Повесть о дупле Уцухо-Моногатари. Часть 1

Глава VI ФУКИАГЭ (Начало)

В провинции Ки[392], в уезде Муро, жил некий Каминаби Танэмацу, обладавший несметными сокровищами. В то время[393] он служил секретарём в Управлении провинции. Это был человек прекрасной наружности, исполненный благожелательности.

Жена его была дочерью старшего советника министра Минамото Цунэари. В своё время она вышла замуж за аристократа, но, потеряв вскоре и родителей, и мужа, испытала на себе все тяготы жизни в нашем мире. Танэмацу добился её любви и взял в жёны. У них родилась красавица дочь. Когда она выросла, то поступила на службу в императорский дворец, где получила невысокий ранг. Она родила от государя мальчика, которому была присвоена фамилия Минамото, и в родах скончалась. Император относительно рождения ребёнка оставался в неведении: дама о своей беременности ему не говорила[394].

Ребёнка воспитывали дед и бабка. Недалеко от бухты Фукиагэ Танэмацу выбрал просторное и красивое место и выстроил на нём настоящий дворец, блистающий золотом, серебром и лазуритом. Территория усадьбы, каждая сторона которой тянулась на восемь тё[395], была обнесена тремя стенами, и внутри устроены караульни. Из красного сандалового Дерева, цезальпинии, чёрной хурмы, китайского персика было возведено десять домов, соединённых коридорами. Друг над другом возвышались строения, украшенные золотом, серебром, лазуритом, раковинами тридакна[396], агатом. С четырёх сторон они были окружены караульными помещениями и далее были разбиты необыкновенно красивые сады: за восточной караульней была устроена весенняя гора[397], за южной — насажена роща, дающая летом густую тень, за западной — осенняя роща[398] и за северной — сосновая роща. Там всё было необычайным: и цветы, и пышные кроны деревьев, и благоухания. В тех садах не росли лишь белые и красные сандаловые деревья, а среди птиц, живущих в рощах, не водились только павлины и попугаи.

Повсюду в Поднебесной у Танэмацу были сокровища. Он мог заполнить своими богатствами все земли — даже корейские царства Силла и Когурё и волшебную обитель бессмертных. «Если бы это был не мой внук, — думал Танэмацу, — его провозгласили бы принцем, о нём знал бы государь и рос бы он в столице. Рождённый же моей незнатной дочерью, он остаётся в безвестности. Зато в этой провинции я создам ему такие условия, что он будет жить не хуже самого государя!» Танэмацу был безгранично счастлив тем, что мог опекать своего внука. Весной, сея рис в питомнике и сажая рассаду на полях в десять, в двадцать тысяч те, он говаривал: «Как бы мой господин не испытал недостатка в этом году!» Насчитав в кладовых двести-триста тысяч штук узорчатого шёлка и красной с золотом парчи, он беспокоился: «Как бы он не выглядел убого в своих нарядах», — и заготавливал ещё больше. У мальчика низших и высших служанок было тридцать, а прислуживающих мужчин — высоких и низких рангов — более ста. Женщины, не сделав парадной причёски и не надев китайского платья, перед господином не появлялись; мужчины, не надев головного убора и верхнего платья, возле него находиться не могли. Танэмацу хотел, чтобы внук его мог менять яркие роскошные одежды, чтобы у него постоянно была обильная еда.

Другие возделывали поля так же, как он, но лишь у него урожай всегда был редкостным. Если даже нещадно палили солнце, и могло показаться, что на небе появилось семь светил, огромных, как тележные колёса, у Танэмацу не сгорал ни один росток риса. Если даже безграничные, как небо, просторы затопляла вода, у него не пропадай ни один колосок. Даже на горных вершинах, на самых пиках, ни одно зерно, посеянное Танэмацу, не давало урожая меньше одного-двух коку. Когда он принимался разводить шелковичных червей, не было кокона, из которого не получили бы десять или двадцать или рё[399] нити.

Он приглашал к себе жить многих знаменитых музыкантов, каллиграфов, живописцев, различных умельцев, кузнецов из столицы, и заводил у себя всё, что было редкостного в мире. Попроси его внук обрушить гору или засыпать море, Танэмацу тут же помчался бы выполнять.

Среди людей, родившихся и выросших в нашем мире, не было никого, с кем можно было бы сравнить этого Минамото, взлелеянного дедом. Он был необычайно хорош собой, имел превосходные манеры и отличался прекрасным характером. В знании китайских классических книг и в исполнении музыки он оставил своих учителей далеко за собой. Все столичные музыканты побывали в Фукиагэ, и молодой человек перенимал их мастерство и показывал им своё искусство. Он учился у известных виртуозов на кото, которые, не желая служить в столице, уединялись в горах и которых Танэмацу приглашал к себе. В таких занятиях проходило время.

Молодому господину исполнился двадцать один год. Жены у него не было. Ему предлагали невест из хороших семей, но он всё размышлял и не женился.

Как-то раз старший стражник Правой личной императорской охраны Киёвара Мацуката, находясь в караульне с младшим военачальником Накаёри, сказал ему:

— Я познакомился с необычайно интересным человеком и был им так очарован, что совсем не появлялся в император-ром дворце.

— Кто лее это такой? — спросил тот.

— В провинции Ки секретарём служит некий Каминаби Танэмацу, владеющий несметными богатствами. Его внук и есть тот Минамото Судзуси, о котором я говорю. Он часто приглашал меня к себе, но как поедешь, когда занят на службе? Я так и не посетил его. А тут Танэмацу приехал в столицу и очень на меня за это сердился, поэтому я решил отправиться туда на короткое время. Это было изумительно! Живёт он на взморье Фукиагэ. К востоку от усадьбы простирается море. Вдоль берега на протяжении двадцати те растут огромные сосны, увитые глицинией. За ними — ряд деревьев горной вишни, затем — ряд деревьев розовой сливы; далее к северу растут азалии — весной все растения покрываются очаровательными цветами. На западе, обращённая к широкой реке, стоит кленовая роща, осенью опавшие листья окрашивают волны в красный цвет. Там можно любоваться всем, чем пленяет осенняя пора. На севере и юге рощи разбиты так же — в соответствии с временами года. О внутреннем убранстве дворца говорить нечего, оно так великолепно, что остаётся только поражаться. А сам хозяин ни внешностью, ни талантами не уступает императорскому сопровождающему Накатада.

— Как интересно! — воскликнул Накаёри. — Неужели на свете кто-то может сравниться с Накатада? Я слышал, что у дочери Танэмацу, дамы низшего ранга, родился мальчик. Так это он и есть! Это о нём правитель провинции Ки докладывал отрёкшемуся от престола императору Сага как о ребёнке необыкновенном. Каким же он вырос? Что, если нам с вами отправиться туда, не говоря никому ни слова? Императорский сопровождающий Накатада разрешения отлучиться из дворца, наверное, не получит. Возьмём-ка с собой помощника начальника Императорского эскорта Ёсиминэ Юкимаса!

— Прекрасно! — ответил Мацуката. — Я буду вашим сопровождающим. Я рассказывал Судзуси о вашем музыкальном таланте, о мастерстве императорского сопровождающего камергера Накатада и Ёсиминэ Юкимаса, и он на это ответил: «Мне бы очень хотелось познакомиться с ними и услышать, как они играют!» Но на скорое возвращение — если уж мы отправимся в Ки — рассчитывать не приходится. Попав туда, даже я, такой нетонкий человек, и то забыл, что нужно возвращаться в столицу. Ну, а если при этом вы будете исполнять музыку вместе с другими господами, то я, наверное, забуду даже о своём родном доме… Да, поистине Судзуси — необычайный человек, и с ним стоит познакомиться.

— Обязательно съездим к нему, никого об этом не оповещая, — сказал Накаёри. — Надо постараться взять с собой Накатада.

— Пригласите-ка его потихоньку ехать с нами. Вероятно, только Накатада может соперничать с Судзуси в игре на кото. А мы послушаем и сравним.

— Но захочет ли играть Накатада? — засомневался Накаёри. — Все говорят о том, что он не играет даже тогда, когда сам государь изъявляет желание послушать его. Сейчас он, кажется, учит играть на кото наследника престола, а на лютне — принца Вакамия[400], и разрешение покинуть столицу ему вряд ли дадут. А я вот живу в своё удовольствие. Возникни у меня намерение отправиться в Танское царство, у меня нет ни отца, который бы противился этому, ни господина, который не дал бы мне разрешения.

— Но бывает, что и вам трудно покидать столицу[401], — поддразнил его Мацуката.

Расставшись с ним, Накаёри сразу же пошёл в помещение Императорского эскорта и спросил:

— Не здесь ли помощник начальника Ёсиминэ? В императорских покоях его что-то не видно.

Юкимаса вышел к нему.

— Мы с тобой давно не виделись, и я бы хотел принести тебе извинения, — начал Накаёри.

— Благодарю за посещение, — ответил Юкимаса. — Но отчего ты так долго не показывался во дворце?

— Я всё ещё нездоров, потому что слишком много ел и пил в храме Касуга. Я узнал кое-что интересное и хочу сообщить об этом тебе.

— Что такое? — заинтересовался тот. — Это, должно быть, что-то необыкновенное.

— Мацуката рассказал мне о Минамото Судзуси, который живёт в провинции Ки, и я потерял покой. Я хочу поехать туда хоть ненадолго. Поедем-ка вместе.

— Это тот самый Минамото, сын придворной дамы низшего ранга, дочери Каминаби, — припомнил Юкимаса. — Я слышал, что он замечательный человек. Мне уже давно рассказывали о нём, и я хотел посетить его, да всё было недосуг. Обязательно поедем вместе. Когда ты думаешь отправиться?

— Мы могли бы выехать в двадцать девятый день.

— А не пригласить ли нам Накатада? — предложил Юкимаса. — Его следовало бы взять с собой.

— Я ещё не говорил с ним, — ответил Накаёри. — Боюсь, что ему не получить разрешения покинуть столицу.

— Может быть, он поедет с нами и без разрешения. Съездим-ка к нему в Кацура.

Прибыв в Кацура, они вызвали Накатада и рассказали ему о предполагаемой поездке.

— Это было бы чудесно! — воскликнул Накатада. — Но боюсь, что отец, по своему обыкновению, только разбранит меня за подобные желания. Не поговорите ли вы с ним об этом?

Накаёри обратился к Канэмаса:

— Послезавтра я отправляюсь в чрезвычайно интересное путешествие. Мне бы хотелось, чтобы со мною поехал ваш сын. Что вы на это скажете?

— А куда это вы собираетесь? — поинтересовался тот.

— На взморье Фукиагэ, в провинцию Ки.

— Уж не к Минамото ли?

— Именно. Сегодня утром старший стражник Мацуката рассказал мне о нём. Он возбудил во мне такое любопытство, что мне сразу же захотелось поехать в те края.

— Накатада несколько раз говорил мне, что хочет посетить Фукиагэ, — сказал Канэмаса. — Я, однако, не давал ему разрешения, и он поехать не мог, ну да что там! — пусть отправляется с вами. Одному туда ехать нельзя[402], но если с ним будет много народу, я не стану тревожиться.

— Вы меня очень обрадовали, — стал благодарить Накаёри. — Я так робел обращаться к вам со своей просьбой. — С этими словами он удалился.

Вернувшись в дом Тадаясу, Накаёри сказал жене:

— Послезавтра мне хотелось бы ненадолго уехать, но боюсь, что ты будешь тревожиться!

— Куда ты собираешься? — спросила она.

— Это недалеко. Я поеду с императорским сопровождающим Накатада и с помощником начальника эскорта Ёсиминэ.

Жена пошла к родителям.

— Послезавтра мой муж собирается отлучиться из столицы. Как нам быть со свитой?

— Ничего не поделаешь, — ответили они. — Волноваться тебе об этом не следует. Если он собирается в путешествие, мы отдадим под заклад саблю, которую отец надевает во время дворцовых празднеств.

— А как же тогда ты пойдёшь на праздник Нового года? И забеспокоилась дочь. — Что ты будешь делать, если не сможешь скоро выкупить её?

— Если урожай риса будет хорошим, я сразу выкуплю саблю — успокоил её отец. — Разве я выставлю себя на посмешище?

Взяв саблю, Тадаясу отправился к писцу Дворцовой сокровищницы и взял под её залог пятнадцать кан медных денег. Гак они смогли нанять для Накаёри сопровождающих и купить ему в дорогу еды.

— Приготовь всего в дорогу наилучшим образом, — наказала мать дочери. — Нам будет стыдно, если начнут злословить, что он бедствует.

— Что скажут другие — мне всё равно, — отозвался Тадаясу. — Он не забывает нас, и я доволен. Ведь Накаёри не обосновался там, где на него без счёта тратили сокровища, а выбрал наш, такой бедный дом. Нам стыдиться нечего.

Итак, Накаёри и Ёсиминэ, надев охотничье платье и взяв с собой тёплое платье, поехали в Кацура, где жил Накатада, а он не заставил себя ждать.

«Какой же подарок повезти из столицы Судзуси? Хотелось бы найти что-нибудь редкое», — ломал голову Накатада, но казалось, что нет ничего такого, чего бы не было в Фукиагэ. Многие кото были в своё время подарены его дедом разным лицам, оставалось только «ядомори-фу», оно было зарыто в старом доме на проспекте Кёгоку[403]. Спросив разрешения у матери, Накатада ночью, взяв с собой одного из молодых слуг, тайком отправился туда и велел выкопать его. Это кото он и решил преподнести Судзуси.

Перед отъездом генерал стал угощать путешественников. Всем трём господам преподнесли по четыре столика из цезальпинии, уставленных яствами, сопровождающим тоже было выставлено угощение.

Наконец все пустились в путь.

Когда они прибыли в провинцию Ки, Мацуката сначала отправился к Судзуси один. Сев в почтительную позу, он приветствовал хозяина.

— Как замечательно, что вы пожаловали ко мне! — образовался тот. — В прошлый раз вы гостили у нас слишком мало. Мне очень приятно видеть вас вновь.

— Извините меня за тот быстрый отъезд. Мне хотелось побыть у вас подольше, но я должен был принять участие в состязании в борьбе, вот почему мне спешно пришлось отправиться в столицу. А сегодня я вместе с младшим военачальником Личной императорской охраны Накаёри совершаю паломничество в храм Когава[404].

— Как приятно это слышать! — сказал Судзуси. — Если уж вы прибыли в эти края, заезжайте ко мне. Дайте отдохнуть вашим коням.

— Нам тоже хотелось заехать к вам, — ответил Мацуката.

— Прошу всех пожаловать сюда, — пригласил хозяин.

Он прошёл во внутренние покои, надел праздничную одежду и, спустившись с южной стороны во двор, встретил гостей. Четверо путешественников сели в южных передних покоях главного дома друг подле друга. Танэмацу приказал вынести угощение. Несколько раз наполняли чаши вином. Наконец стали вместе исполнять музыку, чего все ждали. Накаёри и Юкимаса думали при этом: «Какой тонкий человек! Какая жалость, что он прозябает в такой глуши! А ведь красотой он не уступает Накатада». Любуясь Судзуси, они испытывали беспредельную радость. Накаёри обратился к нему:

— Вообще-то я никак не думал, что смогу приехать сюда. Но услышав рассказ Мацуката о его поездке, я забыл о всех других делах и поспешил к вам, не останавливаясь даже ночью. И поистине, наше знакомство полностью подтверждает мои ожидания, и то, что я удостоился встречи с вами, меня очень радует. Но скажите мне, дорогой мой, почему вы живёте здесь затворником? Наследник престола сейчас желает собрать вокруг себя редкостных музыкантов — как бы он радовался вам! Переезжайте в столицу, поступайте на службу к нему во дворец!

— Я вам чрезвычайно признателен, — поблагодарил тот. — Сказать правду, поскольку я постоянно живу здесь, в этом захудалом домишке, я очень неловок. Предположим, я приеду в столицу и захочу служить в императорском дворце, но ведь когда человек, привыкший жить в одиночестве, начинает вращаться в обществе, он то и дело попадает в неловкое положение. Не стану ли я притчей во языцех у последующих поколений? Опасаясь этого, я и живу в уединении. Когда кто-нибудь заедет ко мне случайно, я испытываю к нему чувство благодарности, а когда сюда приезжают специально, то я уж и не знаю, как выразить свою признательность. От всего сердца благодарю вас.

— Очень приятно слышать… — отвечал Накаёри. — Вы говорите странные вещи. Что особенного в столичных жителях? Вы вот не покидаете своей деревни, а вас полагают за совершенный образец для подражания. Когда наследнику престола рассказывали о вас, он изволил воскликнуть: «Как бы мне хотелось встретиться с ним! Если бы не моё положение, я бы обязательно отправился туда. Но мне этого не разрешено, а вот не приедет ли он в столицу?» Вот что изволил сказать наследник.

Приезд гостей пришёлся на праздник третьего дня третьего месяца[405]. Танэмацу приказал подать угощение. Перед тремя гостями[406] поставили золотые столики и серебряные подносы, покрытые скатертями из шёлковой ткани с цветочным узором или из тонкого плотного шёлка и кисеи, а также два серебряных столика в форме лотоса. Удивительны были китайские сладости, по виду похожие на цветы. Один поднос был со сладостями в форме плодов сливы, красной сливы, вишни, серёжек ивы, другой — со сладостями в форме цветов глициний, азалий, горных роз, третий поднос — со сладостями в форме шишек сосны, пятиигольчатой сосны, сумихиро[407]. Сладости в форме цветов унохана[408] казались живыми, только что распустившимися на ветках деревьев. Сушёная снедь, фрукты, лепёшки — всё удивительно сочеталось друг с другом. Не было ничего из того, что водится в горах, морях, реках и во всей Поднебесной, что отсутствовало бы здесь. ‹…› Внесли четыре подноса из красного сандалового дерева. Внесли вино ‹…›. Чаши были удивительной работы, и ни одна не походила на другую.

С Накаёри прибыли стражник Мацуката, младший стражник Касуга Муракагэ, низшие чины Сима Ясуёри, Оядо Садамацу, Яманобэ Кадзунари, кроме того — восемь телохранителей и восемь певцов, служащих в охране. Превосходные музыканты и танцовщики, они все обладали замечательными голосами и красивой внешностью. Многочисленные конюхи, младшие служители и другие прислужники были красивы лицом и богато одеты. Перед каждым из них поставили особый столик. Всё было устроено замечательным образом.

Подняли чаши, и начался пир.

Гости принялись разглядывать скатерти, расстеленные перед ними, и Накатада сложил о бабочках, порхающих в цветнике[409]:

Накаёри сложил на тему: «Соловей в роще»:

Судзуси сложил о рыбах под водой:

Ёсиминэ Юкимаса — о птицах в горах:

После этого Накатада преподнёс Судзуси «ядомори-фу»:

— Когда-то мой дед раздарил несколько кото, но это было оставлено, чтобы я мог преподнести вам.

Судзуси исполнил благодарственный танец, взят инструмент и начал играть какое-то произведение. Слушая его игру, Накатада пришёл в необычайный восторг:

— В нашем мире редко услышишь такое искусство! Давным-давно жил музыкант, который в игре на кото не уступал моему деду. Не у него ли вы учились? — спросил он изумлённо.

— На таком инструменте следовало бы вам поиграть первому, — сказал хозяин, обращаясь к Накатада.

— Я уже давно не прикасался к кото — не хочу сейчас и пытаться, — решительно отказался тот.

После этого Судзуси и гости, настроив инструменты в один и тот же лад, стали играть вместе.

Наступил вечер.

«На пиршествах во дворце перед государем музыканты играют, полностью отдаваясь своему искусству, но и тогда мне не приходилось слышать такого замечательного исполнения, как сегодня! Какое редкостное мастерство! Судзуси играет на кото гораздо лучше многих известных музыкантов!» — решил Накаёри.

А Юкимаса думал: «Я был уверен, что исполнение музыки в храме Касуга на празднике, устроенном генералом Масаёри, превзойти невозможно. Но кажется, что нынешнее исполнение ещё лучше!»

Несмотря на то, что в этом живописном месте собрались все знаменитые виртуозы и упоённо музицировали, Накаёри никак не мог забыть о своих сокровенных мечтах. Он обратился к хозяину:

— Почему вы столь уныло живёте в таком прекрасном месте? Все чудеса Поднебесной теряют своё очарование, если на них смотреть одному. Но если живая душа любуется ими рядом с вами, то всё представляется иначе. Глядя в одиночестве на всё это великолепие, разве вы не чувствуете какой-то неудовлетворённости, словно осенью в пруду не отражается луна?

— Вы правы, одному жить очень скучно, — ответил Судзуси, — но нет никого, кто захотел бы любоваться этими глухими местами, заросшими полынью. Вот я и живу здесь один уже давно, хотя меня это тяготит. Все так или иначе находят себе применение в столице, и нечего и мечтать о том, чтобы кто-то согласился отправиться в глушь.

— Мне кажется, что если не быть привередливым и довольствоваться женщинами самыми обычными, то в столице таких женщин можно найти немало и на любой вкус. У людей умных и с положением дочерей с избытком, а мужчин в столице мало, поэтому даже к таким мужланам, как я, льнёт очень много красивых женщин и всячески им потакает. Но пусть хоть какая раскрасавица, одна всегда хуже, чем две дурнушки, поэтому в столице у каждого две или три жены, — сказал Накаёри.

— Говорят, что всех женщин затмевают дочь генерала Масаёри и дочь главы Ведомства внутридворцовых дел Тадаясу, они и внешностью прекрасны, и душой хороши, — заметил Судзуси.

— Насчёт дочери главы Ведомства внутридворцовых дел не знаю, — отозвался Накаёри, — а дети генерала действительно таковы, как о них говорят. И сыновья, и дочери его совершенно замечательны и ни с кем не сравнимы. Среди сыновей особенно хорош императорский сопровождающий Накадзуми, а среди дочерей — Атэмия, девятая дочь. Невозможно остаться равнодушным к тому, что все в один голос твердят об этой девице. Многие посылают ей письма, но у её отца, видимо, какие-то свои соображения. Хоть все и понимают, что их усилия тщетны, но всё же шлют послания. О ней рассказывают поистине удивительные вещи. И внешность её, и душа — всё достойно восхищения!

— Крайне удивительно уже то, что бывший министр Михару Такамото открыл ради неё свои сокровищницы и пустил на ветер огромные богатства, — вступил в разговор Накатада. — Если уж говорить о необыкновенных вещах… Этой весной в Касуга она играла на кото, и я пролил много слёз, слушая её. Как умело сочетала она свою игру с доносящимся издали пением соловья, с шумом ветра в соснах! И птицы, и звери, и монахи-отшельники, и бедный люд, живущий в горах, — все заворожённо внимали ей.

— Я заметил при этом, как самозабвенно слушает её советник Минамото Санэтада, — сказал Накаёри, — и понял, что в течение стольких лет жизни я не знал, что такое очарование вещей[410].

— Поистине, слушавшие её должны были быть в восхищении! — воскликнул Судзуси. — Даже рассказ о её игре приводит в изумление.

Это была пора, когда на побережье уже распустились цветы вишни. Господа отправились в павильон для любования цветами, который был построен в роще. Приготовления этому дню Танэмацу поручил своей жене. Гости надели обычное верхнее платье, а сопровождающие — верхнюю церемониальную одежду и нижние белые платья на розовой подкладке. Гости отправились в павильон пешком. Жена Танэмацу замечательно приготовила угощение. Служанки внесли двадцать подносов из аквилярии, резные кубки из аквилярии; ковры и скатерти поражали безупречным вкусом. Служанки были одеты в китайские платья тёмно-серого цвета с синим отливом со шлейфами из узорчатого шёлка, окрашенного травами, в платья из лощёного узорчатого шёлка и штаны на подкладке. Взрослых служанок было восемнадцать. Все моложе двадцати лет, белолицые. Волосы их достигали пола. Юные служанки были одеты в такие же серые платья, светло-коричневые платья из лощёного узорчатого шёлка и штаны на подкладке. Лет им было меньше пятнадцати. Волосы их достигали пола. Все они были одинакового роста и похожи друг на друга. Их было десять. Слуги, взяв по десять подносов, приносили их к павильону, на лестнице подносы принимали низшие служанки и подносили к занавесям, а юные служанки вносили подносы господам. Четыре взрослые служанки, приняв у девочек угощения, прислуживали гостям. На каждом подносе стояло четыре блюда с высоко, красиво уложенным угощением. Подносы нужно было нести издалека, но слуги действовали без малейшей оплошности. В них всё радовало глаз: как они стояли перед гостями, садились и прислуживали — видно было, что это слуги опытные.

Как обычно бывает на пирах, началось исполнение музыки и сочинение стихов. Господа сочиняли китайские и японские стихи, а потом начали играть на кото и под музыку хором декламировать стихотворения. В том очаровательном месте собрались все лучшие музыканты, первые в мире виртуозы игры на кото и флейте, и исполнение было великолепным. Но Накаёри охватили мрачные думы, и он только стенал, не находя ни в чём утешения. Даже ветер, колеблющий цветущие ветки, наводил на него тоску[411].

Куда ни бросишь взгляд, везде на морском берегу росли вишнёвые деревья. Цветение было в самом разгаре. От дуновения ветра лепестки сыпались на землю. Маленькие гребные лодки приближались к берегу. Казалось, они движутся вместе с летящими лепестками, и Накаёри сложил так:

Судзуси сложил так:

Накатада, в свою очередь, сложил:

Ёсиминэ Юкимаса сложил:

Из главного дворца жена Танэмацу прислала декоративный столик; на нём была сооружена гора, составленная из различных ароматических веществ, стояли деревца, золотые ветки которых были украшены серебряными цветами и бабочками. К одной ветке было прикреплено стихотворение:

Красивая служаночка принесла благовония в павильон. Господа стали рассматривать сооружение. Они решили сочинить стихотворения и прикрепить их к бабочкам. Накатада написал:

Накаёри сложил:

Судзуси на это ответил:

Юкимаса сложил:

Мацуката написал так:

Тикамаса сложил:

Токикагэ:

Танэмацу сложил так:

В таких развлечениях прошла вся ночь. Подарки для этого пира были приготовлены женой Танэмацу, и узоры, и расцветка одежд были необыкновенно роскошны.

На двенадцатый день третьего месяца пришёлся первый день змеи. Господа для совершения обряда очищения отправились в павильон на взморье[415]. Туда созвали рыбаков и ныряльщиц, одели их в красивые одежды, пригласили отца-рыбака[416]. Всем велели тянуть большую сеть.

В этот день для пира было приготовлено двадцать серебряных подносов, скатерти из китайской кисеи, узорчатого шёлка и плотного тонкого шёлка, которые стелили одну поверх другой. Перед каждым гостем были поставлены металлические чашки, перед сопровождающими господ поставили по два столика из цезальпинии.

Господа играли на струнных инструментах, а слуги низших рангов и подростки вторили им на духовых. Музицировали весь день, а на закате вышли на берег и смотрели, как рыбаки складывали канаты из коры бумажного дерева[417], убирали их в большие лодки и отплывали от берега. Накаёри при этом произнёс:

— Длинны эти канаты, но им не дотянуться до того, к чему я стремлюсь.

Судзуси засмеялся и сложил стихотворение:

— Если уж мы пришли сюда, то наши стремления никак не короче канатов, — сказал Накатада. —

Накаёри сложил так:

Солнце село. Судзуси охватила грусть. Он жил в этих красивых местах и ни в чём не нуждался, но Судзуси хотелось, чтобы его новые друзья навсегда остались здесь, хотя понимал, что это невозможно. В это время стаей поднялись с берега столичные птицы[419], а оставшиеся в бухте закричали им вслед. Слушая эти печальные крики, Судзуси произнёс:

— Но почему вы навсегда хотите остаться здесь? — спросил его Накатада и прибавил:

Накаёри произнёс:

Юкимаса сложил так:

Пир продолжался до рассвета.

Двадцатого дня третьего месяца в павильоне Увитый глициниями колодец, Фудзии, был устроен пир по поводу расцветших глициний, и господа отправились туда. Они были одеты в верхнюю воинскую одежду из узорчатого шёлка серого цвета с синим отливом, светло-коричневое платье на тёмно-красной подкладке, штаны из узорчатого шёлка; на так называемых китайских лентах[420] свисали длинные мечи, ножны, рукоятки которых были отделаны перламутром. За каждым из четырёх гостей шли двадцать сопровождающих, те, которые обычно вели под уздцы господских лошадей. Они были одеты в фиолетовые платья и штаны из белого лощёного шёлка. Слуги, выступающие впереди господ, стражники Личной императорской охраны были одеты в синие верхние платья и белые платья на зелёной подкладке. За Судзуси же следовали десять прислужников в синих верхних платьях с гербом «иглы сосны» и белых платьях на зелёной подкладке и четверо низших прислужников в синих верхних и белых нижних платьях на зелёной подкладке.

Тогдашний правитель провинции Ки в своё время служил в Императорском архиве. Узнав, что Накаёри с друзьями прибыл в его провинцию, он в сопровождении подчинённых отправился в Фукиагэ и явился в павильон Увитый глициниями колодец.

Наконец все были в сборе.

На этот раз подготовкой к празднику распоряжался сам Танэмацу. Для четырёх господ и для правителя провинции было приготовлено по двадцать подносов из сандалового дерева и такие же чашки, выточенные на токарном станке, особым тщанием были выбраны парча и узорчатый шёлк для ковров и скатертей. Перед каждым из сопровождающих было поставлено по две чашки из цезальпинии, выточенные на токарном станке.

Гости взяли в руки чаши с вином, и начался пир.

Правитель провинции обратился к Накаёри:

— Почему вы не сообщили мне, что предполагаете посетить наши края?

— Я собирался отправиться в храм Когава, чтобы кое о чём просить богов, — ответил Накаёри, — но по дороге мне рассказали об усадьбе в Фукиагэ. Поскольку посещение храмов всегда наводит скуку, я сразу же повернул сюда. Я хотел нанести визит вам, но… прошу прощения, что не сделал этого сразу.

— Если бы я сам не приехал сюда, мы вряд ли встретились бы, — сказал правитель провинции. — Что нового в столице?.. Мне здесь очень трудно. Я приехал по назначению в эту провинцию, где мой предшественник оставил дела в страшном беспорядке. Часто приезжают инспекторы от императора, остаются очень недовольны. Служба моя не даёт никакого утешения, но доставляет одни страдания. Я совсем превратился в деревенщину. А благополучно ли обстоят дела в доме генерала Масаёри?

— Сейчас в доме генерала всё обстоит благополучно, — ответил Накаёри. — В столице ничего особенного не происходит. Только вот бывший правитель этой провинции подал на вас жалобу.

Начали исполнять музыку и несколько раз наполнили вином чаши. Решили сочинять японские стихи на тему: «Сорвав глицинию, узнал, что сосне уже тысяча лет».

Правитель провинции сочинил:

Судзуси сложил так:

Накатада произнёс:

Накаёри сложил так:

Юкисима произнёс:

Заместитель правителя провинции сложил:

Мацуката сложил:

Тикамаса произнёс:

Токикагэ сложил:

Помощник правителя провинции сочинил:

Танэмацу сложил так:

Так в развлечениях прошёл тот день.

Подарки для этого пира были приготовлены заранее. Четверо гостей, правитель провинции и его заместитель получили по полному китайскому женскому наряду серого цвета с синим отливом; стражники Личной императорской охраны, а также помощник правителя провинции — пурпурные накидки с прорезами на подкладке и штаны на подкладке. Сопровождающим и более низким слугам были преподнесены летние платья. Без подарка никто не остался.

Когда наступила ночь, внесли факелы: восемь серебряных «корейских собак», высотой в три сяку, задравших голову с открытой пастью, в пасть были положены ветви аквилярии, перевязанные тонкими китайскими шнурками. Эти факелы горели всю ночь.

Гости собирались покинуть Фукиагэ в последний день третьего месяца.

— Скоро наши гости возвратятся домой. Приготовлены для них подарки? — обратился Судзуси к своему деду. — Надо хорошенько подумать, что вручить им в качестве подарков в столицу.

— Всё, что я мог придумать, я уже велел приготовить, — ответил Танэмацу. — Как нам, неотёсанным деревенским жителям, знать, что придётся по вкусу жителям столичным? Но если ты мне поможешь в этом трудном деле, я не буду волноваться. Может быть, и мне придёт ещё что-нибудь в голову.

Танэмацу приготовил вот какие подарки. Серебряный короб с выпуклой крышкой, наполненный китайским узорчатый шёлком и шёлковой кисеёй, погрузили на серебряную лошадь, седло и упряжь которой были вырезаны из аквилярии. Возле лошади поставили серебряную статую человека, который как будто вёл её под уздцы. Кроме того, в шкатулки из аквилярии положили смешанные благовония, душистые вещества из коры аквилярии и гвоздичного дерева, свечи для окуривания одежд, мускус и лекарства — всё это было уложено в коробки, в какие обычно укладывают еду; коробки прикрепили на спину носильщика, вырезанного из аквилярии. В коробки из цезальпинии, обвязанные разноцветными китайскими шнурками, положили по тридцать штук красивого шёлка, погрузили на лошадь, вырезанную из цезальпинии, которую вёл под уздцы человек, тоже вырезанный из того же дерева. Кроме того, было сделано три декоративных столика: рельефное изображение белого моря из серебра, острова из смешанных душистых веществ, на нём деревья из аквилярии с искусственными цветами на ветках, олени и птицы из аквилярии — всё было выполнено с удивительным мастерством. В море большая золотая лодка, нагруженная мешками из разноцветных ниток с лекарствами и душистыми веществами, коробками из аквилярии с серебряными карпами и карасями, кувшинами из серебра, золота и лазурита, наполненными удивительными вещами. Груз был перевязан верёвками из конопли. У руля фигурка лодочника.

В коробки для одежды положили по три очень красивых платья для путешественников.

— Им до столицы добираться три дня, каждый день они смогут менять платье, — сказал Танэмацу.

Для них приготовили по одному полному женскому наряду.

Кроме того, Накатада преподнесли четырёх скакунов в яблоках, ростом в четыре сяку и восемь сун, возрастом не более шести лет. Снаряжение на них было вот какое: седло украшено росписью по лаку, под седло положена шкура леопарда, стремена серебряные. Накатада были подарены также четыре вола с чёрными пятнами, их вели на верёвке из белого необработанного шёлка; четыре сокола, которых преподнесли сидящими на насесте, с лапками, связанными большим белым шнурком с колокольчиком, шнур был перехвачен множеством голубых и светло-серых лент; четыре баклана в очень красивых корзинах, а шест, на котором несли эти корзины, был затейливо украшен.

Накаёри были преподнесены четыре коня тёмно-коричневой масти, ростом в четыре сяку и семь сун, седло и стремена были такие же, что и на конях Накатада; четыре великолепных тёмно-жёлтых вола, соколы и бакланы — числом столько же, что и у Накатада. Хозяин распорядился, чтобы Юкимаса одарили таким же образом.

Танэмацу от себя преподнёс каждому по два высоких короба из бамбука, наполненных белым шёлком, которые он погрузил на превосходную лошадь. Две корзины были наполнены едой и погружены на прекрасных лошадей. Всем троим было преподнесено по две кадки с двумястами коку очищенного риса.

Хозяева решили пригласить гостей на соколиную охоту. Выехали в поле, стараясь не шуметь. Для четверых гостей были приготовлены серые с красным отливом охотничьи платья, окрашенные травами, с вытканными разноцветными растительными узорами, шаровары, затканные журавлями, платья из узорчатого и лощёного шёлка, штаны на подкладке, мечи с ножнами в чехлах из шкуры леопарда. Были выведены рыжие лошади ростом в четыре сяку и четыре суна, покрытые красными попонами, и господа сели на них. Сокольники в серых с синим отливом платьях сидели на пегих лошадях и держали соколов. Еда была красиво уложена в коробки из кипарисовика.

Когда выехали в поле и господа в одно и то же время выпустили маленьких соколов, слева и справа начали вылетать дикие птицы; от этого заволновались и стали опадать цветы. Господа, очарованные такой картиной, не могли сдвинуться с места. Судзуси произнёс:

Накаёри сложил так:

Накатада сложил:

Юкимаса произнёс:

Слуги открыли коробки с едой, другие принесли пойманных птиц.

Потом отправились на остров Тамацу[424], по дороге много народу вышло приветствовать господ. На острове развлекались и гуляли, а когда надо было возвращаться, Накаёри сложил:

Судзуси произнёс:

Накатада сказал:

Юкимаса сложил в свою очередь:

Сложив эти стихотворения, гости уехали с острова.

Наступил последний день третьего месяца, и в Фукиагэ был устроен пир проводов весны. Господа надели белые верхние платья на розовой подкладке и белые платья на алой подкладке. Пир вышел таким же роскошным, как и в другие дни. Вся утварь была новой, ещё ни разу не употреблявшейся. То и дело наполняли чаши и весь день провели в развлечениях.

Господа вышли на берег моря, где лепестки цветов вишни падали в воду и их уносило волнами. Стали слагать стихи на тему: «Провожаю весну».

Начал Накаёри:

Накатада сложил:

Судзуси произнёс:

Юкимаса сложил:

Мацуката сказал:

Тикамаса сказал:

Токикагэ произнёс:

Танэмацу сложил

Господам в этот день преподнесли по китайскому женскому наряду и по вышитой шёлковой накидке жёлтого цвета, а сопровождающим — такие же накидки из узорчатого шёлка и штаны. Пир продолжался всю ночь.

Первого дня четвёртого месяца гости возвращались в столицу и покидали Фукиагэ. В этот день пир был приготовлен тщательнее, чем обычно.

Господам были поднесены китайские верхние платья из узорчатого шёлка с цветочным рисунком, платье из узорчатого тонкого плотного шёлка, синие шаровары из полупрозрачного шёлка, накидки с серебряным узором и с прорезами.

Было внесено угощение, перед каждым гостем было поставлено по десять столиков. Подняли чаши с вином, и начался пир. Во дворе перед гостями была устроена площадка для танцев и натянут навес.

Узнав, что Накаёри с друзьями возвращаются в столицу, правитель провинции послал своих людей устроить им в пути привалы, а сам в сопровождении подчинённых прибыл в Фукиагэ.

Полностью отдаваясь своему искусству, пирующие музицировали, и когда наконец стали прощаться, солнце уже стояло высоко.

Судзуси, держа чашу в руке, сказал:

Накаёри сказал:

Накатада сложил:

Юкимаса произнёс:

Мацуката сказал:

— Я уже бывал в Фукиагэ и должен был бы показывать вам дорогу, но

Тикамаса сложил:

Токикагэ произнёс:

Танэмацу сложил:

Было выпито много чаш вина. Господам преподнесли приготовленные подарки: одежду, лошадей, птиц. На лошадях были разукрашенные сбруи, красивые сёдла; к каждой лошади были приставлены по два конюха в верхней воинской одежде. Они вывели лошадей, показали их господам и затем выстроили в ряд перед гостями. После этого вывели лошадей, нагруженных подарками, и каждый раз, когда эти лошади проходили перед гостями, господа играли рандзё[427] и танцевали. Жена Танэмацу вручила отъезжающим нуса[428]. Для каждого из гостей она приготовила по четыре ажурные серебряные шкатулки и положила в одну — уголь[429] и чёрные благовония, в другую — золотой песок, в третью и четвёртую — жезлы нуса из золота и серебра. Перевязав шкатулки лентами, она прикрепила к ним для каждого гостя стихотворение. Вот что она написала для Накаёри:

К шкатулке с нуса она прикрепила стихотворение для Накатада:

Стихотворение для Юкимаса она прикрепила к шкатулке c золотым песком:

После этого гостям были преподнесены красные платья, Майские платья тёмно-фиолетового цвета, а также штаны на подкладке. Стражникам Личной императорской охраны были преподнесены штаны из белого полотна.

Наконец-то двинулись в путь. Судзуси со свитой слуг и правитель провинции со всеми своими подчинёнными проводили гостей до заставы. Там правитель провинции решил повернуть назад, и в это время издалека послышалось пение столичной птицы.

Накаёри произнёс:

Накатада сказал:

Юкимаса сложил:

Судзуси произнёс:

Правитель провинции сложил:

Так выразив на прощание свои чувства, господа расстались на заставе. Гости отправились в столицу, а жители провинции повернули к себе.

Только в четвёртый день четвёртого месяца, когда уже стемнело, путешественники достигли дома главы Ведомства внутридворцовых дел.

Тадаясу устроил пир. Перед гостями поставили по два столика из чёрной хурмы, покрытых шёлковой кисеёй, а перед стражниками — столики из магнолии.

Хозяин, взяв чашу в руку, сказал:

— Как вы находите травы и деревья этой деревушки после раковин кайко[430] на морском берегу?

Накаёри на это ответил:

— Там я думал об одном…[431]

Тадаясу произнёс:

Накаёри преподнёс Тадаясу коробки с едой и волов. Накатада и Юкимаса, поблагодарив хозяина за угощение, откланялись. Расставшись с Юкимаса, Накатада отправился в усадьбу Кацура.

Восхитительные подарки, привезённые из провинции Ки, путешественники преподнесли разным людям. Золотую лодку Накаёри преподнёс императору, серебряную лошадь, нагруженную коробами для путников, — генералу Масаёри, шкатулки из аквилярии с благовониями и лекарствами — своему тестю, ажурные серебряные шкатулки и другие мелкие вещи отдал жене.

Накатада серебряного коня преподнёс отцу, шкатулки с благовониями — отрёкшемуся от престола императору Сага ажурные серебряные шкатулки и другие мелкие вещи — своей матери, а лодку и некоторые другие прекрасные подарки с какой-то целью оставил пока у себя.

У Юкимаса не было ни жены, ни детей, ни родителей, и он преподнёс лодку наследнику престола, лошадь с коробами — отрёкшемуся императору Сага, шкатулки с благовониями — императрице, а серебряные шкатулки и другие мелкие вещи оставил пока у себя.

Как-то раз Масаёри отправился в покои Атэмия и попросил её поиграть на кото. Вокруг него собрались его замужние дочери и слушали игру сестры. Вдруг четвёртый сын Масаёри, помощник начальника Левой дворцовой стражи, доложил, что пожаловал младший военачальник Личной императорской охраны Накаёри.

— Давненько о нём ничего не было слышно, — сказал Масаёри. — Пока он проводил время в развлечениях, топорище, должно быть, успело сгнить[434]. Наши утончённые молодью люди, по-видимому, куда-то ездили, целый месяц их не видно было. Пригласите военачальника сюда. — Он приказал устроить сиденья на веранде. — Пожалуйте сюда, — пригласил он Накаёри, и они сели друг подле друга.

— Последнее время вы не появлялись в императорском дворце и ко мне не заходили, я уже начал подозревать что-то неладное, — начал хозяин.

— Я очень виноват, — отвечал молодой человек. — Я хотел совершить паломничество в храм Когава и отправился в провинцию Ки. Там я познакомился с одним замечательным человеком и расстаться с ним никак не мог, только вчера возвратился домой.

— Кто же это такой? — поинтересовался Масаёри. — Я что-то не могу сообразить.

— Это Минамото, внук Каминаби Танэмацу, секретаря Управления этой провинции. Усадьба находится как раз на пути в храм Когава. В тех краях был как-то стражник Личной императорской охраны Мацуката, и при встрече этот самый Минамото пригласил к его себе: «Дайте пару дней отдыха вашим лошадям и волам, а потом возвращайтесь в столицу». Мацуката провёл там несколько дней; ему казалось, что он возродился в западном раю Чистой земли. Усадьба, каждая сторона которой тянется на восемь те, вся застроена домами, «крашенными золотом, лазуритом, раковинами тридакна, агатом; всё отполировано; вокруг — тысяча ступ, множество молелен и других строений; там нет только попугаев и павлинов, — вот как он живёт. Поскольку я не могу обо всём рассказать как нужно, я привёз вам от него подарки, чтобы вы хоть немного представили его положение.

— Всё выполнено с большим вкусом, — похвалил Масаёри. — Раньше я слышал, что это императорский сын, рождённый придворной дамой низшего ранга, дочерью Каминаби. Она была изысканна и очень дружелюбна к другим. Отец её из простых, но дочь — красавица, очаровательна была настолько, что возбуждала зависть. Потом я ничего о ней не слышал. Каким же он вырос, её сын?

— Это поистине замечательный человек, — ответил Накаёри. — Пожалуй, он не уступит Накатада. У него есть всё: красота, сердце, талант.

— Думаю, что на кото Накатада играет всё-таки лучше него, — заметил Масаёри.

— И здесь его искусство привело меня в восторг, — сказал Накаёри. — Накатада и он соревновались в игре на цитрах, и он никак не хуже Накатада.

— Кто ещё был с вами? — спросил Масаёри.

— Накатада, Юкимаса, Тикамаса, Токикагэ, Муракагэ, Ясуёри, Садамацу, Кадзунари — из служащих Левой и Правой личной императорской охраны я выбрал тех, кто может хорошо петь.

— Всё это — самые сливки! — воскликнул Масаёри. — вы, Должно быть, долго размышляли, прежде чем сделать выбор. Как замечательно, когда в подобном месте собирается столь изысканное общество! В нашей стране только государь, ловимому, живёт, как ему хочется. Какая же завидная участь у человека, живущего так, как мы, грешные, даже мечтать не Можем!

— Танэмацу владеет сокровищами в шестнадцати больших странах и во множестве маленьких, рассыпанных, как рис[435], — сказал Накаёри. — Он говорит: «Все мои сокровища предназначены моему внуку. Поэтому если я срубаю на дереве одну ветку, то на её месте вырастают две или три тысячи новых. Если одно-единственное зерно падает на вершину горы или на скалу — я всё равно с него получаю урожай в одно или два то». …Посмотрите, что прислал Судзуси для подарков в столицу.

И Накаёри показал двух лошадей, двух соколов, серебряную статую лошади, нагруженные на неё коробы, статую человека, который её вёл под уздцы. Масаёри осмотрел всё с большим интересом, он позвал своих зятьёв и сыновей и стад показывать им лошадь.

— Это лишь тысячная доля тех подарков, которые я получил от него, — рассказывал Накаёри. — Он подарил нам троим по лодке, шкатулки с благовониями, серебряные шкатулки и множество необходимых вещей. Я отправился туда без всякой цели и совершенно неожиданно возвратился богачом.

— Если бы я мог переодеться стражником Императорской охраны и сопровождать вас, чтобы самому всё увидеть! — засмеялся Масаёри.

В это время Масаёри сообщили: Накатада и Юкимаса прислали подарки для него и его сыновей — то, что пригодится им, когда отправятся с визитом к императору, наследнику престола и отрёкшемуся императору Сага. Юкимаса преподнёс старшему сыну Масаёри, Тададзуми, лошадь, вола и сокола. Серебряную шкатулку он преподнёс второй супруге Масаёри, а полученное в подарок женское платье уложил в коробку, сопроводил письмом и вручил даме, прислуживающей Атэмия. Низшим слугам он преподнёс по платью, выкроенному, но ещё не сшитому. Накатада прислал генералу двух упряжных волов и двух лошадей, Накадзуми — лошадь в яблоках ростом в четыре сяку и восемь сун. В коробку для одежды, отделанную серебром, Накатада положил прекрасный гладкий шёлк и узорчатый шёлк и послал это Соо. В другую такую же коробку он положил очень красивое женское платье и погрузил коробку в золотую лодку. Написал стихотворение:

и послал всё это Атэмия.

Увидев лодку, все вокруг Атэмия заахали: «Какая прелесть! Какая изысканность!» Собралось много народа, и всё внимательно рассматривали подарок.

— Мне бы хотелось иметь такую редкость, — сказала Атэмия — но это слишком большое сокровище для меня!

Она велела вручить гонцу охотничью одежду из белого полотна и штаны, а Накатада написала ответ:

и приказала возвратить лодку.

«Она совершенно бессердечна!» — подумал Накатада и, сочинив стихотворение:

вручил его посыльному вместе с лодкой, наказав возвращаться сразу же, не дожидаясь ответа.

Посыльный сделал так, как велел Накатада, и Атэмия, подумав: «Это уж вовсе было бы бесчувственно…», на этот раз обратно подарка не отправила.

Разговорам в доме Масаёри не было конца.

Начиная с высшей наложницы императора Дзидзюдэн до детей — все получили по подарку: или кувшин, или шкатулку, или одежду. Масаёри из поднесённых ему подарков от Накаёри, Накатада и Юкимаса вручил своим зятьям по коню или соколу.

Как-то раз Масаёри сказал своей второй жене:

— Что-то давно не было видно советника Санэтада.

— В первый день третьего месяца он отправился в императорский дворец, чтобы любоваться цветами, — ответила она. — Он возвратился домой уже поздно, после этого он заболел и больше не выходит. За ним посылали и из дворца, но он даже туда не смог пойти. Никуда не выходит из своей комнаты.

— Как это прискорбно! — опечалился Масаёри. — Я не знал, что так обстоят дела. Не видя его последнее время, я подумал, что он возвратился к жене.

Масаёри распорядился подарить Накаёри полную женскую одежду, конюху и сокольнику — охотничье платье из белой ткани, посыльным от Накатада и Юкимаса — то же самое. Посыльному Юкимаса, который принёс для супруги Масаёри серебряную шкатулку, вручили платье, окрашенное травами.

Накаёри спешно отправился в императорский дворец.