Повести небесных гор

К. Джантошев МОЯ СУДЬБА

«Милая доченька! Нет у тебя ни братьев, ни сестренок, одна ты у нас. Ты — наш солнечный свет. На склоне лет для нас ты лучшее лекарство от всех недугов. Ты — замена сына, помогающая нести тяжкий груз лет. Ведь недаром считают, что если дитя хорошее, то и для родителей нет разницы между сыном и дочкой. «Плохая дочь все же поможет перейти хребет, а плохой сын — распутье», — говорит народ. Ты живешь среди людей, они не дадут погибнуть тебе. Но не думай, что наше замечательное счастливое время все даст тебе готовеньким. Получи знания, дочка! «Сильный кулаком побеждает одного человека, а знающий — тысячу», — это говорили еще наши предки. Не прислушивайся к соблазнительным, сладким словам, учись, старайся стать хорошим человеком. «Друг говорит резко, а враг сладко». Старайся различать недругов от друзей. Куда бы ты ни поехала учиться, твои родители всегда постараются помочь. Получи специальность, потом уж, семь раз отмерив, устраивай свою жизнь…»

Так поучали меня родители, когда я пошла в первый класс. Не удивляйтесь, что они говорили со мной, как со взрослой: мне уже было девять лет. В тот год, когда надо было начинать учиться, я заболела и пролежала до весны. Пошла со следующей осени. А девятилетняя девочка у нас считается почти уже взрослой.

Как бы то ни было, а, послушав советы и наставления родителей и родичей, я училась прилежно! Седьмой класс закончила на отлично. На выпускном вечере мне аплодировали и преподаватели, и родители.

Итак, я окончила семь классов и, гордо держа нос кверху, начала наряжаться в узбекские шелковые платья. Ведь мне было уже полных шестнадцать лет!

Вот тут-то и начали цепляться ко мне всякие беды.

Начиналось все со сладких речей:

— Аали, Назгуль! «Соль отдай тому, кто понимает ее вкус, а девушку тому, кто ее ищет», — говорят в народе. Мы знаем, что наш сын будет неплохим джигитом. Верим и в то, что ваша Гульзат станет неплохим человеком. Пусть вы — коммунисты, но есть законы наших предков. И никто их не отменял. Пусть мы не можем, как в давние времена баи и манапы, обмениваться при сватовстве отарами овец, десятками верблюдов, стадами коров и косяками лошадей. Но все же древние обычаи и привычки стариков не были такими уж плохими. Так давайте же помолимся за совместную счастливую жизнь наших детей… Давайте скажем: «Через наших детей будем дружными, не жалея жизни, породнимся».

О, сколько подобных красноречивых и, казалось, душевных разговоров велось в нашем доме! И откуда только брались эти бесчисленные сваты и свахи!

Но и почтенные люди не обходили наш двор.

— Дорогой Аали! Отдай мне Гульзат в дочери. Пусть вместе с сыном станет она моим дитятею. Не одену я рваного на Гульзат, не заставлю делать тяжелую работу. А если не сдержу своего слова, быть мне в сырой земле! Если сын сердито посмотрит на нее, а не то, что руку поднимет, — не сын он тогда мне, — точил мед председатель колхоза Арзыбай, кланяясь моему отцу чуть не до земли.

Отец отмалчивался, не говорил ни да, ни нет.

А многие молодки не давали мне прохода, все уговаривали выйти замуж, сладкими словами расписывали радости замужней жизни. Я со смехом отнекивалась — мне хотелось учиться дальше.

Но ни родителей, ни меня не оставляли в покое. Мы не знали, что и придумать, как спастись.

В нашем аиле были свои законы. Стоило пойти разговору: «Дочь такого-то — красавица, уже подросла», как сразу решали: «Нельзя упускать ее!» И не только аильные джигиты, но и люди постарше не спускали с нее глаз, присматривали днем и ночью, будто она могла незаметно убежать в другой аил. Если молодые мечтали о красивой жене, то старики — о красивой снохе. И все засылали сватов.

В конце концов, родители, уставшие от бесконечных разговоров и намеков, решили отправить меня подальше. Я согласилась с большой радостью.

В один прекрасный день (будь он проклят!) собралась я в Ош. Там жил мой дядя по материнской линии, который обещал помочь устроиться в школу-интернат. В этот же день собрался в город на отцовской «Волге» и Капар, сын председателя. Не подозревавшая ничего плохого, я поехала с ним.

Несколько дней назад Капар прислал целую тетрадь стихов, обращенных ко мне. Я ничего не ответила.

Только машина миновала последний дувал аила, как Капар пересел ко мне на заднее сиденье. Он был серьезен и важен. Словно окаменевший, сидел он рядом и без единого слова таращил на меня глаза. Только порою так тяжело вздыхал, что, казалось, вот-вот из него хлынет огненная лава. Сейчас мне смешно, а тогда он вдруг показался мне несчастным и жалким… Неожиданно Капар, не глядя на меня, запел:

Так он славословил меня до самого Оша. И откуда что бралось!

И опять мне сейчас смешно, а тогда… Может, оттого, что я никогда не ездила на «Волге», да еще бок о бок с джигитом, или от льстивых песен Капара, но только голова у меня начала кружиться. Удивляться нечему — мне было всего-навсего шестнадцать лет.

Как бы то ни было, а стала я покорнее ягненка. Раньше бывало — ни одна из дженге не могла увести меня в сторону, а с Капаром я пошла даже в столовую. Затем мы поехали к дяде. Его не оказалось дома — был в командировке. В облоно пошли втроем: я, Капар и жена дяди. Но и тут не повезло, заведующий был в отъезде. Сказали, что прилетит на другой день.

Вернулись домой. За пловом и чаем тетя, не умолкая, все расспрашивала, как я живу, да хвалила мою красоту. А я нахваливала Капара. Тетя заставила его петь. Ушел он поздно. Тетя даже хотела оставить Капара ночевать, но, наверное, побоялась дяди, ничего не сказала…

Капар и его песни, видимо, понравились тете, и она в тот вечер долго еще говорила о нем, повторяла слова из его песен, разъясняла мне их скрытый смысл. В общем, старалась просветить меня…

Когда мы, потушив свет, легли спать, вдруг послышалось пение Капара. Мы встали, тихонько открыли окно и выглянули. Капар сидел на спиленном старом тополе около окна и распевал свои песенки. Кажется, он заметил, что мы подслушиваем, и залился пуще прежнего…

Тетя послушала, послушала и вздохнула:

— Эх, Гульзат, Гульзат! Дитя ты еще… истинное дитя… Если б на твоем месте была я, то ради такого джигита принесла бы в жертву себя, — сказала она и направилась к кровати. И я легла. Но заснуть не могла.

разливался под окном Капар. Хотя бы замолчал или ушел! Нет же, сидит и сидит, как приклеенный.

Раз пять подходила я к окну и подолгу смотрела на Капара. Перед рассветом тетя поднялась, посмотрела в окно, а потом вернулась, легла и неожиданно ущипнула меня. Она, наверное, подумала, что я бесчувственная, сплю. А у меня ни одна ресничка не спала!

Будто соловей, пропевший всю ночь, Капар перед рассветом притих. Я тихонько выглянула в окно. Он сидел на том же месте. Лицо усталое, бледное — это, видно, от бессонницы. С жалостью я смотрела на несчастного.

Утром он пришел к нам. Я сделала вид, что ничего не знаю о ночном пении. Тетя встретила его очень приветливо. Капар сразу преобразился, так что нельзя было и подумать, будто он провел ночь без сна. Тетя хотела сходить в магазин, но он взял у нее сумку и побежал сам. Вернулся с целой кучей покупок и подарков.

Наверно, Капар очень уж понравился тете. Она просто крутилась вокруг него, оказывала всяческие знаки внимания. Порой мне казалось, что вот она бросит дядю и сбежит с ним! Я даже начала ревновать, несколько раз порывалась одернуть тетю, напомнить ей о ее годах.

— Где же ты ночевал? — сладким голоском спросила тетя, поправляя падавшие на лоб волосы Капара. Мое сердце словно ножом резанули.

— Кто же мог меня приютить, милая тетушка, когда девушка не пригласила даже в дом… Всю ночь с соловьями пропел песни, — ответил Капар.

Тетя вдруг так смутилась, что сбежала на кухню. А я опустила голову и принялась рассматривать пальцы.

— Милая Гульзат! — произнес Капар и, схватив мои руки, притянул к себе. В ушах у меня загудело, в глазах померк свет.

— Вот что значит настоящая любовь! — пропела тетя у меня под ухом.

И когда только она вернулась из кухни?! Капар вдруг обнял меня и поцеловал. Мне показалось, что земля поплыла под ногами…

А тетка все говорила и говорила, не уставая, нахваливала Капара. Я и не заметила, как выговорила: «Согласна».

Все! Ловушка захлопнулась!

Как все это случилось, я так и не могла понять. Ведь совсем недавно, когда Капар подсылал людей, я только задирала нос. А тут вдруг превратилась в ястреба, который послушно сел на руку охотника. Но долго я голову не ломала, отнесла на счет «веления судьбы». Что, мол, я могу делать против судьбы…

Так и пропала Гульзат… Не только ученье, но и стареньких родителей, которые взлелеяли меня, забыла…

Любимым Гульзат оказался лучший из аильных джигитов Капар… Свекор — председатель колхоза Арзыбай… Вошла в большой белый дом… Я могла похвастаться перед гордыми девушками и джигитами своим мужем, своим счастьем.

Я размечталась…

Свадьба наша будет на удивление всем колхозникам.

Затем… затем учиться. Но только учиться я буду не одна, а вместе с Капаром. «Если гора, на которой стоишь, высока, то и камень, кинутый тобой, полетит далеко».

Неужели нам будет трудно учиться? Мы с Капаром закончим учебу, играючи. Ведь это так легко!..

— И ты будешь учиться, и я с тобой! — заверил Капар мимоходом. Он купил мне белое шелковое платье, бешмет из черного бархата, лакированные сапожки и, вынаряженная, вернулась я в аил на блестящей «Волге». Свекор Арзыбай с двумя аксакалами пошел в дом моего отца с повинной. На шее у него висел пояс. Он пригнал двух овец и кобылу. Отец, увидев все это, еле произнес: «Так вот как ты закончила учебу, доченька!» — и заплакал.

— Дорогие гости, дайте нам неделю, соберемся с силами, дочери приданое приготовим! — взмолилась мать.

— Э-э, милая сватья Назгуль со сватом Аали, будьте нашими почетными гостями. Как коммунист, я вам не дам ни копейки калыма, а в приданое не возьму даже нитку. Отдайте мне в дочери милую Гульзат и больше мне ничего не надо. И если я не закачу свадьбу всем на удивление, то плюньте мне в лицо, — разглагольствовал будущий свекор, а два почтенных аксакала так умело взялись за дело, что мои старики и оглянуться не успели, как со всем согласились…

О будущем свекре мне приходилось изредка слышать такие разговоры: «Наш Арзымат — молодец, хоть и необразованный! Умеет улаживать дела новой жизни, но и старым, дедовским не брезгует. И старое и новое носит в одном кармане. Словом, мастер и по-новому петь и по-старому блаженствовать».

В смысл подобных разговоров я не особенно вникала. Считала башкарму замечательным человеком. Дважды видела, как он давал приказания: раз — сидя на коне, уперев в бедро камчу, другой — через окошечко машины.

Ловкие и умелые джигиты принялись резать скот, рыть в земле очаги. Продавец магазина, который был готов при малейшем движении бровей башкармы расшибиться в лепешку, перетаскал из лавки все съедобное — от конфет до консервов. Даже посуду принес со склада.

«За здоровье Гульзат и Капара! За их счастье! Пусть оба выучатся и честно служат народу!» — восклицали гости под звон стаканов.

Прошла свадьба, наступил и новый день, за ним другой, третий… Мне казалось, что нет счастливее нас с Капаром!

Но чем дальше, тем больше менялся мой любимый муж. Вначале я ощущала лишь слабые порывы леденящего ветра. «Женщина должна держать себя так, а к мужу относиться вот так… Смотри, веди себя достойно, а то засмеет народ. Запомни все это!» — поучал он меня с утра до вечера. Сначала мне было смешно, а потом…

Однажды один из товарищей Капара пригласил нас в гости. «Без Гульзат не приходи», — заявил он, и Капар взял меня. Впервые я шла с мужем в гости. При выходе из дома он заторопился. Я ничего не поняла, догнала его, пошла рядом. Он буркнул сквозь зубы: «Отстань, нельзя жене ходить рядом с мужем, люди засмеют. Иди следом». Мне показалось, что ледяной промозглый ветер из ущелья обдал меня с ног до головы. Думала тут же повернуться да уйти, но не позволила гордость и не хотелось огорчать гостеприимных хозяев. Что поделаешь?.. Словно охотничья собака, поплелась я в десяти шагах позади Капара. Так же и вернулась. А дома…

На пороге комнаты Капар огромным кулачищем так дал в бок, что я свалилась бездыханная. Очнулась через несколько минут.

— Ну… Очухалась? А теперь пошире раскрой глаза и посмотри, кто стоит перед тобой. Я выколю глаза, которыми ты смотришь на мужчин, разорву до ушей рот, искромсаю твое лицо! — кричал он, наклонившись и несколько раз ткнул растопыренными пальцами в глаза. Оказалось, моя вина была в том, что я в гостях улыбнулась на чью-то шутку!

Я решила отомстить Капару и пожаловалась свекрови. Та недобро усмехнулась.

— «Женщина, имеющая овец, ест курдюк, имеющая мужа, терпит побои». Не умрешь! Ты не соловьиное яичко, чтоб могла треснуть от слабенького удара. Когда мне шел пятнадцатый год, я вышла замуж за твоего свекра. С тех пор он не раз бивал меня. Трижды бил так, что лица не было видно, да ничего, выжила. Или ты думаешь, что смерть пришла в мир только по твою голову? Ничего с тобой не случится, бог сохранит!

С тех пор она резко переменилась. Исчезли медовые улыбки, сахарные слова. Свекровь обзывала меня бессовестной, лежебокой, неряхой, неумехой…

Однажды к нам зашел один из учителей нашей школы и пригласил нас в гости. Я уже боялась идти к людям, не предупредив свекровку, и попросила Капара поговорить с матерью.

— О-о, будь проклят, да разве, ты сын отца! Какой мужчина служит на побегушках у жены? Не пойдет она! Только попробуй еще раз пойти с Гульзат куда-нибудь! — накричала она на сына, а затем взялась за меня.

— Если не пойдешь в гости, бесплодной не останешься. В ваши годы мы не расхаживали с мужьями по гостям. А посмотрите на этих! Можешь не только мужа, а свекра взять под руку, да не только в гости, а даже в Москву съездить!

Свекровка не жалела всяких бранных слов, которые и на базаре не услышишь! Зажав уши, я убежала в комнату. С тех пор я перестала ходить в гости.

Как-то неожиданно приехали к нам председатель соседнего колхоза и два его товарища с женами.

— Арзыбай-аке, здравствуй сто лет! А, Назила-дженге, поздравляю со сношкой! Из-за неотложных дел не смог приехать на свадьбу. Вот, еле вырвались. А ну, где сноха, познакомьте нас и получите подарки, — шумел веселый председатель.

— Пригласите невестку, покажите ее! — затараторили гостьи.

Капар вбежал в нашу комнату и, сжав кулаки, прошипел:

— Не показывайся, иначе глаза выколю!

Затем, приоткрыв дверь так, чтобы его слова долетели до гостей, ласково сказал:

— Иди, милая, познакомься с гостями! Ну, иди же, не стесняйся. Ах, ты глупенькая! Мама, посмотри на свою сноху: гости зовут, а она не идет.

Свекровка не проговорила — пропела:

— Выйди, миленькая, познакомься с высокочтимыми дядюшками и тетушками. — Обернувшись к гостям, она развела руками, словно прося прощения. — Молодая, стесняется…

Дверь плотно прикрылась.

Мне хотелось кинуться к гостям, сказать, что это ложь, обман, притворство, но я уже знала, чем все кончится, когда гости уедут. До меня глухо доносился разговор…

— Арзыбай-аке, что хотите, то и думайте обо мне, но это — не хорошо… Похоже на феодальное отношение… Тем хуже, когда такое делается в доме коммуниста, председателя колхоза. Предположим, она стесняется мужчин или боится ревности мужа, но почему избегает наших жен? Быть может, она уродина? Или ее родители такие рьяные поборники старой жизни?

— Может, ты угадал, — ответил свекор и расхохотался.

Прислушиваясь к разговору, я не заметила, как в другую дверь вошла свекровь:

— Подслушиваешь? Ах, чтоб уши твои отвалились! — зашипела она и дала мне по шее. Рука у нее — твердая, мужская.

Я выскочила во двор и, прислонившись к урючине, вволю наплакалась.

Наконец, гости, наевшись, разошлись! Я вернулась в дом, за мной вошел Капар. Я принялась стелить постель. Муж стоял у двери, со свистом высасывая застрявшие меж зубов волокна мяса.

— Значит, вот этими бессовестными ушами подслушивала? Да? — неожиданно сказал он и с размаху ударил в ухо. Потом схватил уши пальцами и начал крутить их. Не выдержав боли, я закричала. Мне еще казалось, что свекор и свекровка, услышав мои вопли, прибегут на помощь, но в доме было тихо, ни одна дверь не скрипнула.

Только когда я охрипла от крика и стонов, донесся голос свекрови: «О, горе, да тише ты, люди услышат!» И опять все смолкло.

Мой любимый или устал или испугался, только оставил меня в покое. Я высказала все, что наболело в душе, припомнила все его ласковые слова и щедрые обещания. Он даже не обернулся в мою сторону, разделся и завалился спать.

На другой день я не смогла подняться с постели. Услышав, что я заболела, прибежала мамочка. Кажется, она сразу догадалась, что на одно ухо я слышу плохо, знала, видно, и о поступках Капара и моей свекровки, но ничего не спросила. И я промолчала… Не хотелось огорчать стариков.

Да и кого винить: я же ослушалась их, даже не посоветовалась. Тайком сбежала с милым, любимым, с которым собиралась беззаботно прожить жизнь, кататься как сыр в масле! А сколько джигитов ходили за мной, писали письма, засылали сватов! Я отказывала всем, мечтала об учебе. И вдруг учение и мечту, надежды родителей променяла на Капара. Сама натворила, сама расхлебывай!

Оставалось только бежать. Но куда деваться? Вернуться к родителям? На пятом месяце беременности? Нет! Никогда!

Решила терпеть. Может, Капар, узнав о ребенке, одумается. А если нет? Тогда исчезну бесследно…

Однажды зашел секретарь парторганизации Эргеш-аке. Вскоре через стенку до меня донесся разговор.

— Ложь!.. Сплетни!.. — гремел свекор. — Кто мог тебе сказать, что такое возможно в моем доме? Давай очную ставку. Я потребую наказания клеветникам.

— Но неужто мы пойдем на это! — со слезой в голосе поддержала его свекровка.

Я ничего не понимала… Вдруг в комнату вбежал рассвирепевший, бледный Капар:

— А-а-а, бесстыжая… Жалуешься на меня и моих родителей?! Кому жаловалась?.. Иди скажи своему секретарю, но если очернишь нас, не думай, что останешься в живых… Пусть потом хоть расстреляют меня. — Он с яростью шептал ругательства. Одним ударом сбил меня с ног, затем приподнял за ворот, еще несколько раз ударил и за руку потащил в комнату, где сидел Эргеш-ака. Свекор притворно сердито прикрикнул:

— Эй, дурень, разве так обращаются с молодой женой! Садись, детка. — Он показал на место около свекровки.

— Стесняется. Говорит — не могу идти, там Эргеш-аке, — сказал, улыбаясь, Капар.

— Чтобы я больше не видела такого, грубиян, — вмешалась свекровка, поправляя на моей голове платок. — Не стесняйся, дитя мое. Вот Эргеш-аке, наслышавшись разных сплетен, пришел проверить. Не стесняйся, расскажи ему правду, — и, приподняв за подбородок, чмокнула меня в щеку.

Я не верила своим ушам, не верила и глазам.

Значит, в аиле узнали, что нет прежней Гульзат и сообщили в парторганизацию. Но что мне делать? Позади у меня высокие, до небес горы, по бокам неприступные скалы, впереди пропасть. Иначе и не представишь мое положение.

А свекор и свекровка были так веселы, словно явились на нашу свадьбу. И Капара не узнать. Он такой милый, будто клянется передо мной и тетей до женитьбы. На лице играет простодушная улыбка, да и само лицо симпатичное. Глядя на него, можно подумать, что он только что нашел меня, свою любимую, с которой когда-то его разлучили…

И у меня закружилась голова. Может, вот эти, сидящие рядом свекор, свекровка и муж, радующиеся встрече — это настоящие, а те, что жили со мной, были только их злыми подобиями?

Эргеш-аке настойчиво расспрашивал меня, а домашние хором предлагали отвечать ему. И я… солгала:

— Все это сплетни, Эргеш-аке. Муж не бил, а родители не обижали. А похудела — от работы, ведь не была привычна, да и в положении я…

Эта ложь особенно понравилась домашним. Особенно был радостен оглушающий смех свекра. В нем слышались и облегчение и издевка над Эргеш-аке.

А я горько плакала… Спросите — почему? Да потому, что опозорила себя… потому, что потеряла к себе уважение. Вспомнились слова отца. «Доченька, вот как ты окончила учебу!» и его слезы. Только теперь я поняла смысл его горестного восклицания. Ах, если б я тогда не возгордилась своими «пятерками» и своей красотой, если б подумала о будущем!

Нет, я просто ничего не понимала… Да и не старалась понять. Свекор — коммунист, председатель колхоза, и все верили, что при нем, в его доме, невозможно ничто подобное. А на самом деле! На людях он старается показать себя передовым человеком, а дома — настоящий феодал.

А я подвела хорошего человека Эргеш-аке. Теперь над ним смеются этот двуличный ловкач, ведьма свекровка и выпестованный ими гаденыш… Да, я подвела Эргеш-аке, человека, который хотел восстановить в этом доме справедливость, опозорила его, помогла торжествовать людям с черной душой.

Что слезы! Я готова была провалиться сквозь землю, умереть от стыда и тоски. И в то же время все настойчивее пробивалась мысль: «Гульзат, не торопись умирать. Тысячу раз обдумай, а потом реши!»

…Не помню, сколько я плакала, проклиная себя за то, что подвела замечательного человека, но за это время был съеден плов, выпит зеленый чай. Много говорили обо мне и колхозных делах. Вдруг я услышала голос Эргеш-аке. Он, видимо, уже уходил.

— Вот какие дела в нашем колхозе, Арзыбай-аке… Где бы вы ни выступали, всюду хвалитесь, а о недостатках — молчок. В отчетах указываете ложные цифры. Не считаетесь с мнением парторганизации. Вспомните, мы с вами уже говорили об этом. Чувствую, стал я для вас неприятным человеком. Но молчать не могу. В следующую субботу будет партийное собрание. Прошу отчитаться перед коммунистами. Я здесь новый человек. Всем нам нужно хорошо знать, как идут дела в колхозе…

Свекор рассердился, бросал гневные слова, казалось, что вот-вот полезет в драку. Я знала: человек, указавший свекру на недостатки, казался ему лютым врагом. Но стоило какому-нибудь подлизе сказать несколько глупых, но сладких слов: «Травы поднялись хорошо. Замечательно идут в колхозе дела под вашим руководством», — как он спесиво задирал голову. Стоило самому последнему лодырю произнести: «Слава богу, Арзыбай-аке! Вы есть, — значит, нечего нам беспокоиться, все будет в порядке», — и лодырь становился его любимцем, на него сыпались все блага — и деньги из кассы, и продукты со складов, и овцы из отар.

А свекровь была просто-напросто его портретом. Но для нее колхозные дела не стоили и обыкновенной пиалы. Если же в доме терялась пиала, для нее это было равносильно разрушению колхоза. Это я знаю по себе: недавно случайно разбила пиалку и целый день слушала брань, словно от хулигана. Мало того, свекровка нажаловалась сыночку, и он раза три стукнул меня.

Если хотите что-либо взять у моей свекровки, не стесняйтесь похвалы: назовите ее старую кошму ковром, тряпье шелком… Свекровка откроет свой девичий сундук и начнет показывать, расхваливая свое приданое. А вы продолжайте хвалить и все больше удивляйтесь, поражайтесь ее вещами. Хотя ее элечек уже сгнил, она вытащит и его… Да, забыла предупредить: ни в коем случае не называйте ее по имени и не спрашивайте, откуда в их доме ковры и другие дорогие вещи. Сразу заподозрит в плохих намерениях. Просто без меры всему удивляйтесь и без меры хвалите. Не забудьте восхититься ее девичьим седлом с попоной, что висит на алабакане, и старым медным кумганом и тазиком, которые настолько прозеленели, что к ним боязно притронуться. А под конец похвалите владелицу вещей примерно так: «О, какая вы замечательная хозяйка, дженге, так умеете хранить вещи!» Она тогда захмелеет от похвалы, будет стараться показать свою щедрость, отдаст вещь, которую попросите, может пожертвовать даже платье, что носит на себе. Но боже вас упаси испытать это средство второй раз. Выцарапает глаза и ославит на всю деревню!

Вот какие мои новые родители, свекор и свекровка!

А злюка Капар их смешанный портрет. Он скуп, как мать, жесток, как отец. Белое шелковое платье, бешмет, лакированные сапожки, что купил в Оше, я надевала только на свадьбе, потом он не разрешил больше носить, приказал спрятать в сундук. Его мать к свадьбе сшила мне два шелковых платья. Я надевала одно из них только когда ездила в Джалал-Абад. «Хватит, покрасовалась», — сказал он и также велел уложить в сундук. Десятилетку Капар закончил в прошлом году, да и то только благодаря отцу. О том, что Капар не хочет учиться дальше, что обманул меня своими обещаниями, я узнала всего пять дней назад.

— Откуда у Капара стихи, посвященные Гульзат? Это я исписал целых две тетради! Капар подарил мне за это корову, — похвастался как-то Мамансунул, парень из нашего колхоза. Об этом вскоре узнала и я. Спросила Капара: правду ли говорят? Он с усмешкой все подтвердил.

Вот среди каких людей я живу.

Вскоре вернулся свекор, провожавший Эргеша, и прямо с порога начал злобно выговаривать своей жене:

— Эй, старуха! Что за срам? За что же страдать моей несчастной голове: за колхозные дела или за домашние? Всякие Эргеши запросто приходят ко мне в дом и вмешиваются в семейные дела. Объясни своей сношке-комсомолке, что все это — позор для меня. Без ветра и трава не колышется. Может, она кому-нибудь жаловалась? Иначе, как сплетня могла дойти до Эргеша? Говорит, если свекровь учит сноху, то она бывает послушна? Где же в моем доме такие свекровки и снохи? Кто посмел нарушить оставшийся от предков порядок и покой, кто открыл дорогу таким, как Эргеш? Возьмись за сноху, иначе обеих сдуну, как пепел с ладони. — Он все больше накалялся и под конец уже кричал и так пнул свекровку, что ее режущий уши вопль заполнил весь дом.

А сыночек разве мог остаться спокойным? Он так же с бранью набросился на меня, начал бить…

Очнулась я перед рассветом. Открыла глаза — моего злодея в комнате нет. Наверно, пошел к безмужней молодке Айнакыз, больше никуда. Мать Айнакыз и моя свекровка — родные сестры. Родители решили было поженить Капара и Айнакыз, но отцы случайно поссорились, и ее выдали замуж за другого. Но месяца два назад, разойдясь с мужем, она вернулась под родительскую крышу, Капар стал похаживать к Айнакыз…

Несколько раз я пыталась встать, но не смогла. Ужасно болело все тело. Помню, что старалась прикрыть живот, и Капар, видимо, бил по бокам, по спине. Я не могла разогнуть спину.

Когда вчера меня бил Капар, свекор и свекровка злорадствовали, но сегодня перепугались. Сам свекор несколько раз заходил ко мне, ругал Капара, и — о, чудо! — даже прослезился. А свекровь возмущалась:

— Ах, разжиревший, злой! Ведь мне вчера от отца тоже досталось. Я и не заметила, что он тебя так избил. А если бы знала, размозжила ему голову!

Долго я пролежала в постели. Они боялись показать меня не только врачу, но и кому-нибудь из местных лекарей. Входят ко мне, когда нет посторонних. Окна завесили наглухо, двери комнаты закрыли на замок, чтобы кто-нибудь чужой не мог проникнуть. Только через пятнадцать дней, когда багровые синяки покрылись желтизной, я поднялась с постели. Но спина — я посмотрела на нее в зеркало — была еще в кровоподтеках.

Свекор и свекровка все лебезили передо мной. Капар несколько раз просил прощения. Вчера пришел пьяный и опять извинялся, плакал. Чтобы он отвязался, я сказала, что все забыла. Но разве можно простить такое! Какой бы дурой я ни была, пусть пошла бы по миру — все равно не простила бы! Никогда! Я возненавидела свекра, свекровку, Капара и решила отомстить им всем… Как? А вот стану самостоятельным человеком, забуду все сделанные глупости, начну жить сначала.

Да… можете поверить этому!

Сегодня мой злодей и свекор поехали в Ош. А злая ведьма ушла навестить новорожденного у наших родственников.

Долго я не выходила на улицу. Кое-где земля еще была покрыта снегом. Вокруг все серо, словно шкура только что вылинявшего снежного барса. И все же мне кажется — земля ласкова ко мне. Голуби, мирно летающие в небе, будто зовут с собой.

Вдруг я увидела Айсылкан-эдже, проходившую мимо нашего дома. Я решилась и вполголоса, боясь, что кто-нибудь услышит, позвала ее. Айсылкан-эдже, женщина лет сорока, была еще стройной и красивой. Отца и мать ее убили басмачи. Маленькой она попала в Узгенский детдом. Во Фрунзе окончила медицинский институт и вот уже два года, как работает в нашем аиле. Народ очень любит ее. Муж у нее механик, с моим свекром у них плохие отношения.

Я ввела Айсылкан-эдже в дом и, повернувшись спиной, подняла платье.

— Гульзат! — невольно вскрикнула она и невольно попятилась.

Я заплакала. Увидев мои слезы и синяки, она тоже не удержалась. Айсылкан-эдже начала подробно расспрашивать меня и записывать. Она посоветовала подать жалобу районному прокурору. Я согласилась, но просила пока никому не говорить об этом.

— Хорошо, Гукеш! Пусть будет так, как ты хочешь. А остальное сделаю я. И не думай, что подобное дело я оставлю так.

Айсылкан-эдже, поцеловав меня, ушла. Я почувствовала себя совершенно иной, будто все побои и страдания, пережитые мной, она сняла легкой рукой. Мне уже померещилось, что свекор и свекровка, мой злодей Капар, встав на колени, проливая горькие слезы, просят у меня прощения.

— Кто приходил, кого видела? Меня кто-нибудь спрашивал? Может, кто приходил к отцу? — засыпала вопросами вернувшаяся ведьма-свекровка. Когда я сказала, что никого не было, она облегченно вздохнула, словно сбросила тяжелый груз.

Свекровь, как обычно, начала притворно стонать, тяжело вздыхать. Попыталась сказать мне несколько ласковых слов и дала из принесенных гостинцев немного лепешек, масла… Но что-то она скрывала от меня, чуяло мое сердце, заговаривала часто о возвращении мужа и сына, поругивала Эргеша. Стоило мне спросить — в чем дело, она по-старому ответила: «Тебя это не касается!»

Свекор и муж приехали под вечер. Ведьма-свекровка чуть не силой заставила меня лечь отдохнуть, даже сама принесла чаю и лепешку. После того, как я простила мужа и обещала никому не говорить о побоях, он стал было чаевничать со мной, но сегодня даже не заглянул. Втроем они зашли во внутреннюю комнату и закрылись. Это я поняла по лязгу крючка. Говорили они шепотом, потому что не было слышно ни обычно хваставшегося или громко ругающегося свекра, ни визгливой речи свекрови, ни наглого баска моего злодея. Значит, произошло нечто важное. Разошлись они только в полночь.

Свекор притворно весело справился о моем здоровье. Мой муженек был хмур, как осенняя туча. На мой вопрос он буркнул: «Ничего страшного, просто с отцом говорили о колхозных делах». Но он курил папиросу за папиросой и, тяжело вздыхая, ходил по комнате.

— Что-то случилось, ты просто скрываешь. Может, будешь молчать до моих родов или до моей могилы?

— Ну, если родишь сына…

— А если девочку?

— Хватит! Поговорим потом.

— Нет, сейчас, — сказала я настойчиво.

Капар долго с удивлением смотрел на меня, наконец, махнул рукой, отвернулся и опять буркнул:

— Отец велел сходить к одному человеку, переговорить.

— Постой! К кому послал? Может, к твоей любимой Айнакыз?

Капар рассвирепев, двинулся было ко мне, но руки не поднял. Я, храбрясь, стараясь успокоить бьющееся в страхе сердце, смело посмотрела ему в глаза:

— Я тоже человек, поэтому не гляди таким зверем, разожми кулаки и ответь на мой вопрос.

Прежней Гульзат, забитой, испуганной, валяющейся у ног, не было, и он, удивленно расширив глаза, некоторое время смотрел на меня, затем отступил и бросился вон из комнаты. Я несколько раз окликнула его. Ответа не было.

Шли дни, синяки на теле рассосались, и опять возвращалось старое. Но с каждым днем в доме начали прибавляться беды. Свекра сняли с работы за то, что не был выполнен план по хлопку, за самоуправство, стяжательство. А потом некогда всемогущего башкарму исключили из партии, и дело передали в суд.

В свое время по воле отца Капар был назначен завскладом. Теперь к нему приехала ревизия. Злая ведьма рекой лила горькие слезы. Он проклинала Эргеш-аке и принесшую в их дом несчастье, то есть меня.

Я лежу обессиленная. Вчера утром родила девочку. Но моим домашним нет дела до нас. Даже не пригласили Айсылкан-эдже. Никто не справился о моем здоровье, никто не поцеловал новорожденную. Когда раздался первый крик ребенка, свекровь сидела в соседней комнате, но сделала вид, что ничего не слышит… Что поделаешь? Пришлось самой перерезать пуповину и завернуть крошку в пеленки.

А мой злодей изрек: «Родила девочку и думаешь горы своротила?!» — и, метнув свирепый взгляд, исчез, как в воду канул. Я поняла: рождение девочки в этом доме было хуже появления кутенка.

Я попросила проходившую женщину сказать моей матери о рождении ребенка. Со слезами на глазах среди ночи прибежала она. Сразу же выкупала ребенка, закутала в разорванное платье и начала стирать мою одежду. Слезы текли из ее глаз не переставая, сердце, любящее сердце матери, видимо, разрывалось на части.

И вдруг до нас донеслись брань и проклятия. Это свекровь, сидя у себя, поносила и моего ребенка, и меня, и мою мать!

Закусив губы и заставив молчать мать, я решила терпеть. Сразу, как хотели мои родители, уйти из этого дома я не могла. Конечно, уйти-то уйду, но сначала отомщу… Да, так я и решила. Ради этого стоило и потерпеть. Ведь не каждым ударом выбивают глаз.

Муж совсем переменился. Иногда заходит к родителям, а ко мне ни разу не заглянул. И не подумайте, что из-за девочки, нет, их души гложет другое: по их мнению, на свекра и мужа донесла я.

Так текли тяжелые дни. Видимо, счастье еще не совсем покинуло меня, вскоре начала поправляться. И дочка росла хорошо, спокойно.

Однажды свекор вернулся до предела разгневанный. «В проклятый дом приходит проклятый человек, это он все испортил!» — громко сказал он и прошел к себе, заговорил с женой.

И тут я узнала: сегодня арестовали Капара. Оказалось, что он взял у заведующего фермой двух бычков, чтобы покрыть растрату на складе, но его поймали. И еще — на него подали в суд за то, что он меня избивал. Значит, Айсылкан-эдже выполнила свое обещание!

На другой день из района приехали люди и описали восьмикомнатный дом со всем содержимым. И стала я вольной птахой — лети на все четыре стороны. Ну и пусть! По крайней мере, никто не обвинит меня в краже Капаровых вещей!

Зашла Айсылкан-эдже, и я ей рассказала обо всем пережитом в этом доме. Она кое-что записала, сказала, что передаст Эргеш-аке. Но о своих планах я не стала ей ничего говорить. Даже родителям не хотела сообщать…

Отправила мать домой. Я знала, что расстаюсь с ней надолго и прощалась со слезами. Мать почувствовала что-то неладное, она медлила уходить, нехотя собиралась и тоже плакала.

Когда мать ушла, свекор и свекровка пожелали войти ко мне, но я, закрыв двери, не впустила их.

Записку я спрятала на груди дочурки и, закутав ее в маленькое одеяльце, подошла к окошку… Может, оттого, что этот дом мне казался змеиной норой, или оттого, что хозяева опостылели мне, но расставалась я со всем без сожаления.

Осторожно открыла окно, с еще большей осторожностью спустилась… Огляделась, прислушалась… Вокруг все спало. Шла, то останавливаясь, то убыстряя шаг. Через час подошла к родительскому дому, милому сердцу крову, где родилась и выросла.

«Где ты была? Как здоровье? Я соскучился по тебе», — как будто говорил наш дворняга Аламойнок. Он сразу узнал меня и прыгал вокруг, требуя ласки.

В открытых окнах было темно, только слышался забористый храп отца. Наверно, только что заснули. Ни будить родителей, ни входить в дом я не собиралась. Положила спавшую дочь головой к открытому окошечку, чтобы старики услышали ее первый плач. Теперь можно было исчезнуть. Но я не смогла сразу уйти. Казалось, кто-то приковал меня к родному месту. Все предметы, что лежали во дворе, похрапывающий в доме отец и вот это беспечно сопящее существо будто отняли силы.

Вдруг мать сквозь сон что-то пробормотала. И снова тихо. Сдерживая рыдания, я шагнула из родительского двора… За мной увязался Аламойнок.

Вышла на шоссе. На прощанье бросила верному псу кусок лепешки и перед рассветом села на попутную машину. Аламойнок бежал вслед, а я с полными слез глазами прощалась с ним.

Добралась до Джалал-Абада. Но в школу механизации меня не приняли. Просила, молила — ничего не помогло. Ведь у меня не было не то что направления от колхоза, но даже никакого документа, удостоверяющего личность. Вот беда! Как говорится, «от ям, рытвин побежала, на кочки наткнулась». Пошла искать секретаря комитета комсомола, не нашла. Набралась храбрости и постучала к секретарю парткома Шехову.

Секретарь, слушая меня, только качал головой. В конце я попросила, чтобы никто не знал о моей истории. В кабинет вошел человек средних лет и сказал:

— Секретарь, нам пора в горком.

Как я узнала позже, это был Ланин, директор школы. Секретарь заговорил с директором. Ланин с удивлением и сочувствием посмотрел на меня.

— Мы подумаем, приходите завтра, — сказал он.

— Александр Илларионович, но у нее здесь нет ни близких, ни знакомых, к тому же ни копейки в кармане.

— Тогда сейчас… Сейчас, давайте выйдем.

Мы вышли.

— Товарищ Темиралиев, — позвал директор человека, стоявшего в стороне. Тот быстро подошел. На вид ему за тридцать, лицо чисто выбрито, одет скромно.

— Вы не видели Розу Алексеевну? — спросил директор.

— Только сейчас уехала.

— А где Султан?

— Ушел в горисполком.

— Тогда, дорогой, сами сделайте. Возьмите на полное иждивение до девяти утра вот эту девушку. Об оплате договоримся позже.

— Плата? Что вы, Александр Илларионович, — обиделся Темиралиев.

— Ну, тогда заранее спасибо! До свидания, девушка! — директор с секретарем направились к стоявшему невдалеке «Москвичу».

— Познакомимся, сестричка. Я преподаватель школы Акбаралы Темиралиев.

— Акмарал Бугубаева, приехала учиться.

Не удивляйтесь: я заранее придумала себе новое имя и новую фамилию!

— Очень хорошо! Двери нашей школы открыты. А некоторые наши классы выглядят вот так, — сказал Темиралиев, показывая на ряд машин, стоявших на северной стороне большого двора, и улыбнулся.

Он привел меня в свой дом. Куча маленьких детей с визгом встретила его. Как просто он был одет сам, так были одеты дети и такой же скромной выглядела обстановка квартиры. Акбаралы начал знакомить меня с детьми, в это время с базара вернулась жена. У нее сразу изменилось лицо. Видно, не разобравшись, хмурить брови — это свойственно и и женщинам и мужчинам наших мест!

Акбаралы объяснил, что привел меня по просьбе директора, и познакомил меня. Жена немного отошла, но, пожав мою руку, молча принялась готовить ужин, искоса кидая на меня изучающие взгляды.

Пятеро детей Акбаралы напоминали мне оставленную крошку, и на глаза невольно навернулись слезы. Акбаралы ушел на кухню, помогал жене. Или он боялся жены, или у него такой характер, словом, он не говорил со мной, ни о чем не расспрашивал.

Я занялась детишками. Мы быстро сошлись и начали играть. Из-за игрушек возникали ссоры, но тут же раздавался смех, затевались новые игры, словом, шла обычная ребячья жизнь.

— Кончайте, будем ужинать, — сказал Акбаралы.

— Ну, гостья, занимай место, — пригласила жена Акбаралы, подавая плов.

Я вымыла руки и присела.

— Муж у тебя есть? — как бы между прочим поинтересовалась хозяйка.

— Нет, — солгала я.

— Ну, что ты пристала со своими расспросами к незнакомому человеку! — заметил Акбаралы.

— Э-э, ты чудак… Гость сидит с нами за едой, когда же расспросить, как не сейчас?

Узнав, что я не замужем, хозяйка немного успокоилась и даже повеселела. Но если б она знала правду, я уверена — приревновала бы к Акбаралы, не поглядела бы на разницу в летах.

— А где твои родители? — продолжала расспросы хозяйка.

— Отца недавно перевели работать на север, а я осталась здесь.

— Да ну? Как мать могла оставить тебя? И зачем ты осталась? Неужели там негде учиться?

— Мой любимый служит в армии, должен вернуться на следующий год. Он здешний, его хорошо знают мои родители…

Не зная, что говорить дальше, я замолкла.

— Бери, бери плов, — еще радушнее стала угощать хозяйка. — Ты очень хорошенькая, дай бог счастья. Значит, до приезда жениха ты решила стать хозяйкой машины? Пусть сбудется твоя мечта! Если твой жених мастер на все руки, то и ты должна владеть хотя бы одним ремеслом. А я вот вышла за него, нарожала пятерых и теперь сижу. Что будет, если вдруг случится что-нибудь? Просто не знаю. И теперь все время молю о его здоровье, — сказала дженге и, засмеявшись, толкнула в бок Акбаралы.

…На другое утро мы с Акбаралы-агой пошли в школу.

— А-а, вот и ты! — радостно встретил меня секретарь — Иван Николаевич. По его выражению я поняла, что вопрос обо мне уже решен. Мы зашли к директору, а Ланин, показывая взглядом на только что вошедшую высокую симпатичную женщину, сказал:

— Дочка, познакомься, это наш мастер по производственному обучению, преподаватель Роза Алексеевна.

— Бугубаева Акмарал.

— Дочка, о тебе мы говорили и решили принять с месячным испытательным сроком. Плату за содержание я взял на себя, как-нибудь перебьемся. Хочу сказать об одном: если в течение месяца будешь учиться на «отлично»… — подняв на меня глаза, он запнулся. Оказывается, от радости по моим щекам ручьем текли слезы.

— Ничего, ничего, успокойся. Если говорить короче: свою судьбу решите вы сами. Насколько хорошо будете учиться, настолько и добьетесь успеха. Мы вам верим… Если будете хорошо учиться, может, сосватаем за какого-нибудь богатого председателя, — пошутил он. Все рассмеялись.

«Сосватаем за богатого председателя!» — слова эти словно ножом резанули по сердцу. Но, как позже объяснила Роза Алексеевна, это имело совсем другой смысл, чем я подумала.

С этого дня и началась моя новая жизнь. Директор определил меня в женское общежитие, но Роза Алексеевна, жившая одна, взяла меня к себе. Ее внимание глубоко тронуло меня. Она подарила два своих немного поношенных платья. «Свое спрячь, на занятия будешь надевать вот эти. Приходится возиться с маслом, железом», — пояснила она. Роза Алексеевна познакомила с преподавателями, велела списать расписание.

После уроков я все время пропадала у хлопкоуборочных машин. Если бы это помогло, я бы, кажется, чтобы узнать их секреты, готова была их проглотить. К несчастью, надо было тратить несколько часов на сон. Зато все остальное время суток я занималась.

За прилежание первое теплое слово я услышала от нашего механика Темиралиева. Он похвалил меня перед всеми девушками и молодками нашей группы, даже поставил в пример.

Вторую благодарность я получила от Розы Алексеевны, третью — от мастера по слесарному делу. Я не возгордилась, продолжала учиться с еще большим упорством. Но однажды Роза Алексеевна посоветовала поберечь себя.

Как-то в воскресенье мы встали очень поздно… Возвращаясь из столовой, она сказала:

— Акмарал, твоих сил, твоего ума хватит не только на одну хлопкоуборочную машину. Может, возьмешься за изучение другой? Например, трактор «Беларусь». Его легче изучить, чем хлопкоуборочную. Вот закончится сбор хлопка, что ты делать будешь? Ждать следующего урожая? А если освоишь «Беларусь», можешь работать круглый год. Дело найдется: зимой — возить грузы, весной — пахать, после сева — культивировать хлопчатник или кукурузу. Подумай. Если согласишься, то я поговорю с преподавателем тракторного дела, он поможет и в неурочное время. У него есть очень способный ученик, Алтынбек. Вот это парень! Умница, душа-человек. Я познакомлю тебя с ним, он тебе поможет. Не бойся, он не станет время убивать на болтовню с тобой… Акмарал, Акмарал… Если б у тебя не было жениха… — понизив голос, закончила Роза Алексеевна.

Я ничего не ответила, задумалась. Конечно, думала не об Алтынбеке, а о ее предложении. Она была права, но справлюсь ли я?

На другой день пошла к Ивану Николаевичу посоветоваться. У него сидел молодой парень. Видимо, они говорили о чем-то приятном — вид у них был веселый.

— Заходи, заходи, Акмарал, не стесняйся, — сказал секретарь, поднимаясь со стула и подавая руку. Парень тоже встал. Я и раньше встречала его то в столовой, то на тракторном полигоне, но имени не знала.

— Да, познакомьтесь: это вот Назарбеков Алтынбек. А это — Акмарал Бугубаева! Она изучает хлопкоуборочную машину.

Когда поняла, что передо мною человек, которого так расхваливала Роза Алексеевна, я смущенно подала руку. «Обжегшись на молоке, дует на воду». Я боялась этих джигитов, да и многие девчонки нашептывали: «Не верь им, держись подальше».

— Вот Алтынбек говорит, что трактор уже водит одним мизинцем и потому хочет изучить хлопкоуборочную машину. А с чем пришли вы?

— У меня обратная просьба.

Секретарь усмехнулся.

— Ну, что же, дело хорошее. Но помните — убить одной пулей двух зайцев трудно. Не подведите меня и преподавателей.

С того дня я перестала ходить на прогулки, в кино, не помнила — когда будний день, а когда воскресный. Когда-то дома я не переносила запаха керосина, меня мутило при одном виде чумазых шоферов или трактористов, а теперь сама могла даже обедать, не снимая спецовки, кое-как сполоснув руки в керосине. И Алтынбек выглядел не лучше.

Мне было очень трудно. Иногда казалось, больше не выдержу, сил не хватит… Хотелось все бросить, как следует вымыться, поспать вволю. Но мои наставники и Алтынбек умели вовремя подбодрить, помочь.

Роза Алексеевна не ошиблась. Алтынбек действительно оказался умным, душевным парнем. Он охотно отвечал на мои вопросы, а если что сам не знал, не стесняясь, обращался ко мне… Иногда Роза Алексеевна приводила его домой, чтобы мы вместе занимались. Мы ее считали больше товарищем, нежели преподавателем.

Шел четвертый месяц моей учебы. Я уже водила «Беларусь» так же привычно и ловко, как женщина поправляет платок на голове. Мы с Алтынбеком даже стали ездить на пришкольный хлопковый участок. Но у нас была общая беда: остановится машина, и мы теряемся, не знаем, с какой стороны к ней подойти. Говорят, что хороший тракторист причину перебоев в моторе может узнать по звуку, но я от этого была еще ой как далека. Видимо, это приходит не сразу.

А хлопкоуборочную машину я уверенно вожу во дворе школы. Езжу неплохо. Но как все это будет выглядеть в поле? Ну, хотя бы денек попрактиковаться! Беда — негде! И вот день и ночь мучает одна мысль: как пойдут дела в колхозе, смогу ли хорошо работать? Не будет ли ругать бригадир? Оправдаю ли я затраты на мое обучение?

Последний вопрос — не из простых. Теперь меня содержит колхоз имени Ленина. Помните? Директор сказал: «Будете хорошо учиться, сосватаем за богатого председателя».

Это «сватовство» произошло в один прекрасный день. Во дворе стояли выстроенные в ряд хлопкоуборочные машины. Десятка два девушек и молодок облепили их, словно воробьи дерево. Одни на бункерах, другие копаются в моторах, третьи сидят за рулем… Перед каждой — тетради, учебники, инструменты.

Все чумазые, потные, растрепанные.

Справа от меня стояла худощавая, высокая Багдад-дженге. Ей было около сорока, в школу она попала по настоянию мужа. Слева — Каснет. У нее судьба сложилась иначе: чтобы пойти учиться, ей пришлось разойтись с мужем. За нею Турун, Турдукан, Мейримкан, Азизахан. Еще у одной машины — Бурмахан, Сонаяным… Стоял обычный жаркий день…

— Девушки, здравствуйте! — послышался неожиданно голос директора.

— Здравствуйте! Успешного дела! — повторил за ним незнакомый человек.

От смущения некоторые девчата даже попрятались. Еще бы… У незнакомца был такой щегольский вид: стального цвета макинтош, такая же шляпа, блестящие остроносые туфли. К тому же пышные усы, горящие глаза и белозубая улыбка. А мы-то такие грязнули!

Александр Илларионович подошел ко мне и зашептал:

— Сосватаю я тебя за этого председателя, он самый богатый во всей области. Он из колхоза имени Ленина. Дела там пойдут хорошо, об остальном договоримся. Помни — своих воспитанниц мы не даем в обиду и плохого им не желаем. Согласна?

В свой колхоз я не поеду — это я решила твердо. Я знала: директор по-отечески желает мне добра. Без слов посмотрела ему в глаза и, улыбнувшись, кивнула.

С этого дня я стала членом колхоза имени Ленина, хотя я не знала, где этот колхоз, не знала ни его людей, ни даже фамилии председателя. Они платили за мое обучение в школе, значит, я должна буду честно отработать.

Но смогу ли? И скажет ли спасибо за мою работу щегольски одетый председатель? Смогу ли я завоевать любовь почтенных людей, чтоб они отнеслись ко мне, как родители?

До сих пор я ничего не знаю о своих, ничего не знаю о безымянной дочурке. Как они там поживают? Какие страдания переносят из-за меня? Что говорят обо мне односельчане? Какова судьба бывшего свекра, бывшей свекровки, бывшего мужа?

Уходя из аила, я поклялась никогда не возвращаться. Но сейчас колебалась. Так хочется обнять родителей, прижать к груди маленькую, хочется вернуться, заботиться о них. Встретить подруг и, как в детстве, весело пошушукаться, похохотать с ними. Но как все это сделать? Неужели обману председателя колхоза, директора школы, секретаря парткома?

Нет! Так я никогда не сделаю. Я должна поехать в колхоз Ленина и честно трудиться. И я учусь, учусь, не зная ни минуты покоя. Если бы только не боязнь, что дело у меня не пойдет. Я так и представляю, как безжалостные языки насмехаются: «Э-э, несчастная, оказывается, опять стоит». «Не умеющая ходить по ровной земле, решила подняться на гору». «Наверно, преподавателям понравились ее глаза, вот и окончила школу». «Ничего она не знает, иначе не стояла бы в такую горячую пору».

Ух! Как представлю себе все эти разговоры, так все валится из рук, перестаю что-нибудь понимать.

А тут еще обносилась совсем. В школу, ссылаясь на жаркую погоду, бегаю босиком. А вдруг пойдет дождь? Опозорюсь тогда перед всеми. Знает об этом только Роза Алексеевна и помогает, как может. Вот, уезжая во Фрунзе, оставила десять рублей: «на мелкие расходы».

Сегодня у нас кино. Я, конечно, не пошла, закрыла дверь и стала готовиться к занятиям. Кончив заниматься, хотела уже было лечь спать, как раздался тихий стук. Осторожно открыла — стоит Алтынбек. Он, видимо, сразу заметил мое беспокойство и сказал:

— Не бойся, Акмарал. Я не войду в дом. Вот это я принес тебе.

— Мне ничего не надо, оставьте!

— Акмарал, не думай плохо! Это моя товарищеская помощь. Когда заработаешь, вышлешь по почте, — сказал он и, схватив меня за правую руку, сунул бумажный сверток и тут же убежал.

Я не успела ничего сказать. Но услужливая память напомнила капаровские покупки в Оше, и я бросила сверток. «Прежде чем раскрыть — подумай. Как бы капаровский дьявол опять не посетил тебя. Как бы это не было капканом, из которого ты больше не вылезешь».

Долго я раздумывала и плакала, обиженная на свою судьбу, но в конце концов осмелилась… Сверху лежал лист бумаги:

Не знаю почему, но я залилась слезами. Передо мной лежали: шелковое узбекское платье, лаковые туфли на низком каблуке, тапочки, чулки капроновые и простые, десять рублей денег, а на них позолоченные сережки.

И вдруг мне стало страшно: а если кто-нибудь увидит и слезы и вещи. Я потушила свет.

На другой день на занятия я опять пошла босиком. Мне казалось — надену чулки и тапочки, и сразу все обратят внимание, начнут надо мной смеяться.

Алтынбек пришел раньше и возился с хлопкоуборочной машиной.

— Здравствуйте! — приветствовал он.

— Здравствуйте! — ответила я тихо. Я никак не могла посмотреть ему в глаза.

— Мою помощь, значит, отвергла?

— Нет, постеснялась товарищей.

— Э-э, товарищи не стесняются того, что не могут помочь, а вы их стесняетесь? Эти ваши товарищи сплетничают про нас, — сердито буркнул Алтынбек и отвернулся.

Он был прав, и я не могла ничего ему возразить. На вечер было назначено собрание. Я нарядилась во все подарки и даже нацепила серьги. Увидев меня, Алтынбек счастливо улыбнулся.

«Ой, где ты взяла деньги? Сколько стоит? В каком магазине купила, есть ли еще такие платья?» — посыпались вопросы подружек. Пришлось солгать — деньги прислал отец, а покупки сделала в магазине около вокзала…

А джигиты шептались: «Вот это да! Акмарал — настоящая красавица! Кажется, ее любимый в Армии. Скорее закройте двери, чтобы он не вошел!»

Я же молча улыбалась.

Алтынбек не любил похвал, а я, привыкшая к ним с детства, получила горький жизненный урок. Многому научила и школа. Теперь стоит меня похвалить, как я опускаю голову.

На другой день опять начались занятия. На нашем участке при училище уже стали раскрываться коробочки хлопчатника. Но разве на всех хватит двадцати гектаров? Не успели мы оглянуться, как подошли экзамены. Одни волновались, другие — те, кто чувствовал свою слабость, — не на шутку собирались бежать. А неисправимые хвастуны заявляли: «Проучились шесть месяцев, денег на нас истратили уйму. Так неужто без документов отправят? Как-нибудь вытянем на «тройки». А в колхозе возьмем в руки председателя, и все будет в порядке».

Я верила, что сдам экзамены. Конечно, круглая «пятерка», может, и не будет, но «хорошо» — обеспечено. Меня больше пугали колхозные поля, на которых надо было сдавать не школьный, а настоящий экзамен. Вдруг машина остановится, а я не смогу сдвинуть ее с места? Тогда грош цена всем моим оценкам!

Роза Алексеевна, видно, поняла мое состояние, взялась консультировать…

Наконец, первый экзамен…

Не помню, как я отвечала, что говорила, только вдруг слышу аплодисменты. Я очнулась.

— Спасибо, дочка, долгих лет жизни тебе! — сказал Александр Илларионович.

Когда я вышла, Алтынбек бросился ко мне:

— Молодец, Акмарал, я слышал твой ответ.

Поздравляли и другие товарищи. Как же — шесть месяцев проучились вместе и сейчас радости и горечи делили вместе.

Экзамены продолжались…

В параллельной группе учился парень по имени Асылбек. Он всегда приставал ко мне:

— Сестрица, постойте, давайте поговорим. Может быть, сестрица, прогуляемся? Вы из какого района, может, познакомимся? Хоть скажите слово, я приму его за пение соловья.

А потом не раз слышала колкости:

— О-о, далеко нам до таких сестриц, недоступны они. Ей ровня Алтынбек. А его она добыла по специальному заказу…

Я не обращала внимания на его остроты. Это его еще больше злило. А как он наряжался! Пройдет мимо, от него так пахнет тройным одеколоном, будто он только что в нем выкупался. С ребятами разговаривал заносчиво, над девушками зло и двусмысленно подшучивал.

И вот этот хвастливый гордец провалился по двум предметам. Как рукой сняло с него заносчивость, болтливый язык словно присох. Теперь девушки, которых он доводил до слез, не давали ему спуску.

Мы пошли обедать. За одним из столов сидел Асылбек. Я, Каснет, Азизахан и Багдад-дженге заняли соседний стол.

— А, Асылбек-джан, как идут экзамены? — с самым невинным видом спросила Азизахан.

— Ну, такие джигиты, как Асылбек, сдают, конечно, только на «отлично», — пустила первую стрелу Каснет.

— А-а, так вот почему с начала экзаменов он ходит один. Возгордился, значит! — подбавила молодка, сидевшая за другим столом.

— Так у него же не только прическа блестит, но и ум, разве не видите?

— Ну, если джигит золотой, то хоть дважды вываляйте его в грязи, все равно будет блестеть, — подсолила я.

— Хватит! — вскричал Асылбек, весь дрожа, и, стукнув кулаком по столу, встал.

— Эй-эй, джигит, спокойней, ведь это казенный стол, а не наши бока! Платить придется, — вмешалась Багдад-дженге.

— Ну, ему бояться нечего — вот сдаст экзамены и заработает в первый же день несколько сот рублей…

Асылбек, дрожа от злости, бросился вон из столовой. Вслед ему раздался громкий хохот.

Вечером я было собралась в кино, как вдруг вошла Багдад-дженге и сказала:

— Не выходи. Асылбек приехал на такси и спрятался вон там, за деревьями. Он ищет тебя, как бы чего не случилось.

На другое утро об этом уже знали директор школы и секретарь парткома. Кто-то сообщил. Но Асылбек сбежал, другого выхода у него не оставалось. А мысль у него была такая: заманить меня в машину и увезти в жены. Хотела я этого или нет — это его не беспокоило.

На другой день я успешно сдала экзамен по хлопкоуборочной машине! Вот это праздник был! Когда я получила удостоверение на право вождения хлопкоуборочной машины и трактора «Беларусь», слезы брызнули из глаз…

— Что с тобой, дочка? Если ты будешь плакать и в радости и в горе, то скоро станешь старухой… Ну, успокойся, ведь все обошлось, теперь перед тобой ровный путь, — по-отечески успокаивал директор.

Я вытерла слезы, улыбнулась.

— Александр Илларионович, напишите мне адрес колхоза.

— Э-эх, дочка! — расхохотался он. — Неужели до сих пор не знаешь, где колхоз имени Ленина? Шесть месяцев училась вместе, ездила на одном тракторе с Алтынбеком, и неужели он ничего тебе не сказал?

— Ой, разве он из того колхоза, куда я должна ехать?

Директор снова усмехнулся и кивнул. Я почувствовала, что краснею…

Когда я вышла из кабинета, Алтынбек торопливо прощался с товарищами, собираясь уезжать…

— Акмарал, получила документы? Прекрасно! Шесть месяцев учились вместе, теперь пора прощаться и ехать по своим колхозам. Где бы ты ни была, пусть сбудутся твои мечты и всегда сопутствует тебе радость! Хочу что-то дать тебе почитать… Не обидишься? И напиши, прошу, здесь есть мой адрес! — Он смущенно сунул мне довольно плотный конверт.

Зажав письмо в руке, я рассмеялась.

— Ах, Алтыке, не знала, что ты такой притворщик!

— Что?

Оказывается, Алтынбек ничего не знал о разговоре председателя с директором, был в полном неведении о моем назначении. А я тоже хороша — даже не поинтересовалась узнать о колхозе, куда должна была ехать, о колхозе, где родился и вырос Алтынбек. Мне было все равно; «Куда бы ни послали, должна отблагодарить работой председателя, колхоз, который взял на себя расходы», — думала я.

Алтынбек недоверчиво спросил:

— Неужели в наш колхоз?

— Да.

— Акиш, тогда готовься. За нами придет машина! — почти крикнул Алтынбек и со всех ног побежал в общежитие.

А какие у меня сборы? Все, что было, надела на себя, несколько книг завернула в газету и положила в сетку, расцеловалась с Розой Алексеевной — вот и все сборы. По дороге к конторе встретила Ивана Николаевича.

— Итак, товарищ Бугубаева, едешь в свой колхоз? Смотри, не подведи нас, работай так же, как училась. А то есть такие глупцы, что, поучившись у нас, в колхозе бахвалятся, задирают нос. Вот в прошлом выпуске был такой парень — Алымбай. Приехал в колхоз и начал хвастаться, не слушал бригадира и председателя, пил, прогуливал. Конечно, пить ты не начнешь, но все же…

— Понимаю, Иван Николаевич!

— Раз понимаешь, то хорошо. Дорожи рабочей честью.

— Спасибо, Иван Николаевич. Я никогда не забуду вашей помощи!

— Спасибо, девочка! Хочется, чтобы народ тебя похвалил. Тогда и мы будем тобой гордиться. Ну, прощай, доченька!

Я обошла наши классы, кабинеты, площадки для машин, мастерские, попрощалась с подругами. Грузовика из колхоза все не было. И тут я вспомнила о письме, которое мне сунул Алтынбек. Нетерпеливо разорвала старательно заклеенный конверт. Несколько листов, исписанных карандашом.

Я читала и не знала, что делать — бежать, скрываться? А тут еще, наконец, пришла из колхоза машина: председатель прислал свою «Волгу»… Я забилась в уголок, вся сжалась, опустила голову… Алтынбек сел рядом с шофером и лишь изредка заговаривал с ним о хлопке.

Часа через полтора шофер, сворачивая с шоссе на проселочную, дорогу, посмотрел на меня и, ухмыльнувшись, сказал:

— Сестрица, теперь мы уже на своих землях. Вон то большое село — наше. В нем две бригады. Западнее — третья бригада, а восточнее — четвертая. Пятая еще дальше…

Я ничего не ответила. В голове было пусто, а в ушах стоял сплошной гул.

Вскоре мы подъехали к конторе правления. На крылечко вышел председатель колхоза и несколько незнакомых людей. Мы поздоровались.

— Если не ошибаюсь, ваша фамилия Бугубаева, зовут Акмарал? — спросил председатель.

— Да.

— Товарищи, познакомьтесь. Сестрица Акмарал — мастер-водитель хлопкоуборочной машины да к тому же и трактора. Алтынбека вы знаете. Они закончили курсы на «отлично», вот я и послал за ними машину. А если б учились плохо, пришлось бы добираться пешком. — Председатель рассмеялся. — Товарищи мастера, вот что я хотел бы сказать вам: мы сейчас, только что провели заседание правления. Уточнили свои планы уборки хлопка. Сбор начнем через два дня. Думаю, хватит вам двух дней на подготовку ваших тулпаров?

— Хватит, — нерешительно ответил Алтынбек.

— А может, сестрица не управится? Все же она… — протянул один из стоявших позади башкармы. (Потом я узнала — это был бригадир третьей бригады).

— Если таким сильным джигитам, как Алтынбек, хватит двух дней, то такой слабой женщине, как я, хватит и одного дня, — сказала я как можно спокойнее.

Председатель усмехнулся и обернулся к членам правления:

— Товарищи! Надо пересмотреть решение одного вопроса. Алтынбека мы хотели было оставить в первой бригаде, а Бугубаеву назначили в третью. Давайте сделаем перестановку. Не возражаете?

Все согласились.

— Ну, а теперь к Назарбек-аксакалу, он уже давно ждет сына и нас. Пойдемте, дорогая Акмарал! — председатель спустился со ступенек и взял из моих рук сетку, но ее тут же кто-то перехватил.

— Теперь мне придется понравиться тебе, — сказал бригадир третьей бригады Алтынбеку и поднял его чемодан. — Ай, ай, Алтыке, в твоем чемодане не сидит ли девушка из Джалал-Абада?

Они шли сзади и громко смеялись. Бригадиром первой бригады оказался Бакир-ака, человек лет за сорок. Я обратилась к нему:

— Машина, на которой я должна…

— Машина в нашем сарае, — не дал он мне договорить, — совершенно новая. Недавно вызывал механика, он проверил и даже поездил немного. Но парень он не особенно надежный, лучше погляди сама, доченька. Утром зайду за тобой.

— А сегодня нельзя?

— Сегодня ты, дочка, лучше отдохни.

Мы шли, разговаривая только про свои дела, пока не увидели выбежавших из калитки родителей Алтынбека.

— Родненький мой сыночек! — запричитала мать сквозь слезы. Она обняла Алтынбека, расцеловала, потом покружила над его головой пиалу с водой, велела трижды плюнуть в нее, выплеснула воду и только тогда уступила место отцу.

— Успокойтесь, Акпары-дженге. Познакомьтесь и с гостьей, — разглаживая усы, сказал председатель.

Мать Алтынбека обвела всех встревоженным взглядом. Увидев меня, она удивленно расширила глаза, отступила и вдруг залилась слезами.

— Миленькая, как ты похожа на мою Гульзаду, — запричитала она. — Да стать мне жертвой за тебя!

Отец Алтынбека, рыжеватый, среднего роста, с густой бородкой, кивком поздоровался со мной.

— Здравствуй, дочка.

Мы вошли в дом, расселись на одеялах. Комната была чистой, аккуратной. На стене я увидела большую, увеличенную фотографию. Словно кто в сердце кольнул — настолько девушка была похожа на меня. Я даже подумала, что вижу свой портрет. Потом опомнилась. Это была, конечно, Гульзада.

Назарбек-аксакал возился около котла. Акпары-апа раздувала самовар, Алтынбек куда-то пошел.

А наша компания, что шумно шла по улице, теперь сидела тихо, будто каждый набрал воды в рот. Я сразу догадалась — почему. Причиной, конечно, была я. В наших местах женщины не сидят с мужчинами, а если случается такое, то мужчины словно лишаются языка, глядят на нас тоскливо. Я старалась придумать какую-нибудь причину, чтобы выйти к Акпары-апа и вдруг на счастье услышала ее голос:

— Мои дорогие гости, кто из вас самый младший, помогите внести самовар.

Я сразу же вскочила.

— Ой, ой, сидите… Вы же гостья… Здесь есть кому принести самовар, — заметил председатель.

— Но приглашают же самого младшего, — ответила я и вышла. Когда внесла самовар с улицы в первую комнату, опять послышался голос Акпары-апа:

— Эй, ребята, как не стыдно вам, заставили работать гостью!

Но пока разговаривающие шевельнулись, я уже поставила самовар на низенький столик.

— Я буду наливать, а ты подавай гостям, — сказала Акпары-апа бригадиру четвертой бригады.

Я быстро подсела к самовару и, разлив в пиалы чай, выстроила их в ряд на поднос.

— Будь счастлива, дорогая! Будет правдой, если скажу, что ты — копия моей Гульзады. Если не приглядываться, то можно вас было бы спутать, — сказала она, вытирая кончиком платка навернувшиеся слезы. — Да стать мне жертвой, — прошептала она.

Я налила на двоих чаю и уже хотела начать чаепитие. Как вошел улыбающийся Алтынбек. Увидев меня в передней, нахмурился.

— Ох, мама, когда вы бросите старую привычку сидеть отдельно от мужчин!

В это время из комнаты гостей раздался оглушительный хохот мужчин. Алтынбек заглянул в открытую дверь и насмешливо протянул:

— О-о, а я-то гадаю — чего это развеселился Кенеш. Оказывается, выгнав гостью, он расхвастался своими феодальными замашками…

Смех в комнате сразу прекратился. В двери остановился председатель.

— Акмарал, идите сюда! — позвал он.

— Нет, я лучше посижу с апой!

— Алтынбек дал пощечину словом «феодал». Боюсь, как бы еще чем-нибудь не треснул.

— Иди, Гукентай… ах, я… вспомнила Гульзаду. Иди, милая Акмарал! И какое красивое у тебя имя! — ласково подтолкнула меня Акпары-апа.

Со двора вошел Назарбек, держа блюдо с вареной печенью.

— Доченька, я даже имени вашего не знаю…

— Акмарал, — быстро ответила за меня Акпары-апа.

— Зайди в ту комнату и посиди с гостями, милая Акмарал. Гость должен сидеть там, где ему положено. Ты, кажется, с Иссык-Куля? Я слышал, что иссык-кульские девушки наравне с джигитами участвуют в козлодрании. А наши девушки на такое не способны, не привычны. Если и примут участие, то раскиснут, словно мыло под дождем, — засмеялся Назарбек-ака. — Возьми, детка, вот эту печень и отнеси гостям.

Председателю, который все еще стоял в дверях, я сказала:

— Вы идите, я сейчас…

Быстро порезала горячую печень и понесла гостям. Алтынбек уже разливал выпивку — кому водку, кому вино.

— А почему себе не наливаешь? — спросил Кенеш, бригадир третьей бригады.

— Разве я когда пил?

— А сестричке?

— Спасибо, ака! Я даже не знаю вкуса вина.

— Так попробуйте!

— Хватит, Кенеш, хватит! Нельзя неволить человека. Ну, давайте выпьем за Алтынбека, освоившего две машины, также за Акмарал, тоже освоившую две машины и ставшую членом нашей семьи, и за их трудовые успехи! — поднял тост председатель.

Посыпались шутки, смех…

Обед закончился, гости начали расходиться. Алтынбек попрощался с родителями, сказав, что утром ему заступать на работу, и ушел с Кенешем. По настоянию стариков я осталась ночевать у них.

Вечером долго сидели за чаем. Назарбек-ака все расспрашивал о моей жизни. Я была вынуждена лгать ему, как лгала все шесть месяцев в школе. А Акпары-апа то всхлипывала, вспомнив свою покойную дочь, то успокаивалась и нежно глядела на меня.

Я старалась угадать — знают ли они о намерениях сына, но так ничего и не заметила.

— Ой, старина, кончай разговор, — спохватилась Акпары-апа. — Уже петухи поют. Пусть наша гостья хоть немного отдохнет. Посмотри коня, а я постелю.

Она обернулась ко мне:

— Тебе, может, постелить в комнате Гульзады? Не боишься?

— А где ее комната?

— Вон та, влево.

— Мешать вам буду.

— Тогда ложись в комнате Алтынбека.

Но уснуть я почему-то не смогла. Закрывала глаза, считала про себя — ничего не получалось. Вскоре в окнах появился свет. Сейчас должен придти Бакир-ака, с ним пойдем к машине. Смажу, залью водой и горючим и прямо при нем заведу…

Я быстро оделась и осторожно вышла во двор. Умылась, поставила самовар. Не успела повернуться — над дувалом показалась шляпа Бакир-ака.

— Здравствуй, дочка! Как спалось, милая? И они тебя подняли так рано, заставили ставить самовар? Тьфу, они всегда были такие бессовестные! Когда Назарбек ходил председателем, он все нас заставлял…

Тут на пороге кухни появилась Акпары-апа.

— Эй, что ты болтаешь? Ах, будь я проклята, вчера ведь поздно легла и так крепко заснула. Ах, Акмарал, доченька, и самовар поставила, кипит уж, милая?

— Когда лежишь рядом с ханом, что остается делать рабыне, как не ставить самовар? — сказал Бакир-ака и рассмеялся.

— Апа, а заварка есть?

— Иди, милая Акмарал, сама все сделаю. А то такие, как Бакир и ему подобные, сразу заговорят: смотрите, мол, в первый же день гостью заставила работать, наплетут бог весть чего!

— Никто ничего не скажет, старуха. Как увидел Акмарал, сразу почудилось, что воскресла покойная дочка. И Акмарал, чья бы она ни была дочь, раз живет в моем доме — мое дитя. Спасибо, милая Акмарал, приятно, что не возгордилась, встала рано и поставила самовар, — вмешался Назарбек-ака, вышедший из дома.

После чая я сказала, что на обед не приду, завернула в газетку лепешку, налила бутылку чаю…

— Акмарал, нельзя так, вон там стоит молоко и мясо есть вареное в кастрюле…

Я только махнула рукой. Надо же и совесть иметь.

Пошли на работу. По дороге Бакир-ага говорил, не уставая:

— Назарбек-ака — чистой души человек. Дважды по нескольку лет работал он нашим председателем и к колхозной соломинке не протянул руки. А какой он отзывчивый и добрый! В свое время был замечательным председателем, да вот не хватает образования… А об Акпары-апа нечего и говорить — вся перед тобой. Никого не обругает, овцу не обидит, всегда ласкает всех.

А какая трудолюбивая! А какая искусница! Из старья сделает такую вещь, что заглядишься. Видела туш-кийизы в комнатах Гульзады и Алтынбека? Это ее работа! Если она рождена для счастья, может, Алтынбек приведет в дом хорошую невесту… Пай, пай, пай!.. Как будет счастлива девушка, попавшая в руки Акпары-апы!

И так всю дорогу расхваливал Бакир-ака семью Алтынбека.

Наскоро показав машину, Бакир-ака побыл около меня с час и ушел по своим делам. С машиной я провозилась до позднего вечера. Правду сказал Бакир-ака: «Механик наш с ленцой». Смазка загустела, ремней нет…

Есть у нас еще такие люди — ничего не умеет, а зазнайства, спеси на верблюда не погрузишь. Но попробуй сделать ему замечание! Примется исподтишка мстить да с такой расторопностью, что только диву даешься! Начнет вдруг копаться в совершенно исправной машине день за днем, а потом заявит: «Это не в моих силах, надо пригласить инженера». Вот и будешь сидеть без дела…

«Попался бы хороший механик! А главное, надо освоить машину так, чтобы знать не хуже механика», — думала я, возвращаясь домой.

Мысли мои прервал голос Акпары-апы:

— Э, милая Акмарал, ушла с рассветом и ни слуху, ни духу. И лица на тебе нет. Зачем так мучаешь себя? И завтра будет день, еще наработаешься, — запричитала она, заглядывая в лицо на ходу. — Машина такая огромная, будто навьюченный верблюд… Если б я на нее влезла, наверно, потом с трудом передвигала бы ноги… И завтра пойдешь так же рано?

— Нет, апа, завтра пойду попозже.

— Это хорошо! Сейчас ты умойся. Плотно покушай, отдохни и ложись спать пораньше. Кто возится с машиной, тот должен есть как следует.

Она накормила меня вкусными манты, напоила чаем. Старики, не заводя разговора, пожелали спокойной ночи. Видимо, сказались экзамены, дорога и первый трудовой день: я сразу крепко заснула. Проснулась, когда солнце стояло высоко. Назарбек-ака ушел на работу, а Акпары-апа, не решаясь будить, сидела и ждала с завтраком. Только мы принялись за еду, как появился Бакир-ака.

— А-а, дочка, ну как спалось? Пришел утром, хозяйка выгнала, говорит: спит. Ну, как твоя машина?

— Сейчас пойдем, посмотрим.

— Хорошо!

— Ой, Бакир, пожалуйста, помолчи, пока Акмарал попьет чаю. А лучше и ты садись, выпей…

Я показала Бакир-ака машину. Она была в отличном состоянии. Договорились, когда выезжать в поле, и я вернулась домой.

Но почему же не идет домой Алтынбек? Я часто возвращалась к этой мысли. Желание видеть его сменялось тоской по дочке. Недаром говорят: «Много еды и прихотей много». Живу отлично, вот и захотела повидать родителей, дочку. Хотя бы краткую весточку получить от них! Может быть, взять да и поехать в родной аил, или написать письмо? Прямо родителям? А не лучше ли послать письмо Айсалкан-эдже, дорогому врачу?..

В раздумьях я незаметно заснула, да так крепко, что только сильный звон будильника разбудил меня. Я потихоньку встала, кое-как ополоснула лицо и быстро пошла в поле. Бакир-ака еще вчера показал мне участок, на котором нужно было начинать уборку. Завела машину. Когда подъехала к участку, там уже ждали Бакир-ака, председатель и агроном.

Передо мной бескрайние хлопковые поля… Всюду бело, даже глаза режет. Председатель и агроном дали последние советы, Бакир-ака шепнул:

— Желаю успеха, дочка!

Машина приблизилась к ровным рядкам. Сердце мое забилось… «Когда собираешь хлопок, надо сосредоточить внимание только на нем, чуть скосишь машину — раздавишь колесами растения в соседних рядках», — вспомнила я наставления преподавателя Акбаралы. К тому же за мной наблюдали, это волновало и смущало меня. «Может, смотрят на меня с недоверием, смеются над моим неумением?» — думала я. Немного проехав, остановила машину, чтобы посмотреть, что наделала, но встретилась с Бакир-ака, идущим следом за машиной.

— Что остановилась, дочка? Хотела узнать, чисто ли собирает машина? Не беспокойся — работает лучше человека. Если и дальше будет так, считай, что принесла бригаде знамя!

Его слова немного успокоили меня.

К нам заторопился председатель:

— Эй, что там случилось?

Бакир-ака вместо ответа поднял большой палец и похлопал в ладоши.

Коробочки раскрылись хорошо, уже после первого захода бункер заполнился доверху. На краю поля стояла машина. На случай, если бункер наполнится посредине поля, были приготовлены брезенты. Словом, я должна была останавливаться только для разгрузки бункера или для заправки машины.

И все же за моей машиной шли три женщины, чтобы собирать оставшиеся коробочки и поднимать упавший хлопок. Но дела для них почти не было, и они шагали рядом, с интересом наблюдая, как работает машина.

— Ой, милая сестрица! — обратилась ко мне хорошенькая молодка, показывая на фартук, на дне которого было немного хлопка. — Как бы Бакир-ака не прогнал меня домой. Ты хоть иногда высыпай немного из бункера, чтобы мы могли похвастаться сбором!

Итак, сбывалась моя мечта — я собирала хлопок! Усталая, запыленная, возвращалась я вечером домой. Не за квартал, как вчера, а на краю аила встретила меня Акпаралы-апа. Вскоре нас нагнал и Назарбек-ака.

— Ну, дочка, как дела?

— Неважно, — ответила я тихо.

— Не шуми на улице, поговорим дома, — прошептала Акпары-апа, оглядываясь. В молчанье мы пришли домой и также молча поели. Первым не выдержал Назарбек-ака.

— Почему неважные дела?

— Не выполнила норму.

— Испортилась машина?

— Нет.

— Кто-то помешал?

— Нет.

— Плохой хлопок, наверно? — догадалась Акпары-апа.

— В этом году лучше прошлогоднего, — ответил за меня Назарбек-ака.

— Тогда почему же?

От их участия и заботы я совсем раскисла и заплакала.

— Ай, ай, дочка! Прекрати… И без твоих слез хватает в этом доме страданий. Разве ты забыла, что Гульзада оставила нам море слез? — отвернувшись, произнес Назарбек-ака, а Акпары-апа молча плакала и смотрела на меня.

Мне стало еще тяжелей от того, что разбередила старую рану этих добрых людей.

— Машина работала хорошо. До обеда собрала две тонны, а после обеда даже тонны не набрала, — сказала я и опять всплакнула. — Почему? Не знаю. Очень руки болят, тяжелые, словно окаменели.

— Эх, старушка!.. — сказал Назарбек-ака и ударил себя по коленям. — Оба забыли! Чем болтать вчера, лучше бы предупредили ее. Заработала себе болезни и испугала нас, — расхохотался он. — Поняла теперь, старушка? Это твоя дочь заболела прошлогодней болезнью, Баштайым. Вставай скорей, начинай лечить, как учила тебя Наташа. А посуду я уберу.

— О, если только эта болезнь… — как молодая вскочила Акпары-апа.

Я кое-как приподнялась и через силу помогла убрать дасторкон. Мышцы рук и ног болели невыносимо. Акпары-апа достала спирт из аптечки, что стояла в комнате Алтын-бека, затем взяла стакан, положила граммов пятьдесят топленого масла, добавила спирта и, перемешав все это, приказала:

— Раздевайся и ложись в постель.

Из первой комнаты послышался голос Назарбек-ака:

— Э-э, байбиче, не забудь дать вот этого зелья, я приготовил.

Акпары-апа вышла и принесла в пиале какую-то красную жидкость.

— Выпей не нюхая. Скорей, не то лекарство улетучится.

Выпила… Ужас — во рту горело, словно выпила яду… А Акпары-апа своей смесью уже натирала все тело. Потом начала разминать мышцы — чем дальше, тем сильнее. От боли я чуть не закричала. Но через несколько минут стало легче, а руки ласковой Акпары-апы казались мне нежными руками моей милой матери. Я и не заметила, как заснула. Проснулась от громкого голоса Бакир-ака.

— Салам алейкум, Назике! Как спалось? Здравствуйте, Акпары-дженге! Вот так и надо, а то гостью заставляете ставить самовар.

— Эй, глупец, Бакир. Уж седина пробилась в бороде, а до сих пор ничего не замечаешь. Ведь молодая еще, непривычная к работе…

— А что случилось?

— Заболела она прошлогодней болезнью Баштайым.

— Что? Ах, беда… Да ваша дочь на машине сидела прекрасно. А после обеда часто останавливалась, подумал: просто устала.

— Устала… А не мог сказать, чтобы она не напрягалась, предупредить, что руки и ноги заболят? Или своего языка жалко было?

Я вышла из своей комнаты.

— Что с тобой? — обратился ко мне Бакир-ака.

— Все прекрасно, Бакир-ака! Мою болезнь забрали лекарства… — я не договорила и, обняв Акпары-апа, расцеловала ее, затем поцеловала Назарбек-ака… — и эти два чудесных лекаря.

Минутой позже мне стало стыдно, я покраснела. Конечно, поцеловала Назарбек-ака с дочерней признательностью, но в наших краях даже это считается непозволительным. Что он подумает обо мне? А что подумает Акпары-апа? Вдруг закричит: «Ах, бессовестная, ты что целуешь моего старика?» Может, мне лучше уйти в другую бригаду? Расстроенная, я выскочила из дома, не перекусив, и побежала в поле. Когда сделала один заход и ссыпала хлопок из бункера, рядом послышался голос Акпары-апа:

— Удачного тебе сбора!

Лицо у нее было сияющее, в левой руке она держала маленькую кастрюлю, в правой — узелок.

— Апа, это вы мне принесли обед? — высунулся из кабины шофер.

— Под тобой четыре колеса, можешь скакать домой. Это я своей дочери принесла.

— И на том спасибо, мать, — сказал шофер и уехал.

— Акинтай, иди покушай, — ласково окликнула старушка, расстилая маленькую скатерку и наливая в пиалу молоко.

Мне было стыдно смотреть ей в глаза. Торопливо взяла лепешку, откусила, запила молоком.

— Не спеши, милая! Утром обязательно надо поесть. Хорошо, что торопишься на работу, но голодной уходить нельзя. Еще молода, поэтому ничего не чувствуется, а потом-то скажется. — Затем она посмотрела по сторонам и, придвинувшись, зашептала: — Вот убежала ты, а старик со слезами на глазах долго смотрел тебе вслед.

— Он огорчился?

— Нет, милая. Он рад, потому что ты назвала его «отцом» и поцеловала.

— Ой!

— Кому же радоваться, как не ему? Потерял дитя, которое с малых лет называло отцом, и вдруг Акмарал, всегда почтительно величавшая его — Назарбек-ака, именует отцом… Хорошо, что сердце на радостях не лопнуло! — закончила она и тихо засмеялась.

— Спасибо, мамочка, я так вам благодарна! — расцеловала ее в щеки, глаза…

Завела машину, сделала еще один заход… Она продолжала сидеть все там же. Второй, третий заход… Она сидит… Ушла старушка только после полудня.

На семь процентов перевыполнила я в тот день норму. Акпары-апа встретила за три квартала и, услышав о моем успехе, расцеловала. И Назарбек-ака был счастлив. Он суетливо требовал скорее подать плов, все время ухаживал за мной…

Мои дела пошли чем дальше, тем лучше… Хотя я и уставала так, что к вечеру с трудом могла разогнуть спину, каждый день приносил мне радость. Машина работала исправно, хлопчатник раскрылся ровно… А сегодня особенно радостный день: собрала две нормы, и председатель за хорошую работу премировал овцой и мешком муки. Все это принесла в мой новый дом. Появилась газета с моей фотографией и со статьей. Корреспондент, побывавший в колхозе несколько дней назад, расхваливал меня. В этой же газете хвалили и Алтынбека… Радость родителей, конечно, трудно описать. Меня особенно тронуло, что радуются они равно и за сына и за меня.

Ох, как я счастлива! Овца и мешок муки не бог весть какое богатство. Но для меня это сказочные сокровища! Почему? Потому, что это мой первый заработок! Мне кажется, что ничто в жизни не может сравниться по ценности с первым заработком. Я чувствовала себя так, словно в руки мне дали меч, острие которого я могла направить в грудь Капара и его милых родителей!

Однажды под вечер пошел дождь, пришлось возвращаться домой раньше обычного. Поужинали. Апа принялась стирать. Я отобрала у нее белье. Старик сидел на маленькой табуретке и о чем-то думал, глядя на меня. Вдруг у дувала послышался гул трактора.

— Ой, кто это? — встрепенулась Акпары-апа.

Хозяин открыл дверь. Моросил дождь…

Машина въехала в открытые ворота… И мои глаза встретились с глазами Алтынбека!

— Алтыке! — воскликнула я, не думая о приличиях, ни о чем не думая!

Алтынбек соскочил с трактора, обнял меня и только потом поздоровался с родителями.

— Салам алейкум, Назике! Здравствуйте, Акпары-апа! — пробормотал бригадир Кенеш несколько растерянно…

Мы ввели их в дом, сняли плащи. Отец расспрашивал Кенеша о семье.

— Ах, негодник, даже про дом не вспоминает! — пожурила мать Алтынбека.

— Апа, апа, не обижайтесь на Алтынбека, это я надел на него путы. Вы же понимаете — уборка, план горит! — вступился бригадир.

— Не заступайся! Сын у нас негодник — шесть месяцев проучился, а вернувшись, даже не переночевал дома.

— Вот хочу откупиться… — Алтынбек не договорил и взялся за чемодан.

Родителям он подарил по костюму, а Мне дал узелок.

— Это подарок старшего брата сестренке!

— Пойдем, милая, пойдем, — старушка увела меня в другую комнату, где быстро надела свой костюм.

— Ну, как, идет?

— Словно по заказу… И цвет замечательный.

— А ну, развяжи, что там у тебя?

В узелке было платье из узбекского шелка, косынка — голубая, с цветами.

— Надень, милая, — сказала мать, и, не дав опомниться, стянула с меня платье.

Я отвернулась, чтобы она не увидела мою грудь, и быстро надела подарок, накинула косынку.

— Бах, бах, как тебе идет, миленькая! — сказала старушка и, поцеловав, потащила к мужчинам. — А ну посмотрите на нас.

— Молодец, байбиче!.. Очень идет! Желаю тебе видеть счастье своих детей! — Назарбек-ата похлопал старуху по плечу, затем пристально посмотрел на меня и, ничего не сказав, трижды поцеловал в лоб.

Я взялась за стирку. Кенеш и Назарбек-ата резали в сарае барана. Алтынбек стоял у двери, прислонившись к косяку.

— Ты не поверила моему письму? Неужели думаешь, что…

Я не дала ему закончить.

— Алтыке, не говори так. Я совсем не та, за кого ты меня принимаешь. Я обманщица. Я обманула не только тебя, но и многих других. Если можешь, выслушай.

Алтынбек побледнел, но кивнул…

Я рассказала ему все, все. Когда дошла до того, как после побоев Капара пролежала пятнадцать дней в постели, как оставила дочь, он отер слезы.

— Акинтай, помоги мне, — послышался голос Акпары-апа.

Алтынбек взял меня за руки и долго смотрел в глаза, словно видел впервые, потом прижал к груди, сказал:

— А теперь иди к своей маме.

Дождь прекратился, но небо было покрыто тучами, темнело. Я затопила очаг, залив огромный котел водой. Старик принес разделанное мясо.

— Отец, гостей двое, а вы принесли столько мяса, — сказала я, увидев гору мяса на плоском блюде.

— Должны прийти председатель, Бакир, да еще будут люди.

— Иди, дочка, в дом. Если нужно, подмети, словом, приготовься к приему гостей.

Я сделала все, как велела Акпары-апа, и, когда вышла в переднюю, туда заглянул Кенеш.

— «Несведущий может выпить и яд», — говорит народ. Сестрица Акмарал, в тот раз, когда тебя прикрепили к моей бригаде, я запротестовал, потребовал Алтынбека. Оказывается, я ошибся. Прошу извинить меня, Акмарал!

— За прошлое прощаю. Но все же почему, совсем меня не зная, так обидели?

— Если говорить честно, во мне, оказывается, везде, — он показал на голову, на грудь, — гнездятся пережитки.

— Нижайший поклон за честность.

— Если вы искренне прощаете, то с сегодняшнего дня я буду совсем по-другому относиться к женщинам.

— Прощаю, агай.

— Благодарю за щедрость души, — он потер руки, — Акмарал, в жизни еще встречаются такие ревнивые люди, как я.

— А разве вы ревнивый?

— Даже страшно, до чего ревнивый. Из-за этого и перед Алтынбеком попал в неловкое положение.

— Каким образом?

Он заговорил серьезно, задумчиво:

— Когда я впервые увидел вас, то сразу подумал: зачем этой красивой девушке возиться с тракторами?! Джигиты в ее аиле перевелись или ослепли? На такой надо было жениться и посадить ее дома. А потом — вы уж простите — даже подумал, что вы испорченная.

— Неужели?

— Да, Акмарал. Люди, не порвавшие цепей прошлого, всех меряют своей меркой… Вот видите, какой феодал гнездится во мне! — опять перешел он на шутливый тон.

— Истинную правду сказали.

— Ох, будь проклята эта правда!

— Акиш, гости идут, как ты, убралась? — торопливо спросил Алтынбек, заглянув в комнату, и, не дождавшись ответа, бросил: — Спасибо, Акиш, спасибо!

Пришли гости. Подали чай. Председатель и Бакир-ака заявили: «Никакой выпивки!» Но разговор от этого не потускнел… Кенеш даже обещал вообще бросить пить. С шутками, прибаутками поговорили и о деле. Это ведь всегда так: успешно идут дела — и настроение у всех отличное.

Жена Бакир-ака весело нахваливала своих сборщиц. Не забыла похвалить и меня…

Подали мясо… Когда справились с ним, Кенеш и Алтынбек, торопливо попрощавшись, уехали.

Опять я не смогла поговорить с ним!

Вскоре ушли и остальные гости. Я посмотрела на небо. Было чисто, ясно. Но хлопок промок, собирать можно будет только с обеда.

Я опять не спала. Ох, сколько мыслей лезло в голову! Думала о родителях, маленькой дочке. Так хотелось увидеть их, прижать к истосковавшейся груди… А может быть, открыться этим добрым людям? «Палец, отрезанный по совету, не болит», — гласит пословица. Решила рассказать им все и просить совета. Так будет лучше. Они честные и справедливые люди. Я уже собралась с духом, чтобы начать разговор, как вдруг нас посетила неожиданная беда — исчез Назарбек-ата! Ушел провожать гостей и как в воду канул. Я кинулась в сарай. Конь был на месте.

— Ничего, не пугайся, дочка, приедет, — спокойно, как будто ничего не случилось, ответила мне Акпары-апа.

Глядя на нее, успокоилась и я.

…Утро было солнечное. Я надела комбинезон и пошла на работу. Вслед за мной вышли Жайдары-дженге с подружками… Завела машину и выехала в поле. Прошла ряд, оглянулась. После машины оставалось много хлопка. Виноват был вчерашний дождь…

— Ничего, дочка, продолжай… Высохнет через час или полтора, а там пойдет все по-прежнему, — успокоил меня Бакир-ака. — Эй, Майраш, — окликнул он шофера, — высыпь хлопок на краю хирмана, пусть разровняют хорошенько.

И действительно, через час-два все наладилось. Если так дело пойдет, то скоро закончу первый сбор… Меня давно уже мучила одна несправедливость. В газетах вчера расхвалили Жайдары-дженге, когда настоящей похвалы заслуживали Гульсана, Саадат, Пари, Айша.

Когда закончила очередной заход, пришла Акпары-апа.

— Акинтай, принесла немного плова и лепешку, покушай.

— Здравствуйте, Акпары-дженге, — приветствовал ее Бакир-ака. — Это хорошо, что ухаживаете за хорошо работающей дочкой, справедливо.

Подошел председатель. Старушка развязала узелок и пригласила их закусить. Я решила не откладывать мучившего меня дела.

— В справедливости своих новых родителей я не сомневаюсь, но вот насчет вашей…

— Объясни, дочка, — сказал Бакир-ака, уже поднесший пиалу ко рту.

— Я уже знакома почти со всеми женщинами, собирающими хлопок вручную.

— Очень хорошо, — сказал председатель.

В конце дня ко мне подбегает учетчик и говорит: «Вы собрали столько-то тонн». Подходят женщины и говорят о своих сборах. Жайдары-дженге собирает по сто — сто десять килограммов в день, а Гульсана, Айша, Саадат, Пари — по сто двадцать, сто пятьдесят. А вчера в газете расхвалили Жайдары-дженге, но если быть справедливым, то заслуживают внимания, думаю, ее подруги.

— Но ведь Жайдары собирает от ста пятидесяти до двухсот килограммов? — сказал председатель.

— Это неправда. Все знают, что каждый день после занятий ей помогают пятеро детей, а учетчик записывает весь собранный хлопок Жайдары-дженге. Корреспондент беседовал с вами, председатель-агай… Прочтут остальные женщины написанное в газете, что они подумают?.. Извините, я тороплюсь, у меня стоит машина…

Председатель и Бакир-ака молчали…

В этот день работу я закончила раньше обычного, к вечеру влажность хлопка увеличилась…

Назарбек-ата еще не вернулся. Теперь и Акпары-апа забеспокоилась. Друга отца — Колдыбая-ака мы послали к Алтынбеку. Он вернулся к полночи. «Пусть мать и Акмарал не беспокоятся. Отца я послал по одному делу. В вашу бригаду председатель направил двух водителей с хлопкоуборочными машинами. Один из них — я. Буду к утру» — передал Алтынбек.

Эта весть успокоила и обрадовала нас. Укладываясь спать, Акпары-апа, как бы мимоходом, спросила:

— Да, дочка, ты пишешь своему парню, что служит в армии?

Ох, снова надо было лгать!

— Не писала с тех пор, как приехала к вам…

— Если хороший парень, нужно писать. У него есть родители?

— Нет.

— Тогда пусть сюда и приезжает. Раз ты его любишь, что я могу поделать? Справлю свадьбу, как справила бы своей Гульзаде. Ты знаешь мое материнское сердце, не лишай меня призрака дочери, — она заплакала.

Я поняла, что она плачет из-за того, что не стану женой ее Алтынбека, а выйду за кого-то другого. У меня чуть не вырвалось: «Не плачьте, мамочка! У меня нет никакого жениха. Я люблю вашего Алтынбека и останусь с вами навсегда». Но все же я сумела сдержать рвущиеся с языка слова…

Утром, как всегда, поднялась на рассвете. Идти в поле было еще рано — хлопок сырой. Не торопясь, поставила самовар, бросила коню сена, подоила корову.

И вдруг во двор вошел Назарбек-ата — веселый, оживленный.

— Здравствуй, дочка, как спала? — приветствовал он меня громко и сердечно.

— Отец! Мама, вернулся отец! — вскрикнула я и бросилась навстречу.

— О, чтоб стать мне жертвой ради слова «отец»! — сказал Назарбек-ака и, прижав к груди, поцеловал меня в лоб. На порог вышла мать.

— Здравствуй, как же так? Хоть бы сказал, куда едешь, а то мы тут чуть с ума не сошли.

— Извини, извини, байбиче, так дела сложились.

— Что это за дела, из-за которых надо тайком уезжать?

— Сейчас, сейчас все будет ясно, — ответил он жене и, садясь за круглый столик, обратился ко мне. — Акинтай, есть у тебя кислое молоко? Поем, а потом начну доклад.

Выпив молока, он утер усы, лукаво посмотрел на меня и начал:

— Когда вышли из дома, председатель на своей машине довез до большой дороги… Вскоре подошел попутный грузовик. Хороший шофер попался, посадил меня в кабину.

— А куда это ты направился?

— Туда, куда нужно было.

— О чем ты говоришь?

— Ну, вот, доехал я до дома моего друга…

— Какого друга?

— Э, да тот председатель, Арзыбай.

— Ты в своем уме, когда у тебя был такой друг? У меня сердце похолодело.

— Подожди, дай кончить. Словом, пришел к Арзыке. Удивительная штука… За то, что обворовали колхоз, посадили и его сынка Капара. А сноха Гульзат семь месяцев назад ушла с маленькой девочкой и словно в воду канула. Люди утверждают, что ее и девочку убил Арзыбай… А ведьма Пазила ютится у родичей. Затем пошел к твоему племяннику Эргешу и тетке Айсылкан…

— Что за племянник и тетка? Откуда они взялись? Ты в своем уме?

— Втроем пошли к свату Аали и свахе Назгуль…

— О милая Акиш, да твой отец не в своем уме… Ой, что за сват и сваха?

— Они сначала не поверили мне, но я все-таки убедил их. И как они обрадовались! Плакали от счастья… Я тоже не выдержал… А маленькая Гульзат так замечательно смеется!

— Радость моя, Акмарал, что же это с нашим отцом?

— Готовься, старуха, они сегодня приедут.

Назарбек-ата смеялся, глядя на окончательно растерявшуюся старуху.

Я поняла — Алтынбек рассказал ему все, и он поехал к моим родителям…

Слезы полились из моих глаз. Акпары-апа забеспокоилась.

— О милая, а ты что плачешь?

— Милая мама, простите за то, что обманывала. Теперь навеки я буду вашей дочерью.

— Что ты говоришь? — вскрикнула она. — Эй, старик, или я ослышалась?

Я бросилась со двора, пошла, не зная куда. Шла и плакала… Оттого, что соскучилась по милым родителям и моей маленькой Гульзат! Плакала от радости, что живут хорошие люди, коммунисты Айсылкан-эдже, Эргеш-аке и много-много других. Это они помогли мне стать человеком. Но из моих глаз текли не горькие слезы, а живая вода!

Перевод В. Горячих.