Повесть о дупле Уцухо-Моногатари. Часть 2

Глава XV НАЙДЕННЫЙ КЛАД (Окончание)

Тем временем[106] прибыли второй советник министра Тайра Масаакира, старший советник министра Фудзивара Тадатоси и советник сайсё Минамото Санэмаса. Перед гостями поставили столики с едой, несколько раз наполнили чаши вином. Начали играть на музыкальных инструментах. Ни Накатада, ни Судзуси не принимали участия в музицировании, но сидя лицом друг к другу, спокойно разговаривали.

— Ничто не сравнится с переменчивостью человеческого сердца, — говорил Судзуси. — Я и представить не мог, что стану зятем Масаёри и поселюсь в его усадьбе. Когда Фудзицубо переехала во дворец наследника престола, я не знал, что мне делать, уйти в монахи или умереть. Мне даже приходила в голову нелепая мысль подать жалобу государю, как сделал Сигэно. Но сейчас я вспоминаю об этом как о помешательстве. Я строил планы, как добиться своего и, чтобы не дать повода к подозрениям, напустил на себя равнодушный вид и посещал разных женщин. Когда я услышал об указе относительно моей женитьбы на Имамия, я очень рассердился и хотел так или иначе отомстить. Я сказал себе: «Если Имамия некрасива, покину её после первой ночи, если же она окажется милой — после второй. Раз со мной поступили как с недалёким мужланом, так я отвечу вот чем». Имамия оказалась милой, и я, как и решил, провёл с ней две ночи. В ту ночь, когда нас призвали к императору, я думал: «Больше туда не вернусь. На этом и кончу», — и пробыл во дворце допоздна. Но чувствовал там себя я до того несчастным, что не остался на ночное дежурство и отправился к ней. Так я обосновался в этой усадьбе и живу до сих пор. Вот и сегодня принимаю здесь гостей. Если бы я был тонкой столичной штучкой, всё было бы, пожалуй, иначе.

— Может и так. Но ты причинил Масаёри много тревог, — ответил Накатада. — Наследник престола снова и снова заговаривал о въезде Фудзицубо в его дворец, и хотя Масаёри ссылался на императорский указ, наследник-таки настоял на своём. Ты же очень обиделся, по всеобщему мнению — не без оснований. Фудзицубо очень красива, и в неё были влюблены все. Но Имамия ни в чём сестре не уступает. Масаёри и его супруга холили её с детства, а когда расстроился твой брак с Фудзицубо, они были очень удручены и решили отдать тебе в жёны её родную сестру. Только Имамия младше, но столь же красива, что и сестра, — чем ты можешь быть недоволен?

— Поэтому я здесь и живу. Какой ещё дамы мне добиваться? Есть ли во всём необъятном мире женщина, похожая на Фудзицубо? Разве дело только в красоте? Как утверждают, она во всём неподражаема.

— Опиши мне её, — попросил Накатада.

— Я часто видел её. У неё прекрасные волосы, белая кожа, красивое лицо…

— И это всё? — удивился Накатада. — А что ты скажешь о её душе?

— О том ничего не знаю, — вздохнул Судзуси.

— Что же нам делать сегодня вечером?.. — засмеялся Накатада. — Да, кстати, у тебя живёт подросток, которого я когда-то уже видел. Кто это?

— Их так много, что я не могу догадаться, кого ты имеешь в виду, у меня живёт один, который раньше служил у высочайшей наложницы Сёкёдэн.

— Не он ли прислуживал на церемонии дня рождения будды Шакьямуни в бытность мою вторым советником? — стал припоминать Накатада.

— Как раз он и есть, — подтвердил Судзуси. — Его зовут Корэкосо.

— Я как-то приходил к тебе, щёлкнул веером, и одна служаночка сразу же отозвалась: «Пожалуйте вечером». Я тогда подумал, что она очень смышлёная, — припомнил Накатада.

— Это Акоги, — сказал Судзуси. — Раньше она прислуживала Фудзицубо. Сейчас таких служаночек больше нет. Если не ошибаюсь, она младшая сестра дамы Хёэ.

— Я думаю, что это младшая сестра дамы Моку. Когда я бывал во дворце, я часто болтал с ней.

Так они беседовали и не прикасались к музыкальным инструментам.

— Ты пригласил меня, и мы болтаем о всякой всячине. Пёк чему ты не играешь на кото? — спросил Накатада.

— Мне не с кем было поговорить о том, что меня занимало всё это время, — признался Судзуси, — и сейчас я рассказываю тебе всё, что приходит на ум. Вряд ли кто-нибудь станет меня слушать.

— А я так надеялся… Пожалуйста, поиграй. Я буду слушать тебя очень внимательно, — стал упрашивать друга Накатада.

— Я не играю настолько хорошо, чтобы меня сбегались; слушать, как тебя. Мужчина должен заниматься китайской словесностью, а все искусства лучше оставить,[107] — заметил Судзуси.

— Разве есть что-нибудь дороже своего ребёнка?! — воскликнул Накатада. — Что скажешь?

— Ну, мой сын пока ещё слишком мал, я даже не видел его ни разу, — признался его друг.

— Как ты можешь так относиться к сыну? — удивился Накатада. — Моя дочь только родилась — и я сразу прижал её к груди.

— Если бы у меня была такая дочка, как у тебя… — вздохнул Судзуси. — Мой сын не будет лучше меня. А если он будет ещё хуже меня, на что можно надеяться? Если бы у меня родилась девочка, я бы учил её играть на кото, дарил ей разные чудесные вещицы и с радостью предвкушал, как она будет служить во дворце и блистать там. У меня есть кладовая! полная сокровищ, необходимых для девочки.

— Дай-ка их мне, — улыбнулся Накатада. — Тебе всё равно не нужно. Подари моей дочери.

— Обещай свою дочь в жёны моему сыну, тогда я сразу всё отдам, — воодушевился Судзуси.

— Ты говоришь вздор! — остановил его Накатада. — Подумать только, мы сами ведём себя, как дети, хотя уже стали отцами. Кстати, ты всё приготовил для своего сына?[108]

— Это нужно было сделать в последний день месяца. Но говоря по правде, всё сделали другие, я и в комнату для роженицы не входил.

— Глупые у вас, Минамото, порядки, — заметил Накатада. — Я вот ещё и не сообразив, что стал отцом, вошёл к жене в комнату и лёг с ней.

— Твоя жена принцесса, и никто не смеет приблизиться к ней… Так или иначе, церемония очищения выполнена, и можно не спешить с обрядом изгнания злых духов.

— А я вот далеко не простак… — засмеялся Накатада.

— Разве ты не любишь свою жену? — удивился Судзуси и добавил: — Если бы не любил, ты не был бы с ней до сего дня. Наверное, давно бы оставил.

— Ах, лишь вспомню, как удивительно мы проводили время в Фукиагэ! Тогда мы только начинали карьеру. Если бы Накаёри оставался с нами, он был бы сейчас главным архивариусом. Из родовитой семьи, обласкан императором, но из-за своей любви удалился в горы и принял монашество. Давно мы его не навещали. Не отправиться ли нам как-нибудь туда? — предложил Накатада.

— Время от времени я его навещаю. Недавно велел сшить одежду на вате, приготовить рисовые лепёшки и послал ему, — ответил Судзуси.

— Навестим его в новом году, когда распустятся цветы. Возьмём с собой Юкимаса, будем сочинять стихи. Нельзя забывать прошлое — в этом смысл жизни. Сейчас во дворце без Накаёри скучно, и во время исполнения музыки остро чувствуется его отсутствие, не так ли? В нашем мире всё бренно, и вот о чём я сейчас думаю: я не играю музыку, которую все жаждут услышать, но если я сегодня умру, чем меня помянут? Когда человек стареет, он теряет своё мастерство в любом искусстве и многое забывает. Я хочу исполнять музыку и перед императором, и перед родителями.

— Прекрасная мысль! — воскликнул Судзуси. — Ради этого стоит жить в нашем мире! Поиграй и для меня.

— И ты играй, — ответил Накатада.

В это время пришло письмо от Масаёри:

«Мне хотелось прийти к Вам с поздравлениями, однако разыгралась моя болезнь, и я шагу не могу ступить. Мои сыновья, наверное, пришли. Попроси их сделать всё, что нужно».

Судзуси на это ответил:

«Благодарю Вас за Ваше письмо. Вы не пришли, и все очень скучают».

Принесли много денег для ставок в игре, завёрнутых в разноцветную бумагу, и разложили перед гостями.

— Я выиграю у тебя сегодня все твои сокровища, — пошутил Накатада.

Они начали играть в шашки. Судзуси проигрывал, и деньги переходили из одного мешка в другой. Скоро мешок хозяина был пуст, а мешок Накатада полон до краёв. Он завяз; его и начал наполнять второй. К Накатада подходили гости проигравшиеся в пух и прах, и просили дать им денег, но о; отвечал:

— Они мне понадобятся, когда я начну проигрывать.

И ничего никому не давал. Все монеты были золотые.

Несколько раз гостям подносили вино. Там собралась вся знать столицы. Гости чувствовали себя свободно, шутили и развлекались — так прошла половина ночи. Накатада вышел на восточную веранду, постоял там, опершись спиной о столб, и заглянул внутрь. Занавеси были подняты на два сяку, и он увидел около сорока дам, одетых в красные и зелёные китайские платья со шлейфами из узорчатого шёлка, окрашенного травами. Они сидели друг подле друга и сочиняли стихи по случаю сегодняшнего пира. Некоторые о чём-то спорили между собой. При них было более десяти юных служанок, одетых в зелёные пятислойные платья, верхние штаны из узорчатого шёлка, накидки из узорчатого лощёного шёлка и трёхслойные штаны. Они раскладывали перед дамами серебряные монеты. На веранде между столбами висели фонари. В больших коробах из цезальпинии стояло много светильников, в которых горел огонь и возле которых лежали серебряные палочки. В восточной галерее на полках стояли сумимоно.[109]

Через некоторое время прибыли правитель провинции Ки Танэмацу и его подчинённые в сопровождении слуг, которые несли подарки: десять лососей, завёрнутых в соломенные и тростниковые циновки, карпов и морских окуней с коровьим горохом; на ветке висели фазан и три карпа с мешочком гороха, на другой — два голубя с таким же мешочком. В двух серебряных сосудах в форме мешков были мёд и аррорут. Подарки были расставлены в восточной галерее. Кроме того, от жены Танэмацу было прислано три подноса из кипарисовика, четыре высоких чаши с подставками и четыре кувшина с завязанным горлом — эта подарки были расставлены на веранде перед Судзуси. Когда их открыли, оказалось, что они наполнены макрелью, сваренными моллюсками «морское ушко», морскими водорослями миру и сладкими водорослями аманори.

В это время Накатада неожиданно вошёл в передние покои. Сидевшие там дамы переполошились, но он успокоил их:

— Разве мы не связаны неразрывными узами и разве нам не дозволено входить друг к другу?

Перед занавесью главных покоев стояли подарки, присланные Масаёри, Тадамаса и Танэмацу. Подношения последнего были особенно великолепны. В главных покоях было много одетых в белое дам.

— Теперь ты стала взрослой и отныне будешь нянчить сына. Рядом с ними моей дочери придётся стыдиться за своё убожество, — обратился Накатада к Имамия.

— Вы говорите так потому, что уже к ней привыкли, — ответила та из глубины помещения.

— Раньше говорили, что ты стесняешься и никогда прямо не отвечаешь. А теперь я могу слышать твой голос. Прислал ли тебе письмо военачальник Императорского эскорта? — продолжал Накатада.

<…>

— Ведь я не служу в Императорском эскорте… И я зашёл к тебе с честными намерениями, — сказал генерал.

Он посмотрел на подносы из кипарисовика с фруктами, уложенными горкой на серебряных тарелочках в четыре сун.

Из глубины помещения показалась дама с чашей, наполненной вином, и раздался мелодичный голос:

Генерал, взяв чашу, ответил:

— Чей это был голос? — спросил он. ‹…›

— Мы будем порицать тех, кто не захочет пить вина, — послышались голоса.

Из южной части помещения раздался громкий голос Мияхата:

— Господин генерал! Отец украл ваши деньги, что были здесь!

— Немедленно ударь вора! — ответил ему Накатада. ‹…›

Из глубины помещения снова и снова посылали чаши с вином.

С этими словами Накатада прошёл в глубину помещения. Там сидели в ряд братья Имамия, и каждый из них, приговаривая то и это, стал предлагать Накатада чашу с вином.

— Куда это я попал! — воскликнул Накатада и собрался было уйти.

Но в это время супруга принца Сикибукё вынесла знаменитую лютню, которой владел Судзуси, и сказала Накатада:

— Поиграйте на ней, хотя бы немножко!

Генерал без слов заиграл на лютне. «Это действительно замечательный инструмент», — подумал он. Полились чарующие звуки песни, которую несколько дней назад пели юные служанки. «Где же Корэкосо? Надо было бы и сейчас щёлкнуть веером!» — думал при этом Накатада. Поиграв немного, он поднялся, собираясь уйти, но Хёэ преградила ему путь си словами:

— Тем, кто вошёл сюда, так просто отсюда не выйти.

— Что за напасть! Мне кажется, что меня со всех сторон окружили обезьяны! — воскликнул он.

— Это вы о своих телохранителях?

— Уж очень назойливые сопровождающие! — сказал он.

В это время из задних комнат вынесли однослойное платье из узорчатого лощёного шёлка красного цвета, отливающего чёрным, накидку с прорезами из ткани бледно-фиолетового цвета, трёхслойные штаны — нечего говорить, как прекрасна была эта одежда. Её преподнесла генералу дама по имени Тюдзё. В той части помещения, где дамы сочиняли стихи, стояли тушечницы. Накатада прошёл туда, взял кисть, вытащил из-за пазухи бумагу, написал записку и привязал к поясу полученных штанов. Он вышел из покоев на веранду, возле перил стоял Корэкосо, и вручил ему подаренную одежду со словами:

— Когда мы недавно встречались, я не знал, кто ты. Теперь же мы по крайней мере познакомились.

Он спустился по лестнице и тайком направился к выходу, но Судзуси, заметив это, спустился с южной стороны, даже не надев обуви, и догнал его.

— Почему ты бежишь от нас, как монах в «Спальне стражника»?[110] — спросил он. — Ты уходишь, точно человек, который ненароком зашёл к незнакомым людям. Здесь нет никого, кто был бы выше тебя по чину, а со старшим советником Тадатоси вы в дружеских отношениях. У меня всегда можно и вспомнить прошлое, и завязать новую дружбу. ‹…›

— Что ты беспокоишься? По правде говоря, я пошёл поговорить с Корэкосо, но меня пригласили в главные покои и стали усердно угощать вином, я прямо не знал, что делать, и еле-еле смог улизнуть оттуда, — стал оправдываться Накатада. ‹…›

Между тремя сыновьями Масаёри, Судзуси и Накатада завязался разговор. В комнату вошёл придворный пятого ранга Мотодзуми, восьмой сын министра, следовавший по старшинству за покойным Накадзуми. В то время он служил главой Императорской сокровищницы и архивариусом. Это был неутомимый искатель любовных приключений, превосходивший своего покойного брата и внешностью, и тонкостью чувств. Он вошёл в помещение с чашей в руках.

— Когда я вижу тебя, я совершенно забываю все свои неприятности, — сказал Накатада. — Государь велел мне прийти во дворец после церемонии провозглашения святых имён Будды, а я так и не явился. При случае доложи императору, что я был болен и не мог быть во дворце. Как нам недостаёт на таких пирах Накаёри! — продолжал он.

— Фудзицубо совершила достаточно зла, — сказал Судзуси. — Она была рождена для того, чтобы причинять людям Задания. Мою жизнь она разбила совершенно, да и других тоже. Сейчас я думаю только об одном — уйти в монастырь или нет.

— Ты не пьян? Что ты говоришь? — удивился Накатада.

— Я и трезвый говорю то же самое. Все к этому, должно быть, привыкли. А тебе разве не случается говорить серьёзные вещи? — спросил в свою очередь Судзуси.

— Ты держишься как глупец, строящий из себя мудреца, — сказал Накатада.

— Ты прав, — согласился его друг. — Советник Масаакира глядит на меня издали и очень негодует.

Находившиеся рядом с ними могли слышать их разговор. «Вот оно что!», — решили они. А братья и сёстры Фудзицубо, расположившиеся на веранде и за занавесью, при этом подумали: «Как неприятно слушать такое!»

Сукэдзуми, служивший одновременно советником сайсё и вторым военачальником Императорской охраны, приблизился к Накатада:

— Сегодня вечером я попал в пренеприятное положение. Я совершенно проигрался в шашки, и подумав, что Мияхата вот-вот горько расплачется, взял взаймы немного денег для ставок. Мияхата же раскричался, что я украл деньги, и я совершенно растерялся. И если я и взял немного денег, то вот сколько получил. — И Сукэдзуми показал множество свёртков с деньгами.

— У Мияхата возвышенная душа, — заметил Накатада. — Мы с ним удивительным образом подружились и обменялись клятвами.

— Какими клятвами?

— Этого я никому не открою, — ответил генерал.

— Как я ему завидую, — сказал Сукэдзуми.

Стало светать. Снова наполнили чаши вином. Из внутренних покоев вынесли подарки для гостей. Сам Судзуси брал приготовленные вещи и одаривал господ. Там были китайские платья из красного шёлка, шлейфы из узорчатого лощёного шёлка, окрашенного травами, трёхслойные штаны, детская одежда и пелёнки. Важным сановникам преподнесли разные накидки с прорезами и штаны на подкладке. От бабки Судзуси принесли однослойные платья из узорчатого лощёного шёлка и штаны на подкладке. Их тоже вручили важным сановникам.

Перед уходом Накатада обратился к Судзуси:

— Кстати, хочу попросить тебя кое о чём. Одолжи-ка мне на завтра твой экипаж.

— Для чего он тебе понадобился? — спросил Судзуси.

— Нужно перевезти на Третий проспект Третью принцессу, — объяснил тот.

Те, кто слышал эти слова, были приятно изумлены.

— Нынешнее положение принцессы очень тяжёлое, и даже я с горечью думал об этом, — сказал Судзуси. — Если же она переедет на Третий проспект, приличия будут соблюдены. Но скажи мне, твой отец сам решил перевезти её к себе или делает это по твоему наущению?

— Никто, кроме него самого, не мог знать о ней. Я выполняю только его волю.

Все собравшиеся шумно восторгались: «Чудесно!»

— Я, конечно, дам тебе экипаж, — сказал Судзуси. — По правде говоря, Фудзицубо завтра собиралась выехать из дворца, и я думал, что в связи с этим он может мне понадобиться, но…

— Вряд ли она сможет отлучиться из дворца, — возразил Накатада. — А если даже и получит разрешение, то не раньте, чем послезавтра на заре. ‹…› Если я поеду за принцессой днём, то к рассвету ты как раз успеешь.

— Отлично, — согласился Судзуси.

Все гости быстро разъезжались по домам, так что у Танэмацу не было времени вручить сановникам приготовленные им подарки.

Корэкосо, стоя с полученным от Накатада подарком, думал: «Неужели ничего, кроме этого, он не хотел мне дать?» — но когда рассмотрел хорошенько, обнаружил записку, прикреплённую к поясу штанов:

Не могу забыть тех помещений во дворце, где впервые увидел тебя. Мне показалось, что ты мёрзнешь, поэтому, пожалуйста, носи эту одежду…»

Эта записка наполнила сердце Корэкосо радостью. «В мире столько говорят о бесподобном почерке генерала, но ни у кого нет писем от него. Как бы хотели дворцовые красавицы увидеть такую записку! А те, у кого есть хотя бы одна строчка, написанная его рукой, дорожат ею, как редкой драгоценностью», — думал молодой человек.

Он разделил полученную накидку с прорезами, нижнюю часть преподнёс военачальнику Императорского эскорта, а верхнюю — второму военачальнику Императорской охраны. Остальное он оставил себе и ушёл в свою комнату.

Судзуси разложил полученные накануне подарки. Он распределил десять веток с лососями, завёрнутыми в рогожу, сумимоно, десять веток с рыбой и дичью, пять высоких чаш на ножках между министром Масаёри, генералом Канэмаса и Фудзицубо.

Госпожа распорядительница из Отделения дворцовых прислужниц собралась покинуть дом Судзуси.

— Я должна купать Инумия, — объяснила она.

У Судзуси испортилось настроение, и он произнёс с беспокойством:

— Я очень боюсь, как будут купать моего сына.

— Поскольку у нас нет сведущих людей, мне бы хотелось, чтобы вы оставили указания, — попросила жена Судзуси госпожу распорядительницу.

— Я буду время от времени приходить к вам, — успокоила её та. — Если у любезного генерала станут думать, что меня здесь задобрили и я решила надолго у вас остаться, мне будет очень неловко.

— Да, в этом вы правы, — согласилась Имамия.

— Скажите мне, как вам кажется Инумия? — вступила в разговор вторая супруга Масаёри. — Мне вот что хотелось бы знать. Несколько дней назад, когда господин отправился в императорский дворец, я пошла к ним, чтобы взглянуть на девочку, но мне её так и не показали. В чём дело? Неужели у неё есть какой-нибудь изъян?

— Ничего подобного, — уверила её распорядительница. — Накатада говорит, что она немного мельче, чем другие дети, выглядит очень беспомощно, поэтому не разрешает её никому показывать. По два-три раза на день он шлёт жене письма; «Чтобы никто не видел её». Когда девочка вырастет, она будет, наверное, ещё краше, чем Фудзицубо.

— Когда слишком много говорят о чьей-нибудь красоте, пусть даже и справедливо, это всегда неприятно слушать, — заметил Масаёри.[112]

Госпоже распорядительнице вручили сундук для одежды с полным женским нарядом, ночным платьем, тремя или четырьмя штуками шёлка и ватой.

Накатада сидел в своём кабинете с Инумия на руках. Жена его уединилась в соседней комнате. В это время принесли подарки от Судзуси: десять искусственных веток пятиигольчатой сосны, к которым было прикреплено по штуке шёлка, свёрнутой в виде рыбы краснобрюшки.[113] Рогожа, в которую завернули шёлк, была не из соломы, а из белых ниток. К таким же веткам были подвешены сделанные из шёлка окуни и карпы, они казались живыми и только что не шевелились. Внутрь серебряных фазанов были положены шарики из чёрных благовоний, внутрь золотых голубей — золотые монеты. Из чёрных благовоний были вылеплены маленькие птички. В коробках из кипарисовика лежали макрель из серебра и аквилярии и моллюски «морское ушко» из чёрных благовоний, сплетённые из ниток водоросли миру и зелёные водоросли аонори, для сладких водорослей аманори использована крашеная вата, внизу расстелен узорчатый шёлк. На подносах из кипарисовика были разложены предметы из цезальпинии, сделанные в форме съестных продуктов. Рассматривая декоративный столик, Накатада заметил написанное рукой Судзуси стихотворение:

Вместе с мешком выигранных вчера денег был прислан ещё один. В письме было написано: «Думая о будущем, все заботятся о деньгах. Ты же забыл взять даже свой выигрыш. А есть такие придворные, которые ради денег идут на низость».

Накатада ответил другу: «Оставил тебе выигрыш на хранение, и медные деньги превратились в золото. Как же это произошло?»[114]

Госпожа распорядительница, одевшись особенно тщательно, явилась к Накатада.

— Очень я люблю Инумия, и хотя меня оставляли там на сегодня и на завтра, я поспешила к вам, — начала она.

— Я очень рад вашему приходу, — приветствовал её Накатада. — А то я уже начал было беспокоиться. Что происходит у супруги Судзуси? Там раздаётся много голосов, кто сейчас там находится?

— Там сейчас Вторая принцесса, супруга старшего советника Тадатоси, супруга советника Санэмаса и супруга левого министра Тадамаса, — ответила она.

— Кто же из них всех красивее?

— Они все очень красивы. Мне трудно сказать, кто из них лучше.

— Вторая принцесса уже прошла обряд надевания взрослого платья. Она, наверное, очень красива, — продолжал генерал.

— Вторая принцесса ещё так молода, что трудно что-либо сказать.

— А лицом она какова? — настаивал Накатада.

— Извините меня, но мне кажется, правы те, кто говорит, что она немного слабенькая.

— Вторая принцесса действительно очень красива, — раздался голос жены Накатада. — Ведь её родители красивы необыкновенно, а кроме того, в ней чувствуется высокое происхождение. Ты хочешь знать, каковы у неё цвет лица и волосы? Таких ты больше ни у кого не увидишь. Волосы её падают на плечи и ложатся на спину, расширяясь, как веер. Сколько на них ни гляди, не налюбуешься. Я сама хотела бы ими любоваться.

— Мне случалось видеть женщин с красивыми волосами и прекрасным лицом. Из всех из них самые красивые волосы у тебя и у второй дочери Масаёри, — сказал Накатада. — Но у тебя лучше, таких волос больше нет ни у кого. В этом я убеждён.

— Ах, не говори, — запротестовала принцесса. — Красота лица зависит от возраста. А волосы… Высочайшие наложницы особенно и не расчёсывают волос, но будучи днём и ночью на службе возле государя, только пригладят их, а выглядят они необыкновенно хорошо.

— Говорят, что Вторая принцесса так же красива, как ты. Поэтому я и думал, что она красавица. ‹…› Я слышал также, что она похожа на Фудзицубо. — Тут Накатада обратился к распорядительнице: — Что вы думаете о внешности моей жены?

— Вот ваша супруга похожа на госпожу Фудзицубо, она необыкновенно хороша, — сказала та.

— Мне не случалось видеть Фудзицубо, поэтому я не могу судить, — заметил Накатада.

— Неужели? А мне казалось, вы знаете…

— А какова жена Судзуси? — продолжал расспрашивать Накатада.

— Она моложе вашей супруги, но так же прекрасна. Они обе необыкновенно хороши.

— Что?! Как это всё неприятно слушать, — воскликнула жена Накатада.

— Ты что-то увидела во сне? Или с кем-то говорила? — спросил её Накатада и продолжал, обратившись к распорядительнице: — А каковы отношения между Судзуси и Имамия? Берёт ли он на руки сына, как я свою дочь?

— Рассказывают, что отношения между ними самые душевные. Когда госпожа была тяжело больна, он плакал, прямо убивался. Он часто входит в комнату и подолгу смотрит на ребёнка, но на руки не берёт — боится.

— А мне он говорил, что ещё не видел ребёнка, и мне показалось это странным, — промолвил Накатада.

Госпожа распорядительница взяла на руки Инумия и ушла в задние комнаты.

— Встань посмотри, какие подарки я получил вчера от Судзуси, — обратился Накатада к жене. — Убери их куда-нибудь. Бывает, что нужно одарить кого-нибудь и сразу не сообразишь чем.

Принцесса поднялась и стала рассматривать полученные прошлой ночью подарки.

— Такие подарки преподнесли всем без исключения, — рассказывал Накатада. — Поистине, Судзуси — мастер готовить удивительно красивые, редкостные вещи. Это платье со всем прочим отдадим господину.[115] А этот полный наряд с китайским платьем преподнесём госпоже Дзидзюдэн, когда отправимся с визитом во дворец.

— Вот это платье твоей матери, — предложила принцесса.

— Это ни к чему, — возразил Накатада. — Для чего такая одежда заурядной женщине, которая всё время сидит дома?[116]

В тот день Накатада никуда не пошёл, а на следующий объявил, что должен отправиться на Третий проспект. Он надел красивые одежды, благоухающие редкостными благовониями, и вышел из дому. Прибыв в усадьбу отца, Накатада, не заходя в главный дом, посмотрел, как убрано южное помещение. Всё было приготовлено наилучшим образом. Через некоторое время туда прибыли экипажи от разных господ. Позолоченный экипаж Судзуси был заново отделан, кроме того, он прислал более двадцати сопровождающих в полных нарядах. При экипаже, украшенном нитками, было около тридцати низших слуг в парадных одеждах. В свите было десять человек четвёртого ранга, двадцать человек пятого ранга и тридцать — шестого.

<…>

Рано утром Канэмаса и Накатада сели в экипаж и, взяв с собой только двух сопровождающих, отправились на Первый проспект. У западных ворот они вышли из экипажа. Накатада направился к Третьей принцессе, а Канэмаса тихонько прошёл к дочери главы Палаты обрядов. Жилище поразило его своим жалким видом. Там стояли пара изодранных ширм, одна-две покрытых сажей переносных занавески, которые употребляют летом. Сама госпожа была в белом платье, сплошь запачканном сажей, поверх она надела разорванное там и сям платье из узорчатого лощёного шёлка. В чёрной от копоти деревянной жаровне еле-еле теплился огонь. На столике для еды стояла белая фарфоровая чашка, в которой осталось немного какой-то пищи, перец, маринованная репа, крупная соль. Ничего другого она не ела ни вечером, ни утром. Перед госпожой стояли лакированная коробка из старой кожи и такая, же коробка с письменными принадлежностями. Коробка для гребней была открыта. Кормилица вытаскивала из кувшина присланные Канэмаса мандарины. Госпоже прислуживала дочь и внучка кормилицы, у неё был только один низший слуга. Канэмаса обвёл взглядом это помещение и в течение некоторого времени не мог вымолвить ни слова. Слёзы хлынули из его глаз, и он плакал так горько, что два или три слоя рукавов стали совершенно мокрыми. Придвинув к себе тушечницу и вытащив из-за пазухи лист бумаги, он что-то написал, положил листок на тушечницу и вышел из покоев.

«Какой стыд, что он видел всю эту жалкую обстановку, — подумала госпожа. — Но уж коли так случилось… В нашем мире подобное не редкость. Я нахожусь в этом положении по его милости, и всё же мне горько, что открылась моя нищета, которую я скрывала. Но такова моя судьба: я рождена, чтобы испытать стыд и терпеть многие годы».

Она опустилась на пол и горько заплакала. Внучка кормилицы принесла ей лист бумаги:

— Вот что господин положил на тушечницу.

Там было написано:

«Что ответить ему?» — задумалась госпожа и потом написала:

«Как же передать ему?» — размышляла она. У неё не было даже служанки, которую она могла бы послать вслед за Канэмаса. Зажав в руке стихотворение, она стояла у столба, повернувшись в сторону восточного флигеля. Она видела, как Канэмаса, выйдя из её покоев, вошёл в этот флигель. Его встретило более двадцати служанок в красивых одеждах и четыре юных служаночки в зелёных платьях.

Третья принцесса жила в том же достатке, что и прежде. В комнате были разложены подушки для сидения. Канэмаса расположился перед занавесью. Госпожа была так же красива, как и раньше, на ней была накидка с прорезами из узорчатого лощёного шёлка, окрашенного то густо, то бледно. В квадратной деревянной жаровне, хорошо начищенной, горел огонь. На столике, как когда-то, было приготовлено обильное угощение.

— В последние годы моё положение при дворе ухудшилось, государь мною пренебрегает. Раньше мне казалось, что я смогу добиться успеха в жизни, как другие, и я относился к службе ревностно, но сейчас я человек конченый. Моё присутствие возле тебя принесло бы тебе мало чести, поэтому я удалился, чтобы жить с той, чьё незавидное положение похоже на моё. Но жить мне осталось мало, и не согласишься ли ты время от времени посещать мою жалкую, как у бедного рыбака, хижину?

Принцесса, не показывая виду, что сердита на мужа, который не вспоминал о ней столько лет, спокойно ответила:

— Я давно уже думаю, что в нашем мире мне жаловаться не на что. Меня удручает только моё положение и положение моей сестры, супруги наследника престола, вот в каком отношении. Уже в течение долгого времени наши мужья нас не посещают, и злые языки поговаривают: «Они позорят своих родителей, государя и государыню». Я даже во дворец явиться не могу, как это ни печально! И сестра очень скорбит, потому что раньше время от времени она навещала родителей. А к нынешнему своему одиночеству я уже привыкла. Я и Накатада это сказала.

Как в давние времена, служанки внесли столики с угощением и поставили перед Канэмаса.

Пока Канэмаса и принцесса разговаривали друг с другом, Накатада отправился к сестре Накаёри. Он поднялся на веранду и услышал голос госпожи:

— Ах, какой неожиданный визит! Не ошиблись ли вы местом?

— Многие интересовались вами, и чтобы рассказать им… — начал Накатада.

— И не зная меня, вы решили…

У занавеси поставили переносную занавеску, вынесли подушки для Накатада, и разведя огонь в красной жаровне, покрытой красивыми узорами, поставили её перед гостем.

— Придвиньтесь, пожалуйста, немного поближе, — попросил генерал. — Я раньше был очень дружен с вашим братом, который сейчас живёт один в горах, поэтому, может быть, вы обо мне слышали.

— О ком вы говорите?

— Прошу вас, не отпирайтесь. Я очень хорошо знаю обо всём, — продолжал он. — Мне надо было бы поговорить с вами в прошлый раз, но я не догадывался, что вы сестра Накаёри. Теперь же, узнав об этом, я пришёл к вам. Если бы ваш брат услышал о вашем положении, он очень бы огорчился, поэтому я хочу поговорить с вами.

— Брат всегда мне обо всём рассказывал, и я понаслышке знаю вас. Но я не думала, что вы с ним в таких дружеских отношениях, — ответила она.

— Пожалуйста, считайте, что у вас два брата. Я буду заботиться о вас вместо моего отца и Накаёри. Хоть я человек и незначительный, но на меня можно положиться, — уверял её Накатада. — Я хочу спросить у вас. После ухода вашего брата в монахи, что стало с его женой, где она живёт?

— У своих родителей. Я недавно навещала её и очень опечалилась. Она вспоминала, каким брат вернулся из Фукиагэ, и горько плакала. Она тоже хотела принять постриг, но родители не разрешили. Однако в душе она совершенно отказалась от мирской жизни.

— У них были дети, в доме было оживлённо. Я не помню — мальчик и девочка? Сколько им лет? Где они сейчас? — расспрашивал Накатада.

— Девочка одна, ей уже исполнилось десять лет. А мальчиков двое, младше её на год и два. Дочь живёт у матери, а сыновей брат взял к себе, чтобы выучить их. Старший сын, говорят, способнее отца, а младший не очень успевает, брат мой всегда его бранит, — рассказывала дама.

— У него были редкие музыкальные инструменты, — припомнил Накатада. — Он взял их с собой в горы?

— Он потом велел доставить их, сказав, что будет учить сыновей музыке. Дочь он учить не собирается ‹…›. Он передавал, что сейчас хочет уйти ещё дальше в горы.

— Ах, почему он живёт с детьми в таких унылых местах?

печально сказал Накатада.

Госпожа, залившись слезами, ответила:

— Сегодня я приехал сюда, чтобы сопровождать Третью принцессу на Третий проспект. Скоро я должен переехать в просторный дом, и тогда я приеду за вами. Потерпите здесь ещё немного. Не думайте обо мне, как о чужом. — С этими словами Накатада покинул госпожу и отправился к Третьей принцессе.

— Укон, здесь ли вы? — спросил Канэмаса. — Не угостите ли меня, как в былые времена, рисом, политым кипятком?

Дама положила в золотую чашку — в такую же, какую подавала раньше, — рис, политый кипятком, добавила приправы, красиво накрыла поднос и вынесла генералу.

Когда приехавших стали угощать вином, солнце уже село. У ворот собрались все экипажи и свита. Служащие домашнем управы, принеся много угля, разжигали здесь и там костры, сопровождающим вынесли лепёшки и сушёную снедь. Вынесли вино в бочонках, его разливали в чайники, разогревали и угощали прибывших. Передовым тоже подносили фрукты, сушёную снедь и угощали их вином. Стали садиться в экипажи, сначала садились юные служанки, делавшие причёску унаи, и низшие слуги. Наконец во двор въехал экипаж, и в него села принцесса.

«Ах, вот в чём дело! — догадалась дочь главы Палаты обрядов. — Что же теперь будет со мной? Неужели я даже не смогу отдать ему это письмо?» Заливаясь слезами, она так и стояла с письмом в руке. Она видела, как экипаж с принцессой исчез за воротами. Однако, через некоторое время к её дому приблизился Канэмаса.

— Сегодня я приехал за принцессой и скоро приеду за тобой, — произнёс он быстро и повернулся, чтобы уйти. Дама бросила ему вслед письмо, и слуги, подобрав письмо, передали его генералу.

Канэмаса сел в экипаж, а Накатада поехал на коне во главе поезда. Столичные жители, видевшие это, зашумели: «Генерал Накатада приезжал за принцессой и теперь едет как передовой». Любопытные в экипажах выезжали смотреть на процессию. Зажигали сосновые факелы, садились на коней, высовывали головы из повозок. Даже знатные сановники велели высоко поднять занавески своих экипажей, украшенных листьями пальмы арека, и высунувшись, глазели на шествие. Накатада подъезжал к ним и говорил:

— Что вы хотите увидеть? Кроме меня, никого не будет ‹…›.

Наконец поезд прибыл на Третий проспект. Подъехали к южному дому. Господа вышли из экипажей. Слугам приказали устроить прибывших, и все вошли в помещения. В тот вечер Канэмаса остался с Третьей принцессой. Накатада, покидая усадьбу, сказал матери:

— Я пойду домой. Завтра я вас навещу.

Правый министр Масаёри приготовил к приезду Фудзицубо кроме экипажа Судзуси ещё около двадцати: три были украшены нитками, один позолоченный, один ‹…›, а также экипажи для юных служанок и низших слуг. Он решил не назначать в передовые чиновников из провинции, а только чиновников пятого и шестого рангов, проживающих в столице. Но наследник престола не дал Фудзицубо разрешения на посещение родительского дома, и Масаёри, решив сам просить об этом, отправился во дворец со всеми своими сыновьями, кроме Тададзуми. Экипажи въехали в крепость, остановились возле караульного помещения у северных ворот дворца, и Масаёри вошёл во дворец.

Наследник престола понял, что министр нарочно приехал днём за дочерью.

— Ах, мне почему-то стало нехорошо! — сказал он и продолжал лежать в постели вместе с Фудзицубо.

Министру доложили, что в покоях дочери изволит отдыхать наследник престола и к ней нельзя. Масаёри ничего не оставалось, как стоять у лестницы, а сыновья его ждали во дворе.

Через прислуживающую даму Масаёри отправил письмо Фудзицубо, но дама никак не могла передать письмо. Тем временем придворная дама докладывала наложнице Сёкёдэн:

— Фудзицубо, которая служит у наследника престола не так давно, но совершенно завладела его сердцем, сегодня вечером наконец-то отправится в отчий дом. ‹…›

Мальчик, служивший при госпоже Сёкёдэн, болтал с низшими слугами:

— Сегодня счастливый для нас день! В караульном помещении у северных ворот императорского дворца стоит много экипажей, слуг толпится, как будто рассыпали рис. Сегодня вечером Фудзицубо отправляется к своим родителям. Её надо было бы избить сотней китайских туфель.

Масаёри, слушая всё это, щёлкнул от досады пальцами и поднялся.

— Я жду здесь свою дочь, как пёс, клянчащий подачку. Я отдал самую любимую дочь на службу во дворец, а теперь должен выслушивать такое! Лучше обращаются с собаками и воронами, — возопил он.

Наследник престола всё это слышал до последнего слова. Люди из свиты Масаёри то и дело подходили к дамам, прислуживающим Фудзицубо, и говорили, что, мол, время идёт, но те только отвечали, что ничего не могут сделать.

Масаёри подозвал Соо и попросил её:

— Подойди к постели наследника, стань в ногах и тихонько скажи: «Госпожа несколько раз просила разрешения отлучиться из дворца, но безрезультатно. Зная, что у неё много тайных недругов, господин министр, вне себя от беспокойства, приехал за дочерью».

— Попытаюсь, — ответила та. Она тихонько вошла в покои и приблизилась к постели наследника, как её учил Масаёри.

Наследник престола, лежавший в постели, внезапно вскочил и устремился к выходу. Споткнувшись о скамеечку-подлокотник, он упал и больно ушиб бедро. Ширмы и переносные занавески полетели на пол. Соо, не зная, что ей делать, вышла к Масаёри и рассказала, что произошло.

— Я специально прибыл сегодня во дворец, неужели Я должен возвратиться ни с чем? Акидзуми! — подозвал он сына. — Доложи обо мне наследнику. Хоть ты не архивариус, но ты помощник управляющего делами наследника.

— Уж очень не подходящее для этого время, — уклонился от поручения тот. У Масаёри стало совсем плохо на душе.

Наследник престола всё это слышал. Крепко обхватив руками Фудзицубо, он горячо произнёс:

— Почему ты меня так умаляешь? Почему велела прийти сюда отцу и братьям, чтобы они укоряли меня? Покидая дворец, ты не должна что-либо от меня утаивать. Но ты, ничего мне не говоря, решила позвать сюда всю семью, чтобы стыдить меня. Если я отпущу тебя, я не смогу жить. Я подозреваю, что твой отец хочет насильно увезти тебя и никогда больше не отпустит ко мне. Лучше нам умереть.

Он крепко сжал Фудзицубо и упал с нею на постель. Она почувствовала, как под сердцем у неё сильно шевельнулся пятимесячный младенец. В смятении она зарыдала. Наследник престола кипел ненавистью, но и он почувствовал, как шевельнулся ребёнок, ему стало жалко Фудзицубо, и он разжал руки.

— Ты никогда ничего не говоришь мне, и я хотел проучить тебя, — сказал он. — Для тебя я готов на всё. Наверное, это из-за Накатада ты отдаляешься от меня и с таким упрямством продолжаешь относиться ко мне бессердечно. Думаю, ты сожалеешь, что не стала его женой. Ты измучила его, единственного обожаемого сына своих родителей, любимого зятя императора. Ты погубила многих знаменитых мужей нашей страны. Ты красива, но сердце у тебя не доброе.

Фудзицубо, вся в поту, как будто её облили водой, лежала не шевелясь. Наследник престола, даже злясь на неё, не мог не подумать: «Как она очаровательна!»

— Отныне ничего не скрывай от меня, — продолжал он. — Ты должна будешь отправиться к родителям, когда подойдут сроки, а пока потерпи. А если ты уедешь самовольно, я разгневаюсь.

Простояв у павильона Фудзицубо всю ночь, Масаёри на рассвете возвратился домой. Рано утром он послал с Тикадзуми письмо дочери:

«Вчера вечером, беспокоясь о твоей поездке, я отправился за тобой, но разрешения ты не получила, и на заре мне пришлось вернуться домой. Извести меня, когда ты получишь разрешение: для того, чтобы приготовить экипажи, мне нужно время. У меня двадцать детей, но только тебя я растил с особой любовью, и мне хотелось, чтобы ты поскорее достигла наилучшего положения и чтобы мне оказывали честь. ‹…› Пока вчера тебе передавали мою записку, я, ожидая, слушал разные разговоры, и таких злых вещей я о тебе наслушался, что на сердце стало очень тяжело. Мне-то ещё так-сяк, но стыдно было, что все это слышат сыновья и посторонние. Приезжай на некоторое время домой, чтобы успокоились все твои недруги».

Когда письмо принесли госпоже, наследник престола попросил:

— Дай мне, пожалуйста.

Он принялся читать и подумал: «Очень всё это прискорбно». Но прочитав в конце слова «приезжай домой», он разгневался. Смяв и отбросив послание, наследник велел передать: «Я не отвечаю за то, что вздумается говорить разным лицам. Если же Масаёри считает себя оскорблённым, то ему лучше ко мне не являться».

«Дело очень плохо», — решил Тикадзуми. Он отправился домой и передал отцу слова наследника. У всех родственников стало на душе очень тяжело, и они громко жаловались на судьбу.

— Всё получилось так потому, что ты отправился во дворец в сопровождении всех сыновей, как при каких-то необычайных событиях, а потом почему-то написал нелюбезное письмо. Тебе-то уже, может быть, и всё равно, а вот что будет с твоими детьми, ты не подумал, — укоряла министра жена.

Накатада, услышав об этом происшествии, сказал:

— Я так и говорил, что Фудзицубо не сможет приехать домой. Министр всегда в высшей степени осмотрителен, а на этот раз… Очень жаль, что так вышло.

Наступил день назначения государственных служащих, и вечером левый и правый министры, левый генерал отправились во дворец. Наследник престола вместе с Фудзицубо нанёс визит государю. Как обычно, должности были распределены самым лучшим образом. Церемония окончилась на следующий день рано утром. Во дворце стоял шум. Очень многие господа получили назначения. Второй советник министра Тададзуми был назначен военачальником дворцовой стражи, Тикадзуми — младшим военачальником Правой личной императорской охраны, Акогими — главным архивариусом и помощником военачальника Левой дворцовой стражи. Никто из сыновей Масаёри не приближался к наследнику престола, чтобы выразить ему свою благодарность. Последний находился возле государя, придворные выражали им своё почтение, и среди них Накатада. Во время ссоры в Фудзицубо наследник отзывался о Накатада со злобой, но в душе он относился к нему иначе, и сейчас подозвал генерала поближе и заговорил с ним:

— Несколько дней назад я совсем было собрался сюда, но отвлёкся другими делами и не смог увидеть тебя. В этом году ты больше не будешь читать?

— Я должен был читать на этих днях, но мне дали разные поручения, и я вынужден был отложить. Я думаю продолжить чтения в новом году, — ответил Накатада и попрощался с наследником престола.

Чтобы не расставаться с Фудзицубо, наследник престола велел устроить её покои совсем близко от своих. Он переселил наложницу в новые помещения и разрешил прислуживать ей только трём дамам — Хёэ, Соо и Акоги, сказав в случае надобности обращаться лишь к ним. Помня, какую страшную сцену она пережила, Фудзицубо подчинялась наследнику, дрожа от страха и не говоря ни слова.

Наступил канун нового года и отовсюду прибывали припасы для праздника.

Танэмацу прислал Масаёри и Накатада всё необходимое для приготовления каши, он преподнёс первому двадцать корзин угля, тридцать коку риса, а второму — десять корзин угля и десять коку риса.

Накатада отправил один коку риса и две корзины угля на Третий проспект. Он поручил служащим в конюшне косарям и конюхам отнести такое же количество угля и риса сестре Накаёри на Первый проспект. Кроме того, он послал к ней двух мальчиков, монаха и несколько слуг.

«В прошлый раз мне хотелось подольше поговорить с Вами, но наступил вечер, и я с сожалением должен был Вас покинуть. Как я желал Вам тогда, будьте со всеми в добром согласии. Так ли хорош этот уголь, как тот, что Вы получаете от Вашего брата из Мидзуноо?» — писал Накатада.

Тщательно завернув пакеты, он написал на них почерком Накаёри: «Подарок с гор», затем позвал находившегося неподалёку прислуживающего мальчика, вручил ему письмо и сказал:

— Отнеси туда, откуда в меня бросили каштан, и сразу же извращайся.

Мальчик, войдя в комнату госпожи, отдал письмо и громко бизнес:

— Посыльные из Мидзуноо.

Госпожа развернула пакеты и нашла там аккуратно перевязанные двадцать корзинок с углём, в одной из них было ещё двадцать связок монет. В трёх мешках из грубого полом на, которые употребляют для хранения риса, было пятьдесят штук шёлка, а в четвёртом — двадцать тон[117] очень превосходной ваты. Когда сестра Накаёри увидела всё это, она вод кликнула:

— Совершенно неожиданно я получила такие великолепные подарки! Как же мне быть?

— Это, по-видимому, прислал тот добродетельный господин, — сказала её кормилица. — Если бы их прислал какой-нибудь незнакомец, влюблённый в тебя, их принимать бы не следовало. Ответь ему поскорее.

Госпожа пригласила посыльных в дом, велела угостить их и вынести вино. Монаху вручили белое платье, мальчикам — по однослойному платью. Наката да она написала:

«Благодарю Вас за подарки. Как жаль, что в прошлый раз я, конечно же, не смогла Вам сказать всего, что хотела. Вы обещали быть для меня вместо брата, который удалился в горы, — сердце моё наполнилось радостью — совсем, как у лошади в пословице.[118] Вы прислали мне уголь — Ваши руки, наверное, стали совсем чёрными».

Прислуживающие ей дамы развёртывали и рассматривали подарки и шумно восторгались ими.

— Ах, тише, тише! — урезонивала их госпожа. — Если другие узнают, что я получила подарки от генерала, то все сбегутся сюда и от зависти будут проклинать нас.

Она отложила часть подарков для своей матери и для Накаёри, а часть послала главе Ведомства внутридворцовых дел.

Накатада велел приготовить одежду для двух сыновей Накаёри и отправил её в Мидзуноо вместе с письмом.

Танэмацу сделал подарки и левому генералу Канэмаса — послал большой короб с шёлком и ватой и бесподобной красоты парчу.

Матери Накатада прислали очень много подарков из её поместий.

И после переезда Третьей принцессы на Третий проспект Канэмаса дни и ночи проводил у дочери Тосикагэ, ел только с нею и лишь время от времени, днём, навещал принцессу. Однажды он рассказал жене о бедственном положении дочери покойного главы Палаты обрядов, которая оставалась на Первом проспекте, и показал письмо, брошенное ему на прощание. Дочь Тосикагэ горько заплакала.

— Ты вряд ли осознаёшь, как мучительно жить одной, после смерти родителей, в мрачном доме, она ведь лишилась родителей в молодом возрасте. Ты никогда не относился к ней серьёзно. Что она должна чувствовать в глубине души? Её отец горячо просил тебя позаботиться о своей дочери — почему же ты был так небрежен с нею? — укоряла она мужа.

— Когда я нашёл тебя в глухом лесу, всё у меня в груди перевернулось, и я забыл об остальном мире, — ответил он. — Только после разговора с Накатада, я вспомнил о моих заброшенных жёнах, на которых сейчас больно смотреть. Как же мне её утешить? Даже есть она не может вдоволь. Как раз в это время прибыли подарки от Накатада.

— Должно быть, прелестные вещи! — воскликнул генерал. — Принесите сюда! Подарки разложили перед Канэмаса и госпожой, стали распаковывать. Там были такие же вещи, что он послал и сестре Накаёри. Господа стали рассматривать шёлк — это была прекрасная белая ткань.

— Сразу же отошли всё это той даме, — посоветовала дочь Тосикагэ.

— Так я и сделаю.

Он приказал повесить на окна отпряжённой повозки рваные занавески и нагрузить повозку подарками. Кроме полученных от Накатада вещей, он послал из своей кладовой лучшую рыбу, дичь, фрукты, положил в длинные сундуки уголь и поставил сосуды с маслом. В письме Канэмаса написал:

«Когда мы виделись с тобой, в глазах у меня потемнело, в голове стоял какой-то туман и говорить я не мог.

Я Посылаю тебе тонкие летние вещи, и хотя сейчас стоит зима, может быть, они на что-нибудь пригодятся».[120]

Госпожа, даже не рассмотрев подарков, решила: «Это потому, что он прочитал моё письмо» — и сразу же написала в ответ:

«В тот день была такая счастливая возможность, на сердцу стало так радостно! Мне казалось, что это сон.

Среди подарков от Канэмаса был свёрток с деньгами, почта сто рё. Госпожа сразу подумала, что на них можно будет купить необходимую одежду, когда приедут китайские купцы, но потом увидела, что всё, о чём она мечтала, было прислано ей — уложенным в короб, как это бывало раньше. Разнёсся слух, что госпожа дарит одежду, и даже те слуги, которые, покинув её, перебрались жить в деревню, под разными предлогами приходили к ней. В покоях госпожи было разбросано множество одежды, там было очень оживлённо. Служанки других жён Канэмаса сгорали от зависти и громко кляли свою судьбу.

В последний день года из усадьбы генерала на Третьем проспекте прислали за Накатада, и он отправился туда.

— Я хочу поговорить с тобой вот о чём, — начал Канэмаса. — Мне во что бы то ни стало хочется получить дом правителя провинции Оми, которому ты посодействовал в получении чина. Он, кажется, служит у тебя. Не согласился бы он обменять свой дом на мой, который находится на Втором проспекте, к востоку от дворца отрёкшегося императора?

— Это очень легко устроить, — ответил его сын. — Он вам отдаст этот дом без всякого обмена, правитель провинций Оми очень услужлив. На этот раз Масаёри был против его повышения, но я очень за него ходатайствовав И честно говоря, он ещё молод для такой должности. Усадьба его находится на Третьем проспекте, радом с дворцом отрёкшегося государя-Постройки там великолепны, не очень, правда, большие, но всё устроено с тонким вкусом. Усадьба строилась для дочери, в расчёте на её брак с Мияако.[121] Но он очень капризен, и жить с ней не стал.

— Как же это так, не дав ничего взамен? — засомневался Канэмаса, затем спросил: — А почему Мияако не захотел жениться на этой девице?

— Думаю, оттого, что он возгордился слишком большим успехом по службе.

— Архивариус Тикадзуми, служащий одновременно младшим военачальником Личной императорской охраны, превзошёл всех своих старших братьев и уже очень выделяется из толпы. Он сейчас первый среди придворных, не так ли? Кажется, у него доброе сердце. А на ком он женат? — поинтересовался Канэмаса.

— Он был женат, но покинул жену. Сейчас и он, и Мияако живут в отчем доме. У Тикадзуми какие-то странные настроения, и отец часто его бранит, но тот всегда отвечает: «А разве Накатада не таков?» Масаёри тогда приходит в гнев: «Если Накатада недоволен своей жизнью, это потому, что его женили против его желания, по императорскому указу. А ты почему недоволен?» И хотя отец его всё время упрекает, он не меняет своего поведения. Масаёри горюет, что у сына на сердце что-то такое, о чём ему не догадаться.

— А скажи мне, из-за кого умер Накадзуми? Не из-за твоей ли жены? — спросил Канэмаса.

— Я не знаю. В своё время я пытался выведать у него причину его скорби, но он отверг все мои предположения как несправедливые. Он всё время мучился из-за того, что не мог достичь в музыке желаемого мастерства. Может быть, поэтому его жизнь так рано оборвалась?

— Раз в семье уже случилось один раз такое, Масаёри и сейчас тревожится.

— Да и по правде говоря, как тут быть?[122] — сказал Накатада. — у старшего советника министра Тадатоси отношения с женой совсем испортились. Теперь он все ночи до самого рассвета проводит на веранде возле её комнаты, но она очень рано опускает решётки главных покоев и всё запирает на засовы. Если кто-то из её дам скажет советнику хоть одно слово, она её страшно ругает. Так он и сидит на веранде один. Тададзуми очень жалко советника, и как-то вечером он заговорил с ним, но и его из дома прогнали. Я слышал, что сейчас жена Тадатоси перебирается в северные покои, к своей матери. Чем это всё кончится?

— Советник всегда балагурит и кажется ветреником, и вдруг такое глубокое чувство! — удивился Канэмаса и вздохнул: — В сущности, старость — это драгоценное приобретение. Потому что в молодости женщин оставить невозможно.

— Хорошо бы вам помолодеть, — улыбнулся Накатада.

— Что же это за конь?[123] — пошутил Канэмаса и спросил: — Но о ком же мечтает Мияако?

— Похоже, он влюблён в дочь Тададзуми, которую тот собирается отдать за принца Тадаясу. Кажется, что Тададзуми и в голову не приходит мысль о Мияако, — ответил Накатада.

— Всё это потому, что Мияако не может быть ему полезен, — заметил Канэмаса.

— Тададзуми совершенно открыто просит госпожу Дзидзюдэн и меня поговорить с принцем Тадаясу, — продолжал Накатада.

— А как собираются поступить с молодым господином?[124] — спросил Канэмаса. ‹…›

— Мы ещё поговорим о доме правителя провинции Оми. Я сделаю так, как вы захотите, — пообещал Накатада и покину; отца.

Седьмая дочь Масаёри, жена старшего советника министр. Тадатоси, перешла жить в покои своей матери.

— Как ты решилась оставить мужа, когда ты в таком положении![125] Советник места себе не находит. И отец твой считает, что ты неправильно поступаешь. Почему ты ушла от мужа? — расспрашивала её мать.

— Что мне сказать? — вздохнула та. — Он относится ко мне с пренебрежением, как к бесчувственной вещи, и я больше не хочу его видеть.

— Но ваши дети? И сейчас ты опять ждёшь ребёнка. Нехорошо это всё, — урезонивала её госпожа. — И как это он в новый год будет один? Поскорее возвращайся домой.

Дочь ничего ей не ответила. Её сыну было пять лет, дочери — три ‹…›. Сейчас она снова была беременна. Дочь их была очаровательна, и отец очень любил её.

Седьмая дочь Масаёри очень мучилась, и все предполагали, что роды будут тяжёлыми. Тогда пятая дочь, жена принца Сикибукё, у которой всегда были лёгкие роды, перебралась к сестре, чтобы у той были такие же. Эта госпожа с давних пор дружила со своей седьмой сестрой больше, чем с другими сёстрами от той же матери, и они всегда утешали друг друга в своих несчастьях. И на этот раз задолго до родов она перебралась к сестре. ‹…›

В усадьбу Масаёри прибывало множество подарков. Присланные Танэмацу пять коку риса и пять корзин угля министр отправил высочайшей наложнице Дзидзюдэн и жене Накатада ‹…›.

Наступил новый год. В первый день первого месяца одиннадцать сыновей Масаёри выстроились во дворе северного дома с восточной стороны и принесли поздравления родителям. Через некоторое время четверо принцев в роскошных нарядах явились с поздравлениями к своей матери, госпоже Дзидзюдэн. Вслед за ними в покоях высочайшей наложницы появился Накатада и тоже поздравил госпожу. Затем четыре принца и Накатада отправились поздравлять Масаёри. Юные служаночки в зелёных платьях и в светло-коричневых платьях на тёмно-красной подкладке принесли им подушки для сидения и поставили столики с угощением. Когда должны были вынести вино, появился Десятый принц,[126] которому Масаёри велел сходить за чашей. На чаше была сделана надпись:

Мальчик преподнёс чашу Накатада. Тот, обняв принца, прочитал написанное стихотворение и ответил так:

Чашу наполняли снова и снова.

Затем Масаёри с сыновьями, зятьями и внуками отправился в императорский дворец. Там собрались все сановники, не было среди них только старшего советника министра Фудзивара Тадатоси. Жена так и не помирилась с ним и не приготовила для него парадного костюма, поэтому он оставался дома и проводил время в играх со своими детьми. Семейство Масаёри прибыло к караульному помещению Правой личной императорской охраны. Пять сыновей Дзидзюдэн, Масаёри и Накатада направились к императору. Когда они проходили мимо женских покоев, дамы, прислуживающие императрице, говорили: «Посмотрите на этих принцев, рождённых Дзидзюдэн. Как они блистательны! Наверное, им достанутся все дочери государя. Но даже в присутствии знаменитых этих красавцев Накатада так и притягивает к себе взоры!» Другие говорили: ‹…›. Так судачили между собой дамы, а Накатада шёл невозмутимо, как будто ничего не слыша.

Вместе со всеми шли также Первый принц, имеющий третий ранг, Четвёртый принц, имеющий четвёртый ранг, и один принц, ранга не имеющий. Не имеющие ранга принцы получили в тот день разрешение надеть одежды тех цветов, что носили их старшие братья. Но шесть принцев были ещё слишком малы, чтобы появиться в подобных одеждах, они были в светло-коричневых платьях на тёмно-красной подкладке и в штанах из узорчатого шёлка. Все принцы предстали перед императором.

Накатада прошёл в покои Фудзицубо и попросил Соо:

— Передай твоей госпоже, что я пришёл поздравить её с новым годом.

— У госпожи все эти дни находится наследник престола, — ответила она. — Несколько дней назад господин министр приезжал за ней, и с того времени наследник престола пребывает в плохом настроении и не отпускает от себя госпожу. Даже мы, прислуживающие ей дамы, не можем к ней приблизиться. Поэтому я ничего не могу передать ей.

— Разве возле неё никого нет? — спросил Накатада.

— Только одна-две дамы, Хёэ или Акоги.

— Ну, если так… — протянул Накатада и попрощался с Соо. «Если наследник у Фудзицубо…», — рассудил он, повернул к Насицубо и вошёл в её покои.

— Рассказывают, что на днях наследник престола что-то сказал министру Масаёри, — начала разговор его сестра. — В чём дело? Наследник, услышав пересуды, испугался: «Если уж сам государь заговорил о моих делах ‹…›»

— Да, государь говорил об этом, — подтвердил Накатада. — <…>

— ‹…› — спросила Насицубо. — Я не знаю, как обстоят дела во дворце, но…

— Я с наследником престола не на короткой ноге, но думаю, что как-нибудь смогу об этом сказать… — ответил генерал.

— Недавно меня призвали к наследнику, — принялась рассказывать сестра. — Когда я была у него, я спросила, что он думает о Пятой принцессе, дочери отрёкшегося императора. Я забыть не могу, какие ужасные вещи он сказал про неё. Сказал, что не может посещать её.

— А как Фудзицубо?

— Фудзицубо устроили помещение прямо перед занавесью покоев наследника, и кажется, ей находиться там очень тяжело. Кормилица её всё время охает: «Что будет с моей госпожой? Наследник ни на кого, кроме неё, не смотрит. Но какие между ними отношения?»

— Всё это напрасные жалобы, — сказал Накатада. — Такие отношения естественны с той, к кому наследник благоволит. Простые смертные тоже не любят расставаться с любимыми, даже на малое время. А что сказал наследник, узнав, что ты в положении? Когда я сообщил об этом отцу, он был в тревоге: «Наследник престола сейчас говорит так, но что из этого получится?» Не может быть, чтобы наследник не любил тебя…

Он недавно сказал мне: «И Фудзицубо тоже в положении, как и ты». Раньше я ничего подобного от него не слыхала, — ответила Насицубо.

Вскоре Накатада распрощался с сестрой.

Наступил седьмой день первого месяца. Придворные явились во дворец на церемонию присвоения рангов. Правому Министру Масаёри был присвоен второй старший ранг, левому генералу Личной императорской охраны Канэмаса — второй младший ранг, помощнику военачальника Левой дворцовой охраны Цурэдзуми — четвёртый ранг, Мияако — пятый. Придворным дамам тоже присвоили ранги, и главная распорядительница Отделения дворцовых прислужниц, дочь Тосикагэ, минуя один ранг, сразу получила третий.

На соревнованиях по стрельбе из лука левый генерал не присутствовал. Правая команда проиграла. В тот год дворцового пира не было. Последний день крысы[127] пришёлся на двадцать пятое число, и в тот же день Накатада устраивал пиршество по случаю сотого дня с рождения Инумия. Угощение готовила мать Накатада. Она прибыла в усадьбу Масаёри и для того, чтобы поздравить всех с днём крысы. Накатада заранее приготовил великолепные игрушки и угощение для сыновей наследника престола. Он посадил множество кукол в игрушечные коляски (одну — украшенную нитками, другую — позолоченную), впряг в них золотых волов, положил в коляски серебряные и золотые коробочки с едой и расставил фигурки слуг на конях.

Итак, когда наступил день пиршества, мать Накатада прибыла в усадьбу Масаёри в сопровождении шести экипажей.

Перед Инумия расставили двенадцать подносов из аквилярии и на них — золотые чашки с едой. Перед гостями было поставлено множество разных блюд. Приготовили сто кипарисовых коробок с едой.

Масаёри накануне был во дворце до поздней ночи, а в тот день остался дома. Прибыл на пиршество и Канэмаса.

Перед высочайшей наложницей Дзидзюдэн поставили столики, перед принцами — обычные в таких случаях подносы из кипарисовика и коробки с едой; угощение принесли и супруге Масаёри, уложив его в коробки из кипарисовика. Сыновьям Дзидзюдэн и сыновьям наследника престола послали по пять коробок, остальных тоже угостили на славу. Фудзицубо было отправлено десять обычных коробок и десять из кипарисовика. Дзидзюдэн приложила к ним письмо, написанное на зелёной бумаге:

«Мне хотелось в первый же день поздравить тебя с Новым годом, но к моему удивлению я узнала, что ты моих писем не получаешь, поэтому воздержалась. Сегодня Инумия исполнилось сто дней.

Она прикрепила письмо к маленькой декоративной сосёнке и послала Фудзицубо.

С ночи песенного шествия[128] Фудзицубо находилась в своих покоях одна. Ей принесли письмо высочайшей наложницы, а затем привели её сыновей. Фудзицубо отослала полученные коробки придворным, а Дзидзюдэн написала в ответ:

«Действительно, вот уже долгое время, как я не получаю писем из отчего дома, и даже начала тревожиться. Мне хочется встретиться с тобой. Инумия, наверное, очень выросла.

Надеялась получить разрешение на посещение родного дома, но мне не дали».

Дзидзюдэн рассматривала декоративный столик-поднос, присланный к обряду кормления Инумия лепёшкой. На нём, как всегда в таких случаях, было два журавля, птенцы и стояла сосна. На столике рукой Канэмаса написано:

— Какая прекрасная каллиграфия! — восхитилась Дзидзюдэн и написала

Главная распорядительница Отделения дворцовых прислужниц сложила в свой черёд:

Жена Накатада написала так:

Госпожа продвинула столик за занавесь. Накатада, рассмотрев его и прочитав все стихотворения, написал:

и продвинул обратно за занавесь. Никто из посторонних его стихотворения не видел. Масаёри, сыновья Дзидзюдэн, Сукэдзуми, Юкимаса, Тикадзуми и Мияако тоже сочиняли стихотворения, но я их здесь не привожу.

Накатада прошёл в южную часть восточного дома, где ели сыновья Фудзицубо. Перед ними стояли столики из аквилярии, а на столиках — маленькие чашки из лазурита. Расставив игрушечные экипажи, серебряных и золотых коней и все остальные фигурки, Накатада пригласил детей: «Пожалуйте сюда!» Старшего мальчика звали Молодым господином, ему исполнилось пять лет, и он был не по годам рослым. У него было такое же выражение лица и такие же прекрасные волосы, как у матери, от отца же он унаследовал особое благородство. Спускавшиеся до пояса густые волосы напоминали морские водоросли миру. На нём были однослойное платье из узорчатого лощёного шёлка, штаны на подкладке и верхнее платье. Младшему было четыре года. Волосы его спускались до плеч, лицом он очень походил на брата. Он был в таком же платье, что и Молодой господин. Накатада, усадив обоих на колени, сказал:

— Сегодня мы будем кормить такими лепёшками маленькую девочку, которая сейчас вон в тех покоях, но мне хотелось сначала дать их попробовать вам.

— Мы пошли туда посмотреть на маленькую девочку, но мать спрятала её и нам не показала, — рассказал старший мальчик.

— Она не дала нам посмотреть на девочку, тогда я начал сильно плакать, и нам её вынесли. Мы стали её обнимать, а она проснулась и захныкала, — продолжил его брат.

— Ну, и как она вам показалась? Противная? — спросил Накатада.

— Нет, очень хорошенькая. Мы хотели принести её сюда, но она очень расплакалась, и мы не стали. Но сейчас, пожалуйста, принеси её сюда, — попросили малыши.

— Пока она всё ещё бывает грязная и часто плачет. Это оттого, — объяснил Накатада, — что она ещё маленькая и делает то, чего нельзя. Но когда она вырастет, зовите её к себе и любите её.

— Будем очень рады, — воскликнули принцы. — Ведь когда не с кем играть, очень скучно.

Накатада начал угощать детей и своими руками клал им в рот еду.

— Я привёз сюда эти коляски, чтобы и кукол поздравить с Днём крысы, — сказал он и вручил мальчикам игрушки.

Они пришли в восторг и сразу же принялись играть. Накатада всегда радовал их затейливыми игрушками.

Накатада возвратился в срединный дом. Мать его послала слуг на Третий проспект за подарками, которые были приготовлены для соревнования по стрельбе из лука, и преподнесла трём сыновьям Дзидзюдэн по полному женскому наряду с Нижним платьем и штанами, советнику сайсё Сукэдзуми и второму военачальнику Императорской охраны Юкимаса — обычные платья, архивариусу Тикадзуми и Мияако — накидки с прорезами.

Наконец гости разошлись по домам.

Для жены Канэмаса сиденье было устроено в южной части дома, где расположились и её сопровождающие. Сама же госпожа долго говорила с высочайшей наложницей Дзидзюдэн.

В день назначения на должности Мияако стал императорским сопровождающим, а помощник Главы военного ведомства Канэдзуми — помощником начальника Левой дворцовой охраны. Многие пытались различными способами продвинуть своих ставленников. Накатада хлопотал за одного из своих слуг, который когда-то приехал с его отцом в горы, чтобы перевезти Накатада с матерью на Третий проспект. Слуга хотел стать помощником правителя провинции Иё, и хотя получить место было нелегко, Накатада всё-таки своего добился. До того времени бывший слуга состоял чиновником третьего класса в управлении Университета и выполнял различные поручения в Императорском архиве.

Так окончился первый месяц, и наступил второй. Накатада принёс своему отцу обещанную бумагу на владение домом на Втором проспекте.

— Вот крепость на тот дом, о котором мы говорили. Если бы вы захотели, мы бы всегда могли сами выстроить такой дом, он мал и невзрачен. Но раз вы пожелали иметь именно его… Я позаботился о всей обстановке. Вот опись, — протянул бумагу Накатада.

Оказалось, что он всё предусмотрел, там было всё необходимое, начиная со шкафчиков, китайских сундуков, переносных занавесок, ширм. Кладовые были полны. Заросли травы вокруг дома скосили, заново возвели изгородь, выстроили изящные помещения и покрыли их корой кипарисовика. Всё было готово к въезду хозяев.

— Как же мне отблагодарить его за дом? — спросил Канэмаса. — Мне бы хотелось весной с этим делом покончить.

— Он сказал, что ничего за дом не примет. «Вы считаете меня совсем низким человеком, если предлагаете возмещение» — вот его слова, — ответил Накатада.

Вскоре он покинул усадьбу отца.

В пятый день второго месяца в усадьбу на Первом проспекте, где оставалась жить дочь покойного главы Палаты обрядов, въехало три экипажа. В одном из экипажей стоял сундук с платьем, в которое госпожа должна была переодеться. В свите было пять-шесть человек, пользовавшихся полным доверием Канэмаса. Глубокой ночью экипажи въехали в усадьбу, и Канэмаса сразу прошёл в покои госпожи. К его приезду приоделись, четыре прислуживающих дамы, юные служанки, низшие служанки и сама госпожа были в многослойных белых платьях. Зажгли масляные лампы.

— Я приезжал сюда несколько дней назад, но не мог поговорить с тобой, — начал Канэмаса. — Мои чувства к тебе всегда оставались неизменными, но когда я неожиданно для самого себя встретил ту, с которой в молодости обменялся клятвами верности и которая, удалившись от мира, жила в глуши, мне стало очень жаль её, и я прожил с ней несколько лет. Всё это время я не отвечал даже на твои письма… Но мы сможем обо всём спокойно поговорить позже. На восток от моей усадьбы на Третьем проспекте стоит маленький домик. Переезжай туда и живи в своё удовольствие. Здесь же ты не можешь жить, как тебе подобает, поэтому я приехал за тобой.

— Так сразу? — не верила госпожа.

— О чём-нибудь ценном, будь оно у тебя, следовало бы подумать, а так, всякие мелочи оставь здесь и поручи кормилице присматривать за ними. Надо переезжать сегодня, потому что нынешний день счастливый, — убеждал её Канэмаса.

— Ну, разве что… — промолвила она.

Канэмаса велел подвести экипажи к дому, усадил в них госпожу и прислуживающих ей дам, и, стараясь не привлекать к себе чьего-либо внимания, господа выехали через западные ворота.

Приехав в новый дом, они обнаружили, что везде в покоях стоят красивые ширмы и переносные занавески. Не было ничего такого из утвари, чего бы здесь недоставало. В ту ночь генерал остался с госпожой, и им было приготовлено прекрасное угощение.

Утром Канэмаса осмотрел внутреннее убранство дома. Он подошёл к двум китайским сундукам, покрытым покрывалами. Сундуки были заперты на ключ. Генерал отпер их и стал рассматривать содержимое. Сами сундуки были сделаны из пахучего дерева, в одном из них была сложена разнообразная одежда, в другом — прекрасный шёлк, вата, в каждом лежала бумага. Одежда висела и на вешалках. Были поставлены раздвижные перегородки, стояло много всевозможных столиков, китайских коробок, в передних покоях — три шкафчика в четыре сяку высотой и один — в три сяку. Шкафчики тоже были заперты на ключ. Канэмаса открыл их и осмотрел, там было десять двухъярусных наборов письменных принадлежностей для мужчин и женщин. Имелись ещё два больших шкафа, в одном были красиво разложены китайские раритеты, во втором — разнообразные светильники. Везде были повешены новые белые занавеси. К северу от главного строения располагался так называемый «длинный дом», с многими помещениями; там находилась кухня, там делали вино, держали соленья, уголь, дрова и масло. В кладовых хранились медные монеты, рис, грубое полотно. Всё было заперто, ключи же прятали в шкафчике. В буфетной царил порядок.

Осмотрев все помещения, генерал возвратился в покои госпожи. Госпожа была в одежде, которую он привёз вечером, в платьях и накидке с прорезами из узорчатого и лощёного шёлка. Ей было год-два до сорока, у неё были очень благородные черты лица и милое, почти детское выражение. Длинные волосы стелились на два сяку по полу. Она выглядела очень молодой.

— Пошли кого-нибудь сказать дамам, оставшимся на Первом проспекте, чтобы они все мелочи поручили кормилице, хорошенько убрали помещения и приехали сюда, — сказал генерал госпоже.[129]

Он вручил ей бумагу на владение домом и опись всей утвари.

— Положи куда-нибудь в надёжное место и не теряй. Я не смогу постоянно находиться здесь. Но отныне ты будешь жить близко от меня, и время от времени я буду заглядывать сюда. Ты уже немолода, родителей у тебя нет, и ты не смогла бы продолжать жить так, как жила до сих пор. У матери Накатада, которая живёт в другой усадьбе, очень доброе сердце, это человек, каких мало. Не избегай её, а подружись с ней, — сказал он ей на прощание.

Канэмаса вернулся домой и прошёл к матери Накатада. Она была очень красива, надела великолепные одежды, расчесала волосы и казалась молоденькой девушкой, ожидающей приезда жениха. И в другой обстановке, в каком-нибудь тёмном домишке она выглядела бы блистательной. Я не говорю о том, какими изумительными ароматами были окурены её одежды. Ей прислуживало около тридцати дам, тоже писаных красавиц, из которых человек двадцать находилось постоянно при ней. Юных служаночек и низшей прислуги было очень много. Усадьба, в которой жила госпожа, занимала площадь в один те, каждый год Канэмаса заботился о том, чтобы расширить дом и достроить новые помещения.

— Мне хотелось обеспечить здесь покойное житьё моим жёнам, влачившим жалкое существование. Я сделал это. Та, которую я только что перевёз на Третий проспект, находилась поистине в бедственном положении. Кажется, что отец оставил ей много добра и хорошее поместье, но я в течение нескольких лет не заботился о ней, и за эти годы все, кто служил у неё, куда-то исчезли. И прислуживающие ей дамы, не получая средств к существованию, покинули её. Вот в каком положении пребывала бедняжка. У тебя нет любимой подруги, пусть эта всеми забытая госпожа станет твоей наперсницей. Позаботься о ней, — попросил Канэмаса жену.

— Как тяжко приходится молодым женщинам, когда они лишаются родителей и не имеют покровителей, — вздохнула госпожа. — Таков уж наш мир. Когда-то я жила, не испытывая особых страданий, и не представляла себе, что такое жизнь, а родители мои говорили, как будто проклиная наше существование: «Если судьба к человеку жестока, то как бы он ни стремился добиться счастья, он всё время будет страдать. Если же судьба к нему благосклонна, то брось его в пучину бедствий, всё будет хорошо. Надо довериться богам и буддам». Вскоре родители мои скончались, и я узнала, что такое скорбь. Такое случается даже с принцессами!

— Ты, конечно, права. Как я счастлив, что у меня не много дочерей! Этот день я посвящу моим бывшим жёнам, пойду навещу Третью принцессу. — И с этими словами он направился к матери Насицубо.

У неё был очень благородный, полный достоинства вид, так что она казалась даже неприступной.

— Я долго не появлялся у тебя на Первом проспекте, но поскольку теперь ты живёшь не так далеко, мне бы хотелось время от времени видеть тебя, — начал Канэмаса. — В те времена, когда я ещё не знал, что такое свет, я сблизился с матерью Накатада, тогда совсем юной девицей. Для меня оставалось тайной, что у нас родился сын. Не выдержав своего бедственного положения, она скрылась от людей, и я долго не мог отыскать её. Наконец совершенно неожиданно я встретился с ними. Это тогда я сказал тебе, что скоро вернусь, но больше не появился, тебе всё должно было показаться очень странным. С тех пор я был с нею, ни одну женщину я больше не посетил и даже на службу во дворец ходил не так усердно, как раньше. Она приняла такую жизнь, но я всё же беспокоился: что если она уйдёт и опять где-нибудь скроется? Никогда ведь не знаешь, что таится в сердце женщины. Кроме того, ради сына мне нужно было вести себя, как подобает отцу. Я со стыдом думал: «Вдруг он найдёт моё поведение недостойным?» Ведь он совсем на меня непохож; несмотря на свои молодые годы, он очень серьёзен, и у него одна-единственная жена. Мне было бы стыдно, если бы он видел, что я хожу то туда, то сюда, как я делал в молодости… Тебя я забыть до сих пор не могу, но…

— Тебе не нужно извиняться передо мной, — ответила госпожа. — Мне говорили, что и Накатада раньше не уступал тебе в поисках наслаждений, но жена его — известная красавица, и он остепенился. И с тобой произошло то же самое. Госпожа главная распорядительница — несравненная красавица, и она стала твоей единственной женой. Никто другой не смог так прочно овладеть твоим сердцем.

Они разговаривали очень долго. Затем Канэмаса покинул её.

Дамы, оставшиеся на Первом проспекте, были очень удивлены, когда поздно ночью увидели, как во двор въехали экипажи, подъехали к самому дому, и из одного из них вышел Канэмаса, а затем слуги, стараясь, чтобы эти самые дамы ничего не заметили, стали носить вещи и убирать помещения. Жившие на Первом проспекте дамы очень не любили этой усадьбы, но терпели, повторяя себе: «Ведь и дочь императора живёт здесь!» Но теперь, когда Канэмаса перевёз двух своих жён в другую усадьбу, а о них и не подумал, они решили: «Нет, больше мы здесь не останемся!»

Наставник в часовне Истинных слов, Тадакосо, купив дом, предлагал своей тётке, младшей сестре покойного министра Тикагэ, переехать туда, но она всё надеялась, что отношение к ней Канэмаса изменится, и оставалась на Первом проспекте. Однако после того, как генерал увёз с собой двух жён, не вспомнив об остальных, она согласилась на предложение племянника, и тот сам приехал за ней в экипаже и перевёз к себе.

В северном флигеле на Первом проспекте жила младшая сестра[130] ‹…›. Канэмаса обменялся с ней клятвами, тайно увёз к себе и часто навещал её. Её сводная сестра служила во дворце императрицы, в Портняжном отделении, она очень любила сестру и заботилась о ней. Когда Канэмаса перестал навещать жену, эта дама сказала сестре: «Раз уж так вышло, переезжай жить ко мне, ничего никому не говоря» — и поселила её в отдельном доме.

Дочь советника сайсё, который в то же время занимал должность второго военачальника Личной императорской охраны, была раньше императорской наложницей. Все называли её госпожой Сайсё. Мать же её была принцессой. Эта дама жила у Канэмаса в западном флигеле, она переехала к нему ещё в молодом возрасте. У неё был старший брат, который в конце концов забрал её жить к себе.

Что же касается сестры Накаёри, то Накатада перевёз её в тихий дом на Втором проспекте, недалеко от дворца отрёкшегося от престола императора, и сказал, чтобы она пожила там некоторое время. Таким образом в усадьбе на Первом проспекте никого не осталось. И тогда чиновники домашней управы Третьей принцессы перевезли туда свои семьи и стали жить в служебных помещениях и комнатах для прислуживающих дам.

Тем временем распустились цветы, и Канэмаса сказал сыну:

— Сейчас на Первом проспекте нет ни души. Поедем туда посмотрим, как жили там мои жёны. Поедем же!

Они вместе отправились в усадьбу и сперва пошли в северные помещения. Там они обнаружили стихотворение, написанное рукой дочери главы Палаты обрядов:

Отец и сын нашли это стихотворение полным глубокого чувства. Они заглянули в западный флигель, где проживала Умэцубо, и увидели там стихотворение, прикреплённое к столбу:

«Напрасно я увёз её из дворца, — подумал Канэмаса. — Как печально!»

В другом помещении того же флигеля они увидели стихотворение госпожи Сайсё:

«Бедняжка! — подумал Канэмаса. — Куда же она уехала? Как бы мне хотелось ответить на это стихотворение!»

Они перешли в восточный флигель, и перед ними ‹…›. К столбу было прикреплено стихотворение:

Канэмаса прочитал его, и сердце его сдавила печаль. «Когда-то об этом сказали: старость»,[131] — думал он, переходя в другую комнату. Там на столбе он увидел написанное скорописью стихотворение:

— Где она сейчас? — спросил Канэмаса. — Наверняка, не у своей матери.

— Я перевёз её в дом на Втором проспекте, пожалованный нам императором. Этот дом нужно перестроить, и я хочу поселиться в нём с женой. Одной ей будет скучно жить там, вот я и поселил эту даму, — ответил Накатада.

— Стыжусь сказать, но в молодости, не будучи злым, я причинил людям много страданий, — вздохнул отец.

— Я всё устроил так, чтобы в этом доме мог жить человек с тонким вкусом. Я приготовил всё необходимое, — продолжал Накатада.

— Как жаль её! — сказал Канэмаса.

Они обошли все помещения. Раньше во всех этих комнатах проживало много женщин, затмевавших друг друга своей красотой. И всё исчезло, никого не осталось. Только, как и прежде, распустились цветы и очаровывали взор разными оттенками. Глядя на эту картину, Канэмаса, охваченный печалью произнёс со слезами на глазах:

Накатада ответил ему:

— Нет в тебе ко мне сочувствия! — упрекнул его Канэмаса.

Отдав распоряжения о том, что нужно было починить, он в сопровождении сына покинул усадьбу.

Приехав домой, Канэмаса сказал матери Накатада:

— В течение нескольких лет меня беспокоило, как живут мои жёны на Первом проспекте. Но и понимая, что им живётся трудно, и жалея их, я туда всё-таки не ходил. Узнав, что сейчас там никого не осталось, я отправился в усадьбу. Какая печальная картина! В просторной усадьбе раньше было много построек, в них жило много народу. А теперь — не слышно ни слова, все куда-то скрылись, и только трава и деревья разрослись привольно.

Он прочитал ей стихи, написанные дамами, и господ вспомнив свою жизнь на проспекте Кёгоку, написала:

и показала мужу.

— И мне было тяжело, — ответил он. — Я постоянно думал о тебе.

Почти всё своё время Канэмаса проводил у дочери Тосикагэ. Он не делал особых подарков Третьей принцессе, но поскольку ныне они жили в одной усадьбе, слуги генерала доставляли ей часть подати, получаемой из поместий. А сёстры её говорили, что принцесса теперь гостит в чужом доме, и присылали ей всего вдоволь, — таким образом, она бы: обеспечена. Дочери же главы Палаты обрядов Канэмаса давал и еду, и одежду. Иногда он вечером приходил то к одной, то к другой даме, но на ночь у них не оставался.

Распространился слух, что Насицубо собирается выехать из дворца. Когда Накатада пришёл на Третий проспект, Канэмаса принялся расспрашивать его:

— Кажется, Насицубо собирается отлучиться из дворца. В чём дело? В её положении дамы постоянно находятся в опочивальне наследника престола. Ей не должны были бы дать разрешение на отъезд из дворца.

— Как же так? — удивился в свою очередь Накатада. — Ведь в последнее время наследник престола несколько г призывал её к себе. Узнав о её положении, он сказал: «И Фудзицубо ожидает ребёнка!»

— Наш мир подл, кто-то оклеветал её перед наследником престола. Надо готовить экипажи и ехать за Насицубо. — И Канэмаса отдал приказания.

«Усадьба на Первом проспекте в запустении. Поселим её здесь, поближе ко мне», — решил он.

К приезду дочери Канэмаса велел приготовить западные покои в доме, где жила Третья принцесса, и перенести в них утварь, которую последняя взяла с собой из усадьбы на Первом проспекте. Двенадцать экипажей стояли готовыми, Канэмаса отовсюду собрал большое число передовых, но только двадцать господ должны были ехать за наложницей наследника.

— Мы отправляемся за Насицубо. Вы едете с нами? — обратился Накатада к отцу.

— Это ни к чему. И тебе лучше не ехать, — ответил тот. — Боюсь только, что и государю это покажется нарушением обычая.

— Как же нам не ехать? — возразил сын. — Когда женщину сопровождают знатные чины, она внушает почтение. Кроме того, приличия будут соблюдены- окажем почести наследнику престола.

— Когда Масаёри с такой помпой отправился за дочерью, какое это вызвало неудовольствие! — напомнил Канэмаса. — Однако то, что Фудзицубо было отказано в посещении отчего дома, послужило ей только к чести. Быть отправленной домой — значит впасть в вечную немилость, и позор падает даже на отца и братьев.

Канэмаса не знал, ехать ему или нет, но Накатада уговорил его, и они направились во дворец. Когда наследнику престола доложили, что за Насицубо явились отец и брат, он с грустью подумал о предстоящей разлуке и отправился в её покои. Увидев двух генералов Личной императорской охраны, наследник сказал:

— Итак, Насицубо едет в отчий дом. Левый генерал! Я очень рад видеть вас здесь. В этом году мы ещё не встречались.

— Прошу простить меня, — ответил тот. — Ныне, оставив все мысли о служебных успехах, я всё время сижу дома и давно не был во дворце. Сегодня мне доложили, что дочь должна выехать из дворца, и при моей бедности, не имея возможности нанять свиту, мне приходится самому сопровождать её экипаж.

— Таких прекрасных сопровождающих ещё ни у кого не было, — рассмеялся наследник. — О какой бедности тут говорить, такая роскошь встречается нечасто. К тому же, чтобы наложницу сопровождали и отец, и брат — такого никогда не бывало. Это очень приятно. Насицубо могла бы и не спешить с посещением родного дома. И Фудзицубо просит разрешения посетить отчий дом, но в этом месяце из-за праздников все должны были оставаться здесь.

Было уже поздно, и Канэмаса с дочерью спешно покину императорский дворец. Приехав на Третий проспект, господ прошли в южный дом. В домашней управе очень красиво на крыли столики с едой для Насицубо. Канэмаса начал рас спрашивать дочь.

— Серьёзно ли отношение наследника к твоему положению, которое для нас желаннее всего на свете? Уже давно ходят нехорошие слухи, и это меня мучит и днём, и ночью. Но сегодня наследник престола как будто намекнул на это. Что. ты сама думаешь?

— Мне трудно понять, как он относится к тому, что я в положении, — ответила Насицубо. — Я не могу сказать, чего о хочет. Когда я сказала, что хочу навестить вас ‹…›. Я и приехала.

— А как насчёт того, чтобы объявить о твоём положении? — допытывался Канэмаса.

— Это он сделал, — ответила она.

— В таком случае всё обстоит самым лучшим образом. Если наследник признал твоё положение, то как бы потом ни обернулось дело, стыдиться нам нечего, — обрадовался Канэмаса.

За такими разговорами генерал всю ночь просидел в покоях дочери. Утром, когда она принимала лечебную ванну пришло письмо от наследника престола:

«Ты вчера покинула дворец так поспешно, что я не успел ничего сказать тебе. Из-за тебя другие дамы злились на меня и раньше, до твоего нынешнего положения, а теперь мне, несчастному, ничего не остаётся, как грустить о твоём отъезде.

Не думай, что я пустослов… Пусть роды твои будут лёгкими, И возвращайся поскорее».

Письмо было написано на бледно-фиолетовой бумаге и прикреплено к ветке сливы, усыпанной цветами. Канэмаса взял письмо, прочитал и облегчённо вздохнул:

— Ну, теперь я спокоен. Положи-ка его на дно коробки для гребней, — сказал он дочери.

Посыльного генерал угостил вином, преподнёс подарки, обошёлся с ним очень любезно.

В ответ супругу Насицубо написала:

«Вчера было уже поздно, отец мой спешил, и мы не могли попрощаться спокойно. Что касается пустослова, то я могу пенять Вам только за то, что Вы себя так называете. Говоря по правде,

Даже прислуживая Вам…»

Накатада отправил в покои Насицубо кипарисовые коробки с угощением. Прислуживающие дамы, получив их, принялись есть, передавая друг другу изысканные яства.

Канэмаса вскоре ушёл в свои покои.