Потому что ты любишь ненавидеть меня: 13 злодейских сказок [антология]

Никола Юн. Сера

Детектив отвел глаза от лица Карины Томас, женщины, которую он допрашивает. Мертвенно-яркая графика логотипа «СиЭнЭн Бреакинг Ньюс» притянула его внимание.

Обычно телевизор в комнате для допросов выключен, но сегодня необычный день.

Он добавил громкости.

Ведущий новостей изо всех сил старался, чтобы его голос звучал спокойно и достойно, но получается у него не очень. ТВ изливало панику пополам с возбуждением.

Паника уверенно побеждала.

В верхней правой четверти экрана девочка неспешно маршировала по центру федеральной трассы 10, основной транспортной артерии Лос-Анджелеса, что идет с востока на запад. Все вокруг девочки в огне, любая из машин, оказавшихся по соседству, либо пылала, выбрасывая языки пламени, либо представляла собой обугленный, дымящийся остов.

Картинка расширилась на весь экран, испуганное лицо ведущего пропало из виду.

Изображение девочки за последние двенадцать часов стало знакомо всем, кто смотрит новости. Медиа прозвали ее Девочкой-Солдатом, поскольку она от головы до ног была облачена в камуфляж. И еще потому, что она не просто шла, она маршировала точно генерал, ведущий армию на войну.

И хотя за ней следовала толпа из мужчин, они вовсе не походили на солдат.

И они убивали друг друга.

Вертолет службы новостей не осмеливался опускаться слишком низко, поскольку СиЭнЭн уже потеряла две винтокрылых машины, обе угодили в необъяснимые аварии. Второй причиной, не дающей летательному аппарату прижиматься к земле, были тела. Приличия говорили, что вы не можете показывать бойню подобного рода по американскому телевидению.

Водители – те, кто ехал на работу, кто решил отправиться на пляж или в путешествие и оказался на шоссе в районе десяти утра – все умирали вовсе не от огня. Они погибали от кулаков таких же, как они, неудачников, они дубасили друг друга до смерти, били до тех пор, пока их костяшки не начинали кровоточить, из-под разлохмаченной плоти не вылезали кости, пока зубы не выпадали из сломанных челюстей, пока внутренние повреждения не становились внешними.

Они молотили до тех пор, пока мир не заливала кровь.

Ничего удивительного, что тела на улице были мужскими. Все до одного.

Детектив моргнул и заставил себя отвести взгляд от экрана, вернуться к сидевшей перед ним женщине. Он встречал ее некоторое время назад, когда она была просто молодой матерью, и тогда она и ее две дочери едва избежали когтей серийного убийцы. То дело вел не он, но оно оказалось достаточно странным, чтобы он заинтересовался, а потом не забыл ни ее саму, ни дочерей, в особенности младшую.

Прошлым вечером, когда они с Кариной Томас только встретились, она вспомнила их предыдущую встречу.

– Тогда вы все знаете, – сказала женщина. – Вы все знаете о моей дочери.

Хотя в тот момент он на самом деле не знал, что думать и во что верить.

Старшая дочь Каллиопа, мертва. Сожгла сама себя. Или позволила себя сжечь. Именно его работа – понять, что произошло на самом деле.

Но вот Карина Томас ни в чем не сомневалась.

– Это Сера, – заявила она. – Сера убила ее.

Само собой, что он не поверил.

Кто слышал о девочке четырнадцати лет, способной убить собственную сестру, спалив ее заживо? Нет, за годы в полиции он видел всякие неприятные штуки, и знал, что обычно мужчины делают подобные вещи.

Никак не девочки-подростки.

Но этот разговор был двенадцать часов назад, до того, как люди десятками начали убивать друг друга. Нет, не люди, лишь мужчины. Сначала на одной-единствен- ной улице. Потом в квартале.

Если так пойдет дальше, все мужчины Лос-Анджелеса погибнут от руки друг друга.

И кто оказался в центре событий? Кто шагал по федеральной 10?

Дочь Карины Томас.

Сера.

Свидетели, наблюдавшие все собственными глазами, сообщили, что любой мужчина, оказавшийся внутри некоего круга, в центре которого находилась девочка, впадал в неконтролируемую ярость. Бесконтрольное насилие изливалось из их душ. Причем не только у мужчин, но и у мальчиков, даже у самых маленьких, у тех, кто только учился ходить.

– Я всегда подозревала, что с ней не все ладно, но я не знала, – проговорила Карина Томас, и глаза женщины в этот момент выражали мольбу... может быть, о прощении? – Верите ли вы, что некоторые люди несут в себе зло с рождения?

Он глянул на нее с жалостью:

– Расскажите мне.

СЕРА ПРИ РОЖДЕНИИ

Она не плакала. Она открывала глаза, и смотрела, и смотрела, и смотрела, и смотрела. Она была прекрасна.

Все младенцы прекрасны.

СЕРА В ТРИНАДЦАТЬ НЕДЕЛЬ

Она не плакала.

Никогда.

СЕРА В ВОСЕМНАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ

Первое слово ее было «свет». У ее сестры – «мама».

СЕРА В ДЕВЯТНАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ

Карина и Патрик все время ссорились.

Может быть, сказывалось напряжение от того, что у них теперь два ребенка, а не один. Когда дело ограничивалось Каллиопой, все шло намного проще, если Патрик ощущал усталость, то Карина могла подменить его, сводить Калли на прогулку или в детское кино, если Карина валилась с ног, то он забирал ее в музей или катал на велосипеде.

Но теперь у них не было пауз.

И Калли изменилась с появлением младшей сестры, стала более требовательной, застенчивой, даже испуганной. Ее личность будто исчезла внутри тела с того момента, как родилась Сера, она словно пригнулась от испуга, прячась внутри себя самой и наблюдая.

Наблюдая за сестрой-младенцем.

Однажды вечером, когда девочки заснули, Карина осмелилась сказать вслух то, о чем думала последние восемнадцать месяцев.

– Дорогой, – произнесла она, обращаясь к Патрику. – Дорогой, Сера ведь такая... – тут она замялась, выискивая подходящее слово, ведь их оказалось слишком много: «странная», «необычная», «отличающаяся».

Теперь Карина уже забыла, какое именно выбрала.

– Сера ведь такая, не так ли?

– Все младенцы, – отозвался он, и перекатился на другой бок, отворачиваясь от нее.

До появления Сера они обнимались и болтали, пока не проваливались в сон: ее голова на его плече, его рука – на ее бедре.

Теперь все обстояло иначе, Патрик большей частью молчал, частенько спал, повернувшись к жене спиной. Он чувствовал себя усталым. Постоянно усталым.

Карина говорила себе, что все вернется к нормальности, когда они приспособятся к тому, чтобы быть семьей с двумя детьми. С того момента, как появилась Сера, они ощущали себя так, словно их превосходят числом.

Нет, не числом. Вооружением.

СЕРА В ДВА ГОДА ОДИН МЕСЯЦ

Игровая площадка напоминала зону военных действий, и Карина не любила туда ходить.

Четырех-, пяти- и шестилетние мальчишки, настоящие куски дерьма, затевали игры в «войнушку» раз за разом. Они пускали в ход тупые пиратские сабли или острые палки. Наиболее продвинутые носили пистолеты из пластика.

Карина иногда думала, какими могут быть родители этих пацанов.

Они проявляли достаточно заботы, чтобы игрушечное оружие было ярким, чтобы никто не спутал его с настоящим, но вовсе не заботились о том, чтобы не давать детям оружия вообще.

Но ненавидела ли она ходить на игровую площадку с Калли, когда была моложе? Карина так не думала... Может быть, потому, что Калли всегда держалась в стороне от воинственных мальчишек? Она выбирала горку, качели, песочницу, и Карина гордилась, что дочка избегает этих агрессивных говнюков.

«Моя маленькая девочка, у тебя отличные инстинкты», – думала она.

Но Сера вела себя иначе, она наблюдала и наблюдала, и наблюдала и наблюдала, как мальчишки играют в войну. Она пожирала это зрелище, и глазенки ее полыхали. Пылали голодом. Карина была уверена, что Сера бросилась бы в свалку, если бы могла. Если бы мама позволила ей, она бы присоединилась к детским сражениям и стала бы генералом.

СЕРА В ДВА ГОДА ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ

«Откуда у нее взялись эти голубые глаза?» – иногда думала Карина.

Она надеялась, что со временем они потемнеют.

У нее самой и у Патрика глаза были карими, у Калли поначалу тоже голубыми, но затем они изменили цвет.

На семейных фотографиях Сера выглядела как пришедший в гости родственник.

Очень дальний.

СЕРА В ДВА ГОДА ДЕСЯТЬ МЕСЯЦЕВ

Калли сказала, что ей больно держать сестру за руку.

Карина сказала, что Калли не обязана держать ладошку Сера, если ей того не хочется.

СЕРА В ТРИ ГОДА ДВА МЕСЯЦА

Карина и другая мама стояли на краю площадки, глядя как играют их отпрыски, отданные на день в детский сад. Это был тот момент мирной анонимности, пока дети не осознали, что родители снова появились рядом, чтобы забрать домой после заполненного показным весельем дня.

Это Карине очень нравилось – смотреть, как возится с друзьями и игрушками ее дочь, не знающая, что за ней наблюдают. Другие родители тоже получали от этого удовольствие... интересно, что все они надеялись в эти моменты увидеть, что разглядеть? Может быть, что их ребенок великодушен, что он говорит «пожалуйста» и «спасибо», что делится и соблюдает правила в играх. И что он делает все это без надзора родителей.

Хотя может быть, все обстояло намного проще, может быть в эти минуты анонимности, перед тем как об их присутствии станет известно детям, они силились понять, что за человеком вырастет их собственный отпрыск. Добрым? Или совсем нет?

Карина испытывала потребность в этом тайном наблюдении, она дольше других родителей задерживалась там, где дочь не могла ее увидеть. Еще одно мгновение здесь, еще мгновение, и она получит некое озарение, поймет, что творится в душе у ее странной – или, может быть, необычной? – или, может быть, отличающейся младшей дочери.

Сейчас, стоя рядом с другой матерью, Карина обдумывала следующую вещь: «неужели другие дети похожи на Серу?».

– Второй ребенок ведь всегда отличается от первого? – спросила она наконец.

– Да! – воскликнула другая мама, сопроводив слова энергичным жестом. – Да! Именно так!

Карина ощутила, как ее заполняет надежда – может быть, она не одинока со своей проблемой, может быть все вторые дети... они... какое же слово использовать, какое?

Но нет.

Она будет задавать этот вопрос снова и снова на протяжении нескольких месяцев разным мамам. Она будет спрашивать утром, когда не выспавшиеся родители оставляют детей в садике, а другая мама будет раскачиваться взад-вперед с прыгающим у нее на бедрах вторым отпрыском. Она будет спрашивать на игровой площадке, когда другая мама усердно толкает второго отпрыска в детских качелях, в тех, что больше похожи на упряжь.

И разница всегда окажется минимальной, насчет привычек в еде или во сне.

«Ну, маленький Максимилиан всегда дрых как сурок, но эта вот красотка, она никогда не спит!» или «София очень разборчивый едок, зато Маделин метет все подряд». Различия столь поверхностные, ничего такого, о чем стоит беспокоиться, ничего серьезного.

Совсем не так, как у Калли и Серы.

Однажды кое-кто оказался близок к тому, чтобы выразить то, что сама Карина чувствовала. Одна из беднейших мам, из тех, кому стало не по силам оплачивать садик, когда цены в очередной раз выросли.

– По сравнению с первым у моего второго скверный характер, – сказала она.

Точно ли она употребила слово «скверный»?

Оно могло оказаться именно тем, которое Карина разыскивала без особого успеха. Нет, вероятно другая мама использовала нечто более невинное, полное прощения, отражающее любовь и понимание, и вероятно, что она даже рассмеялась, когда сказала все это.

Никто никогда не говорил ничего подобного тому, что ощущала сама Карина.

Она думала не только то, что ее второй ребенок отличается от других, нет, она полагала, что с девочкой что-то неправильно.

СЕРА В ЧЕТЫРЕ ГОДА

На ее день рождения Сера захотела солдатиков, пистолеты и сабли, причем она предпочитала такое оружие, что выглядело настоящим.

Патрик готов был потворствовать дочери в этом, но Карина отказалась наотрез. Она купила несколько плюшевых кукол с огромными глазами. Сера построила форт из подушек, использовала машину Барби как танк, вызвала авиационную поддержку с помощью игрушечной рации и отправила кукол на войну.

СЕРА В ЧЕТЫРЕ ГОДА ДВА МЕСЯЦА

Ее глаза так и не стали карими. У нее никогда не было младенческого жирка. Сплошные углы и острые грани.

Слишком много отличий: жесткая там, где Калли была мягкой, очень светлые волосы, светлые глаза, светлая кожа, у Калли все темнее, насыщенней, теплее.

Сера была совершенно бесстрашной, но не в хорошем смысле слова.

В этом мире существуют вещи, которых надо бояться, но она не обращала на них внимания.

А затем пришел день, который изменил все.

В последние дни осени они втроем, Карина, Калли и Сера, возвращались домой из парка. Дни становились короче, а дорога длиной в милю более длинной и пустынной с каждым днем.

Патрик пропадал на работе. Он все время пропадал на работе.

Чтобы добраться до дома, они должны были оставить позади приятный, ухоженный квартал, и пересечь другой, намного менее приятный. Нельзя сказать, чтобы он был так уж плох, но в нем попадались мертвые зоны, и по одной из них они и шагали сейчас.

Улица с одной стороны упиралась в заброшенную парковку, с другой – в узкую, темную аллею. Несколькими домами в сторону город вновь становился дружелюбным и безопасным, но сейчас Карина имела только парковку, аллею, двух девочек, которые не могут ходить быстро, и мужчину, который – она готова была поклясться – наблюдал за ними в парке.

Сейчас он отставал на полдома, и что-то неприятное, целеустремленное ощущалось в нем.

Карина подхватила Серу и велела Калли, чтобы она быстрее крутила педали велосипеда. Калли свела вместе детские бровки, и вместо того, чтобы ускориться, слезла с велосипеда. Одной рукой она крепко ухватилась за мать, а другой покатила велосипед следом.

– Сядь на него обратно, золотце, – приказала Карина, стараясь не оглядываться на мужчину, но оглядываясь, несмотря на все усилия.

Он сократил дистанцию.

Калли отказалась, но не потому, что капризничала, а потому, что она занервничала. Маленькая Калли поняла, что они в опасности, но не сообразила, что нужно делать, ну а Сера... ну кто в точности может знать, что поняла Сера?

Нужно ли им перейти на бег? Может быть, она просто законченный параноик?

Карина обернулась снова, и на этот раз мужчина встретил ее взгляд, незнакомец оказался еще ближе, и они оба знали, что он схватит и ее, и ее девочек, и сможет сделать с ними все, что захочет.

Карина слегка переместила Сера, чтобы ее можно было нести одной рукой. Свободной она сцапала Калли и потащила ее прочь от велосипеда, ведь они всегда смогут купить другой.

– Беги с мамочкой, – сказала она, и Калли повиновалась.

Они побежали. Всего-то нужно добраться до следующего квартала…

И разве на этой улице всегда было так темно в это время года?

Сера завозилась в хватке матери.

– Отпусти меня! – завопила она. – Отпусти меня!

Карина принадлежала к тем матерям, которые стараются не кричать на детей. Всегда объясняла, что и почему, если отказывала в чем-то ребенку, никогда не говорила дочерям, что они плохие, даже того, что они ведут себя плохо.

Она почти никогда не повышала голос.

Но сейчас она захотела кричать, и дать каждой по пощечине, чтобы они поняли, насколько все серьезно.

А больше всего на свете она хотела бросить Серу, схватить Калли и убежать.

Ведь с Серой все будет в порядке.

Последняя мысль улетела так же быстро, как и ворвалась в сознание, но стыд от нее остался терзать сердце бежавшей Карины. Сера затихла в ее руках, словно каким-то образом услышала, о чем думает ее мать.

– Отпусти меня, мама! – потребовала Сера.

И Карина повиновалась, но до того, как она успела схватить младшую дочь за руку, та развернулась и побежала не в ту сторону! Карина закричала, поскольку она увидела, что шагавший за ними мужчина по настоящему плохой... Нет, не плохого поведения. Сама сердцевина его, суть его существа укрывала нечто очень нехорошее.

Она закричала, глядя как Сера несется прямиком к нему, и Калли закричала, и из головы Карины исчезли мысли, она просто перестала думать.

– Бах! Бах! – воскликнула Сера, когда короткие ножки принесли ее прямиком к плохому мужчине.

Он замер на месте.

– Бах! Бах! – повторила она, остановившись едва в полуметре от него.

Он вытащил нож.

Сера подняла маленькие руки и повысила тонкий голос, так что тот зазвучал остро и напряженно.

Нож все еще оставался в руках мужчины, и Сера находилась слишком близко. Слишком близко, а ее кожа выглядела не бледной, а розовой, куда розовее, чем когда бы то ни было, и даже волосы казались не такими бесцветными.

И мужчина держал нож, и Карина кричала, и Калли кричала.

А Сера сказала «Бах! Бах!», и мужчина вонзил нож прямо в собственное сердце, а затем еще и повернул рукоятку.

Несколькими неделями позже они отправились в семейную консультацию.

Консультант заявил, что им предстоит научиться принимать друг друга, измениться и восстановить единство. Патрик закивал, примирительно и даже немного виновато, и они посетили несколько сессий.

Карина меньше всего хотела что-то принимать. Она хотела только забыть. Мечтала, чтобы из головы Калли исчезло воспоминание о том, как кровь пропитывала голубую рубашку того мужчины.

«Голубой и красный делают фиолетовый», – говорила Сера иногда.

Карина хотела забыть о том пятнышке крови, что осталось на носу младшей дочери, как Сера размазала ее по мордашке одним движением ладони и принялась сосать ладонь.

Сосала до тех пор, пока мать не вытерла кровь.

И выглядела не такой бледной, как обычно.

СЕРА В ЧЕТЫРЕ ГОДА ТРИ МЕСЯЦА

– Вы уверены, что помните все верно? – спрашивала агент ФБР на каждом из допросов, а их набралось не так мало. – Ваша дочь сказала «Бах! Бах!»?

- Да.

– А потом он зарезал себя?

– Да.

– И повернул лезвие в ране?

– Да.

– Вы уверены?

Да. Да. Да.

Агент ФБР заявила, что им очень повезло, ведь они пытались схватить этого человека долгое время, что он убивал девочек и их матерей с особенно изощренной жестокостью. И Карина согласилась, услышав, что очень хорошо, раз этот тип умер.

Она иногда думала, не выдумала ли она то, как Сера пробовала кровь плохого мужчины.

Еще через какое-то время Сера спросила:

– У тебя есть этот свет, мама?

Карина ответила:

– Я не знаю, о чем ты говоришь.

СЕРА В ЧЕТЫРЕ ГОДА ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ

Карина была в шоке, да и все родители оказались в шоке, узнав, что мистер Джордан, всеобщий любимец, лучший из наставников в детском саду, оказался уволен.

«Он ударил ребенка?» – этот полный изумления вопрос кочевал от одной мамы к другой.

Родителей по такому случаю собрали на общую встречу.

– Что за заведение у вас тут? – раздраженно поинтересовался один из пап, бывший крупной шишкой в большой компании и разговаривавший так, словно жизнь состояла только из встреч с недовольными держателями акций.

Мистер Джордан был любимым наставником Калли, когда она ходила в садик. Честно говоря, все его обожали. И вот теперь он уволен.

Сера провела в его группе только два месяца.

СЕРА В ЧЕТЫРЕ ГОДА ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ

Родители снова оказались в шоке.

Другой всеми любимый воспитатель, воспитатель из группы Серы, оказался уволен.

Папа «Большая Шишка» забрал сына из садика.

СЕРА В ПЯТЬ ЛЕТ ДВА МЕСЯЦА

Патрик завел первую интрижку, когда младшей дочери был год и девять месяцев, а закончилось все, когда она доросла до двух и семи. Вторую затеял, когда ей было три и четыре, и на этот раз все продлилось только два месяца. Но третья, начавшаяся в три года девять месяцев, оказалась чем-то более серьезным.

Когда дело пошло наперекосяк между ними? Карина не знала точного ответа. Именно в тот момент, когда родилась Сера? Они здорово поссорились тогда, через несколько часов после ее появления на свет, прямиком в больнице, и теперь она не могла вспомнить, с чего все началось.

Были времена, когда Карина с хвастовством рассказывала об их с Патриком отношениях любому, кто соглашался слушать.

«Мы никогда не спорим, – утверждала она. – Мы – лучшие друзья. Мы общаемся. Мы не только любим друг друга, но еще и нравимся друг другу». Другие пары завидовали подобному, она видела это по их глазам, и это заставляло ее ощущать довольство и чувство превосходства.

Теперь она понимала то, что должны были испытывать мужчины и женщины из тех, «низших» пар. Ей очень хотелось встретить ту, прежнюю Карину и прежнего Патрика, она бы посоветовала им относиться бережнее друг к другу, особенно тогда, когда дела идут не лучшим образом, она бы сказала, что нужно следить за тем, что говоришь.

Некоторые вещи, которые ты слышишь, не забываются никогда.

И она бы посоветовала им не заводить второго ребенка, ни при каких обстоятельствах.

СЕРА В ШЕСТЬ ЛЕТ ТРИ МЕСЯЦА

Карина не любила вторую дочь так, как должна была. Так, как она любила Калли.

Она старалась, но не любила.

И Сера это знала.

СЕРА В СЕМЬ ЛЕТ ОДИН МЕСЯЦ

Патрик женился заново.

С того дня, когда он уехал от Карины, он не видел дочерей, ни старшей, ни младшей. Он думал, что так будет лучше. Он не мог объяснить, но даже мысли о них, мысли о Сере пробуждали в нем гнев.

СЕРА В СЕМЬ ЛЕТ ДЕСЯТЬ МЕСЯЦЕВ

Сера сказала:

– Этот свет вынуждает людей гневаться.

Карина захлопнула дверь перед лицом дочери.

СЕРА В ДЕВЯТЬ ЛЕТ ДЕСЯТЬ МЕСЯЦЕВ

Два ребенка в семье были идеей Карины, она всегда представляла себя матерью с парой отпрысков, причем девочек. Они играли бы в кукольных принцесс, меняя им наряды, вместе ездили бы в летний лагерь, делились бы секретами, западали бы на одних и тех же парней, плакали бы друг у друга на груди, стали бы свидетельницами на свадьбах и любили бы одна другую, любили бы одна другую, любили бы одна другую.

Но Патрик считал, что одного вполне достаточно.

«Мы так счастливы сейчас», – говорил он, когда Калли было полтора года, и они в конце концов начали получать удовольствие от родительства. Но Карина не могла победить своего желания, не могла перестать думать о втором ребенке.

«Калли нужен товарищ по играм, сестра», – заявляла она мужу.

«Я не хочу, чтобы она осталась в одиночестве, когда мы умрем», – продолжала она, повышая ставки.

И в конечном итоге Патрик уступил.

Долгое время Карина надеялась, что сестры рано или поздно все же сблизятся. Только этого не произошло, Калли все так же увядала в присутствии Серы, и заводила друзей на стороне. Она ходила к ним в гости и даже оставалась ночевать, танцевала на вечеринках и обращалась с ними так, словно они были ее сестрами.

И Карина не осуждала ее за это.

СЕРА В ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ, СЕМЬ МЕСЯЦЕВ

У нее появились друзья в школе, первые друзья за всю ее жизнь.

Понятное дело, это были девочки, с которыми больше никто не хотел дружить, но лиха беда начало.

Карина радовалась. Может быть, Сера все же станет обычной.

СЕРА В ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ ОДИННАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ

Карина наблюдает, как горит тело Калли. Она кричит, и она кричит.

Жизнь – это серия моментов прошлого, и они приводят тебя к точке настоящего. Каждый момент – это не обязательно событие, это может быть внезапное озарение, меняющее перспективу, с которой ты смотришь на свое место в мире.

Эти моменты нужны, чтобы внести ясность, обострить твое осознание того, что ты есть для себя и что ты есть для других.

Сейчас время для моего.

Я рождаюсь. Я пытаюсь заплакать, но осознаю, что не могу.

Я не выгляжу так, как остальные из моей семьи. Моей матери это не нравится.

Белый свет обитает под моей кожей. Я спрашиваю мать, если ли у нее такой же. Она отказывается отвечать.

Моя мать не любит меня. Но она хочет.

Я хочу больше походить на Калли. Я хочу нравиться всем вокруг. Хочу, чтобы незнакомцы спрашивали меня «как твое имя, красивая девочка? Сколько тебе годиков? Господи, и где ты взяла такие милые туфельки?». Но чужаки не задают мне вопросов. Вместо этого они говорят «ты такая тихая». Они говорят «улыбнись. Делай, как твоя старшая сестра». Остроглазые говорят «Тебе нравится смотреть, как дерутся мальчишки».

Я заставила плохого человека убить себя. Моя мать боится меня.

Я хочу быть нормальной. Я единственная, у кого есть белый свет, и когда он просачивается наружу, происходят нехорошие вещи.

Это моя вина, что мистер Джордан ударил Сэмми с такой силой, что тот стал красным и опухшим. Я делаю людей злыми. И испуганными. Я не знаю, как прекратить.

Это моя вина, что мистер Келли кричал столь громко и долго на игровой площадке. Его сердце переполнено страхом и гневом. Я это сделала. Я не знаю, как прекратить.

Мой отец любит другую женщину больше, чем мою мать, а моя мать любит Калли больше всего на свете.

Мой отец оставляет нас и не возвращается.

Я крашу волосы в темный цвет. Я ношу линзы, чтобы глаза были карими.

Моя мать все равно не любит меня. Она не может.

Я отрицаю то, что я есть. На некоторое время я добиваюсь в этом успеха.

Я сильно болею всю весну. Доктора не знают, в чем проблема, зато это знаю я. Наконец я поняла, как удержать свет под кожей.

Я держу свет в себе. У меня есть подруга. Волосы редеют и выпадают, как солома.

Я держу свет в себе. У меня есть вторая подруга. Губы трескаются до мяса.

Я держу свет в себе. Я так больна, что не хожу в школу. Кровь сочится из кожи.

Калли становится сильнее по мере того, как я слабею, и все же я держу свет в себе. Он жжет меня изнутри. Всю весну они – Калли и моя мать – ждут, что я наконец умру.

Но свет не позволит мне умереть. Я горю. Я горю. Я горю.

Калли возвращается из лагеря. Это первое лето, которое она провела не дома. Вдали от меня. Она приходит ко мне в комнату, и я вижу, что она выглядит лучше, чем когда бы то ни было, такая красивая.

Наша мать говорит: «Доктора не в состоянии вылечить ее».

Калли говорит: «Может быть, так оно и к лучшему».

Наша мать кивает.

Калли подходит ближе к моей кровати. Обычно она всегда держится в отдалении. Сейчас я беспомощна, и свет пойман в ловушку внутри моей кожи. Она говорит: «Представляешь, этим летом без тебя я была так счастлива», и звучит это быстро и болезненно, как удар ножа.

Я никогда не слышала, чтобы она говорила так уверенно.

Я держу свет в себе ради нее. Я хочу, чтобы она была счастлива.

Но затем Калли кладет ладони мне на лицо, одной зажимает нос, другой – рот. Наша мать ничего не делает. Я не могу дышать, и я думаю: «Да. Позволь мне умереть». Калли получит нашу мать целиком.

Мои кости пылают, но свет внутри сильнее меня. Он не позволит мне умереть. Затем я все же понимаю, что я такое, и это облегчение. Я отдаю весь свет моей сестре. Позволяю ему просочиться через кожу.

Я наблюдаю, как она бледнеет. Через некоторое время она выглядит так же, как я. Я наблюдаю, как она превращается в пепел. Моя мать еще кричит, когда я ухожу прочь.

Я на шоссе сейчас, и все вокруг превращается в руины. Я не знаю, как остановить. Я больше не хочу.

Мы рождаемся, воплощая наше естество. И эту вещь нельзя изменить.

Я знаю это сейчас, но не всегда это знала.

Я – проклятие мужчин.

Я – Война.

И этот мир – мой.