Повесть о дупле Уцухо-Моногатари. Часть 1

Глава IX ПРАЗДНИК ХРИЗАНТЕМ

В первых числах одиннадцатого месяца[571] наследник престола устраивал праздник любования последними хризантемами[572]. Во дворец прибыло множество принцев и сановников, но генерала Масаёри среди них не было. Наследник пригласил многих учёных литераторов и велел им сочинить стихи. Стали исполнять музыку, после чего пошли разговоры о том о сём, и наследник промолвил:

— У кого из тех, кто присутствует здесь сегодня, больше всех дочерей-красавиц? Сравним девиц и дадим награду Тому, у кого окажется самая красивая дочь.

— У присутствующих здесь — не знаю, — сказал Суэакира, левый министр. — Среди нас только у советника Масаакира есть дочь, но она, насколько мне известно, ещё малолетняя.

— У левого генерала Масаёри много дочерей, — вступил в разговор Судзуси. — Он отовсюду собирает у себя самых известных людей и выдаёт дочерей за них замуж. Но, кажется, У него осталась одна или две незамужних.

— Один из моих сыновей женился на его дочери, — сказал Суэакира[573].

— Неужели только один? — переспросил советник Масаакира. — По слухам, другой тоже поселился у него.

— Так говорить невежливо! — воскликнул принц Хёбукё и, улыбаясь, мельком взглянул на Санэтада, который пришёл крайнее смущение и ничего не ответил.

— Поговаривают, что принцу Камуцукэ легко удалось выполнить свой план. Мне обидно, что я так и не смог добиться расположения дочери генерала, — сказал наследник престола.

— Если бы вы изволили выразить своё желание, Масаёри не задумываясь отдал бы её вам, — ответил Суэакира.

— Так-то оно так, но напрямик об этом говорить нелегко. Я ещё не заговаривал с генералом о том, на что втайне надеюсь, если удача мне улыбнётся. Время от времени я посылаю девице письма, но она отвечает редко, — вздохнул наследник.

Услышав это, Санэтада, принц Хёбукё и советник Масаакира решили: «Всё пропало!» — и их охватила беспредельная доска. Если наследник престола заявит о своём желании, то, без всякого сомнения, Атэмия станет его женой. Не заботясь о том, что о них подумают, они сидели, полностью погрузившись в свои тревожные мысли, ничего не понимая из того, что видели и что слышали.

Тем временем во дворец наследника престола прибыл генерал Масаёри.

— В этом году хризантемы держатся удивительно долго, и я подумал, что нельзя пренебрегать даже поздними цветами, — обратился к нему наследник. — Поэтому я созвал гостей, чтобы показать им цветы. Но вы не появлялись, и наше собрание было скучным. Я беспокоился: отчего вас уже давно не было видно? Я слышал, что вы были больны и не присутствовали даже на церемонии смены одежд в десятом месяце[574], это меня очень опечалило.

— Прошу извинить меня, — сказал Масаёри. — Опять разыгралась моя старая болезнь, бери-бери. Я вынужден был оставаться дома, и даже стоять на ногах мне было трудно, а ходить я и вовсе не мог. ‹…› Сильные боли прекратились, и как раз в это время я получил ваше приглашение, которому очень обрадовался, и поспешил сюда.

— Ваша болезнь меня очень огорчает. Сегодня здесь собрались литераторы, и мы занимаемся связыванием параллельных стихов[575]. Однако без вас наше времяпрепровождение казалось парчой, сверкающей в темноте ночи[576], — сказал наследник и показал генералу сочинённые стихи.

Масаёри внимательно прочитал их и рассыпался в похвалах.

Наследник престола меж тем обратился к нему со следующим:

— Вот уже несколько месяцев мне хочется спросить вас кое о чём, но случая поговорить по душам никак не представлялось.

— О чём бы вы хотели спросить? — промолвил генерал. — Вряд ли мы найдём более спокойную обстановку, чем сегодня. Мне не терпится узнать, о чём идёт речь.

— Нет-нет, я произнести этого не могу, — засмущался было наследник, но наконец вымолвил: — Насколько мне известно, в вашем доме проживает много зятьёв. Очень мне горько, что я не вхожу в их число. Обидно, что даже принц Камуцукэ в душе смотрит на меня с превосходством. Я беспрестанно думаю, как мне осуществить свои желания, и не знаю, достигну успеха или нет.

— Позвольте мне ответить, — промолвил генерал. — Пока вы ничего не изволили говорить насчёт этого дела, я думал про себя: «Ах, если бы у меня была дочь, достойная того, чтобы показать её наследнику престола!» — но у меня все дочери совсем не красавицы, и я не решался. Я не люблю отказываться от своих слов, поэтому, прежде чем обещать кому-нибудь в жёны дочь, долго размышляю. У меня не было дочери, достойной даже принца Камуцукэ, и я долго прикидывал, кого же отдать ему.

— Но я слышал, что у вас есть и незамужняя дочь. Я был бы рад видеть её в своём дворце. Не хочу, чтобы кто-нибудь узнал о нашем разговоре, но помните о моих словах.

— Я готов повиноваться вашему желанию. Среди моих ничтожных дочерей одна ещё не замужем, но во время выезда императора в Сад божественного источника вторые военачальники Личной императорской охраны Судзуси и Накатада играли на кото столь замечательно, что император повелел отдать Накатада в жёны свою дочь, а Судзуси — мою девятую дочь, — ответил Масаёри.

— Вопрос о судьбе вашей девятой дочери должен быть решён немедленно, — продолжал наследник. — Сейчас я вам скажу, что думаю. Мне кажется, что с тех пор, как я послал ей первое письмо, прошло уже много времени.

— Как же можно идти против воли государя? — возразил Масаёри. — Прямо не знаю, как нам быть.

— Об этом не тревожьтесь, — успокоит его наследник. — Если вас обвинят в неповиновении монаршей воле, я сам доложу обо всём государю.

— Я вам очень благодарен. Дочь моя ещё молода, но когда она немного подрастёт, я преподнесу её вам, — пообещал генерал.

— Как вы меня обрадовали! — воскликнул наследник. — Я горю желанием посылать и посылать вашей дочери письма, но боюсь, не раздражают ли они её? Может быть, она находит их пошлыми и смехотворными? Иногда я посылаю ей письма… Не имеет ли её матушка что-то против меня?

Генерал был очень смущён.

— Я во всём буду следовать вашей воле. — С этими словами он удалился.

Придворные, присутствовавшие при этом разговоре, чувствовали себя так, будто сердце их разрывается. Санэтада становился то мертвенно бледным, то красным. Казалось, что душа покинула его, и левый министр смотрел на сына с жалостью.

Прошло некоторое время. С Атэмия всё ещё не было ничего решено. Наследник престола мучился: как же дело ускорить? — и снова и снова настойчиво заговаривал о въезде красавицы во дворец.

Однажды Масаёри сказал своей второй жене:

— Я всё думаю, как нам поступить с Атэмия. Наследник престола сказал, чтобы я, подыскивая женихов для наших дочерей, не забывал о нём. Что же делать? Пишет ли он всё ещё ей письма?

— Пишет, — ответила госпожа.

— И говорит о своём желании взять её в жёны? Я сколько Мог уклонялся от ответа, но он стал очень настойчив, а я отказать ему не могу. Принц Хёбукё и советник Масаакира совершенно опечалены. Больше всех в неё влюблён Санэтада. Я иногда встречаюсь с его отцом, левым министром, так у него каждый раз слёзы навёртываются на глаза. Больно это видеть!

— Как странно, — вздохнула госпожа, став очень грустной. — Наша дочь доставляет нам много радости, но очень много и печали. Когда около принца собираются придворные, они, по-видимому, только и говорят что об Атэмия.

— Наследник, вероятно, догадывается, что многие посылают ей письма, но забыть её не может и поэтому заговорил о ней со мной.

— Санэтада не таков. Он стремится не показывать, как он страдает.

— Он полностью охвачен своей любовью, а это всегда заметно постороннему глазу. Мужчины, если их постигает такая страсть, очень долго не могут разлюбить. В то время, когда я влюбился в тебя, какие только мысли не приходили мне в голову! Санэтада — выдающийся человек в науках и искусствах, но в любовной страсти он совершенно не отличается от других. Скрыть свою любовь невозможно. Как подумаешь об этом, испытываешь жалость к тем, кто охвачен любовью.

— Я была бы согласна отдать её в жёны любому из них, но если наследник престола, которому все они служат… Как же быть? По правде сказать, она сейчас в самом лучшем для замужества возрасте, — сказала госпожа.

— Обо всём этом я и размышляю. Среди обычных людей и принц Хёбукё, и генерал Канэмаса — люди без единого недостатка. И чувства их к нашей дочери очень серьёзны ‹…›.

— Когда я начинаю рисовать себе её судьбу, то вот о чём думаю. С одной стороны, в императорском дворце служит Дзидзюдэн, а с другой, если ты решишь отдать её принцу, — у него так много наложниц! Мне от таких мыслей становится тревожно. Не лучше ли почтительно отказать наследнику? — предложила госпожа.

— В этом ты права, — согласился Масаёри. — Тем не менее беспокоиться не надо. Во дворце служит тысяча женщин, но судьба у всех предопределена. Только одна из многих станет матерью будущего императора. Принц неоднократно изъявлял своё желание жениться на Атэмия. Он сын нашего государя, и сам скоро станет императором. Очень жаль, если мы упустим то, что само идёт в руки. Надо ещё поразмыслить, но думаю, что я всё-таки соглашусь отдать Атэмия в жёны наследнику.

— Кто может знать своё будущее? — вздохнула госпожа. — Но вряд ли, въехав во дворец, Атэмия в чём-то уступит другим дамам.

Высочайшая наложница Дзидзюдэн собиралась посетить родительский дом. Узнав об этом, Масаёри приказал посла ей навстречу двадцать экипажей, множество служащих у него чиновников четвёртого, пятого и шестого рангов. Она должна была прибыть со своими детьми. Было поздно, когда император отдал приказ приготовить ручную коляску, и госпожа Дзидзюдэн выехала уже ночью. В усадьбу Масаёри поезд прибыл перед рассветом. Дзидзюдэн, не став ни с кем встречаться, сразу расположилась отдохнуть.

Рано утром её мать пришла в срединный дом и, сказав, что она должна будет навестить дочь, приказала подать парадную одежду. Все господа надели парадное платье. Мать послала Кёэ в западные покои, велев узнать, должна ли она сама идти худа или ожидать дочь здесь.

— Сейчас я чувствую себя плохо и хотела немного отдохнуть… Но я немедленно пойду к ней, — ответила Дзидзюдэн и сразу же отправилась к матери.

— Я сама хотела прийти к тебе, — встретила её мать. — Почему ты так долго не приезжала к нам? Я очень беспокоюсь о тебе.

— Я давно просила разрешение отлучиться из дворца, но быстро его не получить, потому я и не могла навестить вас. И сейчас мне никак не давали разрешения, но я заболела и мучилась, и только поэтому в конце концов смогла отлучиться из дворца.

— Твоя болезнь — то, что бывает обычно?[577] — спросила мать.

— То самое. Мне так стыдно!

— Почему же? — удивилась мать. — Без детей жить на свете нерадостно. Когда же это произойдёт?

— В седьмом месяце. Но сейчас я чувствую себя не так, как всегда. Под этим предлогом я и приехала к вам. Государь сказал мне: «Уже некоторое время, как ты страдаешь. Навести своего отца».

В это время в покои вошёл Масаёри, потом все его дочери.

— Когда ты покидаешь императорский дворец, тебе, должно быть, скучно, — сказали сёстры Дзидзюдэн и преподнесли ей тщательно приготовленные подарки.

В ходе разговора Дзидзюдэн поинтересовалась:

— Атэмия уже взрослая, почему вы не выдаёте её замуж?

— Мы давно думаем об этом, — ответила мать. — Как, по-твоему, нам лучше поступить? Посоветуй, пожалуйста.

— Какой же совет в таких делах может дать столь недалёкая женщина, как я? — засмеялась Дзидзюдэн. — Разве я могу что-нибудь придумать? Но если серьёзно, надо поскорее найти для неё хорошего мужа. Что говорит об этом отец?

— Так много людей добивается её руки, что всех не пере, числишь, и мы никак не можем сделать выбор. Недавно твой отец поделился со мной вот какой новостью: «Наследник престола сказал мне о своём желании жениться на Атэмия. Од очень настойчиво просил, чтобы я не забывал о нём». Но ведь государь уже выразил свою волю… Что же нам делать?.. Сейчас причин для беспокойства как будто нет, но у наследника во дворце служит так много благородных дам, и не затеряется ли Атэмия среди них? Поэтому мы и не знаем, как нам поступить, — рассказала госпожа.

— Это было бы великолепно! — воскликнула Дзидзюдэн. — Посылает ли принц до сих пор ей письма? Если да, то надо соглашаться. У него во дворце собрались все красавицы, которых только можно найти в Поднебесной. Красавиц много, но совсем не обязательно, что он будет их любить вечно. Сейчас наибольшим благоволением наследника пользуется Четвёртая принцесса[578] и Насицубо, дочь правого генерала. Кроме них, особенно никто не блещет.

— Очень это неприятно, — вздохнула мать. — Их много. Говорят, есть и такие, которые могут сравниться с дочерью левого министра, дамы без единого изъяна, самого высокого положения.

— Так-то оно так, — согласилась Дзидзюдэн, — но имеют ли они необходимые достоинства, чтобы стать императрицей? Жалко, если Атэмия упустит свою возможность и всю жизнь будет прозябать в захолустье, вне дворца. Если же она въедет к наследнику, я устрою так, чтобы кроме неё возле принца никого не было. Пусть только станет его женой, и за дальнейшее можно не волноваться, потому что наследник не повеса. Часто говорят, что двери дворца закрыты, — ну пусть другие и въехали раньше во дворец, а детей у них всё ещё нет, потому можно не тревожиться за Атэмия.

— Так ли?.. — сомневалась мать. — На днях и отец твой говорил, что лучше её отдать за наследника престола. Он того же мнения, что и ты.

— И я тоже ‹…› — сказала Дзидзюдэн. — Император говорил супруге наследника: «Деток нет. Было бы хорошо, если бы у вас были детки». Нужно, чтобы Атэмия поскорее въезжала во дворец. Жён у принца много, с ними уже ничего Н поделаешь; но если Атэмия въедет во дворец, то он остынет к двум нынешним любимицам. Не будем беспокоиться из-за этого[579].

— Её так жалко, — продолжала мать. — Как подумаю: а если с ней что-нибудь случится? — и от одной этой мысли мне становится страшно. Ну а вдруг она достигнет такого же высокого положения, какого достигла ты?

— Ах, что ты говоришь! — рассмеялась Дзидзюдэн.

День прошёл в разговорах, в игре на кото. В покои к гостье явились Масаёри и много господ. Они стали играть на музыкальных инструментах. От младших сестёр высочайшая наложница получила прекрасные подарки, выполненные с тонким вкусом. Мать, отправляясь к себе на восточную половину, приказала, чтобы покои высочайшей наложницы бдительно охранялись. Все разошлись по своим помещениям очень поздно.

Масаёри стал готовиться к проведению священных песен и плясок. Он сказал своему старшему сыну, Тададзуми:

— Церемонию следует провести в двенадцатом месяце. Постарайся, чтобы всё было устроено как можно лучше. Выбери музыкантов и позаботься хорошенько о шествии.

— Самое начало не нужно обставлять слишком пышно, а всё дальнейшее — провести таким образом, чтобы все говорили: «Лучше не бывает!» — сказал Тададзуми.

— Часто сановники стараются перещеголять друг друга, а получается так, что стыдно смотреть, — заметил Масаёри. — Выбери людей талантливых, с красивыми голосами.

— Соберём тех, кто обычно участвует в исполнении священных плясок, а кроме того, пригласим главу Музыкальной Палаты. Он, правда, обычно отказывается и от приглашения государя…

— Когда будешь посылать ему приглашение, составь поискуснее стихотворение, — посоветовал Масаёри, — и вряд ли он откажется.

— Все эти музыканты ни одного иероглифа по-китайски прочитать не могут, но стихотворение, написанное азбукой по-японски, конечно, разберут, — сказал Тададзуми.

Он отправился в Домашнюю управу и рассказал управляющему о разговоре с отцом:

— Священные песни и пляски назначены на тринадцатый день. Отец сказал, что на церемонии будет много гостей, и надо приготовиться лучше, чем обычно.

Младший военачальник Правой личной императорское охраны, бывший в то же время главным архивариусом[580], вместе с младшим военачальником Правой же охраны Сигэно Кадзумаса и главой Домашней управы решили: «Для исполнения священных песен и плясок в императорском дворце приглашают тридцать человек, а именно старшего стражника Правой личной императорской охраны Мацуката, помощника военачальника Правого императорского эскорта Токикагэ, старшего стражника Правой личной охраны Тайра Корэнори, помощника военачальника Левой дворцовой стражи Фудзивара Моронао, Тайра Корэсукэ, помощника главы Ведомства внутридворцовых дел Минамото Наомацу, помощника военачальника Правой дворцовой стражи Фудзивара Тоомаса, секретаря Дворцовой сокровищницы Тайра Тадатоо, императорского телохранителя тонэри Юкитада, Мититада, секретаря Музыкальной палаты Кусутакэ, Мурагими, секретаря Управления императорских конюшен Каватоси, Ясутика, Харатика, помощника правителя провинции Ямато Наоакира, помощника правителя провинции Синано Канэмики и других, — ныне это самые лучшие исполнители. Они не так легко соглашаются участвовать в чём-то, кроме императорских церемоний, но к генералу придут во всяком случае. Пошлём им официальные приглашения».

Тададзуми велел, чтобы подготовкой к священным песням и пляскам, угощению участников, а кроме того, приготовлением наград, холста для награждения стражников, искусных в исполнении песен и плясок восточных провинций, занялся Ёсинори.

— Весь холст из провинций Каи и Мусаси мы употребили для наград на пирах по поводу победы в борьбе и для наград силачам. В кладовых осталось всего лишь двести тан[581] холста, которые нам доставили из провинции Синано, и триста тан холста из Камуцукэ. Этот холст пойдёт на награды. Что же касается угощения участников, то возьмём для этого те двести коку риса, которые мы получили из провинции Мимасака. Скоро придёт подать из поместий в Иё и с пожалованных земель, мы её сможем пустить в дело. Кроме того, во время церемонии нужно будет почтить и наших домашних богов — так распорядился генерал. Всё должно быть приготовлено самым лучшим образом. Во все вы с младшими военачальниками должны вложить душу, и ни о чём не забудьте, — распорядился Ёсинори.

Он приказал составить приглашение исполнителям священных песен и плясок и показал его Тададзуми и самому генералу. «Может быть, знатные господа изволят согласиться. Надо позаботиться о достойных наградах», — решили они. «Что же особенного можем мы сделать?» — задалась вопросом вторая жена Масаёри.

Масаёри послал своего второго сына, Мородзуми, к правителю провинции Исэ, и тот привёз триста штук белого шёлка. Из него сшили для тридцати музыкантов накидки с прорезами и штаны.

Наступил день исполнения священных песен и плясок. Перед главным строением было разбито много шатров, всё было устроено превосходным образом.

Когда день стал клониться к вечеру, прибыло множество музыкантов. Прибыли и жрицы. Генерал с жёнами отправился на берег реки Камо для церемонии очищения. За ними следовали члены его семьи и свита в восемьдесят слуг четвёртого, пятого и шестого рангов. Господа ехали в двух позолоченных экипажах, за ними следовало пять экипажей с прислуживающими дамами. Прибыв на берег реки, господа выполнили церемонию, было очень шумно. С реки все вернулись затемно. Первыми вышли из экипажей жрицы.

Пруд и искусственные горки в усадьбе Масаёри казались особенно живописными.

В тот день у генерала собралось множество сановников и принцев, правый министр Тадамаса, правый генерал Канэмаса, принц Мимбукё, военачальник Левой дворцовой стражи, «торой советник министра Тайра Масаакира, советник сайсё Санэтада, принц Хёбукё, принц Накацукасакё[582]. Прибыли Макаёри, Юкимаса, Накатада, одетые с особым тщанием, Красивее, чем обычно.

— Я всё время думал: не может быть, чтобы они не пришли, — обрадовано приветствовал их Масаёри.

Когда гости расселись, в шатрах начали петь песни возниц и играть на флейтах. Потом танцевали жрицы, а исполнители священных песен играли на музыкальных инструментах и пели песни для услаждения богов. Тридцать исполнителей пели такие песни:

В то время, когда исполнялись песни, принц Хёбукё попросил Аномия проводить его ко второй супруге генерала. В восточных покоях было приготовлено помещение для его приёма, и госпожа вышла к принцу.

— Мне было очень приятно говорить с тобой во время летних священных плясок на берегу реки. Я рада тебе и сейчас, в сумерки, когда звучат священные песни. Если бы не могущество богов, ты бы к нам не пришёл, — начала она.

— В течение этих последних месяцев я часто навещал принца Мимбукё, но удобного случая послать тебе письмо не представлялось. Я думал, что сегодня все обязательно соберутся здесь, чтобы послушать Мацуката и Токикагэ, и решил тоже приехать. И мне захотелось увидеться с тобой, — ответил принц.

— Я знала, когда ты бывал у нас, но всегда была чем-нибудь озабочена, поэтому вот уже несколько месяцев мы не могли повидаться. Часто ли ты навещаешь нашего батюшку, отрёкшегося императора Сага? Я слышала, что наша матушка нездорова. Не знаешь ли, как она себя чувствует сейчас? Я последний раз навещала их уже давно и никак не могу выбраться посетить их, вся в заботах о детях. Дни бегут в каких-то хлопотах. О многом должна я помнить.

— Я недавно посетил нашу матушку, — начал рассказывать принц. — Вроде бы там ничего особенно серьёзного, только небольшой жар. Мы говорили о тебе и о всех других, и юна стала жаловаться, что давно не видела тебя: «Жить мне осталось недолго, и хотелось бы в этой жизни ещё раз увидеть её детей, моих внуков». Настроение у неё при этом было мрачное.

— Я стараюсь не огорчать матушку, да не всегда так получается. Ей приехать сюда очень трудно, но если она хочет увидеть моих детей, я их непременно к ней отправлю. Вот только стоит мне наметить день для их визита и взглянуть на них, и я всякий раз вижу, что уж очень они неказисты. Тогда я начинаю думать, что, увидев их, наша матушка преисполнится к ним презрения… Но на этот раз я их отправлю к ней. Говорят, что принцы часто навещают её, — сказала госпожа.

— Многие приходили поздравить императрицу с первым снегом, и в разговоре она спросила о вашей семье: «Как они живут? Ходите ли вы в усадьбу генерала? Есть одно необычное дело, о котором я хотела бы сказать Масаёри, но никак не удаётся хорошенько потолковать с ним. Не передашь ли ты эти слова сестре?» — «Что же это за дело?» — спросил я. Матушка ответила: «Подробно я тебе объяснять не буду, скажи только: помнит ли она, что я хочу с ним поговорить? Не забудь передать ей это». Я больше ни о чём не спрашивал. Что же это за дело?

Я ничего не знаю, — ответила госпожа недоумевая. — О чём идёт речь? По-видимому, тот, кому матушка всё рассказа, забыл передать мне.

«Она, конечно, знает, но не хочет мне говорить. Они всё уже между собой решили», — подумал принц и, не вытерпев сказал:

— Сейчас уже ни к чему касаться этого. Но так или иначе я хочу сказать о том, что терпел с большим мучением. Все мои тайные мечты, которые я лелеял в течение многих месяцев, исчезли, как сон! Если бы меня уважали, со мной не обращались бы так безжалостно. Я полагался на родственные связи между нами и надеялся, что в этом деле ты отдашь мне предпочтение перед другими.

— Почему ты должен думать, что мечты твои напрасны? — спросила сестра. — И я много размышляла о твоём намерении, но пока выполнить его невозможно.

— Я имею в виду вашу дочь. Я знаю, что всё уже решено. Что же тут поделаешь?

— У нас нет дочери, которая была бы достойна тебя. Но вдруг у нас родится более красивая девочка? — пошутила госпожа.

— Я недавно был во дворце наследника престола и узнал обо всём. Мне осталось жить мало, но пока я не покинул этот мир, я хочу сказать тебе, из-за чего умираю. Сердце моё разбито. Я впервые любил так глубоко и сейчас очень страдаю. — Тут принц горько заплакал.

Так они говорили друг с другом.

— О многом хотел я поговорить с тобой, но, может быть, как-нибудь потом… — сказал принц и распрощался с сестрой.

Наступила ночь. Приглашённые музыканты настроили инструменты и начали исполнять священные песни. Голоса певцов и звуки инструментов заполнили всю окрестность. Музыка была громкой и необыкновенно прекрасной.

Было уже очень поздно, когда пришёл Накатада, одетый чрезвычайно изысканно.

— Пройдите сюда, — позвал его Масаёри и сказал: — Нынче вечером боги снизошли к моим просьбам, и вы изволили пожаловать ко мне. Сегодня мы ублажаем богов, и если вы поиграете на кото, то я и на этот раз награжу вас.

Масаёри приказал принести кото и просил молодого человека настойчиво, но Накатада к струнам не прикасался. Дамы смотрели на него и восхищались: «Среди всех молодых людей он самый изысканный!»

Жрицы танцевали. Потом музыкантам вручали накидки с прорезами и штаны. Все, начиная с сановников и принцев до исполнителей песен и плясок восточных провинций и слуг, получили подарки. Даже заурядные музыканты сегодня играли великолепно. Настроив инструменты в лад, начали играть: Накатада на органчике, Юкимаса на флейте, Накаёри на хитирики, сам Масаёри на японской цитре, правый генерал на лютне, принц Хёбукё на цитре. Исполнение было выше всякого сравнения. Затем началось называние талантов[584]. Хозяин спросил:

— Какой талант у Накаёри?

— Талант монаха-отшельника.

— В таком случае покажите нам этот талант!

– ‹…› — ответил молодой человек.

— Какой талант у Юкимаса?

— Талант делать кисти для письма!

— Покажите нам!

— Где же зимой достать подходящий волос?

— Какой талант у Накатада?

— Сочинять японские стихи.

— Пусть покажет!

— В Нанивадзу живу… И зимний сон длится…[585] — сказал Накатада и, получив награду, скрылся в помещении.

— Какой талант у Накадзуми?

— Талант паромщика.

— Но сейчас дует такой сильный ветер!

— Какой талант у Сукэдзуми?

— Талант дровосека.

— Неужели такого нет ни у кого из гостей на местах у изгороди?

В это время Судзуси поднялся со своего места у изгороди и приблизился к генералу. Тот спросил:

— А у этого господина какой талант?

— Талант красть солому.

Принц Хёбукё ответил вместо Судзуси:

– ‹…›

Получив награды, все вошли в помещение.

Церемония окончилась, музыканты и придворные разозлись.

Накатада удалился в комнату Накадзуми, и оба легли спать.

— Принц Хёбукё перед всеми насильно угощал меня, и я уже не помню, сколько я выпил, — нарушил молчание Накатада. — Я совершенно пьян, у меня шумит в голове, и поэтому никто не сможет укорять меня за то, что я скажу. Ведь говорят: «И боги прощают»[586]. Не порицай же меня! Так вот. Недавно я был во дворце наследника престола, и мне стало очень грустно. Я подумал, что умру прямо сейчас. Не знаю как я дожил до сего дня!

— Что за странные речи! — отозвался Накадзуми.

— Я совершенно пал духом, как бык, который уснул[587].

— Разве ты не станешь зятем императора? Что ты по этому поводу думаешь? — спросил Накадзуми.

— Ведь говорят: «К чему мне нефритовая башня?»[588] Как я завидую Судзуси! — воскликнул Накатада.

— Не о тебе ли говорит пословица про быка с обломанными рогами?[589] — спросил Накадзуми.

— Сколько ни жди от лохматого пса чего-либо достойного, никогда не дождёшься, — засмеялся Накатада.

— Не говори глупостей! В наше время Судзуси — первый человек. И государь, и отец мой считают его небожителем, который спустился на землю. Поэтому государь и распорядился отдать ему в жёны мою сестру. Но почему ты, достигший такого блестящего положения, жалуешься на судьбу?

— Теперь словами делу не поможешь, но я всем сердцем стремился к твоей сестре и никак не могу вместо неё думать о принцессе, — признался Накатада.

— Где же найти пестик для лекарства?[590] — спросил Накадзуми.

— Не кажется ли тебе, что ты не съел персика?[591] — ответил Накатада. — Скажи мне, кто сегодня на заре играл на кото в покоях? Теперь мне остаётся только умереть. Почему я не умер раньше!

— Это играла моя девятая сестра.

— Так мне довелось хоть издалека услышать её замечательную игру! Ах, как же теперь я сяду за кото! — воскликнул Накатада.

— Ну, она играет не так уж хорошо, чтобы ты её расхваливал, — возразил его друг.

— Она играла очень трудную пьесу. Я подумал, что играет какой-то знаменитый музыкант, каких в мире раз-два и обчёлся. Игра её была необычайно прелестна, и было в ней что-то от нынешнего нового стиля, — промолвил Накатада, и грудь его пылала от бесконечной любви.

Вторая жена генерала Масаёри уже давно готовилась к поздравлению императрицы-матери в связи с её шестидесятилетием. Она всё сделала необычайно красиво: шкафчики, створчатые ширмы, различную утварь. Императрице-матери должно было исполниться шестьдесят лет в следующем году, и дочь хотела устроить большое празднество.

Она сказала своему мужу:

— Я тут говорила с принцем Хёбукё и спросила, навещает ли он наших родителей. Он ответил, что ходит туда постоянно. Императрица-мать спрашивала его: «Почему жена Масаёри не приходит к нам? Мне уже немного осталось жить в этом изменчивом мире, и хотелось бы увидеть моих внуков». И действительно, я так давно не навещала её, что она вправе пенять мне. Так или иначе мне хочется приготовить к поздравлению всё по собственному вкусу и с детьми отправиться во дворец.

— Не тревожься, — успокоил её генерал. — По-моему, к празднеству уже всё сделано, и ты можешь навестить родителей в новом году, когда будет назначено поздравление императрицы-матери.

— Прекрасно! — ответила жена. — Но мы ещё не занимались подарками гостям и наградами священникам.

— Это пустяки, с этим мы быстро справимся. Прежде всего нужно позаботиться о трапезе после поста, а потом — о наградах священникам.

— Очень хорошо, — ответила госпожа. — Распорядись о подносах с угощением для императрицы-матери, а кроме того, надо обучить мальчиков танцам.

— О подносах я говорил с первой женой. Учить же детей ганцам я поручил Санэмаса. Как только я заметил, что ты начала готовиться к празднику, я, само собой, живо обо всём распорядился. Мне жаль, что ты понапрасну беспокоишься, ведь я рядом с тобой. Я уже давно всё предусмотрел, не упустив ни одной мелочи, и как только наступит новый год, мы сможем явиться туда с визитом. Я же всегда приказываю делать только неотложные дела и, не уделяя внимания более важным, причиняю тебе беспокойство, — поддразнил он жену

— Как? Уже всё готово? — изумилась она. — Ты всегда приказываешь делать только срочные дела, поэтому я и думала, что хлопоты о празднике ты отложил на будущее.

Масаёри позвал к себе своего старшего сына и зятьёв и сказал:

— Я хочу сообщить вам о своих давних пианах и о чём теперь хлопочет моя вторая жена. Я устраиваю самые обычные пиры и занимаюсь никчёмными делами, но к столь важному празднику совсем не готовлюсь, — в будущем году императрице-матери исполняется шестьдесят лет. В первый месяц, в день крысы будет проводиться церемония подношения свежих трав, и в этот день мы отправимся с поздравлениями[592]. Мы должны решить, кто из мальчиков будет исполнять танцы. Хотя я сам прихожусь императрице-матери не сыном, а только зятем, во искупление своего преступления, что отнял у неё дочь, я хочу приготовить всё таким образом, чтобы жена моя не имела причины быть недовольной. Это моё заветное желание.

— Конечно, обо всём лучше позаботиться заранее, — сказал Санэмаса. — О подготовке танцев я уже слышал и отдал приказание четырнадцати учителям танцев, которые состоят у меня на службе, чтобы они обучили детей, следуя их различным способностям. Танцы могут исполнять шесть или семь мальчиков, их надо разделить на две группы. В одной — сыновья моего брата, а в другой — дети Тададзуми. Из них и выберем. Естественно, что кроме танцев нужно заняться ещё множеством других вещей. Всё это мы сделаем.

— Каждому из вас я хочу поручить что-то одно, — сказал Масаёри, обращаясь к Санэмаса. — Ты займись обучением мальчиков танцам. Сообщи Акомаро, что он должен будет танцевать.

— Будет очень хорошо, если Акомаро будет танцевать «Танец с приседанием», — сказал Санэмаса. — Я сейчас же отдам приказание учителям танцев.

Правого министра Масаёри попросил заняться подношениями отрёкшемуся от престола императору и императрице-матери, а военачальника Левой дворцовой стражи — приготовить шкатулки для них. Так Масаёри распределил обязанности.

«Мальчики будут танцевать перед императрицей-матерью, а девочки — играть на музыкальных инструментах, — размышлял Масаёри. — В танцах пусть выступят сыновья принцев, а кроме того, сыновья старшего ревизора Левой канцелярии, военачальника Императорского эскорта, второго военачальника Личной императорской охраны. В том, что сыновья Тададзуми и второго военачальника будут танцевать хорошо, я не сомневаюсь. Да и за девочек, по-видимому, стыдиться не придётся. А вот для Мияако и Иэако не надо приглашать обычных учителей — я поручу Накаёри и Юкимаса обучить их этому искусству. Вообще-то они танцам, насколько я знаю, не учат. Но если даже они ответят, что этим не занимаются, я упрошу их взяться за дело».

Он послал за обоими молодыми людьми, приказал провести их в отгороженное занавесью помещение, в котором никого не было.

— Я сейчас занят важным делом. До сих пор я не обращался к вам за помощью — всё лучше делать втайне; но думаю, что не ошибусь, если посвящу вас в свои планы. Сегодня я решил поведать вам о них и для этого пригласил сюда.

— Мы очень польщены, — ответил Накаёри. — Что мы можем сделать? Вы сказали, что хотите сообщить о каком-то деле, и мы поспешили к вам.

— Нужно собрать гору валежника — дело это трудное, и следует приняться за него сразу же. Императрице-матери в будущем году исполняется шестьдесят лет, и к этому нам нельзя относиться беспечно. В подготовку к чествованию полностью погружена моя жена, она отложила все другие обязанности. На празднике должны танцевать Иэако и Мияако, но чтобы они не выступали с фигурами танцев, которые кем набили оскомину, я прошу вас обучить их чему-то оригинальному. Для этого я и пригласил вас, — сказал Масаёри.

— Я давно уже и думать забыл о танцах, — сказал Накаёри, — и совсем не исполняю их. Как вы сами знаете, в прошлом году на побережье Фукиагэ все блистали своим искусством, но даже тогда я не танцевал.

То же самое сказал Юкимаса.

— Если даже Юкимаса отнекивается, то отказ Накаёри меня не удивляет, — произнёс генерал. — Тем не менее ты, Накаёри, научи Мияако «Танцу с приседанием», а Юкимаса пусть научит Иэако «Танцу князя Лин-вана»[593], и не упустите из виду ни одной мелочи. Если вы не обучите их и других мальчиков, мы с вами станем врагами до конца жизни. Если же вы их выучите, то я клянусь, что мы будем друзьями, как деревья со сросшимися стволами[594]. — С этими словами он их покинул.

«Как это он пронюхал, что мы искусны в танцах? — в замешательстве думали молодые люди. — Мы так старались чтобы никто об этом не узнал. Но, видно, кто-то ему рассказал».

Волей-неволей они вынуждены были подчиниться желанию Масаёри. Разделив детей на две группы по пять человек, Накаёри удалился со своими учениками в горы, в местечко Авата, куда и птица не залетала, а Юкимаса отправился в такую же глушь, в Мидзуноо; и там втайне от всех обучали мальчиков танцам. Они старались научить их всем без исключения фигурам.

Начиная с двенадцатого дня к Санэмаса пригласили учителей танцев и велели обучать мальчиков. Младших сыновей генерала учили танцам «Сбор тутовых листьев»[595] и «Многие лета», сына Тададзуми — танцу «Фусо»[596]. Среди учителей было много превосходных мастеров, таких как Хидэтоо, Хёэно сакан, Тоотада. Старший сын Санэмаса учился «Танцу Великого мира»[597], а второй сын — танцу «Долина Хуанчжун»[598].

Было решено, что правый министр возьмёт на себя приготовление столиков для еды. Были приглашены мастера золотых и серебряных дел, им было велено приготовить чашки и сосуды для благовоний.

Около двадцатого дня двенадцатого месяца во дворце императрицы-матери читали сутры о долголетии. Господа приготовили для этого храмовые флаги и всё прочее. Молельня и помещение для высшего духовенства были устроены в восточной части большого дворца. Для монахов низшего ранга тоже отвели удобные помещения.

Чтение сутр началось в двадцать второй день, а в полдень двадцать третьего дня была проведена последняя церемония. Высшим священникам вручили по десять штук белого шёлка. Вечером началась церемония провозглашения имён будд[599], и священники всё ещё оставались во дворце.

Через несколько дней после церемонии провозглашения имён будд наступил последний день месяца, и все спешили надеть одежды первого месяца.

Те, которые посылали письма девятой дочери Масаёри, Уже ни на что не надеялись, зная, что и в новом году их ждут одни страдания. Как все они мучились ревнивыми думами!

Однажды утром, когда земля была покрыта инеем, Атэмия принесли письмо от советника Масаакира:

«Казалось, что на горьком опыте я должен был бы хорошо узнать, как Вы жестоки, но…

Мне не следовало бы писать Вам так. Сейчас я уже ничего не понимаю…»

Ответа на это не последовало.

Пришло письмо от советника Санэтада:

Как это странно!»

Ответа и на это письмо не было.

В последний день месяца из разных провинций привезли божество снеди и вещей для праздника. Наступил новый год. В первый день господа, надев самые красивые одежды, пришли поздравить генерала. Церемония была очень торжественна.

На следующий день после состязаний по стрельбе из лука Масаёри должен был устроить у себя пир. Он велел своей второй жене приготовиться к пиру особенно тщательно.

— Будь очень внимательна. В прошлом году такой пир давал генерал Канэмаса, и всё там было великолепно, — у госпожи с Третьего проспекта редкостно возвышенная душа, на свете нет женщины прекраснее матери Накатада!

— Это, безусловно, так, — согласилась госпожа. — Мать Накатада, конечно, женщина необычная, если правый генерал так беззаветно её любит.

Она поспешно начала готовить подарки к пиру.

Чествование императрицы-матери было устроено в последний день крысы, который пришёлся на двадцать седьмой день первого месяца.

Для этого праздника Масаёри приготовил шесть шкафчиков, ароматические вещества из аквилярии, мускуса, сандалового дерева, цезальпинии. В китайские сундуки, сделанные из древесины пахучих деревьев, были положены различные ткани и парча. Всё, начиная со шкатулок, сосудов для благовоний и лекарств, тушечниц, было приготовлено и уложено изумительно красиво. Платья, раздвижные перегородки, наряды для всех четырёх времён года, ночное платье, китайские платья со шлейфами, подставки для палочек для еды, вышитые салфетки, коробы для одежды, украшенные серебром, кото, украшенные росписью по лаку, рукомойники, серебряные чашки, тазики, шторы из аквилярии, серебряные флажки, подлокотники из аквилярии, ажурные серебряные шкатулки, створчатые ширмы, обтянутые китайским узорчатым шёлком, рамы для переносных занавесок из цезальпинии для зимы и красного сандалового дерева для лета — всё было редкой красоты.

Нечего говорить о том, что для каждого из времён года были преподнесены различные ленты к переносным занавескам, подушки для сидения, стулья. Кроме того, было приготовлено шесть столиков, золотые чашки с тонкой чеканкой, Масаёри позаботился обо всём без исключения.

Двадцать шестого дня семейство Масаёри отправилось во дворец к императрице-матери.

Все расселись в двадцати экипажах, десять из них были украшены нитками, десять были позолоченные и украшены листьями пальмы арека. Юные служанки, делающие причёску унаи, ехали в двух экипажах, в двух других — низшие прислужницы. В свите перед экипажами шла такая толпа, что казалось, будто там собрались все мужи страны, — сто чиновников четвёртого и пятого рангов, а шестого ранга — не счесть. Вторая жена Масаёри и дочери до Имамия были одеты в красные платья, красные с чёрным отливом на голубой подкладке платья и китайские со шлейфами из узорчатого шёлка. Атэмия, которой исполнилось пятнадцать лет, была одета в красное китайское платье, верхнее платье и верхние планы из белого узорчатого шёлка. Сопровождавшие её дамы вне зависимости от ранга были в зелёных и белых на зелёной подкладке платьях со шлейфами зелёного цвета, крашенными травами. Подростки и низшие слуги были все в трёхслойных гладких платьях.

Когда поезд прибыл во дворец, вторая жена Масаёри прошла к императрице-матери.

— Я давно уже не навещала вас, — сказала она, — особых новостей у меня не было, и мне не хотелось надоедать вам. Вдруг я узнаю, что вы нездоровы и даже принимаете лекарства, я испугалась и собралась было к вам, но в это время очень сильно заболела Дзидзюдэн, служащая в императорском Дворце, и я должна была ухаживать за ней.

— Ничего серьёзного со мной не было — обычный жар, — ответила мать. — А как себя чувствует Дзидзюдэн?..

Помещение для ночного пира было великолепно убрано, Приготовлена утварь для самых торжественных случаев. Всё сверкало драгоценными каменьями.

Гости начали сочинять стихи на темы росписи на ширмах[601].

Глядя на рисунок, изображающий журавлей, которые в день крысы первого месяца танцуют на сосне, растущей на скале, Масаёри сложил:

На втором рисунке была изображена посадка деревьев в цветнике. Санэмаса сложил:

Третий месяц: изображение сосновой рощи, где проводится церемония очищения. Судзуси сложил так:

Четвёртый месяц: изображение дровосеков, возвращающихся домой с ветками сакаки для праздника богов. Накатада сочинил:

Пятый месяц: на ветвях цитруса сидит кукушка. Сукэдзуми сочинил:

Шестой месяц: пруд, в котором растут лотосы. Накаёри произнёс:

Седьмой месяц: праздник встречи звёзд. Юкимаса сложил:

Восьмой месяц: пятнадцатая ночь, по небу летят гуси. Накадзуми сочинил:

Девятый месяц: в горах собрались люди, чтобы любоваться листьями клёна; на поле работают жнецы. Санэёри сложил:

Десятый месяц: ставят бамбуковый плетень для ловли рыбы, плавают на лодках. Тададзуми сложил:

Одиннадцатый месяц: снегопад, все люди в снегу. Военачальник Императорского эскорта сложил:

Двенадцатый месяц: церемония произнесения имён будд Военачальник Левой дворцовой стражи сочинил:

Все сочинённые стихотворения были записаны младшим военачальником Личной императорской охраны Накаёри.

Пир начался в час дракона[603]. Во дворе были разбиты шатры и устроена площадка для танцев. Зазвучали флейты, органчики и барабаны. Вышли музыканты и танцовщики Музыкальной палаты. Танцовщики были одеты в зелёные платья, светло-коричневые платья на тёмно-красной подкладке и узорчатые штаны, а музыканты — в воинские церемониальные платья и белые платья на зелёной подкладке.

Через некоторое время внесли жаровни. Перед императорской четой поставили жаровни из аквилярии, принесли серебряные кувшины, щипцы для углей с ручкой из аквилярии, чёрные благовония в виде журавлей, серебряные щипцы. Внесли столики для еды. Генерал Масаёри приказал внести шестьдесят подносов, столики в форме цветов с золотыми ножками, уставленные множеством блюд. Сановникам и принцам преподнесли угощение. Угощением для Дзидзюдэн занимался Санэмаса, перед ней поставили подносы из аквилярии, скатерть и блюда были такие же, как у отрёкшегося императора и императрицы-матери. Второй жене Масаёри и её дочерям было поднесено по двадцать подносов из цезальпинии, приготовленных военачальником Левой дворцовой стражи. Столики из некрашеного кипарисовика преподнесли от сыновей первой супруги генерала даме Сэндзи и другим дамам, прислуживающим императрице-матери: дамам из Отделения дворцовых прислужниц, дамам четвёртого и пятого рангов и дамам низших званий. Всем, вплоть до самых незначительных слуг, преподнесли угощение. Столики поставили перед сановниками и принцами, перед виртуозами Музыкальной палаты. Потом принесли и поставили в ряд золоте и серебряные коробки со свежими травами, золотые и серебряные кувшины, множество драгоценностей, подвезённых к искусственным веткам ‹…› со шпильками для волос. Главная распорядительница Отделения дворцовых прислужниц преподнесла декоративного журавля под сосной[604] и написала:

В ответ было написано:

Тем временем пожаловал наследник престола, который в новом году ещё не наносил визита отрёкшемуся императору и императрице-матери и решил сделать это сегодня, узнав, что там будет Масаёри с семьёй. Император Сага был очень удивлён этим неожиданным визитом и посадил наследника возле себя.

Начался концерт, господа вышли танцевать. Мияако, сын Масаёри, исполнил «Танец с приседанием». Придворные, чтобы подбодрить его, поднялись на сцену. Когда мальчик, выйдя на подмостки, приветствовал собравшихся, все, начиная с императорской четы, были изумлены совершенством его манер и заговорили между собой: «В нынешние времена многие блещут разнообразными талантами, иные — редкой красотой, но и среди них выбранные сегодня для танцев обладают таким талантом, какого нельзя было увидеть ни в Фукиагэ, где показывали небывалое в этом мире мастерство, ни в Саду божественного источника во время поездки туда государя!» Сановники, принцы и сам Накаёри, учивший мальчика — все проливали слёзы восхищения. Затем Иэако исполнил «Танец Лин-вана». Казалось, это ожил сам князь. После исполнения танцев, удивлённый и восхищённый, отрёкшийся император подозвал обоих мальчиков к себе и, поднеся им чаши, произнёс:

Мальчики приняли чаши, и Мияако ответил:

Императрица-мать попросила жену Масаёри и её дочерей поиграть на кото.

— А почему не видно Атэмия? — спросила она и велела загородить передвижной занавеской место, которое было для всех открыто, сказав: — Так её никто не увидит.

Старшие сёстры подвели к ней Атэмия.

— Не зря тебя так берегут, — сказала императрица. — Вырастив такую красавицу, твой отец причиняет много страданий молодым людям, это правда.

Настроив две цитры, она обратилась к внучке:

— В этом дворце лучше этих инструментов нет. Сыграй-ка что-нибудь!

— Я совсем не умею играть, — стала отнекиваться Атэмия.

— Молва утверждает другое. Поиграй же немножко, — снова попросила императрица. И Атэмия заиграла громко и очень красиво.

«Кто это сейчас играет на цитре? Такого мастерства нам слышать ещё не приходилось!» — изумились отрёкшийся император и наследник престола. «Кто же это может быть? — думал Накатада. — Очень похоже на то, как играю я сам. Никогда не думал, что могу услышать что-либо подобное».

Всеобщему восхищению не было пределов.

— Такая музыкантша не постыдилась бы играть даже перед Накатада! — воскликнул наследник престола.

Масаёри, слушая музыку, проливал слёзы, и все подумали глядя на него: «Это, должно быть, играет Атэмия».

— Редкостное мастерство! — произнесла императрица-мать, —

Атэмия в ответ произнесла:

Императрица-мать велела положить в шесть серебряных шкатулок для гребёнок, в золотые шкатулки, в сосуды множество редких вещей и приготовить для Атэмия на первое время её службы во дворце великолепные парики, украшенные драгоценными камнями, золотые шпильки, гребни, головные булавки, шёлковые ленты, какие редко увидишь в нашем мире.

Наследник престола подошёл к императрице-матери и долго разговаривал с нею.

— Я совершенно забыла о времени и жила, не помня, сколько лет унеслось. Сегодня семья генерала прибыла, чтобы поздравить меня, и я осознала, что мне уже мало осталось жить. Мне стало необыкновенно грустно; именно в этот мо-рент вы изволили прибыть — и снова кажется, что жизнь беспредельна, — сказала императрица.

— Когда я узнал, что сегодня семья Масаёри будет у вас с Новогодним визитом, я решил приехать вместе с ними. Думаю, что никто не ожидал этого дня с таким нетерпением, уж я, — ответил наследник.

Затем он подошёл ко второй жене Масаёри.

— Давно мы не виделись, — начал наследник. — Кажется, в последний раз это было, когда я навещал императрицу-мать ‹…›.

— Да, прошло уже много времени, — отозвалась господа. — От вас постоянно приходят письма, но они доставляют мне такое беспокойство, что я бы предпочла их не получать.

— Пользуясь случаем, мне как раз хотелось бы поговори с вами об этом деле.

— Я много размышляю о нём и никак не могу принять решения, — ответила она.

— С кем бы я ни повстречался, все только и говорят об Атэмия. Скажете откровенно: почему?

— Многие стремились получить её в жёны, но их мечтам не суждено было сбыться, поэтому они до сих пор не находят покоя.

— Она и на меня не обращает внимания! Я не напоминал о себе, но думал, что Атэмия обо мне вспоминает, однако оказалось, что это не так. И хоть это стыдно, я вынужден напомнить о себе.

— Если бы в вашем дворце были девицы только простого звания, то я бы отдала свою дочь прислуживать вам хоть дамой низкого ранга, но у вас собралось так много знатных дам, что она будет, как говорят, мышью среди колонков[606].

— Въехав во дворец, она будет жить, как мышь в амбаре, — засмеялся наследник. — Пусть она об этом не беспокоится. Ведь говорят: «Среди какого только сора не растут лотосы!» Сколько раз я ни заводил разговор, мы так ни к чему и не приходили, но сегодня мне хотелось бы получить ваше согласие. Или я вынужден буду думать, что это обман.

— Ах, как это неожиданно! — промолвила госпожа. — Поговорим-ка об этом вечером.

— Всегда вот так… — сказал наследник. — Я не могу не беспокоиться — недаром и говорят: «Что толку ждать?»

Госпожа ему ответила:

— Я сейчас должен вас покинуть, но мы ещё поговорим об этом вечером. — С этими словами наследник престола удалился.

Госпожа сказала императрице-матери:

— Он питает намерения насчёт нашей Атэмия, но поскольку и Четвёртая принцесса служит у него во дворце, Атэмия не сможет въехать к нему.

— Почему же ей не служить у наследника? — удивилась императрица. — Пусть смело въезжает к нему. К чему прозябать в глуши за стенами дворца? Если она станет супругой наследника, я буду оказывать ей покровительство. Наследник, кажется, пылает к ней любовью. Он снова и снова заговаривает со мной: «Прошло уже много времени с тех пор, как я выразил своё намерение, но ответа всё нет. Напомни им обо мне». Каждый день он надеется получить согласие.

— Она очень молода и многого ещё не знает, — сказала жена Масаёри.

— Ах, не говори так. Среди наложниц наследника нет ни одной, рядом с которой Атэмия должна была бы стыдиться. Только дочь генерала Канэмаса очень миловидна и добра, наследник часто призывает её к себе. А другие наложницы как будто не блещут особыми достоинствами. Дочь первого министра, Суэакира, ‹…› специально устраивает так, чтобы других дам он к себе не призывал, и распускает нехорошие слухи. Пусть Атэмия поскорее въезжает к наследнику — он уж очень настаивает.

Императрица-мать послала младшего военачальника Личной охраны, состоявшего одновременно архивариусом, доставить подарки царствующему императору и написала:

Император послал императрице-матери уже давно приготовленный декоративный столик с изображением золотой Горы и черепаху, сопроводив подарки письмом:

Наследник престола вернулся к себе во дворец.

Сановникам приказали вручить женскую одежду, а придворным более низких рангов — подарки, соответствующие их положению. Прислуживающим во дворце отрёкшегося императора мужчинам вручили белое платье и штаны, а женщинам — полный наряд. Подарки вручили всем: и сопровождавшим наследника престола, и высшим слугам дворца, и слугам наследника.

Празднество окончилось, и семья Масаёри возвратилась домой. Множество экипажей потянулось от крепости. Молодые господа, все, начиная с Накадзуми, ехали верхом, а те, у кого не было высокого ранга, вели лошадей под уздцы.

Накатада и Накадзуми ехали рядом. Обменявшись поводьями, они завели разговор.

— Я не думал, что кто-нибудь на свете может исполнять музыку лучше, чем её исполняли в Фукиагэ, — сказал Накатада, — но в вашей усадьбе есть такие мастера, что никому с ними не сравниться. Мияако танцует так великолепно, а сестра твоя играет так изумительно, что во всей великой вселенной вряд ли найдётся кто-нибудь, кто встал бы с ней вровень. Однако сегодня твоя сестра превзошла самое себя. И у Судзуси, и у меня уши готовы были отделиться от головы и двинуться туда, где она играла.

— Чем же вы так были восхищены? — спросил Накадзуми. — Мне кажется, она играла совсем не хорошо.

— А мне кажется, что никто из нас не может сравниться с твоей сестрой в игре на кото.

— Разве не говорят: «С равнины, где живут гуси…»?[610]

— Ну, нет: «…до горы, которая называется Любовь…», — ответил Накатада.

Перебрасываясь вольными шутками, молодые люди вернулись в усадьбу Масаёри.

Когда семейство Масаёри было уже дома, от наследника престола пришло письмо:

«Весь день я сегодня необыкновенно счастлив. Мне казалось, что долго ещё нужно томиться ожиданием, но вижу, что скоро мои чаяния исполнятся.

Приезжай сейчас же! Не думай, что я могу ждать вечно, как ждут сосны на острове средь реки»[611]. Вторая жена Масаёри ответила на это:

На это от наследника престола пришло письмо:

Дело ведь не только в рукаве…»

Атэмия написала ему:

Иногда мне так кажется».

Узнав, что Масаёри и его жена твёрдо обещали отдать дочь наследнику престола, влюблённые в Атэмия проводили всё время в умерщвлении плоти и в постах, заказывали службы в горах и храмах по семи раз на дню до самого начала весны, давали суровые обеты, уединялись в лесу, уходили на Золотой пик[612], на Белую гору[613], в святилище Уса[614]. Не было среди них ни одного, кто бы не давал обетов.

Советник Санэтада пребывал в растерянности и страдал от мук любви, которые ни на миг не затихали. Он не уходил из усадьбы Масаёри и неотлучно оставался на веранде возле покоев Атэмия. Глядя на траву и деревья, молодой человек проливал слёзы. Как-то раз он написал:

Что ещё сказать? Все мои мечты, которые я, страдая, питал столь долго, оказались напрасными. Даже во сне мне не было дано услышать Ваш голос. Милая моя, разрешите мне писать Вам и после того, как Вы отправитесь в заоблачные чертоги. Дайте мне ещё некоторое время побыть в этом мире».

Ответа он не получил.

Пришло письмо от генерала Канэмаса:

«Я узнал сейчас о высочайшей воле и робею обратиться к Вам со словами. Теперь, как сказано в стихотворении, „грустно на сердце при виде цветов опадающих”[615].

Многие годы я изобретал различные способы, чтобы добиться Вас, и вот всё оказалось тщетным».

Прочитав это письмо, Атэмия засмеялась:

— Никто не знает, что могут принести с собой оставшиеся дни весны![616]

Отвечать ему она не стала.

Пришло письмо от принца Хёбукё:

«Знал, что любить Вас так же безнадёжно, как писать на воде цифры. Но как я смогу забыть Вас?

Ах, какая печаль! Что же будет со мною?»

Пришло письмо от советника Масаакира: «Ах, лучше бы умереть, чем так страдать понапрасну! Но даже смертная тоска не сильнее мук моего сердца.

Как же быть?»

Ответа на это не было.

Как-то раз, когда лил дождь и перед домом красная слива наполняла воздух благоуханием, пришло письмо от принца Тадаясу:

Любовь моя достигает великого неба».

Пришло письмо от Накатада:

Можно ли упрекать, что мокры мои рукава?»

Пришло письмо от Судзуси:

И не припомню ничего, с чем можно было бы сравнить».

Атэмия ему не ответила.

Накадзуми, увидев, как на деревьях перед покоями показались почки, написал:

Кажется, что все горы заполнила моя любовь».

Ответа он не получил.

Пришло письмо от Санэтада:

Пришло письмо от Юкимаса:

От мыслей этих мне так горько!»

Дела Фудзивара Суэфуса, первого секретаря Ведомства дворцовых служб, процветали. Он состоял придворным литератором у наследника престола, ему было пожаловано право входить во дворец государя. Суэфуса писал стихотворения и оды и вёл официальные подённые записи, на написание сочинений трудных, блестящих по стилю ему не требовалось много времени. Все очень ценили его способности.

Суэфуса не обращал внимания на предложения важных особ стать их зятем. Про себя он думал: «Когда я испытывал лишения, меня презирали, как червя и как птицу, перелетающую с дерева на дерево. Иногда мне поджигали волосы, никто не пытался спасти меня, когда меня уносило течением в беспредельном море бедствий. Поборов стыд, невзирая на то, как выгляжу, я отправился к главе Поощрения учёности, находящемуся на вершине процветания. Он заметил меня, признал мои таланты, и я понемногу выбился в люди. Это произошло по воле Неба, а кроме того, из-за моих успехов в науке. Сейчас я стою на равных с теми, на которых раньше смотрел, как на небожителей. На людей, на которых я раньше смотрел снизу вверх, я смотрю теперь с презрением. Дворец, раньше бывший для меня недоступным, стал теперь привычным. Это всё произошло по милости Будды. Ну, господа сановники, прежде вы насмехались надо мной, так отдавайте же своих дочерей в жёны чиновнику, имеющему всего лишь пятый ранг! Как бы вам не ошибиться, приглашая меня в зятья!» — думал Суэфуса.

Как-то генерал Масаёри позвал к себе Суэфуса, чтобы он написал кое-какие деловые письма. Генерал велел убрать южные покои и приготовить необходимое для приёма. Он надел парадное платье и вышел навстречу к Суэфуса. Вынесли прекрасно накрытые столики с угощением, хозяин преподнёс гостю вино. Все молодые господа пили с ним, а генерал беспрерывно подливал. Суэфуса написал бумагу, о которой просил Масаёри, и ещё некоторое время оставался в усадьбе. Он погрузился в мечты об Атэмия, ему казалось, что душа его улетает из тела, что он горит в огне. «Когда в былые времена я учился сочинять стихи, я преодолел множество трудностей, благодаря любви к Атэмия. А сейчас меня приглашают в этот дом», — думал Суэфуса. Ему захотелось сочинить что-нибудь для Атэмия. Он написал стихотворение, вручил его Мияако, чтобы тот отнёс его Атэмия:

Нет такого места, где бы мог я его спрятать». Вручая Мияако письмо, он сказал:

— В этом письме я касаюсь обыденных дел, отнеси твоей сестре и принеси мне ответ.

— Она такие письма даже не читает, — ответил Мияако. — Однако, когда будет удобный момент, я замолвлю слово. Уже давно мы с вами не занимались китайскими классиками, — продолжал мальчик. — Вы мне не велели читать с другими, вот я совсем и не занимаюсь, а это очень плохо!

— У меня сейчас нет свободного времени. Но если ты будешь передавать письма Атэмия, я обучу тебя всему, чему учу наследника престола.

— Все учителя так говорят. Эдак я останусь неучем, — вздохнул мальчик.

Он отнёс письмо Атэмия, она очень этому удивилась и письмо отбросила.

Святой отец Тадакосо выполнял великие обеты и всё время молился перед изображением Радостного Будды[618].

Как-то раз, налив в тушечницу воды, над которой прочитал заклинания, он написал:

Все молитвы его оставались безответными.

В четырнадцатый день третьего месяца семейство Масаёри отправилось в Нанива для выполнения обряда очищения в день змеи[619]. Все господа поехали туда, и в усадьбе почти никого не осталось. Было приготовлено шесть вмещающих сто пятьдесят коку риса лодок, с крышей из коры кипарисовика, обнесённых высокими перилами и украшенных золотом, серебром и лазуритом. Паруса на лодках были привязаны толстыми белыми канатами, снаряжение отделано позолотой, все занавески выкрашены ‹…›. В каждой из лодок было по двадцать лодочников и четыре рулевых, все они были нарядно одеты и все, как на подбор, красивы. Управляющие поместьями Масаёри в провинциях прислали необходимое для лодок снаряжение.

В первую лодку сели вторая жена Масаёри, Дзидзюдэн и Атэмия, во вторую — другие дочери от второй жены, в третью — семь замужних дочерей генерала. С ними было по двадцать взрослых прислужниц, по четыре юных служаночки и четыре низших служанки — все дамы из хороших домов, одетые с особой тщательностью. В четвёртую лодку сели сам генерал, Накатада, Судзуси и Санэтада. В пятую — семь зятьёв Масаёри. Часть прислужников генерала и его второй жены сели в большую лодку, часть плыли в маленькой. Когда проплывали мимо ивы, называемой «ива в короне»[620], жена Масаёри сложила:

Дзидзюдэн произнесла:

Атэмия сочинила:

Наконец доплыли до Нагасу[622].

Увидев стоящих на берегу журавлей, пятая дочь Масаёри, жена принца Мимбукё, сложила:

Услышав пение соловья, вторая дочь Масаёри, жена принца Накацукасакё сложила:

Четвёртая дочь Масаёри, жена военачальника Левой императорской охраны, произнесла:

Жена Мимбукё сочинила:

Лодки прибыли в бухту Мицу[623], и жена военачальника Левой дворцовой стражи произнесла:

Третья дочь Масаёри, жена Санэмаса, произнесла:

Шестая дочь Масаёри, жена правого министра, сложила:

Когда в бухте совершили церемонию очищения, пришло как раз письмо от наследника престола:

Прочитав послание, Атэмия рассмеялась:

— Что-то простоватое есть в этом письме![625]

В ответ она написала:

Посланцу вручили женский наряд, прекрасного коня с седлом, и он поспешно возвратился в столицу.

Когда добрались до Нанива, то увидели, что там собрались наместники области Кинай[626], тех территорий, через которые проходили дороги Санъё и Нанкай[627], и самым лучшим образом устроили место для стоянки путешественников. Прямо в бухте они разбили цветник, очень красиво усыпали землю песком, разложили камни и, подготовив всё к приезду гостей, ожидали их. Лодки подходили на вёслах одна за другой, сидящие в них искусные музыканты поочерёдно играли на разных инструментах, аккомпанируя пению гребцов. Они заиграли «Многие лета», а стоявшие на берегу стали подпевать и ожидали, когда гости причалят. Лодки приближались к берегу, и в каждой прочитали молитвословие[628].

После того, как выполнили церемонию очищения, Накатада преподнёс Атэмия декоративный столик с различными фигурками из золота и серебра: быка, впряжённого в золотую коляску, господ, сидевших в ней, и слуг. К подарку было приложено стихотворение:

Атэмия возвратила подарок, написав:

Судзуси, как и Накатада, приготовил подношение и послал Атэмия вместе со стихотворением:

— Возвратить подарок без ответа было бы неучтиво, — сказала Атэмия и велела даме Тюнагон написать:

Таким образом она возвратила оба подарка, но господа послали их Атэмия снова.

Советник Санэтада, видя, что Накатада и Судзуси стоят у лодки, в которой находится Атэмия, и о чём-то разговаривают, страдал от ревности. Он послал Атэмия письмо:

Атэмия ответила ему:

Санэтада через даму Моку передал ей:

Дама Моку сказала:

Тем временем наступила ночь, показалась красавица луна, Другом царило спокойствие. Началось исполнение музыки, и в разгар его, глядя, как лепестки, осыпаясь, покрывают всю поверхность воды у побережья, Масаёри произнёс:

Принц Сикибукё сложил:

Принц Накацукасакё произнёс:

Правый министр Тадамаса сложил:

Принц Мимбукё сочинил:

Военачальник Левой дворцовой стражи произнёс:

Санэмаса, глядя, как прилив доходит до сосен, растущих на берегу, сложил:

Санэтада, увидев, что волны заливают берег и как стаей снимаются с него птицы, сложил:

Судзуси, заметив падающую на волны тень от летящих гусей, сложил:

Чиновникам из управления провинций, которые всё приготовили к приезду путешественников, преподнесли по женскому наряду, белую накидку с прорезами на розовой подкладке и штаны.

Семейство Масаёри, полюбовавшись всеми красивыми пейзажами, ничего не пропустив, возвратилось в столицу.

Пришло письмо от наследника престола:

«Сегодня больше, чем обычно, я не нахожу себе места…

Атэмия ответила ему:

Санэтада отправился на поклонение в святилище Камо и дал там суровые обеты. Всё глубже погружаясь в печаль, он написал оттуда:

Атэмия ничего ему не ответила.

Генерал Канэмаса задумал совершить паломничество по святым местам, от Хасэ до Золотого пика, и отправился в путь. Когда он проходил через Идэ, то сорвав там прекрасные горные розы, послал их Атэмия с письмом:

Она сказала:

— Ведь говорят: «Вместе до самого Танского царства»[633] — можно и поверить! — И ничего ему не ответила.

Канэмаса был очень удручён. Он прибыл в Хасэ и дал богам большие обеты, моля об исполнении желаний. Уединившись на семь дней в келье, он всё время читал сутры. «Если исполнятся мои желания, я построю золотую часовню и сделаю статую Будды, покрытую золотом. И до самого последнего дня жизни я буду каждый месяц зажигать лампады справа и слева от неё», — пообещал он. Таким образом, втайне от всех, генерал совершил паломничества в Рюмон, Хисо, Такама, Цубосака, на Золотой пик. Канэмаса шагал, не разбирая дороги, ноги у него опухли. «Даже при таких страданиях я вряд ли добьюсь желаемого», — думал генерал в унынии, продолжая свой путь. Ливмя лил дождь; казалось, что молния вот-вот поразит его. В такие мгновения генерал не вспоминая ни о жене с Третьего проспекта, ни о Накатада, он только сокрушался о том, что умрёт, так и не добившись любви Атэмия. Проливая горькие слёзы, блуждая по горным тропам, он написал ей письмо:

Атэмия прочитала письмо, но отвечать не стала.

Сукэдзуми сказал ей:

— Как можно, получив письмо, исполненное искреннего отчаяния, оставлять посыльного без ответа? Ты никогда не отвечаешь, так делать нельзя. Пожалуйста, напиши ему ради меня.

— Иногда я именно поэтому отвечала. Но разве можно отвечать ему каждый раз? — возразила Атэмия и так ничего и не ответила.

Генерал Канэмаса усердно молился богам и давал обеты: «Если вы выполните мою просьбу, я многие годы буду присылать в храмы золотой песок!» Он возносил молитвы богам и буддам и по-прежнему страдал от любви.

Как-то раз, пригласив Сукэдзуми к себе на Третий проспект, он сказал ему:

— Удивительно, что со временем жестокость Атэмия только увеличивается. Я страдаю, даю обеты богам и буддам, совершаю паломничества в дальние храмы, но принесёт ли это какую-то пользу? Нет, ведь известно, что в делах любви каждый должен действовать сам, рассчитывать на доброе отношение других невозможно[634]. Мне кажется, я скоро умру из-за любви к Атэмия.

— Нет, этого допустить нельзя! — воскликнул Сукэдзуми. — Атэмия ещё совсем ребёнок и ничего не понимает в подобных делах. Мне было трудно передавать ей ваши письма, но я её очень упрашивал, и она, как мне кажется, отвечала вам. Однако в последнее время родители неотлучно находятся при ней, и мне не удаётся ей даже слова сказать.

— Это, конечно, потому, что она скоро въедет во дворец Наследника престола, и если раньше мне случалось получать от неё хоть какие-то ответы, то теперь и этого нет. Я не дам смеяться над собой!.. У меня не много детей. Накатада и сам без моей помощи добьётся успеха в жизни, но вообрази — если бы моим единственным сыном был ты, неужели я бы допустил, чтобы ты из-за меня стал бедствовать? Умоляю тебя, помоги мне выполнить задуманное. Этим ты спасёшь человеческую жизнь. Ты, может быть, опасаешься, что тайна раскроется и что обвинят тебя?.. О, дорогой мой! Как я тоскую! — воскликнул генерал.

— Я всё время думаю, как вам помочь. Из всех дочерей Атэмия самая любимая, и родители ни на миг её от себя не отпускают. Хотя наследник престола настойчиво выражает своё желание и отец отвечает, что повинуется, однако он не спешит расстаться с Атэмия. При таком положении трудно что-нибудь сделать. Как стали бы сокрушаться родители, если бы вы осуществили свой замысел! Только я подумаю об этом, у меня становится тяжело на душе, — признался Сукэдзуми.

— Стать женой наследника престола — значит подняться к самым облакам, но ведь не все, кто въезжает во дворец, достигают высочайшего положения. Если же она станет моей женой, всё в моём доме, начиная с меня самого, будут служить ей, как её подданные. Вряд ли твоему отцу придётся думать, что дочь его прозябает ‹…›. Если я своего желания не осуществлю, я скоро умру, но если ты мне поможешь, я восстану из мёртвых. Ведь ты сам страдал от любви, войди же в моё положение…

Генерал то и дело подносил Сукэдзуми чашу с вином. Так они проговорили до рассвета.

Канэмаса написал Атэмия письмо:

«Посылаю Вам письмо, но теперь даже безрадостного ответа от Вас не получить. Как это горько!

Вместе с письмом он послал Атэмия полный женский наряд.

Придя домой, Сукэдзуми сказал Атэмия:

— Очень уж сердится на тебя генерал, не получая ответа. Почему бы не написать ему что-нибудь, чтобы хоть как-то утешить его? Ни к чему, чтобы о тебе думали с такой горечью!

Но Атэмия всё равно генералу не ответила.

Пришло письмо от принца Хёбукё

Атэмия ничего не ответила.

Пришло письмо от советника Масаакира:

Ответа на это письмо не было.

В четвёртый месяц пришло письмо от принца Тадаясу:

Как мне больно, что ты не обращаешь на это никакого внимания!»

Поблизости от столицы не оставалось святилища, куда бы Накатада не отправился с молитвой, и он захотел посетить храм на Белой горе в местности Коси. Сбившись в горах с пути, Накатада написал письмо Атэмия:

Она ничего ему не ответила.

Пришло письмо от Судзуси:

«Долгое время я не давал знать о себе… Я очень беспокоюсь и печалюсь. Что ждёт меня в будущем? О, как жестоко Вы меня обманули!

Ответа на это не последовало.

Накатада был назначен посланцем в святилище Хатиман в Уса[635] и прислал Атэмия письмо:

Ответа на это не было.

Прислал письмо Накадзуми:

Пришло письмо от Юкимаса:

Пришло письмо от Суэфуса:

Святой отец Тадакосо написал ей:

Никому из них Атэмия не ответила.

Пришло письмо от наследника престола:

Атэмия написала в ответ:

После этого наследник престола прислал:

Нет никого, кто бы заставил меня так мучиться. Второй такой в мире не найти!»

Атэмия написала в ответ:

Наследник престола на это написал:

Хоть и не был я в лодке…»[638]

Атэмия написала ему:

Советник Санэтада, страдая от мук любви, отправился в горы и непрестанно служил молебны во всех храмах. Оттуда он написал Атэмия, но ответа не получил и беспредельно скорбел, убиваясь, что никак не может добиться от неё письма, Санэтада написал:

Но и на это ответа не было.

Тогда он написал так:

Он опять не получил ответа.

Не зная, что предпринять, Санэтада вызвал Хёэ в её комнату и спросил:

— Почему ж и сегодня нет ответа, о котором я так мечтаю? Когда должен состояться въезд твоей госпожи во дворец?

— Точно не знаю, — ответила девушка. — Госпожа совершенно перестала отвечать на письма даже тем, кому она время от времени писала, потому что судьба её уже решена. Но день въезда ещё не назначен.

— Что же мне делать! — воскликнул Санэтада. — Помоги мне, милая моя! Она ещё не въехала к наследнику, а я уже страдаю, как в предсмертных муках. Когда же она уедет к нему, я, без сомнения, умру. Но перед тем, как она покинет дом, я хотел бы сказать ей одно словечко, хотя бы через посредника. Долгие годы длятся мои страдания, а желаемого мне не достичь, так пусть она посочувствует мне.

— Ах, об этом и думать нельзя! — испугалась Хёэ. — И раньше такой возможности не представлялось, а нынче постоянно рядом с госпожой её матушка, генерал и старшие сёстры, и ночью все спят в её покоях. Даже мы, прислуживающие дамы, не можем приблизиться к ней. Сейчас уже ваши усилия бессмысленны, лучше вам забыть о ней.

— О, моя милая! Как ты можешь говорить мне такие слова? В любом из миров я не забуду твоей доброты. Сейчас у меня никаких намерений нет. Я только хочу, хотя бы через кого-то, сказать, как долгие годы я сгорал от любви к ней. Если ты даже убьёшь меня на месте, я и после смерти буду любить твою госпожу. Но если ты не убьёшь меня, а поможешь мне и генерал об этом узнает, ты ведь жизнью не рискуешь, разве что навлечёшь на себя его гнев. От генерала зависит твоё продвижение по службе, но на улицу-то он тебя не выгонит. Умоляю тебя, придумай что-нибудь. Я знаю, что это дело непростое, но у меня такое ощущение, что всё внутри пылает, — помоги мне, — уговаривал он её, проливая кровавые слёзы.

— Вы говорите неразумно. Вы всегда просите об одном, и если бы я заметила, что госпожа моя готова внимать вам, я бы уж обязательно передавала ваши слова, совершенно не думая о себе. Но ведь это не так. Я очень боюсь, что помочь вам у меня нет никакой возможности. Если, однако, представится случай, я передам госпоже то, о чём вы просите.

Санэтада возликовал и написал письмо:

«Сейчас уже я не могу писать Вам: хотят слухи, что Вы не сегодня-завтра отправитесь во дворец наследника престола. Страдания переполняют меня, выхода моей любви нет, и лучше умереть, чем терпеть такое несчастье. Но мне кажется, что даже умерев, я не смогу покинуть эти места.

Хотелось бы мне, хотя во сне, забыть о своём желании встретиться с Вами и высказать всё это. О моя милая, как мне быть?»

Санэтада отдал письмо Хёэ, послав также набор лакированных коробок с росписью золотом и серебром, в которые велел положить узорчатого шёлка, летнюю одежду, одежду из узорчатого шёлка. Вручая всё это, он сказал Хёэ:

Поговорив ещё немного с Санэтада, девушка покинула его и передала письмо Атэмия. Та прочитала, но ничего не сказала.

— Уж очень он страдает, напишите на этот раз хотя бы одну строчку, — принялась уговаривать её Хёэ. — Если он умрёт от любви к вам, не будет ли греха на вашей душе?

Но Атэмия так ничего и не ответила.

Санэтада, сердце которого было разбито, скорбел беспредельно. Он вызвал Хёэ и попросил её передать госпоже письмо:

Больше уже не будет у меня возможности сказать Вам…»

Он положил в изумительные коробки из аквилярии по золотой шкатулке и вручил Хёэ со словами:

Девушка ответила:

и, не взяв подарка, пошла к Атэмия.

— Принесла вам письмо, — обратилась Хёэ к госпоже. — Хоть бы на этот раз написали одну строчку. Советник весь горит и велел сказать: «Если госпожа опять ничего не напишет, я несомненно скоро умру». Страшно смотреть на него.

Атэмия не знала, что делать, долго раздумывала и наконец приписала к полученному письму:

Ликованию советника не было пределов. Придя домой, Санэтада написал:

Он попросил Хёэ передать это послание, но девушка ответила:

— Вы просили об одном только разе, и мне удалось сказать госпоже о вас и передать письмо. Но больше такой возможности нет, не рассчитывайте на меня. И до того, как было решено, что она отправится во дворец к наследнику престолу, выполнять ваши просьбы было трудно, а сейчас в доме всё пошло вверх дном, и я даже думать об этом не должна. Вы готовы погубить себя, но я ничего не могу сделать. Покои госпожи её братья окружают стеной, там нет ни одной лазейки; с нею всегда её матушка, генерал и старшие сёстры, там и птица не пролетит. Как я вам ни сочувствую, сделать для вас я ничего не смогу. Зачем я вообще взялась за такое дело!

Советник помертвел, у него перехватило дыхание, он посинел, потом покраснел и еле-еле дышал. Хёэ, проливая слёзы, пошла к Атэмия. Санэёри и Санэмаса, услышав о том, что случилось с братом, прибежали к нему и стали горячо молить богов о его спасении. Долгое время Санэтада ничего не воспринимал. Наконец он пришёл в себя и что-то пробормотал, но дыхание его прерывалось.

Когда возле Санэтада не было ни отца, ни братьев, он положил в золотую коробку тысячу золотых рё и отправил Хёэ с письмом:

Видя, как он ужасно страдает, Хёэ думала: «Какое горе!»

Она ответила советнику:

Говоря по правде, и я очень огорчена».

И деньги возвратила.

Долго советник Санэтада был погружён в размышления, чёрно-красные слёзы струились по его щекам, как водопад. Тысячу золотых рё он положил в серебряные кувшины в форме журавлей, по тридцать монет в каждый, и послал в храмы, начиная с семи главных. Он велел читать сутры в храмах на горе Хиэй и в храме Такао[641]. В душе у него было только одно стремление. «Будды и боги Небес и Земли, помогите мне!» — молился он. Санэтада поразмыслил о том, что ещё должен сделать, и отправился на гору Хиэй. Выбрав из сорока девяти монастырей сорок девять святых отцов, заклинания которых славились чудодейственной силой, Санэтада просил каждого из них вместе с шестью монахами молиться Радостному Будде у сорока девяти алтарей. Санэтада сделал им богатые пожертвования и подарки, послал красивого шёлка на облачение. Сам же он в течение семи дней и семи ночей постился и, простершись на земле, молил будд исполнить его желание.

Многие писали письма матери покойного Масаго. Некоторые хотели обосноваться в её доме, а другие — похитить её, и она стала подумывать о том, чтобы перебраться в какое-нибудь уединённое место.

Удобный для житья дом нашёлся у подножия горы Сига, неподалёку от него текла река, вокруг росло множество трав и деревьев, цветов и клёнов. Жена Санэтада с дочерью, никому ничего не говоря, покинули своё прежнее жилище и перебрались на новое место; с ними поехали кормилица, юная служанка и низшая служанка. Женщины выполняли различные обряды и проводили время, играя на кото и других струнных инструментах.

Наступила глубокая осень. По вечерам дул сильный ветер, холод пронизывал женщин до костей, шум водопада наводил тоску. Вдалеке слышались крики оленей. Перед домом ещё продолжали цвести некоторые цветы, другие давно осыпались. Как всё было печально!

Как-то раз госпожа и Содэмия подняли занавеси и сели на веранде перед главным покоем за кото, а кормилица им аккомпанировала.

Госпожа сложила так:

Содэмия произнесла:

А кормилица сложила:

И все трое горько заплакали.

В это время Санэтада, выполнив обряды на горе Хиэй, возвращался домой, а Накатада выполнил такие же обряды в храме Сига и тоже возвращался в столицу. Санэтада, идя с горы Хиэй, увидел на перекрёстке дорог Накатада и спросил его:

— Откуда ты идёшь?

Накатада ответил:

Санэтада рассмеялся:

Им захотелось сломать красивую ветку клёна, чтобы принести её в качестве подарка с этих гор. Они посмотрели вокруг и у изгороди дома, где жила госпожа, увидели клён, как будто покрытый парчой глубокого красного цвета.

— Какие прекрасные ветки в этой усадьбе! — сказал Санэтада, подошёл первым к изгороди, сломал ветку и произнёс

Накатада произнёс:

Отломив ветку, он задержался у изгороди и заглянул в сад. Зрелище, открывшееся перед ним, было так прекрасно, что он замер, заворожённый. Оба молодых человека точно приросли к изгороди, и Санэтада сложил:

Накатада ответил:

Наконец они вошли во двор. Казалось, что китайский мискант, растущий у изгороди, машет им рукавами тёмного платья, приглашая в дом. Санэтада, тщетно добивавшийся исполнения своих желаний, уже давно не интересовался, что стало с его женой и дочерью. Сейчас, охваченный многими печальными думами, он пропел на мотив «Ворота моей любимой»[643]:

Жена, услышав, сразу узнала его:

— А, это тот, кто нас покинул!

Но тотчас воскликнула:

— Ах, как страшно! Это поёт чёрт! Это только похоже на человеческий голос!

— Это голос отца! Действительно очень похож! — сказала Содэмия.

На сердце у них стало ещё тяжелее. Госпожа произнесла:

Содэмия сказал:

Горько плача, три женщины оставались на веранде. Молодые люди, толкнув главные ворота, вошли во двор. Увидев их, стоящих друг подле друга, госпожа сказала:

— Зачем только мы перебрались в это глухое место! Как это всё неприятно! Не надо с ними разговаривать.

Женщины опустили занавеси и скрылись в доме. Молодые люди подошли ближе, и хотя здесь кто-то жил, никто их не упрекнул за вторжение. Когда они приблизились к веранде, Санэтада произнёс:

и поднялся по лестнице.

Все в доме узнали его голос, но госпожа не разрешила никому затоварить с ним.

— Почему никто мне не отвечает? — спросил Санэтада. — Может быть, здесь живут глухие?

Как странно! — продолжал он. — Почему люди поселились в такой глуши? Или они совсем ничего не понимают в жизни?

— В кои веки я вижу отца, о котором день и ночь тоскую и плачу, — сказала Содэмия. — Как же ему не ответить?

Она хотела предложить гостям сесть и, взяв подушки из соломы, появилась на коленях на веранде и сказала:

Наверное, и вы бредёте по таким же горным путям.

На дно четырёх тонких коробок Содэмия положила листья клёна, на них — сосновые шишки и фрукты, грибы и рис цвета китайского мисканта, всё было очень изысканно, — и преподнесла гостям. Издалека до них донёсся крик гусей. Госпожа написала на чашке и велела вынести гостям:

Санэтада на это сказал:

Госпожа отозвалась:

но на веранде не появилась.

«Какое удивительное место!» — подумал Санэтада, оглядываясь кругом. Но поскольку мысли его были полны только Атэмия, ему даже на ум не пришло, что он разговаривал со своей женой.

— Как тебе здесь нравится? — спросил он у Накатада. — Нельзя сказать, что в этом месте нет глубокого очарования.

— Действительно, это так, — ответил тот. — У хозяйки очень тонкий вкус. Ты бы познакомился с ней поближе и приходил бы сюда время от времени любоваться клёнами.

— Может быть, ты прав… — протянул Санэтада. — Но я прослыву повесой, который отдаёт своё сердце женщине в первую же встречу ‹…›. Я не знаю, что стало с моей женой, которую любил долгие годы, я потерял любимого сына и сейчас совсем не ищу лёгких побед.

В это время раздался крик оленя, и Санэтада сложил:

— Удивительно, что ты вспомнил о своей жене! — рассмеялся Накатада. — Уж не кудесник ли этот олень?

Так они проговорили всю ночь, и на рассвете собрались покинуть этот дом. Ни на одно их слово госпожа не ответила.

— Я почувствовал расположение к хозяевам этого дома, и теперь так вот их покинуть… — сказал Санэтада.

— Я не испытываю что-то подобных чувств, — ответил Накатада, — но не об этом ли мы говорим: суть вещей?[644]

Молодые люди покинули своё пристанище.

Санэтада, налив в тушечницу воды, над которой у всех сорока девяти алтарей были прочитаны молитвы, написал Атэмия:

До сих пор я не мог упросить Вас ответить мне; и если теперь я получу хоть одно письмо от Вас, я смогу спокойно пуститься в путь к жёлтым источникам».

Он отдал письмо Хёэ и долго жаловался ей на свою судьбу. Девушка отправилась к Атэмия, которая в это время принимала ванну, и всё подробно рассказала. Атэмия было тяжело думать, что кто-то может умереть из-за любви к ней, и она решила было: «Не ответить ли ему хоть одной строчкой?» — но потом испугалась: «А вдруг об этом узнают?» — и ничего не написала.