Повести небесных гор

1

У нас в аиле есть только школа-девятилетка. Кто хочет учиться дальше, уезжает в районный центр либо в какой-нибудь город. Я тоже так сделала. Кончила нашу школу и поехала к дяде, на рудник…

Но получилось все не так, как я задумала. Проучилась всего два месяца, а потом пришлось школу оставить. Не потому, что я не хотела заниматься или плохо себя вела. Оказалось, что с русским языком у меня очень слабо. Возвращаться назад мне не хотелось. Во-первых, стыдно перед односельчанами, а во-вторых, Азыпкан-апа… О ней много чего можно порассказать, да незачем вспоминать и перебирать все это. Азыпкан — это моя мачеха. Когда мой отец погиб на войне, она, долго не мешкая, вышла замуж за Далыбая из нашего же аила. Душа у нее черствая, а язык — настоящий яд. До сих пор, как подумаю о ней, сердце стынет.

Четыре месяца прожила я на руднике, а мачеха так ни разу и не приехала, не вспомнила обо мне. Дядя сказал: «Ну и не надо. Оставайся у нас, родная. Это твой дом. Была бы ты здорова, а горевать не о чем».

Я согласилась…

Дядя работает на руднике бурильщиком. А тетя дома крутится с утра до вечера по хозяйству да возле ребят. Я дома от мачехи столько натерпелась, что в семье у дяди держалась вначале тише воды, ниже травы. Виноватой вроде бы ни в чем не бывала, но все боялась, что вот-вот начнется «то самое», и то и дело поглядывала на тетку: не хмурится ли она. Дядя у меня очень добрый, мягкий человек. Я, бывало, жду не дождусь, когда он придет с работы. Мне казалось, что если тетка нападет на меня, начнет ругать, дядя защитит. Да при нем она и не станет ко мне цепляться, не посмеет, — так я думала.

Страхи мои оказались напрасными. Тетя не только по внешности, но и в душе женщина простая и мягкосердечная. Удивительно, насколько разными бывают люди! Например, Азыпкан и тетя. А ведь тете я совсем чужая…

Как бы там ни было, а пока я решила так: «Дядя работает в семье один, жена у него не очень здоровая, дети маленькие. Да еще я прибавилась. Я не могу отблагодарить их тем, что буду вести себя как избалованная единственная племянница, надо хоть по хозяйству помогать». И я себя не жалела, помогала, как могла.

За водой надо было ходить далеко, да еще с полными ведрами в гору. Один раз я набрала два полных больших ведра да у самого, можно сказать, порога поскользнулась и шлепнулась. Искры посыпались из глаз. Даже подняться не было сил, до того больно и обидно. Все на мне мокрое. А тетя уже с неделю лежала больная в постели. Вдруг дверь отворилась, она выходит на крыльцо, без чапана, в одном платье. Я увидела ее и затряслась вся. Сейчас, думаю, возьмет коромысло да как наподдаст мне! Съежилась, заморгала и хочу сказать что-нибудь, оправдаться, а не могу, голос пропал. Тетка подходит ко мне, а я только смотрю на нее жалобно…

Я и сейчас помню этот случай так, будто он вчера был. Тетя наклонилась ко мне и подняла мою голову исхудавшей за время болезни рукой. «Бедняжка моя, замучилась ты из-за меня. Всех вас я замучила». И с такой печалью она это сказала… Я обняла ее крепко-крепко и заплакала в голос. В первый раз в жизни заплакала от радости, от того, что меня приласкали. В первый раз в жизни я почувствовала материнскую ласку, услышала материнское слово. Тетя, наверное, поняла это и все гладила меня по волосам, по лицу…

Я очень подружилась с дочерью наших соседей Асыл. Она училась. Ругала меня за то, что я оставила школу. Мне нечего было возразить ей, я теперь стыдилась говорить, почему я ушла из школы. Асыл, между прочим, когда перешла в восьмой класс, тоже не очень-то была сильна в русском языке, — это она сама мне сказала.

Что скрывать, я ей завидовала. И очень огорчалась, что не учусь сама. Может быть, я тоже успевала бы. «А теперь, кто знает, придется учиться или нет…»

Старший брат Асыл и его жена работали на обогатительной фабрике флотаторами. Жили они хорошо. Иногда я думала, не поступить ли и мне на работу. Но куда? И кем? Дядиной семье было бы, конечно, совсем не вредно, если бы я работала и хоть что-нибудь зарабатывала. Но об этом я никому не говорила…

Приближался новый год. Однажды я сидела у Асыл и слышала, как ее джене говорила, что в новом году на фабрику будут набирать людей. Сказала дома своим, что хочу с нового года пойти на фабрику, а они наотрез: «Ты на работу не спеши, отдохни этот год, а с осени начинай учиться».

Тетя к этому времени поправилась, встала на ноги и принялась хозяйничать по-прежнему. Я хочу что-нибудь сделать, она сразу: «Отдыхай, моя хорошая. Я теперь здорова, справлюсь. Отдыхай. Хватит тебе дела с осени».

Она так обо мне заботилась и так была ласкова, что и я к ней привязалась, наверное, больше, чем ее родные дети.

Как-то раз тетя дала мне денег и говорит: «Джамаш, вот возьми и сходи хоть в кино, а то ты носа из дому не высовываешь, совсем поникла». Я было отказалась: «Не пойду я сейчас, тетя. Насмотрюсь еще кино, успеется». Но она вел равно отправила меня вместе с Асыл.

В центре поселка я не была с осени. Мы жили на самой его окраине — за рекой. Я иногда только ходила в магазин за чаем или за сахаром. И вообще человек в непривычном месте чувствует себя как-то, ну, по-другому, что ли.

Около клуба было много народу. Кажется, это была суббота. Мы с Асыл встали в очередь за билетами. Недалеко от нас, возле доски показателей, остановились три человека. Двое пожилых, а третий — молодой джигит. На нем было черное пальто. На голове — пестрая кепка. Мне стало смешно — зима лютая, а он в кепке. И еще я удивилась тому, что эти трое все оглядываются по сторонам, как будто недавно сюда издалека приехали… Интересно, кто они, я их не знаю. Но тут две девушки, которые стояли в очереди перед нами, заговорили как раз об этих людях.

— Вон тот, наверно, главный инженер, который недавно приехал, — сказала одна.

— Он самый…

— А женщина?

— Это его жена, говорят.

— А молодой парень кто?

— Это горный инженер, будет работать вместо Никольского начальником смены. Симпатичный, правда?

— Скажешь тоже…

И обе захохотали.

Я посмотрела на того парня. Невольно, сама не знаю почему. И тут мной овладело какое-то непонятное чувство, стало чего-то стыдно. Джигит и вправду был симпатичный: среднего роста, лицо светлое, глаза красивого разреза, спокойные и вдумчивые. И брови у него были хороши, — тонкие, ровные, будто нарисованные. Нос прямой, рот мужественный… в общем, все было в нем привлекательно и приятно. Мне показалось, будто я давным-давно знаю его, будто это близкий мне человек… А может, я и вправду где-нибудь встречала его раньше? Нет. Тогда почему же я так волнуюсь, когда смотрю на него, почему меня охватывает беспокойство? На это я ответа не нашла. Сердце колотилось, даже дышать было трудно. Одну косу свою я принялась нещадно теребить от смущения. Асыл, впрочем, тоже глядела на него во все глаза…

Однажды дядя дольше обычного задержался на работе. Мы всегда ждали его дома с нетерпением. Рудник — это все-таки рудник. Мало ли что может случиться. Когда дядя опаздывал домой хоть ненадолго, мы начинали волноваться. На этот раз он пришел радостный. Разделся, снял шапку и уселся на торе. Ребятишки тут же облепили его, принялись тормошить. А дяде это одно удовольствие. Он возится с ребятами так шумно и весело, будто сам не старше их.

В комнату вошла тетя.

— Что ж это такое тут творится! Дайте отцу покой, он устал, пускай немного отдохнет.

Детвора откатилась. Дядя сел, скрестив ноги, и лихо поправил свои довольно-таки жидковатые усы. Подмигнул ребятам:

— Разве я от этого устану, это мне настоящий отдых!

За едой говорили о разных делах у дяди на работе, и он между прочим сказал:

— Два новых человека прибыли к нам.

— На работу? — спросила равнодушно тетя.

— Да.

— Где ж они будут работать?

— Один главным инженером рудника, а второй — начальником смены.

— Я решилась спросить:

— Дядя, а откуда они приехали?

— С комбината. Там их утверждали.

— Они киргизы?

— Один киргиз, говорят. У нас на руднике из киргизов еще инженеров не было, этот первый. Молодой уж очень, как он справится с работой? Кажется, не умеет говорить по-киргизски, все по-русски да по-русски. А так вроде бы бойкий парень, может, и привыкнет, наберется опыта.

Я про себя удивилась, откуда вчерашние девушки так точно все знали про приезжих. Потом уж я узнала, что одна из них работает секретарем в дирекции рудника.

После этого в доме у нас ничего не говорили о новом джигите. Я видела его в поселке. Несколько раз проходил он и по нашей улице. По сторонам не оглядывался. А я украдкой, чтобы никто не заметил, поглядывала на него.

Где мало народу, там много слухов. Про приезжих болтали много, главным образом — о молодом инженере. Его чаще называли просто «инженер-бала», что значит «юноша-инженер». Говорили, что он не киргиз, а кореец. Потом сказали — казах И наконец помирились на том, что он «помесь»: отец был киргиз, а мать — русская. Многие этому поверили, да и я тоже. Но мне было и смешно немного: ну, не все ли равно, кто он, киргиз или не киргиз, чего тут горячиться?

Мне хотелось послушать, что будут говорить о нем наши девушки и молодухи. Плохо ли, хорошо ли говорят, все равно интересно и приятно слушать. Сама-то я молчала. Не понимаю только, почему о нем так много говорили? Как будто нет в поселке других джигитов, о которых можно поговорить!

И вообще, какое мне дело, говорят о нем или нет?

Настали ясные-ясные, безоблачные дни. Потемнели южные склоны гор, но на северных снег пока не тает. По ущельям и оврагам побежали ручьи. Кое-где на припеке выглянули вестники настоящей весны — подснежники. А земля еще холодная, и с гор тянет леденящий ветерок.

Дядя утром так спешил на работу, что забыл взять с собой еду. В полдень я отнесла ее ему. У входа в штольню было очень много народу. Я смотрела, как снимали кору с огромного бревна и спускали его потом в штольню. Шумно было на эстакаде: там что-то ремонтировали. Словом, каждый занят был своим делом.

Немного погодя двинулся с грохотом груженный рудой состав. Стук колес все удалялся и наконец стал совсем не слышен.

Я подошла поближе ко входу в штольню. Нужно подождать, пока выйдет дядя. И вдруг из штольни вышли двое. Один — начальник цеха (я его раньше видела), а другой — «инженер-бала». Он шел прямо к тому месту, где стояла я… На нем была спецовка, вся измазанная, на голове — каска. В руке инженер держал маленький аккумулятор. Лицо у джигита, надо сказать, было грязное-прегрязное. Левой рукой он сдвинул каску на затылок. Мне сразу бросились в глаза его черные волосы и широкий лоб. А он посмотрел на меня с улыбкой. Я замигала часто-часто и не знала, что мне делать.

— Кто вам нужен, сестрица? К кому вы пришли? — спросил он, и голос его показался мне ох каким приятным! Я улыбаюсь и смотрю на него. А он тоже улыбается. В это время появился дядя. Я скорей к нему, но смотрю на инженера. Отдала дяде еду и говорю:

— Дядечка, он хорошо знает по-киргизски…

Голос у меня дрогнул. Дядя ничего не ответил, только погладил меня по голове. Джигит, кажется, тоже слышал, что я сказала, потому что оглянулся на меня, когда пошел к конторе.

Незаметно пролетела весна, и началось лето. Поселок зазеленел. По вечерам в центре у нас весело. Шахтеры идут в парк погулять, посидеть на скамеечках. Молодежь — на танцплощадке. Им там хорошо, танцуют, смеются. А я стою в сторонке, где-нибудь в укромном месте, и смотрю, смотрю… И очень часто вижу того, кого мне хочется увидеть. Только встретиться с ним не смею. Нечего скрывать, я ужасно тоскую. Приду домой и реву под одеялом, чтобы никто не слышал. Он танцует с другими девушками как ни в чем не бывало. Мое горе ему непонятно, он о нем и не подозревает.

Я прекрасно знаю, что между нами «пропасть», огромная, бездонная, «пропасть». Все понимаю. Но мне почему-то не хочется подчиняться этому и считаться с этим. Я не хочу в это верить. Тысячу раз я говорила себе, что надо оставить надежды и навсегда забыть его, но ничего не могла с собой поделать. Как бы ни велика была разница между нами, я все-таки надеюсь приблизиться к нему. Не знаю, может, все это только пустые мечты да детское упрямство… Может быть…

«Инженер-бала» для меня все равно, что белый голубь в стае сизых. Я думаю о нем днем и ночью, вижу его перед собой, слышу его голос. Но ведь мы с ним даже руки друг другу ни разу не подали… Нет, надо что-то предпринимать, что-то делать, надо найти какой-то выход. Или будет по-моему, или… пропадай все!

На шахте скоро конец смены. Я отправляюсь встречать дядю, взяв с собой его среднего сынишку. Едва мы вышли из поселка, я увидела, что следом за нами быстро шагает «инженер-бала». Что делать? Свернуть в сторону? Но слева речка, справа подымается высокая осыпь. Я была рада увидеть инженера, но здорово растерялась. «Значит, он сегодня работает во второй смене…»

Он нагнал нас у самого моста. Я не оборачивалась. Он прошел было, потом оглянулся и говорит:

— А-а, это, оказывается, знакомая сестренка! Здравствуйте!

Наклонил голову, но руки не подал. Я не ответила. Застеснялась, видите ли. Покраснела. Он, наверное, понял, что со мной, и наклонился к нашему малышу.

— Ну, большой джигит, как тебя зовут, а?

«Большой джигит», глядя на меня, тоже голову опустил и насупился. Мне стало совсем стыдно.

— Ну, отвечай же, дядя спрашивает.

В это время мы вошли на мост. Мальчуган побежал к перилам — на воду посмотреть. Я тоже пошла за ним. Инженер остановился возле нас, присел и снова спрашивает малыша:

— Ну, что же ты, джигит, не хочешь сказать, как тебя зовут? А еще такой хороший мальчик!

Я уже успела успокоиться.

— Отвечай дяде, — говорю.

— Айстанбек, — отвечает наш герой.

— Арстанбек? Молодец! Сразу видно, что вырастешь храбрым джигитом!

Он похлопал мальчугана по плечу, поднялся, облокотился на перила и тоже стал смотреть на воду. Он стоял совсем близко, а вода шумела, казалось, все громче и громче. Чистые холодные струи пенились возле камней, спеша дальше и дальше в своем неустанном беге. Я, не отрываясь, глядела на воду, и мысли мои будто становились такими же чистыми и прозрачными, как вода горной реки. Две большие тени падали на воду — моя и его, но тени эти, в отличие от нас, не были неподвижными. Бег реки то заставлял их приближаться друг к другу, то отбрасывал в сторону, они склоняли друг к другу головы, протягивали руки… Я смотрела на них… Но вдруг тени исчезли. Мне показалось, что я поднимаюсь высоко-высоко и лечу, как на крыльях. Река стала похожа на ровное серое поле, а вокруг меня тишина — ни звука.

Сильные руки сжали мои плечи.

— Что с вами, сестренка? — услышала я и словно очнулась от глубокого сна. Инженер все еще держал меня за плечи. Глаза его улыбались.

— Сестренка, да ведь вы… вы едва не упали с моста в реку, — сказал он.

Я в ответ только улыбнулась.

— Нельзя так долго смотреть на быстро бегущую воду. Голова может закружиться. А ну-ка, посмотрите теперь на небо, на горы.

И он подвел меня к дереву. Я прислонилась спиной к стволу, и некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Мне казалось, что он прочел все мои мысли до одной. Тогда чего же мне молчать? Мне захотелось крепко-крепко обнять его и сказать ему, что я люблю его. Рано или поздно это все равно узнается. Я шагнула вперед и протянула руки, но тут что-то словно отбросило меня назад. Я не могла выговорить ни слова. Почему?.. Он же будто почувствовал, как мне трудно, и решил помочь мне выйти из неловкого положения. Слегка прикусив нижнюю губу, помолчал немного, подумал и повернулся ко мне.

— Сестренка, я вас второй раз встречаю. Вы, наверное, опять к отцу идете? — спросил он просто.

— У меня нет отца.

— Мм-м… а мать?

— И матери тоже нет…

Он еще помолчал. Прищурил глаза и сдвинул брови, как будто я коснулась его больного места.

— Ну, ничего. Когда повзрослеешь, сиротство не чувствуется. У нас с вами в жизни есть кое-что похожее. Нам нетрудно будет найти общий язык, — сказал он.

Вы, наверное, представляете себе, как я тогда поняла его слова. А они имели совсем другой смысл.

— Агай, я… — начала было я и запнулась.

— Хорошо, хорошо, родная. (Родная? Как это понять?)… Отчего вы так замкнуты и застенчивы? Молодой девушке не грех быть веселой и общительной. А меня называйте, если хотите, братом или просто по имени — Азим. А вас как зовут?

Азим… Азим… Какое у него приятное, ласковое имя, подумалось мне. Я ответила:

— Меня?.. Меня зовут Джамал.

Мы разговаривали долго. Я даже чересчур разболталась и рассказала ему про себя очень подробно. Он говорил о себе немного, но мне казалось, что и я все-все знаю о нем и его жизни.

— Вам нужно поступить на работу. Что ж дома сидеть? Надо привыкать к самостоятельности, — сказал в конце разговора Азим то, о чем я сама все время думала.

— Мне и самой хотелось бы работать, — ответила я обрадованно. — Если это возможно, то там же, где вы работаете.

— Где и я? В горном цеху?

Вообще-то для женщины это не очень подходящее место. Они больше работают на обогатительной фабрике или на электростанции. Но Азим больше ни о чем не спросил меня.

Дядя с тетей долго отговаривали меня, но в конце концов согласились. До утра я так и не заснула ни на минуту. Вертелась на постели, точно рыба на сковороде. Думала об Азиме и не могла надуматься. На заре подошла к окошку и стала смотреть на поры, такие важные и задумчивые в своем спокойствии. Им нет никакого дела ни до меня, ни даже до Азима, ни до того, что всего через несколько часов я увижу Азима и услышу его голос, буду хоть недолго да рядом с ним… Интересно, а другие девушки могут любить так же, как я? Наверное, могут, они ведь тоже живые люди и должны понимать, что такое любовь… Нет, конечно, не так, как я. Не так сильно. Потому что они любят других, а не Азима. Так сильно можно любить только его одного на всем свете… Я отошла от окошка и бросилась на постель. Вздохнула, полежала немного совсем спокойно и вспомнила, что сегодня мне исполняется семнадцать лет…

Утром я пришла в управление рудника. Азим ждал меня, как мы и договорились. На нем был черный костюм. И галстук, очень красивый. Мы поздоровались за руку и вошли в здание управления. Мне там все очень понравилось, — может быть, потому, что раньше я в таких учреждениях никогда не бывала. Сначала мы пришли в большую комнату, где у окна сидели друг против друга две женщины. Одна была секретарь директора — девушка, которую я уже видела в кино. Вторая, незнакомая, что-то печатала на машинке. Слева, на диване, сидело трое пожилых мужчин. Все трое прижимали к себе какие-то папки. Один все время недовольно шевелил губами и пристально смотрел в одну точку на стене. Азим спросил секретаря, у себя ли директор. Она только кивнула головой и продолжала заниматься своим делом. Тогда мы сели на стулья недалеко от тех троих на диване.

Из директорского кабинета вышло, громко разговаривая, несколько человек. Двое из тех, что сидели на диване, прошли в кабинет, но очень скоро вышли. А человек, который шевелил губами, предложил нам:

— Ребята, если вы не надолго, заходите. А то у меня дело долгое. Измучаетесь ждать.

Мы поблагодарили его и вошли к директору. Он встал и молча показал нам на стулья: садитесь, мол. Закурил, поглядел на ручные часы. Налил в стакан воды из графина и залпом выпил.

— Эх, хороша водичка!

Сел, вытер платком вспотевший лоб.

— Ну, Курманов, как дела?

— Спасибо, Анатолий Михайлович, неплохо.

— С выработками, с объектами познакомился уже?

— Конечно, познакомился, времени прошло порядочно.

— Ну, знаешь, некоторым и года не хватает, чтобы узнать участок, — директор рассмеялся. — Но ты, я вижу, не только с работой знакомишься, а и с девушками нашими. Уж не невеста ли? — директор опять засмеялся.

Я опустила голову, но видела, что Азим улыбнулся и покраснел. Потом провел рукой по волосам и сказал директору спокойно, как обычно:

— Мы к вам, Анатолий Михайлович, вот с какой просьбой… Девушка вот эта по некоторым причинам вынуждена была на время оставить школу. Она племянница Сыдыгалиева, бурильщика из нашего цеха. Вы его знаете. У него ребятишки малые, а жена часто болеет. Короче говоря, — Азим посмотрел на меня, — надо эту девушку устроить к нам на работу…

Пока Азим говорил, директор внимательно смотрел на него, постукивая по столу толстыми пальцами. Когда Азим кончил, директор опустил голову и задумался. Мы смотрели на него, — что он скажет?

— Та-ак, Курманов, ты извини, я забыл как тебя зовут-то?

— Азим, Анатолий Михайлович.

— Так вот, Азим, дело такое. Помочь этим людям, конечно, нужно. Но сейчас у нас нет для нее подходящей работы. Ни на фабрике, ни на электростанции… Надо подождать…

— А в других цехах?

Директор принялся задумчиво потирать рукой подбородок.

— Да вообще-то одно место есть. Только не для девушки такая работа, пожалуй… В горном цеху.

— Хорошо! Я согласна! — неожиданно выпалила я и даже вскочила с места, но тут же села. Директор улыбнулся. Ничего не сказав нам, вызвал секретаря и попросил позвать Яковлева. Тот скоро пришел, поздоровался и начал было о чем-то докладывать, о каком-то двенадцатом блоке, я толком не слушала. Директор перебил Яковлева:

— Василий Петрович, извините, я тут о другом… О ваших делах поговорим потом подробно. Скажите, с какого числа ушел у вас коллектор с первого участка?

— Да уж недели три прошло.

— Нашли кого нибудь на его место?

— Пока что нет подходящего человека.

— Мм… Василий Петрович, — тут директор внимательно посмотрел на Яковлева, — тогда вот что. Эта девушка просит взять ее на работу. Не посоветуете ли, как быть.

Яковлев вытащил из нагрудного кармана очки, надел их и принялся разглядывать меня. Потом снял очки.

— Анатолий Михайлович, вы же сами знаете. На этой работе девушке будет тяжело. Не справится она, вообще там девушки не справляются…

Азим встал.

— Василий Петрович, вы с одной стороны правы, конечно. Но с другой… ведь во время войны женщины у нас и проходчиками работали. Трудно, правда, им было, но справлялись. Горный участок, понятно, не канцелярия… Но… Не так уж тяжело два-три раза в неделю спуститься в шахту. Если работа заинтересует ее, она, может, иному парню сто очков вперед даст. Сейчас трудно сказать.

— Курманов верно говорит, Василий Петрович. Вы пойдите к себе в отдел и подумайте. Если вы дадите согласие, я не против, — поддержал Азима директор.

Мы попрощались и вышли вслед за Яковлевым. Это был главный геолог рудника. У него мы пробыли долго. Они с Азимом долго спорили, я тогда по-русски еще плохо знала и не все поняла в их споре. Только все боялась, что вот из-за меня такие солидные люди шумят и спорят, как бы еще не поссорились. Но в конце концов Яковлев сказал: «Ладно».

С 25 марта я начала работать коллектором геологического отдела первого горного цеха.

2

Утром, когда я в первый раз вышла на работу, Яковлев познакомил меня с сотрудниками отдела. Их было девять человек. Женщин только две. Я остановилась возле яковлевского стола.

— Канай, — сказал Яковлев, — подойди, пожалуйста.

Джигит, который сидел за одним из письменных столов и что-то чертил, то и дело запуская руку во взлохмаченные кучерявые волосы, нехотя поднялся. Подошел. Высоко поднял брови и зачем-то скосил рот на сторону.

— Канай, эта девушка будет работать вместе с тобой. Познакомь ее с основными принципами работы, научи вести цеховой журнал учета, ну, словом, ты сам знаешь, — и Яковлев взял карандаш, давая понять, что разговор кончен и пора браться за дело.

Канай окинул меня высокомерным взглядом и пошел на свое место, не сказав мне ни слова. Я пошла за ним. Все сотрудники занимались своими делами, чертили, писали, уткнувшись в бумаги. Не очень-то я, должно быть, им понравилась. Канай пододвинул мне какой-то старый шаткий стул и тоже углубился в работу. Я не села, я стояла и смотрела на стол. На нем лежал квадратный лист плотной бумаги, разрисованный, точно географическая карта, разными красками. Канай зачеркивал красным карандашом квадратики сетки, нанесенной на краю листа. Кудрявая женщина, которая сидела за соседним столом, посматривала сбоку на меня. Мне понравилось ее лицо. Тогда — только ее одной из всех сотрудников.

Во время обеденного перерыва мы все вышли из отдела. Ко мне подошла та кудрявая женщина и сказала:

— Мы теперь вместе будем работать. Как же вас зовут?

— Джамал.

— А меня Светлана. — Она улыбнулась такой милой улыбкой. — Я здесь тоже недавно. Ничего, привыкнешь.

Мы шли вместе до самого поселка и разговаривали. Светлана — инженер-геолог, окончила институт в Алма-Ате. Работала сначала на руднике Текели, потом ее перевели сюда.

— Ты своей работы не бойся. Ничего в ней сложного нет, все очень просто. Для девушки тяжеловато, конечно. Но тебе это потом пригодится, польза будет. Мы ведь тоже потаскали мешочки с пробами на спине, повозились с камушками. Может, и ты потом станешь геологом. Какое у тебя образование-то?

— Я кончила девять классов.

— Хорошо-о… Но надо продолжать, просто необходимо. Ты еще совсем молоденькая. — Это она сказала грустно и некоторое время молчала.

— А вы кем работаете? — решилась спросить я.

— Участковым геологом.

— А-а-а… — протянула я понимающе, хотя, конечно, не имела представления о том, что это значит. — А этот… как его… Канай?

— Ах, этот… — Светлана посмотрела на меня испытующе. — На первый взгляд ничего особенно привлекательного в нем нет, но так он как будто неплохой парень. Я его тоже плохо знаю. Ничего, узнаем. Не бойся.

— Чего же мне бояться? Я просто так спросила.

Время шло себе да шло. Сначала я ужасно мучилась, потом привыкла к работе. Дядя все уговаривал:

— Брось ты эту свою затею! На что нам эти деньги, смотри, как ты исхудала.

Но я не соглашалась.

Азима я почти не видела, хоть и работала в горном цехе. Зато и в конторе, и в шахте я не расставалась с Канаем. В первые дни он был недоволен моей работой. Мне ничего не говорил, а Яковлеву жаловался (это мне потом Светлана рассказала). Но вскоре Канай сменил гнев на милость. Не знаю уж почему: то ли нашел, что я постигла премудрости своего нехитрого дела, то ли решил, что достаточно показал характер. Но, в общем, вел себя не так, как в первое время.

Помнится мне, как-то примерно через две недели после моего прихода в цех мы брали пробу из верхнего уступа нового блока. Канай отметил те места, откуда надо было взять пробы, и уселся по своему обыкновению на груду руды покурить. Я расстелила брезент и принялась отбивать молотком куски породы. Но вот вдалеке показался свет: кто-то шел со стороны восстающего[10]. Канай не двинулся с места. Человек подошел к нам. Это был Азим. В первый раз я встретилась с ним во время работы, и в каком же я была виде! Волосы висели из-под каски безобразными патлами, лицо мокрое от пота… От стыда я начала скорей-скорей швырять на брезент камни.

Азим поздоровался.

— Сала-ам, — нехотя откликнулся Канай. Швырнул окурок через плечо и засвистел.

— Джамал, а ну-ка, дай твой молоток, — сказал Азим, не сводя глаз с Каная. Я протянула ему молоток. Азим повесил аккумулятор на острый выступ породы и взялся за дело с какой-то злостью. Кончил он скоро. Я не смотрела на него. Развязала один из маленьких мешочков и начала складывать в него пробу.

— Ну как, закончили? — с издевкой спросил Канай.

— А ты не видишь? — спокойно ответил Азим, укладывая пробу вместе со мной. Канай теперь стоял возле нас так, что загораживал собою свет. Мы шарили по брезенту в темноте.

— Хх-ха! Какой ты воспитанный! Если хочешь показать свое уважение к девушке, делай это в другом месте. Здесь работа, а не парк культуры, понял?

Азим встал и выпрямился.

— Уважение нужно везде. Я не собираюсь приходить сюда каждый день и работать за Джамал. Пойми правильно. Она молода, да еще девушка… Трудно ей. Надо на первых порах помочь человеку и делом, и советом.

— Хватит, не морочь голову. Моя работа тебя не касается. И не твое дело помогать тем, кто работает у меня, понятно? Я твоих проходчиков и бурильщиков не трогаю. И ты ко мне не лезь! А ты чего разинула рот, давай, бери следующую пробу! — гаркнул он и толкнул меня в плечо. Я ничего не понимала. Разве они враги друг другу? И если да, то давно ли и почему? Я немного отступила в сторону и остановилась. На душе у меня стало тревожно.

— Ну, чего встала, говорю! — снова крикнул Канай. — Иди делай свое дело! — и он протянул ко мне руку, собираясь, должно быть, еще раз толкнуть меня. Но не успел. Руку его крепко перехватил Азим.

— Как тебе не стыдно, Канай! — крикнул он.

— Что-о?! — Канай рванулся, но Азим не отпускал его. Я увидела, что Канай рванулся еще, размахнулся… я зажмурилась и даже закрыла лицо руками. Услышала звуки ударов, не утерпела, вскочила и открыла глаза. И тут же снова зажмурилась. Мне стало страшно: казалось, две громадные уродливые тени борются почти беззвучно одна с другой. Никаких возгласов, только глухие толчки да прерывистое дыхание. Мне хотелось закричать, но я не могла, голоса не было… Вот они отшвырнули карбидку, она погасла. Стало темно-темно. Я не знала, что мне делать. Хотела помочь Азиму да не знала, как и чем. Ведь Канай изобьет его — он и старше и сильнее. Я начала шарить по карманам спецовки, искать спички. Нашла, наконец. А парни все еще дрались. Я чиркнула спичкой. Ее слабый огонек на мгновение выхватил из темноты фигуры Азима и Каная. Мне показалось, что они отпрянули друг от друга. Я снова зажгла спичку. Канай и Азим смотрели на меня. Я видела только две пары блестящих глаз. Не знаю, как мне удалось зажечь карбидку, но удалось-таки. Стало светло, как днем. Оба джигита стояли передо мной в своих серых спецовках, с непокрытыми головами — каски их валялись на земле. Оба тяжело дышали, волосы у них растрепались, лица были в грязных пятнах. Если бы увидел их сейчас кто-нибудь еще, не удержался бы от смеха. В забое все еще стояла пыль столбом.

Но вот Канай сплюнул, шагнул в сторону и сел. Только теперь я заметила, что левый глаз у него подбит. Всмотрелась в Азима. Нет, ему, кажется, почти не попало. Щеки горят да спецовка на локте разорвана, вот и все. Он стоял, сжав кулаки и не сводя глаз с Каная. Канай держался руками за виски и смотрел в землю.

Азим посмотрел на меня и улыбнулся так, будто ничего не произошло. Поднял каску, пригладил волосы и надел каску на голову. Канаеву каску бросил хозяину — что, мол, с тобой, а ну-ка, надень. Тот не поднял головы, не шевельнулся. Азим уложил последнюю пробу и ушел на свой участок. Канай долго смотрел ему вслед. Тишину в забое нарушал теперь только стук моего молотка — чак-чак-чак…

Я, кажется, уже говорила, что Канай довольно скоро изменился. Почему? Тогда я этого не понимала. Где бы мы ни брали пробу, он работал вместе со мной. Мешки по лестницам таскал сам и сам грузил их в вагоны. Со мной обращался совсем не так, как вначале, и называл меня ласково — Джамаш… Я сказала об этом Светлане, она усмехнулась, а потом предупредила серьезно: «Ты будь поосторожней…»

Что это значит? И почему — поосторожней?

Я не заметила, как прошло лето: глядь, уже и конец августа. Южные склоны давно пожелтели, начали желтеть и северные. Дни стояли еще жаркие, а по ночам было совсем прохладно — высоко все-таки мы живем.

После работы я обычно не знала, чем заняться. Помогу тете закончить разные домашние дела и сажусь в комнате у окошка, в котором одно стекло было выбито. Сижу одна и смотрю на поселок, утонувший в зелени. Теперь мне знаком и мил в нем каждый уголок, я люблю наш поселок, — наверное, потому, что привыкла к нему. Немного подальше поселка начинается наше озеро, красивое и переменчивое. Оно перекликается с небом: когда небо ясное, сияет и озеро; когда небо хмурится, и озеро мрачнеет. А если по небу ветер гонит тяжелые холодные тучи, озеро вздымает высокие шумные волны и обрушивает их на берег… Иссык-Куль, Иссык-Куль, как часто пушистые белые облака, тянущиеся вдоль голубоватой горной гряды противоположного берега, соединяют твою воду с синевой неба! Бывают же на свете такие красивые места, я просто не могу налюбоваться на эту красоту. Смотрю долго-долго, и мне начинает казаться, что над всем этим — над озером, над поселком — появляется большой силуэт. Вначале туманный, он постепенно становится четче и четче. Он приближается ко мне, это уже не рисунок, а живое лицо, его, единственное, лицо. И я ничего не вижу, кроме этого лица, — ни гор, ни озера, ни неба, ни поселка. «Азим, — обращаюсь я к нему мысленно. — Азим, что ты за человек, скажи мне. И сам ты, и твой взгляд, и твоя улыбка — загадка для меня. А ведь ты для меня — все…»

С недавних пор я осталась совсем одна. Асыл кончила десятый класс и уехала в Пржевальск поступать в пединститут. Ей это подходит — она может научить человека тому, что сама знает, очень легко и просто. Меня, например, выучила за неделю танцевать. В общем, я осталась без подруги. Правда, со Светланой мы сходились все ближе и ближе…

Вечером я собралась и пошла в парк. На танцплощадке уже играла музыка, очень красивая. Я теперь знаю, что играли тогда вальс Штрауса «Голубой Дунай», который я с тех пор запомнила на всю жизнь. Я не стала, как обычно делала до этого, прятаться в тени. Я пошла к танцплощадке по самой освещенной аллее, и мне совсем не было страшно. Я шла одна, и на меня обращали внимание и, кажется, даже переговаривались на мой счет. Но мне было все равно. Я подняла голову и шла вперед уверенными шагами. Народу на танцплощадке было много. Мне казалось, что все эти люди повернулись и смотрят на меня. Я прошла через входную дверцу. Азим был здесь; он стоял в противоположном от меня углу и разговаривал с какими-то девушками. И я теперь видела только его одного… Он заметил меня, посмотрел пристально и удивленно. Ничего не сказав своим собеседницам, подошел ко мне.

— Джамал?..

Я не ответила, я только смотрела на него растерянно. И тогда Азим протянул руку — он приглашал меня танцевать. Разве могла я отказаться? Я положила левую руку ему на плечо, он обнял меня за талию. Впервые в жизни я танцевала с парнем в обнимку при всем честном народе. Но ведь мне так давно хотелось потанцевать с Азимом! Теперь желание мое сбылось, Азим был рядом, его глаза сияли так близко — две звезды, упавшие для меня с высокого неба. Ох, как сильно колотилось у меня сердце и как горели щеки!

Потом мы сидели на невысоком холме у самого конца парка. Все вокруг было спокойно и немного печально. Тишина. Только из елового леса неподалеку время от времени доносился голос кукушки. Озеро лежало такое неподвижное, что, казалось, и оно прислушивается к этим отрывистым тоскующим звукам. Луна пряталась за облаками, и горы виднелись лишь темными силуэтами.

— Каждый край красив по-своему, — вдруг сказал Азим задумчиво. — Как хорошо теперь в Чуйской долине! И цепи гор киргизского Ала-Тоо, и беспредельные золотые поля, красоте которых, кажется, луна и звезды завидуют. В ясные ночи луна сияет так, будто долго-долго умывалась перед восходом, а звезды… их столько, они такие большущие, что кажется — вот-вот попадают в густую пшеницу… Нет, до чего хорошо!

— Вы хотите сказать… — начала я, но остановилась. Мне хотелось, чтобы Азим говорил еще и еще.

— Джамал, я хочу сказать, что в мире много красоты. Увидеть и понять эту красоту может лишь человек. Но мало понять! Ему нужно украшать, делать лучше свою жизнь. Тогда он приобретет право любоваться красотой мира. Но сделать жизнь лучше — нелегкое дело. Для этого нужно трудиться и бороться. Понимаешь ли ты, Джамал, что это значит? Жизнь — это борьба, говорят. А знаешь, кто это сказал?

Я покачала головой: «Не знаю…»

— Это сказал Маркс, Карл Маркс!

Я не понимала, зачем Азим говорит мне все это. Тогда высокие материи, вроде философии и прочего, были мне неинтересны. Лучше бы он говорил еще о луне, о звездах, о небе…

— Джамал, а ты в этом году учиться будешь? — спросил Азим.

Теперь стало понятно, для чего он завел речь об улучшении жизни. Не зная, как ответить, я довольно-таки глупо переспросила:

— Я-то? В этом году?

Азим рассмеялся.

— Именно ты… и именно в этом году.

— Не знаю… Я об этом не думала.

— Когда же ты собираешься думать, если не сейчас? До начала учебного года осталось каких-нибудь десять дней.

Я постаралась собраться с мыслями, понимая, насколько серьезен и самый вопрос и начатый Азимом разговор.

— Времени действительно мало, — согласилась я, но не ответила, буду ли я учиться. «Если начну учиться, как быть с работой? С Азимом почти не придется видеться, я этого не хочу. А что он подумает обо мне, если я не вернусь в школу? А дядя с тетей?» — все это разом промелькнуло в голове.

— Вот и я об этом говорю, — услышала я голос Азима. — Значит, надо решать поскорей.

— Учиться, конечно, хорошо бы. Но как быть с работой? Вы сами понимаете, у дяди семья. Я уже не маленькая, я не могу быть обузой дяде с тетей, я должна им помогать, — рассудительно заявила я, чувствуя, как заныло сердце при мысли о том, что учиться, может, и вправду не придется.

Азим долго молчал, потирая рукой подбородок.

— Это ты права, Джамал. Ежели так… хотя погоди! Как же я забыл? В этом году открывается вечерняя школа рабочей молодежи. — Он вскочил и потянул меня за руку — Ну вот, Джамаш (он впервые назвал меня так ласково), ты и поступишь в вечернюю школу.

Я этому тоже обрадовалась и почти закричала:

— Ну, конечно, поступлю, конечно!

Азим улыбнулся. Сжал мою руку в своей.

— Когда кончишь школу, нужно дальше учиться. Джамал, пойми и это!

Мы стали смотреть в небо. От него глаз нельзя было отвести, честное слово! Луна сияла вовсю, облака лишь кое-где виднелись неровными клочками. Озеро перерезала серебряная лунная дорожка. Подножия гор залиты были холодным светом, а вершины терялись в темноте.

Мы поднялись с места…

Канай отнесся к моему поступлению в школу неодобрительно.

— Бабам ученье ни к чему. Выходят замуж, и вся учеба насмарку. Да и как ты будешь успевать, интересно? На работе никто тебе за твою школу поблажек давать не будет.

Успокаивал он меня так:

— Ну уж ладно, кончай десятый класс, ежели так хочется. И хватит с тебя.

Впрочем, я не особенно прислушивалась к тому, что он говорил. Все это пролетало мимо. Я считала, что Канай вообще не может ничего дельного сказать. Такое услышишь от людей, которые умны, много знают, много видели. А он что. Он не знает и ничтожной частички того, что знает Азим. Вообще они — небо и земля. Смешно даже сравнивать. Все достоинства Каная — его большой рост да густая шевелюра. Тоже богатство!.. Азима он ненавидит. Не знаю уж, с тех ли пор, как они подрались в забое или еще раньше невзлюбил он его, но только ругает он Азима неустанно. Ругает, ругает, как ему не надоест! Если бы мог, наверное, прогнал бы пинками из поселка, да только руки коротки. О том хорошем, что делает Азим, он молчит, как в рот воды набрал. Не желает замечать его успехов. Зато уж если узнает о самой пустяковой ошибке инженера, трещит об этом с утра до вечера, из мухи готов верблюда сделать. Рассказывает встречному и поперечному и сам же смеется, бессовестный. Знает ли об этом Азим? Непонятно. Держится он так, будто ни сном, ни духом ни о чем не ведает. Но Канай, должно быть, не понимает, что болтовня одного дурня не может изменить мнения всех о человеке. Да не понимает и того, что своей болтовней себе же вредит.

Помнится, это было в то утро, когда мы прочли в отделе приказ о назначении Азима начальником участка. Все, ну просто все, говорили, что это правильно. Даже Яковлев, который любил покритиковать Азима: «молодой чересчур, горячий, опыта маловато», снял очки, повертел их в руках и сказал:

— Молодец он, с работой справляется. Я в него верю.

Я очень обрадовалась. Мне хотелось расцеловать Василия Петровича за эти слова. Я улыбнулась, Светлана посмотрела на меня и тоже улыбнулась. Канай стоял у окна, задумчиво щурился на весьма важный и интересный предмет — носок своего ботинка.

— Ну вот, Канай, и новый начальник у нас есть. Теперь тебе по работе больше всего придется иметь дело не с Александром Никитичем, а с товарищем Курмановым. Ты хорошо с ним знаком?

И Яковлев испытующе поглядел на Каная.

Канай, прежде чем ответить, почему-то взглянул на меня.

— Знаем, знаем, — протянул он. — По-моему, Василий Петрович, администрация поступила неправильно. Ошиблась. Молодежь, конечно, надо выдвигать, только не таких, как Курманов. Он того не стоит. Он… он попросту заносчивый петух. «Я здесь единственный настоящий инженер», — вот его мнение о самом себе.

Светлана нахмурилась.

— Но ведь он не говорил тебе, например, что он инженер, а ты всего-навсего техник, верно? Эх, Канай, нехорошо!

В комнате стало тихо. Светлана продолжала:

— Что-то никто из нас не замечал за ним того, о чем ты говоришь. Те, кто с ним вместе работают в горном цеху, уважают его и, наверное, не зря. Такие люди попусту хвалить не станут. Кто же лучше знает, они или ты? Они вместе с ним работают, им видней!

Канай вышел из комнаты — то ли потому, что остался, так сказать, в меньшинстве, то ли потому, что не хотел больше слушать, как хвалят Азима. Уже на пороге он сказал:

— Посмотрим. Не спешите с выводами.

Февраль месяц. Воскресенье. Дядя взял своего старшего и отправился к соседям. Погода прекрасная, снег так и сверкает на солнце. Мы с тетей перебрались на южную половину дома и уселись в коридоре. Тетя что-то шьет для ребятишек на машине, я готовлю уроки. Время от времени тетка перестает строчить и бросает на меня взгляд искоса. Я не обращаю на это особенного внимания, ну, смотрит и пускай себе смотрит, нельзя, что ли, одному человеку поглядеть на другого. Время шло потихоньку-полегоньку, а мы с тетей работали молча. Но вот она посмотрела на меня как-то особенно пристально. Теперь я начала беспокоиться, но не хотела показывать этого и продолжала смотреть в книгу как ни в чем не бывало. Сердце у меня стукнуло сильней… еще… и наконец забилось часто-часто. Что же это? Что у тети на уме? А ведь в последние дни не только она, но и дядя стал какой-то «не такой». Оба они как будто все собираются о чем-то поговорить со мной, но не решаются. Стараются что-то скрыть от меня, я вижу, — мы, девушки, наблюдательны, вы не думайте. Может быть, я в чем-нибудь провинилась? В таких случаях человек начинает чувствовать свои больные места. Тяготятся они мною? Не может быть, не поверю этому. Неужели дядя бросит меня на произвол судьбы? Что я ему сделала? Проклятое, проклятое сиротство… Тут мне стало ужасно жаль себя, я прикусила губу, стараясь удержать слезы, но от этого еще больше захотелось плакать. И я заплакала, выпустив книгу из рук, заплакала сначала потихоньку, а потом и в голос.

Стук машинки прекратился.

— Джамал, Джамалта-ай! — тетя в одну минуту очутилась возле меня и обняла меня. — Что с тобой, родная? Что произошло?

Но я только пуще плакала. Тетя долго уговаривала меня, потом замолчала, прижав свою голову к моей. Немного погодя прошептала:

— Ну, Джакин, в чем же дело?

Я не выдержала:

— Тетя, почему ты все молчишь, что ты от меня скрываешь? И дядя тоже… Почему?

— Перестань-ка, милая, перестань…

Я понемногу успокоилась. Сидела, разглядывала привычный узор нашего старого шиирдака и думала. «Наверное, и Азим не раз плакал вот так же горько, как я. Бедняга!» От этих мыслей становилось и грустней и легче на душе.

Тетя расстелила скатерть и принесла чай. Повертела пиалу в пальцах, отхлебнула чаю и начала:

— Джакин, мы о тебе плохого не думаем, что ты! Но ты уже не маленькая, восемнадцатый год тебе пошел. Для девушки это немало. У меня в восемнадцать лет уж ребенок был. Мы тебе хотим только добра. Если с этими вот пострелятами что случится, — она посмотрела на усевшихся вместе с нами за чай ребятишек, — ну, не дай бог. И ты для нас так же дорога…

Тетя замолчала, будто ждала, что я скажу. Я ничего не сказала.

— Мы не хотим, чтобы в поселке болтали про тебя. О молодых девушках люди любят посудачить, — что ж, как говорится, на чужой роток не накинешь платок, — тут тетя снова замолчала и занялась чаем.

Что же она знает? И почему не хочет сказать мне? Не хочет, это ясно. Боится, что я расстроюсь и стану хуже учиться? Может быть…

— Тетя, а что ты слышала обо мне, скажи?

— Да ничего… — замялась тетя.

Но тут я пристала к ней, как с ножом к горлу.

— Тетечка, зачем скрывать, расскажи, если хочешь помочь и веришь мне. Рано или поздно я все равно узнаю, не от тебя, так от других. Разве это лучше?

Тетя поупиралась еще немного, потом все же рассказала. Закончила она так:

— Родная, ты подумай о своем будущем. Если, не приведи аллах, что случится, если начнут на тебя пальцами показывать, ты всю жизнь потом горя не оберешься. К тому же Азим тебе не пара.

Она сказала то, что я сама себе тысячу раз говорила. Но как ужасно, непереносимо больно было услышать это от другого человека! Я вскочила, убежала в комнату, уткнулась лицом в подушку и тут уж наплакалась как следует.

С этого самого дня я всюду — и дома, и на работе, и на улице — чувствовала себя несвободно, неловко. Казалось, все только и смотрят на меня одну и говорят только обо мне. Единственно, что меня успокаивало немного — это сознание полной моей безгрешности и полной моей правоты.

Азим был такой же, как всегда. Как будто он ничего ни от кого не слышал. Когда мы встречались, он, как выражается моя тетя, дотошно расспрашивал меня о моей учебе, о работе. Расспрашивал, ну, просто, как родной брат, давал советы и ни разу не сказал ничего необычного. Я по-прежнему смотрела на него во все глаза и по-прежнему удивлялась тому, что он, такой молодой, так хорошо знает жизнь и во всем разбирается.

И Азим часто смотрел на меня внимательным и долгим взглядом, выражение которого было для меня, к сожалению, совершенно непонятно. Что в его глазах — дружба, любовь? А что если… О, тогда моему счастью не было бы границ! Но мне сразу же становилось страшно. Ведь, я и вправду неровня ему. За что ему любить меня? За красоту? Да если бы я была красивей всех красавиц, ему одного этого было бы мало. Ему ровня — человек такой же, как он сам, если такой человек есть еще на свете, в чем я, откровенно говоря, сомневаюсь.

А я любила Азима все больше и больше. Надежда не оставляла меня, а от признания удерживала девичья гордость и застенчивость.

3

В последнее время Канай стал необычайно приветлив. Этому удивляюсь не только я, но и все у нас в отделе. Даже его острые злые скулы, кажется, сделались кругленькими, мягкими, а узенькие глазки так и светятся радостью, когда он с кем-нибудь разговаривает.

Ровно в девять мы были в блоке. Канай, как обычно, работал своей рулеткой, отмечал, где брать пробы. Я сидела неподалеку и налаживала карбидку. В дальнем конце блока, наверное, готовились к взрыву: там шумели перфораторы, мелькали неяркие огни. Я уже привыкла к шахте и не оглядывалась с опаской по сторонам, как в первые дни работы. Что скрывать, тогда я здорово трусила. Мне казалось, что все эти страшные нависшие камни только и ждут, когда я подойду поближе, чтобы свалиться мне на голову. Я обливалась холодным потом и тряслась от страха. Все боялась — вдруг завалит выход из блока, что тогда? Я даже не знала, что в блоке есть запасной выход. Когда я брала пробу, то ударяла по камню с опаской, словно могла причинить ему боль. Ударю молотком раз-другой и прислушаюсь. Теперь смешно вспоминать об этом.

— Джамал, иди, начнем отсюда, — позвал Канай.

— Мешочки все захватить?

— Давай.

— А где брезент, у вас?

— Да, да, вот он.

Я встала и, пригнувшись, подошла к нему.

— Сядь, отдохни. Я покурю.

— Нет, агай. Некогда отдыхать, я и так долго сидела… Откуда начинать, с той первой отметки?

— Не спеши. Ты вот что… Скажи, Джамал, почему ты до сих пор называешь меня «агай»? Лучше Канай или Ка… — он не договорил и повернулся ко мне. Выражение лица у него было какое-то виноватое. Я посмотрела на него и почувствовала, как во мне вспыхнула злость… Канай встал и двинулся ко мне. Я отступила. Губы у него задергались, будто он собирался что-то сказать. Нет, не сказал ничего…

Я расстелила брезент и начала брать пробу. Канай вертелся возле меня. Он завернул край брезента и принялся отбрасывать в сторону куски пустой породы. Потом взял мой молоток и несколько раз ударил по тому месту, откуда я брала пробы. Но до конца отметки не дошел.

— Хватит, давай мешок, — сказал он.

Я принесла один мешочек, мы вдвоем уложили в него пробу. Канай продолжал выбирать пустую породу и отбрасывать эти куски в сторону.

— Почему вы это выбрасываете? В книге про такое не говорится, — заикнулась было я, но Канай перебил меня:

— А, книги! По книгам пусть сами ученые работают. Мало ли про что в книгах написано так, а в жизни выходит этак!

Почему он так делает, почему? И это не в первый раз… Не понимаю, право.

Мы вышли из шахты и направились к конторе.

— Курманова теперь в конторе и не увидишь, — сказал вдруг Канай. — С утра до ночи торчит в шахте.

— У него срочная работа. Да он и всегда много времени проводит в шахте, не только теперь.

— И наша Светлана пропадает вместе с ним, — продолжал Канай, как мне послышалось, с особым ударением. — Это неспроста.

— Ну и что? Они же вместе работают, — возразила я. — Мало ли кто с кем на работе вместе… Дело не в этом.

Не знаю, понял ли он, что я хотела этим сказать, но спорить со мной не стал.

— А Светлана к тому же еще не все блоки и выработки знает. Нужно же ей с новым участком познакомиться, привыкнуть к новой работе. Это не так-то просто, хоть она и геолог (примерно с середины прошлого месяца Светлану временно перевели маркшейдером на первый участок. Она ведь раньше, до института, работала техником-маркшейдером).

— Вот я и говорю, — будто оправдываясь, заключил наш разговор Канай.

Долгожданный праздник Первого Мая пришел и прошел. Вечером, словно он только и дожидался, когда кончится торжество, хлынул проливной дождь. А второго числа погода снова была ясная-ясная. Горы сразу зазеленели, легкий прохладный ветерок принес медвяный запах весенних цветов.

Солнце стояло уже высоко, когда мы поднялись на скалу, которую у нас называют «Плечо». Было тихо. Высохшая прошлогодняя трава цеплялась за ноги. Маленькие пестрокрылые птахи спешили спрятаться от нас в зарослях арчи.

Нас было человек пятнадцать ребят и девушек. «Старейшая» у нас Светлана. Она перекинула через руку сползший ей с головы на шею тонкий белый платок и стояла, глубоко дыша и глядя вдаль.

— Сколько же здесь покоя! Никогда не видела ничего подобного, — тихо сказала она.

Я подошла и встала рядом с ней. Мне-то эти места знакомы, но сейчас я по-новому видела их красоту. Горы, горы — окаменевшие волны сказочно великого океана. А на гребнях волн — белая пена вечных снегов…

Азим шагнул вперед, расстегнул ворот рубашки и поднял к небу правую руку.

— Эй-хэ-эй!

«Хэ-эй!.. Э-эй!»

Эхо прокатилось по горам и упало в дальнее ущелье. Зажмурившись крепко, до боли в глазах, слушала я это эхо. А когда открыла глаза (вот странно!) силуэт поднятой вверх руки Азима ярко-белым облаком выделялся на фоне ясного неба. Сам Азим стоял на том же месте…

Мы уселись в кружок и поели. Настоящий той, где хозяевами были все мы, — каждый принес с собой угощенье. Еды было много, были и вино, и водка для ребят. Все развеселились, никому не хотелось возвращаться домой. Особенно шумно вел себя Канай. А Светлана и Азим были сдержаннее всех. Если не присматриваться, можно было бы и не заметить: они веселились вместе со всеми. Но от внимательного взгляда это не ускользнуло бы, особенно от моего. Ведь я ни на минуту не спускала с Азима глаз. Его и Светлану что-то объединяло и вместе с тем отделяло от других, — это я отлично видела, и на душе у маня было нехорошо. Как тогда сказал Канай? «И наша Светлана пропадает вместе с ним»? Это, мол, неспроста. Неспроста, конечно. Но что за этим скрывается? А я все равно не могу подумать о них плохое, — решила я вдруг, и мне снова стало легко.

Мы начали играть в «поймай платок». Во время игры Канай сидел справа от меня. Азим водил и бросил платок мне на плечо, но промахнулся, и платок подхватил Канай. Азим не ожидал этого и был спокоен, а Канай сразу пустился бежать. Азим не догнал его и рассмеялся:

— Не выгорело мое дело!

— А ты и здесь хотел бы только выигрывать? Нет, дорогой, это не то, что карьеру делать!

Подоспевший Канай говорил без тени шутки. Ребята возмущенно зашумели. Мне хотелось вскочить и ударить моего противного начальника. Светлана сидела напротив меня. Будто угадав мое намерение, она посмотрела мне в глаза и покачала головой. Я осталась сидеть. Азим не сказал ни слова и, опустив глаза, сел на свое место. Но игра уже не клеилась. Ребята с участка Азима принялись было высмеивать Каная, но Азим остановил их:

— Бросьте, друзья, зачем затевать ссору. Если у него душа горит, поговорим после.

Всю обратную дорогу Азим и Светлана обсуждали какой-то производственный вопрос, спорили, даже сердились друг на друга. Я толком не поняла, о чем у них шла речь, но, кажется, о каких-то делах на первом участке.

— Ладно, на производственном совещании все решится. Тогда посмотрим, — сказал Азим, прощаясь с нами.

На производственном совещании я не была. В этот день у нас в школе был последний урок. Училось нас по вечерам не так уж много — человек двадцать. Когда прозвенел последний звонок, к нам в класс пришли директор, завуч и все наши учителя. Мы сели, в классе наступила тишина.

— Ну, что ж, снова начнем учиться? — пошутил поднявшийся со своего места директор…

Получилось у нас не собрание, а скорее беседа. Мы расспрашивали преподавателей об экзаменах, — как их будут принимать, кто приедет. Учителя советовали нам готовиться получше, тогда и бояться будет нечего и некого — пусть хоть академики приедут на наши экзамены.

Я сидела немного в стороне ото всех и смотрела в окно. Вдруг мне показалось, что у окна кто-то стоит. Пригляделась — да, верно, стоит какой-то человек. Кто же это? Азим? Зачем он сюда придет? Сердце у меня забилось, но в это время завуч заговорил как раз обо мне:

— Товарищи, среди вас есть единственная девушка. Я хочу задать ей один вопрос, — он потер руки и продолжал:

— Товарищ Каниметова, вы окончили школу. Аттестат у вас в руках…

Кто-то перебил его:

— Насчет аттестата, агай, еще рано говорить! Кто знает, как оно будет…

Все засмеялись, а завуч сказал серьезно:

— Вы должны верить в себя. А чтобы верить, надо хорошо готовиться. Не зря же вы просидели в школе десять лет, верно?

— Верно-то верно…

— Ну так вот, и я хочу спросить, куда ты, дочка, думаешь теперь идти? В какой институт? Да и другие пусть про себя скажут.

Вопрос застиг меня врасплох. Я до сих пор не решила, в какой институт подавать документы. Азим иногда спрашивал меня об этом, когда мы с ним занимались по физике или математике. Я только плечами пожимала: «Не знаю». «А ты подумай, Джамал, — настаивал он. — Подумай сейчас, потом поздно будет. Если попадешь туда, где не понравится, всю жизнь будешь жалеть…» Я встала из-за парты и сказала:

— Не знаю, агай.

— Как не знаешь? До сих пор…

— Чтобы поступить в институт, надо работать, — схитрила я.

— Разве ты не работаешь?

— Работаю, но стажа мне еще не хватает для поступления в институт. Я ведь только год как работаю.

— Это ничего не значит. Кто хорошо учится, того могут принять в институт и без стажа сразу после десятого класса. А ты училась неплохо, да еще год работала. Тебе, чтобы поступить в институт, нужно только желание, — сказал завуч.

— Совершенно верно, — поддержал сто директор.

— Попробую… — неопределенно ответила я и поспешила сесть.

Теперь стали расспрашивать других. Потом учителя пожелали нам успехов, и мы разошлись из школы. Я шла не спеша, и вдруг передо мной как из-под земли вырос Канай. Что ему надо? Я невольно съежилась.

— Ну как, кончили?

— Да. А вы разве сами не видите?

Он пошел рядом со мной. Несколько раз пытался подойти ко мне совсем близко, но я сразу же отступала на обочину, и он вынужден был, как говорится, соблюдать дистанцию. Я не знала, что у него было на уме. Когда мы подошли к почте, я сказала:

— Агай, вы, кажется, прошли, вам туда, — и показала на мощенное булыжником шоссе.

— Джамал, а можно мне тебя немного проводить?

— Спасибо, я привыкла ходить одна.

— Мне надо тебе кое-что сказать.

— Говорите здесь, я слушаю.

Мы стояли возле самого фонаря. Канай смотрел на меня, как будто онемев.

— Говорите. Что вы хотели мне сказать? — повторила я и скрестила руки на груди.

— Джамал… Джамал, я тебя люблю.

— Любите? Ха…

— Почему ты смеешься?

— А почему бы мне не смеяться?

— Да, я тебя полюбил давно, еще раньше, чем Азим. Но…

— Канай (я впервые назвала его по имени), ты непонятный человек. И говоришь чепуху… Азим никогда не говорил мне, что любит меня. И что значит твое «но»? Если ты вправду любишь, то почему целый год молчал? Разве тебе кто-нибудь мешал?

— Да, Азим мешал мне везде — и на работе, и в любви. Я его ненавижу. Но теперь все, я своего добился. Нам никто больше мешать не будет, Джамал.

Он приблизился ко мне, я отступила. Канай побледнел, и глаза у него погасли.

«Я своего добился…» Чего добился? Мне больше не хотелось стоять и слушать Каная. Я повернулась и пошла прочь. Он меня не преследовал.

Я вспомнила прошлое. Нет, он не любит. Другое у него на уме. Тьфу!

Дядя и тетя поджидали меня, ребятишки уже спали.

— Чего ты так запоздала, родная, ты ведь ушла сегодня рано? — спросила тетя.

— У нас сегодня был последний урок, тетечка, а потом еще собрание, — ответила я и положила на окно свои книги.

— А-а… дядя твой тоже только что пришел. И у них собрание было. А ты почему такая бледная, детка? У тебя ничего не болит?

— Нет, нет, это просто так.

Но тетя взяла свою бархатную безрукавку и набросила мне на плечи.

— Погрейся-ка. Погода сегодня холодная.

— Да, погода не из теплых, — подхватил дядя. — Смотри, как бы наша дочка не простудилась. Налей ей горячего чаю.

Я присела рядом с ним. После ужина тетя заговорила:

— А ты бы рассказал, что у вас на собрании было, раз оно такое длинное.

— Ничуть не длинное. Судьбу человека не так просто решить. Вопрос разбирали важный.

— Какой вопрос, дядя? — быстро спросила я и с нетерпением ждала ответа.

— О качестве руды.

— На каком участке?

— На первом…

Больше я ни о чем не спрашивала. Все стало понятно. Вот почему Светлана и Азим целыми днями не выходили из шахты. Вот о чем они спорили.

«Неспроста»… Да, неспроста… Я ушла в горницу и легла. Дядя с тетей продолжали разговаривать, мне было слышно все от слова до слова.

— Какое же у нее оказалось качество?

— Э, да разве ты это поймешь!

— Не поймешь, не поймешь! А ты объясни, на то ты и мужчина.

— Ну, ладно. В общем, с тех пор, как наш молодой инженер стал начальником участка, качество руды снизилось, понятно? А процент, по данным геологов, должен быть высоким.

— А как это?..

— Ну вот тебе! Я же сказал, обеднела руда, меньше в ней полезного.

— А-а…

— Словом, плохо ему придется.

— Кому?

— Да парню этому. И еще…

— А кто этот парень? — перебила тетя.

— Фу ты, да «инженер-бала»!

— А-а, вот кому! Азиму…

Они перешли на шепот.

— Что же они сказали?

— А что говорить? Снимут, наверное, его с работы. И девушку-маркшейдера тоже… Они оба ничего не могли доказать. А парень хороший. Это все по молодости у него получилось. Не был раньше на такой работе. При старом начальнике участка все было в порядке, то и дело премии получали. А Канай тогда говорил…

Шепот стал таким тихим, что я только расслышала:

— Оказывается, он верно говорил…

Я не могла уснуть, лежала и комкала одеяло. В ушах звучал противный голос Каная: «Я его ненавижу… Я своего добился…» Добился своего… Как? Я думала, думала, но так и не нашла ответа на этот вопрос.

На время экзаменов нам должны были дать отпуск. Наутро я зашла в контору узнать, есть ли уже приказ.

— Подождите немного, — сказала девушка-секретарь. — Чтобы сразу все уж оформить…

— Что «все»?

Я не хотела мешаться в конторе и вышла. Присела на скамеечке в тени. К себе в отдел не пошла — не хотелось встречаться с Канаем. Ждать мне пришлось недолго. Секретарша постучала в окно:

— Каниметова, заходите! Приказ готов.

Я — бегом в контору. Девушка дала мне экземпляр приказа, я пробежала его глазами и сразу поняла, что дядя говорил правду. Так вот, значит, как… Я стояла, держа приказ в руке и растерянно смотрела в окно. Возле эстакады показался Азим. Он был без шапки, ветер растрепал ему волосы. Он немного постоял на бугре, опустил голову и медленно пошел к конторе. Неприкаянный — показалось мне, и защемило сердце от жалости. Не могу я сейчас видеть его. Бросилась к дверям, отворила… и на пороге столкнулась с Азимом. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, потом Азим улыбнулся как ни в чем не бывало и протянул мне руку:

— Ну как, Джамал? Сдашь экзамены, а?

— Да-а, наверное… — машинально ответила я, не сводя с него глаз.

— Когда отпуск-то начинается? — опросил Азим.

— Отпуск, говорите? — переспросила я и заглянула в приказ, — ведь я даже не успела прочесть в нем то, что касалось меня.

— О, уже приказ есть? Скоро, скоро… Ну-ка… — он протянул руку за бумагой.

Мне так не хотелось отдавать ему эту бумажку, но делать было нечего. Отвернувшись, я передала Азиму приказ.

— Приказ номер двадцать девять… — начал он громко, но тут же замолк и дальше читал уже про себя. Прочел, задумался. Поднял вверх брови.

— Ну что ж, за то, что руки натворили, шея отвечает.

— Но ведь вы не виноваты.

— Мы со Светланой то же говорили. Но факты упрямая вещь. Никуда не денешься.

Азим вернул мне приказ и вышел вместе со мной на улицу. Он даже не заглянул в контору.

— Ну я-то ладно, а вот со Светланой несправедливо поступили, зря ей выговор вынесли. Да еще строгий. За что? Но этим дело не кончится. Надо еще подумать, — насупился он. — Но рано или поздно справедливость восторжествует, Джамал…

Азим не опоздал. Как сказал, так и пришел. Мы уселись на последнюю парту в большом классе, у самого окна.

— Ну, Джамаш, ты написала? Что тебе было непонятно?

Я сидела ближе к окошку и оттого лицо Азима было мне видно особенно хорошо. Он похудел. Волнистые волосы И тонкие брови у него угольно-черные, — то ли они кажутся такими из-за худобы, то ли в их краях все такие чернявые, не знаю. Лоб у него большой, без единой морщинки, глаза спокойные.

— Да что ты так уставилась на меня, Джамаш? — слышу я вопрос Азима. — Говори же, что тебе неясно?

Я готовилась к последнему экзамену по физике! Азим помогал мне, как и по другим предметам — особенно по Химии и математике. Я перелистала книгу.

— Мм… правило Максвелла… Это понятно… — я листала дальше. Последний раздел — ядерная физика. Тут я задержалась. Азим сел поближе ко мне, просмотрел заглавия параграфов и начал объяснять, как всегда, просто и понятно, изредка поглядывая на меня. Он сразу замечает, понимаю я или нет. Если я начинаю часто мигать и прикусываю нижнюю губу, он, ни слова не говоря, идет к доске и пишет формулы, подробно растолковывая их — должно быть, не только по моему учебнику, но и по другим, знакомым ему книгам. Он вообще удивительно много знает и обо всем умеет рассказать — о музыке, о литературе, о науке и технике. С любым человеком найдет общий язык.

Азим объясняет мне, и я начинаю верить в свои силы. Если я и не все знаю одинаково хорошо, то уж по любому билету что-то могу сказать. То, что казалось необычайно сложным и непонятным, стало просто и ясно, будто Азим подкрутил какие-то винтики у меня в голове. А я его даже не поблагодарила.

Сколько доброго сделал он для меня с тех пор, как я начала работать. Помогал и в работе и в учебе, был внимателен, давал советы. Я мало и редко благодарила его. Он этого не любил. При встречах расспрашивал меня о делах, о том, как я учусь, как мое здоровье, как относятся ко мне дома, не обижают ли. Я ничего не скрывала… кроме моей любви к нему. Но мне казалось, он все понимает без слов, — ведь он огорчался тем, чем огорчалась я, и радовался тому, чему я радовалась.

Ну, а у него разве не бывает успехов и поражений? Разве его ничто не заботит? Да зачем далеко ходить — неужели последние события не задели его за живое? Не знаю, во всяком случае, он никак этого не показывает. Лицо у него по-прежнему светлое, он по-прежнему приветлив. Работает он на прежнем своем месте — начальником смены первого участка.

— Я… — начала я, но запнулась. Дальше нужно было произнести имя Азима, а я не могла решиться. По правде сказать, я очень застенчивая.

— Ну что, Джамаш, — Азим присел на ближайшую парту и посмотрел на меня.

— Вы сейчас очень мучаетесь? — решилась спросить я.

— Пока дела плохи, но ведь наладятся…

— Я до сих пор не поняла, в чем же заключалась ваша вина. Почему вас…

Тень заботы легла на лицо Азима. Я впервые увидела, что он нахмурился и прикусил нижнюю губу. Но выражение лица оставалось уверенным и решительным, а глаза все также смеялись.

— Моя вина?.. Да что о ней говорить! Я будто бы способствовал снижению качества руды. Но об этом подробно написано в газете, в статье Каная. Вот она, — Азим достал из нагрудного кармана свернутый в несколько раз номер нашей газеты «Рабочий», развернул его на второй странице и показал мне статью «Результат безответственности и невежества». Довольно большая статья, подписанная: «Участковый геолог К. Асанбеков».

«Канай здорово потрудился», — подумала я. В статье приводилось множество цифр и доказательств. «Полезное содержание добываемой руды по сравнению с плановым снизилось с десяти до семи процентов. В результате этого страна недополучила десятки тонн ценного сырья. Себестоимость тонны руды повысилась по сравнению с первым кварталом на четыре рубля шестьдесят девять копеек…» И дальше: «Причиной вышеперечисленных недостатков является безответственность товарища Курманова…» — Я поморщилась — как можно дойти да такого? — «Безответственность Курманова на производстве, его беспринципность не только принесли вред предприятию, но и вызвали недовольство среди шахтеров и других работников рудника…»

Дальше я не читала подробно, только пробежала глазами.

— Ну как, Джамаш? Неплохо написано?

— И как только могут публиковать подобные статьи? Надо сначала разобраться.

— Так ведь разбирались. Цифры в статье приведены верные, а высказывать свои мысли имеет право каждый… Скоро вот будто бы приедет представитель райкома…

Азим, опустив голову, что-то чертил пальцем на крышке парты.

— А какое сейчас качество руды?

— Хорошее. То-то и загадка. Разработки ведутся так же, как и в прошлые месяцы. «Все наделало твое предложение», — говорили они. Но до сих пор от него никто не отказался. Мы идем по многоступенчатым уступам по-прежнему. А выходит гораздо производительнее, чем раньше.

— Я тоже не понимаю. Но нет ли за всем этим чьего-то преступления? — я не решилась назвать имя Каная.

— Кто же мог его совершить? Светлана проверила все замеры, все они правильные. А геологические разрезы… Лабораторные показатели… Да нет, и в них нет ничего подозрительного. Вот ежели ты совершила преступление, пробы брала неправильно, — засмеялся Азим.

«Пробы брала неправильно…» Сердце отчего-то кольнуло, я вспомнила прошедшие дни.

Кажется, Канай говорил обо мне с дядей. Не знаю, что дядя думает по этому поводу. Изредка он говорит: «Хороший, крепкий парень, да только вот…»

Он не заканчивает свою мысль, но мне кажется, что все это имеет отношение ко мне…

Как-то раз я собиралась мыть голову и расчесывала волосы. Пришел с работы дядя.

— На-ка вот, — сказал он и протянул тете пачку денег. — Трать на что хочешь.

Голос у него был веселый. Тетя взяла деньги.

— Батюшки, это еще откуда? Да как много, а до зарплаты еще времени порядочно… — она вопросительно поглядела на дядю.

— Сначала взяла, а потом спрашиваешь, откуда!

— Как не спросить, может, ты кого ограбил!

— Ну и шутки у тебя! Не бойся, никого не ограбил. Это премия за прошедший месяц. Вернее было бы сказать, что из-за того шалопая мы целых два месяца были «ограблены».

Дядя вошел в комнату.

Непонятно было, обрадовалась тетя или рассердилась. Она посмотрела на меня — Мне показалось, с жалостью, нахмурилась и тоже ушла в комнату. Я уже не расчесывала волос, гребень валялся на земле. Очень удивил меня дядя. До сих пор я ни разу не видела его обозленным, не слышала, чтобы он сказал хоть одно грубое слово. Навеселе он? Нет, он ведь не пьет… Во всяком случае, говорил он так, будто обращался ко мне, имел в виду меня.

«Азим… Шалопай?» У меня пересохло в горле от волнения. Из комнаты доносились голоса дяди и тети.

— Что с тобой случилось? Не понимаешь, что ли…

— Она еще ребенок. Надо же это понять! А он мальчишка, мальчишка. Дело не в наружности и не в образовании. Он чужак, вот в чем дело. Канай в тысячу раз лучше его…

Я заткнула уши обеими руками, долго сидела и смотрела в землю. Не могла собраться с мыслями. Спустились сумерки. Я вскочила и побежала к поселку.

Я не знала, куда и к кому я бегу без оглядки. Я знала только, что над головой у меня небо, а под ногами земля. Я хотела найти правду такую же чистую, как небо, такую же сильную, как земля.

Вот и поселок. Контора закрыта. Я бросилась к дому с раскрытыми окнами, стоящему немного на отшибе. Там жила Светлана. Я вошла. Светлана была одна, сидела и читала. Увидев меня, поднялась и шагнула навстречу.

— Джамал, у тебя что-нибудь случилось? — спросила она немного испуганно.

— Нет, ничего. Я… я просто так, — все, еще задыхаясь от быстрого бега, ответила я, завела руки за спину и прислонилась к притолоке. Хотела улыбнуться, но не смогла. Светлана подошла ко мне близко-близко и заглянула в глаза.

— Нет, Джамаш, ты не просто так пришла, ты что-то узнала. Садись-ка, — и она пододвинула мне стул.

Озираясь, точно перепуганный жеребенок, я села рядом с нею. На столе горела лампа, накрытая поверх абажура белым платком. Светлана налила в стакан холодного чаю.

— Ты, по-моему, устала, на, выпей.

Я послушно проглотила чай. Глянула в небольшое четырехугольное зеркало, которое стояло тут же, на столе, и сама себя испугалась: волосы растрепаны, губы дрожат, ноздри раздуваются… Светлана пригладила мне волосы.

— Ну, Джамал, расскажи все-таки, что произошло, — попросила она. — Опять с Канаем что-нибудь?

Ее голос придал мне храбрости.

— Да, с ним… Света, может, я ошибаюсь, ты помоги мне. По-моему, это он…

— Что «это он»? Говори все до конца. Хочет умыкнуть тебя? Преследует?

— Нет, нет…

— Но что же тогда?

— Света, ни ты, ни Азим не виноваты, вы страдаете понапрасну.

— Джамал, я действительно ничего не понимаю. Все это дело прошлое, зачем его вспоминать. Мы получили по заслугам. Ты бы лучше…

— Нет, ты ошибаешься, Света, это совсем не прошлое дело. Оно не устарело, из-за этого я к тебе и пришла. Когда дело идет о чести человека, не может быть речи насчет прошлого и так далее.

Светлана вздернула брови.

— Вот как! Ну что ж, может быть…

— Света, наверное, я неправильно поступила, что молчала до сих пор и сама никак не могла разгадать загадку. Скажи, пожалуйста, качество руды зависит от того, как брать пробу или нет?

— Как это?

— А так! Если, например, брать не по тем правилам, что в книге написаны, а по-другому, как захочешь?

— Вот тебе и раз! Что это значит «как захочешь?» Для кого же тогда печатаются правила?

Я не слышала, что она еще говорила. Как будто в ответ на ее вопрос прозвучал у меня в ушах голос Каная: «А, книги! По книгам пусть сами ученые работают. Мало ли про что в книгах написано так, а в жизни выходит этак! Кому охота таскать на спине лишний груз!»

Но ведь таскал же он раньше этот «лишний груз»! И потом, когда Азима сняли с работы, груз этот опять перестал для него быть лишним…

Я сжала голову руками и еще раз обдумала все. Понятно, теперь все понятно. Не знаю, то ли от радости, то ли от злости я заплакала и, плача, рассказала Светлане обо всем, что я наблюдала во время работы с Канаем. Она слушала так, будто ее не касалось то, о чем я говорю, только ее тонкие брови то сдвигались к переносице, то снова расходились. Когда я кончила, она быстро поднялась со стула и обняла меня.

— Спасибо, Джамаш, теперь все ясно. Канай специально… — Светлана широко раскрыла свои зеленоватые глаза. Взяла меня за руку.

— Пойдем, Джамаш, пойдем к Азиму. Ведь завтра партийное собрание, открытое собрание первичной организации. Будут разбирать его дело…

Я улыбнулась.

— Пошли, Света!

На другой день после собрания итоги «дела Азима» молниеносно стали известны всему поселку. Те, кто плохо относился к Азиму, внезапно потеряли всякий интерес к нему, как будто исполнилось их сокровенное желание. Короче говоря, они теперь молчали в тряпочку. Шахтеры первого участка, да и не только они одни, радовались такому решению «загадочного дела» и на чем свет ругали негодника Каная, способного на подлость ради своих мелких личных интересов.

Дядя ходил как виноватый и не смел мне слова сказать. А тетя (не лучше ли мне называть ее матерью?) радовалась. То и дело она гладила меня по голове, ласково улыбаясь, — и без слов ясно было, что она от души желает мне радости и счастья…

Как-то я пришла домой и крепко обняла тетю.

— Тетечка, хочешь, я тебе что-то скажу?

Тетя, не выпуская из рук моих плеч, с улыбкой кивнула и утвердительно прикрыла глаза.

— Азима назначили главным инженером рудника.

— Кто тебе это сказал?

— Светлана.

— Какая, это та русская девушка?

— Да.

— Ну, дай бог ей силы… Скажи, Джамал, Азим за тобой ухаживает? Дядя говорил об этом.

— Да ну, тетечка… Какое там…

— Ладно, скажи тогда, ты с Азимом видишься? — помогла мне тетя.

Я смутилась оттого, что она назвала его по имени. Не «инженер-бала» или «тот парень», как обычно, а по имени — будто своего, близкого человека.

— Да, вижусь, мы встречаемся. Тетя… знаешь… он говорит, что к новой работе приступит после отпуска. Говорит: увольняйся с работы, поедем вместе…

— Поедем вместе? — перебила меня тетя. В глазах у нее были и радость и жалость ко мне.

— Да, тетя. Во Фрунзе. Он хочет, чтобы я поступила учиться.

— А-а, учиться! — тетя покачала головой.

Мы с тетей понимаем друг друга без слов…

Прошло всего три дня после нашего с тетей разговора. Раннее утро, я еще крепко сплю.

— Джамал… Джамаш… — будят меня.

— А?

— Вставай, Азим уже здесь. Машина ждет. Вставай, милая, — ласково говорит тетя.

Я просыпаюсь мгновенно, вскакиваю и начинаю поспешно одеваться. Утро еще только занимается, в комнате сумрачно. Тетя вышла в переднюю. Я быстро осматриваю собранные накануне вещи — все в порядке. Выхожу в переднюю комнату, там дядя разговаривает с Азимом.

— Ты, дорогой, старое не поминай, — говорил дядя Азиму, но мне показалось, что слова эти обращены и ко мне. Я резко захлопнула дверь и осталась во внутренней комнате.

— Джамал, Джама-ал! — послышался из кухни тетин голос. — Встала ли ты, наконец? Иди умываться.

Тогда я отворила дверь и прошла мимо Азима и дяди, сделав вид, что не замечаю их. Едва брезжил рассвет, и утренняя звезда еще не скрылась за горой Боз-Ала. Как красиво мерцает ее свет!.. Прохладно, тихо и так хорошо вокруг! Неужели я навсегда расстаюсь с этими краями? И как-то меня встретит новое место? Мне становится страшно. Зачем только я родилась девочкой? Девочке куда труднее жить…

Из дому выходит тетя и трогает меня за плечо.

— Пора, родная. Идем, чай уже вскипел.

Мы выпили чаю все вместе. Дядя с Азимом первые вышли за дверь, мы с тетей остались в комнате. Я перецеловала крепко спящих ребятишек, с порога оглянулась, посмотрела на них еще раз на прощанье…

Тетя плакала, обнимая меня, у дяди на глазах тоже навернулись слезы. В который уже раз они повторяли мне, чтобы я была твердой, терпеливой, который раз желали счастья и успеха…

Теплый фрунзенский вечер приветливо встретил нас. Моему счастью не было границ. Сбылось все, о чем я думала, чего так страстно желала. Азим рядом со мной, он весел и здоров. Чего мне еще нужно? Чтобы он сказал мне, что любит, любит только меня одну? Нет. Это, мне кажется, было бы лишним. Разве все его поведение по отношению, ко мне, с самой первой нашей встречи, не говорило о любви, о чистой, светлой любви?

Но время идет, и уверенность покидает меня, на сердце становится тревожно. «Когда же, когда ты раскроешь свою тайну мне, Азим? Не мучай меня, обними и поцелуй…»

И это последнее мое желание исполнилось. Он обнял меня. И поцеловал. Только…

Вот как это было.

На другое утро после приезда во Фрунзе мы вместе пошли в политехнический институт. Азим помог мне сдать документы, потом мы вышли на улицу. Когда спускались по лестнице, я держала Азима за руку.

— Джакин, давай немного постоим, — сказал он вдруг. — Должен прийти один человек. Подождем, ладно?

Я рассмеялась, пригладила Азиму волосы на лбу, растрепавшиеся от ветра, и посмотрела ему в лицо. Какое-то странное, двойственное чувство владело мной: мне хотелось обнять Азима и в то же время я не могла преодолеть свою застенчивость и сделать это. И почему, почему я не поддалась чувству? Азим смотрел мне в лицо, не отрываясь. Смотрел все тем же своим непонятным ласковым взглядом… В это время к нам подошла какая-то девушка.

— Здравствуйте, — сказал она тоном человека давно и близко знакомого и протянула руку Азиму, а потом и мне.

Она была красива. Большие, черные, как смородина, глаза будто сами смеялись. И мне вдруг стало так тревожно, так защемило сердце.

— Если не ошибаюсь, это Джамал? — улыбнулась девушка.

Азим тоже улыбнулся и кивнул головой — «да».

Я молчала.

Девушка снова взяла меня за руку.

— Милая Джамаш, ну как ты теперь? Школу кончила успешно, правда? Азим-агай много писал о тебе, хорошо, что ты приехала…

Я молчала.

Азим шагнул вперед.

— Джамал, милая, познакомься — это моя невеста Зыйнаш.

Зыйнаш… Это имя стрелой вонзилось мне в сердце. И сердце словно остановилось, стало холодно, потемнело в глазах. «Это моя невеста Зыйнаш». Слова Азима прилетели откуда-то издалека, эхом донеслись с высоких вершин Ала-Тоо.

Ледяная вода пролилась на пламя моей любви, на мои мечты, на мою нежность. Нет больше моего счастья.

Я не помню, назвала ли я свое имя, протянула ли руку. Я словно окаменела.

— Джамал, — заговорил со мной Азим, И обнял, да, обнял меня. — Вот, Джакин, и пришло время нам расстаться. Ты помнишь нашу первую встречу? Я тогда смотрел на тебя, слушал, что ты говорила, и у меня появилась одна мысль, одна цель. Это касалось тебя, только тебя. Верь мне, Джамал, я думал о тебе и о твоем будущем. Я старался сделать все, что мог. Не знаю, удалось ли мне добиться своей цели, воплотится ли она в жизнь до конца. Ты еще ребенок, Джамал, вся жизнь у тебя впереди. Тебе нужно много и терпеливо учиться. Будь счастлива, Джамал и… прощай — и он поцеловал меня в лоб. Поцеловал в первый и последний раз.

Они ушли вдвоем с этой девушкой. Я повернулась и вошла в здание института. Обхватив голову обеими руками, я поднималась по лестнице. Вот она кончилась, я стояла на площадке, и весь город открылся передо мной. Но я не замечала ни прямых улиц, ни парков, ни красивых домов, утонувших в зелени. Я видела только их двоих, уходящих все дальше от меня. Я плакала. Горячие слезы текли по лицу и капали мне на грудь.

С тех пор прошло пять лет, ровно пять лет. Я получила высшее образование, стала геологом. Вот и диплом у меня в руках. Говорят, я первая из киргизских женщин получила такой диплом.

«Кому же я обязана всем этим, перед кем в долгу? — думаю я. — Только перед Азимом, конечно! Если бы не он, кто знает, кем бы я была до сих пор и где бы я была?» Я стою на том самом месте, где мы расстались с Азимом и смотрю в ту сторону, куда он тогда ушел. Если бы сейчас он вдруг пришел сюда… я обняла бы его и расцеловала, как брата. «Я оправдала твое доверие. Твои труды не пропали даром», — сказала бы я ему.

Я и сейчас люблю Азима. В десять, в тысячу раз больше, чем раньше, я люблю его настоящей большой любовью. Он и его слова всегда со мной — в горести и в радости. Это неугасимый огонь, неиссякающая надежда моей жизни.

Где он теперь?

Вспоминает ли он обо мне?

Знал ли он тогда, что я люблю его?..

Перевод Л. Лебедевой.