Последний торпедоносец

— Я три-семь-три Кью И Ди, вызываючетыре-шесть-семь Ай Ай Ар, как дела со ставридой, приём? — Игорь удовлетворённо кивнул и ответил голосу с лёгким акцентом звучавшему в эфире:

— Три-семь-три Кью И Ди, тут четыре-шесть-семь Ай Ай Ар, тут четыре-шесть-семь Ай Ай Ар, неплохая рыбалка по координатам… — он зачитал шифрованные цифры.

— Четыре-шесть-семь Ай Ай Ар, спасибо, будем рыбачить, отбой.

— Отбой, три-семь-три Кью И Ди, — Игорь положил наушники и показал ожидавшему Денису большой палец…

…Всё было довольно хорошо — от оставшегося незамеченным отсутствия до налаженной связи с болгарами, от глубокого, но неопасного ранения у Борьки, которое выдали за след от железного обломка на дне, на который Борька напоролся под водой, до неплохо идущей починки катера, от примолкших в горах турок до жаркой августовской погоды.

Кроме одного. Мальчишки никак не могли понять, кто и каким образом их «заложил». Что о «катере-мстителе» уже известно на Чёрном море, и теперь не в плане слухов — было ясней ясного. Хорошо ещё, враг взял ложный след — и уж конечно, не мог представить, что это за катер и что у него за команда. И вдвойне хорошо, что теперь можно было на время «залечь на дно», скидывая оговорённым простым, но надёжным кодом информацию о целях болгарам…

…Около причала Николай размалёвывал катерный борт. К имевшимся на нём рисункам-силуэтам

*****

*****

* он пририсовал через трафарет

**

*

— и остался явно доволен делом рук своих. Спросил через плечо:

— Вечером в эллинге соберёмся? Шашлычок сделаем, попоём, отдохнём…

— Да конечно, — махнул рукой Денис. — Я только к деду Трофиму схожу…

— Денис, — Игорь пошёл рядом с ним по чёрному берегу подземной бухты, — а всё-таки — кто деду даёт данные?

— Каждый солдат должен знать свой манёвр, — ответил Денис. — Так Суворов говорил. И желательно — только свой, чтобы в случае чего не разболтать.

— Я не из болтливых… — обиделся Игорь, хотел добавить: «Убедились ведь, кажется!»

Но Денис опередил его:

— Да пойми ты, — дружелюбно сказал он, — я и сам не знаю. И не хочу узнавать. Вдруг завтра возьмут мою сестричку… — он сделал над собой усилие, — …и скажут: «Колись, а то!..» Что тогда?

— Ладно, я понял, — сердито сказал Игорь. — Примеры ты приводишь — упасть и не встать… Довезёшь до станицы?

— Пешком пройдёшься, — Денис подтолкнул друга плечом.

Крупы, за которой Наташку послали в магазин, там не оказалось. Игорь облегчённо вздохнул — обратно крупу предстояло переть ему, а здешние жители имели суровую привычку: запасать всё, что не росло на их огородах, мешками. Впрочем, Наташка уже объяснила, что зима тут мёртвый сезон и безденежье, так что подобные запасы имели глубокий философский смысл.

Стоя под навесом магазина, они ели мороженое. На небо очень быстро набегали рассеянные облачка, похоже было, что сейчас пойдёт дождь. Не штормовой, а тот, который севернее называют «грибной». Наташка что-то напевала, и Игорь спросил:

— Чего это ты там?

— А, — она прикончила остаток морожено го и запулила обёртку в урну. — Я вчера у деда Трофима была, убиралась там кое-где… И он попросил спеть ему такую вот… Оцени, ты же маэстро у нас.

Она посмотрела на небо и безо всякого стеснения довольно громко напела:

А сам он сидел и слушал, — задумчиво добавила она. Передёрнула плечами и предложила: — Сейчас дождь будет. Побежали?!

— Побежали! — согласился Игорь, тоже дёрнув плечами, чтобы прогнать гнетущее ощущение от песни.

Но они не успели. В солнечный свет вплелись серебром струи хлынувшего сверху дождя. А в следующую секунду Наташка, сбросив обувь, выскочила под эти струи и со смехом протянула руку Игорю:

— Ну?! Бежим! Что же ты?!

И они побежали — через дождь, беспричинно хохоча и размахивая сцеплеными накрепко руками. Потом Наташка вырвалась и помчалась первой, а Игорь нёсся следом, отфыркиваясь на бегу и сбрасывая с лица мокрую чёлку. В дожде под солнцем повисла радуга, Наташку никак не удавалось догнать, она прыгнула в мокрую высокую траву возле одного из заброшенных домов, и Игорь прыгнул следом, перехватил её руку. Они сидели и смеялись, Наташка подставляла под тёплый ливень руку, а Игорь губами ловил, запрокинув лицо, падающие струйки, которые пахли чем-то далёким и загадочным…

Дождь кончился так же внезапно, как и начался. С чистого неба ударило солнце, от мокрой земли повалил пар. Подавая руку Наташке, Игорь увидел, что по дороге идёт Денис, помахал ему другой рукой.

Тот остановился, как бы в раздумье. Повернул, кивнул Наташке и сказал безразличным до стеклянности голосом:

— Дед Трофим умер. Утром. Я прихожу — а он лежит на постели. Мёртвый. Вот так.

И заплакал.

Игорь никогда бы не смог и подумать, что на похороны угрюмого полуспятившего старика соберётся столько народу.

Пришла вся станица. Казаки выстроили почётный караул, и гулко бухал салют из охотничьих полуавтоматов. Приехали люди из других деревень и станиц по побережью. Собралось столько народу, что Игорь и к гробу-то толком подойти не смог, да и не очень огорчался. Он не хотел видеть мертвого. Смешно, но не хотел.

Говорили. Говорили коротко и некрасиво, но Игорь вдруг понял, что в этой некрасивости — искренность. Оказывается, старика знали и любили на всём побережье. Никто не вспоминал, что Трофим Кротких был юнгой на торпедном катере, и Игорь сперва обиделся, но потом понял, что всё вот это — это и есть память о том. И флаг Кубанского войска на гробе. И караул. И салют. И люди вокруг.

А когда оркестр вдруг взвыл тяжёлый похоронный марш, и Игорь поморщился — около гроба неожиданно оказался Денис. Что-то сказал атаману, Иргаш повелительно махнул рукой, марш оборвался. И его сменил голос Дениса, далеко разносившийся над толпой. Игорь вскинул голову и сжал руку Наташки, стоявшей рядом.

Денис пел. И это была не похоронная, хотя и суровая песня…

Его слушали молча. И Игорь лишь стиснул зубы, когда Денис допевал:

— Это отец у него в доме нашёл, — сказала Танька, поглядев на остальных своими странно-жутковатыми глазами. — И говорит: «Денису вашему отдай.»

Она тряхнула руками и с силой растянула на них большое полотнище военно-морского флага. Старого флага: с синей полосой внизу, звездой, серпом и молотом. Флаг был со складками от долгого лежания.

— Ему не нравился наш флаг, — сказал Денис и вздохнул. — Свастика не нравилась, это и понятно… — он принял из рук Таньки старый шёлк. — Что с ним делать? Это же… тоже боевой. Не на стенку же.

За накрытым в эллинге столом воцарилась угрюмая тишина. Денис раскинул флаг по спинке дивана, сел рядом. Потом вдруг ожесточённо сказал:

— Я ненавижу слово «был»! Это так Розенбаум поёт. Я ненавижу слово «был», честное слово. Был дед Трофим. Был Советский Союз. Был Черноморский флот. Была наша победа. А что есть? Что есть, ребята?!

— Память, — сказал Сенька. Денис дёрнул углом рта, поглаживая флаг:

— Память… Утешил. По праздникам, или когда кто-то уходит… насовсем.

— Не расклеивайся… — Сенька покосился на девчонок, — …капитан.

«Да знают они!» — захотелось крикнуть Игорю. Но он не крикнул. Ещё ему захотелось драться. И в этом ожесточении он внезапно понял, что надо делать.

В ночи эллинг казался незнакомым и жутковатым, если честно. По углам шевелились разные жутики, которые отскакивали от луча фонарика и снова начинали копиться за спиной. Смешно было бояться темноты после всего, что с ним было на этих каникулах, но Игорь боялся и ничего с собой не мог поделать.

Флаг лежал там же. На диване. Когда Игорь коснулся его, то отчётливо ощутил: в эллинге есть люди. Ощущение было таким внезапным, что спина взмокла, а ноги подогнулись.

Игорь обернулся — быстро, чтобы страх его не убил.

Никого. Только плавно разошлась в стороны темнота… нет, не темнота. Игорь почти увидел людей — они стояли двумя шеренгами, образуя коридор. Игорь не видел лиц, но различал гюйсы и полоски тельников. В следующий миг видение пропало. Но с ним пропал и страх. Люди изгнали его прочь.

— Я возьму? — тихо спросил Игорь, складывая флаг. — Я… мне на дело. На хорошее дело. Честно.

Темнота молчала ободряюще.

К подножью Меч-камня Игорь пришёл около двух ночи. Скала — молчаливая и грозная — в самом деле казалась мечом, проросшим из этой древней земли. В ней таилась… нет, не угроза. Скорее холодная насмешка: ну что, букашка? Я видела и не таких, как ты. Греки в гребнястых шлемах шли этими берегами. Были тут белокурые свирепые готы. Пришли и ушли русы. Нахлынули полчища османов. И снова вернулись русские. А я стояла, глядя на их суету. И буду стоять, когда вас не станет.

— Посмотрим, — процедил Игорь. Поправил укладку за плечами.

И звякнул карабинами[50]…

…На трети подъёма Игорь понял, что попал.

Он приник к скале, которую не могли покорить — Наташка говорила — лучшие альпинисты. Пот заливал глаза, драл кожу по всему телу. Руки и ноги дрожали.

Игорь прислонился горящей щекой к прохладной скале. Вниз? Да, вниз. Осторожно — вниз, по проторённой дороге. Он ещё успеет вернуть флаг в эллинг.

— Чёрта с два, — процедил он, поднимая лицо. И увидел перед самыми глазами глубоко врезанные в скалу знаки, выписанные алой и чёрной краской. А может… может, просто кровью и сажей?

Скруглённая свастика и два значка — похожий на наконечник стрелы и тот, который носили на мундирах ЭсЭсовцы.

Знаки справа не были ему знакомы[51]. Но что-то такое шевельнулось внутри. Как будто — чуть выше — прижимался к скале отчаянный мальчишка с яркими глазами и копной соломенных волос — тот, кто лез на эту скалу в незапамятные времена: доказывать храбрость, встречать рассвет или просто чтобы показать: я могу! И сейчас он обернулся, протянул вниз руку и со смехом сказал: " Лофа, маттахарья! Фрам-фрам!»[52]

Игорь почти услышал эти слова. Стиснул зубы. И… понял, куда надо встать, чтобы продолжить подъём…

Когда Игорь — почти бездыханный и ослепший от напряжения — ввалился на верх Меч-камня, солнце начинало подниматься над морем.

Узкая — метра три в диаметре — площадка продувалась ветром. Он был ощутимым и сильным. Игорь, забросив разбитую руку за спину, вытащил шест. Закрепил на заранее приготовленных скрепах знамя. Поднял его в руках. Ветер качнул мальчишку, рванул из рук знамя, но Игорь устоял, а знамя — развернулось и затрепетало.

С резким выдохом Игорь всадил шест — на четверть длины — в щель на самом краю скалы. И обернулся, чтобы присесть и перевести дух. В нём сейчас не было ни гордости, ни радости. Он просто сделал то, что должен был сделать.

Должен.А за это мужчины не ждут наград.

Перед Игорем был скальный выступ… а на нём белели невесть когда выбитые в камне строчки. Он смотрел на них и не верил своим глазам… Ушла боль в мышцах. Мыслей в голове не было, кроме одной — чудеса бывают.

1831 годъ Р.Х.

Кубанскi пластуны: Эсоулъ?ома Провъ Колывановъ

Казакъ Грегорий Иванов Колесниковъ

Казакъ Иван Богданов Бахмачъ

Казакъ?еодор?еодоров Губинъ

Турештiну отсуль вiднять!

Всё ещё неверяще Игорь коснулся ладонью камня. И прочёл:

— Есаул… Фома… Пров… Колыванов… Ко-лы-ва-нов… — повторил он и прочёл дальше: — Колесников, Бахмач, Губин… ребята… ЭТО ВЫ?!

Что-то случилось с глазами — строчки на миг расплылись. А когда Игорь поднял голову — на краю скалы стояли люди. В ряд, обнявшись — молодые, белозубые, лихие, в драных черкесках и разбитых мягких сапогах, в мохнатых папахах на затылок, из-под которых вились чубы. И, смеясь, смотрели на юг. Восходящее солнце блестело на газырях и обкладке оружия.

Игорь моргнул снова. Видение пропало. Но Игорь, встав, подошёл к краю скалы и взялся за флагшток, слыша, как шумит полотнище.

Солнце всходило. В ущельях и распадках ещё лежала тьма, но и её уже пронзали огненные пики, и она сжималась, уползала, втягивалась в щели и норы. На юг над морем шли гряды лёгких облаков, косматых, как бурки, как гривы коней. Миру не было ни конца, ни края. Миру русского солнца, русского неба, русского моря и русской земли…

— Мо-ё-о-о-о!!! — вскинул Игорь руки. — Это — моё-о-о!!! На-ше-е-е!!! Всё — на-ше-е!!! Слы-ши-те-е-е?! НА-ШЕ-Е!!! — и он рассмеялся, звонко и ликующе.

А внизу уже собирались люди…

Влетело.

Но перед этим атаман Иргаш так пожал Игорю руку, что хрустнули кости. А после этого ребята и девчонки тащили Игоря на руках почти до эллинга, где Наташка — снова с руганью! — перевязывала счастливо улыбающегося мальчишку, разлёгшегося на диване.

Флаг бился на Меч-камне под неощутимым внизу ветром.

— Что-то шум, — бабушка Надя посмотрела в окно, — уж не случилось ли чего? Игоряша, сходи, пос…

Но идти никуда не пришлось. Прогрохотали шаги, в кухню ворвался Денис. Он был бледен и мокр от пота.

— Игорян, — он оперся рукой о косяк, крупно глотая, — из города… «СВОИ» х привезли… ОМОН… на Казачьем Мысу… мечеть ставить… хотят…

— Господи! — вскрикнула бабушка Надя.

— Едем, ты на мотике?! — вскочил Игорь, опрокидывая табурет.

Мальчишки выскочили наружу.

— Господи, — повторила старая женщина. И перекрестилась на иконы…

Когда мальчишки примчались на место, балаган был в самом разгаре. Над Казачьим Мысом во множестве развевались власовские флаги, торчал транспарант тех же цветов:

Социальная

Всероссийская

Общественная

Инициатива- путь к толерантности и сопроцветанию!

Кучковалось гигантское количество телевизионщиков. На мысу три десятка каких-то смурных личностей возраста 15–20 лет в клоунских одеждах что-то делали лопатами. Не меньше сотни станичников бушевали в двухстах шагах от этого дела посреди дороги, но дальше не шли.

Их и эту сумасшедшую стройку разделяла тонкая, но плотная цепь прикрывшихся щитами ОМОНовцев — в «ночках», шлемах, со щитами, дубинками и пневматическими ружьями для пластиковых пуль. В довершение идиотизма происходящего из мощных динамиков стоявшей за ограждением передвижки гремело «Ой мама ща как дам» Киркорова. Очевидно, в ознаменование братства придурковатого болгарина с турками.

Денис свирепо протолкался в первый ряд, бросив свой мотоцикл даже не на подножку, а просто в пыль. Игорь проскочил следом, искренне опасаясь, что в одиночку его задавят — казаки были не просто злы, от них ощутимо несло чем-то сумасшедшим. Он услышал, как Денис зло спросил своего отца, стоявшего возле Иргаша и Колесникова — без гитары, но с нунчаками:

— Это правда? Насчёт мечети?

— Да, — не поворачиваясь, отрезал Губин-старший.

— Так какого… — взвинтился Денис. — Чего мы ждём?! Рвануть и покидать их в море к нехорошей маме!!!

— Это будет драка в первую очередь с ОМОНом, — устало сказал Губин-старший и повернулся к мальчишкам. Игорь увидел, какое у него измученное лицо и испугался. Именно сейчас. — Знаешь, сын, как в старых стихах:

Выставляют вперёд одураченных ребят,

Баронов и князей недорасстрелянных…

Заметь: ни единого чурки тут нет. Все наши. Даже те балдафоны на мысу — и то наши, хоть и «СВОИ». Скажут, что мы все были пьяные. Что была драка. Обычная драка.

— Так что, стоять и ждать, пока они тут капище отгрохают?! — заорал Денис. — Пока нам всем, с-сука, вообще обрезание сделают и свои флаги над правлением поднимут?! Так дождёмся, чего уж! Тебе что, Севастополя мало?! Тебе мало Севастополя, да, отец?!

Тогда Губин-старший ударил сына.

Игорь невольно охнул. Удар был не в наказание, а именно удар — как в драке. Дениса смело с ног и отшвырнуло метра на три, он кувыркнулся несколько раз в пыли и не сразу смог встать. Наступила полная тишина, лишь Кирокоров в ней по-прежнему надрывался, как дурачок на похоронах.

Игорь помог другу встать. Денис кривился. Но это была неприятная улыбка, а не гримаса боли, хотя из обеих углов рта у мальчишки текла кровь. Губин-старший с ужасом смотрел на это, кажется, хотел что-то сказать, но Денис опередил его. Встав лицом к замершим казакам, он отвесил земной поклон и, выпрямившись, с ядом сказал:

— Спасибо, старшие товарищи, за науку. А-а-агромное. И пошли вы все… туда, откуда вышли.

С этими словами он повернулся к ним спиной и зашагал к строю ОМОНовцев. Как на параде, только что без отмашки и не чеканя шаг — впрочем, это затруднительно было бы старыми кроссовками. Все остолбенело смотрели ему вслед. А Денис через пару шагов вдруг… запел.

И все вздрогнули.

— он сделал ещё два шага (Игорь физически ощутил: вот сейчас набирает воздуху…) — и рванул так, что солнце зазвенело в небе в ответ — как бронзовый щит, по которому с размаху ударили мечом.

Перед боем.

Он шёл на строй ОМОН не глядя. А вернее — глядя поверх голов, куда-то за мыс. Игорь и сообразить ничего не успел — просто обнаружил себя идущим рядом с Денисом. А по другую сторону шагал Сенька. И ещё кто-то. И ещё — из экипажа, и просто ребята и девчонки из станицы.

Мутная стена приближалась. У неё не было лиц. Даже у бегавшего впереди с мегафоном молодого капитана — без шлема — не было лица. Белёсое пятно.

И ещё были чёрные срезы стволов. И — песня Дениса. Он пел куплет, который в современном варианте исполнения выкидывают почти всегда. Уж слишком он откровенный… и злободневный.

— вдруг услышал мужской голос Игорь и удивлённо обернулся. Губин-старший нагнал сына. А следом… да, следом, выстраиваясь в плотный ряд, шли плечом к плечу остальные казаки. И новые голоса присоединялись к песне…

Киркорова больше не было слышно. И не было видно чёрных дырок. Капитан что-то кричал. Но и его не слышали… более того, похоже, его не слышали сами ОМОНовцы. Они как-то переглядывались, ворочали шлемами, линия щитов дрожала и колебалась.

Голос Дениса вдруг сорвался. Как будто треснул. Но Игорь, мельком взглянув на него, подхватил — ни о чём не думая, в голове была звонкая пустота, а в ней загорались строчки — алые на клубящемся чёрном фоне:

Игорь не заметил, как и когда они прошли ОМОН. Глаза Дениса сияли, он кивал и смеялся, но почему-то больше не пел…

Атаман Иргаш остановился перед сбившимися в кучку «СВОИ» ми. Те смотрели с тупой растерянностью, кое-кто продолжал двигать челюстью, пережёвывая жвачку. Иргаш внимательно осмотрел их и негромко сказал:

— Ну-ка, па-кост-ни-ки… брррысь.

Загремели падающие лопаты…

…Губин-старший обнимал Дениса, который смущённо отстранялся. Кажется, просил прощения. Игоря это не очень интересовало. Он подбежал и затряс друга за плечи:

— Ты… ты… ну ты дал! Ты…

— Я больше не смогу петь, — Денис улыбался и еле говорил, какой-то хрип давил наружу.

— Ч… что? — Игорь словно споткнулся на бегу, отстранился, изумлённо глядя на Дениса. Перевёл глаза на лицо его отца. У того по щекам текли слёзы. А Денис махнул рукой:

— Сорвал… У меня ведь ломается, мне ведь ещё на том концерте говорили, чтоб берёгся… — он засмеялся: — А чёрт с ним, самое главное я всё равно уже спел!

— Денис… погоди, Дениска… — Игорь сделал ещё шаг назад. — Как же ты… Да что же ты наделал?!?!?!

— А! — капитан «Вепря» отмахнулся и сказал отцу: — Пошли, па… Игорян, ты не против пешком, я отца довезу? Женщины наши небось уже думают, что нас тут газами затравили. А какие от них газы, одна вонь…

— Да… да-да, конечно… — Игорь запнулся пяткой о камень, чуть не упал и долго смотрел вслед уходящим отцу и сыну, не обращая внимания на то, что творилось кругом…

… — Съезжают многие, — сказала бабушка Надя, глядя, как Игорь ест. — Боятся оставаться… — она вздохнула. — Вот и у меня один уехал…

Игорь поднял глаза. Подумал. Сказал:

— Бабуль… может, тебе меня кормить… — но тут же увидел, как в глазах старухи загорелось что-то странное. Интуитивно начал вставать, не отводя от неё взгляда: — Ба-буль… ты чего?

— Кор-мить?.. — очень раздельно произнесла бабушка Надя. — Ах ты поганец болтливый…

В руке у бабушки оказался сдёрнутый со стены шнур от старого кипятильника. Игорь ойкнул и рыбкой вынырнул в окно…

…На сарай бабуля не полезла. Генка и Надька, устроившись на перилах крыльца, с интересом наблюдали за тем, как она марширует вокруг строевым шагом, по временам показывая обескураженному внуку стянутый в жгут шнур. Игорь опасливо косился вниз, потом загорланил:

— Сижу за решёткой в темнице сырой,

Вскормлённый в неволе орёл молодой… — и осекся, вспомнив Дениса. Но бабушка Надя плюнула и бросила шнур:

— Слезай, — махнула рукой она. — Мусор один у вас в голове в эти годы, я-то знаю.

Игорь спрыгнул. Бабушка уселась на ступеньки крыльца (старшие ребята тут же удалились), и мальчишка сел рядом.

Молча.

Вечером на месте предполагавшейся стройки появился большой деревянный крест. Он смотрел на море, и к крестовине б ыла привинчена медная табличка с крестом и надписью: Спите, братья