Посол III класса

ЭПИЛОГ

Годы русско-турецкой войны оказались кульминацией жизни и дипломатической карьеры Алексея Михайловича Обрескова. Из тридцати лет, проведенных в Константинополе, четверть века он будто готовился к нелегким испытаниям, выпавшим на его долю в турецком плену и в труднейших переговорах, увенчавшихся подписанием мирного договора, который по праву считается одним из высших достижений русской дипломатии.

После 1775 г. жизнь его как бы покатилась под откос. Правда, Алексей Михайлович женился на Варваре Андреевне Фаминциной и в новом браке был, судя по всему, счастлив. В 1778 г. он перебрался из Санкт-Петербурга на постоянное жительство в Москву, где служил членом московской конторы Коллегии иностранных дел. В 1779 г. он стал сенатором, а в 1784 г., через год после присоединения Крыма к России, пожалован чином действительного тайного советника. Однако эти знаки монаршей милости были не более чем запоздалой оценкой прошлых заслуг. После опалы Панина прежнего значения в делах внешнеполитических Обресков уже не имел. Он умер в 1787 г., 69 лет от роду. В 1790 г. дети Обрескова от первого брака разделили по суду с мачехой Варварой Андреевной и ее малолетним сыном Николаем немалые к тому времени родовые имения в Московской, Новгородской и Ярославской губерниях.

Сыновья Алексея Михайловича на поприще государственной службы оказались удачливее отца. Петр был даже статс-секретарем в короткое царствование Павла I. Михаил занимал видное место в сенате, но, как и отец, имел репутацию человека крутого и своенравного. Современники отзывались о нем дурно.

Никита Иванович Панин до конца жизни — умер он в 1783 г. — сохранил за собой пост первоприсутствующего в Коллегии иностранных дел. Ни для кого, однако, не секрет, что это — лишь форма почетной отставки. До конца жизни Павел сохранил теплые чувства к своему воспитателю и навещал его во время все чаще случавшихся с Никитой Ивановичем болезненных приступов.

Последние годы жизни Никита Иванович посвятил воспитанию сына своего брата, Никиты, которого взял в свой дом в 1775 г. в пятилетием возрасте. Никита Петрович, получивший блестящее образование и безукоризненно воспитанный, впоследствии стал видным государственным деятелем. При Павле короткое время он занимал должность вице-канцлера. По иронии судьбы Никита Петрович женился на дочери младшего из Орловых, Софье Владимиров не. Отец его, Петр Иванович, забыв старую вражду, сам сделал предложение ее отцу.

Григорий Орлов так и не смог восстановить свое былое влияние при дворе. В 1777 г., будучи 43 лет от роду, он женился на своей двоюродной сестре, 19-летней Екатерине Николаевне Зиновьевой. Из-за близкой степени родства этот брак в Совете хотели признать незаконным. Орлову грозило заточение в монастырь, но Екатерина вступилась за своего бывшего фаворита. Остаток жизни он провел за границей, куда выехал для поправки расстроенного здоровья. Осенью 1782 г. в одночасье скончалась Екатерина Николаевна; Орлов, страстно любивший молодую жену, тяжело заболел. Он умер весной 1783 г., почти одновременно со своим старым недоброжелателем Никитой Ивановичем Паниным.

Алексей Орлов прожил до 1808 г. Он оказал крупную услугу Екатерине, арестовав в Ливорно и отправив на военном корабле в Петербург известную самозванку княжну Тараканову, выдававшую себя за незаконнорожденную дочь императрицы Елизаветы Петровны. Екатерина высоко ценила его и неоднократно пыталась вернуть к государственной деятельности. Однако Орлов предпочел добровольную ссылку в Москве, где он предавался разведению знаменитых рысаков, кулачным боям и буйным загулам с цыганами.

Павел Артемьевич Левашов пережил Обрескова на 33 года. Он скончался 11 июля 1820 г. в своем имении Старое Село в шестнадцати верстах от Могилева. Последние три десятилетия его жизни были несчастными. Одно время он состоял в штате Г. А. Потемкина, затем был определен в свиту великих князей Александра и Константина Павловичей. Написал несколько книг, в том числе «Плен и страдания россиян у турок, или обстоятельное описание бедственных приключений, претерпенных ими в Царьграде при объявлении войны и при войске, за которым влачили их в своих походах, с приобщением записок о воинских их действиях в прошедшую войну и многих страшных, редких и забавных приключениях». В «Царьградских письмах», вышедших в 1790 г., Павел Артемьевич дал прекрасное для своего времени описание Константинополя. Кроме того, опубликовал он и обстоятельный труд о крымских татарах и их набегах на южнорусские земли. Однако ни славы, ни богатства литературные труды ему не принесли. Последнее его сочинение, «Любопытная история славного города Одессы», полно жалоб на судьбу. Перечисляя свои заслуги перед Отечеством, к которым он относит и мысль об основании Одессы, якобы подсказанную им Г. А. Потемкину, Левашов подвел горький итог прожитых лет: при дворе он не прижился, служба не принесла желаемого достатка, опубликованные книги остались, в сущности, незамеченными, начавшаяся тяжба с родственниками из-за белорусских имений отнимала остатки сил. На своем долгом веку ему довелось еще стать свидетелем славных событий 1812 г., мог он быть знаком с Пушкиным, декабристами… Но это была уже другая жизнь.

Сын екатерининской эпохи, он пережил свой век.

Несравненно благосклоннее оказалась фортуна к Сергею Лазаревичу Лашкареву. Знание восточных языков и блестящие дипломатические способности обратили на него внимание. В 1772–1773 гг. он ездил на Архипелаг с секретным поручением Румянцева. Лашкарев сопровождал в Константинополь Петерсона, где немало потрудился для возвращения на родину русских военнопленных. В 1776 г. его усилиями была организована отправка на поселение в Таганрог жителей островов Архипелага, опасавшихся репрессий со стороны турецких властей.

В Константинополе Лашкарев женился на красавице дочери генерального консула Швейцарской республики Дюнанта. Свадебные расходы оплатила Екатерина, причем церемония эта была обставлена столь пышно, что на нее инкогнито ездил смотреть сам султан.

Лашкарев был любимцем Екатерины, ласково называвшей его за маленький рост и могучее сложение «богатырем». Сергей Лазаревич сделал блестящую карьеру. Он был консулом в Синопе, помогал Г. А. Потемкину устраивать крымские дела, состоял в свите хана Шахин-Гирея, основал первую в России школу изучения восточных языков. На склоне лет в чине тайного советника занимал видный пост генерального консула России в Молдавии и Валахии.

Отец Леонтий все-таки вернулся в Константинополь в свите поверенного в делах Стахиева. До конца жизни — он умер в 1801 г. — оставался настоятелем посольской церкви. В Россию Леонтий на короткое время приезжал в 1787–1791 гг., в период второй русско-турецкой войны екатерининского царствования. Свои последние годы он посвятил страстной, но безнадежной борьбе с распространением французского свободомыслия. Запершись в своей каморке, долгими южными вечерами Леонтий сочинял трактаты, в которых полемизировал с Вольтером, Гельвецием, Дидро и даже И. А. Крыловым, чей журнал «Почта духов» очень осуждал.

Тринадцать томов воспоминаний отца Леонтия, аккуратно переписанные и переплетенные в свиную кожу, хранят бесценные подробности жизни и быта русских дипломатов в Константинополе. Воспоминания эти, итог долгой и полной приключений жизни, он в подражание своему знаменитому предшественнику назвал «Младший Григорович».

В этот сентябрьский день 1980 года Стамбул был прекрасен, как 200 лет назад. Грузные купола знаменитых мечетей, обрамленных островерхими минаретами, утопали в густой зелени платанов и кипарисов. Старинные стены сераля, здания легкой, ажурной архитектуры, террасами спускающиеся с пологих склонов холма Перы, разноязыкое многоголосие вечно оживленной Галаты рождали ожидание встречи с городом, так хорошо знакомым по книгам.

Наш теплоход пристал к причалу напротив Топханы, примерно в том месте, где, если верить отцу Леонтию, Алексей Михайлович садился в каик, отправляясь на решительную встречу с великим визирем. К нашему удивлению, этот причал и сегодня, как и два века назад, носит название Касым-паша Скелеси.

Так началось наше знакомство, нет, не знакомство, а узнавание города, любовно описанного десятками русских путешественников И дипломатов. Узнавание — потому что Стамбул, как всякий древний восточный город, многослоен. Под современной, дымной, гудящей тысячью клаксонов, заплеванной, загаженной миллионами туристов оболочкой легко открываются приметы его многовековой истории.

С тех пор сколько судьба ни заносила нас в Стамбул — а случалось это не так часто, как хотелось бы, но все же нередко, — мы пытались пройти маршрутами Алексея Михайловича Обрескова.

Впрочем, не всегда это удавалось. Российское генеральное консульство находится в наши дни на улице Истикляль — деловой и торговой артерии огромного города. Оно построено в первой половине прошлого века, в эпоху Николая I. Двух старых зданий, в которых оно размещалось после пожара 1767 г., не сохранилось. Генеральный консул, показавший нам здание консульства, пояснил, что, по легенде, оно построено на земле, привезенной из России. В его просторном кабинете висели две картины кисти Айвазовского, долго жившего в Константинополе. К сожалению, ни мебели, ни картин XVIII в. в консульстве не сохранилось.

Зато загородному дому русского посольства в Буюкдере повезло больше. Он не только дошел до нас в том же виде, каким мы знаем его по гравюрам XVIII в., но и частично отреставрирован. Из города до Буюкдере минут 40 езды на автомобиле. Фасад со знакомой террасой, обрамленной двумя флигелями, выходит на Босфор. Воздух в старинном парке, примыкающем к дому, напоен ароматом липы и лавра. По асфальтированной дорожке, взбирающейся по некрутому косогору, обходим парк, как бы узнавая его по описаниям Левашова и отца Леонтия.

В султанском дворце Топ-Капе, превращенном ныне в один из лучших в мире музеев, гид подвел нас к «светлице отдохновения», где послы дожидались аудиенции у великого визиря, и показал зал заседаний Порты. Вот церковь св. Ирины, в которой сейчас размещается выставка старинных пушек, напротив — купола султанских поварен, знаменитые ворота, обрамленные круглыми островерхими башнями.

Дорога вела вдоль древних, усиленных контрфорсами и поросших плющом стен св. Софии к скверу, отделявшему праматерь православных церквей от соперничающей с ней в величественности Голубой мечети. Отсюда мы отправились в Едикуле, Семибашенный замок.

По нынешним временам до замка не более четверти часа на такси. Мы ехали по улице Ак-сарай в сторону Мраморного моря, затем автомобиль резко повернул направо. Миновали какие-то переулки и вскоре оказались возле башни, сложенной из грубо отесанного серого камня. Массивные, с зубцами по краю стены Едикуле до сих пор производят внушительное впечатление. Высокий арочный вход, ведущий во внутренний двор, запирается двустворчатой металлической дверью. С внешней стороны к стенам замка вплотную подступают дома: большинство из них деревянные, двухэтажные, чем-то напоминающие здания провинциальных русских городов.

— Четыре года назад замок был реставрирован, — сказал водитель такси. — Сейчас на его территории музей.

Впрочем, о том, что мы находились в музее, напоминали лишь входные билеты. Здесь нет ни гидов, ни пояснительных табличек.

Мы вошли в ворота, поскрипывавшие так же зловеще, как во времена Обрескова, и оказались в просторном, неправильной формы дворе, поросшем пыльной травой. Посредине — какое-то утлое сооружение, похожее на печку с круглой трубой. Перед входом — старинный платан, в тени которого стоял большой глиняный сосуд, наполненный водой. Протоптанная вдоль стены дорожка вела к главным воротам замка, которые, как мы узнали позднее, называются Золотыми. Мы остановились возле двери, ведущей в массивную центральную башню, сделанную по канонам византийской архитектуры — восьмерик на четверике. В стены ее вмурованы керамические таблички с надписями византийской эпохи.

Сначала по некрутым кирпичным ступенькам мы спустились вниз. За дверью, справа от входа, виднелась старинная лестница, спиралью поднимающаяся вверх. Внутри башня круглая, в диаметре достигает метров шести. В стенах сохранились бойницы, широкие изнутри и сужающиеся снаружи. В куполе зияли провалы, в настоящее время застекленные. Верхние бойницы облюбовали голуби — на земляном полу грязный пух и перья. В современном виде башня с надписями производит малоприятное, но не леденящее душу впечатление.

Огромный внутренний двор Едикуле, поросший бурьяном и лопухами, щедрое сентябрьское солнце, запах моря, доносящийся со стороны Золотых ворот, — все это посеяло в наших душах некоторое сомнение относительно достоверности свидетельств Павла Артемьевича и Леонтия, описывавших данные места как первый круг Дантова ада. Наши подозрения лишь усилились, когда мы поднялись на стену замка. Перед нами, насколько хватал глаз, открылось море красных черепичных крыш, утопающих в густых зарослях зелени.

Однако вскоре выяснилось, что мы поторопились обвинить Левашова и Леонтия в необъективности. Подойдя к Золотым воротам, мы поняли, что именно они, очевидно, в XVIII в. служили главным входом в Едикуле. Этим путем вступали в замок Обресков, Левашов и Леонтий. За воротами, между внешней и внутренней стеной, слева от входа, находится небольшое кладбище, поросшее кустарником, а рядом — вход в башню Золотых ворот. В ответ на просьбы разрешить пройти внутрь нам с грехом пополам на ломаном английском объяснили, что из-за неполадок с электричеством экскурсии в башню не допускаются. Однако опыт путешествий на Востоке и турецкая лира быстро помогли открыть тяжелую дверь Золотой башни.

На нас пахнуло сыростью могильного склепа. Признаться, двигаться в кромешной темноте по запутанным переходам с каждым шагом становилось все менее приятно, хотя наш проводник, бормоча что-то по-турецки, светил под ноги карманным фонариком. Внезапно луч фонаря выхватил из темноты надпись: «Место исполнения приговоров».

Мы оказались в довольно просторном помещении, стены которого покрыты строительными лесами. Проводник указал на дыру в полу, она была забрана железной решеткой. По его словам, туда падали отрубленные головы казненных преступников. Все сразу встало на свои места. Не обманул отец Леонтий, точно описал подземелье, в котором первое время находились Обресков с товарищами, а затем провели две ночи обитатели посольского подворья.

Мы долго добивались у нашего провожатого, молодого турка, не говорившего ни на одном иностранном языке, в какой башне содержали иностранных послов: в башне с надписями или в башне Золотых ворот. В конце концов он понял арабское слово «сафир» и радостно закивал, показывая на башню Золотых ворот, которую мы только что покинули. Я спросил у него по-арабски:

— Русский посол Обресков сидел здесь?

Он радостно закивал головой и быстро-быстро заговорил:

— И русский, и немецкий, и австрийский, и французский, все здесь были.

Действительно, каких только славных имен не помнят древние стены Семибашенного замка! Из наших соотечественников в XVIII в. здесь побывали Толстой, Шереметев, Шафиров, Вешняков, Обресков, Левашов, а после них, в 1787 г., в начале второй русско-турецкой войны, Я. И. Булгаков, друг Фонвизина и Вяземского, переведший за годы заточения несколько пухлых томов французского исследования по географии «Всемирный путешествователь». Все они вели себя в высшей степени мужественно и, без натяжки можно сказать, героически, до конца выполнили свой долг перед Отечеством.

Но почему в этой плеяде наших славных соотечественников имя Обрескова хочется поставить на первое место? Сколько их было, таких, как он, скромных, незаметных тружеников русской дипломатической службы?

Может быть, именно поэтому сегодня мы вспоминаем Алексея Михайловича Обрескова, посла III класса, с чувством особого уважения и глубокой признательности.