедлив, сказал Званко. — Это уже не война будет. Просто… убийство. А мы ведь клялись, что никогда не поднимем руку на невинного. Или ты считаешь его в чём-то виновным, Нико?

— Нет, — поразмыслив, ответил Николай. — Но я боюсь провала из-за такой мелочи.

— Вообще-то он не мелочь, — Денис почесал бровь.

— Не лови меня на словах, капитан, — сердито ответил Николай. — Ты отлично знаешь, что я хотел сказать.

— Хорошо, — Денис встал, положил бумаги на комод. — Пошлика по домам. Утро вечера мудренее.

— Я у тебя заночую, ладно? — кивнул ему Званко. Денис наклонил голову. Николай скривился:

— А с ним? — кивок в сторону Игоря был коротким и пренебрежительным.

— С ним? — Денис тоже кивнул на Игоря. — Я же сказал — утро вечера мудренее.

— Он сбежит, — уверенно сказал Николай. — Он точно сбежит, и мы…

— Коль, — Сенька обнял Николая за плечи, — пошли, а? Тебе тоже ещё добираться… А хочешь — пошли ко мне, переночуешь… — и, продолжая говорить, вывел Николая наружу. Следом вышел Званко. Денис задержался:

— Ложись спать, — сказал он Игорю. И в третий раз добавил: — Утро вечера мудреенее.

Когда их осторожные шаги затихли во дворе, Игорь дёрнулся было запереть дверь. Но голова внезапно зашумела, всё тело сделалось ватным — мальчишка откинулся на подушку и провалился в глубокий чёрный сон без сновидений, даже не стряхнув кроссовки.

Игоря разбудили голоса во дворе.

— Доброе утро, баб Надь! А я к Игорю, он где?

— Спит Игорь, — проворчала бабушка за стенкой. — Цып-цып…Познакомились уже? Где вы его вчера до утра таскали? Ни обедать не пришёл, ни ужинать… Вот заставлю его в саду убираться…

— А мы поможем, — голос казался Игорю знакомым — сидя на раскладушке, он отчаяно старался проснуться. — Обязательно… Так он спит, что ли?

— В пристройке, иди уж… осторожно, потопчешь! Поставь ты его!

Дверь открылась. На пороге стоял Денис — голый по пояс, в шортах и кедах. Денис улыбался так, что Игорю на секунду показалось: всё, что было ночью — бред какой-то. Но потом произошедшее вспомнилось во всей отчётливости, Игорь невольно вздрогнул и сказал, глядя за плечо Дениса:

— Похоже, не сон… Наташка где?

— На пляже, торгует, — не удивился Денис, сел в кресло. Было почти десять — Игорь только теперь посмотрел на часы. — Долго спишь.

— Ночь была насыщенная, — не без яда ответил Игорь. Сейчас, при свете дня, он чувствовал себя уверенней. Тем более, что Денис был один.

— Насыщенная, это верно, — согласился Денис. И спросил неожиданно: — Ты на велике ездить умеешь?

— Конечно, — Игорь глянул удивлённо.

— Тогда пошли завтракать, — предложил Денис, ничего не объясняя…

…Игоря поразило, как непринужденно Денис уселся за стол и как спокойно восприняла это бабушка. Они с Денисом разговаривали о погоде, о рыбалке, об отдыхающих, совершенно не обращая внимания на мрачно жующего Игоря. Правда, мрачно он жевал только сперва, потом включился и наелся так, что не хотелось вставать. Но Денис буквально за руку выволок его на улицу.

Около забора стоял, прислоненный к нему, большой немецкий мотик — BMW.

Старый, времён войны, хотя и аккуратно перебранный и покрашенный.

— Садись, — Денис кивнул на высоко поднятое треугольное пассажирское Сиденье. — Поехали.

«Куда?» — хотел спросить Игорь. Но вместо этого молча сел на тугую горячую кожу и попрочней взялся за торчащее страховочное кольцо, обтянутое рубчатой резиной.

Ветер пахнул горькими травами. Он перекатывался над степью, как тугая невидимая волна, и сухие ветви какого-то высокого кустарника постукивали, как кости. В редкой жёлтой траве белели тут и там обломки известняка.

Денис появился из промоины, в которую закатывал мотоцикл. Отряхнул руки и присел прямо на землю. Сорвал тонкую длинную былку, сунул в зубы и стал смотреть на далёкое море, слегка прищурив глаза.

Помедлив, Игорь сел рядом. Ветер забирался под майку, но он не был холодным — даже приятно. Ото всей предыдущей дороги у него сохранилось ощущение скорости — встречный воздух мешал смотреть, он даже не понял, где они ехали; по ощущению — проскочили километров пятьдесят в сторону Анапы. Точно Игорь ничего не сказал бы. А спрашивать не хотелось. Вообще не хотелось нарушать ветреную жаркую тишину.

— Я до утра думал, — сказал Денис. И Игорь испугался — сейчас достанет пистолет — и… Хотя доставать даже маленький пистолет Денису было неоткуда. — И решил, что можно тебе всё рассказать. Колька будет недоволен, но это ладно, — Денис сплюнул былинку и повернулся к Игорю. — Я ещё никогда не обманывался в людях. Поэтому и решил… как решил. Может, это судьба такая. Но во всяком случае, это будет честно. Тем более, раз твой отец… — он оборвал себя, не договорил. — Только рассказывать придётся долго. Это длинная история. А сначала надо будет кое-что показать. Иначе ты просто не поверишь… — Денис поднялся и непонятно сказал: — Хорошо быть русским, да нелегко. Ну что? Идём?

— Пошли, — Игорь тоже встал, но не сдвинулся с места. — Я… я испугался вчера. Я думал, вы правда хотите меня убить.

— Мы и хотели, — буднично ответил Денис. И показал вокруг, обведя рукой всё открывавшееся побережье. — Смотри. Вот с чего я начну рассказывать… Вот тут по берегу двадцать лет назад были сплошняком рыбхозы, колхозы, фермы, базы, научные центры, санатории, кемпинги, дома отдыха, пионерлагеря… Много-много всего, я говорю, сплошной линией. Их строили с тридцатых годов прошлого века. Сейчас почти всё это заброшено. А вот теперь пойдём. Иди за мной.

Денис пошёл вдоль берега. Игорь, немного недоумевая, зашагал следом. От травы на ногах оставался желтоватый налёт какой-то пыльцы. Происходящее почему-то имело странный полузабытый оттенок сказки. Когда год назад Игорь прочитал трилогию Толкиена о Кольце Всевластья, он чувствовал себя примерно так же, как сейчас.

Они с Денисом подошли к краю скалы. Внизу пенилось море, и Игорь ощутил отчётливый толчок страха при виде этих белых волн. Страх был таким сильным, что он не сразу сообразил — Денис говорит с ним:

— …вон та площадка внизу. Отсюда кажется, что это просто выступ в скале и до него не добраться. А на самом деле… прыгай за мной!

Игорь невольно вскрикнул — Денис прыгнул вниз, спружинил ногами о камень метрах в двух и, привалившись спиной к скале, махнул Игорю рукой:

— Давай, ну?!

— Ччччёрт… — процедил Игорь и, заставив себя не закрывать глаза, прыгнул следом. На какой-то момент ему показалось, что сейчас он полетит в море… но Игорь сумел восстановить равновесие и увидел прямо перед глазами выбоину в скале. Внутри выбоины пряталась металлическая скоба, ржавая, но прочная.

— Можно спуститься по ним, но так быстрее. А по ним мы поднимемся, — сказал Денис. — Сюда.

Он шагнул за кусты лепившиеся к камню — и пропал. Игорь. Помедлив, сделал шаг следом. Оказалось, что переплетение колючих веток скрывает щель, внешне похожую просто на трещину в скале. Нужно было подойти вплотную, чтобы понять: это вход в пещеру.

Точнее — в сумрачную небольшую пещерку. Денис ждал возле её дальней стены и, когда Игорь вошёл, пригибаясь, внутрь, указал на эту самую стену:

— Тут тоже проход. Кажется, что выступ, а на самом деле — коридор. Иди за мной.

Денис сделал шаг за выступ. Послышался тугой металлический лязг, негромкий и маслянистый. Игорь заглянул за камни. Денис открывал на мощных петлях дверь, похожую на дверь в подводной лодке — со штурвалом и рычагами. Держась за них, оглянулся, качнул головой:

— Пошли. Мне надо закрыть.

Игорь сделал шаг — в гулкую темноту. Темно стало, потому что Денис за спиной закрыл дверь. У Игоря создалось странное ощущение большого пустого пространства впереди и под ногами, он застыл и услышал предупреждающий голос Дениса:

— Стой на месте… сейчас… не бойся…

Вспыхнул свет — неяркий, но уверенный свет нескольких прожекторов. Игорь приоткрыл рот.

Они стояли на металлической площадке, венчавшей собой решётчатую лестницу высотой метра в три. Своды пещеры тонули во мраке. Около спокойной чёрной воды на песчаном берегу видны были несколько зданий. А возле причала на этой воде лежало, как дремлющее поджарое чудовище, стремительное тело чёрного катера. На его борту Игорь увидел надпись:

ВЕПРЬ

Денис налил в алюминиевую кружку горячий чай, и Игорь с благодарностью в эту кружку вцепился. В пещере было холодно, хотя и неожиданно сухо. Особенно холодно после июньской жарищи наверху.

Они сидели на причале возле самого борта катера — борта, украшенного тремя рядами значков:

***

*****

*

Игорь спросил:

— Это?…

— Да, — кивнул Денис и отхлебнул практически кипяток: — Ххха-а… Три потопленных судна, пять повреждённых. И сбитая авиетка. На ней везли доллары и наркоту. Но это вышло случайно… Я расскажу сейчас, давай только чай допьём.

— Давай, — согласился Игорь. И тоже отхлебнул из кружки.

Странно. На душе у него царило совершенное спокойствие.

Когда в 42-м на эти земли пришла война, то с территории построенной ещё в 30-е годы базы против врага действовала бригада из шести катеров. В их числе был и N26. катера типа «Д» были лучшими катерами советского флота, и даже когда фронт ушёл к Новороссийску, они, оставшись в тылу, продолжали совершать набеги на вражеские караваны и конвои. На базе было запасено огромное количество необходимых материалов, боеприпасов и всего прочего.

Не было только новых людей. И в конце концов остался один катер — 26-й. И три человека экипажа вместо положенных девяти или хотя бы пяти — минимума, необходимого для боевой деятельности.

Тогда капитан принял решение покинуть базу и пробиваться к своим. Но в горах моряки наткнулись на прочёсывавших местность татарских легионеров и вынуждены были вступить в бой. В этом бою уцелел только пятнадцатилетний юнга — Трофим Кротких. Контуженный взрывом гранаты, он попал в плен к врагу.

Мальчишек удалось симулировать потерю памяти из-за контузии. Он был брошен в один из лагерей для военнопленных в Белоруссии. Трижды бежал — неудачно. И в конце концов, как неисправимый, был отправлен в лагерь смерти Равенсбрюк. Не в ту его часть, где накапливали для последующей депортации в Палестину евреев (там неплохо кормили и не обременяли работой), а в блок для славян, которым заправляли набранные из западноукраинских предателей охранники.

Отсюда он тоже пытался бежать, и тоже безуспешно. И в конце концов, ясным январским утром 44-го его, живой скелет, уже не способный самостоятельно передвигаться, кинули в вагонетку с другими такими же и выгрузили её в отвал для мусора за лагерем…

…Война закончилась. На побережье началась жизнь. Никто не помнил про катерную базу — знавшие о ней погибли или пропали без вести на фронтах, а найти хитро упрятанные в скальных пустотах помещения случайно было почти невозможно. Союз Советских Социалистических Республик набирал мощь и крепнул. Рождались и вырастали на берегу моря дети. Их было много тогда — детей, и они росли здоровыми и смелыми… Казалось, что такая жизнь будет всегда. Вечно.

Но постепенно — совсем незаметно для глаза, по капле! — стали происходить изменения, которые большинство людей если и замечали, то считали скорей положительными. Всё меньше и меньше говорили вокруг о победе социализма в мире, о коммунизме и светлом будущем. Всё чаще и чаще с завистью поговаривали о тех, кто «умеет жить». И так же часто пределом мечтаний становились не научные открытия, путешествия и бои — а квартирка, машинка, дачка… Нет, ещё гремели во всю мощь оркестры парадов, ещё пелись по телевизору песни о героях, ещё снимались потрясающие высокой патетикой фильмы, ещё ехали на Север и на стройки по всей стране искренние энтузиасты… Но всё чаще и чаще спешили по улицам городов кривоногие, пыхтящие от собственной значимости человечки с животиками-арбузиками, с пятнами пота под мышками югославских рубашек, с ранними лысинками и бегающими глазками. Похожие чем-то на паучков, плетущих свои тоненькие липкие сети в углах комнат, куда недосуг заглянуть…

Мальчишки, выросшие на берегах моря, видели этих паучков лучше взрослых. И понимали всю их опасность тоже лучше — непримиримым инстинктом, которому нет названия в психологии. И когда восьмерым из них — а точнее, шести мальчишкам и двум девчонкам, которые были умнее и развитее прочих — стало ясно, что люди-паучки бегают вокруг не просто так, а служа кому-то страшному и могущественному, кому-то, кто хочет нисповергнуть всё то, ради чего сражались с врагом их отцы — эти ребята создали Первый Объединённый Пионерский Отряд «ШТОРМ». Потому что они не верили в способность большинства взрослых что-то исправить. И это не было игрой.

Их звали Иргаш Тимофей, Колыванов Иван, Колесников Геннадий, Вальц Ольга, Губин Роман, Данилов Роман, Хоменко Илья и Корзухина Ирина.

Конечно, что-то от игры в этом было. Что-то от немеркнущей Молодой Гвардии[11], от веры в то, что «наши в конце концов победят», от желания подвига и настоящего дела. Но отряд существовал долгие семь лет — до 82-го года. Через него прошли несколько сотен мальчишек и девчонок, клявшихся в верности тем символам, в которые всё больше и больше переставали верить взрослые. Он сделал многое. От мелочи типа тимуровской работы[12] (настоящей, а не кастрированной советской школой) до диверсий на складах ворованного и в квартирах людей-паучков.

Пионеры искали и следы той базы — легенды и смутные слухи ходили по побережью до тех пор. В базе они видели не столько материальный объект, сколько символ — символ связи поколений. Но найти базу им не удалось, хотя, как потом оказалось, они стояли на пороге разгадки тайны…

Позже, вырастая, бойцы отряда хранили верность клятвам и во взрослой жизни.

Не все. Многие. И многих эта верность привела кого в тюрьму, кого в могилу. А тех, кто вовремя сообразил от неё отказаться — ждала другая судьба.

Отец Игоря отказался. Впрочем, не тогда, в 82-м. Тогда он спас отряд, вовремя успев спрятать архивы. По следу «Шторма» шла милиция, видевшая в нём (с подачи умелых клеветников) обычную хулигански-криминальную шайку. Но доказательств собрать так и не смогли, да и ребята, замешанные в деле, оказались зачастую из слишком уж влиятельных семей. Дело замяли. А потом — когда к отцу Игоря пришли ребята и предложили «начать сначала», он махнул рукой и сказал: «Наигрались, хорэ.» Ему напомнили о клятве. Назвали трусом. Он пожал плечами.

Через неделю он уехал в Москву, поступать в Бауманку. Хорошее дело началось с восьми человек. И закончилось одним, публично отказавшимся от клятвы и уничтожившего этим отказом её священную ценность в глазах других…

…Пролетели ещё двадцать лет.

Люди-паучки победили. Раздувшись от высосанной из могучей страны крови, опутав её липкой паутиной, давясь и чавкая, они прожирали сокровища духа и воли, рыгали от сытости, взбирались, давя простых людей и друг друга, на новые престолы, короновались и вступали во «всенародно избранные» должности. Они опоганили храмы науки и осквернили крепости Отечества. Они распродали, сменяли на зелёную бумагу труд сотни поколений русских людей. Они выпустили из клеток посаженное туда бойцами прошлого предательское зверьё — и запылали станицы и сёла, потянулись за рубежи караваны рабов, оскалился клинками кривых зубов-сабель исламский шакал. Они отравили и растлили душу русского народа, споили его водкой, посадили на иглу героиновой подкормки, вырастили целое поколение хилых жестоких зверьков без памяти и совести.

Не учли они двух вещей. Дети всё ещё рождались в умирающей стране. Да, они спешили подчинить себе и этих, только-только родившихся. А ещё лучше сделать так, чтобы русские дети больше не рождались вообще. Но это не всегда получалось — а все дети рождаются храбрыми и честными. И второе — ещё жили на вымороченной, разорённой земле те, кто помнил клятву, данную в своём детстве, помнил рассветы над русским Чёрным морем, помнил песни у костров и веру в справедливость — и дети рожались у этих людей тоже. А эти люди ненавидели паучков не раздрызганной пьяной ненавистью кухонного оппозиционера, а холодно и осознанно. Эти люди всё ещё осознавали себя частью великой Империи — и пусть её не было больше, веру в эту Империю они стремились передать своим детям. Как в то, что ещё может вернуться — и за что стоит бороться, как бы не бредили с экранов о «демократическом выборе русского народа», об этом пути в никуда, сперва пропитой хабал Боря, а за ним — тихий аккуратный провокатор Вова, называвшие себя «президентами Российской Федерации».

Связь времён ослабла, истончилась. Но не прервалась. Паучки знали это. И при всей своей мощи — боялись…

Из тех, кто когда-то давал клятву, в станице Виноградной оставались всего несколько человек. Среди них были Тимофей Иргаш, нынешний атаман станицы, его есаул Геннадий Колесников… Они прочно связали свою судьбу с казачеством, видя в нём единственную возможность для русского народа сохраниться, уцелеть. Но власть, на словах поддерживавшая казаков, на деле предавала их на каждом шагу, попустительствовала тихой агрессии окопавшихся в своих аулах турок-месхетинцев, щедро спонсируемых и исламским миром, и НАТО. На «правовом поле» ничего сделать было нельзя. Не далее как за два месяца до приезда Игоря в станицу на трассе Анапа-Новороссийск вечером была остановлена машина одного из казаков, в которой он ехал со своими — женой, одиннадцатилетней дочерью и шестилетним сыном. На глазах жестоко избитого и привязанного к дереву человека его жену и дочь изнасиловали и забили битами, а сына унесли куда-то в лес. Потом изрезали казаку лицо, выкололи глаза и сказали: «Подыхай, русская свинья!» Каким-то чудом он выжил, добрался до людей. Власти немедленно стали искать… беглых уголовников, копать какие-то экономические «связи»… Тогда одиннадцать молодых ребят, недавно вернувшихся из армии, подстерегли на горной тропе троих турок. Их не пришлось даже бить — в ужасе визжа, они сразу назвали имена тех, кто был участником акции. Молодые казаки отправились в указанный аул…

…Через неделю их судили за убийство двух турок, нанесение телесных повреждений ещё пяти, поджог трёх домов, причинение материального ущерба — и всё это, конечно, на почве национализма. Одному из парней дали шестнадцать лет, трём другим — по десять, остальные получили от трёх до пяти лет. Плюс тут был только один: за эту неделю казакам вернули похищенного мальчика — в обмен на захваченных и увезённых в станицу пятерых турецких щенков.

Но мальчик уже был… кастрирован.Перед отправкой для продажи на Восток.

А ещё за два месяца до этого таинственный катер потопил недалеко от мыса Темрюк турецкий транспорт, вёзший в Россию «культурный груз». В ящиках с мебелью для «национальных школ юга России» лежало — в довесок — оружие…

…Бывший капитан 1-го ранга Черноморского Флота, командир подводного атомохода «Сторожевой», Роман Иванович Губин, вернулся в родную станицу с женой, сыном и младшей дочерью Ленкой пять лет назад. Когда его атомоход, гнивший на приколе в Севастополе с середины 90-х, списали и повезли «на разделку», капитан Губин впервые в жизни напился. Девятилетний Денис хорошо помнил, как, страшный, фиолетовый с зеленью, в парадной форме, отец бежал по причалу за беспомощно волокущимся между двух катеров подводным крейсером и кричал сорванным голосом строки «Варяга»: «Наверх вы, товарищи, все по местам…» А потом остановился, швырнул в море сверкнувший золотом на солнце кортик — и опустился на бетон…

Всё это видели стоявший на пирсе матросы «нанесшей дружественный визит в рамках борьбы с терроризмом» американской эскадры. Один — рослый, сухощавый, с нашивками, уже немолодой — отвернулся. А другие ржали, скалили белые зубы. И другой — губастый негр — что-то прокричал отцу, обидное и насмешливое, а потом выставил кулак с поднятым средним пальцем.

Отец не видел. Его, качающегося, уводила с причала мама. А через миг камень, брошенный девятилетним Денисом, ударил чёрного по губам.

Американцы взревели. Негр, шипя ругательства и смахивая кровь, пошёл на замершего со сжатыми кулаками мальчишку. Но тогда сухощавый рванул негра за плечо и ударил. И бил до тех пор — под молчание остальных, костистыми большими кулаками — пока тот не перестал визжать и подниматься. А потом подошёл к Денису, крепко взял за руку и молча повёл следом за отцом и матерью.

Денис шёл и плакал. Почему-то ему не было стыдно высокого молчаливого иностранца в чужой (да вражеской, что там уж!) форме…

В квартире Губиных американец так же молча оставил сорванные со своей белоснежной формы многочисленные красивые нашивки. И ушёл. А отец велел собираться — к нему домой, в станицу Виноградную, откуда когда-то семнадцатилетний Роман уехал служить самой лучшей, самой мощной, самой счастливой в мире стране…

…Денис не хотел уезжать. Он не знал и не понимал, как будет жить без улиц и лестниц Севастополя, без прозрачного неба, без греческих храмов, без кораблей на рейде, без памятников, без своих друзей, вообще безо всего, что составляло всю его короткую жизнь. Но отец вдруг сказал сыну — как взрослому:

— Тут больше нельзя, сынок.

На новом месте всё оказалось не так уж плохо. Тут было море, храмы, новые друзья. Но временами накатывала страшная тоска, недетская и тягучая, смешанная с болезненным непониманием: почему?! Почему отец и его друзья, почему их корабли, морская пехота, люди с улиц не смогли все вместе отстоять Севастополь, сделать так, чтобы не нужно было никуда бежать, чтобы не было на рейде чужих флагов?! Как-то раз Денис задал этот вопрос отцу. Тот криво усмехнулся и ничего не сказал.

Тогда. Позже он рассказал Денису о «Шторме»…

На новом месте мать устроилась в школу Окружного. А отец пел на пляже — он стал злой и весёлый, такой он больше нравился Денису. Иногда сын и отец пели вместе — у Дениса был хороший голос. За песни хорошо платили, даже очень — во всяком случае, намного больше, чем зарабатывала мать. Друзья детства помнили Романа и помогали, чем могли — например, нашли хороший дом… Отец и мать капитана умерли уже давно.

Ещё нравилось Денису, что многие песни отца — тоже злые. И нравилось, как их слушают молодые мужики и мужчины средних лет. Они могли стоять по нескольку часов, слушать и слушать, покачивая головами. И лица у них тоже делались злыми — и это было хорошо. Денис тогда ещё не мог выразить этого словами, но где-то в душе понимал: злость сегодня — это спасение, это оружие, это надежда.

Когда два года назад станичную школу закрыли, в Окружном Денис познакомился с ребятами из прибрежных «национальных» деревень, в которых жили ещё со времён Екатерины Великой переселенцы из Европы. Среди них были немец Лёшка Эбертунг, грек Николай Сафариос, серб Званко Стипич и болгарин Генчо Ивойлов. До этого Денис относился к жителям тех деревень с предубеждением, хотя станичные ребята — особенно Сенька Колесников, с которым Денис сошёлся очень близко — уверяли его, что там живут «обычные люди». И вскоре вокруг Дениса, Сеньки и Николая образовалась компания из дюжины мальчишек и девчонок, в свободное время обретавшихся в старом эллинге.

Когда Сенька сказал Игорю, что они «вместе выживают», это было правдой. Вместе крутились на пляже. Вместе сдавали металл скупщикам. Вместе ловили рыбу — на продажу и просто так — купались, если надо — дрались друг за друга.

Вместе готовились к школьным занятиям. И вскоре с «компанией старого эллинга» не осмеливались связываться даже старшеклассники из околокриминальных компаний — кому охота, чтобы мелочь подстерегла в подворотне и отходила велоцепями и обрезками труб или кинула в окно подвального «тусняка» бутылку с бензином? Такие случаи бывали… «Отморозки,» — пожимали плечами школьные распространители анаши, таблеток и порножурнальчиков, на которых старались не обращать внимания учителя. И в свою очередь делали вид, что компания Дениса не существует.

Вместе они и ненавидели. Неосознанно ненавидели. В семьях эту ненависть в детях подогревали — тоже неосознанно, надо сказать. Да и это не очень-то было нужно: мальчишки и девчонки росли среди развалин мира, величие которого представлялось им блестящим и лишённым всяких недостатков, особенно в сравнении с окружавшей их реальностью. Может быть, они даже идеализировали прошлое. А в настоящем были унижение их народов, безработица — и даже то, что во многих семьях взрослые зарабатывали очень неплохо, не помогало примириться. Разве это дело, когда капитан первого ранга поёт на пляже, а физик-электронщик (именно этим занимался в прошлом отец Борьки Шакуро!)содержит кафе? Хорошие деньги не заменяли сбывшейся мечты, это ребята поняли рано. Но сделать ничего не могли — ну, разве что, сами не сползли в унылую гадость, как это произошло с большинством их ровесников.

По крайней мере, им казалось, что они ничего не могут сделать. До той поры, когда в их жизни появился Старик.

Стариком в станице называли полусумасшедшего рыбака Трофима Кротких. Его знали ещё отцы ребят и девчонок, и уже в те времена он казался стариком. За какие-то прошлые дела он получал пенсию, но почти всё время пропадал на море. Отец Дениса, рассказавший сыну о «Шторме» (практически всё!), как-то проговорился и о том, что двадцать лет назад пионеры пытались ближе познакомиться с Трофимом Кротких. Им казалось — да нет, они были почти уверены! — что Старик знает какую-то тайну. Может быть, даже тайну неуловимых катеров…

Денис, любивший слушать рассказы отца, на этот раз мысленно отмахнулся.

А зря…

…В середине ветреного, безумно морозного февраля Денис стоял около моря — ждал отца, вместе с отцом Борьки выгружавшего со старой лайбы купленные по дешёвке титановые трубы (летом пригодятся). Он хотел помочь, но отец отмахнулся — поморозишься. Денис обиделся. И отошёл на ветер.

В сером море тянулись два корабля — чёрно-белых, неожиданно ярких, но в то же время сумрачных. Всё побережье знало, что нескончаемым потоком идут в кавказские горы оружие, деньги, подрывная литература, взрывчатка, наркотики из Турции. Корабли были турецкие. Они шли разгружаться в Анапе. На пограничной заставе поблёскивали стёкла бинокуляров — оттуда тоже видели корабли, знали о них и, наверное, стискивали сейчас кулаки в бессильной ярости. Самой страшной ярости, выжигающей человека до серого пепла… Наверное, и с палубы этих кораблей смотрели на берег и тягуче выпевали «аллаакбаар…» умывая лица ладонями и грезя о временах, которые скоро вернутся — когда Анапа была турецкой крепостью, когда Ставрополь будет называться Аллахкала…

— Сволочи, — прошептал Денис и бросил в море камень, поддев его носком тёплого ботинка.

Потом повернулся и увидел Старика.

Трофим Кротких смотрел на мальчишку загадочным взглядом запавших глаз на худом, тёмном, словно сожжённом изнутри лице, прорезанном глубокими морщинами…

— В общем, он показал мне эту базу, — Денис передёрнул плечами, допил остатки чая и погладил рукой борт катера — крутой борт из дельта-древесины, плода конструкторской мысли Империи, пережившей десятилетия. И саму Империю. — Он правда был последний с этой базы. Тогда, в концлагере, он выбрался. Сам не помнил, как. Выжил. Но от всего слегка помешался. Ему всё казалось, что война вот-вот опять будет. Ну и он берёг эту базу. На будущее, понимаешь?

— И вы… — чай в кружке Игоря давно остыл, по коже бегал холодок, но не от пещерной температуры. — И вы…

— Мы стали воевать, — сурово сказал Денис. — Потренировались, да мы, в принципе, знали, что и как, там просто. И начали выходить на конвои. Как моряки тогда. У нас, конечно, не очень умело получается, но всё же…

Он встал. Игорь тоже поднялся, не спуская глаз со своего ровесника. Сказал тихо:

— Вы сумасшедшие… Зачем ты мне это рассказал-то?

— Потому что ты сын своего отца и это судьба, — сказал Денис, не сводя своих внимательных глаз с Игоря. — потому что ты радист, а нам нужен радист. Ты должен исправить то, что он сделал тогда. Исполнить клятву… — он посмотрел на спокойную воду и процитировал: — «…бороться с ложью, несправедливостью, подлостью, где бы я их не встретил и какое бы обличье они не приняли… сражаться с врагами нашей Родины, как бы сильны они не были…»

— Да это просто слова такие! — крикнул Игорь. — Слова! Понимаешь?!

— Нет, — спокойно возразил Денис. — Это не слова. Это клятва.

— Давай так, — сказал Игорь. — Я отдам вам все бумаги. Я никому ничего не скажу. Честное слово. И всё. Потому что это сумасшествие. Понимаешь ты это или нет — но это сумасшествие. Это дело для взрослых людей. Для профессионалов. Для тех, кому за это…

— …платят, — закончил Денис. Снова погладил борт. — Вот только кто им платит? И за что?

— Слушай, — Игорь от страха стал злым. — Я таких, как вы, видал дополна. В Москве. Вы чокнутые. Чокнутые нацболы. В конце концов вас…

— …поймают, убьют, посадят… — кивнул Денис. Игорь крикнул:

— Не смей за меня договаривать!!!

— Просто это очень легко, ясно же, что ты скажешь, — пожал плечами Денис. — А выслушивать это снова не очень хочется. Знаешь, Игорь, я тебе уже говорил, что в людях не ошибаюсь. И отлично понимаю, что тебе страшно.

— Да пошёл ты!.. — заорал Игорь. — Отстань от меня!

Денис прислонился лбом к борту катера. Игорь стоял, тяжело дыша. Наконец, Денис тоскливо сказал:

— Дураки, дураки… Слепые дураки…Нас убивают, нас каждую минуту убивают по всей России. А вы всё чего-то боитесь, на кого-то надеетесь… Не свернёшь… А нас же много, нас пока много, если бы каждый… — он резко повернулся к Игорю. — Уходи. Не нужны нам никакие бумаги. Ничего не нужно от тебя. И ты не бойся. Никто тебя не тронет… Можешь с Наташкой гулять, девчонки-то ничего не знают… Только в переулок за магазином не ходи.

— П…почему? — от неожиданности Игорь заморгал.

— Там живёт дядя Антон, — сказал Денис. — С сыном. За ними моя мама и ещё несколько женщин ухаживают. Дядя Антон же слепой, а Вовик маленький. Сами не справляются… Да и не хотят они ничего. Просто сидят на лавочке возле калитки… и всё. Вот уже два месяца.

Игорь понимал, что не надо спрашивать. Не надо говорить. Надо просто уйти. Но против воли спросил тихо:

— Это… те? Которых турки… на дороге?

— Уходи, — попросил Денис. Не приказал, а именно попросил. — Там автобус будет…

Игорь повернулся и пошёл по причалу.