Последняя реликвия

VII. Договор

гнес слушала с большим вниманием. Многие рассказывали ей о себе, но такой интересной повести она еще не слышала. Таким молодым казался ее спутник, ее спаситель, а сколь полна была событиями его жизнь. И сколь благородно было желание его — положить конец несчастьям, мытарствам его отца.

Когда Гавриил умолк, Агнес глубоко вздохнула и сказала мягко:

— Вы хороший рассказчик и еще более хороший сын. Счастлив будет человек, которого…

«Которого вы полюбите», — хотела сказать Агнес, но, покраснев, не договорила.

— Которого — что?.. — хотел услышать Гавриил.

Но Агнес свела речь на другое:

— Мне сразу было видно, господин Габриэль, что вы благородный человек. Знатного происхождения крестьянской дерюжкой не скрыть…

— Вы опять о том же, юнкер, — не без досады вздохнул Гавриил.

— Боюсь, что вы теперь не пожелаете быть моим слугой, князь Загорский, — высказала сомнение Агнес, робко улыбаясь. — Вы вправе смотреть на меня сверху вниз, я ведь дочь простого рыцаря, а вы человек из княжеского рода.

— Если вы полагаете, что я сколько-нибудь горжусь прежним положением моего отца, то вы ошибаетесь, юнкер Георг, — довольно сухо возразил Гавриил. — По законам этой страны я не кто иной, как крепостной монастыря Бригитты, уклоняющийся от своих обязанностей. Беглым меня можно назвать.

Говоря это, он, однако, подумал: «Очень хорошо, что она теперь считает меня равным себе. Это укрепит в гордой дочери рыцаря доверие ко мне и в немалой степени облегчит наше путешествие».

Затем он спросил:

— Достаточно ли вы отдохнули, юнкер Георг?

— О, я совсем не устала, — бодро ответила Агнес.

— Тогда мы можем идти дальше, ведь нам предстоит сегодня еще долгий и трудный путь.

— Жаль! — невольно вздохнула Агнес.

— Жаль отсюда уходить или жаль, что путь предстоит трудный? — спросил Гавриил.

— Жаль, что так быстро кончился ваш рассказ, — ответила Агнес, наклонившись над узлом и проворно его завязывая. — Я бы еще послушала вас. И могла бы слушать долго…

Гавриил попытался ей помочь, их руки соприкоснулись.

Сладостная дрожь пробежала по телу Гавриила. Ему захотелось обеими руками охватить эту красивую девушку, оказавшуюся так близко возле него, и прижать ее к своей груди. И держать так долго-долго — до скончания веков… Боясь, что опасное желание станет непреодолимым, Гавриил резко отстранился от Агнес.

В то же мгновение ему почудился в лесу хруст сухой ветки; потом опять все стихло.

— Вы слышали что-нибудь?.. — спросил он у Агнес с сомнением в голосе.

— Мне послышалось, будто кто-то наступил на сухой сучок, — ответила девушка, поглядев в ту сторону, откуда раздался звук. — Может быть, это подкрадывается какой-нибудь хищный зверь?

И Агнес тут сама прижалась к груди Гавриила, о чем он только минуту назад мечтал.

Они прислушались. В лесу царила глубокая тишина.

— Наверное, ничего нам опасаться не следует, но все-таки я лучше пойду посмотрю, — сказал Гавриил. — А вы, фрейлейн Агнес, оставайтесь здесь. И не забудьте про пистолет, что я вам дал.

Он вытащил из дубинки-ножен меч и направился в ту сторону, откуда донесся шум.

— Габриэль!.. — воскликнула Агнес, вдруг охваченная страхом. — Не ходите туда!.. Там, за этой толстой сосной, прячется человек…

Гавриил посмотрел в указанном направлении.

А Агнес говорила все громче:

— Смотрите, смотрите, вон он, справа!..

В тот же миг из-за дерева, на которое показывала Агнес, выскочил некий человек в темной одежде и из длинноствольного пистолета прицелился в Гавриила.

Курок щелкнул, но выстрела не последовало.

Человек тотчас же повернулся и опрометью пустился бежать в глубь леса. Громко затрещал кустарник. Но у Гавриила ноги оказались побыстрее; через несколько десятков шагов он настиг беглеца и собирался было схватить его за шиворот, но тот с неожиданной ловкостью отскочил в сторону, остановился и повернулся лицом к преследователю.

Это был коренастый мужчина средних лет в изношенной, во многих местах порванной крестьянской одежде. В руках у него сверкнул кинжал с длинным клинком.

— Постой! — молвил он, тяжело переводя дух. — Не заяц же я, что ты меня так бессовестно травишь!

— А кто тебя заставлял удирать? — спокойно возразил Гавриил. — Или ты нас испугался?

— Ого! Да разве мне, старому человеку, с двумя молодыми справиться?

— Мы на тебя не нападали.

— Ну, кто это мог знать? — незнакомец переводил хитрые глаза с Гавриила на Агнес и обратно. — Я ведь подумал, что вы разбойники…

— Врешь, дружище, — в упор разглядывал его Гавриил. — Такого ты подумать не мог. Разве этот юноша похож на разбойника?

Агнес подбежала к ним. Увидев в руке у чужого человека нож, она встала рядом с Гавриилом, навела на незнакомца пистолет и воскликнула, решительно сверкая глазами:

— Застрелить этого злодея?

— Я же говорю: разбойники… — вставил свое незнакомец.

— Нет нужды, юнкер Георг, — улыбаясь, успокоил ее Гавриил. — Я и один надеюсь с ним справиться. Вряд ли нам что-нибудь угрожает.

— Если вы не разбойники, то отпустите меня с миром, и я пойду своей дорогой, — попросил незнакомец.

— Подожди, друг, куда ты так спешишь? — невозмутимо ответил Гавриил. — Мы-то честные люди, и доказывать это нет нужды. Но у меня есть причины думать, что ты сам разбойник.

— Я разбойник? — вылупил глаза незнакомец. — Вы скажете тоже, господин!

— Скажу, скажу. Что ты делаешь здесь — в этих глухих лесах? Разбоем промышляешь?

— Вовсе нет. Я тут, может быть, Тааре[10] молюсь. Идол у меня недалеко припрятан…

— Этого не трогай, грешник! — перебил его Гавриил. — Не прикрывайся богами — не то плохо кончишь!.. Мне вот сейчас думается, что я тебя немного знаю. Тебя Сийм зовут, не так ли?

Человек от удивления широко раскрыл глаза и вдруг заорал во все горло:

— Это еще что за штуки! Я в жизни своей ни о каком Сийме не слыхал! Чего вы ругаете порядочного человека? Я всего лишь мирный отшельник[11].

— Помолчи-ка, приятель! — прикрикнул на него Гавриил, угрожая мечом. — Твои товарищи, должно быть, где-то здесь близко, и ты хочешь криком дать им знак?

— Нет, нет! Что вы! — покосился на меч незнакомец. — Какие еще товарищи!..

— Попробуй еще раз завопить — и я заставлю тебя замолчать навеки.

— Как он хитро придумал, — сказала Агнес. — Громким голосом привлечь дружков.

— Своим криком ты еще больше себя выдал, — заметил Гавриил. — Не помнишь? А я напомню. Точно так же ты кричал десять лет назад, когда тебя поймали на воровстве и начали пороть. Тогда тебя все знали как вора и разбойника. И было бы прямо чудом, если бы ты за это время сделался честным человеком.

Агнес, все еще держа незнакомца на мушке, спросила Гавриила:

— Если ты так уверен, мой добрый оруженосец, что это именно тот человек, которого ты когда-то знал, то как думаешь с ним поступить?

— Я не решусь оставить его здесь. Он позовет свою братию, и те быстро отыщут нас в этом лесу, который, я полагаю, они знают как свои пять пальцев, — Гавриил задумался. — Он должен пойти с нами.

— А не лучше ли вздернуть его здесь на какой-нибудь сосне? — незаметно подмигнула Гавриилу Агнес.

Насмерть перепуганный Сийм вдруг сунул себе два пальца в рот, намереваясь погромче свистнуть.

Но в ту же минуту Гавриил в стремительном броске набросился на него, повалил его на спину и, придавив ему коленом грудь, сказал:

— Спокойней, спокойней, дружище!.. Что это ты хотел сейчас сделать?

— Свистнуть я хотел! — злобно пробурчал разбойник.

— Зачем?

— Ты верно догадался, парень. Мои товарищи совсем недалеко, и они могут подоспеть сюда с минуты на минуту. Тогда все переменится, и я придавлю тебя коленом к земле. А мальчишка твой прыткий, что размахивает тут пистолетом, сам будет раскачиваться в петле в сосновых ветвях. Если тронешь меня сейчас — берегись!

— Трону тебя, и крепко, коли ты не оставишь свои гнусные проделки. Ты теперь уже разбойничьим атаманом стал, что ли? — удивился Гавриил. — Раньше ты как будто один воровал…

— А ты что за дьявол такой? Откуда все так хорошо знаешь? — удивился и Сийм-разбойник. — Я надеялся, что про прошлое мое уж забыли все. Другие времена, другие беды.

— Я старый знакомый — и всю твою подноготную знаю, — жестко прищурился Гавриил; он знал, с каким большим грешником говорил сейчас.

— Ну, ну, не очень-то хвастайся, — скривился Сийм, — это со всяким может случиться. Но черт меня побери, если я помню твое лицо. Ты, наверное, тоже из наших лесных ребят, только похитрее меня?

— Почти угадал!.. — не сдержал смеха Гавриил. — Но не стоит тебе напрягать свою память. Давай-ка лучше поговорим по-хорошему.

— Я не прочь, поговорим по-хорошему, — обрадовался Сийм; он явно надеялся как-нибудь перехитрить этого умника и улизнуть.

— Ты хоть понимаешь, что твоя жизнь в моих руках? — начал Гавриил.

— Я сейчас понимаю, что ты сильнее меня. Ты — словно из камня сделан. Уж насколько я силен, а и то перед тобой сдался. Боюсь, что у меня во всем теле ни единой целой косточки не осталось.

— Ты тут не хитри. Не ломал я тебе костей. И говори всю правду, а не то…

— Что же? — был стон в ответ.

Гавриил сверкнул мечом перед глазами разбойника.

— Мое слово — что аминь в церкви, — сказал Сийм, моргая; он, и правда, испугался — не столько остро отточенного клинка, сколько решительных глаз Гавриила.

— Сколько у тебя человек в ватажке?

— Около дюжины.

— Где они?

— Там, — при этом разбойник указал пальцем на запад.

— Далеко?

— Шагов с тысячу будет. А может, и меньше.

— Хорошо, мы сейчас отправимся дальше, и ты пойдешь с нами. А если случится, что мы там, — Гавриил указал на восток, — встретимся с твоими товарищами, ты сразу получишь в бок добрую пядь холодной стали. Не хочешь ли что-нибудь добавить к своим словам?

— Нет. Я как перед Богом… Ни слова лжи!

Но Гавриил по-прежнему не верил ему:

— Такая же неприятность может с тобой случиться и в том случае, если ты без моего дозволения осмелишься хоть пискнуть или попытаешься бежать.

— Понимаю. Не глупый.

— Пистолет и кинжал ты передашь мне.

— Охотно. Если надо, я и штаны отдам…

Агнес усмехнулась и отвернулась.

Гавриил пропустил шутку разбойника мимо ушей.

— Ну, тогда двинемся в путь, любезный. Но тихо пойдем, как будто мы тени. Если тебя о чем-нибудь спросят, Сийм, отвечай шепотом, а вообще держи язык за зубами…

Гавриил поднялся и приказал Сийму идти вперед.

Они возвратились к опушке леса, где оставался их узел. По приказу Гавриила разбойник взвалил узел себе на спину. Увидев это, Агнес не смогла удержаться от смеха.

— Это только справедливо, господин юнкер, — пояснил Гавриил. — Я ведь должен тащить его оружие, поэтому пусть он несет мой мешок с едой.

В движении они соблюдали этот порядок: первым шел Сийм, потом Гавриил, приглядывая за ним; и замыкала шествие Агнес; ей было велено чаще осматривать назад.

Скоро они вышли из леса и через поля и пустоши, покрытые редким кустарником, направились на северо-восток. После трех часов ходьбы они снова попали в большой лес, в те времена покрывавший берега рек Козе и Ягала на протяжении нескольких миль и отчасти сохранившийся и сейчас. За время пути никто не произнес ни слова. И никого они, на удачу, не встретили.

Когда они перешли вброд мелководную реку Козе, Гавриил остановился и, обратившись к Сийму, у которого со лба катился пот, сказал:

— Мы уже достаточно насладились твоим приятным обществом, но я все еще не решаюсь отпустить тебя на все четыре стороны. Кто знает, какую злую штуку ты вздумаешь сыграть напоследок. Самое правильное было бы вздернуть тебя на этой красивой сосне, тогда было бы спокойнее и нам, и другим людям, — тут он обернулся к Агнес. — Как вы полагаете, юнкер Георг?

— Нет, мой верный оруженосец, — воскликнула Агнес, переводя дух после быстрой ходьбы. — Это было бы убийство! Не будем взваливать тяжкий грех на наши души.

— Но недавно вы сами хотели его пристрелить, — улыбнулся Гавриил.

— Да, но тогда… я думала… я думал, что он бросится на вас с ножом.

— И хотели прийти мне на помощь? Благодарю вас! Плохо ли мне теперь жить на свете под защитой такой сильной и благородной руки!.. — Гавриил все еще стоял в нерешительности. — Но как, в самом деле, нам поступить с этим мошенником? Если мы отпустим его, он позовет своих товарищей и погонится за нами. И это только вопрос времени — когда они нас догонят, — здесь чело его просветлело, видно явилась Гавриилу удачная мысль. — Придется, пожалуй, привязать его к дереву, чтобы сей разбойник не мог двинуться с места. К счастью, я захватил на мызе подходящую по длине веревку.

Гавриил поставил Сийма, нисколько не сопротивлявшегося, лицом к толстой сосне, велел ему обхватить ствол, после чего связал кисти рук по другую сторону дерева, потом еще несколько раз обмотал веревку вокруг ствола и тела разбойника.

— Надеюсь, вы не собираетесь меня сейчас бить?.. — с опаской покосился на Гавриила и Агнес разбойник.

— А что! — задумался Гавриил. — Это хорошая мысль. А главное — своевременная. Но мне она в голову почему-то не пришла. Вот я и спрашиваю себя: почему она к тебе пришла в голову? Ты, похоже, сам лучше всех знаешь, Сийм, чего заслуживаешь… Да. Я бы охотно выдубил твою грешную шкуру! Но какой в этом толк? Ты ведь сам доказал, что порка тебя исправить не может.

— С этим — ладно! Пошутили и будет! — проворчал разбойник. — Но если вы меня оставите здесь связанным, то я либо умру с голоду, либо меня сожрут дикие звери. Не по-христиански как-то так с живой душой поступать.

— Как ты о милосердии думать быстр. Уж успел и себя пожалеть, и вспомнил о христианстве! — недобро засмеялся Гавриил. — А тех, кого ты каждый день грабишь дочиста, ты тоже так жалеешь? Ты поступаешь с ними по-христиански? Скажи-ка по совести, что бы ты с нами сделал, если б мы попались тебе в лапы?

— Но вы же не попались мне в лапы, — резонно возразил Сийм.

— Не бойся, я оставлю тебе еды, — сжалился Гавриил. — Во всяком случае, ни сегодня, ни завтра ты с голоду не помрешь. А там докричишься. Товарищи на выручку придут…

— А дикие звери? — со слабой надеждой в голосе вопросил разбойник.

— Диких зверей тебе особенно бояться нечего, они ведь не трогают себе подобных. Да и хватает им ныне пропитания на развалинах мыз, на полях сражений. Отъевшиеся ходят волки — сытые, ленивые… Твои кинжал и пистолет я возьму на память, Сийм; у тебя в руках они уже достаточно причинили зла; может, сгодятся теперь и на какое-нибудь доброе дело.

Гавриил вынул из узла ковригу хлеба и сунул ее разбойнику за пазуху — так сунул, что тот мог достать ее зубами.

Снова взваливая узел себе на спину, Гавриил сказал:

— Прощай, Сийм. При следующей встрече ты, должно быть, скорее припомнишь мое лицо. Если можешь, исправься; а не сможешь — будь в другой раз хотя бы осмотрительнее, чтобы не попасть в руки честных людей, истинных христиан.

Разбойник только заскрежетал зубами.

Отделавшись от общества Сийма, Гавриил и Агнес прошли лесом довольно большое расстояние. Шли молча, думая каждый о своем.

Потом Гавриил спросил:

— Наверное, испугало вас это приключение, фрейлейн?

Агнес покачала головой:

— Это приключение меня больше позабавило, чем испугало. Поверите ли, мне даже стало жаль этого бедного незадачливого разбойника!

— Верю, но тут ничего не поделаешь, — сурово заметил Гавриил. — Выбор был невелик: мы или он. Еще хорошо, что хорошо обошлось. Не дай в тот миг пистолет Сийма осечку, попади он в меня… ох, не легко бы вам пришлось, юная баронесса. Увидели бы вы истинное лицо этого человека, — поразмыслив с минуту, он досказал: — Вы не должны всех людей считать подобными себе, юнкер Георг.

— Но ведь он тоже человек!

— Это верно, конечно. С виду он человек… Но лишь с виду, поверьте. Если человек сам себя превращает в дикого зверя, то с ним и обходиться надо, как с диким зверем.

— Он там действительно может погибнуть, — оглянулась Агнес, замедлив шаг.

— Это было бы для многих великое благо. Но я не думаю, чтобы он так запросто погиб. У злодеев душа живучая. Этот хитрый лис всегда найдет лазейку… К тому же я его не так уж крепко привязал; через несколько часов ему, наверняка, удастся освободиться от веревок.

Эти слова вызвали в золотом сердце Агнес горячий порыв радости и благодарности. Она едва не бросилась обнимать Гавриила… но позволила себе только с нежностью взять его за руку.

— Вы великодушный человек! — растроганно воскликнула Агнес дрожащим голосом. — Я так рада, что не ошиблась в вас!

Гавриил, ощутив благодарное пожатие ее руки, резко остановился.

— Юнкер Георг, что вы делаете?

— Что же я делаю, мой добрый оруженосец?

— Вы взяли меня, слугу, за руку!..

— Что же из того? Если вы мой слуга, я могу и взять вас за руку, — нашлась Агнес. — Что хочу, то делаю…

— Но вы же можете испачкаться о слугу.

Гавриил пытался говорить с ней шутливым тоном, но голос его прервался, все тело охватила дрожь. Как прекрасный образ великодушия и всепрощения стояла перед ним Агнес, дочь рыцаря; глаза ее смело, твердо смотрели ему в глаза, лицо пылало. Ее девичья красота в эту минуту показалась Гавриилу почти сверхъестественной, и такую же сверхъестественную силу воли проявил он, устояв против искушения привлечь ее сейчас к своей груди.

— Подумайте о вашем сословном достоинстве, фрейлейн фон Мённикхузен, — напомнил он после короткого молчания; и сам не узнал свой голос, ставший чуть хриплым и прерывистым.

— Я разве рассердила вас? — почувствовав некую неловкость, молвила Агнес.

— Нет, но я не хотел бы, чтобы вы потом сердились на себя самое, чтобы жалели…

— Жалела о чем?

— Не нужно делать того, о чем потом придется жалеть, — это Гавриил скорее для себя сказал, чем для нее.

Солнце между тем уже склонялось к западу, долгий трудный день подходил к концу. Наши путники пересекли еще поле, обошли глубокую балку, вошли в новый лес и наткнулись на маленький ручей, с ленивым журчанием струившийся меж корней деревьев и камней. По бережку этого ручья они скоро вышли к уютной лесной поляне. Вблизи руслица ручейка увидели заброшенный сенной сарай.

Осматривая его, Гавриил нашел немного сена, оставшегося здесь бог весть с каких времен. И крыша оказалась довольно крепкая — вполне могла укрыть и от сильного дождя.

— Небо к нам милостиво, — не скрывая радости, сказал Гавриил. — Я уже, признаться, с тревогой подумывал о том, где бы нам найти пристанище на ночь. Правда, и этот приют не отличается удобствами, и избалованный юнкер Георг, наверное, сделает недовольную гримаску… Но все же он сможет, по крайней мере, отдохнуть на мягком ложе и под кровом.

— Он? А вы?

— А я, как верный слуга, буду стоять на страже у этой двери.

— Неужели вы совсем не устали? — удивилась Агнес.

— Нисколько. Я человек привычный к тяготам походной жизни.

— А я совсем выбилась из сил, — вздохнула Агнес, устало опускаясь на мягкое сено.

— Ох я недотепа!.. — воскликнул тут Гавриил, бросая узел в угол сарайчика.

Он тотчас же принялся взбивать сено, устраивать из него ложе, а потом покрыл его своим длинным кафтаном.

И все сетовал:

— Где была моя голова! Как я раньше об этом не подумал!

— О чем вы? Об этом? — Агнес указала на сено.

Но Гавриил все укорял себя:

— Что гнало меня все время вперед? Это была непростительная ошибка с моей стороны, это было прямо преступление! Как могли вы, молодая, слабая девушка, после бессонной ночи, после перенесенных страхов, вынести еще и такой долгий, трудный путь?

— Об этом не тревожьтесь, — с усталой улыбкой успокоила Агнес. — У меня был приятный спутник.

Гавриил с сомнением покачал головой:

— Вы сами ввели меня в заблуждение, фрейлейн Агнес. Весь день вы были веселы и бодры, как же мне могло прийти в голову, что вы устали? Если бы вы хоть раз пожаловались на усталость!

— Я в течение дня и не чувствовала усталости.

— Я теперь понимаю: вас окрыляло горячее стремление поскорее увидеться с любимым отцом… а, может быть, и с мужественным юнкером Хансом.

— Господин Габриэль!..

В голосе Агнес послышалось вдруг такое искреннее огорчение и даже раздражение, что сердце Гавриила, как это ни странно, затрепетало от радости.

— Сапоги не натерли вам ноги, милый юнкер? — вздохнул он с притворной озабоченностью.

— Ноги у меня так одеревенели, что я боли и не чувствую. Все хорошо, я не стану жаловаться.

— Бедная, бедная фрейлейн Агнес! — посочувствовал Гавриил. — Что же нам теперь делать?.. Хорошо, что мы набрели на этот сарайчик! Я был бы осужден на вечную кару, если бы вы завтра утром не смогли подняться на ноги или — храни нас небо от этого! — совсем расхворались! Каким тяжелым, каким страшным должно вам казаться это путешествие, а оно — увы! — может еще больше затянуться! Какие еще неожиданности впереди?

— Не ругайте себя, Габриэль, — возразила Агнес, не раздумывая. — Мне вовсе не тяжело было проделать сегодняшний путь. И нисколько не страшным показалось путешествие. С вами — совсем не страшно, — уточнила она. — Мне, наверное, никогда еще не было так радостно и спокойно, как сейчас.

На это Гавриил сумел ответить только одним: движимый внезапным порывом чувства, он склонился перед девушкой, с нежностью взял ее руки и поцеловал их. Откуда у него вдруг появилась такая смелость? В этом была, не иначе, тайна зарождающейся любви.

Агнес в смущении быстро отдернула руки и закрыла ими свои глаза. Следы усталости уже исчезли с ее лица.

Несколько неуверенным голосом Гавриил пожелал девушке спокойной ночи и заставил себя выйти из сарая.

За дверью он растянулся на траве, с твердым намерением не поддаваться дремоте и бодрствовать всю ночь. При его теперешнем душевном состоянии исполнить это решение было нетрудно. Гавриил не испытывал ни малейшей усталости, во всем теле чувствовалась легкость, голова была полна светлых дум.

В природе царили в этот поздний вечерний час тишина и покой, ничто не нарушало течения его мыслей. Он скрестил руки под головой и стал пристально смотреть в черно-синее небо, на котором ласково сияли звезды. Но Гавриил не видел ни одной звезды, перед глазами его проходила череда событий последних дней. Со все возрастающей радостью припоминал он все происшествия, связанные с Агнес, а перебрав их в памяти до конца, без устали снова возвращался к первым. Порой ему казалось непостижимым, немыслимым такое счастье — Агнес, которая с первой же встречи поселилась в его думах и в сердце у него, сейчас здесь, близко, под его защитой. И тогда ему всякий раз приходилось бороться с собой: его неудержимо тянуло войти внутрь сарайчика и собственными глазами еще раз убедиться, что Агнес действительно здесь, что это не сон и не мечтание…

В народе говорят, что ухо менее стыдливо, чем глаз. Если Гавриил не мог видеть своего счастья, то хотел его по крайней мере услышать. Он, затаив дыхание, напряженно прислушался… и удивился, что из сарая не доносится размеренное дыхание, которое служит признаком спокойного сна. Может быть, Агнес тоже не спит? Нет, это невозможно. Ведь бедная девушка устала до изнеможения, она должна спать глубоким сном, если только ее не взволновали какие-нибудь переживания и чересчур сложные для ее юного ума мысли. Сердце ее спокойно, она должна была уснуть. Гавриил был в этом вполне уверен. А вот мы в этом вовсе не убеждены. Мы боимся, что Агнес оказалась в этом случае ничуть не благоразумнее Гавриила и ни разу не вспомнила о трудностях путешествия, какое предстоит совершить завтра; а ведь перед дорогой необходимо было освежить тело глубоким сном. Мы боимся, что усталые глаза Агнес лишь ненадолго сомкнулись перед рассветом…

Гавриил сдержал данное себе слово: он всю ночь не сомкнул глаз. Побуждаемый чувством осторожности и в то же время потребностью двигаться, чтобы стряхнуть с себя дремоту, он время от времени поднимался с травы, тихо обходил вокруг сарая, прислушивался то тут, то там; вглядывался в темноту — в ту сторону, откуда они вчера пришли, как будто оттуда могла исходить самая большая опасность; да, он, конечно же, тревожился — не пустился ли за ними в погоню Сийм, уязвленный тем, как с ним обошлись?.. Но напряженнее всего слушал заботливый Гавриил у щелей в стенах сарая. Наконец, к его большой радости, ему почудился звук ровного дыхания, которого он так долго ждал. И он спокойно отдыхал до рассвета…

…Солнце поднялось уже над вершинами деревьев, Гавриил умылся в ручейке и позавтракал, а в сарае по-прежнему царила тишина.

«Бедное дитя! — растроганно думал Гавриил. — Как она, бедняжка, должно быть, устала с непривычки! Какой тяжелый груз — переживания и ужас позапрошлой ночи! Спи спокойно!»

Правда, пора бы было и отправляться в путь. Но у кого хватит духу разбудить так сладко спящую девушку? Гавриил охотно заглянул бы в сарай, посмотрел бы, как там обстоят дела, но он не решался, все поглядывал на солнце, поднимающееся выше.

Гавриил долго боролся с собой. В конце концов он все-таки тихонько вошел в сарай.

Агнес спала спокойно, ничем не укрытая, в своем мужском платье, которое не вполне скрадывало округлые формы юного девичьего тела. Мягкую войлочную шляпу она подложила себе под голову, золотистые пряди волос вились на ее чистом белом лбу; вздрагивали ресницы, тревожимые каким-то сном, меж полуоткрытых губ, подобно голубовато-белым жемчужинам, смутно поблескивали зубки, и все лицо ее являло собой образ мирного счастья и невинности.

Гавриилу казалось, он совершает некое постыдное деяние, граничащее с грехом, что своим жадным взглядом он впитывает сейчас эту прелестную картину, но он не в силах был оторваться и стоял будто приросший к месту.

Долго смотрел он на спящую девушку и думал о том, что если в сердце его и оставались еще какие-то следы неприязни к дочери рыцаря, показавшейся ему в первую встречу надменной, то сейчас они исчезают, — сходят на нет, уступая место удивительной нежности, какой Гавриил никогда прежде не чувствовал в себе, и предчувствию великого счастья и опасениям перед возможными страданиями. Это сокровище, которое благосклонная и в то же время жестокая судьба на время доверила ему, отдала ему прямо в руки, это сокровище ведь не принадлежало ему и, скорее всего, никогда не будет принадлежать; минуют еще несколько дней — и он должен будет его отдать, навеки с ним расстаться. Как он сказал ей? У ворот Таллина… Минута сменялась минутой, а он все любовался спящей Агнес. О, эти сладостные, алые, свежие губы, как они влекли к себе, как звали и манили, сами того не зная и, как будто, не желая, какое пьянящее счастье сулили они тому, кто осмелился бы их поцеловать!

«Один только раз! Разве это такое уж большое преступление? Она и не проснется…»

Гавриил боролся с собой. И много он сказал бы сейчас «за», но не находил ничего существенного, веского, чтобы сказать «против».

«Да, это, может быть, не очень красиво, но это не преступление, это и не низкий поступок. А поступок вполне объяснимый. В жизни у каждого что-то такое бывает», — и он делал шаг к Агнес и уже тянул к ней руки.

«Гавриил!.. — тут же останавливал он себя и отдергивал руки. — Победи самого себя! Неужели ты хочешь злоупотребить доверием несчастной девушки, которая без страха, без колебаний вверилась твоей защите?..»

Одна мысль об этом заставила Гавриила покраснеть. Он стиснул зубы и собрался мужественно отступить. Он сделал два-три шага к двери и… снова вернулся; он не мог оторваться, не мог уйти. Это было выше его сил. Ибо он все яснее понимал: здесь, здесь было счастье его жизни, здесь был кубок с опьяняющим напитком, какого жизнь ему никогда больше не даст отведать; так неужели же пройти мимо, не прикоснувшись к нему? Одну лишь каплю из этого кубка, а там — будь что будет!

Гавриил вдруг упал на колени и наклонился к лицу спящей девушки. Сладкое опьянение затуманило его голову. И в тот же миг «некрасивый поступок» был совершен. Гавриил прижал свои горячие дрожащие губы к теплым, мягким устам спящей, сначала нежно, едва касаясь их, потом все сильнее и сильнее: одну лишь каплю хотел он только что испить из кубка счастья, но, распробовав каплю, почувствовал, что жажда его неутолима!

По телу Агнес пробежал трепет.

— Гавриил!.. — прошептали ее дрожащие губы, и она открыла глаза.

Она не испугалась, увидев над собой побледневшее от глубокого душевного переживания лицо Гавриила, а радостно улыбнулась; ведь это видение было лишь продолжением ее сна, и ей казалось, что она все еще грезит.

— Агнес! — прошептал, дрожа, Гавриил. — Прости меня, я виноват! Но нет никаких сил. Я — пленник твой…

Теперь только Агнес совсем очнулась. Она быстро вскочила, но не сделала ни шагу, хотя, как будто, сначала порывалась отбежать.

Гавриил продолжал стоять на коленях у ее «ложа» и, схватив руки девушки, повторял:

— О друг мой!.. О друг мой!.. Прости!..

— Какую вину я должна тебе простить? — спросила Агнес каким-то сдавленным голосом; верно, от внезапного волнения спазм перехватил ей горло.

— Милая Агнес! Я понял, что люблю тебя. И не нашел в себе сил устоять против искушения… Я поцеловал тебя, когда ты спала.

Яркая краска залила щеки Агнес, но в глазах засиял луч счастья. Она ничего не ответила, лишь молча обвила руками шею Гавриила и заставила его встать.

— Я не удержался, — все говорил он, будто бредил. — Ты так прекрасна во сне…

— Почему же только во сне? — спросила она мягко и немного насмешливо.

Он вскинул на нее радостные глаза. Он понял, что она не винит его в этом нечаянном поступке, а может, даже наоборот… может, даже она…

Губы их слились в долгом, горячем поцелуе.

— Агнес! Агнес!.. — повторял Гавриил со все возрастающим волнением.

Кроме имени любимой, он не находил больше ни одного слова, чтобы выразить охватившее его чувство счастья.

И он был потрясен, когда она у него на груди разрыдалась. Он утратил дар речи, ибо подумал, что вот сейчас чем-то обидел ее и уж не будет ему вовек прощения.

И обнимал ее крепко, боясь выпустить, боясь навсегда потерять. Будто птицу держал в руках, готовую взмахнуть крыльями. Или ангела, готового крылья расправить…

Он с трепетом заглядывал ей в лицо и успокаивался, видя, что глаза Агнес полнятся счастьем… Восторженное сердце молотом стучало в груди.

— Ты меня действительно любишь? — спросила Агнес, плача на его груди.

— Ты еще спрашиваешь об этом!.. — воскликнул Гавриил с чувством. — Я люблю тебя с той минуты, когда увидел тогда… впервые в лесу. Но ты… здесь… ты со мной! Неужели это возможно? Неужели ты испытываешь ко мне то же, что я к тебе?

— О, какой ты недоверчивый! — укоризненно покачала головой Агнес, улыбаясь сквозь слезы. — Как может девушка, увидев тебя, сразу не полюбить? Ты красив, как какой-то греческий бог.

— Это не может быть причиной, — гладил ей волосы Гавриил, любовался ею. — Меня многие девушки видели, но до сих пор никто не полюбил… А теперь ты, Агнес фон Мённикхузен, которую я считал стоящей так высоко, так недосягаемо высоко и далеко от меня!..

— Да, очень высоко и очень далеко! — с доброй усмешкой перебила его Агнес. — Ведь я и днем, и ночью только и думала о тебе, хотя, кажется, сама того не понимала; чувствовала: что-то меняется во мне, душа моя к чему-то готовится — к настоящему и навсегда. Это показалось мне неким смутным предчувствием. И только сейчас мне стало ясно, что это были мысли о тебе, что это рождающиеся чувства к тебе не давали мне покоя.

— Я спешу слышать и, счастливый, не верю тому, что слышу. Я обнимаю тебя и не верю рукам своим… Но я верю чувствам.

— А помнишь, ты увидел меня, когда я стояла у окна?

— Как я могу этот миг забыть! — засмеялся он.

— Вот о чем я думала, тогда, признаюсь… Так недосягаемо высоко и далеко стоял ты от меня, ты, бедный, низкий человек, остановленный юнкерами в лесу. А я, надменная рыцарская дочь, хотела бесконечно смотреть на тебя из-за занавесок и жалела, что ты меня заметил, что нужно было отойти.

— Но был и другой миг.

— Какой же! Говори, говори, Габриэль, теперь я спешу услышать…

— Когда ты ушла с балкона, а потом, много времени спустя, вернулась… ты больше ни разу на меня не взглянула, — напомнил Гавриил.

— И ты это заметил?

— Как же иначе! Я не сводил с тебя глаз.

— Мне казалось, ты в мою сторону и не смотрел.

— О нет! Разве такое возможно?

— Выходит, что ты ничуть не лучше меня, — давно у Агнес высохли слезы. — Я смотрела в другую сторону, но видела только тебя.

— Это большое искусство! — засмеялся Гавриил.

— Которым должна владеть каждая девушка, если она заботится о девичьей чести…

Потом, вдруг став серьезным, Гавриил сказал:

— Все происходящее с нами так невыразимо хорошо, так чудесно, что я едва осмеливаюсь этому верить. Но если наши сердца действительно нашли друг друга, то я хотел бы, ради своего и твоего блага, чтобы они навеки остались вместе. Разлука была бы, по крайней мере для меня, слишком тяжела. Поэтому я спрашиваю сейчас: захочет ли юнкер Георг настолько унизить себя, чтобы навсегда взять слугу Габриэля в спутники на жизненном пути?

— Юнкеру Георгу незачем брать себе спутников, — в тон ему ответила девушка, — но Агнес фон Мённикхузен с радостью стала бы покорной служанкой князя Гавриила.

— А что скажут, узнав об этом, твои родные, твой отец и прежде всего… что скажет «доблестный» юнкер Ханс Рисбитер?

Агнес рукой зажала ему рот.

— Не нарушай радости этого счастливого, светлого часа, Габриэль! — молвила она не без некоторого испуга. — Не произноси имени этого человека в священном чертоге нашей любви, — при этом Агнес с таким трепетом окинула взором дырявые стены сенного сарайчика, словно были они с Гавриилом сейчас не в нем, а в прекрасном, отделанном мрамором и украшенном венками храме Афродиты. — Человек, который оставляет в беде свою невесту, а сам бежит, — по-моему, самый подлый человек на свете. Я не хочу, не хочу больше слышать его имя.

Спустя минуту, гордо подняв голову, она прибавила:

— Твоя любовь, мой милый, милый Габриэль, даст мне силы и решимости бороться со всеми врагами вместе взятыми. Кто презирает тебя, тот отныне мой враг, будь он даже хоть самый близкий мне родственник… — взгляд ее, обращенный к нему, полнился любовью. — Но кто осмелится презирать тебя? Ты ведь сын князя!.. Чтобы у тебя не было сомнений, скажу: я полюбила тебя, когда ты был еще только простым воином Габриэлем, когда не именем ты доказывал, что человек с честью, а мечом. Откуда мне было знать, кто ты? А теперь из чувства благодарности ты должен возвысить меня в сан княгини. С этой минуты я твоя невеста.

Гавриилу нечего было возразить против ее горячих слов. Он крепко прижал Агнес к своей груди и, чтобы скрепить договор, запечатлел на ее устах нежный поцелуй.