Потому что ты любишь ненавидеть меня: 13 злодейских сказок [антология]

Эмери. Джек

Штука в том, чтобы они доверяли тебе. Ну эти, зверушки.

Папа клянется, они имеют совсем другой вкус, когда испуганы: острый, кислотный. Он настаивает, чтобы мясник успокаивал скотину перед тем, как опустить топор, хотя я не очень уверена, что есть разница – что для вкусовых сосочков на языке папы, что для животных.

Ну а кроме того, мой девиз – «не есть то, у чего есть лицо».

И меня не волнует, что это стереотип – как у нас тут, наверху, так и у них, внизу, – я выслушала на своем веку столько жалобного блеяния, мычания и пронзительных воплей, что без трудностей стала вегетарианкой.

Я думаю о том мире, откуда все эти зверушки приходят, там, далеко внизу, под облаками, и о том, что никогда не увижу его. Размышляю, что если магия, делающая плотным громадное одеяло из водяного пара, исчезнет в мгновение, я рухну в пропасть и взорвусь, лопну – все девятнадцать футов четыре дюйма меня – и поскольку я до сих пор не совершила ничего значительного, то выйдет так, что меня словно не было, что я никогда не рождалась.

Я думаю о подобной ерунде все время, когда я в подвале нашего замка работаю с кожами, делая все, что в моих силах, чтобы сохранить память о жизнях, закончившихся на тарелках моих родителей. Мама полагает, что я драматизирую, и что это все мультики, вестерны и романтические истории, которые я смотрю на нашем плоском ТВ, увеличенном при помощи магии. Папа считает, что я противлюсь собственной натуре и прохожу через подростковое бунтарство.

Но я не могу перестать думать, что пережили все эти животные в свой последний момент. Мне кажется, они в любом случае чуют собственную кровь за мгновение до того, как она прольется, и неважно, насколько изощренно вы пытаетесь их отвлечь.

Я говорю «животные», и это значит – множество.

Знаете ли вы, сколько скота нужно убить, чтобы накормить даже одно семейство великанов? Для меня это все выглядит святотатством – забрать жизнь, и не оставить ничего взамен, за исключением... ну, того, что приходит из вашего... снизу.

Были времена, много столетий назад, когда люди смотрели в небо и просто знали, что там живет некто могущественный. Папе нравится вспоминать дни сгинувшей славы – как наш древний королевский род был по уши в золоте и как шли дела в те дни, Когда Великаны Бродили По Земле. Просто вспоминать, без особого желания что-то вернуть.

И это не только его мнение; когда он умрет примерно через сотню лет от сегодняшнего дня, и я стану Императрицей Северного Полушария, я тоже не затею ничего, чтобы возвратить прошлое.

Я знаю, людям нравится думать, что они особенные, но порой раздражает, что эти существа забыли о нас. Да, они еще говорят о великанах, но селят нас в сказках, мифах и преданиях о глубокой древности.

И все же люди до сих пор любопытны, как и их предки... и именно на это я и рассчитывала, когда сбросила вниз бобы.

Я швырнула две крошечных сумки зачарованных бобов через край нашего облака, оставшись при этом на безопасном расстоянии. И у меня не осталось сомнений, что мои посылки найдут путь к рукам правильных людей, поскольку таково свойство всех заколдованных предметов – они обнаруживаются точно в тот момент, когда необходимы.

Вышло так, что одна сумка зарылась в песок на пляже, и только потом ее нашли, вторая залетела в шасси грузовика, и через некоторое время свалилась кому-то на ногу. Узнала я это благодаря тому, что не пожадничала и потратилась на маленькое дополнительное заклинание – иначе как узнать, куда и к кому угодили твои подарки?

Да, такие бобы стоят немало, и да, родители устроили бы мне выволочку, узнай они... но как еще я могу развлекаться? Еще разок прогуляться вокруг замка и сделать вид, что я замечаю практически неразличимые смены сезонов? Посетить рынок и возможно добыть пропитанную уриной небольшую сигару из нового груза снизу? Поразглядывать реактивный лайнер, что с ревом проносится вдалеке?

Безопасно. Скучно. И никого, чтобы поболтать за жизнь.

Мало толку вышло из первой сумки бобов, так что пришлось все надежды возложить на вторую. Очень хотелось, чтобы с помощью этой вещи у меня появился друг, чье-то ухо, куда можно излить печали, некто, кому я смогу доверять. И в то же время кто-то способный рассказать мне о мире внизу, раз уж я так боюсь взглянуть на него своими глазами.

Ну, вы знаете, как в этих старых фильмах люди делятся всей своей жизнью с другими? Полагаю, я ожидала чего-то именно в этом духе, и не ждала явившегося на бобовом стебле вора. Особенно того, кто решил, что отличная идея – заявиться к нам и стащить Золотую Гусыню, которую папа выиграл в лотерею «ПауэрГлоб», и которая нужна была нам как воздух... ха, даже если вы королевская семейка, то содержать в порядке магически созданное облако в пять миль обходится в копеечку!

И еще этот вор, утащив гусыню, прихватил мешок золота.

Чистая жадность. Для типов вроде этого никогда не бывает достаточно.

Поэтому, когда я в сотый раз проходилась наждачной бумагой по деревянной раме, что некогда с моей помощью станет детским креслом, обитым кожей, и услышала, как щелкнул запор на окне, я в тот же момент поняла – это Джек.

Он вернулся.

Окна замкового подвала, расположенные под самым потолком, стары, как и запоры на них, и этим-то вор и воспользовался, когда проскользнул сюда в прошлый раз.

Сейчас я слышу, как его крохотные подошвы ударили в каменный пол, затем он сделал несколько шагов и остановился.

Я поворачиваюсь: это только второй раз, когда я оказываюсь так близко к человеку – я имею в виду, к человеку, что явился сюда по собственной воле, и не испуган до испачканных штанов.

Своим наиболее мрачным голосом, ну таким, что всегда срабатывает в ТВ, я произношу:

– Джек!

Я не знаю его имени, и меня не волнует, что оно может звучать совершенно иначе. Я зову его «Джек», поскольку после того, как оказались украдены Золотая Гусыня и мешок драгоценного металла, папа долгие недели, не переставая, гундосил по поводу маленького говнюка Джека, грабителя и взломщика.

Мама тогда реально кинулась за вором вдогонку, и увидела его верхом на бобовом стебле, и как он карабкался по нему вниз, а затем потер три раза, отчего магическое растение начало стремительно усыхать, и утащило негодяя вниз, туда, где его не достать.

– Только не говори мне, что гусыня перестала нести эти двадцатичетырехкаратные яйца, – продолжаю я.

– Ее больше нет у меня, – сообщает Джек. – Я клянусь.

У него акцент как у ведущего ВВС, британские новости, все такое.

Совершенно не представляю, чего он забыл на побережье Массачусетса.

– Ты сильно рискуешь, явившись сюда снова, – говорю я. – Мама обещала, что сдерет с тебя кожу живьем, если только заметит твою пронырливую персону. Тебя поймают, и закончишь ты... став завтраком на чьей-нибудь тарелке.

– Ага... ну, то есть это правда? Ну, истории... Что вы...

– Едим людей? Я вегетарианка. Не ем то, у чего есть лицо. И не собираюсь.

– Но другие великаны... Они что, в самом деле пожирают детей?

– Да. Детей курицы и петуха, детей овцы, детей коровы, детей китов.

– Ты знаешь, что я имею в виду... – ворчит Джек, шныряя взглядом по подвалу, по плетеным корзинам, сырым стенам и каменному полу так, словно надеется отыскать мешок младенцев, заныканный где-то в углу подобно сетке с луком.

Штука в том, что у детенышей, в том числе и у детенышей человека, есть кое-что, что очень нравится великанам. Нечто имеющее отношение к мясу. А именно сочность.

И не то чтобы мне хотелось убить Джека.

Начнем с того, что реально я на самом деле до сих пор никого не убивала. Продолжим тем, что лишив его жизни сейчас, я совершила бы ошибку, ведь он не только животное, человек или иное существо, но и еще одного возраста со мной, а значит мы должны играть в одной команде. И закончим тем фактом, что он знает разные вещи, о которых мне хотелось его расспросить, и ради чего я на самом деле и решилась швырнуть вниз магические бобы.

Но первым делом нужно определиться со старшинством.

– Ты адресуешься к Принцессе Северного Полушария, так что соблаговоли изгнать из своих мыслей... ну, ты знаешь, о чем я говорю... что ты имеешь в виду... понятно?

Утверждения подобного рода отлично звучат по ТВ, но Джек глядит скорее с сомнением, чем с почтением, и тем самым подтверждает мои опасения, что я слегка переборщила с театральностью.

Так что я решаю поменять тему:

– Ты уверен, что Золотая Гусыня не у тебя?

Джек колеблется, и я клянусь, он взвешивает, стоит ли сообщать мне то, что я хочу знать, или лучше смолчать.

– Я знаю, как вернуть ее, – заявляет он наконец. – Если это то, чего ты хочешь...

– Принеси ее обратно, – говорю я. – И я дам тебе кое-что взамен.

Джек хмурится, и понятное дело – его одолевают подозрения.

Будь с людьми честен, и они начнут думать, что ты прячешь камень за пазухой.

Именно это случилось с нашим поваром на прошлой неделе, когда Салли Гропер приволокла свежую партию старичков-бодрячков снизу, около тридцати пенсионеров, захваченных где-то в Атлантик-Сити. Повар стал торговаться с Салли, которая не спорила, что люди становятся более жесткими и менее вкусными с возрастом – сама я не в курсе, но я посетила достаточное количество барбекю и слышала разговоры, – но при этом он слишком много улыбался.

И что в результате? Старуха Салли подняла цену на пятьдесят процентов.

Я вижу, что Джеку не по себе находиться рядом с великаншей, чьи родители едят людей на обед и ужин, и он боится сказать лишнее слово.

Так что я изображаю серьезность и заявляю:

– Ты развернись, залезь по этим коробкам, выберись в окно, а затем спустись по бобовому стеблю... А когда ты вернешься, и принесешь мне гусыню... я обещаю, что дам тебе кое-что равнозначное взамен.

Он отступает на несколько шагов:

– Вот так сразу? И откуда мне знать, вдруг ты меня убьешь, едва я покажусь снова?

– Так и я не могу быть уверена, что ты вернешься с Золотой Гусыней, и вообще вернешься... И если бы я просто хотела убить тебя, я бы давно уже это сделала. Раз-два, – я пожимаю плечами.

Он отступает еще, и упирается спиной в один из ящиков.

– Ты говорила, что вегетарианка...

– Да. Мама – другое дело, ну так она и встает рано.

И это решает дело – Джек разворачивается, через миг он оказывается на первом ящике, вскарабкивается на второй, выскакивает в окно, и мне остается только воображать, как он несется через туман.

Я поворачиваюсь к креслу, и начинаю водить по его поверхности ладонями, проверяя, не осталось ли заноз – никто не любит, когда нечто острое вонзается в задницу.

Джек не возвращается две недели.

Щелчок запора раздается около полуночи, когда я сижу в подвале, полируя сиденье кресла сама не зная зачем, ведь на голое дерево ляжет сначала кожа, а затем подушки. Следом звучит шуршание перьев и сердитый гусиный крик.

Голди, Золотая Гусыня, встряхивает крыльями и спешно ковыляет прочь от Джека. Уместившись в укромном уголке, она начинает чистить перья с явным намерением избавиться от человеческой вони, и взгляды, бросаемые ей на вора, полнит вовсе не дружелюбие.

Я бы не сказала, что Джек пахнет так уж неприятно... хотя он точно пахнет немного не так, как в прошлый pаз. Я не могу определить все компоненты в точности... вода, мята... Воображение тут же рисует образ мощного водопада, что сбегает с ледника.

Пока я раздумываю, он садится рядом с пылающим камином, и кладет мускулистые руки на колени. В нашем очаге Джек может несколько раз пройтись колесом, не зацепив стенок, но вор не выглядит испуганным.

Не боится он и того, что одного тычка моего ботинка хватит, чтобы он улетел в пламя. И вонь от волос, черных и густых, что сгорели бы в один момент, наполнила бы все уголки подвала.

Да, огонь силен, но и Джек отважен.

– Ну, – говорит он. – Что у тебя есть для меня?

– Сначала расскажи мне о жизни внизу. Только честно, Джек.

До сих пор он ни разу не поправил меня, и я решаю, что может быть его и на самом деле так зовут; или, может быть, он думает, что ему безопаснее остаться под псевдонимом.

– Будь красноречив, – прошу я. – Дай мне увидеть это собственными глазами.

Джек ухмыляется... да, улыбка у него красивая.

– Как насчет ответа на один вопрос? – интересуется он. – Я прошел большой загон, где тысячи овец щипали нечто выглядящее словно облако, но ведь облаком не наешься... Это ведь что-то вроде травы?

– Нечто в этом духе.

– Но это настоящие овцы снизу, так?

– Доставленное снизу ничуть не более реально, чем существующее здесь, у нас.

– Это верно, – признает Джек, и вновь, как и в первый раз, начинает оглядывать подвал: его уклончивый вид говорит о безразличии, но глаза вопят об алчности.

Я говорю:

– Мы не держим сокровища в подвале.

– Чем я выдал себя? – спрашивает Джек, повернувшись ко мне.

– Блеском в глазах.

– Я слишком маленький, чтобы ты могла увидеть такую мелочь...

– У тебя есть собака? – интересуюсь я.

– У дяди есть кошка.

– Ты ведь заставал ее шныряющей по кухне с подозрительным видом?

Джек не ответил.

– Заставал, – я киваю. – А ведь кот намного меньше для тебя, чем ты для меня. Поэтому... – я позволяю себе довольную улыбку. – Не думай, что я не вижу тебя, Джек.

Несколько мгновений он пялится на меня, а затем произносит:

– Ты разговариваешь вовсе не как принцесса.

Вновь начинает водить взглядом по подвалу, но на этот раз останавливает себя сам, и заявляет:

– Ваш замок выглядит немного... пустынным... Я думал, у короля должна быть куча слуг...

Я не комментирую эти глупости.

Это в старые времена тут грудами валялись золотые слитки и украшенные жемчужинами безделушки. Сейчас есть банки и современные системы безопасности, а настоящие ценности не унесешь в кармане, они сокрыты в информации, в длинной и сложной последовательности нулей и единичек.

Чего он ожидал?

– Еще я проходил мимо загона, – начинает он снова. – И внутри находились люди... человеческие существа...

– И что?

– Я не хотел бы выглядеть осуждающим...

– Так и не выгляди.

Я вздыхаю: дерево и кожа не болтают, когда имеешь с ними дело, люди же порой способны довести тебя до белого каления.

Мы молчим некоторое время, и я успеваю прикинуть, насколько сильно действует закон притяжения магических бобов, когда он вновь подает голос:

– А как великаны попадают вниз, в наш мир? Вам приходится лазить по стеблям? Что если бобы закончатся?

Мы опускаемся верхом на дожде, и возносимся с паром, что при жаре уходит от земли к небесам.

Судя по физиономии, он не знает, верить мне или нет.

– А если холодно... или нет достаточного количества воды для испарения?

– Тогда дело оборачивается худо, – признаю я.

Джек покачивает головой, точно собираясь вытрясти из нее кишевшие внутри вопросы.

Надеюсь, он не из тех хитромудрых типов, рядом с которыми никогда не чувствуешь себя в безопасности, поскольку они всегда и в любой ситуации видят тебя насквозь. Папа говорит, что для таких субьектов есть только два места в жизни – по твою правую руку или на острие копья.

Штука в том, что на самом деле очень немногие из великанов когда-либо спускались вниз. С нашего облака, например, только десять или пятнадцать, и я слышала, что примерно так же дело обстоит и в других местах.

Я думаю, частью из-за того, что это ужасно раздражает и злит – видеть, как мир развивается и процветает без нашего участия. Полагаю, именно под влиянием этих чувств те немногие, кто ходили вниз, наводили страх нa маленькие города, деревни и фермы, и возвращались нагруженные мясом и телевизорами с плоским экраном. Именно поэтому они оставляли вытоптанные круги на полях, над которыми люди так любят поломать голову...

Просто чтобы сказать: МЫ ЗДЕСЬ!

Я сама никогда не покидала наше облако.

Я знаю, что в жизни есть много всего помимо золотых яиц и искусства кожевенника, я знаю, что никогда не прокачусь на серфе, что не пройдусь по Большому Каньону. Как бы я ни хотела того или другого, слишком необычно и жутко думать по-новому, думать иначе.

– Ты не сможешь показать мне замок? – просит Джек. – Я не хочу быть грубым... Только нельзя осуждать меня за любопытство!

«Я не хочу быть грубым», – сказал вор.

Джек хочет узнать, что еще он может стырить, и не более того.

Но у меня уже сто лет не было гостей, и в последний раз, когда они были... ситуация, скажем так, сложилась не так, как я планировала.

Так что я говорю Джеку, что для начала я должна потереть его краем своего свитера, чтобы корпия и озон перебили человеческий запах. Меньше всего нам надо, чтобы папа ринулся вниз по ступеням с воплем «фии-фи-фо-фум!».

Этот древний боевой клич в древнем языке великанов обозначал «сражайся! разрушай! завоевывай! подчиняй!», но с веками сильно деградировал и сейчас значит нечто вроде «я весьма раздражен!».

Я смотрю вниз на Джека, который, выпрямившись, макушкой едва достает мне до вершины колена. В этот момент он тянет ко мне руки, и кажется таким беспомощным и вызывающим доверие... таким человечным.

Он нравится мне и в то же время вызывает отторжение.

Я обхватываю его ладонью, и может быть виной всему мое воображение, но мне кажется, что я ощущаю, как его сердце отчаянно колотится о кончики моих пальцев. Сжимаю немного сильнее, и его хрупкие ребра прогибаются, кости хрустнули, а мышцы кажутся мягкими, точно вода.

Кровь и плоть – та же вода.

– Ой!

Вскрик Джека звучит так отчаянно, что я едва не роняю его.

– Что?

– Ты раздавишь меня!

Раздавишь меня. Вызов. Проверка.

Только долю секунды, но я чувствую себя наэлектризованной.

Я не извиняюсь, поскольку не к лицу великану, особенно королевского рода, извиняться перед человеком. Но я ослабляю хватку и сажаю Джека на правое плечо.

Наверху лунный свет отражается от тяжелых медных сосудов в кухне, мерцание исходит от древних каменных стен.

Я прохожу через кухню и направляюсь прямиком в зал для приемов, чтобы показать Джеку картины и скульптуры – все созданные людьми, – собранные многими поколениями нашей семьи. Ускоряю шаг, когда мы минуем небольшую комнату, в центре которой стоит огромный бронзовый бык, и рога его блестят серебром в падающем через окно луче.

Я ненавижу маслянистый, горелый запах, что, как кажется, прилип тут к стенам.

– Что это? – Джек указывает на статую. – Никогда не видел, чтобы железного быка ставили в доме.

– Он из бронзы.

– Ха... а я ожидал развешанные по стенам чучела людей... или хотя бы головы.

– Не смеши меня, – я хмыкаю.

– А поднеси меня ближе! – просит он.

Я понимаю, что он не отступится просто так, и подхожу к скульптуре.

– Удивительно... Могу я посидеть на нем? – интересуется Джек.

Меньше всего мне нужно, чтобы он свалился и нашумел.

– Никоим образом. Это не игрушка.

Это его не убеждает:

– Да ладно тебе. На пару секунд.

Со вздохом я снимаю его с плеча, и вновь ощущаю позыв сжать ладонь, сдавить изо всех сил. Власть над жизнью и смертью, вот она, в моей руке, почти божественная мощь. Но я просто ставлю Джека на голову быка и смотрю, как вор съезжает на шею бронзового зверя.

– Я как-то провел лето в Техасе, – говорит он. – Там был ресторан, где подавали арахис в чашках. Открываешь орешек, и скорлупу кидаешь на пол, так что весь пол там был покрыт шелухой, – тут он оперся руками, точно гимнаст о снаряд, и выпрямил ноги. Прекрасно... По крайней мере, было. И еще там шел судебный процесс...

И дальше... о чем я и говорила.

Рука Джека соскальзывает, он орет и едва не грохается на пол.

И тут я слышу мерзкий голос той проклятой штуковины, о которой напрочь забыла.

– Слишком поздно! Слишком поздно! И что это за молодой наглец?! Человек! Проклятый вор! Пусть заплатит кровью! – несется по замку.

Я бросаюсь к изрисованному деревянному шкафчику, висевшему на стене – тут хранятся магические предметы из самых-самых, те, которые папа и мама и мои пра-пра-пра-пра-я-могу-остановиться-тут-ведь-всё-понятно-дедушки и прабабушки собирали внизу, среди людей на протяжении последних двух тысяч лет.

Я знаю, что он открыт, поскольку мама запирает шкафчик лишь тогда, когда приходит время больших праздников и множества гостей.

Если ты принадлежишь к королевскому роду, это не значит, что ты идиот.

Я открываю дверцу, тянусь к верхней полке, и крепко хватаю продолжавшую верещать арфу: теперь, когда ее разбудили, эта штуковина не заткнется просто так, ее нужно успокоить.

На самом деле это бюст женщины в одеянии цвета перламутра, изображенной с арфой в руках. Но ее строгое лицо прячет мерзкий и предательский характер: она не отступит, если появится шанс сбросить кого-нибудь под реактивный самолет, и не упустит шанса поорать насчет того, что кто-то тут разнюхивает, когда вы просто зашли на кухню за куском еды.

Я зажимаю пальцами струны, чтобы на них нельзя было играть, а другой рукой подцепляю Джека с бычьего загривка.

Сверху доносится подобный грому звук, и я узнаю его – проснулся папа.

Я бегу обратно в подвал, и дальше прямиком к окну.

– Время уходить! – заявляю я, пропихивая Джека через отверстие и выталкивая арфу за ним.

Она чуть меньше стандартного инструмента, так что он утащит ее без труда.

– Эта фигня покрыта золотом? – спрашивает он.

Арфа задыхается от возмущения:

– Я не «фигня»! И я вовсе не покрыта золотом!

– Покрыта-покрыта! – шиплю я. – Давай, вали!

Джек колеблется, глядит на меня, склонив голову, с неким странным выражением. Так что я думаю – ага, это может быть тот момент в истории, когда парень говорит нечто неуместное, а девушка высмеивает его в ответ, и затем следует неловкое молчание, и они стоят рядом... потом он делает шаг и несмело целует ее. Ну вы знаете, как оно бывает.

Так вот, ничего подобного не происходит.

Во-первых, Джек в четыре раза меньше меня, так что имеются некоторые проблемы с логистикой и телесной механикой, во-вторых, папа уже громыхает по лестнице, ведущей в подвал, и я могу вообразить, как при одном взгляде на Джека он начинает орать «я убью тебя, гаденыш!».

И в отличие от родителей во всех ТВ-историях, папа говорил бы буквально, а лишив жизни моего «дружка», он велел бы приготовить его на обед, в лучшем случае на ужин.

Так что забудем про поцелуй.

Джек возникает из облаков примерно раз в две недели, но я никогда не знаю, когда точно он появится, поскольку он сам этого не может предсказать: все связано с магическими бобами, что действуют по-разному в зависимости от фазы луны. Нужно три боба, чтобы вырастить стебель, а у него остается меньше половины сумки, поскольку он израсходовал несколько горстей прежде, чем разобрался с технологией.

Однажды, например, он вскочил на стебель, едва тот появился, как обычно, но тот вырос только наполовину.

«Представь, я просто болтался на высоте в семь тысяч метров, – рассказывал он. – Понадобилась куча времени, чтобы спуститься, и я не упоминаю о том, сколько раз я едва не свалился! В общем, едва не помер».

У Джека в голове куча историй про «едванепомер».

Он исследовал подводные леса с неисправным аквалангом, и чуть не запутался в качающихся под волнами кронах. Он провел два дня в пустыне Гоби с наполовину заполненной фляжкой, он выбрался из древней гробницы точнехонько в тот момент, когда ее стены обрушились.

Он ел питона в джунглях Бенина, чтобы получить силу огромной змеи, и просидел целую ночь в той роще в Японии, где появляются жуткие призраки, не взяв фонарика, прижавшись спиной к стволу.

Джек просто ничего не боится, его не пугают даже великаны, что обитают в замке на небесах.

Мы сидим неподалеку от облачного «берега», рядом с южным наблюдательным постом, и я разглядываю созвездия, ощущая себя маленькой несмотря на все свои размеры. Там, наверху – бесконечное число галактик, но у меня нет шанса покинуть даже этот жалкий пятимильный кусок облака.

Я всегда знала, что мой мир легко умещается под микроскопом, но с тех пор, как появился Джек, привычная вселенная сжалась еще больше. Какая-то часть меня гадала, не врет ли он, рассказывая о своих подвигах: как он проводил лето там-то и там-то, странствуя вместе с непоседливым, помешанным на антиквариате дядюшкой и его любимой пестрой кошкой. Другой же части было все равно, правда это или нет, потому что Джек не боялся мечтать, не страшился пробовать новое на вкус, и вот это его умение имело куда большее значение.

– Чего бы тебе хотелось такого, чего ты никогда не делала? – спрашивает он.

Я настолько поглощена его историями и собственной неспособностью рассказать в ответ нечто подобное, что могу лишь выпалить:

– Да что угодно!

Джек поворачивает ко мне свое изящное, обманчиво доброе лицо и говорит:

– Ну и супер.

– Супер?

– Именно. Просто надо начать с малого.

О да, насчет «малого» я знаю многое.

Если мы столь же велики, как наши мечты, то Джек – настоящий великан.

– Ты знаешь, что я никогда не заглядывала за край облаков? Ни единого разочка. Даже на наблюдательном посту.

– Разве это не твое королевство? Не опорный пункт твоей собственной империи? – Джек отщипывает прядь от облака и теребит ее между пальцев до тех пор, пока она не исчезает. – Ты можешь делать все, что тебе угодно.

Я качаю головой:

– Я никогда не загляну за край. Это слишком опасно.

– Никогда не говори «никогда», – нравоучительно изрекает он. – Ну а кроме того... Никто не начинает учиться альпинизму на Эвересте.

Ага, на Эвересте.

У нас в окрестностях этой горы есть дальние родственники.

И они ненавидят всяких там скалолазов.

Раньше великаны устраивали себе каникулы, чтобы всласть покататься по снежным склонам, и если кто из людей видел это, то не имел шансов рассказать другим, что с ним приключилось. В двадцать первом веке люди обзавелись смартфонами, интернетом и всем прочим, и их стало слишком много.

Теперь слишком рискованно даже подходить к краю облака.

Я сказала это Джеку, а он в ответ поинтересовался, почему в Гималаях великаны еще иногда являются людям, а вот в небесах над равнинами их давно никто не замечал.

– Это потому, что высоко в горах твои родичи готовы увидеть что-то такое, чего никогда не видели, – отвечаю я. – Они хотят, чтобы там их мозги вскипели, и явилось всякое... Поэтому они думают, что деревни в облаках и огромные существа – это галлюцинации и все такое, и не особенно верят в то, что видят.

В прежние времена у людей не было особого выбора – верить в нас или нет.

Иногда им приходилось видеть великанов, сводить счеты с нами...

Но они размножались куда быстрее, чем мы, да еще и изобрели всякие штуки вроде автоматов, бомб или лазеров, ну а магия не дает такой экспоненциальный рост знаний, как техника... Чародейство – вещь древняя, она всегда здесь была, и всегда будет, и почти не меняется.

И ее не заботит, что пользователю нужно что-то новее защиты от пушечных ядер.

Я смотрю на Джека, и вспоминаю тот момент, когда по незнанию едва не раздавила его в подвале. Желание довести процесс до конца не исчезает, желание проверить себя, узнать наконец собственные пределы.

Хотя зачем это мне, я не знаю.

– Хочешь, я открою тебе секрет? – спрашивает он. – Раньше я боялся вообще всего. До четырнадцати лет не мог перейти улицу без сердечного приступа.

Я не верю.

– Но потом дядя привез меня в джунгли, и мы съели этого питона... И вуаля. Совсем другой человек.

Байка про змею среди прочих его рассказов выглядит наиболее правдоподобной. Но вот в мгновенное перевоплощение верится с трудом.

Джек указывает на свою голову:

– Я думаю, все на самом деле в башке. Это человеческая натура. Так мы устроены.

Ага, но я-то не человек!

И великаны в любом случае не испытывают на прочность личностные границы, ни свои, ни у других, не пускаются в завоевания – по крайней мере последние века.

Когда-то давно мы поняли, что все бесполезно, и смирились.

– Как-то я проводил лето на острове Мартас-Виньярд, – говорит Джек. – И там, ха! Один парень, которого я знал, сделал на груди татуировку в виде жабьей головы!

Я вздрагиваю.

– И это парень, который вообще никогда не думал, чтобы забахать татушку, – продолжает он. – Это был его переломный момент, когда он сумел выйти за пределы себя. Но это не та жуткая татуировка решилась на... – и Джек вновь указывает на свой висок.

Тату в виде жабьей головы!

Даже лучшему художнику не вынести такого издевательства над искусством...

– Может быть, просто неудачный выбор? – спрашиваю я.

Джек качает головой:

– Неа, я видел его не раз, в театре, в ресторанах, у пляжных костров, а потом он исчез, сломался. Он просто ненавидел жить там. Так что это и решило дело, как я думаю.

– Мне нужен такой переломный момент, – шепчу я.

На самом деле он нужен всем великанам, тут, высоко над землей.

Джек вскакивает на ноги и решительно топает в сторону наблюдательной платформы на краю облака.

– Давай! Вперед! – подбадривает он меня.

Одна мысль о том, чтобы подойти к наблюдательному пункту, добавляет тонны веса к моему телу, но я ухитряюсь встать и медленно двигаюсь следом за Джеком. Добравшись до той крайней точки, куда я вставала лишь однажды, в тот день, когда швырнула вниз сумки с бобами, я останавливаюсь.

Джек нетерпеливо запрыгивает на платформу.

– Ты почти на месте! – зовет он меня. – Если я могу это сделать, то и...

Я хочу, но... Не могу.

Я представляю, как встану на облачном «берегу», и гляну вниз, на лежащую там обширную неизвестность. Но при этом испытываю физическую неспособность двигаться.

Джек бежит ко мне, глаза его блестят решительно, как у генерала из ТВ.

– Твои ноги дрожат! – заявляет он. – Но не позволяй твоему разуму помешать тебе! Не дай ему подорвать твою веру в твое тело! Твою веру в тебя! Давай, двинься с места! Даже восхождение на Эверест начинается с одного шага! Ты можешь это сделать!

Да, я могу!

Могу ли?

Я делаю шаг, затем второй, Джек охает и отступает, выглядя точь-в-точь копией нелепого родителя из рекламы подгузников, наблюдающего, как его ребенок начинает ходить.

На платформе ветер ощущается сильнее...

Я делаю шаг, и спотыкаюсь, хотя ноги мои словно вросли в камень.

– Это все в твоей голове, – говорит Джек. – Еще немного ближе.

Я могу это сделать.

Я поднимаю трясущуюся руку и хватаюсь за ограждение.

– Один мимолетный взгляд! – умоляет Джек.

Я наклоняю голову, но до того, как успеваю разглядеть хоть что-то, закрываю глаза. Стискиваю прут ограды так сильно, что клянусь, еще немного, и он сломался бы у меня в руке.

– Посмотри вниз, – говорит Джек.

Но когда я распахиваю глаза, то таращусь перед собой.

Он гигикает, и я, дернув головой, обнаруживаю, что он прыгает по ограждению: руки летают над головой, глаза дикие и жесткие...

Глянув в них, я отшатываюсь и бросаюсь назад, прочь от платформы.

Нет, я не такая, как Джек, я не собираюсь нырять навстречу собственной смерти.

Он этого не понимает, ведь наш вор вовсе не осторожный и спокойный молодой человек.

Некая часть меня тоже не желает быть осторожной и спокойной, ведь если наш народ хочет вернуть былое величие, то мы не должны прятаться за такими словами, как «безопасность»! Но мое тело вибрирует, пальцы зудят, а глаза пылают настоящим огнем: мы заслуживаем большего, чем просто прятаться.

Но я недостаточно храбра, чтобы возглавить наш народ.

Я делаю шаг назад, второй, третий...

– Ничего, в следующий раз! – Джек подскакивает ко мне, его взгляд мягчает. – Обязательно посмотришь вниз... Там столько всего, ух! Увидишь, тебе это понравится.

Я киваю, стараясь не показать, насколько побитой я себя чувствую:

– Тут просто... Ну, немного холодно...

– Точно! Я сам замерз слегка, – поддерживает Джек. – Ну что, как насчет камина? Можешь поработать над креслом... – он энергично трет ладони друг о друга, хотя мы оба хорошо знаем, что тут вполне тепло: магически созданная атмосфера и все такое.

Сегодня он лжет во благо.

Мы отправляемся в путь к замку, и все, о чем я могу думать – как сильно я хочу быть такой же, как Джек, как я хочу стать отважной, чтобы внутри меня жил такой вот безбашенный сорвиголова!

Но его там нет, увы.

– Ты уже на месте. Ты сделала самое трудное, – говорит Джек, и смеется. – Осталось только открыть глаза!

Сегодня он пришел после целого месяца отсутствия, и первым делом попросил взять его на южный наблюдательный пункт. И я согласилась, ведь он был настойчив.

Сейчас Джек стоит позади меня и наблюдает, как я пытаюсь глянуть за край облака.

– Есть особая пустыня, которую я хотел бы посетить, – продолжает он. – Говорят... Камни там сами по себе ползают по прожаренной земле...

Я крепче сжимаю ограждение, и еще плотнее жмурюсь, хотя мои глаза и так закрыты все те пять минут, что мы тут проторчали. Оказалось куда легче выйти на платформу во второй раз, но как только я взобралась на нее, тело снова предает меня. Трясутся руки, а ноги словно истончились до такой степени, что их может сдуть легкий ветерок.

И от падения на пятую точку меня удерживает только королевская гордость.

– Тебе знакомо это место? – интересуется Джек.

Ветер сегодня немного сильнее, чем в прошлый раз, и мои ладони потеют.

– Что? – спрашиваю я, все еще отказываясь смотреть на что-то помимо обратной стороны век.

– Пустыня. Таинственные силы, там обитающие...

– Давай поговорим об этом в замке, – меня саму поражает, насколько жалко звучит мой голос, но в этот момент я слишком испугана, чтобы говорить нормально.

– Я бы поглядел, как эти каменюки толкаются, – продолжает Джек как ни в чем не бывало, словно он не видит, что я на грани срыва. – Я собираюсь отправиться туда. Понимаешь, это все в голове... Если четко знаешь, чего хочешь, то обязательно добьешься цели.

– Я не могу сосредоточиться на том, что ты говоришь... Может быть, мы...

– Всего один взгляд! – просит он. – И затем мы отправимся в замок, и вернемся сюда, только если ты попросишь.

– Джек!

– Один взгляд. Иначе я буду являться тебе в кошмарах со списком незавершенных дел...

Да, этот тип достаточно настойчив, чтобы учинить подобную каверзу, так что мне хочется пнуть его и поаплодировать в одно и то же время.

Как может столько отваги помещаться в такое крошечное тело? И как прекрасен должен быть мир людей, если там появляются существа настолько бесстрашные, как Джек? И когда-то этот мир был нашим...

А я ведь будущая императрица всего Северного Полушария!

И я должна быть способна без страха взглянуть на свои пятнистые владения под собственными ногами!

Я могу быть такой же, как Джек.

Нет... я стискиваю ограждение еще сильнее.

Я могу быть еще круче, чем он...

Вдох.

Выдох.

Я чуть-чуть приоткрываю глаза.

Крохотные точки света как булавочные уколы, сияющие на фоне темного занавеса – вот и все, что я вижу поначалу. Но затем я поднимаю веки чуть больше, и встречаю все, что до сих пор наблюдала только по ТВ: пенящиеся соленые волны, шуршащие деревья, алые каньоны, ряды холмов, изнемогающие от зноя джунгли... И все это столь громадное, ошеломляющее, что клаустрофобия от нахождения на маленьком облаке наваливается на меня с невиданной силой.

Я могу быть круче... мой собственный голос в голове звучит на этот раз намного увереннее, чем он звучал когда-либо ранее, и одно мгновение я действительно верю!

Я могу...

Порыв ветра бьет меня, колени дрожат, и глаза резко закрываются.

Но я не отступаю, я делаю глубокий вздох и отваживаюсь на еще один взгляд на мир внизу. Секундой позже ощущаю, что вот-вот свалюсь, и понимаю, что с меня достаточно.

– Я готова идти, Джек...

– Как вам будет угодно, Ваше Высочество.

Я отступаю, и когда жесткий камень под ногами сменяется мягкостью облака, я вспоминаю, как чувствовала себя только что, и обещаю себе, что этот момент обязательно повторится.

Мы двигаемся к замку, и тут Джек смеется и говорит, ткнув меня локтем в лодыжку:

– Вот и твой переломный момент. И даже не пришлось делать татуировку.

– Провести ночь в ледяном отеле.

– Пересечь кишащие пираньями воды Амазонки на деревянном плоту. Без весел.

– Прокатиться на спине голубого кита.

– Поплавать в космосе. Голым.

– Джек, ты не можешь находиться там без скафандра!

– Меня это не волнует. Я хочу этого, и точка.

Мы с ним стоим на краю облака, опершись о заграждения южного наблюдательного поста, и разглядываем землю далеко внизу, где моргают во тьме огоньки, напоминая звезды в полночном небе. Шумно и быстро, наперебой перечисляем вещи, которые не делали до сих пор, но хотим сделать.

Я теперь куда лучше умею играть в эту игру.

– Искупаться в лазурных водах Оаху, – говорю я.

– Не так уж это и трудно, – бурчит Джек. – С этого вполне можно начать.

Я поднимаю руку и сжимаю большой и указательный пальцы так, что между ними оказывается горсть огоньков.

– Может быть, – бормочу я.

Конечно, я могу поплавать у гавайских берегов, но сейчас под моими ногами все эти огни, вся эта жизнь. Слева до самого горизонта тянется полоса черноты, там прячется океан и на нем мигают только редкие огоньки яхт.

Мы, великаны, в чем-то подобны ему: всегда рядом, всегда тайна.

Люди забыли, что они знают далеко не все.

Ветер поднимает длинные волосы на моих плечах, и я закрываю глаза, и на миг воображаю, что в ушах свистит потому, что я нахожусь на бобовом стебле, и он несет меня к земле...

– Золотую монетку в обмен на то, о чем ты думаешь? – спрашивает Джек.

Я улыбаюсь.

Мы достаточно привыкли друг к другу, чтобы он мог позволить себе шутки подобного рода... ведь мы оба знаем, что он ничего не украдет. Но я не отвечаю.

Мама всегда говорит, что из меня выйдет великая правительница: «ты думаешь, дочка, но при этом не говоришь много, и не позволяешь эмоциям отражаться на лице». Обычно я воспринимаю это как оскорбление, поскольку она может с таким же успехом утверждать: из тебя, дочка, получится отличный робот.

Иногда требуется время, чтобы оценить чужие слова по достоинству.

– Могу я задать тебе вопрос? – спрашивает Джек.

– Валяй.

– Ты все время полируешь кресло, гравируешь узоры... Но ты давно могла закончить это дело.

Деревянное кресло – лучшее мое изделие, крепкое, гладкое, изящное; выглядит так, словно его создал некто знающий, что именно он собирается изготовить. Я продолжаю работать над ним, подправлять тут, и там, и, честно говоря, я не понимаю, что мешает мне признать – дело завершено.

Я пожимаю плечами.

Джек говорит:

– Хочешь услышать кое-что забавное? Хотя полагаю, это больше вопрос... – он издает нервный смешок. – Это звучит нелепо, но когда я только появился тут, я думал, ты собираешься ободрать с меня живого кожу или что- то в этом духе. Пустить на обивку.

Я смеюсь так, что вынуждена утирать слезы с глаз.

– А ты собиралась?

– Ты шутишь? – выдавливаю я между взрывами хохота.

– Ты собиралась? – Джек упорен, как всегда.

Я перестаю смеяться, и понимаю, что таким серьезным никогда его не видела.

Он смотрит на меня снизу вверх, и глаза его двигаются так, словно он хочет заглянуть на самое дно моей души.

Я отворачиваюсь и гляжу на истыканную золотыми крапинками темную безбрежность внизу. Прижимаюсь к ограждению крепче, позволяя ветру хлестать моими волосами меня же по лицу.

– Джек, такой мысли у меня никогда не было.

Джек не возвращается долгое время, такое долгое, что я начинаю думать, что он вообще не придет. Лето соскальзывает в осень, и мои родители отправляются на гряду облаков над Германией по своим королевским делам.

И затем, одной ночью, Джек возвращается.

Мы в подвале, и Джек сидит, закинув руки за голову и глядя на пламя в камине. Голди, усевшаяся в топке, шуршит перьями, на мгновение поднимает голову и окидывает нас подозрительным взглядом. Гусыня все еще раздражается в присутствии Джека, наверняка внизу с ней обращались не очень хорошо.

Он заговаривает, первый раз за сегодняшний визит:

– Я подумывал, чтобы больше не приходить.

– Может быть, тебе и не стоило возвращаться.

– Только не думай, что я стал бояться подниматься так же, как ты – спускаться!

Я не комментирую.

– Кроме того, мы с дядей отправляемся домой в Кембридж на этой неделе, – вздох. – Так что, ты больше не хочешь, чтобы мы дружили?

– Джек, ведь тебе нравится кошка дяди, так? Но можешь ли ты назвать ее другом?

– Да.

Я трясу головой, и слова папы заполняют сначала мою голову, а затем и рот:

– Это не в моей природе.

– Разве в твоей природе отказаться от друга?

Но Джек на самом деле не знает, что я имею в виду, и это к лучшему.

Я говорю:

– Помнишь шкафчик с арфой? Родители недавно заполучили кое-что интересное. Хотелось бы тебе показать.

Мама много дней, не переставая, вспоминала об исчезнувшем предмете, но затем она нашла кое-что взамен. И в тот момент, когда я увидела эту штуку, тут же вспомнила о Джеке, поскольку я поняла – ему понравится.

Он выглядит застенчивым, как я и ожидала.

Но я не жду ответа, я подцепляю его с пола и шагаю вверх по лестнице, так что он лишь слегка ворочается, поудобнее устраиваясь в моей ладони.

Мы заходит в комнату с быком, и я ставлю Джека на одну из полок в шкафчике, рядом с черной свинкой из черного бархата, что рысит туда-сюда, и отрыгивает серебристые кусочки мрамора. Джек охает и ахает, и свинка осторожно тыкается мягким пятачком ему в ладонь.

– Она кусается? Что она ест? – спрашивает он. – Не одиноко ли ей здесь сидеть?

– Нет. Ничего, и я не думаю.

Столько удивительных вещей в этом шкафчике, таких, что заставляют меня испытывать гордость при одном взгляде: мечи и шлемы людского размера, все из глубокой древности; огромные кубки, что были некогда украдены у великанов, обитавших в глубинах под горой Арарат, но затем возвращены; золотое яйцо, одно из отложенных первыми, корона вся в жемчугах, опять же на человеческую голову, которую моим предкам отдали в знак покорности; мощный кусок древесины, что являлся некогда – так говорят – частью ковчега.

Его, кстати, тоже помогали строить мужчины нашего племени.

Что Джек видит, когда смотрит на эти предметы? Деньги? Славу?

Я вижу полную гордых деяний историю, похороненную и почти забытую.

Джек пробегает пальцами по лезвию одной из сабель и говорит:

– Моему дяде это понравилось бы.

– Не сомневаюсь, – я опускаю его на пол и закрываю шкафчик.

Джек подходит к бронзовому быку, толкается ладонями в его грудь, и ожидающе смотрит вверх. Я поднимаю его на шею статуи, и он ложится на спину, закидывая руки за голову, точно на шезлонге.

Но затем обнаруживает, что нечто упирается ему в лопатки, и оборачивается:

– Это что, засов?

– Хватит вертеться. Ты упадешь.

– А, ерунда... Это я что, лежу на двери? – Джек вскакивает и отходит, чтобы как следует разглядеть прямоугольный люк, что красуется на спине быка. – Замечательно! Нечто вроде сундука, ага?

Если я позволю ему самому открыть дверь, то он точно свалится и сломает что-нибудь.

– Расслабься, – говорю я.

Джек стоит, широко расставив ноги, на охвостье, и наблюдает, как я отодвигаю запор. Едва люк поднимется, он бросается вперед и, даже не глянув внутрь, прыгает туда, в темную пустоту.

– Тут скользко... Ой... – доносится его голос.

– Ты ощущаешь запах крови? – спрашиваю я, поскольку мне интересно.

– Откуда она здесь?

– А, забудь об этом, – я возвращаюсь к мысли о том, что мне нужно сделать.

– Ну так... – его голос звенит натужным весельем: попытка сгладить острую ситуацию. – Надеюсь, что это не тот ящик, где твой папа хранит золотые слитки?

Смех отдается эхом в бронзовом чреве.

Чувствую ли я печаль?

Я нутром ощущала, что все придет к этому, с самого первого момента, еще до того, как поняла рассудком.

Но да, сейчас я испытываю сожаление.

Знание о том, что некое событие неизбежно, не избавляет вас от неприятных эмоций по его поводу.

Я опускаю дверцу на место и запираю ее, плотно, чтобы Джек не смог открыть.

Штука в том, чтобы они доверяли тебе. Ну эти, зверушки.

Да, вскоре страх пожрет каждую из клеточек его тела, но меня не волнует, насколько изменится вкус мяса, станет ли оно более кислым или острым, ведь все затеяно не ради того, чтобы просто набить утробу.

Я подхожу к шкафчику и вытягиваю один из ящиков.

Клянусь, что-то вроде этого ощущают люди, собираясь зарезать гуся, которого откармливали целый год. Но Джек – не гусь, и я – вовсе не человек, я – будущая императрица Северного Полушария, и точно так же, как вор переварил питона и напитался его лютой, не знающей сомнений силой, я должна переварить вора и стать настоящим вождем для своего народа.

Чтобы привести его в новую эру, нужно многому научиться, и это невозможно сделать, трясясь от страха.

Джек бы и сам так поступил.

Я беру коробок спичек, и поворачиваюсь к быку.

Если бы дело происходило в одной из историй для ТВ, то в этот момент я бы изменила свое мнение, вспомнила бы, как много времени мы провели вместе, как Джек помог мне раскрыться, найти себя. Я бы преодолела свой природный инстинкт воспринимать его как существо другого вида, вытащила бы вора из ловушки, мы бы стали друзьями или даже завели бы романтическую интрижку, и никто бы не обратил внимания, что связь между великаншей и человеком обычного размера невозможна хотя бы из-за той же логистики и телесной механики.

Штука в том, что мы не в ТВ. Это жизнь.

Так что я чиркаю спичкой по коробку и поджигаю дрова, сложенные под бычьим брюхом. Я раздумываю над тем, не остаться ли здесь, ведь я в конечном итоге немалым обязана Джеку.

Но я не мазохист, и, наказывая себя, ничего не изменю, так что я решаю, что лучше поработаю над креслом, может быть, даже закреплю кожу на сиденье.

Это поможет мне отвлечься.

Я открываю дверь на лестницу, и в этот момент слышу первый из вскриков Джека.

Много раз я видела, как папа пользуется быком во время больших семейных праздников, когда надо приготовить барбекю, и поэтому знаю, что минут через сорок все будет закончено – перестанут звучать вопли, благодаря особому устройству статуи напоминавшие мычание, прекратит струиться дым из бронзовых ноздрей.

Я закрываю дверь и спускаюсь по лестнице.

На нижней ступеньке меня одолевает легкий приступ дрожи – тут внизу, холодно; или я не чувствую особенной уверенности в том, на что отважилась сегодня, нарушив для начала свой девиз «не есть то, у чего есть лицо»; или я просто ощущаю важность момента.

Так что я говорю себе: «Даже восхождение на Эверест начинается с одного шага». Глядя на то, что предстоит, акт мясоедения можно воспринять как маленькую жертву, принесенную ради общего блага.

И есть в этом определенная красота... в том, что Джек всегда верил, что я способна выйти за пределы себя.

Я сижу рядом с очагом и вытаскиваю кусок кожи, хранящийся у меня с давних пор, с того момента, как я выдубила его после одной из трапез папы. Ясное дело, что мне нужно еще несколько таких же, но этот кусок гладок и мягок, и на нем красуется дурацкая жабья голова.

Как я и сказала – просто неудачный выбор.

Тот парень и я имели время только на короткий обмен репликами, поскольку папа его быстро поймал.

Но все в порядке. «Это круто» – как говорят они там, под облаками.

Поскольку я оказалась достаточно умной, чтобы бросить вниз две сумки с бобами, а не одну. А через сорок минут сила и бесстрашие питона будут циркулировать уже в моих венах.

Мир был однажды нашим.

Фии-фи-фо-фум... возможно, он снова будет принадлежать нам.

Спасибо, Джек. Это кресло для тебя.