Последняя осень

Рассыпáлись

листья по дорогам.

От лесов угрюмых падал мрак:

Спите все до утреннего срока!

Почему выходите

на тракт?

Но мечтая, видимо, о чуде,

По нему, по тракту, под дождем

Все на пристань

двигаются люди

На телегах, в седлах и пешком.

А от тракта, в сторону далеко,

В лес уходит узкая тропа.

Хоть на ней бывает одиноко,

Но порой влечет меня туда.

Кто же знает,

может быть, навеки

Людный тракт окутается мглой,

Как туман окутывает реки:

Я уйду тропой.

Ветер под окошками,

тихий, как мечтание,

А за огородами

в сумерках полей

Крики перепелок,

ранних звезд мерцание,

Ржание стреноженных молодых коней.

К табуну

с уздечкою

выбегу из мрака я,

Самого горячего

выберу коня,

И по травам скошенным,

удилами звякая,

Конь в село соседнее

понесет меня.

Пусть ромашки встречные

от копыт сторонятся,

Вздрогнувшие ивы

брызгают росой, —

Для меня, как музыкой,

снова мир наполнится

Радостью свидания

с девушкой простой!

Все люблю без памяти

в деревенском стане я,

Будоражат сердце мне

в сумерках полей

Крики перепелок,

ранних звезд мерцание,

Ржание стреноженных молодых коней…

Да! Умру я!

И что ж такого?

Хоть сейчас из нагана в лоб!

Может быть,

гробовщик толковый

смастерит мне хороший гроб…

А на что мне

хороший гроб-то?

Зарывайте меня хоть как!

Жалкий след мой

будет затоптан

башмаками других бродяг.

И останется все,

как было —

на Земле,

не для всех родной…

Будет так же

светить Светило

на заплеванный шар земной!..

Ах, кто не любит первый снег

В замерзших руслах тихих рек,

В полях, в селеньях и в бору,

Слегка гудящем на ветру!

В деревне празднуют дожинки,

И на гармонь летят снежинки.

И весь в светящемся снегу

Лось замирает на бегу

Но отдаленном берегу.

Зачем ты держишь кнут в ладони?

Легко в упряжке скачут кони,

А по дорогам меж полей,

Как стаи белых голубей,

Взлетает снег из-под саней…

Ах, кто не любит первый снег

В замерзших руслах тихих рек,

В полях, в селеньях и в бору,

Слегка гудящем на ветру!

Уж сколько лет слоняюсь по планете!

И до сих пор пристанища мне нет…

Есть в мире этом страшные приметы,

Но нет такой печальнее примет!

Вокруг меня ничто неразличимо,

И путь укрыт от взора моего,

Иду, бреду туманами седыми;

Не знаю сам, куда и для чего?

В лицо невзгодам гордою улыбкой

Ужели мне смеяться целый век?

Ужели я, рожденный по ошибке,

Не идиот, не гад, не человек?

Иль нам унынью рано предаваться,

На все запас терпения иметь?

Пройти сквозь бури, грозы, чтоб назваться

Среди других глупцом и… умереть?

Когда ж до слез, до боли надоели,

Заботы все забвению предать?

И слушать птиц заливистые трели

И с безнадежной грустью вспоминать?

И вспомню я…

Полярною зимою

Как ночь была темна и холодна!

Казалось, в мире этом под луною

Она губить все чувства рождена!

Как за окном скулил, не умолкая,

Бездомный ветер, шляясь над землей,

Ему щенки вторили, подвывая, —

И все в один сливалось жуткий вой!

Как, надрываясь, плакала гармошка,

И, сквозь кошмар в ночной врываясь час,

Как где-то дико грохали сапожки —

Под вой гармошки — русский перепляс.

…Бродить и петь про тонкую рябину,

Чтоб голос мой услышала она:

Ты не одна томишься на чужбине

И одинокой быть обречена!..

От брызг и ветра

губы были солоны.

Была усталость в мускулах остра.

На палубу обрушивались волны,

Перелетали через леера.

Казался сон короче

вспышки залповой.

И обостренность чувств такой была,

Что резкие звонки тревог внезапных

В ушах гремели,

как колокола.

И вот тогда

до головокружения

(Упорством сам похожий на волну)

Я ощутил пространство и движение…

И с той поры

у моря я в плену!

И мне обидно,

если вижу слабого,

Такого, что, скривив уныло рот,

В матросской жизни

не увидит главного

И жалобы высказывать начнет.

Когда бушует море одичалое

И нет конца тревожности «атак»,

Как важно верить

с самого начала,

Что из тебя получится моряк!

Холод, сосны, звезды в ноябре.

Поцелуи наши на дворе.

Как в тумане яркие огни,

В памяти сияют эти дни…

Вдруг, порывы юности поправ,

Стал моим диктатором устав, —

Отшумел волос девятый вал,

Штиль на голове,

в глазах — аврал.

Все же слово молодости

«долг»,

То, что нас на флот ведет

и в полк,

Вечно будет, что там ни пиши,

Первым словом мысли и души!

Ах, как светло роятся огоньки!

Как мы к земле спешили издалече!

Береговые славные деньки!

Береговые радостные встречи!

Душа матроса в городе родном

Сперва блуждает, будто бы в тумане:

Куда пойти в бушлате выходном,

Со всей тоской, с получкою в кармане?

Он не спешит ответить на вопрос,

И посреди душевной этой смуты

Переживает, может быть, матрос

В суровой жизни лучшие минуты.

И все же лица были бы угрюмы

И моряки смотрели тяжело,

Когда б от рыбы не ломились трюмы,

Когда б сказать пришлось: «Не повезло».

У тралмейстера крепкая глотка —

Он шумит, вдохновляя аврал!

Вот опять загремела лебедка,

Выбирая загруженный трал.

Сколько всякой на палубе рыбы!

Трепет камбал — глубинниц морей,

И зубаток пятнистые глыбы

В красной груде больших окуней!

Здесь рождаются добрые вести,

Что обрадуют мурманский стан!

А на мостике в мокрой зюйдвестке

С чашкой кофе стоит капитан.

Капитан, как вожатая птица,

В нашей стае серьезен один:

Где-то рядом в тумане таится

Знаменитый скалистый Кильдин…

С борта трос протянут к бочке.

Волны сквозь туманный чад,

Как рифмованные строчки,

Мелодически звучат.

Нас далекий

Ждет путь,

Ждут тревоги,

Волн круть!

И уже, поставив точку

Мелодичности волны,

Расколола, грохнув, бочка

Сизый призрак тишины.

Налетает вдруг норд,

Ударяет лбом в борт!..

Эй вы, штормы!

Всколыхните

Моря зыбистую грудь!

Много радостных событий

Обещает трудный путь.

Снег на кручах,

Волн рев,

Небо в тучах —

Наш кров!

На снегу, как тюлени,

Лежат валуны,

Чайки плещутся в пене

Набежавшей волны.

Порт в ночи затихает,

Все закончили труд,

Огоньками мигает

Их домашний уют…

Вдруг вода загрохочет

У бортов кораблей,

Забурлит, заклокочет,

Как в кипящем котле.

И под шум стоголосый,

Пробуждаясь, опять

Будут жены матросов

Свет в домах зажигать.

Будет снова тревожен

Их полночный уют,

И взволнованно тоже

Дети к окнам прильнут.

Знать, поэтому шквалам,

Нагоняющим жуть,

К заметеленным скалам

Корабли не свернуть.

Вьется в топке пламень белый,

Белый-белый, будто снег,

И стоит тяжелотелый

Возле топки человек.

Вместо «Здравствуйте»:

— В сторонку! —

Крикнул: — Новенький, кажись? —

И добавил, как ребенку:

— Тут огонь, не обожгись! —

В топке шлак ломал с размаху

Ломом, красным от жары.

Проступали сквозь рубаху

Потных мускулов бугры.

Бросил лом, платком утерся.

На меня глаза скосил:

— А тельняшка, что, для форсу? —

Иронически спросил.

Я смеюсь: — По мне для носки

Лучше вещи нету, факт!

— Флотский, значит? — Значит, флотский.

— Что ж, неплохо, коли так!

Кочегаром, думать надо,

Ладным будешь, — произнес

И лопату, как награду,

Мне вручил: — Бери, матрос!

…Пахло угольным угаром,

Лезла пыль в глаза и рот,

А у ног горячим паром

Шлак парил, как пароход.

Как хотелось, чтоб подуло

Ветром палубным сюда:

Но не дуло. Я подумал:

«И не надо! Ерунда!»

И с таким работал жаром,

Будто отдан был приказ

Стать хорошим кочегаром

Мне, ушедшему в запас!

Я жил в гостях у брата.

Пока велись деньжата,

все было хорошо.

Когда мне стало туго —

не оказалось друга,

который бы помог…

Пришел я с просьбой к брату.

Но брат свою зарплату

еще не получил.

Не стал я ждать получку.

Уехал на толкучку

и продал брюки-клеш.

Купил в буфете водку

и сразу вылил в глотку

стакана полтора.

Потом, в другом буфете —

дружка случайно встретил

и выпил с ним еще…

Сквозь шум трамвайных станций

я укатил на танцы

и был ошеломлен:

на сумасшедшем круге

сменяли буги-вуги

ужасный рок-н-ролл!

Сперва в толпе столичной

я вел себя прилично,

а после поднял шум:

в танцующей ватаге

какому-то стиляге

ударил между глаз!

И при фонарном свете

очнулся я в кювете

с поломанным ребром.

На лбу болела шишка,

и я подумал — крышка!

Не буду больше пить!..

Но время пролетело.

Поет душа и тело,

я полон новых сил!

Хочу толкнуть за гроши

вторые брюки-клеши,

в которых я хожу.

Есть на Севере береза,

Что стоит среди камней.

Побелели от мороза

Ветви черные на ней.

На морские перекрестки

В голубой дрожащей мгле

Смотрит пристально березка,

Чуть качаясь на скале.

Так ей хочется «Счастливо!»

Прошептать судам вослед.

Но в просторе молчаливом

Кораблей все нет и нет…

Спят морские перекрестки,

Лишь прибой гремит во мгле.

Грустно маленькой березке

На обветренной скале.

Не подберу сейчас такого слова,

Чтоб стало ясным все в один момент.

Но не забуду Кольку Белякова

И Колькин музыкальный инструмент.

Сурова жизнь. Сильны ее удары,

И я люблю, когда взгрустнется вдруг,

Подолгу слушать музыку гитары,

В которой полон смысла каждый звук.

Когда-то я мечтал под темным дубом,

Что невеселым мыслям есть конец,

Что я не буду с девушками грубым

И пьянствовать не стану, как отец.

Мечты, мечты… А в жизни все иначе.

Нельзя никак прожить без кабаков.

И если я спрошу: «Что это значит?» —

Мне даст ответ лишь Колька Беляков.

И пусть сейчас не подберу я слова.

Но я найду его в другой момент,

Чтоб рассказать про Кольку Белякова

И про его чудесный инструмент.

Как играли они у берез

На лужке, зеленеющем нежно!

И, поплакав о чем-то всерьез,

Как смеялись они безмятежно!

И цветы мне бросали: — Лови!

И брожу я, забыт и обижен:

Игры юности, игры любви —

Почему я их больше не вижу?

Чей-то смех у заросших плетней,

Чей-то говор все тише и тише,

Спор гармошек и крики парней —

Почему я их больше не слышу?

— Васильки, — говорю, — васильки!

Может быть, вы не те, а другие,

Безразлично вам, годы какие

Провели мы у этой реки?

Ничего не сказали в ответ.

Но как будто чего выражали —

Долго, долго смотрели вослед,

Провожали меня, провожали…

Поток, разбуженный весною,

Катился в пене кружевной,

И озаряемый луною

Светился тихо край родной.

Светился сад, светилось поле

И глубь дремотная озер, —

И ты пошла за мной без воли,

Как будто я гипнотизер…

Зачем твой голос волновался

И разливался лунный свет?

Где дуб шумел и красовался,

Там пень стоит… А дуба нет…

На меду, на браге да на финках

Расходились молнии и гром!

И уже красавицы в косынках

Неподвижно, словно на картинках,

Усидеть не в силах за столом.

Взяли ковш, большой и примитивный:

— Выпей с нами, смелая душа! —

Атаман, сердитый и активный,

Полетит под стол, как реактивный,

Сразу после этого ковша.

Будет он в постельной упаковке.

Как младенец, жалобно зевать,

От подушки, судя по сноровке,

Кулаки свои, как двухпудовки,

До утра не сможет оторвать…

И тогда в притихшем сельсовете,

Где баян бахвалится и врет,

Первый раз за множество столетий

Все пойдут, старательно, как дети,

Танцевать невиданный фокстрот.

Что-то девки стали заноситься!

Что-то кудри стали завивать!

Но когда погода прояснится,

Все увидят: поле колосится!

И начнут частушки запевать…

Крыша. Над крышей луна.

Пруд. Над прудом бузина.

Тихо. И в тишине

Вспомнилось море мне.

Здесь бестревожно.

А там,

В хмуром дозоре ночном,

Может, сейчас морякам

Сыгран внезапный подъем.

Тополь. Ограда. Скамья.

Пташек неровный полет…

Скоро из отпуска я

Снова, уеду на флот.

Я расскажу, как у нас

Дружным звеном из ворот

С радостью в утренний час

В поле выходит народ.

Я в чистоте берегу

Гордое званье «матрос»,

Я разлюбить не смогу

Край, где родился и рос.

Крыша. Над крышей луна.

Пруд. Над прудом бузина…

С детства нам дорог такой

Родины светлый покой.

Прекрасно пробуждение земли!

Как будто в реку — окунусь в природу.

И что я вижу: золото зари

Упало на серебряную воду.

Густая тьма еще живет в дубравах.

Ты по дороге тихо побредешь…

Роса переливается на травах,

Да так, что даже слов не подберешь!

А вот цветы. Милы ромашки, лютик.

Как хорошо! Никто здесь не косил.

В такое утро все красивы люди.

Я сам, наверно, до чего красив…

Тень от меня летит по полю длинно…

Так вот она вся прелесть бытия:

Со мною рядом синяя долина,

Как будто чаша, полная питья!

Все в мире в этот час свежо и мудро.

Слагается в душе негромкий стих.

Не верю я, что кто-то в это утро

Иное держит в замыслах своих.

Бросаю радость полными горстями.

Любому низко кланяюсь кусту.

Выходят в поле чистое крестьяне

Трудом украсить эту красоту.

Жалобно в лесу кричит кукушка

О любви, о скорби неизбежной…

Обнялась с подружкою подружка

И, вздыхая, жалуется нежно:

— Погрусти, поплачь со мной, сестрица.

Милый мой жалел меня не много.

Изменяет мне и не стыдится.

У меня на сердце одиноко…

— Может быть, еще не изменяет, —

Тихо ей откликнулась подружка, —

Это мой стыда совсем не знает,

Для него любовь моя — игрушка…

Прислонившись к трепетной осинке,

Две подружки нежно целовались,

Обнимались, словно сиротинки,

И слезами горько обливались.

И не знали юные подружки,

Что для грусти этой, для кручины,

Кроме вечной жалобы кукушки,

Может быть, и не было причины.

Может быть, ребята собирались,

Да с родней остались на пирушке,

Может быть, ребята сомневались,

Что тоскуют гордые подружки.

И когда задремлет деревушка

И зажгутся звезды над потоком,

Не кричи так жалобно, кукушка!

Никому не будет одиноко…

Если б деревья и ветер,

который шумит в деревьях,

Если б цветы и месяц,

который светит цветам, —

Все вдруг ушло из жизни,

остались бы только люди,

Я и при коммунизме

не согласился б жить!

Моя родина милая,

Свет вечерний погас.

Плачет речка унылая

В этот сумрачный час.

Огоньки запоздалые

К сердцу тихому льнут.

Детки (…) малые

Все никак не уснут.

Ах, оставьте вы сосочки

Хоть на десять минут.

Упадут с неба звездочки,

В люльках с вами заснут…

Не могу я

Видеть без грусти

Ежедневных

собачьих драк, —

В этом маленьком

Захолустье

Поразительно много

собак!

Есть мордастые —

Всякой масти!

Есть поджарые —

Всех тонов!

Только тронь —

Разорвут на части

Иль оставят вмиг

Без штанов.

Говорю о том

Не для смеху,

Я однажды

Подумал так:

«Да! Собака —

Друг человеку

Одному…

А другому — враг…»

Помню, луна смотрела в окно.

Роса блестела на ветке.

Помню, мы брали в ларьке вино

И после пили в беседке.

Ты говорил, что покинешь дом,

Что жизнь у тебя в тумане,

Словно в прошлом, играл потом

«Вальс цветов» на баяне.

Помню я дождь и грязь на дворе,

Вечер темный, беззвездный,

Собака лаяла в конуре

И глухо шумели сосны…

Я уплыву на пароходе,

Потом поеду на подводе,

Потом еще на чем-то вроде,

Потом верхом, потом пешком

Пройду по волоку с мешком —

И буду жить в своем народе!

Я люблю, когда шумят березы.

Когда листья падают с берез.

Слушаю — и набегают слезы

На глаза, отвыкшие от слез.

Все очнется в памяти невольно,

Отзовется в сердце и в крови.

Станет как-то радостно и больно,

Будто кто-то шепчет о любви.

Только чаще побеждает проза,

Словно дунет ветер хмурых дней.

Ведь шумит такая же береза

Над могилой матери моей.

На войне отца убила пуля,

А у нас в деревне у оград

С ветром и с дождем шумел, как улей,

Вот такой же поздний листопад…

Русь моя, люблю твои березы!

С первых лет я с ними жил и рос.

Потому и набегают слезы

На глаза, отвыкшие от слез…

Снуют. Считают рублики.

Спешат в свои дома.

И нету дела публике,

что я схожу с ума!

Не знаю, чем он кончится

запутавшийся путь,

но так порою хочется

ножом…

куда-нибудь!

Поэт перед смертью

сквозь тайные слезы

жалеет совсем не о том,

что скоро завянут надгробные розы

и люди забудут о нем,

что память о нем —

по желанью живущих —

не выльется в мрамор и медь…

Но горько поэту,

что в мире цветущем

ему

после смерти

не петь…

Что с того, что я бываю грубым?

Это потому, что жизнь груба.

Ты дымишь

своим надменным чубом

Будто паровозная труба.

Ты одет по моде. Весь реклама.

Я не тот…

И в сумрачной тиши

Я боюсь, что жизненная драма

Может стать трагедией души.

Год пройдет:

другой…

а там уж —

Что тут много говорить? —

Ты, конечно, выйдешь замуж,

Будешь мужу суп варить.

Будет муж тобой гордиться,

И катать тебя в такси,

И вокруг тебя кружиться,

Как Земля вокруг оси.

Что ж? Мешать я вам не стану,

Буду трезв и буду брит,

Буду в дом носить сметану,

Чтобы дед лечил гастрит.

Ничего не стану делать,

Чтоб нарушить ваш покой.

На свиданье ночью белой,

Может быть, пойду с другой…

Так чего ж, забившись в угол,

Сузив желтые зрачки,

На меня твоя подруга

Мрачно смотрит сквозь очки?..

Пусть цветут на улицах твоих

На меня похожие цветы.

Может быть, везде встречая

их,

Обо мне задумаешься ты!

Ну погоди, остановись, родная.

Гляди, платок из сумочки упал!

Все говорят в восторге: «Ах какая!»

И смотрят вслед…

А я на все начхал!

Начхал в прямом и переносном смысле.

И знаю я: ты с виду хороша,

Но губы у тебя давно прокисли,

Да и сама не стоишь ни гроша.

Конечно, кроме платья и нательных

Рубашек там и прочей ерунды,

Конечно, кроме туфелек модельных,

Которые от грязи и воды

Ты бережешь…

А знаешь ли, что раньше

Я так дружил с надеждою одной,

Что преданной и ласковой, без фальши,

Ты будешь мне

когда-нибудь

женой…

Прошла твоя пора любви и мая,

Хотя желаний не иссяк запал…

…Ну погоди, остановись, родная,

Гляди, платок из сумочки упал!

…Уронила шелк волос

Ты на кофту синюю.

Пролил тонкий запах роз

Ветер под осиною.

Расплескала в камень струи

Цвета винного волна —

Мне хотелось в поцелуи

Душу выплескать до дна.

— Как сильно изменился ты! —

Воскликнул я. И друг опешил.

И стал печальней сироты…

Но я, смеясь, его утешил:

— Меняя прежние черты,

Меняя возраст, гнев на милость,

Не только я, не только ты,

А вся Россия изменилась!..

…Ах, этот мир, на кладбище похожий!

Могильный мрак сгущается вдали.

Но я привык. Я чувствую без дрожи

Вращенье умирающей земли.

И, головой упершись в воздух плотный,

Ногой на кнехт небрежно наступив,

Вот и сейчас я с миной беззаботной

Плюю с борта в чернеющий залив.

А вахта кончится —

конечно, не заплачу.

Уйду, возьму газетку перед сном,

Стакан воды холодной (…),

И все пойдет обычным чередом.

Я у моря ходил. Как нежен

Был сапфировый цвет волны.

Море жизнь вдыхало и свежесть

Даже в мертвые валуны,

Прямо в сердце врывалось силой

Красоты, бурлившей вокруг.

Но великой братской могилой

Мне представилось море вдруг.

Под водою бездонно-синей

В годы грозные, без следа,

Сколько храбрых сынов России

Похоронено навсегда!..

Говорят, что моряк не плачет,

Все же слез я сдержать не смог.

Словно брызги крови горячей

Расплескала заря у ног.

Стало сердце болью самою.

Но росло торжество ума:

Свет над морем борется с тьмою,

И пред ним отступает тьма!

Любимый край мой, нежный и веселый.

Мне не забыть у дальних берегов

Среди полей задумчивые села,

Костры в лугах и песни пастухов.

Мне не забыть друзей и нашу школу

И как в тиши июльских вечеров

Мы заводили в парке радиолу

И после танцевали «Вальс цветов».

А дни идут…

На палубе эсминца

Стою сейчас. Темнеет небосклон.

Чернеют скалы. Волны вереницей

Стремительно бегут со всех сторон.

Смотрю во тьму. И знаю я, что скоро

Опять маяк просемафорит нам.

И мы уйдем в бушующее море

По перекатным взвихренным волнам…

Любимый край мой, нежный и веселый,

Февральских нив серебряный покров

И двор пустынный, снегом занесенный…

Как я грущу у дальних берегов!

И передаст стихов живая краткость,

Что с этой грустью радостно дружить,

Что эта грусть, похожая на радость,

Мне помогает Родине служить!

Бушует сентябрь. Негодует народ.

И нету конца канители!

Беспомощно в бухте качается флот,

Как будто дитя в колыбели…

Бывалых матросов тоска томит,

Устали бренчать на гитаре:

— Недобрые ветры подули, Смит!

— Недобрые ветры, Гарри!

— Разгневалось море, — сказал матрос.

— Разгневалось, — друг ответил.

И долго молчали, повесив нос,

И слушали шквальный ветер…

Безделье такое матросов злит.

Ну, море шумит и шпарит!

— А были хорошие ветры, Смит!

— Хорошие ветры, Гарри!

И снова, маршрут повторяя свой,

Под мокрой листвою бурой

По деревянной сырой мостовой

Матросы гуляли хмуро…

Визирщики

пощады не давали

Своим

молящим отдыха

глазам,

Акустиков, мы знали, сон не свалит!..

…В пути

никто

не повстречался нам.

Одни лишь волны

буйно

под ветрами

Со всех сторон —

куда ни погляди —

Ходили,

словно мускулы,

буграми

По океанской

выпуклой груди.

И быть беспечным

просто невозможно

Среди морских

загадочных дорог,

В дозоре путь

бывает

бестревожным,

Но не бывает

думы

без тревог!

Вьюги в скалах отзвучали.

Воздух светом затопив,

Солнце брызнуло лучами

На ликующий залив!

День пройдет — устанут руки.

Но, усталость заслонив,

Из души живые звуки

В стройный просятся мотив.

Свет луны ночами тонок,

Берег светел по ночам,

Море тихо, как котенок,

Все скребется о причал…

Помню ясно,

Как вечером летним

Шел моряк по деревне —

и вот

Первый раз мы увидели ленту

С гордой надписью

«Северный флот».

Словно бурями с моря пахнуло,

А не запахом хлеба с полей,

Как магнитом к нему потянуло,

Кто-то крикнул: «Догоним скорей».

И когда перед ним появились

Мы, взметнувшие пыль с большака,

Нежным блеском глаза осветились

На суровом лице моряка.

Среди шумной ватаги ребячьей,

Будто с нами знакомый давно,

Он про море рассказывать начал,

У колодца присев на бревно.

Он был весел и прост в разговоре,

Руку нам протянул: «Ну пока!»

…Я влюбился в далекое море,

Первый раз повстречав моряка!

Скоро ты воскликнешь: «Все готово!»

Я тебя до трапа провожу.

В качестве напутственного слова

«До свиданья скорого…» — скажу.

…Раскрывая с другом поллитровки

И улыбки девушкам даря,

Встретишь ты в домашней обстановке

Юбилейный праздник Октября.

С виду ты такой молодцеватый

И всегда задумчивый такой.

Самые красивые девчата

Будут очарованы тобой.

Столько будет ярких впечатлений!

Против них не в силах устоять,

Много стихотворных сочинений

Ты запишешь в новую тетрадь…

Ты сейчас с особым прилежаньем

Отутюжь суконку и штаны.

Все твои законные желанья

В отпуске исполниться должны.

А когда воскликнешь: «Все готово»,

Я тебя до трапа провожу,

В качестве напутственного слова

«До свиданья скорого!» — скажу.

И, тебе завидуя немножко,

Вечерами долгими опять

Буду чистить флотскую картошку

И тебя с любовью вспоминать.

Ветер зарю полощет

В теплой воде озер…

Привет вам, луга и рощи,

И темный сосновый бор,

И первых зарниц сверканье,

И призрачный мрак полей

С нетерпеливым ржаньем

Стреноженных лошадей!..

Вот трактор прибавил газу,

Врезая в дорогу след.

Мне тракторист чумазый

Машет рукой: «Привет!»

Мычащее важное стадо

Бредет луговиной в лес.

И сердце до боли радо

Покою родимых мест.

Невольно вспомнилось море.

И я, отпускник матрос,

Горжусь, что в морском дозоре

Бдительно вахту нес!

Наш корабль с заданием

В море уходил.

Я, ж некстати в госпиталь

Угодил!

Разлучась с просторами

Всех морей и скал,

Сразу койку белую

Ненавидеть стал.

Думал,

Грусть внезапную

Как бы укротить?

Свой недуг мучительный

Чем укоротить?

— Жизнь! —

Иронизировал, —

Хоть кричи «ура»!

Но в палату шумную

Вдруг вошла сестра.

— Это вы бунтуете? —

В голосе укор.

Ласковей добавила:

— Сделаем укол.

Думал я о чуткости

Рук, державших шприц,

И не боли —

Радости

Не было границ…

Вечно в движении, вечно волна

(Шумны просторы морские), —

Лишь человеку покорна она,

Сила суровой стихии.

К морю нельзя равнодушным быть…

Если, настойчиво споря,

Ты говоришь: «Не могу любить!» —

Значит, боишься моря!

Сквозь ветра поющий полет

И волн громовые овации

Корабль моей жизни плывет

По курсу

к демобилизации.

Всю жизнь не забудется флот,

И вы, корабельные кубрики,

И море, где служба идет

Под флагом Советской Республики.

Но близок тот час, когда я

Сойду с электрички на станции.

Продолжится юность моя

В аллеях с цветами и танцами.

В труде и средь каменных груд,

В столовых, где цены уменьшены.

И пиво на стол подают

Простые красивые женщины.

Все в явь золотую войдет,

Чем ночи матросские грезили…

Корабль моей жизни плывет

По морю любви и поэзии.