Повесть о дупле Уцухо-Моногатари. Часть 2

Глава XVI ВОСШЕСТВИЕ НА ПРЕСТОЛ (Начало)

В усадьбе правого министра Масаёри[134] зятья его, живущие у него принцы и сыновья, добившись положения при дворе, возводили для себя просторные прекрасные жилища и наполняли их всякой утварью и сокровищами. Никто из них не мог покинуть усадьбы: министр ни за что на «то не соглашался, и господа часто ворчали, что жить стало тесно.

— Скоро должна приехать сюда госпожа Фудзицубо, — сказал как-то Накатада министру. — Не сегодня-завтра она будет провозглашена высочайшей наложницей или даже императрицей, а здесь будет вынуждена ютиться во флигеле — как мы сможем перед ней показаться? Мы с женой могли бы освободить на это время срединный дом, а сами переберёмся в западный флигель.

— В последнее время все здесь недовольны, — нахмурился Масаёри. — Ну что ж, отныне пусть каждый живёт отдельно.

Все очень обрадовались. Судзуси был донельзя доволен и хотел как можно скорее переселиться в собственный дом, но потом решил повременить, чтобы дождаться приезда Фудзицубо. Другие господа, начиная с Фудзивара Тадамаса и приняв Сикибукё, переехали, но старший советник министра Тадатоси оставался в усадьбе и жил в её северо-западной части. Принцы, сыновья Дзидзюдэн, и сыновья самого Масаёри переехали с семьями к родителям своих жён. У Накатада был собственный дом, но ещё не отделанный, и он на время перебрался жить в западный флигель.

Когда же все господа разъехались, а Накатада поселился в западном флигеле, срединный дом Масаёри предоставил высочайшей наложнице, а помещения, в которых прежде жили его зятья и внуки, предназначил для Фудзицубо. Своей первой жене он отвёл помещения на участке в один те. Хотя большинство его сыновей покинуло усадьбу, все они поселились совсем близко от отчего дома — кто напротив, кто рядом, — а если о ком-нибудь говорили, что он уехал далеко, то это было не далее, чем на один-два те, и можно сказать, что все жили почти как раньше: ворота их домов следовали друг за другом.

Старший советник министра Тадатоси всё ещё со своей женой не помирился, переехать никуда не мог и был в большом затруднении. «Странно, что из-за какого-то пустяка она весь месяц на меня сердится и не возвращается домой», — сокрушался он. Тадатоси часто посылал жене письма, хотя ответа не получал.

«Я жду тебя, чтобы переехать в наш дом. Мне передали, что ты не желаешь покидать родителей, но давай попытаемся, если даже потом ты и вернёшься к ним… Я никогда не думал, что из-за таких пустяков так долго можно сердиться. Ты поверила нелепым наговорам. Завтра для переезда благоприятный день, непременно надо ехать», — писал он.

— На вас больно смотреть, — сказала жена Масаёри дочери. — Поскорее возвращайся к мужу. Как ты будешь жить одна? Я по письму понимаю, что ничего особенного между вами не произошло.

— Ну что ж, придётся возвращаться, — согласилась та, но в душе думала: «Как он мне неприятен!»

Таким образом, и старший советник министра с женой переехал в свой дом.

У Масаёри же в двух западных флигелях северного дома, где жила госпожа, расположилась Дзидзюдэн со своими дочерьми. Жена Накатада проживала в комнатах и коридорах восточного флигеля.[135] Принц Тадаясу жил в одном из западных флигелей. Накатада велел красиво обставить помещения восточного флигеля, выходящие на север, и поселил там сестру Накаёри. Как только левый министр Тадамаса покинул усадьбу, Масаёри распорядился приготовить освободившиеся помещения для Фудзицубо, и в них начались работы: вешали занавеси, устанавливали полог, готовили сиденья, — всё было очень красиво. В покоях, где раньше проживал Сикибукё, тоже меняли занавеси, а во флигелях убранство оставалось таким, как было.

Фудзицубо попросила наследника престола:

— Теперь мне можно поехать в родительский дом?

— Насицубо всё самое тяжёлое время беременности оставалась со мной и отправилась к отцу совсем недавно. Почему же ты спешишь покинуть дворец задолго до срока?

Первый министр Суэакира был стар. Болезнь не причиняла ему больших страданий, но он чувствовал, что настаёт его смертный час. Долгое время он был погружён в размышления и наконец обратился к сыновьям, главе Налогового ведомства Санэмаса и второму военачальнику Личной императорской охраны Санэёри:

— Вы оба служите при дворе, и положение ваше надёжно. Когда меня не станет, правый министр Масаёри позаботится о вас. Но вот моя дочь, проживающая у наследника престола, и Санэтада очень меня беспокоят. Как подумаю о них, чувствую, что трудно мне будет покинуть этот мир. И при моей жизни дочь моя, Сёкёдэн, испытывает всяческие трудности. А Санэтада, казалось, создан для государственной службы, внешность и характер его безупречны, и я надеялся, что он-то и продолжит мои дела. Но совершенно неожиданно его постигла злая судьба, всё у него разладилось, сердцем он измучился и ни служебными, ни своими частными делами не интересуется. Я чувствую, что каждый день приближает меня к концу, поэтому непременно хочу увидеть Санэтада. Передайте это ему. Неужели он не захочет повидать меня в последний час? О чём он думает? Ничего нет в нашем мире дороже, чем отношения отца и сына. Почему же он, не подумав о своём отце, презрев своё будущее положение, так загубил себя? О, Несчастный! Скажите ему, что я очень ослаб. Неужели я не смогу увидеть его хотя бы один раз?

Проливая горькие слёзы, старший сын отправился к Масаёри, а средний в Оно и подробно рассказал Санэтада о состоянии отца. Тот долго не произносил ни слова, погруженный в свои мысли, и наконец сказал:

— О болезни отца я знал давно, и мне хотелось обязательно навестить его. Но я опасался: как бы кто-нибудь не увидел, что я ещё пребываю в этом мире и что я так страшно изменился. Однако когда его болезнь так обострилась, разве могу я не пойти?

И ночью, прячась от людей, он отправился к отцу.

Санэмаса, в свою очередь, рассказал правому министру о положении отца, и тот сразу же пришёл к больному. Первый министр сел, опираясь на скамеечку-подлокотник, и пригласил Масаёри войти к нему в комнату. Во время разговора к ним вошёл Санэёри и объявил, что советник сайсё прибыл.

— Позови же его сюда! — воскликнул отец.

Санэтада же, узнав, что там находится правый министр, никак не решался войти. Снова и снова отец звал его, но он так и не двигался с места, притаившись за ширмой. В это время прибыла госпожа Сёкёдэн, и сев возле отца, ухаживала за ним.

— С каждым днём мне всё хуже, и я чувствую, что жить мне осталось мало, — говорил Суэакира правому министру. — Я уже в таком возрасте, когда горевать обо мне не надо. И мне самому не приходится сожалеть, что жизнь моя подходит к пределу. Ведь мне уже за семьдесят, а я всё ещё служу первым министром. Единственное, что меня беспокоит, это судьба двух моих детей. Правда, Санэёри ещё в чине не очень высоком, и о нём тоже надо было бы подумать, но я рассчитываю на вас и поэтому уверен, что рано или поздно он достигнет высоких степеней. Просить кого-либо помочь моей дочери бессмысленно. Что же касается Санэтада, то как только подумаю о нём, душу мою обуревает беспокойство и я не могу спокойно отойти в страну мрака. Он сам, по собственной воле загубил себя, но мне по-прежнему мил, и душа за него болит. Если можете, позаботьтесь о нём. Он решил покинуть мир, но не дайте ему совсем погибнуть, — говорил он, проливая горькие слёзы.

— Если ты пришёл сюда, так неожиданно для всех для нас» почему же не подходишь к отцу? — обратился правый министр к Санэтада и снова повернулся к больному: — Я с давних пор восхищался им: «Какие глубокие помыслы таятся в его груди!» В те годы, когда ваш сын часто бывал в моём доме, я испытывал к нему самые дружеские и даже родственные чувства. Но потом он надолго так странно уединился в Оно — неужели из-за отвращения к миру? Я ломал голову, в чём быда причина такого решения. С давних пор я хотел предложить в жёны вашему сыну одну из моих дочерей. Но написав ему письмо с просьбой взять её в служанки, я получил отказ, и тогда понял, что причина его ухода от мира лежала совсем в другом. Я даже не догадывался, что в то время, когда моя дочь, которая сейчас служит во дворце наследника престола, ещё жила у меня, Санэтада часто писал ей письма. Государь пожелал, чтобы я отдал её в жёны Судзуси. Можно ли не подчиниться монаршей воле? Я уже собирался выполнить указ, как наследник обрушил на меня град упрёков, и я был вынужден отправить свою дочь к нему во дворец. За это очень многие меня возненавидели. Если бы в то время кто-нибудь толком рассказал о намерениях Санэтада и посоветовал отдать ему мою дочь, разве я бы колебался хоть одно мгновение? И теперь, пусть бы даже вы не просили о Санэтада, я бы его никогда не оставил. А после вашей просьбы я буду заботиться о нём больше, чем о родных сыновьях.

Растроганный Суэакира не мог сдержать слёз и произнёс:

— Если Санэтада наконец-то здесь, почему же он не подходит ко мне? Неужели он совсем не хочет меня видеть?

Но сын его так и не выходил из-за ширмы, и Масаёри при этом очень жалел и отца, и сына.

Первый министр велел Санэмаса взять кисть и стал диктовать завещание. Из трёх больших домов тот, в котором он проживал сам, Суэакира оставил своей дочери, госпоже Сёкёдэн. Ей же он завещал второй дом и большие поместья в разных провинциях, а также редкости, которыми он владел с давних пор. Третий дом он оставил Санэтада, а его жене — разнообразную утварь.

— У жены, которую оставил Санэтада, есть дочь. Сейчас она, наверное, уже взрослая. Мой сын совершил постыдный поступок, заставив страдать жену, о которой никто в мире не мог сказать дурного слова. Всё это отправьте ей, — сказал министр.

Он разделил поровну между Санэмаса и Санэёри свои земли, которые находились во многих провинциях.

Госпожа Сёкёдэн и Санэтада, получив наследство <…>

Кончив диктовать, первый министр подписал завещание и показал его Масаёри, который о многом ещё говорил с больным и горько плакал. Санэтада тоже заливался слезами, но из-за ширм так и не показывался. Вскоре правый министр удалился. Тогда Санэтада прошёл к отцу, и они долго разговаривали.

— Наша жизнь сложна. Если бы можно было не видеть её превратностей! Но как это горько — загубить себя из-за ничтожной женщины! — сокрушался отец.

— Это не так, — возразил сын. — После смерти моей матери мир мне опостылел, и я не хотел в нём оставаться.

— Я тоже убивался из-за её кончины, больше не женился и так и прожил бобылём… — вздохнул министр. — Скажи мне, где сейчас твоя жена, от которой у тебя были дети? Сын твой преждевременно скончался, а что стало с дочерью? Все эти годы она жила так бедно, как не живут и подвижники, а ведь это твоё дитя! Как ты думаешь поступить с женой?

— Не знаю. Я слышал, что она больше не живёт на Третьем проспекте. После того, как бренный мир стал мне отвратителен, я её ни разу не навещал.

— Странное отношение, — вздохнул отец. — Вели отыскать её как можно скорее. Ты поступаешь неразумно. Вот и ко мне ты пришёл, когда я стою на пороге смерти, но печалит ли это тебя? Ты причинил много горя своим родителям и жене.

Слёзы хлынули водопадом из его глаз. Все находившиеся рядом тоже не могли сдержать слёз.

— Я слышал, что вот уже несколько лет жена Санэтада живёт у подножия горы Сига, возле перекрёстка, где идёт дорога на гору Хёэй, в очаровательном местечке. Пока она оставалась на Третьем проспекте, все кому не лень старались добиться её благосклонности, например, второй военачальник Личной императорской охраны Сукэдзуми беспрестанно посылал ей письма. Устав от домогательств, госпожа удалилась в горы, — вмешался в разговор Санэмаса.

«Когда генерал Накатада был ещё вторым военачальником Императорской охраны, мы как-то раз оказались с ним в этом местечке. Неужели это и был её дом? — с удивлением думая Санэтада. — Неужели девица, которая разговаривала с нами, была моей дочерью? Я тогда отметил только, как тихо в том доме. Поразительно, что я мог ничего не понять! Как, вероятно, была удивлена и напугана моя жена!» Сердце его охватила глубокая печаль.

— Отправляйся туда не медля, — сказал Суэакира. — Нельзя допустить, чтобы твоя дочь влачила такое жалкое существование. Ты забросил службу и никогда не сможешь получить моего нынешнего чина. Но я могу удочерить твою дочь и добиться, чтобы её взяли на службу во дворец. Это не такое уж большое дело, но я хоть оставлю о себе добрую память.

Он долго ещё разговаривал с сыном.

Затем министр обратился к дочери, госпоже Сёкёдэн:

— В этом доме есть пять кладовых, которые обычно не открывают. В двух из них собраны редкие сокровища, три остальных полны разными необходимыми вещами. Я завещал тебе поместья в провинциях Тотоми, Тамба, Овари, Синано и Хида — это самые процветающие из моих владений. Сохрани их. Наследник престола не отличается особой щедростью. Но брат твой, Санэмаса, очень великодушен, и на него ты можешь положиться. Он всегда поможет тебе. Те же, кто не забудет меня, будут верны и ему.

— Вы, наверное, правы, — ответила госпожа. — Раньше наследник престола не был столь равнодушен ко мне, как сейчас. Как только во дворец въехала эта самая Фудзицубо, он охладел не только ко мне, но и к другим знатным наложницам. Когда я слышу, как во дворце жалуются дамы, я всегда думаю «Только бы батюшка не покинул меня!» Ваши слова так меня пугают, что кажется, сердце моё разорвётся. Я слушаю вас, и невыразимая скорбь охватывает меня. Если вы действительно собираетесь отправиться в страну мрака, возьмите меня с собой. Вы завещали мне огромные ценности, но если вас не станет, они сразу исчезнут: когда сокровищами владеет женщина, они тают на глазах, — говорила она, горько плача.

— Не тревожься ни о чём, — успокаивал её отец. — Ведение дел не потребует больших трудов. Отныне без особой надобности не появляйся во дворце. Я всегда старался, чтобы твои выезды были обставлены так, как это необходимо, я заботился и об экипажах, и о свите. Но когда меня не будет и никто не возьмётся следить за твоими выездами, они станут вызывать смех, а тебе доставлять одни терзания.

Министр продиктовал всё, что нужно было сделать, как вести дела после его смерти. Он возвратил императору свой ранг, принял постриг и вскоре скончался.

Начиная с двадцатого дня второго месяца в дом министра каждый день являлись с соболезнованием левый и правый генералы Личной императорской охраны и сыновья правого министра, который был младшим братом покойного. В доме правого министра был объявлен траур по умершему брату, сыновья Масаёри и он сам не ходили на службу во дворец, и даже Фудзицубо попросила разрешения удалиться ночью в родительский дом по случаю траура. На этот раз наследник; престола не мог отказать ей. Он вошёл в её покои и лёг рядом с ней.

— Мне всегда хорошо только с тобой, — сказал наследник. — А теперь я буду один. Даже Насицубо уехала из дворца.

— Но ведь с вами остаются и Сёкёдэн, дочь отрёкшегося императора, и Рэйкэйдэн, дочь левого министра. Да и дочь принца Сикибукё должна не сегодня-завтра прибыть во дворец, — ответила Фудзицубо.

— Всё время, пока ты будешь у отца, я не собираюсь ни с кем из них видеться — от них мне достаются одни попрёки, что я взял тебя на службу. Дочь отрёкшегося императора очень благородна, и мне её жалко, но у неё страшно необузданный нрав, женщина должна быть простодушна и беззаботна. К тому же она ненавидит тебя, а это мне не по душе. Злючку же Сёкёдэн мне сейчас очень жаль. Когда она не обнаруживает своих чувств, всё прекрасно — во внешности у неё нет ни одного изъяна. Что было бы теперь с её детьми? Братьев у неё много, но вряд ли они станут заботиться о ней. Пока был жив её отец, она ни в чём не нуждалась. Как ей сейчас, должно быть, тяжело! Пошлю-ка я узнать, как она себя чувствует. Мне говорили, что покойный министр особенно беспокоился о ней. Он, наверное, тревожился о том, что я не отношусь к ней так, как ему хотелось бы.

— Из-за того, что о Санэтада ходили нехорошие слухи, госпожа Сёкёдэн прекратила с ним всякое общение, — сказала Фудзицубо. — Но возвратившись в родной дом, она, несмотря на всё злословие, наверное, захочет послать ему письмо.

— Навряд ли, — возразил наследник престола. — Не думаю, что сыновья министра будут относиться к ней с большим участием — даже несмотря на то, что они ей братья и по отцу, и по матери. А вот Накатада и Насицубо — сводные брат и сестра, и между ними не должно бы быть слишком тёплой дружбы, но они относятся друг к другу так задушевно, что это всем бросается в глаза и вызывает зависть.

— Если их только двое, из-за чего им ссориться? Когда я жила в отчем доме, многие осаждали меня письмами, но как только я въехала к вам, все сразу же от своих чувств отказались, и только Санэтада до сих пор любит меня по-прежнему. Он потому и службу оставил. Мне хотелось бы выразить ему признательность за то, что из всех влюблённых он один остаётся мне верным.

— Действительно, такая верность очень приятна, — согласился наследник, — подобные чувства и мне кажутся надёжными. Но ты отправляешься домой из-за того только, что радуешься его верности, и этим причиняешь мне мучение <…>.

И когда за Фудзицубо прибыли экипажи в сопровождении свиты, наследник не разрешил ей покинуть дворец.

— Уехав из дворца, ты по своему обыкновению не станешь торопиться с возвращением и будешь заставлять меня ждать, — сказал он.

— Разве я могу так поступить? С какой целью? Уже сейчас наше расставание печалит меня — как же я решилась бы к вам не возвратиться?

— Это предвещает недоброе, — сказал он. —

До глубокой ночи он не уходил от Фудзицубо.

Наученные горьким опытом, ни Масаёри, ни его сыновья не произносили ни слова, но измучившись ожиданием, министр стал, одну за другой, посылать дочери записки.

— Даже возвратившись в родной дом, где будут выполняться все мои желания, я после ваших слов вряд ли могу быть спокойна. На этот раз я возвращусь к вам как можно быстрее, — пообещала Фудзицубо наследнику престола.

Он же произнёс:

Как же мне быть?

Она ему ответила:

Полночь давно прошла. Время близилось к рассвету, а Фудзицубо всё ещё не появлялась. Масаёри притаился в её покоях. Сыновья его расположились в помещениях прислуживающих дам, развлекались там и шутили, а слуги и юные служаночки из свиты Масаёри в парадных одеждах оставались на своих местах и ждали отъезда.

Наследник престола не уходил от Фудзицубо, тогда она была вынуждена сказать ему:

— Я всё-таки поеду. Отец приехал за мной и, наверное, очень беспокоится. Я буду носить траур в течение нескольких дней и в начале следующего месяца ночью потихоньку возвращусь к вам.

— Вот это прекрасно. Но обещай каждую ночь непременно приезжать во дворец, как придворные дамы, состоящие на службе. Если ты не будешь приезжать, я подумаю, что ты меня не любишь, и рассержусь, — потребовал наследник. С этим он покинул покои наложницы.

Масаёри ждал дочь, и Фудзицубо сразу же выехала с ним из крепости. В поезде было двадцать экипажей, их сопровождало сорок взрослых слуг, восемь подростков и две служанки, чистившие нужники. Сам Масаёри и три его старших сына, важные сановники, ехали в экипажах, остальные господа, во главе с Цурэдзуми, ехали верхом, и не было ни одного придворного четвёртого или пятого рангов, сколько-нибудь известного в то время, который не входил бы в свиту. О чиновниках шестого ранга говорить не приходится. Все шествие открывали передовые. Когда процессия приблизилась к южной лестнице западного флигеля (того самого, где проживал второй советник министра Судзуси), второй и третий сыновья министра, Мородзуми и Сукэдзуми, поставили переносью занавески, сам министр и его старший сын Тададзуми подняли занавеси в экипаже и вынесли Фудзицубо. Все остальные господа стояли вокруг экипажа <…>. Одежды, лицо, дивный аромат, которым благоухало её платье, — всё было несказанно прекрасно. В экипаже рядом с ней были Соо и Хёэ. Наложницу наследника ждали с вечера жена Масаёри, госпожа Дзидзюдэн и другие сёстры. Жена Судзуси проводила Фудзицубо в свои собственные покои. Встретив сестру, она хотела сразу же уйти, но на некоторое время задержалась. Масаёри со старшими сыновьями расположились в южных передних покоях, а остальные господа расселись на веранде.

Светало.

— Я сам мог бы и не ехать за тобой, но у тебя так много злейших врагов, что я боялся: а вдруг в пути какой-нибудь негодяй… — сказал Масаёри. — Наследник престола никак не выходил от тебя, и я начал беспокоиться.

— Все другие наложницы разъехались, и наследник престола никак не хотел давать мне разрешения, — рассказывала дочь. — Я уже так его умоляла, что он наконец согласился.

— В прошлый раз я хотел поторопить тебя с отъездом, и наследник очень рассердился, поэтому сегодня, боясь, как бы не вышло неприятности, я ждал тебя, не говоря ни слова, — продолжал Масаёри.

— Как это всё мучительно! — вздохнула его жена. — С осени позапрошлого года, когда ты отправилась во дворец, я тебя не видела. Если бы не роды, ты бы никогда сюда не приезжала. Ну, кто же там у тебя — мальчик или девочка? Покажи-ка живот.

— Пока разобрать трудно, — засмеялась дочь.

— Наследник престола не любит отпускать своих жён, — сказала Дзидзюдэн. — И государь раньше никак не позволял Мне покидать дворец, но потом стал разрешать.

— Я всё-таки хочу взглянуть. — С этими словами жена Масаёри подняла платье дочери и осмотрела её живот. — Я думаю, что и на этот раз будет мальчик.

— А где же мои сыновья? — спросила Фудзицубо. — Я хочу их поскорее увидеть.

— <…> Молодой господин очень вырос. А младший стал говорить невнятно, я не знаю, что и думать, — рассказывала мать.

— Я велю ему, чтобы он так не говорил. А почему это вас тревожит?

Наступило утро. Фудзицубо стала рассматривать покои. Не надо говорить, как роскошно они были убраны. Поскольку прежняя госпожа покинула жилище, оставив всё на своих местах, то к приезду наложницы лишь постелили новые ковры. В обстановке ни одной мелочи не было упущено. Только сама хозяйка переехала в другое место. Судзуси велел приделать к изящным китайским сундучкам из аквилярии замки и вместе с ключами передал сундуки Фудзицубо.

— С вашего позволения я хочу преподнесли их вам, — сказал он. — Этими сундучками мы пользовались, но такие же есть и там, куда мы переезжаем, вот я и подумал, что, может, оставить их здесь. Пожалуйста, примите их. Пусть их отнесут в бывшие комнаты моей жены. Там главное помещение, кажется, неказисто. Старый дом мы снесли, привезли из Фукиагэ всё необходимое и построили новый дом, удобный для житья. В этих западных покоях все вещи — из Фукиагэ, и многое здесь переделано.

— Вот оно как! — воскликнули в один голос жена Масаёри и госпожа Дзидзюдэн. — Вряд ли ещё где-нибудь можно увидеть такие прекрасные помещения <…>.

— В течение трёх дней после приезда госпожи надо всех угощать, — продолжал Судзуси.

Он приказал, чтобы еду готовили в восточных помещениях, и с помощью управляющих и своего деда устроил большой пир. Всем господам, и мужчинам и женщинам, преподнесли по девять подносов, низшим чинам, соответственно их рангу, по шесть и по четыре.

Тем временем архивариус принёс письмо от наследника престола, написанное на пурпурной бумаге и привязанное к ветке вишни. Фудзицубо развернула его и прочитала:

«Я очень беспокоюсь, как ты сейчас. Я не могу жить в разлуке с тобой и страшно упрекаю себя, что разрешил тебе покинуть дворец.

Как я буду жить дальше?»

— Давно я не видел его почерка, — сказал Масаёри и взял письмо. — Он теперь пишет превосходно.

Масаёри отослал письмо за занавесь госпоже Дзидзюдэн.

— Каллиграфия великолепна, похожа на руку Накатада, — сказала она.

— Наследник престола приказал Накатада написать образцы мужской и женской азбуки, и усердно копирует их. Но эти прописи генерал сделал уже давно, и наследник просит новые. Генерал всё мешкает, и наследник постоянно напоминает, чтобы он поторопился. «Изуми нас», — говорит он, — рассказала Фудзицубо.

— Я слышала, что он занимается каллиграфией, чтобы писать стихи. Так ли это? — спросила Дзидзюдэн.

— Наследник престола во всём, что ни возьми, выгодно отличается от большинства, — заметил Масаёри.

Он распорядился угостить посыльного и преподнести ему подарки.

Фудзицубо написала в ответ:

«На новом месте я чувствую себя очень беспокойно.

Как грустно!»

Госпожа Дзидзюдэн предложила Фудзицубо провести три дня вместе с нею и их матерью. Братьев, которые сопровождали её при выезде из дворца, сменили другие, и они были очень обрадованы возможностью служить сестре. Вечером пришёл Судзуси в необычайно красивой одежде. Ему устроили сиденье на веранде. Один из младших сыновей Масаёри[139] поставил возле занавеси переносную занавеску и разложил подушки.

— Ты очень похож на своего покойного брата, — сказал Судзуси.

Сам же он выглядел благородно и был очень обаятельным, его манеры можно было сравнить только с утончённостью Накатада. Генерал был блистателен, но и Судзуси не уступал ему. Судзуси через юношу сказал Фудзицубо:

— Если бы я знал заранее, что вы посетите отчий дом, я бы всё приготовил для вашего визита. В этих неказистых комнатах проживаю я сам, и они хороши для такого человека, как я. Вы изволили неожиданно пожаловать сюда, это для меня большая честь, но жилище так запущено…

— Если эти покои полировать даже тысячу лет, вряд ли они засверкают ярче, чем сейчас, — ответила она.

Судзуси удалось уловить звук её голоса, и он сказал:

— Я бы понял вас и без посредника. Когда я являюсь во дворец, мне очень хочется послать вам письмо, но нет никого, кто бы мне в этом посодействовал. И потом я не уверен: ответите вы мне или нет.

— Странно, что, являясь во дворец, вы не осмеливаетесь обратиться ко мне, — ответила она. — Почему бы вам не попросить Акоги, если вы хотите мне что-либо передать?

— Мне всё время хочется говорить с вами, но только сегодня я удостоился вашего ответа! — воскликнул он.

На веранде показался принц Тадаясу, и Судзуси пришлось уйти.

Принц вошёл в покои и обратился к матери:

— Почему вы сидите здесь? Десятый принц спрашивает меня, где вы.

— Я сейчас разговариваю с редкой гостьей, — ответила она. — Подождите меня ещё немного.

— Это действительно редкая гостья, — согласился принц. — Я не хочу быть назойливым и не наношу ей визита, даже когда посещаю наследника престола. А поскольку убедился, что она никогда на письма мои не отвечает, то я их и не посылаю. Я слышал, что Фудзицубо должна пожаловать в родительский дом, но не мог написать ей. Ведь об этом говорится: «Не ждёт меня».[140]

Наступил вечер. Перед дамами поставили столики с едой, и слуги, один за другим, приносили полные подносы.

— Я буду навещать вас. Если что-то понадобится, обращайтесь ко мне, я всегда поблизости. — С этими словами принц вышел из покоев.

— Неужели то, что он сказал в пятидесятый день рождения Инумия и что так удивило меня, — правда? — произнесла жена Масаёри.

— Я ничего не знаю. Что же он сказал? — заинтересовалась Фудзицубо.

— Очень трудно приходится, когда твои сыновья молоды и ищут наслаждений. Это причиняет большие страдания в нашем мире, — ответила жена Масаёри. — Лучше умереть, чем видеть то, что противно, на что не хочется смотреть. Наш Тикадзуми[141] с детства казался странным и склонным к удовольствиям. <…> Он не мог входить в её покои,[142] но выбрал себе жену, и я думала, что теперь мне о нём волноваться не придётся. Но нет, к жене он больше не показывается, всё время бродит вокруг её покоев. Ничем не занимается и сам этим тяготится. Он говорит: «Я терпеть больше не в силах и ни о чём больше не думаю, но вот Накадзуми уже нарушил сыновний долг и ушёл из жизни раньше родителей, то говорить-то я говорю, да нельзя мне так поступить. Я хочу только просить будд и богов, чтобы они избавили меня от любви <…>». Ничего радостного и приятного я в своей жизни не вижу.

— Почему же Тикадзуми стал замышлять недоброе? — удивилась Фудзицубо. — Нехорошо, когда у человека появляются неподобающие мысли.

— Я ничего не знаю. Всё это меня очень пугает, — призналась госпожа. — Может быть, он любит кого-нибудь из своих младших сестёр?

— Какую же? — вступила в разговор госпожа Дзидзюдэн. — По-моему, он влюблён в Первую принцессу, жену Накатада.

— Нет! Этого не может быть, — возразила мать. — Я склонна думать, что он влюблён во Вторую принцессу. По-видимому, когда она жила в западном флигеле, он в просвет между занавесями подглядывал, как она с Первой принцессой играет в шашки. Но за столь долгое время он так привык к принцессе, что, надо думать, сердце его успокоится.[143]

— Первая принцесса очень скоро вышла замуж за Накатада, который тогда был императорским сопровождающим, — сказала Дзидзюдэн. — Из всех придворных государь особенно жалует его. И видя такие милости, мой брат, должно быть, думает: «Если к постороннему такое отношение, то ко мне бы…»

— Ах, не злите меня! — рассердилась мать. — Как можно ставить на одну доску моего сына и Накатада? Человека не определяют по его положению. Манеры, поведение — вот что ценится в людях. <…>

— Он умный человек, как же он мог такое сказать?[144] — удивилась Фудзицубо. — Всей душой отдаться пустым вещам, быть готовым из-за этого умереть — это ли поведение взрослого человека? Надо сказать ему, чтобы он хорошенько подумал. И обыкновенный человек может подняться до выдающихся людей.

— А меня вот беспокоит другое, — сказала Дзидзюдэн. — После смены одежд[145] я собираюсь возвратиться в императорский дворец и хотела бы взять с собой принцесс. Но как быть с ними, когда мне нужно будет идти на службу к государю? Думала оставить их у Первой принцессы, но согласится ли она? К тому же Вторую принцессу может увидеть Накатада. <…> Оставить здесь… — но у вас постоянно снуют молодые люди, точно спущенные с узды, плохо всё может кончиться. Даже думать об этом для меня мучительно. Ума не приложу, как поступить <…>.

— Ну, если ты боишься оставлять их у меня, — засмеялась её мать, — отправь к Первой принцессе. Из уважения к государю Накатада не выразит недовольства. Кроме того, если бы Вторая принцесса была гораздо лучше его жены, у тебя были бы основания для беспокойства.

— Ах, разве поймёшь, что у мужчин на сердце? Это и страшно, — вздохнула Дзидзюдэн. — Иногда я думаю, не определить ли её на службу во дворец, но эта мысль так меня тревожит! Наследник престола постоянно твердит о том, чтобы взять её в жёны. Он всё время посылает ей письма. А меня всё это только страшит. Ведь его мать — императрица, и он не очень хорошо воспитан…

Выла уже глубокая ночь, когда все разошлись по своим покоям.

Рано утром Фудзицубо доставили письмо от наследника престола:

«Вчера хотел сразу же ответить тебе, но поскольку ты написала, что чувствуешь себя беспокойно, я решил не посылать письма.

Не могу больше оставаться без тебя. Вечером мне было так грустно, что смотрел в огромное небо».[146]

Посыльным был Корэкосо, брат дамы Хёэ, который получил доступ во дворец и служил архивариусом. Он вошёл в покои Фудзицубо и рассказал:

— Вчера наследник престола музицировал в одиночестве и совсем не спал.

— Вероятно, он готовился к бодрствованию в день обезьяны, — пошутила Фудзицубо и написала в ответ:

«Не поэтому ли я и писала Вам?

Как Вы нетерпеливы!»

— Сейчас мне некогда искать тебе подарок, как-нибудь потом, — сказала она посыльному.

Он засмеялся и отправился к наследнику престола.

После этого пришло письмо от Первой принцессы:

«Как я рада, что тебе удалось после долгого перерыва посетить родной дом! Уже давно с нетерпением я ждала тебя. Почему ты не давала знать о себе? Мне хочется увидеть тебя как можно скорее. Даже в родном доме я не могу общаться с тобой так свободно, как раньше. Былые времена прошли безвозвратно.[147] Ты, конечно, не зайдёшь в мои покои, поэтому я приду к тебе сразу же, как только ты разрешишь».

Фудзицубо ответила ей:

«Спасибо за письмо. Сразу же после приезда мне хотелось увидеть твою замечательную дочку, но ко мне пришло много народу, начались разговоры… Ты пишешь, что придёшь ко мне, но здесь всегда так много народу. Хоть я твоего мужа и побаиваюсь, всё же я сама приду к тебе…»

Отправив письмо, Фудзицубо объявила:

— Пойду к Первой принцессе. Мне хочется поскорее взять на руки Инумия.

— Я увидела её только в тот день, когда ей давали лепёшку, — сказала её мать. — Но и тогда её не сразу вынесли.

— Сейчас она стала очень хорошенькой, — оживилась Дзидзюдэн. — Поднимается, поворачивается, ползает. Как увидит кого-нибудь, сразу расплывается в улыбке. Беленькая, миленькая. Но как говорят, родители всё время держат её перед собой и не спускают с неё глаз.

— Как мне хочется поскорее её увидеть! — воскликнула Фудзицубо. — Чужим её не показывают, но ведь мы с Первой принцессой как сёстры, почему же она стала бы прятать от меня свою дочку?

— Моя дочь ни от кого Инумия не прячет, — возразила Дзидзюдэн. — Но ты знаешь сама, ей никогда не хватает благоразумия.

— А батюшка её видит? — спросила Фудзицубо.

— Что ты говоришь! Её не показывают даже женщинам! — ответила Дзидзюдэн.

Вечером в их покоях появился Накатада в простом верхнем платье. Как всегда в подобных случаях, на веранде разложили подушки. Дамы, взглянув на него, лишний раз убедились, что он гораздо красивее Судзуси, который как раз был здесь недавно. «Он поистине великолепен», — думала Фудзицубо.

— Мне приходилось последнее время бывать во дворце, но вы всегда пребываете в покоях наследника престола, и я не могу нанести вам визита. Я слышал, что даже прислуживающие вам дамы туда не допускаются, и мне было очень грустно, что я не могу дать вам знать о себе. Но сегодня вы пожаловали к нам, и хотя вам надоедают подобные визиты, мне бы хотелось иногда посещать вас.

— Если вы будете время от времени приходить ко мне, я начну думать, что вновь стала простой смертной, — ответила наложница через Соо.

— Это очень легко осуществить. А если бы я посещал вас не время от времени, а постоянно, что бы вы подумали в таком случае? — улыбнулся Накатада.

В это время из покоев Масаёри прибыли оба сына наследника престола в сопровождении кормилиц. Они принесли с собой игрушечные экипажи, недавно преподнесённые генералом, и показали их матери. Старший мальчик держался как взрослый, безупречно носил костюм. Фудзицубо смотрела на него с восторгом и грустью.

— Сыновья мои так выросли, что мне кажется, я стала седой старушкой, — сказала она Накатада и затем обратилась к детям: — Занимаетесь ли вы каллиграфией? Чему вы уже научились?

— Нас никто ничему не учит, потому что сказали, что, к нашему счастью, нас будет учить китайской книжности генерал, — ответил Молодой господин.

— Это замечательно! — воскликнула Фудзицубо. — Будьте же прилежными учениками и научитесь у генерала всему возможному.

— На вид вы стали взрослой, стали заботливой матерью, — рассмеялся Нактада. — <…> Я уже думал, чему и как бы учил молодых господ. Сейчас у них самый подходящий для учения возраст, но поскольку наследник престола мне ничего об этом не говорит…

— Пока мои дети живут здесь и во дворце о них не вспоминают, они могут делать всё, что угодно. Пожалуйста, научите их чему-нибудь… — попростела Фудзицубо.

— Это совсем нетрудно. Я начну учить их китайской книжности. Назначьте день, — ответил Накатада.

— Поскольку они ещё совсем не могут писать, не сделаете ли вы прежде всего для них прописи? А кроме того, напишите прописи и для наследника престола. Он говорил мне: «Попроси его написать. Посмотрим, как ты выполняешь мои просьбы». Пожалуйста не забудьте, — сказала Фудзицубо.

— Вы просите о совершенных пустяках, — ответил он. — Я уже всё написал, но не решался преподнести наследнику престола.

— Отправьте ему прописи немедленно, — посоветовала Фудзицубо. — Он ждёт их с нетерпением.

— Ну, если так, я сразу же пошлю прописи во дворец. А сыновьям вашим в скором времени сделаю другие, — пообещал Накатада.

— При первом же удобном случае сообщу об этом наследнику престола. Пожалуйста, выберите благоприятный день. Теперь я хотела бы просить вас о другом, — переменила она разговор. — Когда вы покажете мне свою дочь, которую от всех скрываете? Мне бы хотелось поскорее увидеть её.

— Ах, она уродилась такой некрасивой, и как Карамори <…>[148] — сказал Накатала и распрощался с Фудзицубо.

Наступил вечер. Следующий день по календарю был благоприятным. Открыв присланные Судзуси китайские сундучки, Фудзицубо рассматривала их содержимое. К сундучкам было приложено множество серебряных ключей, разнообразно раскрашенных, и к одному из них было привязано написанное рукой Судзуси стихотворение:

Увидев стихотворение, жена Судзуси подумала: «Ах, как нехорошо!» — спрятала этот ключ от сестры и сказала:

— Сегодня я хочу показать тебе все помещения.

Жена Масаёри и наложница Дзидзюдэн решили в тот день с Фудзицубо не расставаться. Перед дамами поставили десять китайских сундуков, необычайно красивых и дивно благоухающих. В них оказалось множество драгоценных вещей, гладкий и узорчатый шёлк, разнообразные предметы, завёрнутые в ткани. В помещениях стояли шкафчики из аквилярии высотой в три сяку и шкафчики из светлой аквилярии высотой в четыре сяку. Там было много утвари для мужчин и для женщин, необычайно изящной, — все необходимые вещи. В четырёх шкафчиках высотой в шесть сяку, инкрустированных позолоченной медью, и на серебряных столиках стояла всевозможная серебряная утварь. Везде было очень много разной мебели. В западной части большого дома, предоставленного Фудзицубо, располагалось главное помещение длиной в семь кэн, крытое корой кипарисовика; справа и слева к нему примыкали галереи. Буфетная занимала западное помещение. Среди посуды было двадцать серебряных чаш для вина разных размеров, в серебряных ящиках стояли котелки для приготовления пищи на пару; вся посуда была изготовлена с большим вкусом. К северу от буфетной располагались склады, наполненные всеми необходимыми продуктами. Перед ними тянулось помещение длиной в одиннадцать кэн, крытое корой кипарисовика. В этой кладовой хранился рис и другие припасы.

— Нежданно-негаданно получила я такие сокровища, — изумилась Фудзицубо. — <…>

— <…> Этот дом на Третьем проспекте был выстроен в то время, когда Судзуси ещё не жил в столице, — ответила ей Имамия. — И вся утварь осталась с того времени. <…>

— Но скажи мне, почему ты никому не показываешь своего сына? — спросила Фудзицубо.

— Муж хотел девочку и сына невзлюбил. Мне так больно на это смотреть! — призналась Имамия. — Он говорит: «Если бы у нас была девочка, я бы в будущем отдал её наследнику престола».

— Не грусти, ведь ты можешь потом родить и девочку, — пыталась утешить её Фудзицубо.

Наступила ночь. На рассвете Судзуси собирался переезжать в другой дом. Было приготовлено двадцать экипажей, передовые надели роскошные одежды. Судзуси переехал с большой пышностью. Новая усадьба располагалась на восток от реки Хорикава и на север от Третьего проспекта, она занимала площадь в два те. В саду перед домом бил фонтан, всё блистало, утвари было заготовлено с гору.

Прошло три дня. Высочайшая наложница Дзидзюдэн и жена Масаёри перед тем, как возвратиться в свои покои, сказали Фудзицубо:

— Одной тебе здесь будет скучно. Заглядывай к нам. Поговорим обо всём, что произошло за год.

— Обязательно приду, — пообещала та.

Обе дамы покинули её покои. Фудзицубо же решила написать письмо советнику Санэтада.

Первого министра похоронили двадцать седьмого дня второго месяца. Все домочадцы собрались в его доме, сыновья сидели на земле,[149] госпожа Сёёдэн проводила дни в отдельном помещении.

Фудзицубо перешла в покои своего отца. Туда, в западный флигель приходило много народу. Фудзицубо написала на двойном листе тёмно-серого цвета, приличествующем трауру:

«За эти годы от Вас не было ни одного письма, и я начала уже беспокоиться. Почему Вы иногда мне не пишете? Мне говорят: „Среди всех своих несчастий он Вас всё-таки не забывает", и мне доставляет удовольствие думать о Вашем сердце, которое столь долгое время не изменяется и до сего дня другой женщиной не увлеклось.

Я глубоко сочувствую Вам в Вашем горе.

Очень мне жаль, что Вы таким решительным образом пренебрегаете службой.

Всё наводит на старые мысли, что мир непостоянен».

Привязав письмо к ветке цветущей глицинии, она позвала Корэкосо, брата дамы Хёэ, который в то время служил архивариусом у наследника престола, и сказала ему:

— Отнеси это письмо в дом умершего первого министра, где сейчас, по-видимому, очень много народу, должен там быть и Санэтада. Скажи, чтобы письмо непременно отдали ему в руки.

Архивариус, довольный поручением, поспешил в усадьбу министра. Там молодого человека все очень хорошо знали. Когда Санэтада на долгое время обосновался в доме Масаёри и при посредничестве Хёэ писал Фудзицубо письма, он посылал Корэкосо с поручениями к своему отцу.

Придя в усадьбу, архивариус сказал слуге Санэтада:

— Мне строго наказано отдать это письмо в руки твоему господину, — и передал послание.

«Очень уж мой господин убивается. Может быть, получив это письмо, он немного утешится», — подумал слуга с радостью. Он вручил письмо Санэтада, ничего не говоря.

— Кто это прислал? — спросил тот.

— Не знаю. Велели передать вам.

Санэтада открыл письмо. Он сразу же узнал почерк Фудзицубо и, ещё не читая, залился слезами.

— Это письмо от Фудзицубо? — догадался Санэмаса. — Дай-ка взглянуть.

— Я сам ещё не прочитал, — ответил Санэмаса, плача. — От слёз глаза ничего не видят. Отец наш покинул этот мир, но по его милости мне дана эта радость.[151] Все эти годы я любил так, что казалось, вот-вот умру, но от неё не было ни одной весточки.

Сёкёдэн, услышав его, воскликнула:

— Это всё слова, а правду сказать, ты получил письмо от той, которую тайно посещаешь, — разве не так? И эту дрянь, к которой тайком шастают мужчины, наследник престола превозносит до небес!

— Как несправедливо! Только послушайте, что она говорит! — возмутился Санэмаса, и повернувшись к сестре, щёлкнул пальцами.[152]

Санэтада написал в ответ Фудзицубо: «Для меня Ваше письмо явилось полной неожиданностью. Оно беспредельно обрадовало меня и немного утешило в моих многолетних муках.

Мне только горько оттого, что письмо, о котором я молил, уйдя от мира, я получил в связи с таким ужасным несчастьем. Когда окончится траур, я посещу Вас во время одного из Ваших редких визитов в родительский дом, принесу и своё почтение, и свою благодарность. Не будьте ко мне так безжалостны, как раньше. Только сейчас „по узкой дороге"…»[153]

Он написал это на бумаге тёмно-серого цвета и прикрепил к очень красивой ветке махровых горных роз. Думая, чем вознаградить посыльного, Санэтада взял коробку с золотом, которую в своё время ему возвратила Хёэ, и завернув её в тёмно-серую бумагу, послал архивариусу. На обёртке он написал:

Вечное сердце!»[154]

— А кто этот посланец? — поинтересовался он.

— Его зовут Корэкосо, с недавних пор он служит архивариусом у наследника престола, — ответили ему.

— Фудзицубо поручила ему доставить письмо, зная, что это мой старый знакомый. Попросите его незаметно прийти ко мне, — сказал Санэтада.

Он не вышел на веранду, а говорил с Корэкосо через закрытые ставни.

— Ты принёс мне очень редкое и радостное послание. Я сижу взаперти и ни с кем не вижусь, поэтому не могу принять тебя. Скажи, чтобы твоя сестра тихонько передала своей госпоже: «Это письмо так взволновало его, что он толком ничего не мог ответить. Скоро он обязательно явится к вам с визитом. Поскольку теперь уже нет отца, который его сдерживал, он думает уйти далеко в горы, но ему о многом хочется сказать вам. Не будьте же столь бессердечны, как раньше». Пусть она передаст Фудзицубо эти слова, — говорил он, заливаясь слезами. — Прими золото, которое лежит в этой коробке. Если бы ты пожаловал сюда не в такой скорбный день, я бы снял свою одежду и вручил тебе, но… Думай, что это останки Будды, которые я приобрёл подвижничеством. Скоро я навсегда удалюсь в горы.[155]

— К чему давать такие ценности столь глупому человеку, как я? Всё равно что выбросить… — скромно ответил архивариус. — Подарок пугает меня.

— Пусть останется память обо мне, когда я уйду из этого мира, — сказал Санэтада и заставил архивариуса взять коробку.

Санэтада принесли постную пищу, но он есть не мог и только горько плакал.

— По-видимому, ты в прошлых рождениях был связан с Фудзицубо клятвами, если она так тебе сочувствует, — сказал брату Санэмаса. — К человеку, о котором знают только понаслышке, так не относятся. Разве иначе она прислала бы тебе с посыльным письмо?

— Может быть, такое предопределение и было, — согласился тот. — Когда я жил в усадьбе Масаёри, я всё время просил Хёэ, чтобы она дала мне хотя бы услышать голос Фудзицубо. Как-то она провела меня в восточную часть покоев и поставила между решёткой и занавесью, через решётку молено было заглянуть внутрь. В главных покоях занавесь была поднята и горел светильник, возле которого сидела Фудзицубо. Она играла в шашки с Первой принцессой, которая потом вышла замуж за Накатада. Затем она заиграла на кото. Увидев её, я не только не излечился от страсти, но ещё более укрепился в своих желаниях.

— Скажи мне, какова она. Которая из двух девиц показалась тебе красивее? — спросил Санэмаса.

— Ну, Первую принцессу я и не рассматривал. Я смотрел только на любимую, и думаю, что второй такой в мире быть не может, — ответил Санэтада.

— Наверное, она в действительности так прекрасна, как о ней говорят. Моя жена по сравнению с такой красавицей, по-видимому, просто замарашка, — вздохнул Санэмаса. — Однако собственная жена должна всегда быть лучше других женщин. Как хорошо, что ты безрассудно не открыл решётку и не ворвался к Фудзицубо. Но, может быть, лучше было тебе войти к той, которую ты так любил, чем потом убиваться.

— Её отец был против нашего брака, и если бы я так поступил, меня давно бы не было в живых, — ответил брат. — Не знай я Фудзицубо, я по сей день жил бы в этом мире безмятежно, как все.

— Но сейчас, когда ты получил этот счастливый знак внимания, ты можешь прекратить своё затворничество, — заметил Санэмаса.

В это время прибыл секретарь Ведомства двора наследника престола с письмом от наследника. Сёкёдэн была этим очень обрадована, и прочитав, громко произнесла:

— Как раз перед самой кончиной батюшка говорил мне, заливаясь слезами: «Я всё время беспокоюсь о твоём положении и поэтому не могу спокойно отправиться к жёлтым источникам.[156] Ты поступила на службу во дворец наследника престола, но он не относится к тебе, как к другим жёнам. И даже сейчас, когда я смертельно болен, он не выказывает жалости, его ненависть к тебе не поддаётся пониманию. Когда же я покину этот мир, что будет с тобой?» С этими словами он умер. Батюшка! Я не могу показать вам это письмо! Взгляните с небес, что пишет наследник!

— Что это за письмо? Пожалуйста, дай прочитать, — сказал Санэмаса и взял у неё послание. Там было написано:

«Когда я услышал печальную новость, сразу же хотел послать тебе письмо с соболезнованием. Но так замешкался, что, боюсь, скоро и траур кончится. Чем больше проходит времени, тем тяжелее становится на сердце. Но не надо впадать в отчаяние.

Твои братья странным образом отдалились от тебя, и заботу о тебе брал на себя твой покойный отец, потому я и не беспокоился о твоём положении. Отныне не думай, что твой отец мог бы быть недовольным. Не тревожься о будущем».

— Ах, какой стыд, — промолвил тихонько Санэмаса. — Наследник уверен, что мы оставим сестру без помощи.

— Наследник престола больше всего на свете любит ту, которая лишила меня покоя. <…> — шёпотом же отозвался Санэтада.

Сёкёдэн написала наследнику в ответ:

«С почтением прочитала Ваше письмо, очень Вам благодарна. Несчастье, которое меня постигло, столь ужасно, что я совершенно ошеломлена, и всё время провожу в горьких думах и стенаниях. В этих обстоятельствах Ваше письмо доставило мне радость и принесло некоторое утешение. Мой бедный отец день и ночь убивался обо мне. Что же теперь будет со мной?

О, если бы я могла показать отцу полученное сегодня письмо! На то, что Вы пишете о моих братьях, отвечу следующее. Они относились ко мне плохо, потому что во дворце со мной обращались не так, как должно. По этой причине они презирали меня, а я по ребячеству сердилась и досаждала им. Но сейчас для этого причин нет. Если же когда-нибудь случится так, что Вы меня забудете, Вы оскорбите память моего отца, и для Вас самого это будет постыдно».

Корэкосо возвратился к Фудзицубо и вручил ей ответ Санэтада, а когда возле неё никого не было, подробно рассказал о его состоянии и обо всём, что тот говорил. Корэкосо показал ей подаренную коробку. Когда Фудзицубо открывала её, она заметила стихотворение, написанное на обёртке, и передала архивариусу:

— Ты увидел это?

Коробка была наполнена золотом.

— Это не простой подарок, никому его не показывай. Когда-то Хёэ возвратила эту коробку Санэтада. Он долго хранил её и наконец подарил младшему брату. Эта коробка находилась при Санэтада? — спросила Фудзицубо.

— Нет, он принёс её из другого помещения, — ответил молодой человек.

Наследник престола решил сделать декоративный столик в виде диких зарослей бамбука. Из нитей для серебряных коробок сделали сетку, какую делают для серебряных мешочков для корма, и положили её на столик, сверху насыпали чёрных благовоний и всё утыкали побегами бамбука, сделанными из аквилярии. На каждое коленце бамбука наследник велел положить капельки ртути, как росу. Он послал столик Фудзицубо. В письме наследник писал:

«Вчера и позавчера был пост, поэтому я не писал тебе. Я послал письмо в дом покойного министра, семью которого хотел навестить и выразить соболезнование. Вот какой получил я ответ от госпожи Сёкёдэн.[158] Нельзя сказать, чтобы она отличалась рассудительностью, но так она теперь думает. Кроме того, очень жалко Пятую принцессу. Отрёкшийся от престола император уже в преклонном возрасте и очень печалится, что я не вспоминаю о его дочери, поэтому в ближайшее время я хочу призвать её к себе. Но боюсь — вдруг ты вообразишь, что я увлёкся ею? Эта мысль меня останавливает. Я хочу следовать твоим словам.[159] Столик я преподношу моим маленьким сыновьям.

Хорошо ли ты отдыхаешь? Я ни днём, ни ночью не забываю тебя. После того, как ты уехала, я ни разу не мог заснуть.

Я думаю только о том, когда ты возвратишься».

Он вручил послание и столик Корэкосо.

Фудзицубо всё ещё находилась в покоях своего отца. Взглянув на столик, она воскликнула:

— Какие прекрасные побеги бамбука! — И стала по одной вынимать из чёрных благовоний палочки аквилярии.

Наследнику она написала:

«Благодарю Вас за Ваше письмо. Ответ Сёкёдэн действительно таков, как Вы считаете. Если Вы призовёте к себе Пятую принцессу, я буду только рада. Может быть, она подумает, что Вы приглашаете её по причине моего отсутствия, но надеюсь, у неё будет возможность изменить своё мнение. Я прекрасно Вас понимаю. Если отрёкшийся император очень беспокоится о своей дочери, так поскорее пошлите ей письмо.

А знаете ли Вы, что я думаю о росе?[162]

— Архивариусу на этот раз вручите вот это, — распорядилась она. И Корэкосо наградили нижним платьем и вышитой шёлковой накидкой.

В доме Масаёри ничего интересного не происходило, всё было очень чинно. В первом восточном флигеле проживала четырнадцатая дочь со своим мужем, старшим ревизором Правой канцелярии, Суэфуса, во втором — одиннадцатый и двенадцатый сыновья министра: Тикадзуми, бывший одновременно архивариусом и младшим военачальником Личной императорской охраны, и Юкидзуми, глава Ведомства двора наследника престола, и прислуживающие дамы. Когда всё семейство Масаёри проживало у него в усадьбе, скучно не было, но после того, как все разъезжались, оживлённо бывало только во время визитов сыновей к отцу.

— Мне бы хотелось возвратиться в тот дом, где раньше жил Судзуси, — сказала Фудзицубо матери.

— Как можно жить одной в таком просторном доме! — воспротивилась та. — А вдруг все, кто был в тебя влюблён, узнают, что ты вернулась к нам, и сбегутся сюда? А если и не прибегут… Многие таят на тебя злобу, и всегда найдётся кто-нибудь, у кого появится желание очернить тебя. Это может привести к большим неприятностям. Хотя у нас и тесно, оставайся здесь.

— Кто сейчас вспоминает обо мне? — ответила Фудзицубо. — Давно, когда жила я здесь взаперти, кто-то, может быть, мною и интересовался: а вдруг она окажется самой обычной Девицей? Но после того, как я возвысилась и низкие люди распустили про меня гадкие сплетни, меня только презирают и ненавидят.

— Если кто-нибудь из бывших влюблённых и объявится, всё равно выдающихся людей между ними не найдётся,[163] — сказал советник Сукэдзуми.

— А вдруг будут и выдающиеся? — возразила сестра.

— Нет, такого быть не может, — сказал Масаёри. — Когда и я сам, и влюблённые подвергались из-за тебя немилости, это только служило мне к чести <…>. Много говорили и так, и эдак, но вспоминая о том времени, я всё больше убеждаюсь, что это было время процветания. Всё-таки нам нужно быть осмотрительными, чтобы не давать повода к пересудам.

— Кто же обо мне плохо говорит? — спросила Фудзицубо. — Если обращать внимание на всех сплетников, нельзя и шагу ступить. Я слышала, что Санэтада по-настоящему несчастен. Недавно я послала ему письмо, он был очень обрадован и ответил мне: «Сейчас я собираюсь уйти в глухие горы и принять монашество». Если бы такую верность проявлял не человек, а какая-нибудь бессмысленная тварь, и к ней чувствовали бы расположение.

Всём её слова показались странными.

— Кроме нашей семьи, все Санэтада очень жалеют, — промолвил Тададзуми. — Прекрасно, что и ты относишься к нему с сочувствием.

— Совсем нет, — ответила она. — Просто среди всех, кто когда-то меня любил, один он до сих пор меня не забыл. Кого ещё можно назвать? Акоги и другие прислужницы часто писали ему коротенькие ответы.

— Многие продолжают любить тебя. Разве не так? — спросила её мать.

— Сейчас, кроме Санэтада, нет ни одного, — ответила Фудзицубо. — Никто не сохранил ко мне преданности. Мне говорили, что когда я начала свою ненадёжную службу во дворце, иные пришли в отчаяние, кто-то ушёл в монахи. Как горько мне было такое слышать! Лучше бы я вышла замуж за того, кто глубоко любил меня! Только об этом нельзя говорить. Кроме того, часто мне бывает очень тяжело, тоска охватывает меня,[164] — заливалась она слезами.

Её мать и советник Сукэдзуми поняли, на что она намекает, и им стало очень тяжело. Остальные же ни о чём не догадывались.

— В то время я совсем не знала жизни, и мне было всё безразлично. Но когда я сейчас вспоминаю всё, мне становится так больно! — продолжала Фудзицубо.

— Тебе, конечно, не следует находиться в доме, где живёт так много народу, — сказал Сукэдзуми. — Я первый, и все другие, каждый раз по двое, будем охранять твои покои. И — мы все, мужчины, женщины и даже дети, мы всем сердцем надеемся, что скоро ты будешь нашей повелительницей.

— Ах, что ты говоришь! Разве это возможно? — возразила Фудзицубо. — Если Насицубо родит мальчика, быть ему наследником престола. А если Пятая принцесса не отправится в отчий дом, супруг будет навещать её, и она забеременеет… Ведь в вопросах престолонаследия никаких правил нет, и случается, что наследником престола объявляют не первого сына.

— Да, неизвестно, как обернётся дело с Насицубо, — согласился Масаёри. — В нашем государстве всё делается по желанию Накатада и Канэмаса. Тадамаса, левый министр, — дядя Насицубо. Все, начиная с меня самого, вынуждены склоняться перед желаниями Накатада. Не скажу, чтобы он был упрям или зол. Но все в его присутствии робеют и, естественно, подчиняются его словам. Наследник престола следует воле императора, а так как государь любит Накатада, то Канэмаса с сыном делают всё, что им вздумается. И если они посоветуют объявить сына Насицубо наследником престола, то без сомнения так и будет. И я ничего тут возразить не смогу. Ведь императрица — сестра Канэмаса, и её отчий дом — всё это семейство <…>.

— Увы, трудное положение! — вздохнул Сукэдзуми. — Но это всё разговоры. Если даже у Насицубо родится сын, Накатада не станет интриговать в его пользу. Он сейчас относится к сыновьям Фудзицубо с большой теплотой. В день крысы, истратив все семь видов сокровищ, он сделал удивительные игрушки. Одевшись в нарядные одежды, отправился к детям и своими руками кормил их. Император питает к нему большое доверие; и я, со своей стороны, не могу заметить в нём тайного коварства.

— Вот то-то и оно! Даже мои собственные дети расположены к нему! — вышел из себя Масаёри.

— Почему среди тех, кто будет охранять Фудзицубо, нет меня? Я тоже хочу быть полезным, — вступил в разговор Тададзуми.

Он стал составлять распорядок: «Юкидзуми <…> Тикадзуми быть при Фудзицубо не может, так как он занят на службе в Императорском дворце. В покоях Фудзицубо поставим одного человека.[165] Если двое в течение шести дней будут охранять её, то это выйдет шесть пар». Тададзуми составил список своих младших братьев, которые должны нести охрану. «А остальные пусть прислуживают Фудзицубо при трапезе», — приписал он, подписал и передал бумагу Мияако.

— Отдаю это тебе, — сказал Тададзуми. — Прикрепи к столбу в покоях Фудзицубо. Тех, кто будет небрежно относиться к обязанностям, ругай, даже и своего старшего брата.

Мияако, явно довольный, взял бумагу.

— Но пока мы здесь, не проводить ли тебя в тот дом? — предложил сестре Сукэдзуми.

— Я чувствую себя не очень хорошо и хотела бы побыть в покое и отдохнуть. Я ещё вернусь сюда, — ответила Фудзицубо и отправилась в бывший дом Судзуси.

Все без исключения прислужницы четвёртого и пятого рангов сели в экипажи, и Фудзицубо переехала в сопровождении большой свиты. Сыновей её посадили в экипаж, а толпа домочадцев следовала за ними.

— Интересно, почему Фудзицубо отправилась туда? — задумчиво произнёс Масаёри.

— Да, что-то тут не так, — ответила его жена. — Не решила ли она, что отношение к ней здесь изменилось?

— Щекотливое положение! — вздохнул Масаёри. — В своё время о ней повсюду только и говорили, и я был вынужден отправить её на службу к наследнику.

— Не надо тревожиться, — успокоила его жена. — Отдав её служить во дворец <…>. Но слыша, как он, приходя во дворец, играет на кото, она, должно быть, по молодости завидует.

«А скоро он начнёт учить играть на кото Инумия. Вот тогда-то моей дочери наверняка придётся завидовать», — подумал про себя Масаёри.

Всё в доме, где находилась Фудзицубо, было устроено очень красиво. Вдоль ручьёв пышно цвели махровые горные розы, вокруг пруда стояли сосны с ветвей которых свисали глицинии. Великолепные вишни, клёны и другие деревья чаровали взор. Были устроены водопады и скалы — нигде в другом месте такого не увидеть, Судзуси, имевший особый талант к разбивке садов, устроил всё самым замечательным образом, несмотря на то, что этот дом был его временным жилищем. В западном флигеле утварь сверкала даже ночью, такой утвари нигде больше не сыщешь. Главное помещение было выстроено по образцу дворца Чистоты и Прохлады, но из-за скромной обстановки сходство с императорскими покоями скрадывалось. Помещение было разделено на две части: восточную и западную. В восточной поселили старшего сына Фудзицубо с четырьмя кормилицами, двумя юными служаночками и двумя служанками низших рангов. Всё здесь было предусмотрено. Восточный флигель отвели дамам, прислуживающим Фудзицубо. Во многих других помещениях располагались разные службы, начиная с домашней управы. В двух восточных флигелях поместились Мияако и второй сын Фудзицубо, а на запад от них — его кормилица. В западном флигеле расположилась прислуга сыновей наследника престола и слуги самой Фудзицубо, а кроме того множество знатных дам четвёртого и пятого рангов. В следующем флигеле поселились слуги братьев Фудзицубо, в западном коридоре — другие прислужники. К юго-востоку от дома стояли ворота. Дом был просторен, но народу в нём жило так много, что было тесно. Братья Фудзицубо появлялись здесь каждую ночь, с большим запасом коробок из коры кипарисовика, наполненных едой, и ходили перед покоями сестры и перед служебными помещениями.

От правого генерала доставили написанные на бумаге разного цвета четыре свитка прописей, которые были привязаны к усыпанным цветами веткам, а на имя Соо Накатада прислал письмо:

«Я сам должен был бы Вам всё это принести… Прописи для наследника престола, о которых мне было приказано, я отнесу во дворец. Четыре же свитка прописей, которые я отправляю с посыльным, предназначены для Молодого господина. Пожалуйста, передайте, что они недостойны того, чтобы он по ним учился, но поскольку госпожа изъявила желание, я поспешил его выполнить».

А в конце было приписано: «А какие прописи нужны Вам самой? Для меня было бы честью…»

Свитки принесли Фудзицубо, и она начала их рассматривать. Свиток, прикреплённый к ветке горных роз, был написан на жёлтой бумаге, и сверху стоял иероглиф «весна», написанный уставным почерком. К ветке сосны был привязан свиток на зелёной бумаге, и на нём скорописью был написан иероглиф «лето». К ветке цветов унохана был привязан свиток на красной бумаге, написанный по системе «Собрания мириад листьев». Сначала шло стихотворение «Небо и земля»,[166] написанное почерком не мужским и не женским,[167] а затем стихотворения, первое из которых было написано мужским почерком, то есть каждый знак отдельно, а последующие различными почерками.

Женским почерком было написано:

Опять же женским почерком:

Нижеследующее стихотворение было написано знаками катакана:[170]

Почерком «заросли тростника» было написано:

Весь этот свиток был написан крупными знаками.

— Обычно Накатада очень неохотно показывает кому-либо своё мастерство, а сейчас он написал прописи самыми разными почерками! Я недавно попросила его в шутку… Наследник престола уже давно хотел получить от него прописи, и наконец вот они. Я сама отвечу ему. Кто доставил всё это? — спросила Фудзицубо.

— Посланец вручил мне свитки и сразу же ушёл, — ответила Соо.

— Как ты глупа! — рассердилась госпожа. — Позаботься вернуть посыльного, который принёс эти драгоценные свитки.

Выбрав толстую белую бумагу и сложив лист вдвое, она написала:

«Ведь сказано: „Не меня ли он сначала навещал?"[172] Вот и я получила Ваш подарок. Прописи, написанные разными почерками, доставили мне огромную радость. Будьте же учителем моих детей и научите их каллиграфии и всему остальному. О чём Вы спрашиваете в самом конце письма? Я с беспокойством подумала, что Вы, быть может, обращаетесь к кому-нибудь другому…»

Она старалась писать как можно лучше, выводя тушью крупные знаки.

— Пошлите с этим письмом кого-нибудь посообразительнее. Пусть он передаст письмо генералу и сразу же возвращается, — распорядилась она.

В это время пришло письмо от наследника престола: «Как теперь ты себя чувствуешь? Письма приходят даже ночью, и хоть я готов связать себя обетом,[173] но мне хочется видеть тебя каждый вечер. Отправиться к тебе невозможно, и мне ничего не остаётся, как терпеть. К Пятой принцессе, о которой писал, ходил всего один раз.

И этой ночью непременно хочу видеть тебя. Если ты исчезнешь из этого мира, что станет с нашими детьми?[175] Подумай об этом, и вряд ли жизнь покажется тебе столь ненавистной».

— Когда наследник отправился к Пятой принцессе? Сколько раз принцесса приходила к нему? — расспрашивала Фудзицубо посыльного.

— В первый день наследник престола отправился к императору. Пятая принцесса провела с наследником только одну ночь. Он каждый день упражняется в сочинении стихов, учителя приходят к нему во дворец. А вечером допоздна он упражняется в каллиграфии, — рассказал тот.

Фудзицубо написала в ответ:

«У меня постоянно отчего-то плохое расположение духа, и я беспокоюсь: что будет дальше? Я хотела бы вернуться к Вам. Это желание появляется у меня всякую ночь, но мне не дают здесь даже пошевелиться. Выйти же из дома, чтобы никто меня не увидел, совершенно невозможно. Вы написали: „расположившись в тени", — правда ли это?

Мне грустно только по этой причине. Я очень рада тому, что Вы „всего один раз" навестили принцессу. Но если Вы будете ходить к ней часто, вряд ли Вы долго сможете оставаться беззаботным…»

Пришёл ответ от правого генерала на письмо, посланное ему утром:

«Пока я собирался нанести вам визит, получил Ваше письмо. Мне хотелось лично прийти к Вам и принести свои извинения, но до сих пор находился на службе у императора. Служба была трудной, и выйдя из дворца, я сразу отправился домой. Мне и самому хотелось быть полезным молодым господам, а после Ваших слов я готов с радостью служить им даже в качестве чиновника домашней управы или низкого слуги. Что Вы имели в виду, когда писали: „В мире не остаются"?[177] В Вашем письме несколько слов прочитать невозможно…

Из-за пятен не могу хорошенько разобрать Ваше письмо»

На следующий день Фудзицубо велела Соо расчесать ей волосы. В тот день кроме Соо при ней находились Хёэ и Моку. Принесли кашу и стали накрывать столики.

— Недавно мне показали коробку, которую я видела когда-то давно, и мне стало очень грустно, — сказала Хёэ.

— В эту коробку помещается три тысячи рё, — заметила Соо.

— В неё входит всего двести рё, — возразила Хёэ. — Из этой коробки одаривали многих, и моему брату мало что осталось.

— Странно ты рассчитываешь… — промолвила госпожа.

— Мне кажется, там было больше, чем двести рё, — сказала Соо. — Как странно вспоминать сейчас о тех временах! Советник Санэтада, который раньше так страдал от любви, теперь на досуге, должно быть, спокойно вспоминает об этом. Как только наша госпожа возвращается в отчий дом, сразу же оживает былое. Когда вы заточены во дворце наследника престола, то всем нам одна тоска! Но сейчас вы живёте отдельно от наследника, и если бы возвратились былые времена, что бы тут было!

— Никто не вёл себя так, как Санэтада, — вспоминала Хёэ. — Он часто зазывал меня к себе в комнаты, где мы оставались совершенно одни, но я от него слышала только: «скажи да скажи своей госпоже, скажи то, скажи это». Даже в шутку он не заигрывал со мной. Теперешние молодые люди себя так не ведут. А Санэтада ныне совсем удалился от мира.

— Почему все на свете разбалтывают тайны? — сказала дама по прозванию Сёсё. — Но твои слова никто не примет всерьёз.

— Да ведь к нам и подойти страшатся, — ответила Хёэ. — Кто же может услышать?

— Серьёзных людей на свете нет, — сказала Соо.

— Да, это так, — поддакнула Моку. — Серьёзна только одна Хёэ.

Мать этой самой Соо, по прозванию Соти, была удивительной красавицей и очень бойкой на язык. Судзуси как-то нанёс ей визит, но она сочла это шуткой и всерьёз не приняла. У неё было три дочери, старшая служила у Фудзицубо! средняя — в доме Накатада, а младшая — в доме Судзуси.[179] Соо, которая служила у Фудзицубо, раньше была очень хороша собой, у неё были длинные волосы, и она вызывала зависть у многих чопорных красавиц. Эта Соо не могла забыть, как в своё время Накатада приходил к ней, только о том и думала, и хотя многие красивые и благородные господа за ней ухаживали, она не обращала на них никакого внимания. Соо не покидала госпожу свою даже на короткое время. Её тётка жила в провинции Ки и во всём ей помогала, заботилась, чтобы у племянницы были и юные служанки, и слуги. Накатада тайно посылал ей изысканные подарки, но когда он женился, это прекратилось. Хёэ была похожа на ребёнка, волосы её стелились по полу на один сяку. Она была очень вспыльчива. Моку была полненькая, очаровательная, волосы у неё были замечательные. Акоги была похожа на Хёэ, с красивой головой и фигурой, волосы её стелились по полу на один сяку. Акогими тоже походила на Хёэ, она одевалась по самой последней моде и была очень остроумна.

В двадцать восьмой день третьего месяца Первая принцесса с младшими сёстрами села в экипаж и в сопровождении множества чиновников четвёртого и пятого рангов, а также сыновей Масаёри отправилась к Фудзицубо. Господа высадили принцесс из экипажей и разошлись по домам. Гостьи были одеты в обычные платья, а Фудзицубо к их приезду переоделась в платье из гладкого лощёного шёлка и китайское платье серого цвета на такой же подкладке.

— Я сама хотела отправиться к тебе, но возле тебя неотлучно находится Накатада, и я не решалась. Пока я колебалась, ты сама пожаловала ко мне, я очень смущена, — говорила Фудзицубо.

— Почему же ты стесняешься Накатада? — удивилась Первая принцесса.

— Я привыкла к жизни в отчем доме, с незнакомыми людьми общалась редко. Одной мне бывает скучно, но с чужими мне не по себе. Я всё недоумеваю, почему считают, что служба в императорском дворце делает человека более общительным, — ответила Фудзицубо.

— Здесь часто собирается близкий круг, и мужчины и женщины. Мы то музицируем, то что-нибудь рассказываем. И постепенно я отдаляюсь от тех, кто отсюда уехал,[180] долго не пишу им писем и от них вестей не имею — это очень меня тревожит. Когда же я обращаюсь к тому, кого постоянно стыжусь,[181] у меня на сердце становится тяжело. Я с тоской вспоминаю, как раньше мы с тобой жили вместе, и сразу же хотела приехать к тебе, но выбралась только сегодня, — сказала принцесса.

— Почему же ты не взяла с собой Инумия? — упрекнула принцессу Фудзицубо. — Мне прежде всего хотелось бы увидеть её.

— Накатада всё время держит её возле себя, — объяснила та.

— Вы прячете её от меня? — удивилась Фудзицубо. — В юности я видела всех твоих младших сестёр, когда они были в том возрасте, в каком сейчас Инумия.

— Инумия всегда находится рядом с Накатада, а к нему не подойдёшь. Он никак не может налюбоваться на собственную дочку и всё время запирается с ней, как с задушевным другом, — рассказывала принцесса.

— Я не перестаю сожалеть о том, что в день рождения Инумия не слышала замечательной игры на кото. Я просила дозволения посетить отчий дом, но ни экипажа мне не подавали, ни разрешения я не получила. Очень, очень мне жаль! Наследник престола говорит: «Надо в скором времени что-нибудь придумать, чтобы заставить Накатада поиграть на кото. Когда я его приглашаю, он не приезжает, но я даже готов отправиться к нему домой и просить поиграть». Но я-то в тот День могла услышать, как он играет, и когда я думаю об этом, то чувствую такую зависть! Кто первым играл тогда? На каком инструменте? — спрашивала Фудзицубо.

— Играли на кото, которое хранилось на Третьем проспекте. Первым играл Накатада. А когда заиграла его мать, звуки были такими печальными, что все просто заливались слезами. Слушая её игру, я забыла о всех своих мучениях и поднялась с постели. Но потом звуки сделались бурными, мне стало страшно, грудь затрепетала, — рассказывала принцесса.

— Да, она играет именно так, — подтвердила Фудзицубо. — В ту ночь, когда она играла во дворце Чистоты и Прохлады, я расплакалась и умоляла отца[182] дать мне послушать её. Он страшно разгневался, точно лишился рассудка, но в конце концов взял меня с собой. Так я услышала, как играет; мать Накатада. Я думала при этом: не возродилась ли ошибкой небожительница на земле? Ах, я всё болтаю о себе… Но вот как играет Накатада, я так и не слышала.

— Мне самой ещё не удавалось хорошенько его послушать, — призналась принцесса. — Несмотря на все мои просьбы, он ни разу мне не играл. Он только твердит: «Если бы ты была Фудзицубо, я бы тебе передал полностью своё искусство. В нашем мире одна она может играть произведения, которые хранятся в нашей семье. Когда неожиданно для меня самого ты стала моей женой, Фудзицубо, наверное, подумала, что мои чувства к ней изменились. Жаль, если это так!»

— Ах, что ты говоришь! Быть этого не может! — воскликнула наложница. — Ты вообразила себе невесть что. Ты его жена, и если бы ты день и ночь укоряла его, он не смог бы отказаться учить тебя.

— Я так и делаю, но он не соглашается. Он говорит: «Скоро император отречётся от престола, и я буду играть перед ним множество различных произведений. Этим я хочу выразить ему благодарность за то, что находясь на престоле, он так милостиво относился ко мне. Когда я буду играть перед ним, приезжай во дворец и услышишь, как я играю».

— Замечательно! — обрадовалась Фудзицубо. — Если это состоится, ты мне заранее напиши письмо. Я отправлюсь туда тайком. Пожалуйста, не забудь о моей просьбе. Ты в будущем сможешь столько раз слушать Накатада, что тебе и надоест. Когда он начнёт учить Инумия…

— Ну, до этого ещё далеко, — сказала принцесса и заговорила о другом: — А как твои волосы? У меня все волосы выпали.

Они начали сравнивать, и оказалось, что у Фудзицубо волосы были длиннее только на три сун.

— Раньше у нас были волосы одинаковой длины, а сейчас у тебя насколько длиннее! — говорила жена Накатада.

У Второй же принцессы волосы достигали подола платья и были удивительно похожи на волосы старшей сестры. Она вообще имела большое сходство с сестрой, но была немного полнее. Вторая принцесса отличалась чрезвычайно любезными манерами. Третья принцесса была ещё совсем молоденькой, очень изысканной и стройной. Волосы её были немного длиннее подола платья.

Накатада прислал дамам еду в коробках из кипарисовика, вино, лепёшки, завёрнутые в два листа камелии, а Масаёри груши, мандарины, цитрусы татибана, завёрнутые в солому и листья тростника. Отовсюду принесли множество изысканных яств. Первой принцессе прислуживали дамы Соо и Тюнагон, а Фудзицубо — Соо и Хёэ. Между сёстрами Соо завязался разговор о принце Камуцукэ, который приходился им родственником.

— Как может он не догадываться, что взял в жёны дочь слуги? — спросила старшая сестра.

— Совершенно ни в чём не сомневается, — ответила средняя. — Как-то раз я задала этот вопрос пришедшему от Камуцукэ человеку, и он рассказал мне: «Кто-то сказал Камуцукэ, что Девятая дочь Масаёри служит во дворце наследника престола. Принц приказал его связать, сильно избить и не выпускать. С тех пор никто даже не заикается о том». Принц действительно очень любит свою жену. <…>

— Похоже, что он помешался, — заявила старшая. — О нём ходят злые сплетни. Как подумаю, что господин Масаёри услышит то, что говорят о принце, так не знаю, куда деваться со стыда.

— Я тоже этого боюсь, — поддакнула сестра. — Люди судачат и смеются над его поступками. Принц же говорит своим сыновьям: «Все они завидуют мне».

— О чём вы болтаете? — вмешалась в их разговор Фудзицубо и обратилась затем к Соо: — Твоя сестра будет ещё некоторое время здесь, и приходи к ней, когда ты не сопровождаешь принцессу.

— Я так и собиралась сделать, но коли моя госпожа прибита к вам с визитом, я и подумала, что могу заодно поговорить с сестрой, — оправдывалась та. — Несколько дней назад в доме генерала поднялся большой переполох. Письмо, которое вы изволили прислать, доставил слуга низкого ранга, я в то время находилась в доме, но докладывать о нём не стала, и генерал мне потом выговаривал: «Почему же ты не доложила, что пришёл посыльный? Ты удивительно легкомысленно относишься к своим обязанностям». Я не знала, как быть, — генерал, который обычно ко всему относится хладнокровно, тут пришёл в такое скверное расположение духа. Потом он прочитал письмо и заявил: «Нет ничего драгоценнее этого письма! Но если ты и впредь будешь вести себя в том же духе, вряд ли мне удастся получать от неё письма». Он спрятал письмо в шкафчик, чтобы его никто не взял. Вот как сурово он обошёлся со мной.

— Прописи, которые сейчас находятся у кого-то из прислуживающих принцу, Накатада написал с особым старанием, и я бъша очень рада, когда их получила, — сказала Фудзицубо. — Я только была непростительно небрежна и письме не послала.

Наступил вечер. Охранять покои Фудзицубо в ту ночь должен был второй военачальник Императорской охраны Сукэдзуми. С ним вместе пришли другие сыновья и дочери Масаёри. Среди них была и Вторая принцесса, а потому Тикадзуми прошёл в трапезную, где расположились женщины.

— Очень давно мы не музицировали вместе. Не поиграть ли нам что-нибудь? Ты ведь продолжаешь заниматься музыкой? — обратилась Фудзицубо к Первой принцессе.

— Я давно ничего не играла, — ответила та. — Как только я от скуки, бывало, сяду за кото, Накатада начнёт смеяться надо мной: «Играешь без всякого чувства! Какой позор!» Поэтому я за инструмент теперь не сажусь. Ах, хоть сегодня поиграю в тайне от него!

Фудзицубо села за катати-фу, Первая принцесса — за ямамори-фу, Вторая принцесса — за цитру, Третья — за лютню, средняя сестра Соо — за японскую цитру. Когда все расселись, Первая принцесса и Фудзицубо начали играть вместе. Звуки их кото были обворожительны.

— Удивительно! Ты играешь совсем как Накатада. Как это возможно? — удивилась Первая принцесса.

— Ах, перестань! — остановила её Фудзицубо. — Мне ни разу даже не приходилось слышать, как играет Накатада.

— Ты, наверное, слышала его издалека. Может быть, в ту ночь?[183] А мне он ни за что не даёт послушать, — пожаловалась принцесса.

— Какой нелепый пошёл у нас разговор! Но смотри, и во сне не проговорись мужу, как я играю! — предупредила принцессу Фудзицубо.

Потом все дамы заиграли вместе.

В это время Накатада как раз пришёл за женой; услышав музыку, он тихо приблизился к веранде и стал там, а музыкантши, не подозревая о его присутствии, играли разные произведения, одно за другим. Накатада с изумлением думал: «Так я играл во дворце Чистоты и Прохлады. Каким образом можно было перенять мои приёмы? Если бы играл придворный, я бы решил, что он тогда слышал меня. Как это странно!»

Дамы, играя прекрасные произведения, приходили во всё большее воодушевление и уже совершенно не думали о том, слушает их кто-нибудь или нет. Сукэдзуми, Тикадзуми и Юкидзуми, приподняв в соседнем помещении занавесь, могли заглянуть в комнату, где находились музыкантши. Накатада тихонько поднялся по лестнице, и устроившись между решёткой и занавесью, искал дырочку, чтобы заглянуть внутрь, но занавеси были новёхонькими, и он не находил ни одной щёлочки. У него не было ничего, чем бы разрезать ткань, и он стоял, не зная, что делать. Музицирование продолжалось до полуночи. Когда дамы окончили играть, они принялись за еду.

Накатада, который всё ещё стоял за занавесью, кашлянул и спросил:

— Здесь ли Соо?

И принцессы, и Фудзицубо — все переполошились: «Ах, какой страх! Кто это пришёл так поздно? Наша охрана всегда так беспечна!»

Они ничего не отвечали.

Сукэдзуми в испуге вышел на веранду. Увидев, что это Накатада, он велел устроить для него сиденье.

— Я пришёл сюда, в твоё караульное помещение, чтобы тоже охранять дом, — сказал Накатада и вошёл в южные покои.

Там в юго-западном углу стояла резная ширма высотой в три сяку, и были разложены подушки, обшитые китайской парчой, которые Судзуси приготовил к приезду Фудзицубо. Принцессам и Фудзицубо стало жалко Накатада, и они тоже перешли в южные покои. Накатада с Сукэдзуми сели в комнате, а на веранде расположились другие сыновья Масаёри. Накатада через Соо передал жене: «Я был в усадьбе на Третьем проспекте и сейчас иду домой. Меня беспокоит, как там, Дома. Сегодня ночью ты не собираешься домой?»

— Раз в кои веки я встретилась с Фудзицубо и хочу ещё немного побыть с нею, — ответила жена. — Как это ты оставил Инумия совсем одну?

«Мне не хватает только быть кормилицей», — подумал генерал.

Ночь уже подходила к концу.

— Странно, как эта ночь напоминает мне былое, — сказал Сукэдзуми. — Случалось, и ты приходил в наш дом…

Рассвело.

Ранним утром Накатада возвратился к себе. Он послал жене письмо:

«Вчера вечером я слышал, как вы играли на кото. Мне уже

Дома мне очень грустно. Меня призывают во дворец, и я должен идти туда. Сегодня вечером я приеду за тобой».

— Ах, я так и думала! — восхищённо заметила Фудзицубо. — Ещё раннее утро, а он уже прислал письмо.

— Ты не в том видишь причину, — отозвалась принцесса, — Накатада всегда прежде говорил, что только ты можешь по-настоящему исполнять музыку, а вчера ты играла очень редкие произведения, и он, конечно, решил, что твоя игра стала ещё замечательней. Возможно, он отметил, что и я хорошо играю, Накатада ведь всегда слушает, когда я сажусь за инструмент. А Вторая принцесса прекрасно играла на цитре, она подаёт большие надежды.

Ответа мужу принцесса не написала.

Не получив от неё письма, Накатада очень расстроился и, опечаленный, отправился во дворец.

Вечером от него пришло письмо: «Я собрался было уходить из дворца, но государь велел закончить чтение записок моего деда, которое я начал в прошлом году. В записках иногда встречаются трудные места. Смогу покинуть дворец только завтра вечером».

Прочитав письмо, принцесса велела передать на словах: «Что ж, хорошо», а ответа не написала. Мать её, госпожа Дзидзюдэн, находилась во дворце и послала зятю смену одежды.

Рано утром архивариус принёс письмо от наследника престола:

«Целый день на душе тоска. Хочу пойти, но <…>. Я был бы рад, если бы ты тосковала, как я.

Ты не сдержала обещаний».

— А что ты ему обещала? — полюбопытствовала Первая принцесса.

— Должно быть, ему кто-то сказал, что я потому не возвращаюсь к нему, что я его не люблю, — засмеялась Фудзицубо.

— Все говорят то, что взбредёт им на ум, — сказала принцесса.

— Что всё это время делал наследник? Кто из жён находится рядом с ним? Кому он посылает письма? — принялась расспрашивать архивариуса Фудзицубо.

— Каждый день он занимается изящной литературой, вечером до глубокой ночи — каллиграфией, — рассказывал Корэкосо. — С начала этого месяца Пятая принцесса призывалась в его покои три раза, а один раз наследник отправился к ней сам. Другие жёны у него не бывают. Он послал один раз письмо госпоже Рэйкэйдэн, дочери левого министра Тадамаса. Трижды в этом месяце наследник посылал письма Насицубо. Прошлой ночью он отправил меня к ней. У Насицубо в то время был её отец, генерал, он очень щедро меня угостил.

— Он посылает к Насицубо только тебя? — допытывалась Фудзицубо. — Чем тебя наградили?

— Мне дали полный женский наряд, — ответил он.

— Насицубо всё ещё имеет на него влияние? — спросила принцесса.

— Сейчас она ему нравится, — ответила Фудзицубо. — У неё доброе сердце, и он её очень любит. Её отец и брат такие красавцы, что зависть берёт, а Насицубо, как говорят, похожа на брата. Все другие жёны постоянно злословят, а от неё никто не слышал дурного слова. Дочь министра Тадамаса порядочна, но сурова, она всему предпочитает размышление и малоразговорчива. Дочь принца Сикибукё лицом похожа на Соо, но насколько я знаю, в ней ничего особенного нет. Дочь советника Масаакира невысокая ростом, она большая искусница. Пятую принцессу я видела сама. Очень красива, сияет как полная луна, без единого изъяна, всё бы на неё любоваться. Наследник очень её уважает, чувства её благородны, но уж очень она своенравна, требует, чтобы к ней относились с особым почтением, упряма, поэтому с наследником не ладит,

Фудзицубо ответила наследнику престола:

«Благодарю Вас за Ваше письмо. И я во что бы то ни стало хочу быть рядом с Вами. С каждым днём разлука для меня становится всё мучительней. Вы сетуете, что не видно белых волн…

Накатада опять прислал из дворца письмо жене: «Я снова и снова пишу тебе, но ответа не получаю. В чём дело? Я всё время с тревогой думаю, отчего у тебя такое отношение ко мне, и читая перед государем, то и дело допускаю ошибки. Государь смеётся, репутация моя потеряна.

Как себя чувствует Инумия? Обязательно ответь мне». Прочитав письмо, Фудзицубо сказала:

— Его почерк очень похож на почерк наследника престола. Один другому ни в чём не уступает. Пока Накатада находится у императора, принеси-ка Инумия сюда. Ведь когда он вернётся, этого нельзя будет сделать.

— Накатада строго-настрого запретил кормилицам выносить Инумия, — ответила принцесса. — Кто бы ни захотел увидеть Инумия, кормилица Тайфу под тем или иным предлогом непременно отказывает.

— Но всё-таки, пока Накатада не вернулся, принеси её. Если я упущу этот случай, я её так и не увижу, — настаивала Фудзицубо.

— Даже моя бабка хорошенько её не видела, — отвечала принцесса. — Накатада на меня никакого внимания не обращает, со мной даже не говорит, но над Инумия он страшно трясётся. Когда он уходит из дому, он несколько раз велит, чтобы её никому не показывали.

— Почему же он так важничает? — удивилась Фудзицубо. — Почему Накатада заставляет вас так себя вести? Делай что тебе хочется, ты не должна во всём следовать указаниям мужа.

Посыльный попросил передать принцессе: «Господин сказал мне, что если я приду без ответа, он меня не будет больше держать на службе. Пожалуйста, напишите ответ. Если меня прогонят со службы, я не знаю, что буду делать».

— Твоей вины нет никакой, — обратилась к нему принцесса. — Просто здесь ничего особенного не происходило, вот я и не писала. Но отвечу ему, чтобы избавить тебя от неприятностей.

Она взяла кисть и написала:

«Я прочитала твоё письмо, но поскольку здесь не произошло ничего такого, что могло бы обеспокоить тебя, я и не ответила. Твоё стихотворение о горе Касуга поразило меня своим унынием.

Что я могу сказать об Инумия».

Наступил вечер. Накатада покинул дворец и сразу же отправился за женой.

Фудзицубо велела положить подушки и усадить его на веранде. Накатада распорядился, чтобы передовые были готовы к выезду, и приказал подвести экипаж к дому. Жене он послал записку: «Я освободился и, полагая, что ты собираешься домой, пришёл за тобой».

«Мы очень долго не виделись с Фудзицубо, и нам теперь не наговориться. Мне хочется побыть с нею сегодня и завтра. Пожалуйста, возвращаться домой», — ответила принцесса.

«Поедем сейчас домой, потом ты опять вернёшься сюда», — продолжал просить генерал.

«Ты поднимаешь шум из-за пустяков», — ответила она.

Фудзицубо стала её уговаривать:

— После службы во дворце он хочет, по-видимому, отдохнуть. Побудь с ним, а я перейду в другую комнату.

— Ничего не случится, если я не выйду к нему, — отрезала принцесса.

Накатада не хотел насильно заставить жену вернуться домой и пребывал в нерешительности. Наконец он сказал:

— Если так, то я проведу ночь здесь.

Фудзицубо распорядилась поставить в южных передних покоях ширмы, расстелить постель и пригласить туда генерала.

— Как это всё неудобно! Здесь и без него тесно. Пусть отправляется к Инумия! — рассердилась принцесса.

— Что ты говоришь? Спать рядом с Инумия? — воскликнул Накатада и ушёл в помещение, где расположились господа, которые явились охранять Фудзицубо.

В тот вечер еду готовили помощник управляющего делами наследника престола с сыновьями Масаёри, и везде — в трапезной Фудзицубо, в помещении для прислужников её детей, в общей трапезной — было много народу. Перед Фудзицубо, Первой принцессой и её сёстрами, перед детьми наследника престола поставили квадратные подносы и принесли еду. Накатада подали то же, что и его жене. Но он есть не стал и, отослав яства господам, охранявшим дом, лёг спать. От Фудзицубо ему принесли покрывало. Сопровождающие Накатада расположились кто где. Им тоже принесли угощение.

— Подойди сюда, к этой занавеси, я хочу что-то тебе сказать, — упрашивал Накатада жену.

— Это невыносимо наконец, — рассердилась принцесса и ушла спать за полог.

Все разошлись по своим покоям.

В полночь из усадьбы на Третьем проспекте от Канэмаса принесли Накатада записку: «Загляни к нам. Срочное дело».

— Что случилось? — испугался генерал.

— Госпожа Насицубо чувствует себя плохо, — доложил ему посыльный.

— Передай вот что: я только что возвратился из императорского дворца, чувствую себя так плохо, что не разберу, где восток, где запад, немного отдохну и сразу же приду.

— Я всё передам. Но туда не входите из-за скверны, — сказал посыльный.

— Так кто же? — воскликнул Накатада.

— Мальчик! — ответил тот.

— От наследника престола был гонец? — спросил генерал.

— Я не знаю. Меня спешно отправили сюда, и я никого не видел, — ответил посыльный и возвратился на Третий проспект.

Стало светать. Накатада через даму по имени Тюнаго передал жене о том, что произошло на Третьем проспекте и добавил: «Сейчас пойду туда, садиться не буду и сразу же возвращусь».

— В чём дело? — спросила Фудзицубо.

— Говорят, что у Насицубо родился мальчик, — ответила ей принцесса.

— Какая досада! — воскликнула та.

Генерал побыл на Третьем проспекте, ни к чему там не прикасался, затем вернулся в усадьбу Масаёри. Он опять уговаривал принцессу возвратиться домой. Вечером Накатада отправился на Третий проспект навестить Насицубо.

В покоях Фудзицубо появился архивариус Корэкосо, который пришёл сам по себе, без поручений от наследника. Фудзицубо позвала его в комнату и стала расспрашивать:

— Сколько гонцов послал наследник к Насицубо?

— Наследнику престола никто о положении госпожи Насицубо не докладывал <…>. А когда пришло известие о том, что она очень мучается, он очень испугался и посылал меня туда ночью и сегодня утром, — рассказывал Корэкосо звонким голосом. — Родился мальчик. Говорят разное, но у госпожи Насицубо точно родился мальчик. Наследник престола как будто хотел не мальчика.

Фудзицубо делала вид, что она его даже не слушает, ей это всё было явно неприятно, и она не произносила ни слова.

В доме Канэмаса на третью ночь после рождения младенца устраивался пир. На пятую ночь угощение для пира готовил Накатада, а на седьмую, как всегда в таких случаях, пришёл гонец с поздравлениями от наследника престола. Помещение для роженицы было вычищено и красиво убрано. Во дворе под шатрами всю ночь пировали Канэмаса со своими подчинёнными, там же находились и прислуживающие Насицубо. Ночь напролёт звучала музыка. Пришли поздравления от Масаёри, императрицы и жены Масаёри. К Канэмаса прибыли сыновья Масаёри, муж его четвёртой дочери Санэёри, Сукэдзуми, Тикадзуми, а также младший военачальник Левой личной императорской охраны[188] и второй военачальник Личной императорской охраны, служивший в то же время главным архивариусом.[189] Пришли важные сановники, старший советник министра Тадатоси и его младший брат, советник сайсё. Собралось много гостей. Подготовкой пира на девятый день занимался Накатада. Были приготовлены обычные в таких случаях серебряные подносы, сумимоно,[190] связки монет для ставок в играх.

Канэмаса радовался внуку беспредельно. Он взял его на руки сразу же, не дождавшись, пока перережут пуповину.

— Разве у кого-нибудь есть такой замечательный внук? Только наследник престола в младенчестве был таким же. Как было бы чудесно, если бы Насицубо через год или два, возвратившись к наследнику престола, родила второго такого ребёнка! — ликовал он.

— Недаром говорят: счастливчики рождаются позже всех, — сказала его жена. — И это твой внук! Ты, конечно, уже думаешь о другом. Разве императрица-мать не бабка Насицубо? Разве твоя младшая сестра не супруга императора? Он твой внук, и теперь эта линия не прервётся.[191]

— Но есть одна неприятная вещь, о которой лучше бы не говорить. В оные времена этот младенец без сомнения был бы наследником престола, — сказал Канэмаса и добавил: — Это единственный ребёнок, на которого мне приятно смотреть вблизи. Правда, Накатада маленьким я не видел.

Он не спускал с внука глаз, и госпожа не укоряла его.

— У меня родился этот очаровательный внук, когда я состарился. Я хожу в покои Третьей принцессы только для того, чтобы любоваться им. Боюсь как бы это не вошло в привычку, — сказал он жене.

— Оставь подобные мысли, — ответила она. — Пожалуйста, оставайся там, сколько хочешь. Ведь привязываешься и не к таким милым созданиям. И впредь ходи туда…

— Ну, если так… Раньше ты ничего подобного не говорила, — улыбнулся генерал.

Однако он очень редко оставался ночевать у Третьей принцессы. Иногда он навещал дочь главы Палаты обрядов. Канэмаса горячо любил внука и не переставал выражать благодарность Третьей принцессе.

После церемонии смены одежд госпожа Дзидзюдэн в пятый день четвёртого месяца отправилась в императорский дворец.

— Не хочется мне уезжать во дворец, — говорила она Первой принцессе, — но близится день отречения императора, и мне в такое время лучше быть подле него. К тому же государь постоянно укоряет меня, так что надо ехать. Очень меня печалит, что не смогу больше видеть Инумия. Я хотела было оставить вторую дочь в доме нашего отца, но передумала и прошу тебя заботиться о ней. Держи её около себя и не спускай с неё глаз. Мне кажется, что Накатада хочет увидеть её, но ты ни в коем случае не показывай ему принцессу. Как ни рассуди, но мужчинам девиц лучше не показывать. Почаще проси Тадаясу, чтобы он ночью дежурил возле неё. Более других назойливым мне кажется Сукэдзуми. Десятого принца я возьму с собой.

— Всё поняла, — ответила дочь. — Я буду всячески о ней заботиться. Хотелось бы мне, чтобы и ночью она была со мной, но Накатада будет недоволен, так что вряд ли это получится. Принцу Тадаясу скажите, что Тикадзуми днём и ночью остаётся в покоях Фудзицубо и всё время то укоряет её, то жалуется ей. Он очень раздражён тем, что не может увидеть Вторую принцессу, но Фудзицубо совершенно не внемлет его просьбам.

Госпожа Дзидзюдэн поговорила обо всём с Тадаясу и с наступлением вечера отправилась во дворец. Из усадьбы высочайшая наложница с прислуживающими дамами ехала в двадцати экипажах, перед ними шествовало множество передовых. Все братья Дзидзюдэн были в её свите. Император, узнав о приезде, воскликнул: «Вот и корейцы пожаловали!»[192] — и сразу же призвал её к себе.

Фудзицубо должна была рожать в пятом месяце. От наследника престола каждый день приходили к ней гонцы с письмами.

Пятнадцатого дня жена Масаёри вошла к Фудзицубо со словами:

— Раньше всегда рожали в том помещении. Там родилось много детей, и роды всегда были лёгкими. И мои дети все родились там. Но сейчас в тех покоях живёт Вторая принцесса, и ни в коем случае нельзя под предлогом родов открывать помещения. Здесь всё уже для тебя готово, от места ведь ничего не зависит.

О благополучном разрешении молились уже давно. На всех горах во всех храмах заказывали монахам читать молитвы. «Я был уверен, что сын моей дочери будет наследником престола, но сейчас меня стали охватывать сомнения. Да пусть бы только всё прошло хорошо, пусть у неё будут лёгкие роды», — думал Масаёри. Он потерял покой и то дело заказывал молитвы. Беспрестанно тревожился Масаёри и о том, не объявят ли сына Насицубо будущим наследником престола.

— Может ли быть, чтобы наследник престола не понимал, что к чему? Пусть даже ребёнок родился бы у дочери императрицы-матери, нам беспокоиться не о чем, — успокаивала его Фудзицубо.

Родители её, размышляя о создавшемся положении, были охвачены беспокойством, она же оставалась равнодушной.

Прошёл шестой день четвёртого месяца, на который пришёлся сорок девятый день со дня смерти первого министра. Все обряды были выполнены.

Наступила середина месяца. Император хотел сам, находясь ещё на престоле, назначить Накатада старшим советником. После смерти первого министра в государственном управлении особых трудностей не возникало. Тадамаса, имеющий право на его место, был ещё очень молод. Тем не менее император не хотел отказаться от мысли сделать Накатада старшим советником, и перемещения были неизбежны. Поскольку при этом освобождалось место второго советника, Масаёри стремился во что бы то ни стало устроить на него Санэтада.

Тем временем прошёл праздник Камо, и двадцать второго дня должно было состояться назначение Тадамаса на пост первого министра. Придворные готовились к этой церемонии, и особенно усердно Канэмаса и Накатада, последний лично занимался всеми делами.

В назначенный день сановники прибыли в императорский дворец. Левый министр был назначен первым министром, а правый министр — левым, левый генерал стал правым министром, а Накатада — стал старшим советником. Что касается второго советника, император хотел назначить на это место Сукэдзуми, а Масаёри настаивал на Санэтада.

— Кого же мы назначим вторым советником? Решайте! — сказал император.

— С точки зрения очерёдности это место должен занять Мородзуми, — начал Масаёри. — И никому, кроме Мородзуми, нельзя его дать. Дело тут, однако, вот в чём. Покойный первый министр на смертном одре вызвал меня к себе. Когда я пришёл, он не говорил ни о чём, кроме как о своём сыне Санэтада. Я обещал ему, что скорее забуду о своих сыновьях, но Санэтада буду поддерживать, — и он умер спокойно. Сейчас, когда освободилось место второго советника, я прошу, чтобы на него назначили Санэтада.

— Это место должен получить Мородзуми <…> — сказал император. — У Сукэдзуми слишком небольшой чин, чтобы ему сейчас стать вторым советником. Тем не менее такие примеры бывали, и я склонен назначить Сукэдзуми. Санэтада подходил бы по всем статьям, но он отвернулся от мира и стал чуть ли не монахом — как же можно назначать его на какую-либо должность?

— Если это место достанется моему сыну, у которого есть отец, а не Санэтада, который отца лишился, то что почувствует душа покойного министра? Как он будет огорчён, как опечален! Что же до отшельничества Санэтада — ведь бывали примеры, когда ранг присваивали человеку даже после смерти. А когда речь идёт о живом — отчего бы нам не продвинуть его? — настаивал Масаёри.

— Что ж, я полагаюсь на ваше решение, — согласился император. — Выбирайте, кого назначить вторым советником.

Так благодаря Масаёри советником стал Санэтада. Сыновья Масаёри, которые могли бы рассчитывать на это место, были удивлены таким поворотом. На место советника сайсё по желанию императора был назначен второй военачальник Личной императорской охраны Санэёри. Затем распределили и другие должности.

Сразу же после церемонии Тадамаса, Канэмаса и Накатада отправились с визитом к высочайшей наложнице Дзидзюдэн.

— Часто я прихожу к вам, дабы выразить благодарность за продвижение по службе, — произнёс Накатада. — Если бы не Первая принцесса, никогда не стал бы я старшим советником министра. Перед тем как приступить к выполнению обязанностей, мне хотелось поблагодарить вас и сообщить о своей радости по поводу получения места.

— Меня вам благодарить совершенно не за что, — ответила наложница.

Вслед за сыном с выражением благодарности приблизился Канэмаса, и Накатада откланялся. Императрица, наблюдавшая эту сцену, мучилась завистью.

В тот день все придворные отправились на пир к первому министру. Следующий же день был неблагоприятным, и пир, который должен был давать Масаёри, пришлось отложить на сутки.

В западных покоях, где проживала Фудзицубо, вместе с нею находились Масаёри и его жена, и неожиданно доложили о приходе Канэмаса, который явился с визитом к жене Масаёри по поводу своего назначения. Госпожа удивилась и велела провести его в передние покои.

— Мне хотелось немедленно нанести вам визит, но вчера должен был присутствовать на пире первого министра и по этой причине не мог приехать. Прошу меня простить, — сказал Канэмаса.

— Ваше продвижение доставило мне самую искреннюю радость, — ответила госпожа и принялась рассказывать о своём. — Фудзицубо, которая прислуживает наследнику престола, сейчас чувствует себя плохо, но в её положении это в порядке вещей. Когда женщина ждёт первого ребёнка, она не выглядит блистательно, а в дальнейшем и вовсе становится непривлекательной. Забочусь о ней я, поэтому сейчас она переехала к нам.

— Помилуйте, — возразил Канэмаса, — в нашем мире все завидуют вашей дочери. Что может быть почётнее положения матери принца? Все в один голос твердят, что старший сын Фудзицубо будет нашим правителем!

— Ах, что вы говорите! — воскликнула госпожа. — Я представить этого не могу…[193] У моей старшей дочери много детей, но они приносят лишь хлопоты.

— Позвольте мне просить вас кое о чём, — сказал Канэмаса. — Мой сын и моя внучка живут здесь, это люди для вас не чужие. Прошу вас позаботиться в будущем об Инумия, вашей внучке, и о ребёнке моей дочери Насицубо, который вам чужой. Если бы у госпожи Фудзицубо не было сына, будущего наследника престола, этот ребёнок, может быть, и удостоился… Я уже достиг высокой должности, какую обычно дожидаются очень долго, и думаю, что теперь мне мало осталось жить на свете.

— Что вы, так думать?! — запротестовала госпожа. — Даже пожилые люди, годящиеся вам в отцы, так себя не настраивают.

— Мне хотелось бы умереть, ни о чём не беспокоясь!.. — вздохнул Канэмаса.

Вскоре он распростился с госпожой.

«Вряд ли он что-то замышляет против нас», — думала госпожа.

Днём Канэмаса нанёс визит Первой принцессе, а затем послал письмо Фудзицубо:

«Мне хотелось сообщить Вам о своей радости по поводу получения чина, которая подобна радости монаха Овари».[194]

Он послал это письмо через Сукэдзуми и получил ответ:

«Очень тронута Вашим письмом. Прочитав его, я подумала, что понимаю наше время».

Затем Канэмаса отправился домой.

Вскоре в покоях жены Масаёри появился Накатада, одетый особенно тщательно, затмивший роскошным костюмом и своего отца, и своего дядю. Через Тикадзуми он передал госпоже: «Очень хотелось бы подольше остаться с вами, но нужно являться и туда и сюда с выражением благодарности за своё назначение. В самое ближайшее время я снова приду к вам» — и сразу же ушёл.

Пока Накатада был в покоях, жена Масаёри и Фудзицубо, приблизившись к занавеси, разглядывали его.

— Он лучше всех, кого я знаю, — прошептала Фудзицубо. — Какая счастливая Первая принцесса! Она одна владеет сердцем того, на которого приятно смотреть и которого приятно слушать. И он ухаживает за ней усерднее, чем её слуги!

После этого прибыл с визитом Санэёри, назначенный советником сайсё, очень красиво одетый. Он выразил своё почтение и удалился.

Фудзицубо должна была не сегодня завтра рожать. Около шестидесяти человек, живших в усадьбе Масаёри, находилось всегда около неё. Наследник престола тоже прислал много народу. Не покидали покоев Фудзицубо и её братья.

Как-то Фудзицубо разговаривала с Сукэдзуми.

— Я рад, что Санэтада стал вторым советником, — сказал он. — Иногда я навещал Санэтада в Оно и думал: «Какое горе, что он отвернулся от мира и погрузился в такую скорбь!» Сейчас я радуюсь больше, чем если бы сам получил это место. Все очень довольны. И Накатада очень рад за него.

— Отец Санэтада жаловался на смертном одре, что к сыну относятся несправедливо, поэтому наш батюшка взял на себя заботу о нём и, отстранив тебя, добился для него этого назначения. Но я об этом ничего не знала, — ответила сестра.

— Нет, это не так. Наш отец помнил о том, о чём ты его просила. В противном случае Санэтада не стал бы советником. Первым должен был быть Мородзуми, потом я. И государь хотел, чтобы я получил эту должность.

— Значит, наш отец заботился больше о Санэтада, чем о тебе, — засмеялась Фудзицубо.

Вечером в усадьбу явился Санэтада. Он попросил доложить о себе, прошёл к Масаёри и благодарил его. «Когда-то он блистал молодостью и красотой, но затворническая жизнь наложила на него свой отпечаток. Тем не менее, в его внешности и поведении есть ещё былое очарование», — думал Масаёри, глядя на него.

Масаёри был очень рад визиту; он переоделся и уселся с гостем в передних покоях.

— Очень рад вас видеть, — заговорил он. — Мне всегда было грустно, что мы так долго не могли встречаться, и хорошо, что вы наконец пожаловали сюда. Когда я в последний раз был в доме вашего отца, я был очень огорчён, что не могу вас видеть.

— Мир перестал интересовать меня, и я хотел заняться подвижничеством, искал уединённого места, долго жил в затворничестве. Я возвратился сюда из-за отца. Назначение на пост советника явилось для меня полной неожиданностью, оно меня необычайно обрадовало, и я глубоко благодарен вам за это. Я ни к чему не пригодный человек и получил это место не по заслугам, но чувствую глубокую признательность за ваше доброе ко мне отношение, — говорил Санэтада, проливая слёзы.

— С давних пор я привык видеть вас в своём доме и считать своим сыном. Однако вы удалились от мира <…>. Здесь сейчас находится моя дочь, которая служит у наследника престола. Она должна рожать, поэтому я всё время дома. Когда-то у меня была мечта поселить в одном месте всех, связанных со мной узами родства, чтобы они могли встречаться и беседовать друг с другом. В числе моих зятьёв и нынешний первый министр, и людям с таким положением в этой тесноте жить невозможно. Вот все и переехали в собственные дома. Таким образом я смог выделить Фудзицубо помещение.

— А я все эти годы ничем не занимался, был вне себя от горя. Мой отец хотел меня видеть, и я услышал его последние слова. Не знаю, каким образом и хорошо это или нет, но мысли мои вновь обратились к нашему миру, — говорил молодой человек.

— Вы только ни о чём не волнуйтесь, — успокоил его Масаёри. — У меня много сыновей, и мне за них краснеть не приходится, но среди них нет ни одного, который добился бы особой известности. Если взять музыкальные таланты, их способностей еле-еле хватает, чтобы играть на пастушьих дудках. Тот же, кто превзошёл бы их, умер в молодости. Поэтому, извините за нескромность, но коль вы остались без отца, считайте меня своим отцом, хотя от меня большой пользы и нет. А вы будете мне вместо сына, которого я давно потерял.

Санэтада, не произнося ни слова, лил слёзы.

«Он необычайно чист душой, — думал Масаёри. — Так горько плачет. Решение удалиться от мира далось ему, по-видимому, нелегко. Как было бы ужасно, если бы он в таком положении окончил свои дни! <…>

Они разговаривали долго, и наконец Масаёри позвал даму, Прислуживающую Фудзицубо:

— Хёэ! Здесь тот, о ком ты говорила: «Если он придёт, мне хотелось бы встретиться с ним». Иди же сюда и поговори с советником!

Сам он ушёл в главные покои.

Хёэ из-за занавеси произнесла:

— Недаром сказано: «Ах, если бы прошлое нынешним стало!»[195]

По голосу можно было судить, что она находится очень близко.

— О, какой редкостный голос! — воскликнул Санэтада, и придвинувшись к занавеси между столбами, произнёс: — Как давно мы не встречались!

— Сколько бы времени ни прошло, разве я могу забыть прошлое? Я всегда вспоминаю вас, но вы, переехав в другое место, стали жить затворником и больше не присылали нам писем. Но я-то вас не забыла, помню до сего дня. А с тех пор, как моя госпожа переехала в родительский дом, она часто смотрит в сторону тех покоев, где вы когда-то проживали, и вспоминает прошлое с грустью. Она тоже ничего не забыла и часто говорит: «Он любил меня настоящей любовью, чего я и не ожидала».

— Она, наверное, думает: «Санэтада всё ещё жив, значит, у него не было глубоких чувств ко мне». Такая мысль часто приходит мне в голову и мучит меня ужасно. Мне очень не хотелось бы умереть, не поведав о том, чем я жил это время. Не имея возможности высказать своё сердце, и я, бывало, так страдал, что несколько раз был близок к смерти. Но сейчас обстоятельства изменились и страдания мои ушли в прошлое. Передай, пожалуйста, твоей госпоже — не придёт ли она сюда? — попросил Санэтада.

Хёэ передала его слова Фудзицубо: так-то, мол, и так-то. Госпожа приблизилась к самой занавеси, расположилась у столба и через Хёэ передала: «И мне с давних пор хотелось во что бы то ни стало поговорить с вами. Ваш приезд сюда меня очень обрадовал. Говорите же всё, что вы хотите сказать. Отсюда я хорошо могу слышать ваш голос».

— Я стал плохо слышать, — сказал Санэтада. — Даже когда идёт обычный разговор, я ничего не разбираю, а уж когда собеседник далеко…

— Вы стали немощны? <…> — Голос её раздался так близко, что Санэтада подумал: «Как чудесно! Как необычно!» И спросил:

— А чья вина, что я стал немощен?

— Продвиньтесь поближе, — сказала Хёэ госпоже.

— Иначе говорить затруднительно, — отозвалась Фудзицубо. — Подними эту занавесь.

Велев поставить переносную занавеску, Фудзицубо продвинулась немного вперёд.

— От радости я потерял разум, — произнёс Санэтада. — Раньше я находился в страшном смятении; пытаясь успокоить сердце, часто терзал Хёэ, и всё просил, чтобы вы написали мне хотя бы одну строчку, но так ничего и не получил. Но если бы я тогда умер, я лишил бы себя сегодняшней возможности встретиться с вами.

— И мне в то время хотелось встретиться с вами, но удобного случая не представлялось, — призналась Фудзицубо. — Я очень сожалела, когда вы удалились в горы. Есть кое-что, о чём мне хотелось бы поговорить с вами. Если всё в этом мире будет так <…>.

— В этом мире я не хочу жить даже короткий миг, — ответил он. — Но что было делать? Я искал какое-нибудь красивое место далеко от столицы, где я мог бы найти утешение от своих дум, долго жил в Оно. И хотя сказано: «вдали от скорби мира»,[196] я по-прежнему печалился — ведь красота места нас утешить не может.

— Раньше, когда я ничего не понимала в жизни, я, не отвечая на письма, думала, что от меня всё это бесконечно далеко. А сейчас мне больно, потому что меня считают бездушной, — продолжала Фудзицубо. — Когда я сравниваю вас, который до сих пор не забывает меня, с другими, которые меня давно забыли, я ощущаю и радость, и сожаление. Знаете ли вы обо всём об этом?

— Разве мог я знать, о чём вы думаете, находясь в горной глуши, куда не доходили никакие вести? — ответил он. — Я лишился отца, и в целом мире не осталось никого, кто бы заботился обо мне. Я хотел принять монашество и скрыться в глубине гор, и думал, что никто, услышав об этом, не будет возражать. Но неожиданно меня продвинули по службе. «Неужели кто-то заботится обо мне?» — удивился я и решил, что в любом случае надо нанести визит с выражением благодарности.

— К этому продвижению я совсем не причастна, — ответила Фудзицубо. — Но если всё пойдёт мирно и спокойно, мне бы хотелось, чтобы в будущем вы играли значительную роль при дворе. Поэтому если вы оставите ваши мысли уйти в монахи и станете служить государю, как другие, я всегда буду готова разговаривать с вами и слушать вас. При этом я буду считать, что это и есть проявление ваших чувств ко мне. Но если вы станете упорствовать и не пойдёте на службу, я вынуждена буду думать, что ваша преданность — одни пустые слова.

— После таких речей я время от времени буду наведываться в столицу. Но вряд ли я женюсь, как другие. С тех пор, как я начал писать вам, я свою жену не посещал ни разу. Пока я не поселился у вашего отца, я иногда посещал женщин — об этом знает Хёэ. Но после вашего въезда в императорский дворец я совершенно уединился в горах и с тех пор не приближался даже к женщине низшего происхождения. Ваши братья изредка меня посещали и, должно быть, рассказывали вам об этом. Сейчас даже мысль взять жену не приходит мне в голову. Я хочу жить до самой смерти так, как живу сейчас, — говорил он, роняя слёзы.

Фудзицубо не знала, что ответить ему, и чувствовала в сердце глубокую печаль. Наконец она произнесла:

— Может быть, такой женщины, которая бы вам понравилась, на свете и нет. Но почему бы вам не посещать свою бывшую жену? Все те, кто был когда-то влюблён в меня, давно утешились, и только вы живёте бобылём. Мне думать об этом очень больно.

— Я и не знаю, где сейчас моя жена, — произнёс Санэтада. — Мой покойный отец оставил мне и жене наследство, но оно вряд ли пригодится. Мне самому жить осталось мало, а жива ли она или уже умерла…

— Ваш брат Санэмаса говорил, что знает, где она находится.

— Если бы у меня появилось желание видеть жену, найти её было бы нетрудно. Но я не хочу забыть всё прошлое и встретиться с ней.

— По-видимому, это потому, что ваше сердце обратилось к Будде. Но отчего вы так противитесь моему совету? — не отступала Фудзицубо.

— Я ушёл в затворничество, поскольку мне всё опротивело, — ответил он.

— Буду говорить прямо. Если вы преданы мне, то поступайте так, как я сказала, пусть даже против воли, и я всегда буду дружески помогать вам, а нет — не стану и вспоминать о вас и вряд ли мы ещё когда-нибудь встретимся, — заявила она.

— Я не могу поступать так, как все. Но следуя вашим словам, я время от времени буду навещать свою жену, — пообещал Санэтада.

— Больше я ничего вам не скажу. Не знаю, что произойдёт со мной в дальнейшем, но если всё будет без перемен, приходите иногда к Хёэ, и мы сможем спокойно разговаривать. Да кто знает, что нас ждёт? — С этими словами Фудзицубо удалилась.

Поговорив некоторое время с Хёэ, Санэтада на заре возвратился к себе.