ту же ночь в ворота монастыря Бригитты кто-то сильно постучал. Только долгое время спустя, после того как стук повторился несколько раз, в узкое окошечко в стене выглянул заспанный привратник и сердитым голосом спросил:
— Кто там стучит? Какому лешему не спится в эту холодную ночь!..
— Здесь гонец от рыцаря фон Мённикхузена, — отвечал нетерпеливый голос. — Живее открывай, любезный!
Однако привратник не спешил. Все привыкли к осторожности в эти многотрудные времена. Поднеся к окошку свечу, привратник глянул налево, направо — не притаился ли за воротами еще кто-нибудь, кроме этого нетерпеливого гонца. У ворот стояла лошадь с санями и виднелась высокая мужская фигура — темная, как тень; все это лишь с трудом можно было различить, так как небо снова покрылось тучами и пошел густой снег.
Эта темная таинственная фигура как-то не располагала к приятному общению. Что-то в ней настораживало.
— Пускай рыцарь Мённикхузен присылает своих гонцов днем. А ночью сюда никого не впускают, — пробурчал привратник; свеча погасла, и голова его скрылась в темноте.
Привратник хотел захлопнуть ставенку, но стоявший на улице человек просунул в окошко свой кнут и настойчиво потребовал:
— Впустите меня немедленно! Я должен сейчас же переговорить с аббатисой.
Привратник был неумолим:
— Приходи днем, тогда я увижу, что ты за птица. И, может, пущу.
— Это невозможно. Ты ведь знаешь, что город осажден русскими. Мне удалось выбраться из города через Морские ворота, в то время как на другой стороне шел горячий бой; я примчался сюда по льду через залив и должен спешить обратно, пока еще валит снег и пока не наступил рассвет, иначе меня могут схватить на дороге.
— Слишком много говоришь. Так всегда поступают мошенники, готовясь обмануть.
— Что же мне остается? Ворота ломать?
— Ну хорошо, — смягчился немного привратник. — Какой же приказ ты привез?
— Это я могу сказать только самой аббатисе и прошу сейчас же ее разбудить.
— Еще лучше сказанул! — уныло пробурчал сторож. — Или ты хочешь, чтоб меня поперли из монастыря? Где я еще найду такой славный кусок хлеба?.. Если ты даже не хочешь сказать, что тебе надо, то убирайся прочь, незнакомец!
— Не навлекай беду на свою голову, старик! — воскликнул пришелец, теряя терпение. — Вот как раз сейчас ты и рискуешь более всего потерять надежный кусок хлеба. Я начну стучать в ворота и подниму такой шум, что аббатиса сама проснется, и тогда — береги свою шкуру, цербер!
И гонец тут же стал приводить в исполнение свою угрозу: он стучал в ворота и кнутом, и кулаком, и даже ногой не раз приложился…
— Да подожди же ты, бешеный!.. — выругался привратник и с шумом захлопнул окно. — Сейчас открою…
Но прошло не меньше получаса, прежде чем звякнул засов и отворилась узенькая дверца. Похоже, привратник куда-то ходил. Да, ходил, как выяснилось, за подмогой.
Двое монастырских слуг с саженными плечами и алебардами в руках стали по обе стороны гонца и провели его через двор, затем вверх по каменной лестнице, по длинному темному коридору в монастырскую трапезную, освещенную восковыми свечами. Там на высоком стуле уже восседала аббатиса Магдалена, величественная и суровая; вокруг нее стояли несколько монахинь; зачем-то и их подняли в этот поздний час.
Слуги почтительно остановились у дверей, а гонец приблизился к настоятельнице монастыря и приветствовал ее низким поклоном. Когда гонец выпрямился, монахини не без удовольствия заметили, что он, одетый в простое платье мызного слуги, — молодой, красивый человек, с гордой осанкой, с тонкими чертами лица и большими черными, как уголь, глазами.
Аббатиса зорко, подозрительно оглядела его и спросила:
— Ты, что ли, слуга моего зятя?
— Да, я состою на службе у барона фон Мённикхузена, — ответствовал с новым поклоном гонец.
— Какие же ты привез вести?..
Гонец ответил не сразу, он посмотрел, как бы о чем-то сожалея, в сторону монахинь.
Аббатиса поняла его взгляд, движением руки она велела монахиням отойти в сторону.
Тогда гонец начал тихим голосом:
— Я привез весьма печальную весть, матушка аббатиса. Рыцарь фон Мённикхузен тяжело ранен и всеми покинут…
Аббатиса при этом и глазом не моргнула и никак иначе не выказала сожаления, лишь молвив:
— Что ж! Война есть война!.. Всякий день кто-то ранен, всякий день кто-то всеми покинут. От меня-то что тебе надобно?
Не ожидал гонец рыцаря столь прохладного приема. Но он был человек опытный и сильно не печалился по поводу равнодушия аббатисы к судьбе ее родственника.
Гонец продолжал:
— Фрейлейн Агнес…
— Что фрейлейн Агнес? — заерзала на стуле аббатиса.
— Она — единственное сокровище, оставшееся на этом свете у моего милостивого и несчастного господина. Это сокровище он жаждет получить обратно и приказал мне увезти сейчас отсюда дочь.
— Вот как! Увезти? — нахмурилась настоятельница; она была обескуражена этим обстоятельством. — Каким же образом?
— На дворе стоит лошадь с санями. Хорошая лошадь, крепкие сани. Я надеюсь под покровом темноты и снегопада благополучно пробраться в город, где нас будут уже ждать люди Мённикхузена у Морских ворот.
— А есть ли у тебя, мил-человек, какое-нибудь доказательство того, что ты действительно послан моим зятем? — спросила аббатиса, прищурив глаза.
Гонец сунул руку за пазуху, достал золотой перстень с печатью, украшенный гербом Мённикхузенов, и сказал, подавая его аббатисе:
— Этот перстень дал мне милостивый рыцарь как доказательство. Он, похоже, предвидел ваш вопрос, предвидел ваше недоверие…
— Да, я узнаю этот перстень, он принадлежит господину Мённикхузену. И оттиск его видела не раз… А какого-нибудь письменного доказательства у тебя с собой нет? — спросила аббатиса, внимательно разглядывая герб на перстне; не зная, как поступить, не желая отдавать Агнес, она явно затягивала время.
— Ведь рыцарь фон Мённикхузен тяжело ранен, — напомнил гонец, теряя терпение и оттого слегка краснея. — Он не смог ничего написать. Исключительно поэтому барон и доверил мне перстень — родовую реликвию…
— Когда же он был ранен? — хмурила брови аббатиса.
— Во время вчерашней вылазки. И нам надо спешить. Кабы следующий гонец не принес худшие вести!..
— Я не уверена сейчас: этот ли перстень мне знаком… — вдруг холодно сказала аббатиса. — К тому же… его легко можно было снять с умершего, — она истово перекрестилась на распятие, висевшее на стене, и досказала: — Если у тебя, гонец, нет лучшего доказательства, то возвращайся в Таллин несолоно хлебавши. Я не могу доверить тебе мою племянницу. Господин Мённикхузен, отец, ее здесь оставил, и господин Мённикхузен, отец, ее отсюда заберет.
Вот такой хитрая аббатиса подыскала выход: будто она настолько радеет за благополучие Агнес, что не может доверить ее человеку, в коем хоть чуть-чуть сомневается.
— Высокочтимая аббатиса да будет милосердна! — настойчиво просил гонец. — Было бы тяжким несчастьем, если бы я предстал перед моим господином со словами о невыполненном поручении. Когда я сказал, что рыцарь фон Мённикхузен ранен, я открыл не всю правду, так как не хотел слишком волновать высокочтимую аббатису. Рыцарь не только тяжело ранен — он сейчас борется со смертью. Он, можно сказать, намеренно искал смерти, ибо после всех тяжких бедствий жизнь ему опостылела. Быть может, он уже не увидит свет грядущего дня… Высокочтимую аббатису справедливо считают святой женщиной. Как же она, укрепясь в своем великом милосердии, в праведности, может запретить дочери поспешить к смертному одру отца?
Пока гонец все это говорил, острый, пристальный взгляд аббатисы был прикован к его лицу.
— Ты принимаешь такое близкое участие в этом деле? — спросила она подозрительно.
— Как же мне не принимать в нем участия, если мой бедный господин при смерти и жаждет в последний раз увидеть свое любимое дитя? Любой добросердечный человек захочет помочь барону в его несчастье… — и он продолжил с жаром: — Да не медлит высокочтимая аббатиса, иначе будет поздно, и тогда никакие сожаления не смогут помочь делу. И вы сами будете глубоко переживать по поводу того, что не послушали меня и не поспешили.
— Все в руках Господа, — заметила настоятельница.
Гонец придумал новый выход.
— Если высокочтимая аббатиса не знает этого перстня и не доверяет мне, пусть покажет его фрейлейн Агнес. Она, наверное, узнает эту последнюю реликвию рода и без сопротивления последует за мной.
— Ты так думаешь?.. — спросила аббатиса с еле уловимой улыбкой; как будто некая мысль неожиданно развеяла все ее сомнения и все расставила на свои места. — Ты так хорошо знаешь фрейлейн Агнес, гонец?
Пока гонец, несколько смущенный, искал внятного ответа, аббатиса знаком подозвала к себе одну из монахинь и что-то шепнула ей на ухо, после чего та вместе с другой монахиней вышла из зала.
Посланец хотел еще что-то сказать, но аббатиса повелительным движением руки велела ему молчать.
Монахини вскоре вернулись.
Между ними шла Агнес фон Мённикхузен. На ней было длинное одеяние кающейся грешницы; лицо ее, со впалыми щеками и каким-то мутным взглядом, поражало своей бледностью. Свет, которого она была лишена долгое время, слепил ей глаза.
При виде ее гонец сам побледнел. Из груди его вырвался болезненный, гневный стон. Гонец ступил к девушке шаг и замер. Агнес задрожала. Взгляд ее остановился на высокой фигуре гонца и словно застыл, кровь бросилась ей в лицо, она громко вскрикнула, пошатнулась и упала бы, если бы ее здесь не поддержали монахини.
— Отведите плутовку обратно в келью, я все видела! — сказала аббатиса, не спускавшая глаз с Агнес и гонца.
— Остановитесь! — закричал гонец, преградив дорогу монахиням. — Что вы сделали с фрейлейн Агнес? Почему вы содержите ее, как преступницу?
— В этом я не обязана давать отчет слуге, — надменно и сурово заявила аббатиса. — Уведите ее, сестры!
Но гонец не давал монахиням двинуться с места.
— Раньше я должен добиться полной ясности! — крикнул он громовым голосом, не предвещавшим монахиням ничего хорошего. — Агнес фон Мённикхузен, я спрашиваю именем вашего отца, почему на вас эти позорные одежды? Почему вас держат здесь в заточении?..
Прежде чем Агнес успела что-либо ответить, аббатиса громко ударила в ладоши. Двери залы распахнулись, вошли шесть монастырских слуг, вооруженных длинными алебардами, и окружили гонца. Впрочем, тот их едва ли заметил — так поражен он был изменениями в облике Агнес. Но тем яснее видела и понимала происходящее сама Агнес; в лице ее опять не было ни кровинки. Она с мольбой смотрела на посланца, и ее взгляд говорил: «Беги, Габриэль! Зачем ты губишь и себя, и меня?».
— Я все еще жду ответа, — напомнил Гавриил спокойно. — Кто разрешил держать вас здесь в заточении, как преступницу, фрейлейн Агнес? Неужели таково было желание вашего отца?..
— Я не знаю, — печально, тихим голосом ответила Агнес. — Мой дорогой отец, как видно, совсем меня покинул.
— Это неправда, — воскликнул Гавриил. — Он призывает вас к себе. Он только о вас и говорит!.. Согласны ли вы ехать со мной к отцу? На дворе нас ждет лошадь с санями.
В глазах у Агнес сверкнул, как молния, радостный блеск и тотчас же угас.
— Я с радостью поеду, если аббатиса разрешит, — сказала она тихо; сказала она так, конечно же, не потому, что искала разрешения аббатисы, а потому, что хотела помочь любимому выйти сейчас из монастыря.
— Вы слышите, аббатиса? — обрадовался Гавриил. — Фрейлейн Агнес доверяет мне, она хочет со мной уехать. Почему же вы ей запрещаете это? Помните, что времени у нас мало — быть может, всего несколько часов…
— Кто ты такой, что осмеливаешься так нагло разговаривать со мною? — спросила аббатиса, хмуро сдвинув брови. — Я не верю, чтобы рыцарь фон Мённикхузен, человек древних традиций, любящий во всем порядок, мог терпеть у себя на службе таких дерзких слуг. Как твое имя, молодой повеса?
— Мое имя тут ни при чем, — сказал Гавриил резко, так как его терпение окончательно истощилось. — Вы видите, что фрейлейн Агнес меня знает и доверяет мне. Однако препятствуете. Не слишком ли много власти вы взяли над несчастной девушкой?.. Я в последний раз спрашиваю: согласны ли вы добром отпустить ее со мною?
— А если я не согласна, тогда что? — с едкой насмешкой спросила аббатиса.
Глаза Гавриила сверкнули гневом.
— Тогда вы сами ответите за последствия вашего произвола. Я предупреждаю вас, аббатиса: не навлекайте страшную беду на себя и на эту тихую обитель! Пожалеете, но будет поздно.
— Ты осмеливаешься еще угрожать мне, наглец! — побледнев от злобы, прошипела аббатиса. — Слуги! Что вы стоите? Он ваш. Вяжите его!..
Гавриил вдруг наклонился к дрожащей Агнес, шепнул ей на ухо: «Мужайся, я скоро вернусь!», потом сильным ударом оттолкнул слугу, схватившего его за локоть, вырвал у него из рук алебарду и, размахивая ею над головой, закричал:
— Вы, негодяи, хотите схватить воина? Не слишком ли много жиров нагуляли на легких монастырских харчах?..
Не успели оцепеневшие от изумления слуги прийти в себя, как Гавриил исчез за дверью. Не оглядываясь, он промчался по длинному коридору, взобрался с верхней ступеньки лестницы на стену, спрыгнул оттуда с двухсаженной высоты вниз, вскочил в сани и исчез в темноте, так что высланные за ним в погоню слуги не смогли даже увидеть его.
Агнес, которую отвели обратно в келью, без сна ворочалась на своем жестком ложе. Тревога и отчаяние терзали ей сердце: она еще не знала, спасся ли Гавриил от своих преследователей или попал к ним руки и томится теперь где-нибудь в подвале, в узилище, скованный железами по рукам и ногам.
Спустя примерно час загремел замок на двери кельи, глухо стукнул засов. Дверь отворилась, и вошла аббатиса, держа в левой руке подсвечник с горящей восковой свечой и плеть из нескольких бечевок. По лицу аббатисы было видно, что и она до сих пор не сомкнула глаз. Матушка Магдалена плотно прикрыла за собой дверь, поставила подсвечник в нишу стены и сказала Агнес, в удивлении поднявшейся с постели:
— Так это и есть твой возлюбленный?
Вся девичья гордость, все прежнее упрямство вдруг проснулись в сердце Агнес от этого издевательства.
— Это мой жених, я с ним помолвлена, — произнесла она спокойно.
— Прекрасный жених, нельзя не признаться, — с насмешкой сказала аббатиса. — Все так неожиданно и легко выяснилось — стоило только немного подождать… И уже помолвлены даже? Разумеется, с согласия и благословения твоего отца? — едко улыбалась матушка настоятельница, предвкушая развлечение.
Агнес не отвечала.
— Может быть, твой отец еще и не знает, что ему выпало такое великое счастье — стать тестем собственного слуги или крепостного? О, представляю, как сильно он будет благодарить Бога за то, что единственная дочь доставила ему такую радость! Здоровый, румяный молодчик — этот будущий зять Мённикхузена! Струя свежей крови в древний род… И какой смелый, заметь, какой хитрый плут! Ведь он намеревался просто выкрасть тебя из моих рук! На мякине хотел меня провести… — тут с уст аббатисы сорвался короткий, хриплый смешок. — Я, признаюсь тебе, даже поверила ему в первые минуты — так ловок он оказался и такую подходящую басню сочинил. Но потом пришли сомнения… От беды уберегло то, что я никогда не спешу принимать важные решения. Десять раз обдумаю…
Агнес смотрела на нее с неприязнью.
Взгляд девушки подействовал на аббатису, как ушат холодной воды.
— Быть может, ты теперь назовешь мне славное имя своего жениха?..
Агнес упорно продолжала молчать.
— Я с горестью вижу, что ты все еще упрямишься, — сказала с видом достоинства аббатиса и покачала головой. — Чем ты гордишься, девушка? Из какого источника черпаешь силы, чтобы перечить мне?.. Все еще надеешься на помощь отца, который своей сумасшедшей нежностью, своим всепрощением слишком избаловал тебя, вырастил себе на беду строптивой барышней? Так послушай же: твой отец теперь жалкий нищий, которого я… заметь — я… впредь должна буду кормить из милости. Думаешь, отец ныне любит тебя? Нет, не надейся. Он проклинает и бранит тебя, ибо своим непослушанием ты повергла в бедствия и себя, и его…
— Что вы такое говорите, тетя! — не поверила своему слуху Агнес.
— Если бы ты согласилась выйти замуж за юнкера Рисбитера, твоему бедному отцу не пришлось бы теперь носить нищенскую суму. Все знают, как богаты были бароны Рисбитеры; только часть их поместий разорила война; на других поместьях Рисбитера, все родственники которого погибли или умерли, сейчас, считай, вся Ливония держится… как и на слове архиепископа… — благодарно перекрестившись на маленькое распятие, матушка настоятельница опять заговорила о Мённикхузене. — Несчастья последних дней и твои многочисленные прегрешения помрачили разум твоего отца. Он, может быть, даже простил бы тебя, если бы ты сейчас подошла к нему со своими хитрыми кошачьими ласками. Но это не должно случиться, иначе не стало бы никакой справедливости в мире. Каждый из вас должен в одиночку нести кару за свои грехи. Его уже наказал Бог, а тебя… тебя буду карать я. Ты теперь в полной моей власти, и уже никакая сила не сможет вырвать тебя из моих рук.
— Что ты хочешь со мной сделать, святая женщина? — холодно спросила Агнес.
— Я хочу сломить твое страшное упорство. Я хочу истерзать твое тело, хочу очистить твою душу мучительным огнем покаяния. Сними с себя эту одежду!
Кровь бросилась в голову Агнес.
— Вспомни о том, что я не какая-нибудь крепостная, я дочь барона Каспара фон Мённикхузена! — воскликнула она, сверкая глазами.
— Тем хуже, если благородная дочь рыцаря заслуживает наказания, придуманного для рабыни.
— Я не позволю бить себя плетью! — гордо вскинула голову Агнес.
— Против этого есть средство, — засмеялась аббатиса. — За дверью стоят двое слуг. Если ты будешь сопротивляться, я позову их сюда. И они тебя разденут и разложат вот здесь — на полу…
Агнес прижала ладони к глазам, словно невольным жестом этим пыталась удержать слезы.
— Ради тебя, мой единственный Габриэль, я перенесу этот позор, — прошептала она чуть слышно.
Затем Агнес исполнила приказание — обнажила плечи и спину.
— Стой на месте! — воскликнула аббатиса Магдалена, ликуя и вознося карающую руку.
Плеть просвистела в воздухе. Сперва аббатиса била девушку медленно, смакуя каждый удар, с тайным злорадством разглядывая каждую ранку на белой, мягкой, как шелк, коже, жадным взором впиваясь в каждую каплю крови, — потом ударяла она все быстрее и быстрее, словно ее возбуждали и опьяняли это действо, пытка эта, сам вид крови[15].
Агнес — такая как будто слабая девушка — проявила недюжинные выдержку и стойкость: ни разу не вскрикнула она, ни разу даже не застонала, хотя ее нежное тело горело, словно в огне. Со лба у нее катился холодный пот, губы дрожали, и в уголках рта показалась легкая пена.
Наконец аббатиса выбилась из сил и опустила плеть.
— За что ты так истязаешь меня? — глухо спросила Агнес.
— За то, что ты разгневала святую женщину, — прохрипела аббатиса, задыхаясь. — За то, что ты утаиваешь от святой женщины правду.
Агнес тихо покачала головой:
— Никакая ты не святая, тетя, потому что ты ненавидишь меня. А ненависть и святость несовместимы… Я знаю также, за что ты меня ненавидишь.
— За что же? — как будто остолбенела настоятельница, и в глазах у нее мелькнул испуг.
И Агнес заметила этот испуг.
— Когда ты была еще молодой девушкой, ты любила моего отца. Ах, как ты его любила! Ночей не спала, все слезы выплакала… Но он предпочел тебе другую. Ты никогда не могла простить своей сестре, что отец любил ее больше, чем тебя. В ее присутствии он тебя не видел. Поэтому ты пошла в монастырь — не для того, чтобы посвятить себя Богу, а для того, чтобы не видеть счастья своей сестры, чтобы утешить свое раненое сердце.
— Это ложь! — вскрикнула аббатиса, но по ней видно было, что правда жалила ее.
Агнес, истерзанная, торжествовала.
— Ты ненавидишь меня потому, что я похожа на свою мать. Еще ты меня ненавидишь потому, что я любима, и мой любимый из-за меня готов жизнью рисковать, готов горы разрушить, готов камня на камне не оставить от твоего монастыря. А ты не испытывала такого никогда, потому… потому что недостойна!.. Нет, тетя, никакая ты не святая, ты грешный человек! Тебя испытывает Бог, дав тебе власть, а ты этого не понимаешь и испытания не выдерживаешь. Ты, тетя Магдалена, не наказывала меня за прегрешения, ты утоляла свою злобу, мстила за свою неудовлетворенность… Да отпустит тебе Господь этот грех! Не мне тебе говорить, что Бог все видит.
Лицо аббатисы позеленело; широко раскрыв глаза и рот, она смотрела на Агнес. Ее пересохшие, потресканные губы двигались, но она долго не могла произнести ни слова.
— Да, племянница, я ненавижу тебя! — прошипела она, наконец, как обозленная змея. — Все ты правильно угадала! Откуда только узнала эту историю?.. Я буду мучить тебя каждый день, я изуродую тебя, и жизнь, подарок Господа, будет тебе не мила; я медленно превращу тебя в животное, а потом в прах. Пусть я не святая, пусть я приду с грехом на Страшный суд и претерплю за тебя, однако я повинюсь, замолю потом свой грех. Но это будет потом, потом… а сейчас я буду с тобой настоящим дьяволом — так же, как твоя мать была дьяволом, разрушившим счастье моей жизни! Ты, рожденная ею от моего любимого, была вечной насмешкой над моей жизнью и над моими растоптанными мечтами…
Сверкая глазами, с пеной у рта, скрежеща зубами, аббатиса еще раз взмахнула плетью над Агнес, в которой эта бешеная ненависть вызывала больше омерзения и жалости, нежели страха. Резко повернувшись к двери, аббатиса внезапно остановилась и затряслась всем телом. В коридоре послышались сильный шум и топот быстро приближающихся людей. Давно в монастыре Бригитты никто не шумел. И звуки, раздававшиеся из коридора, говорили о том, что в стенах монастыря происходит нечто необычное. Это и смутило аббатису Магдалену. Встревоженно, нервно она ждала объяснений от тех людей, что, по-видимому, сейчас спешили к ней… Вот через окошечко в стене проник отблеск яркого света. Дверь кельи со стуком распахнулась, звякнул замок, и на пороге появился Гавриил с горящим факелом в руке. Ему было довольно одного взгляда, чтобы понять, что тут произошло. В порыве гнева он схватил аббатису за тощую руку, вытащил в коридор и ногой захлопнул дверь кельи. В коридоре толпились бородатые воины в кольчугах и латах, в шлемах, вооруженные пищалями и пистолетами. Между этими русскими воинами, дрожа от страха, стояли несколько обитателей монастыря.
— Проклятая старуха! Что ты сделала с этим ангелом? — прогремел Гавриил, злобно тряся аббатису за плечи.
— Пощади, будь милосерден! — простонала аббатиса, в испуге падая на колени.
— А ты к ней была милосердна? — гневно вскричал Гавриил. — Всего несколько часов назад я предупреждал тебя: не накликай беду на себя и монастырь! Ты пренебрегла этим предупреждением, ты страстно жаждала крови, ты взяла плеть и стала ночью терзать свою жертву… Кайся теперь, дьявольское отродье! Твоей власти пришел конец, а для монастыря Бригитты настал последний день!..
Аббатиса быстро поднялась. Она, похоже, справилась со своим страхом. И к ней вернулась ее прежняя самоуверенность. Лицо матушки настоятельницы было бледно, но в глазах возгорелась непреклонная гордость древнего рыцарского рода.
— Кто ты, раб, что осмеливаешься так говорить с властвующей аббатисой монастыря Бригитты?.. — воскликнула настоятельница возмущенно.
— Мое имя Гавриил Загорский.
Аббатиса еще больше побледнела. Она много слышала об этом человеке, занимавшем весьма высокое положение при русском государе и славном многими победами в Ливонской войне, много слышала она об этом человеке, наводящем ужас на иных ливонских военачальников, на рыцарей и кнехтов, на горожан Таллина. Никак не ожидала она увидеть этого человека в стенах своего монастыря и представить не могла, что однажды будет лично говорить с ним… Матушка Магдалена потупила взор и сказала, несколько понизив голос:
— Подумайте, князь, о том, что место, где вы находитесь, — священно! А вы ворвались сюда с этими… с этими людьми, готовыми все жечь и разрушать! Побойтесь Бога!.. Берегитесь осквернить сии пенаты!
— Не может быть священным место, где много лет безраздельно властвует дьявол, — горько усмехнулся Гавриил. — Вряд ли Господу угодны богатства этого монастыря, добытые обманом, накопленные непосильными трудами рабов; от богатств этих пахнет потом и кровью… Так пусть же его сокровища достанутся храбрым воинам!
И, обращаясь к своим людям, он добавил:
— Этого дикого зверя, — он указал на аббатису, — и всех обитателей монастыря возьмите с собой в лагерь, но не посягайте на их жизнь! А это разбойничье гнездо можете разгромить до основания…
Аббатиса с мольбой простерла руки к воинам, но те, не мешкая, схватили ее и повели вместе со всем монастырским людом во двор. Пылали факелы. Отовсюду слышались русский говор и смех, причитания монахинь.
Гавриил все еще оставался в коридоре. Когда все удалились, он тихонько через отверстие в стене спросил:
— Ты готова, мой ангел?
И впервые через это окошко долетел радостный ответ, прозвучавший из уст девушки:
— Да!.. Да!.. Да!..
Агнес больше не страшилась за свою жизнь, за свое будущее, о нет! Она была уверена, что более не расстанется со своим любимым никогда и что жизнь ее теперь будет сплошной праздник, поскольку чашу страданий она… они с любимым испили до дна, и больше не будет в их жизни страданий, а будут только радости, радости, радости; иначе и быть не может, ибо все в природе уравновешено.
Гавриил распахнул дверь кельи… и Агнес, упав ему на грудь, зарыдала от радости, от ощущения бесконечного счастья.
— Бедное дитя, бедное дитя!.. — говорил Гавриил, нежно гладя волосы девушки.
— Люби меня, Габриэль, люби! Я вынесла многое ради тебя, — прошептала Агнес, судорожно всхлипывая.
Гавриил взял ее, будто ребенка, на руки, отнес в сани, закутал в теплую шубу, сам сел рядом и взял в руки вожжи. Спустя минуту они уже быстро неслись к русскому лагерю, к роскошным, блещущим золотом шатрам.
За их спиной слышались отчаянные мольбы, вопли монастырских людей и брань воинов, под ударами топоров трещали сундуки и двери. И вскоре зарево огромного пожара слилось с лучами набирающей силу зари…
Это был последний день монастыря Бригитты.