Повесть о дупле Уцухо-Моногатари. Часть 2

Глава XVII ВОСШЕСТВИЕ НА ПРЕСТОЛ (Продолжение)

Масаёри свой пир по поводу повышения в чине устраивал в покоях, где в то время проживала Фудзицубо.[197] Главное помещение было великолепно украшено. Как всегда, церемония проходила торжественно. Все собравшиеся сановники постоянно бывали в доме, и они не вызывали особенного интереса у Фудзицубо. Редким гостем был один Канэмаса.

На следующий день пир устраивал правый министр в своей усадьбе на Третьем проспекте. Дом был убран необычайно роскошно. Места для сановников устроили в главном помещении, для принцев — в восточном флигеле, для первого и левого министров — во втором восточном флигеле с прилегающим коридором. Важные сановники посещали эту усадьбу редко и отправились туда, одевшись особенно тщательно. Прибыл левый министр.

— Такой большой пир в этой усадьбе устраивается впервые, я пригласил принцев. Пожалуйста, приведите их с собой, — попросил его до этого Канэмаса.

— Государь, наш отец, всё время твердит, чтобы мы не присутствовали на больших пирах, потому мы не были даже на пире у левого министра. Но поскольку мы получили особое приглашение… — сказал принц Тадаясу, появляясь в усадьбе вместе со своим братом Соти в сопровождении Наката да. Канэмаса был чрезвычайно рад этим гостям. ‹…›

— В первый раз я был здесь, когда вы устраивали пир по поводу победы на состязаниях в борьбе, — сказал хозяину Масаёри. — Подобного великолепия я нигде больше не видел. Я знаю, что вы всегда готовитесь к приёмам с большой тщательностью. Но у меня не было особого повода, и я у вас не показывался.

— И я долго не посещал вас, но не думайте ничего плохого, — ответил тот. — Ведь с тех пор, как мой сын поселился у вас в доме, наши отношения стали более близкими.

— Когда я приходил сюда в прошлый раз, Накатада был ещё молод, и я наслаждался его обществом, — вспоминал Масаёри. — А сейчас он и не приближается к нам.

— Накатада всё время жалуется, что вы не сдержали тогдашнего обещания, — заметил Канэмаса.

— Это правда, я не выполнил своих слов, — ответил Масаёри. — Но Первую принцессу, которую он получил в жёны, я воспитывал, как свою собственную дочь. И вряд ли кто-нибудь, посмотрев на неё, скажет, что она генералу не пара.

— Всё так, однако сын мой не этого жаждал, — возразил Канэмаса. — А почему вас вдруг посетил Санэтада? Мне казалось, он очень сердит на вас и не поддерживает с вами никаких отношений. Или благодарность за ваше содействие, заставила его забыть всё былое? Что ж, ваша добрая забота о нём не была бесполезной.

— Я помог ему потому, что его покойный отец просил меня, — объяснил Масаёри.

— Вы слишком скромны. Принимая во внимание ваши родственные связи, все понимают и уважают ваше заступничество за него, — сказал Канэмаса.

Со стороны могло бы показаться, что между Масаёри и Канэмаса самые прекрасные отношения.

Гостям прислуживало множество дам, юных служаночек и низших служанок, все в красивых одеждах. Награды были приготовлены великолепные и гости получили подарки, приведшие их в восторг. Всю ночь напролёт в усадьбе звучала музыка, на площадке перед прудом танцовщики в костюмах журавлей исполняли разные танцы. Гости разошлись только рано утром.

Санэтада опять появился в усадьбе Масаёри. Ему хотелось возвратиться в Оно, но его смущало то, что сказала ему Фудзицубо. Сейчас, когда она пообещала ему своё участие, к чему было оставаться в этом глухом местечке? К тому же все решат, что он больше не верен Фудзицубо. Она же, если бы Санэтада из упрямства вернулся жить в Оно, конечно, подумала, что с самого начала его истинным желанием было принять монашество. Об этих сомнениях Санэтада поведал своему брату Санэмаса.

— Вот как обстоит дело. По сути говоря, в моём пребывании в Оно отныне нет никакого смысла. Если я останусь в глуши, то никто не будет помогать мне ни в служебных, ни в моих частных делах ‹…›, — говорил он.

— Будь наш отец жив, ты бы и с его помощью не смог обойти Мородзуми. — сказал Санэмаса. — Разве это не знак особой милости Фудзицубо? Ты собираешься иногда проводить время в Оно… Но перевези сюда свою жену, которая живёт в горном селенье, и прикажи навести здесь порядок.

— Если я буду жить один, я, пожалуй, смогу приходить из Оно в столицу. Я и Фудзицубо об этом сказал. Но я не хочу жить ни с кем — ни с моей прежней женой, ни с другой женщиной, — заявил Санэтада.

— Пусть так, но разве ты совершенно не думаешь о своей дочери, Содэмия? — спросил его брат. — Если у тебя когда-нибудь родится ещё ребёнок, нужно будет долго ждать, пока он вырастет. Так почему бы тебе не увидеть свою уже взрослую дочь?

— Совсем не хочу. Сейчас мне всё равно, что будет даже со мной самим.

— В таком случае мне придётся позаботиться о ней. Отец оставил тебе дом и много утвари. Жалко, если всё это пойдёт прахом.

— А может быть, мне перебраться в дом, который мне оставлен? Позаботься, пожалуйста, чтобы там всё привели в порядок, и я смогу иногда приходить туда, — попросил Санэтада.

— Там всё устроено, — ответил брат. — У твоей жены много утвари. Если ты сейчас же пойдёшь туда, вряд ли чего-то недосчитаешься.

После этого разговора Санэмаса отправился в селенье у горы Сига, где жила бывшая жена его брата, и встретился с ней.

— Я давно уже беспокоился о вас, но не знал, где вы находитесь. Недавно мне сказали, что вы живёте здесь. Ах, как, должно быть, ужасно жить в таком месте!.. — начал он. — Да, когда отношения между супругами разладились, ничего другого не остаётся, как скорбеть. От прежнего Санэтада ничего не осталось.

— О, я несчастная! — вздохнула госпожа. — Я больше не сержусь на мужа и не желаю ему зла, я хочу только жить так, как живу сейчас. Я уже давно не видела мужа даже во сне. Ваш визит для меня совершенная неожиданность!

— Мне нужно поговорить с вами о завещании моего отца. Из-за траура я не выходил из дому, поэтому не мог сразу посетить вас. Отец мой завещал вот что. Ваша дочь отныне будет считаться его дочерью, и я должен взять на себя всю заботу о ней. Брат мой — человек недостойный, забывший жену и детей, и он вряд ли подумает о будущем дочери. — С этими словами он передал госпоже завещание. — Дом, который переходит в ваше владение, не очень просторен, но вполне подходящ для того, чтобы в нём жила молодая особа. Мой отец уже давно решил отдать его Содэмия и строил дом, вкладывая в дело душу. Строительство полностью завершено, помещения все обставлены. Переезжайте туда поскорее. Южное строение находится недалеко от дома, который получил Санэтада. Живите отныне в дружеских с ним отношениях, — продолжал Санэмаса, показывая госпоже план постройки. Посмотрев на него, она залилась горькими слезами.

— Я живу в такой глуши, куда не доходят известия о том, что происходит в мире, поэтому и узнала о смерти вашего отца очень поздно. Раньше в печали, обнимая свою беззащитную дочь, у которой хотя и есть отец, но всё равно что нет, я всегда думала: «Дед её хоть и далеко от нас, но жив и здоров…» — а сейчас вы пришли к нам с его завещанием, — промолвила она.

Госпожа была в трауре, Содэмия же — в повседневном платье.

— Если бы я раньше узнала, я бы и для неё приготовила полный траур. Но я очень спешила и не могла сделать всё, как следует, — сказала госпожа.

Она достала тёмно-серое верхнее платье, шёлковую накидку тёмно-коричневого цвета и дала их надеть дочери. Санэмаса, плача, произнёс:

Госпожа на это ответила:

— Содэмия, наверное, очень выросла. Я слышал, что она не уступает известным красавицам. — С этими словами Санэмаса поднял занавесь и заглянул внутрь.

Мать и дочь сидели рядом, за переносной занавеской тёмно-серого цвета. Содэмия была в светло-сером платье,[200] в шёлковой накидке и в нижнем платье из лощёного шёлка. Ей было около семнадцати лет, волосы у неё были замечательные и лицом она была очень красива. Мать, сидевшая с серьёзным видом, выглядела чрезвычайно благородно; волосы её были прекрасны; ей было лет тридцать пять.

— Считайте меня своим отцом. Отныне я во всём буду помогать вам, — сказал Санэмаса племяннице и погладил её по голове. Волосы у неё были очень густые и длиной около семи сяку.

— У неё волосы должны были быть ещё длиннее, но когда с нами случилось это несчастье, она днём и ночью убивалась, и одно время лежала в тоске, не поднимая головы, и горько плакала. Поэтому-то она и не стала такой красавицей, какой могла бы стать. Мои дети любили отца сильнее, чем обычно любят родителей, и скорбели о нём. Сын мой умер от тоски, Содэмия до сих пор не может забыть отца и печалится о нём. Я ужасно беспокоюсь, как бы и с ней не случилось того же, — сказала госпожа.

— Как всё странно! — промолвил Санэмаса. — Это, наверное, предопределено судьбой. В нашей жизни мы видим препятствия, и детям выпало на долю любить отца, не такого как у всех. Вам надо поскорее переехать в дом, который завещал вам мой отец. Сегодня же выберем благоприятный день, и я приеду за вами.

— Нет, — вздохнула госпожа. — Сейчас уже я совсем не хочу возвращаться туда, где меня будут одолевать тяжёлые воспоминания. Пусть Содэмия переезжает к отцу. А я до конца жизни буду носить здесь чёрную одежду. Я никуда отсюда не поеду.

— Это неправильно. Надо переехать поскорее. Если вы оставите Содэмия, как она будет жить? Как она сможет существовать без поддержки? Разве всё обстоит так безнадёжно и вам ничего другого не остаётся, как отринуть этот мир? А если Санэтада скоро в глубине души поймёт, какой он причинил вам вред, и придёт с примирением?

Госпожа подала угощение. Перед Санэмаса поставили четыре подноса с тем, что было в доме: фрукты, сушёные морские водоросли, а также мандарины и цитрусы татибана в корзинке и плоды мелии.[201] Подали и вино. Слугам и сопровождающим Санэмаса дали в награду шёлк. Низшие слуги тоже получили награду.

Вскоре Санэмаса вернулся в столицу.

Фудзицубо должна была рожать не сегодня завтра. Помещение для роженицы было давно готово. Во время её пребывания в отчем доме три или четыре брата каждую ночь охраняли её. Как-то раз ночью, когда вся семья находилась возле Фудзицубо, от наследника престола принесли мешочек, в котором лежали серебряные и золотые цитрусы татибана, они были завёрнуты в жёлтую бумагу, завязаны голубыми лентами и украшены искусственными горными розами. В письме было написано:

«Я всё время надеялся получить от тебя весточку, но все сроки для обещанного письма прошли, и твоё молчание меня огорчает. Каждую ночь я с беспокойством думаю о тебе. Цитрусы отдай нашим сыновьям, и пока дети будут возле тебя, обласкай их.

Когда я думаю об этом, меня охватывает тревога».

Жена Масаёри открыла мешочек. Металлические шары были вложены в кожуру, надрезанную и аккуратно снятую с настоящих плодов.

— Ах, с каким искусством всё это выполнено! Кому наследник престола поручил сделать такую прелесть? — спросила госпожа доставившего подарки архивариуса.

— По приказу наследника этим занимались в его присутствии Хёэ и Тюнагон, — ответил тот.

— Такой тонкий вкус может быть только у одного человека![203] — воскликнула госпожа и раздала игрушки детям.

‹…› Дети, взяв каждый по цитрусу, начали играть ими.

Фудзицубо написала в ответ: «Все эти дни, не получая от Вас писем, изнывала в тоске. Но дела не обстоят так, как Вы пишете.

Жена Масаёри вручила посыльному полный женский наряд.

Как-то раз вечером служанки внесли в покои Фудзицубо четыре или пять чёрных кадок для воды, поставили их на пол и скрылись. «Что за порядки! — зашумели прислуживающие дамы. — Ставят в покоях госпожи всякие кадки и уходят!» Когда же рассмотрели кадки, то нашли, что они покрыты листьями деревьев, сшитыми белыми нитками в виде больших тарелок. Казалось, под ними еда, но в одной кадке находился лощёный шёлк, в другой — узорчатый шёлк, в третьей — благовония из аквилярии в виде макрели и лосося. На одной тарелке из листьев было написано неумелым женским почерком:

«Сегодня ‹…›».

«Кто бы это был? — задумалась Соо. — Похоже, что опять это происки придворных дам. Давненько такого не было!»

— Кто-то, улучив момент, когда госпожа находится в родительском доме, решил преподнести ей подарки, — сказала кормилица.

Соо всё размышляла, как же ответить дарителю, но времени у неё не было. Она велела внести кадки в комнату Фудзицубо и показала ей.

— Это подношения светлых богов! — сказала Фудзицубо и распределила макрель из аквилярии ‹…›.

Наступил последний день месяца, и Фудзицубо без всяких мучений родила мальчика. Всё совершилось так быстро и легко, что никто не успел и охнуть. Радость её родителей была беспредельна. А кое-кто в семье ещё продолжал беспокоиться: не оказались бы роды тяжёлыми, — не зная, что всё уже позади. Младенца окружили заботой. От наследника престола снова и снова приходили гонцы с письмами. Масаёри поручил готовить пищу для дочери слугам, которым особенно доверял, а то, что, по его мнению, не могли сделать посторонние, делал сам. Все его сыновья от второй жены неотлучно находились в покоях Фудзицубо. Масаёри всё делал своими руками, и сыновья часто его спрашивали, могут ли они чём-нибудь помочь.

— В таких делах вы ещё мало что понимаете, — отвечал он. — Здесь нужен опыт таких стариков, как я, и опыт бабушек, у которых много внуков. Когда о роженице заботятся с особым старанием, она своей красоты не теряет. Наследник престола вот очень волнуется, и я хочу, чтобы моя дочь возвратилась к нему такой же прекрасной, какой была раньше. — И приготовив много редких яств, он отправил их дочери.

Каждый в усадьбе старайся что-нибудь сделать для матери и младенца. Всё шло самым лучшим образом. От наследника престола на седьмой день принесли подарки: ширмы, подушки для сидения, три длинных сундука на ножках, пять китайских сундуков, в которых было множество вещей, начиная с узорчатого шёлка и парчи. Посыльный, придворный пятого ранга, доставил и письмо:

«Часто я получал от тебя письма, но написанное не твоей рукой заставляет меня тревожиться. Я рад, что мои молитвы были услышаны и что всё прошло легко. Загадывать наперёд мы не можем, но мне хотелось бы, чтобы в будущем ты обязательно ещё раз доставила мне такую радость. Эти подарки пусть пойдут в награду вашим посланцам. Ты, которая стала матерью моих сыновей, мне очень дорога, и я мечтаю только о том, чтобы поскорее увидеть тебя. Если это возможно, напиши мне хоть несколько слов ‹…›.

— Как трогательно наследник престола относится к тебе, Матери его сыновей, — сказала жена Масаёри, прочитав письмо. — Он пишет, что тревожится, когда письма написаны не твоей рукой. Напиши ему что-нибудь, хоть ты и не встаёшь с постели.

Фудзицубо написала наследнику в ответ:

«Спасибо за Ваше письмо. У меня ещё нет сил взяться за кисть, но поскольку Вы беспокоитесь, я пишу Вам, лёжа в постели. Мне было очень страшно перед родами, но они прошли благополучно, до сих пор всё обстоит хорошо. Да что-то будет завтра? Вы пишете, что я, мать Ваших детей, ‹…›, сегодня я так думаю. Подарки, которые Вы прислали якобы для посыльных, доставили большую радость не только мне, но и моему отцу. Об остальном напишу потом».

Мать её запечатала письмо и отправила во дворец, вручив посыльному полный женский наряд, а низшим слугам соответствующее вознаграждение.

Прибыли подарки от Первой принцессы: прекрасная одежда для Фудзицубо, Масаёри и пелёнки для новорождённого. Белые коробки, расписанные жёлтым, были доверху наполнены серебряными и золотыми монетами. На каменном декоративном столике, изображавшем взморье, были установлены традиционные журавли, и рукой Накатада написано:

Супруга советника Судзуси прислала чрезвычайно церемонное поздравление. Пришли поздравления и от мужчин. Старший сын Масаёри, Тададзуми, прислал множество подарков, другие господа от него не отставали. Поздравления поступали со всех сторон. Масаёри, выйдя из покоев, принимал гостей. Когда первый министр Суэакира был жив, в гости приходило только несколько принцев, а сейчас, когда его не стало, все сановники во главе с Накатада явились сюда; отсутствовали лишь Тадамаса и принцы.[205] Прибыли все придворные, служащие у наследника престола, а с ними все низшие чины. Масаёри играл то на флейте, то на кото, и Накатада сказал:

— Есть произведения, которые я очень давно не играл, — это потому, что я приберегал их для сегодняшнего случая.

— Молодые люди робеют и сидят смирно, только слушают. Мне сказали, что никто из настоящих виртуозов не придёт, так не сыграете ли вы хотя бы одну пьесу?[206] И я попытаюсь что-либо исполнить, — сказал Масаёри и протянул Накатада органчик.

Масаёри принялся насвистывать, Мородзуми и Судзуси заиграли на больших хитирики, кто-то играл на кото, — музыка звучала всю ночь, гости сочиняли стихи. На рассвете, получив подарки, они разошлись.

Утром жена Масаёри разделила между членами семьи полученные прошлой ночью подарки.

‹…›

На девятый день вечером во дворце был устроен большой пир, подготовкой которого занимался первый министр Тадамаса. Со всех сторон прибывали замечательные приношения. Накатада преподнёс декоративный столик: на нём было изображено море, посреди моря возвышалась гора Хорай, под которой находилась черепаха, в её брюхо были положены ароматы для окуривания одежд. Гора была покрыта чёрными ароматами, ароматами дзидзю,[207] благовониями для окуривания одежд. На горе возвышались деревья, в их нефритовых ветках сидели птички. В волнах стояли четыре чёрных журавля,[208] в воздухе парили, расправив крылья, шесть серебряных журавлей, их туловища были из литого серебра. В брюхо каждого журавля были положены мускус и какие-то редкие лекарства. На столике лежала бумага со стихотворением:

Никто не видел, как появился посыльный с этим столиком. Был уже вечер, когда он принёс подарок, оставил его и исчез. Судзуси преподнёс игрушки ‹…›.

В ту ночь исполняли чудесные музыкальные пьесы, на разных инструментах играли сам Масаёри и его сыновья.

На следующий день с раннего утра начали готовиться к купанию. Помещение застелили, и дамы оделись, как нужно. Распорядительница из Отделения дворцовых прислужниц, прибыв в усадьбу, стала купать новорождённого. Ей прислуживала Соо. Когда церемония была окончена, между дамами завязался разговор, и распорядительница сказала:

— Я присутствовала при обрядах над новорождёнными во многих домах, но нигде не видела такого изобилия и приподнятости. Когда родилась Инумия, казалось, что с небес сыплется семь видов драгоценностей, прямо душа радовалась. Но здесь всё обставлено столь изумительно, что любой позавидует. У помощника начальника Императорского эскорта[209] празднество прошло не так хорошо, хотя всё подготовили самым тщательным образом и было очень оживлённо, подарков раздали много, все прекрасные, как семь драгоценностей.

— Думаю, что у Первой принцессы было действительно великолепно, — произнесла Фудзицубо. — Ведь обо всём заботился сам Накатада…

— Вы совершенно правы, — поддакнула распорядительница. — Когда родилась Инумия, отец её сразу же бросился танцевать, а затем чудеса последовали просто чередой. На пире седьмого дня танцевал министр Масаёри, остальные господа тоже пустились в пляс, потом играли на кото. Где ещё можно видеть такое? И всё это оправданно: Инумия — удивительный ребёнок. Она очень быстро растёт, уже ползает; когда видит кого-нибудь — так и заливается смехом. У Накатада могут быть самые срочные дела, а он знай себе играет с Инумия и не думает от неё уходить. Он просто не спускает её с колен. Инумия действительно очень красива.

— А как Накатада относится к Первой принцессе? — поинтересовалась Фудзицубо.

— Он её очень любит, — ответила госпожа. — Когда несколько дней назад принцесса прибыла сюда, Накатада скоро пришёл за женой, но она говорить с ним не стала. После этого в течение пяти или шести дней Накатада укорял её. Он прибыл сюда как раз, когда вы музицировали, и он вас слышал. «Фудзицубо играет на кото, как я, и дуэт ваш был изумительным, — говорил он. — Дело не в том, что исполнитель ошибается ‹…›»

— А что ответила принцесса? — спросила Фудзицубо.

‹…›

— Хорошо нашлась! — похвалила Фудзицубо.

Жена Масаёри велела Соо принести в покои Фудзицубо подарки, полученные прошлой ночью. Взглянув на декоративный столик в виде горы Хорай, Фудзицубо воскликнула:

— Что за прелесть! Какого труда потребовало всё это! Кто его преподнёс?

Соо знала, что столик от Накатада. «Какое великолепие!» — думала она. ‹…›

Взяв в руки журавлей, стоявших на скале,[210] Фудзицубо рассматривала их. Птицы из чёрной аквилярии были очень тяжёлыми. Фудзицубо замочила руки.

«Какая прелесть!» — восторгались дамы. Серебряные же журавли особенно тяжёлыми не были. В брюхе у них находились благовония и лекарства. Стихотворение было написано на бумаге, покрытой золотым порошком, почерком «заросли тростника». Дамы, рассматривая, спрашивали друг друга: «Кто же это написал?» — но догадаться не могли. Когда взглянула Фудзицубо, она узнала:

— Мне кажется, это рука генерала. Он сделал прописи для моих сыновей, и почерк очень похож.

— Вероятно, ты права, — согласился Масаёри. — Никто другой не мог бы написать столь замечательно. Только совершенно грубый человек этого не поймёт. А ну-ка, посмотрим, что за ароматы здесь.

И взяв курильницу, он бросил в неё щепотку благовоний, которыми была покрыта гора Хорай. Несравненное благоухание наполнило покои. Ароматы, которые он достал из журавлей, были столь же хороши. Масаёри рассматривал ароматы белого цвета; оказалось, что это мускус. Масаёри бросил его в курильницу, и мускус начал источать изумительно тонкое благоухание.

— Удивительно! — восторгался министр. — Накатада преподносит ароматы самые разнообразные, но все они совершенно особые.

— Поговаривают, что эти благовония покойный Тосикагэ привёз из Танского государства, — сказал Сукэдзуми.

— Похоже на то, — согласился Масаёри. — Прошлой зимой Накатада, в тайне от всех, читал государю записки своего деда. Накатада достались невиданные в мире сокровища.

Пришло письмо от советника Санэтада, адресованное Хёэ. Фудзицубо прочла:

«Мне хотелось сразу же написать Вам, что наша встреча явилась для меня огромной радостью, но я колебался, опасаясь, что это будет Вам неприятно, ведь Вы отвергали признания множества влюблённых. А тем временем — может быть, это следствие моих молитв? — Вы благополучно разрешились от бремени. Я бесконечно этому рад. Наверное, вокруг Вас много народу, поэтому я не решался писать и так дотянул до сего дня. Погрузившись мыслями в прошлое, я забывал обо всём на свете, — что же мне сказать?

Мою жену опекает теперь мой старший брат. Вы об этом, по-видимому, знаете. Если бы для Вас я занял место покойного Накадзуми, как говорил мне Ваш батюшка, я вряд ли стал бы уезжать в Оно. На днях собираюсь отправиться туда, но скоро вернусь в столицу. Пожалуйста, иногда призывайте меня к себе».

Фудзицубо сказала Хёэ, что нужно ответить ему, и продиктовала:

«Благодарю Вас за Ваше письмо. Мне хотелось ответить Вам самой, но я ещё чувствую себя очень слабой. Во время нашего свидания я сделала одно замечание, которое вряд ли пришлось Вам по вкусу. Похоже, что от моих разговоров толку мало, и Вы собираетесь удалиться в Оно. Перебирайтесь куда-нибудь поближе, как делают благоразумные люди. Тогда, вспоминая о Вас, я смогу сразу же с Вами говорить».

Внизу она велела приписать:

«Вы писали: „Буду блуждать". Но если нет,

Ваше стихотворение полно печали».

Хёэ написала также письмо от себя и послала всё Санэтада.[212]

Санэтада, прочитав письмо Фудзицубо, подумал: «Она поняла моё настроение и написала мне».[213]

Советник Санэёри прошёл в покои госпожи Сёкёдэн и сказал:

— Я вчера был в императорском дворце, и наследник престола велел передать тебе: «После смерти твоего отца время проходит — а на сердце всё печальнее! Но что же поделаешь? Такое горе суждено испытать всем. Старайся не предаваться слишком скорби. Что ты сейчас делаешь?»

— Как? — вскипела госпожа, — у меня нет тайных мужей, и я не получаю любовных писем, как эта Фудзицубо. Похоже, что именно таких жён, как она, наследник и ценит.

— К чему эти речи? Кто тайно посещает её? Разве мы не связаны с Фудзицубо родственными узами? Не говори подобного! — урезонивал её брат. — ‹…›

— Никто из прислуживающих наследнику не скажет доброго слова об этой воровке. Ей какой-то чёрт ворожит! Супруги наследника — принцессы или дочери знатных сановников, но он на них и не смотрит. Дни и ночи наследник проводит с Фудзицубо, а остальные прислуживающие ему дамы изнемогли от скуки. Фудзицубо отправилась в родительский дом, тогда Пятую принцессу призвали в покои наследника — и вот у неё нет того, что бывает каждый месяц, она нездорова. И мне наследник прислал письмо. Когда наследник не присылает писем своим супругам, никто не поможет — ни гадальщики, познавшие науку Тёмного и Светлого начал, ни боги, ни будды.[214] ‹…› Ах, если бы принцесса родила мальчика! Тогда она заткнула бы ей рот и раздавила бы эту Фудзицубо, которая беспрерывно рожает и чванится этим: вот, мол, я какова!

— Все в стране уверены, что сын Фудзицубо будет нашим государем, а она сама — матерью императора. Некоторые думают о сыне Насицубо, но вряд ли сбудутся их надежды. А Пятая принцесса если даже и родит ребёнка, сможет ли добиться расположения наследника престола? — рассуждал Санэёри.

— Ах, надоело! Оставь меня! — рассердилась Сёкёдэн.

Глядя на неё, Санэёри думал, что она ведёт себя совершенно недостойно.

В доме появился Санэмаса и заговорил с братьями.

— Я ездил на гору Сига и показал жене Санэтада завещание нашего покойного отца, — рассказывал Санэмаса. — Я предложил, чтобы она переехала ко мне, но она ответила: «Мне-то сейчас уже к чему? Но возьмите с собой мою дочь». Она была в полном трауре. Мне хотелось поглядеть на жену брата, которую он оставил, и хотя она от меня пряталась, всё-таки я увидел её. О её красоте говорить нечего, но и Содэмия очень хороша собой. Долгое время они терпели лишения и сейчас, в траурных платьях, выглядят осунувшимися, но обе намного прекраснее дам, которые в своей жизни не знали страданий. Дочь — красавица удивительная, на неё так и хочется всё время любоваться. Волосы у неё очень длинные, она перекинула их со спины на грудь — очень красивы и длиной, наверное, в семь сяку, и лицом она прекрасна. И на такую-то дочь мой брат не обращает внимания и вынуждает её прозябать в глуши! Что за жестокое обхождение! Разве красивые и умные дочери не служат к чести родителей? О том, какая Фудзицубо красавица, ты знаешь только по рассказам и тем не менее сгубил и себя, и свою жену с детьми. Содэмия вряд ли уступает той, о которой ты мечтаешь и по поводу которой ты так безумствовал. Больно смотреть на всё это. Поскорее перевези их, — выговаривал он брату.

— Это можно было сделать раньше, — ответил тот, — но я так долго не был у них, что они меня, по-видимому, забыли, да и своих отношений с женой я совсем не хочу возобновлять. Помести их в усадьбу, которую оставил отец, и время от времени, пожалуйста, навещай их. Я же отправлюсь в Оно и буду жить там, пока не спадёт жара. Я буду наведываться в столицу, когда смогу, в зависимости от обстоятельств.

— Зачем тебе сейчас возвращаться в Оно? И государь, и придворные сожалеют, что ты столько времени провёл в Оно. С кем бы я ни встретился, все спрашивают о тебе, и на сердце у меня становится тяжело. Сейчас нашего отца не стало, а нас, братьев, не так уж много. Не возвращайся больше в Оно. Для чего тебе жить как путнику, далеко от своего дома? Да и устроено там всё очень неудобно. Не веди больше такую жизнь, как раньше, а поселись в своём доме вместе с дочерью. Тебе нет никакой необходимости покидать столицу, — уговаривал брата Санэмаса.

— Может быть, потому что мы перенесли страшное горе, я чувствую себя очень плохо и хотел бы купаться в горячих источниках. Я останусь жить там, но время от времени буду приезжать в столицу, — пообещал тот.

Санэмаса произнёс:

Санэтада ответил ему:

Санэёри, в свою очередь, сложил:

‹…›

Госпожа Сёкёдэн произнесла:

Санэтада в сопровождении слуг отправился в Оно. Санэмаса и Санэёри стали жаловаться сестре, как уныло у них на душе! Они пообещали впредь приходить почаще, назначили людей в стражу — и ушли в свои покои.

Наступил шестой день. Санэмаса готовился к приёму Содэмия и отправился в усадьбу на Третий проспект, где приказал починить пришедшие в ветхость постройки, вычистить пруд, посмотреть, достаточно ли там утвари, разложить всё по местам, повесить занавеси. Были расставлены новые красивые ширмы, обновлён полог. В усадьбе, занимавшей один те, стоял дом, крытый корой кипарисовика, было множество строений, коридоров, переходов, покрытых досками, а кроме того — несколько амбаров. Пруд был очень красив, деревья вокруг него радовали глаз.

Санэмаса приказал приготовить пищу на три дня.

Затем он в сопровождении многочисленной свиты отправился в экипаже на гору Сига. За ним следовали ещё два экипажа. Санэмаса подъехал к жилищу госпожи, прошёл в дом и обратился к дамам:

— В прошлый раз, поскольку было уже поздно, я вынужден был вас покинуть и возвратиться в столицу. Но сейчас я приехал за вами, как обещал. Сегодня жарко и ехать будет трудно, но это благоприятный для путешествия день, поэтому-то я и приехал.

‹…›

— Вам ни о чём не надо беспокоиться, — произнёс Санэмаса. — Там тоже очень тихо, и никто вас не увидит.

— Пожалуйста, заберите Содэмия с собой, — попросила госпожа. — Мне же мир внушает отвращение. Я поселилась в этом уединённом местечке, и мне совершенно не хочется отсюда уезжать.

— Что вы задумали? Почему вы не хотите переезжать в столицу? — забеспокоился Санэмаса.

— Для чего мне ехать с вами? Мне надо было бы уйти ещё дальше в горы. Отвернувшись от мира, я уже очень долго живу в горах ‹…›.

— Как же вы будете здесь одна? Подумайте о том, что вам надо быть поддержкой для Содэмия, а молодой девице нельзя оставаться в горах. На Третьем проспекте так же спокойно, как и здесь. Госпожа Тюнагон! — обратился Санэмаса к прислуживающей даме, — оставайтесь здесь! Следите за домом и не давайте растаскивать имущество!

Он усадил госпожу с дочерью в экипажи, сел сам, и поезд отправился на Третий проспект.

Госпожа уезжала против воли, но нельзя было оставить дочь одну. Прибыв на Третий проспект, она увидела, что усадьба просторна, дом прекрасно обставлен, всё очень красиво. И если до этого госпожу ещё одолевали сомнения, то войдя, она подумала, что сможет жить здесь спокойно. Покои для госпожи и для Содэмия были обставлены по-разному. ‹…› Помещения для прислуживающих дам тоже были удобны, амбары полны тканей и денег, припасённых покойным министром, но изящных вещей в них не было. Слуги внесли столики с едой, которую Санэмаса заранее велел приготовить.

Санэмаса пообещал через три дня нанести визит и удалился, даже не войдя в дом.

Через три дня он пожаловал вместе с Санэёри.

— Пусть ваша жизнь на новом месте будет беспечальна! — сказал Санэмаса. — Теперь мне осталось сделать только одно дело.[216]

Гостям поднесли прекрасно приготовленную еду.

Фудзицубо чувствовала себя уже хорошо. Масаёри по-прежнему находился возле неё и очень заботился о дочери. Скоро Фудзицубо совершенно поправилась, она казалась гораздо спокойнее и красивее, чем раньше.

Масаёри смотрел на дочь, которая сидела, накинув на себя однослойное платье из лощёного узорчатого шёлка и платье тёмно-фиолетового цвета. Затем повернулся к находившимся рядом с ним сыновьям:

— Ну, дети мои, вы должны следовать моему примеру. Учитесь, как нужно обращаться с роженицами.

Все заулыбались, а Сукэдзуми сказал:

— Всё зависит от того, о ком нужно заботиться.

— Жена моя родила многих детей, страшных, как ты, но никогда к ней не относились с таким вниманием, как к Фудзицубо. Ни к Дзидзюдэн… — продолжал Масаёри.

Он поискал глазами старшего сына Фудзицубо, но в покоях Молодого господина постоянно собирались важные лица, и он в течение нескольких дней здесь не показывался. Молодой господин был блистателен, но что его ждало? Все были убеждены, что он станет наследником престола, и поэтому часто являлись к нему с визитом. Масаёри же часто думал: «А вдруг это не состоится? Какой стыд придётся ему испытать!»

Пришло письмо от наследника престола:

«Как ты себя сейчас чувствуешь? Я по-прежнему нездоров. Вероятно, мы ещё не можем увидеться, но если тебе лучше, то вряд ли есть резон задерживаться в отчем доме. Если ты беспокоишься о детях, возьми их с собой.

Как подумаю о тебе, терзаюсь ревностью. Даже во время отъезда из дворца ты старалась меня обмануть. Поскольку ты так пренебрегаешь мной, то я решил не писать тебе в течение некоторого времени писем, но странно — чувства мои в противоречии с этим решением».

— Непостижимо! — воскликнула Фудзицубо, прочитав письмо. — Как будто я нахожусь здесь, не имея на то причин. И как всегда, он обижает меня! Ах, надоело!

Она стала расспрашивать посыльного:

— С кем наследник престола проводит время? К кому он посылает гонцов? Не произошло ли во дворце чего-нибудь необычного?

— В последнее время наследник престола больше не занимается сочинением стихов, — ответил тот. — Настроение у него плохое. Он проводил время с Пятой принцессой. Как по секрету рассказала Саэмон, которая прислуживает Пятой принцессе, она с пятого месяца в положении и чувствует себя плохо. Гонцов посылали к госпоже Насицубо. Может быть, мне и не следовало бы этого упоминать, но во дворце все радуются, что у неё родился мальчик. Некоторые даже говорят: «Казалось, что порядки в нашей стране совершенно нарушены, но справедливость торжествует. Как раз к провозглашению наследника престола у Насицубо родился мальчик!» А наследнику всё время шлют подобные письма. Сам же он написал госпоже Насицубо, чтобы она поскорее возвратилась во дворец.

Выслушав это, Фудзицубо написала наследнику:

«Спасибо за Ваше письмо. Почему Вы написали, что нездоровы? Мне непонятно. Я всё ещё больна и возвратиться во дворец не могу. Вы говорите, что ждёте меня, но

Раздумывая о том, что рассказал посыльный, Масаёри промолвил:

— Скорее всего, так оно и есть. Государыня неуступчива и умна. С тех пор, как у этой самой дамы родился ребёнок, государыня, конечно же, размышляет о том, как сделать его наследником престола. Если императрица, Тадамаса и Канэмаса вместе с придворными начнут приводить примеры из истории в пользу сына Насицубо, то кто усомнится, что он и будет провозглашён наследником? Я как бык, затесавшийся в табун лошадей, что я смогу предпринять? Мне приходится рассчитывать только на Санэмаса. Ах, если бы был жив Суэакира! Какая злая судьба! Именно в это время, когда он должен был бы помочь нам, его не стало. Мои собственные сыновья ещё в небольших чинах. А что другие родственники? Если у дочери Суэакира, госпожи Сёкёдэн, родится сын, то они, естественно, будут поддерживать его ‹…›. Я останусь один, и имя моё исчезнет со мной. Почести — пустой звук. И вы все так, наверное, думаете. Боюсь, что в этом году мне, на старости лет, придётся испытать большой позор. Как бы разузнать о намерениях Тадамаса? Сейчас я не могу сделать ни одного шага.

— Что за мысли тебя мучают? — воскликнула Фудзицубо. — Если и впрямь дело будет решено в её пользу, то и виду не показывай, что ты недоволен ‹…›. В такое время надо постараться проникнуть в истинные намерения людей, у всех побуждения самые разные. Всё произошло, когда мы ни о чём подобном и не думали, — что ж, это поворот судьбы, которой избежать невозможно ‹…›. Отец мой, ведь говорят о журавлёнке.[218] Делай вид, что ты не слышал всех этих разговоров о сыне Насицубо.

— Ах, ужасно! Как я смогу спокойно принять то, что мой внук не наследник престола, а самый обыкновенный принц? Это настоящая беда! Как мне примириться с такой мыслью! — горько заплакал Масаёри.

— Не надо так беспокоиться! Всё это маловероятно! О других не буду говорить, но супруга Тадамаса рождена той же матерью, что и Фудзицубо, и Тадамаса не упустит это из внимания. У нас ведь повсюду родственники — вряд ли кто-нибудь замышляет причинить вред нашей семье, — утешал отца Тададзуми.

— Это всё так, но если вопрос о назначении наследника не будет решён до рождения ребёнка Пятой принцессы и если у неё родится мальчик, вот тогда положение станет непоправимым, — вступила в разговор жена Масаёри. — Кто пренебрегает желанием отрёкшегося от престола императора?

— Если бы в Поднебесной разом рождалось трое или четверо мальчиков с семью или восьмью глазами, я и таким чудищам был бы в силах противостоять! — сказал Масаёри. — Даже государь, который долго находится на престоле, не может оставить без внимания того, что говорят его подданные. В такое время и зять, и тесть объединяются и жалуются вместе. Как всё это мучительно! Но если хорошенько подумать, ведь и Первая принцесса замужем за Накатада… Неужели же мне не удастся добиться своего?

Пришло письмо от наследника престола:

«Мне кажется, что ты чем-то недовольна. Не пойму, в чём дело, поэтому пишу тебе вновь. Может быть, меня перед тобой оговаривают? Я решительно не могу догадаться, на что ты сердишься. До недавнего времени я посылал своим жёнам письма, но сейчас я очень страдаю и этого не делаю. Мне хочется всегда быть с тобой, как птицы и ветка,[219] трава и деревья. Не заставляй больше ждать тебя. Приезжай же поскорее!

Выздоравливай скорее. Как мучительно так долго быть врозь!»

Прочитав письмо, Масаёри сказал дочери:

— Раз он так пишет, тебе надо возвращаться во дворец.

— Для чего мне ехать туда? — возразила Фудзицубо. — Думаю, что к нему скоро вернётся Насицубо. Сейчас возле него никого нет, вот он и скучает.

Она написала в ответ короткое письмо:

Разве Вы сочувствуете такой никчёмной женщине, как я?»

Новорождённого принца назвали Имамия. Жена Масаёри не спускала его с рук, спал ли он или нет, и сама купала его.

— Удивительный ребёнок! — говорила она. — Быть ему Молодым господином! Ах, если бы это был мой сыночек!

Первая принцесса была беременна с пятого месяца. На этот раз она сильно мучилась, но Накатада ничего о своём положении не говорила и объясняла своё недомогание какими-то обычными болезнями. Накатада очень беспокоился, велел провести церемонию очищения, заказывал молебны о выздоровлении. Он никуда не отлучался из дому. Поскольку госпожа Дзидзюдэн не могла быть рядом с дочерью, Накатада всем занимался сам. Он всё время приглашал врачей, гадальщиков, искусных в науке Тёмного и Светлого начал, заклинателей.

Как-то раз он говорил с принцем Тадаясу:[221]

— Когда Фудзицубо приехала в родительский дом, мне хотелось нанести ей визит и поговорить с ней, но всё время в её покоях находились её отец и кто-нибудь ещё. Сразу после её приезда пошёл к ней, но там было очень много народу, и я ушёл, ничего не сказав. Похоже, что она прекрасно понимает желания других. Сколько труда она положила, чтобы сделать Санэтада вторым советником!

— Но о моих желаниях она, вероятно, не догадывается, — усмехнулся Тадаясу.

— ‹…› И моя бабка ей об этом говорила, — сказала Первая принцесса.

— Что толку! Меня все презирают, а если я сделаю какой-нибудь промах, никто не приходит мне на помощь. Когда я был моложе, я часто имел возможность приблизиться к Фудзицубо, но я раздумывал о чувствах всех, кто окружает нас здесь ‹…›. Если бы в те годы я был таким, каков я сейчас, я бы не мешкал.

— Ах, как ты можешь это говорить? — ужаснулась принцесса. — Такие намерения оскорбят кого угодно! ‹…› И в шутку нельзя говорить подобное!

— Все так говорят, — ответил Тадаясу. — Я знаю, что даже люди с тонкой душой думают именно так. Но сейчас такие времена, что не стоит об этом и помышлять. Если в мире всё будет спокойно и Масаёри станет первым министром, Фудзицубо со мной обязательно страшно рассчитается. Я в этом уверен.

Принцесса с испугом посмотрела на него. Как раз в это время в покои вошёл Накатада.

— Сейчас я говорил с врачом, он сказал, что у тебя всего лишь жар. Гадальщик же говорит, что тебя мучает какой-то дух. Поэтому я послал письмо наставнику Тадакосо из часовни Истинных слов. Если он придёт, я попрошу его выполнить нужные обряды. Меня настойчиво зовёт к себе мой отец — там какое-то важное дело. Я сейчас отправлюсь туда и сразу же вернусь, — сказал он и отправился на Третий проспект.

— Вы звали меня, и я хотел сразу же навестить вас, но дома жена моя больна, госпожа Дзидзюдэн находится в императорском дворце, и смотреть за женой некому. Поэтому я не мог приехать раньше, — сказал Накатада.

— Я об этом ничего не знала, — огорчилась его мать. — Как она сейчас себя чувствует? Почему ты нам не сообщил? Я бы поехала и ухаживала за ней.

— Не знаю, в чём дело. Мне сказали, что это злой дух. Она ничего не ест. Со вчерашнего дня её положение ухудшилось, — рассказывал Накатада.

— Ох, беда! — воскликнул Канэмаса. — Обязательно надо навестить её. А не ждёт ли она ребёнка?

— Не похоже на это, — ответил Накатада. — Когда она была беременна, она так не страдала. А что у вас случилось?

— Я получил письмо от императрицы. Не понимаю, почему, но вот что она пишет: «Конечно, такие вещи случаются сплошь и рядом, но сейчас в мире царит беспорядок, вокруг неспокойно, и все уверены, что это самое важное дело в Поднебесной». Я хотел посоветоваться с тобой. Наследник престола всё время жалуется, что Насицубо давно уже находится у меня, и она собирается отправиться во дворец сегодня вечером. Но если возвратится и Фудзицубо, моя дочь будет как аромат для одежды.[222] Не будет ли это как с мышью и колонком?[223]

— О чём же пишет императрица? — спросил Накатада. — Чем я могу помочь? Для вас это дело очень важное.[224] Из-за этого я должен буду отдалиться от жены и всей её семьи — разве это не мучительно? Скажите ‹…›, о чём пишет императрица. Лучше бы не обращать особого внимания на её письмо.

— И я считаю, что так было бы лучше, — ответил Канэмаса. — Дело очень сложное, и я склонен думать так же, как ты. Возвращайся поскорее домой. Завтра утром я навещу вас.

Накатада покинул усадьбу отца. Насицубо в сопровождении многочисленной свиты в двадцати экипажах возвратилась во дворец наследника престола. Сын Насицубо остался у её матери, на Третьем проспекте.

Вернувшись домой, Накатада прошёл к жене.

— Как ты себя чувствуешь? Я ходил к отцу — он прислал письмо и звал меня. Дело оказалось важным, но я толком не разобрался и поспешил домой. Насицубо сегодня вечером отправляется к наследнику престола, но я её сопровождать не буду. Скоро должен прийти святой отец.

В это время доложили о прибытии Тадакосо.

— Проводите его сюда, — распорядился Накатада и велел положить подушки на веранде.

«Святой отец — прекрасный человек», — подумал Накатада и, надев верхнее платье, вышел ему навстречу. Тадакосо был в очень красивом облачении из узорчатого шёлка. Фигура, лицо — всё было в нём замечательно. Он прибыл в сопровождении свиты из десяти человек, красивых и прекрасно одетых, кроме того с ним было десять молодых монахов и тридцать служек. Он прибыл в новом экипаже, украшенном листьями пальмы арека.

Войдя в срединные ворота, служки остались во дворе, а сопровождающие и монахи поднялись и расселись на веранде.

— Мне случалось видеть вас во дворце, но не имея особого повода, я никогда с вами не заговаривал, — обратился Накатада к монаху. — Я с давних пор восхищаюсь вами и тем не менее не мог проявить к вам должного почтения.

— Я и сам хотел встретиться с вами и огорчался, что не получаю от вас приглашения приехать молиться о вашем здравии, но неожиданно такая просьба пришла. Возможность увидеть вас меня очень обрадовала, — ответил Тадакосо.

— Благодарю вас. Я же опасался, что вы сюда не придёте, потому что я слишком ничтожен для вас. Ведь часто вы не отвечаете на приглашения государя… Чрезвычайно вам признателен за то, что вы пожаловали. Я позвал вас потому, что с последнего дня прошлого месяца жена моя больна, и ей становится всё хуже и хуже. Врачи и гадальщики сказали, что это злой дух. Мы делали всё, что в таких случаях предпринимается, но ничто не дало результата, и я хочу просить вас, живого Будду-врачевателя, помочь нам. Пожалуйста, выполните обряды в течение нескольких ночей.

— Надеюсь служить вам всем сердцем, но когда вы назвали меня живым Буддой, я так испугался, что хотел бежать от вас, — ответил монах. — Меня часто приглашают в разные дома. Принцесса, дочь императрицы, сейчас тоже больна, и меня звали к ней, но я не поехал, потому что сначала мне хотелось навестить вас.

— Как я сожалею, что из-за меня вам пришлось отложить визит во дворец! Но прошу вас, пожалуйте во внутренние покои.

И Накатада, велев приготовить места для сидения, ввёл монаха в дом.

— Пожалуйста, пройдите к жене, — сказал он.

В южной части передних покоев были поставлены красивые ширмы, воздух, как обычно у Накатада, благоухал.

В это время распорядительница из Отделения дворцовых прислужниц выговаривала принцессе:

— Так вести себя — это непростительное ребячество, ведь ваше недомогание совсем не от злого духа. Вы ничего не сказали мужу, и он страшно встревожился. А сейчас молитвы о вашем здравии должен читать тот, которого называют живым Буддой, но он-то, молясь, сразу поймёт, в чём дело. Оторопь берёт. Сказали бы сами генералу о вашем положении.

— Я так страдаю, что теряю голову. Наверное, пришёл мой последний час, — простонала принцесса.

— Ах, что вы такое говорите! — рассердилась распорядительница.

Тадакосо приступил к обряду и начал читать самые действенные заклинания. У него с младых лет был очень красивый голос, и поэтому молитвы его были особенно благостны.

Стало светать.

— Многое в мире я видел и слышал, но об этих заклинаниях я знал только с чужих слов, а самому мне слышать их не доводилось, — сказал Накатада монаху. — Поистине, они очень благоденственны. Мне бы хотелось как-нибудь отправиться с вами поздней осенью в глухие горы, где нас никто не мог бы слышать, и там, когда опадают листья с деревьев и шум ветра наводит на душу уныние, внимать вашим заклинаниям, самому играя на кото.

— Поистине, замечательная мысль! — пришёл в восторг Тадакосо. — Я уже давно молился буддам и богам, чтобы они дали мне возможность услышать вас. Однажды я как-то слышал вашу игру на кото — и покинул глухие горы, чтобы иметь возможность наслаждаться вашим мастерством. Но был очень опечален, не получая от вас приглашения. Сейчас же, после ваших слов, я рад, что моя мечта исполняется. Мне всегда хотелось услышать, как вы играете, и меня так огорчало, что вы почти не садитесь за инструмент.

— Не знаю, смогу ли я аккомпанировать вашим заклинаниям! — сказал Накатада. — Скажите мне, почему вы приняли монашество? Это так странно! Когда я увидел вас в храме Касуга, я почувствовал такую печаль!

— Я принял монашество и ушёл в горы из-за ужасной клеветы, о которой поначалу и не догадывался, — начал Тадакосо. — Неожиданно жизнь моя омрачилась, я больше не хотел жить в этом мире, и оставив отца, принял монашество. Виной всему была моя мачеха. В ту пору, когда я служил во дворце, мачеха захотела соблазнить меня. Её желания были мне противны, и я сделал вид, что ничего не понимаю. Она, по-видимому, рассердилась. Я, конечно, не знал, что она оговорила меня перед отцом, и очень скорбел из-за перемены его отношения ко мне. Спустя много лет я случайно повстречал мою мачеху, дошедшую до предела нищеты, и спросил её: «За какие грехи вы дошли до такого состояния?» Она мне ответила: «Для того, чтобы погубить своего пасынка, я спрятала пояс, которым его отец очень дорожил, и обвинила сына в краже, а кроме того сказала, что сын доложил императору, будто отец замыслил его погубить». Я подумал, что это была моя судьба — стать монахом, в тот день я наконец-то узнал всю историю до конца. Слушая рассказ мачехи, я впервые осознал, чего мне удалось избежать.[225] Отец мой, выслушав клевету, порицать меня не стал, но затаил всю скорбь в своём сердце.

— Что за коварное сердце было у этой женщины! — ужаснулся Накатада. — Мне об этом рассказывал и Масаёри. А пояс, явившийся причиной ваших бед, теперь находится у меня. Ваш батюшка, собираясь удалиться от мира, раздумывал, кому бы отдать то, что он предполагал завещать своему сыну, — и преподнёс пояс императору Сага, ныне отрёкшемуся от престола. Император Сага передал его нашему государю, а в прошлом году, в двенадцатом месяце, за чтение перед государем я получил его в награду. Это действительно сокровище, подобного которому в мире не сыщешь! Но как горько слышать всё то, что с этим поясом связано!

— Из-за этого пояса мне и пришлось испытать несчастья.

— Поскольку вы не покинули этого мира, пояс должен принадлежать вам. Я хочу вернуть его вам, — заявил Накатала.

— Для чего он мне? — возразил Тадакосо. — Разве дозволено монаху носить такую роскошь? Мне это грозит различными осложнениями. Лучше оставьте его у себя.

— Но хотя бы взгляните, тот ли это пояс! — И Накатада велел принести его.

Увидев пояс, Тадакосо горько заплакал.

— Я видел это украшение, когда мой покойный отец надевал его, собираясь на дворцовый пир, — промолвил он.

— Однажды я посетил Мидзуноо, — начал рассказывать Накатада, — где ныне живёт принявший монашество младший военачальник Личной императорской охраны Накаёри. Он был вместе с нами на празднике в Касуга. Все остальные, кто в то время был в таком же чине, что и он, теперь дослужились до высоких постов, я получил высокий чин, кто-то стал главным архивариусом. Я уже подумываю подавать в отставку.

Когда Тадакосо служил в императорском дворце, он играл перед государем на музыкальных инструментах, и государь часто вспоминал об этом с радостным волнением.[226]

Рассвело, и они опять пошли к принцессе. Генерал послал распоряжение в домашнюю управу приготовить трапезу с особенным старанием, и перед Тадакосо поставили столики с удивительными яствами.

Узнав, что Первая принцесса больна, Канэмаса явился к ней с визитом. Жена Масаёри,[227] он сам и Накатада поспешно вышли ему навстречу и проводили в дом. Между гостем и Масаёри начался разговор.

— Я узнал, что госпожа больна, и пришёл справиться о её здоровье, — начал Канэмаса.

— Я тоже поспешил сюда, услышав об этом, — сказал Масаёри. — Мне говорили о её недомогании некоторое время назад, но до сих пор как будто не было ничего тревожного. И вдруг я узнаю, что приглашали святого отца, и я испугался. Признаков болезни и нет-то, собственно, но вдруг начинаются судороги. Она ничего не ест. Может быть, это всё от жары? Сейчас, в эту ужасную жару, все мучаются. Я и сам уже давно никуда не хожу, даже во дворец.

— И я давно там не был, — ответил Канэмаса. — Приближается отречение нашего государя… Моя дочь должна была отправиться к наследнику престола, но от жары очень ослабла, и я ни на мгновение не отходил от неё. Наконец вчера она смогла поехать во дворец. А тут мне говорят, что больна Первая принцесса, я очень встревожился и пришёл к вам.

Слуги внесли фрукты, и господа продолжали разговор за едой.

— Когда-то, в такую же жару, я навестил вас в павильоне для уженья, и мы стреляли в скопу, — вспомнил Канэмаса. — Оба мы благополучно дожили до сего дня.

— Хорошо бы и сегодня заняться тем же самым, — промолвил Масаёри, — особенно утром, когда прохладно.

— Действительно ли государь решил отречься от престола? — спросил гость.

— Я слышал, что церемония назначена на восьмой месяц, но определённо ещё не знаю. Дворец, в котором государь будет жить после отречения, почти готов, и велено поспешить с окончанием работ.

— У вас, должно быть, много хлопот, — вздохнул Канэмаса. — Пожалуйста, если что-нибудь нужно от меня, только прикажите.

Масаёри подозревал, что Канэмаса хочет что-то выведать у него, но оба продолжали разговаривать вполне дружелюбно. Накатада распорядился принести вина.

— Если бы Первая принцесса не была больна, то я бы пригласил вас в оставшиеся дни этого месяца совершить прогулку в окрестности Огура,[228] — сказал Канэмаса.

— Мне было бы приятно посетить это место, — ответил Масаёри.

— Решено! — воскликнул Канэмаса. — В конце месяца я повезу вас туда. С тех пор, как вы были там, многое изменилось. Выкопали глубокие пруды, и рыбы развелось очень много. В саду течёт река. В дом всегда заходят торговцы. Мне хотелось бы вам всё это показать. И деревья очень разрослись — весной и осенью необычайно красивое зрелище!

Вскоре Канэмаса покинул министра.

В западных комнатах этого же дома жила Вторая принцесса. Кормилица находилась при ней неотлучно, но и принц Тадаясу, которому мать поручила надзор за сестрой, оставался в её покоях днём и ночью. Тикадзуми всё время ломал голову, как бы дать знать принцессе о себе. Несмотря на присутствие принца, он попытался через прислуживающую даму передать письмецо, но Тадаясу разгневался и сделал даме выговор, после чего о передаче писем нечего было и думать. Влюблённые во Вторую принцессу молодые люди всё время пытались уговорить ту или иную даму передать ей незаметно послание. Тикадзуми дарил прислуживающей даме по прозванию Тюнагон множество драгоценностей и умолял провести его тайком к любимой, но такой возможности не представлялось. Многие молодые люди только и ждали удобного случая, чтобы пробраться ко Второй принцессе; особенно настойчиво Пятый принц уговаривал дам помочь ему.

Услышав об этом,[229] Накатада понял, почему его жена плохо себя чувствовала.

— Ты утаивала настоящую причину, хотя была уверена, и заставила меня тревожиться, — выговаривал он принцессе, — Мне крайне неприятно, что ты до такой степени не доверяешь мне. В тот день я, устав от службы во дворце, пришёл за тобой в покои Фудзицубо, но ты отвечала мне в высшей степени невежливо и домой идти не захотела. Наверное, потому, что Фудзицубо мечтает о провозглашении сына наследником престола, она велела приготовить мне комнату, но ты ко мне так и не вышла и меня просто прогнала. Много я навидался от тебя такого, что забыть невозможно. Когда ты музицировала в сумерках с Фудзицубо, я, стоя за занавесью, слушал вас, и слышал совсем близко, как Фудзицубо сказала: «‹…›». — Он говорил ещё очень долго, затем сменил тему: — Мой отец хочет пригласить тебя в Кацура. В течение нескольких дней ты сможешь насладиться прохладой. Возьми с собой твоих братьев и сестёр.

— Я плохо себя чувствую и никуда ехать не хочу.

— Не надо так нервничать, — успокаивал её Накатада.

Было решено, что в девятнадцатый день они поедут в Кацура.

Тадакосо, пробыв у них десять дней, собрался уходить.

— Как мы условились, обязательно поедем с вами в Мидзуноо, — сказал ему на прощание Накатада. — Пожалуйста, не забывайте меня и приходите сюда. И я буду навещать вас.

Сопровождающим Тадакосо он дал свёртки с одеждой, а самому подвижнику — чётки из Древа Прозрения.[230] Монахи удалились.

Когда наступил девятнадцатый день, в двенадцать украшенных цветными нитками экипажей сели принцессы, Соо, которая держала на руках Инумия, кормилица Тайфу, взрослые и юные служанки и низшие прислужницы. Принц Тадаясу, правый министр и правый генерал сели в один экипаж. В шести экипажах разместились мать Накатада и её свита. Двадцать экипажей, в которых ехала семья Масаёри, потянулись один за другим. Впереди всех ехала жена Масаёри, за ней — мать Накатада. Перед ними в два ряда ехали принцы и сыновья Масаёри — вся свита была огромна. В экипажах, в которых ехали мужчины, занавески были подняты.

Путь был долгим, господа развлекались, играя на флейтах и лютнях. Наконец прибыли в усадьбу Кацура. Южная часть была отведена гостям, в западной расположилась мать Накатада, в средней — Первая принцесса, в восточной- Вторая принцесса вместе со своими сёстрами.

— Как жаль, что моя мать не могла поехать с нами! Какое очаровательное место! — воскликнула Первая принцесса.

Она с явным удовольствием глядела на реку, вверх и вниз по течению которой плыли лодки. Принцесса вставала и садилась без малейших затруднений, и Накатада радовался её выздоровлению. Инумия, которая была очень мила, вынесли к присутствующим, но Накатада сразу же велел отнести её в дом.

— Пожалуйста, повремените, — попросил Масаёри. — Дайте-ка её сюда ‹…›.

Приблизившись к занавеси, он разными вещицами стал манить девочку к себе. Она выползла из-за занавеси, и дед бережно взял Инумия на руки. Накатада не возражал, чтобы Масаёри видел девочку, но ему было очень неприятно, что и остальные гости смотрят на неё. Инумия, привыкшая к тому, что отец носит её на руках и дарит ей восхитительные игрушки, не испытывала страха и перед Масаёри и чувствовала себя свободно.

Канэмаса, умилённый видом внучки, захотел подозвать её к себе. Он нашёл в коробках для гребней, принадлежащих Насицубо и матери Накатада, множество прекрасных безделушек, спрятал их за пазуху, и выйдя из комнат, стал показывать их Инумия. Девочка с радостью пошла к нему на руки.

— Во всём мире родители гораздо больше любят дочерей, чем сыновей, — заметил Канэмаса. — Но Накатада я всегда очень любил. При всём том Инумия я до сего дня не видел. Да, такую очаровательную внучку мне ещё видеть не приходилось. Недавно моя дочь Насицубо, которая служит во дворце у наследника престола, нас покинула, больше я с ней не встречался, но сына её вижу с первого дня. А Инумия, стал я сегодня уже подозревать, мне показывать не хотят. Но кровная связь — великое дело! Вот Инумия сама и приползла ко мне.

Он крепко прижал внучку к груди и унёс её в дом. Посторонние видеть девочку не могли.

Слушая слова отца, Накатада испытывал жалость к нему и сидел с очень грустным видом.[231]

— Инумия[232] очень мила, — говорил Канэмаса. — Она поднимается и поворачивается, и все, кто ни посмотрит на неё, начинают улыбаться. Мне бы всё время на неё любоваться, но когда её увезут, всё будет кончено. Деду туда вход запрещён, и я не смогу ходить к ней так часто, как мне хотелось бы.

Первая принцесса и её сёстры засмеялись.

— Что за странные речи! — воскликнула его жена. — Кто может запретить деду видеть внуков? И тебе не стыдно?

Инумия, заметив отца, протянула к нему ручки, а Канэмаса начал дразнить её:

— Это совсем не твой папа. Это страшный, противный человек!

Девочка заплакала, сползла с колен деда и двинулась к отцу. Тот взял её на руки, крепко прижал к груди и унёс в задние комнаты.

— Тебе нравится здесь? — спросил он.

Накатада хотел опустить девочку на пол, но она цеплялась за него, плакала, и он, сев за занавесками, стал утешать её. Он показывал ей на лодки, плывшие по реке на вёслах, тут Инумия наконец улыбнулась и некоторое время смотрела на эту картину. Дед пришёл к ним, неся в руках красивые вещицы.

Рыбы в реке было очень много, на берегу росли великолепные тенистые деревья, цветы и клёны, а поодаль стояло два «железных» дерева,[233] в ветвях которых летало множество блестящих жучков. Токикагэ, Мацуката, Тикамаса, которые недавно получили придворный ранг и назначение в Личную императорскую охрану, разбили шатры в тени сакаки.[234] Слуги принесли много рыбы, завёрнутой в рогожу.

Канэмаса сказал, что сейчас самое подходящее время для ловли форели, и велел зажечь огни в железных корзинах. Зрелище было захватывающее. ‹…› Велев завернуть рыбу в рогожу, Канэмаса послал её Насицубо, Третьей принцессе и дочери покойного главы Палаты обрядов. Насицубо он своей рукой написал записку:

«Жена Накатада нездорова, и я решил пригласить её в Кацура, чтобы она подышала прохладой. Тебе ничего об этом не говорил, извини. То, что посылаю, отдай кормилице».

Дочери главы Палаты обрядов он написал:

«Как ты себя чувствовала всё это время? Хоть ты живёшь и недалеко, но долго тебе не писал и сегодня забеспокоился. Давненько мы не виделись. Рыбу эту своими руками поймала госпожа с Третьего проспекта. Это не такое уж лакомство, но не отдавай её никому, а ешь сама.

Сегодня…»

— Посмотри, что я написал. — С этими словами он протянул письмо жене.

— Очень хорошо получилось, — похвалила та и вернула письмо.

Канэмаса свернул его и послал дочери главы Палаты обрядов.

День прошёл в разнообразных развлечениях. Вечером начали сочинять стихи. Наполнив чашу вином, Канэмаса передал её принцу Тадаясу и произнёс:

Тадаясу, приняв чашу, произнёс:

и протянул чашу Накатада. Тот сложил так:

и передал чашу жене. Она сложила:

Принц Тадаясу продолжил так:

Восьмой принц прочитал:

— Ты сочинил прекрасное стихотворение, — похвалил его Накатада. — Не то, что другие. Даже неприятно.

Все засмеялись.

Тем временем пришло письмо, написанное на бумаге красного цвета и прикреплённое к гвоздике. Его принял Тадаясу и спросил посыльного:

— От кого оно?

— Это госпожа Фудзицубо написала госпоже, — был ответ. На обёртке было написано одно слово: «Принцессе», — и Тадаясу, воскликнув: «Разве я не принц?»[239] — вскрыл послание:

«Я узнала, что в последнее время ты была нездорова, и мне хотелось как-нибудь навестить тебя, но я и сама ещё не поправилась, и пока собиралась отправиться к тебе, ты уехала так далеко, в путешествие по семи отмелям.[240]

Трудно это забыть», — а на краешке было приписано: «Пожалуйста, извини за скромный подарок — для моего маленького сыночка впервые готовили еду, и старший сын захотел послать эти лакомства Инумия».

Принц Тадаясу передал подарки Первой принцессе. Когда развернули подарки, оказалось, что там кроме лакомств было множество очень красивых вещей. Господа принялись есть и разглядывать подарки.

— Не мне ли велят написать ответ? — спросил Тадаясу. — Что ж, я напишу.

Ему никто не возразил, и он повторил:

— Так, значит, я напишу.

— Ах, нет, — испугалась принцесса. — Ведь посыльный увидит, что писал ты, а не я. Передай мне письмо.

Но он пропустил её слова мимо ушей и говорил:

— Принцессе писать трудно…

Накатада находил всё это очень забавным и улыбался.

— Буду писать от твоего имени, как пишут указы государя. Смотри! — сказал Тадаясу.

«Хотела лично ответить тебе, но не могу держать кисть. Не знаю почему, но всё ещё чувствую себя плохо. Сегодня утром была вынуждена отправиться в эту поездку. Когда же я получу от тебя следующее письмо — утром или вечером?

Я же думаю о тебе всё время. Всё то, что ты прислала для Инумия, съел Накатада, сказав: „Хоть благодаря дочери поем досыта”. А почему мне ты ничего не прислала? Я очень обиделась», — писал принц.

Накатада же спросил у матери:

— Готовы ли подарки для посыльного?

Были приготовлены однослойная накидка с прорезами, вышитая шёлковая накидка и штаны на подкладке. Накатада вручил их посыльному.

Посыльные же, отправленные в столицу с форелью, возвратились очень быстро. Они передали дамам письма и теперь принесли от них ответ. Дочь главы Палаты обрядов писала:

«Мы живём недалеко друг от друга, но писем от тебя я не получаю. Вдруг пришло послание, написанное твоей рукой! Давно

Ты пишешь, чтобы я никому рыбу не давала. Как ты добр ко мне!»

— У неё ничего нет, но она всегда старается всё отдать кормилице, а сама ничего не ест, — проворчал Канэмаса, показывая письмо жене.

Госпожа прочитала и сказала:

— Да, правда…

Господам подали угощение. Еда на подносах была разложена очень красиво. Форель приготовили разными способами. Перед всеми гостями были поставлены столики со многими подносами. Накатада прошёл к жене.

— Ты что-нибудь ела? — спросил он её. — Надо что-нибудь поесть.

— Ничего она не ест, — сказала его мать. — Только сосёт колотый лёд!

— Как! Этого-то как раз и нельзя делать!

— Раз ты так говоришь, мне ещё больше хочется, — ответила ему жена. — Если мне не будут давать льда, я вообще ничего не стану есть. И раньше мне говорили: того нельзя и того нельзя — но я ела всё, что хотела. Ну и что?

— Лучше бы мне этого не слышать. Ты всё время прекословишь мне, когда речь касается еды. Здесь главный медик, спроси у него.

Он обратился к главе Лекарственного ведомства. Тот ответил:

— ‹…›.

— Вечно одно и то же. Ведь очень жарко! — не слушала его принцесса.

— Пусть тебя обмахивают веерами, — сказал Накатада и повёл её в задние покои ‹…›.

Принцесса попросила льда. Слуги мелко накололи его, завернули в листья лотоса, положили в чашку, и правитель провинции Оми отнёс её в покои. Взяв чашку, Накатада поставил её перед женой. Она немного съела и сказала:

— Мне было лучше, а ты меня опять рассердил. Пожалуйста, не приходи сюда. Уходи.

— Раньше ты такого не говорила. Уж не злой ли это дух? — засмеялся генерал.

‹…›

Приползла Инумия и стала ломать всё, что попадало ей под руку.

— Не ходи везде, где придётся, — сказал ей отец. — И девочкам не положено ничего ломать. И на веранду, где сидят посторонние господа, выходить нельзя.

Наступила ночь. Развесили фонари, зажгли масляные лампы. В час свиньи[242] хозяину доложили: «Для церемонии очищения всё готово». С алтаря, устроенного в доме, лили много воды, которая стекала по уложенной камнями дорожке, низвергалась водопадом и текла подобно реке Ои.[243] На веранде были поставлены столбы, между ними повешены занавеси, расставлены ширмы. Туда вошли Первая, Вторая и Третья принцессы. Для матери Накатада тоже повесили занавеси между столбами, и она прошла за них. Перед лестницей, спиной к перилам, сели министр и четыре господина, прочие господа тоже заняли свои места. Глава Ведомства Тёмного и Светлого начал выполнил церемонию очищения. По двору провели лошадей, с которых свисали пучки волокон. Все сняли верхнюю одежду. Первая и Вторая принцессы сняли верхние однослойные платья из узорчатого шёлка, Третья принцесса — вышитую шёлковую накидку, мать Накатада — белое однослойное платье. Мужчины все сняли с себя что-то из платья.[244] Церемония окончилась поздно. Господа сели за музыкальные инструменты. Первая принцесса выбрала японскую цитру, Вторая — цитру, мать Накатада — лютню. Поставили переносные занавески, скрывающие дам от мужчин.

— Ах, как жарко! — сказала Первая принцесса, отталкивая японскую цитру, и перешла к занавеси. — Здесь гораздо лучше. — Она оперлась спиной о столб и заиграла на лютне. ‹…›.

Из-за гор чуть-чуть показалась луна девятнадцатой ночи. Мать Накатада написала на веере:

и передала его Первой принцессе. Та написала так:

Вторая принцесса сложила:

Третья приписала:

Мать Накатада послала веер сыну. Тот приписал:

и, никому не показывая, передал обратно за занавесь.

Музицирование продолжалось всю ночь.

Наступил рассвет, и господа вошли в дом. Накатада велел литейных дел мастеру приделать к серебряным корзинкам (вроде тех, которые употребляют для ловли форели) ножки. Затем он распорядился, чтобы, разведя огонь, поймали выпрыгивающих на огонь рыб, положили в одну корзинку форелей, в другую — ельцов, в третью и четвёртую — бычков и карасей, завернули всё в рогожу, и Накатада послал это сыновьям Фудзицубо. Генерал своей рукой поставил дату ‹…› и написал имя. Сбоку он приписал:

‹…› Письмо было написано на красной бумаге и прикреплено к цветку гвоздики. Позвав человека ‹…›, Накатада сказал ему:

— Отнеси это в южную усадьбу, которая находится на Третьем проспекте возле дворца отрёкшегося государя, и отдай молодым господам.

Когда посыльный доставил подарки, старший сын Фудзицубо, взглянув на них, сказал:

— Это для нашей матери, — и велел отнести ей.

У неё в то время находился Масаёри. Фудзицубо увидела сыновей, приняла подарки и сказала старшему сыну, чтобы он написал в ответ то-то и то-то, а сбоку приписала сама:

Письмо было написано прекрасно. Посыльному вручили подарки. Масаёри велел слугам приготовить рыбу и отобедал с большим удовольствием. Фудзицубо тоже подали блюда из присланной рыбы, изо всей, кроме форелей.

Посыльный возвратился к Накатада с письмом на синей бумаге, прикреплённым к цветам колокольчика. Накатада прочитал его и сказал:

— Написано просто великолепно! Совсем недавно просили меня сделать прописи, я преподнёс их буквально на днях, и вот — его почерк уже очень похож на образцы!

Канэмаса, взглянув на письмо, произнёс:

— Какой умный ребёнок!

— Когда я недавно была у Фудзицубо, я видела, как Молодой господин занимался каллиграфией, — сказала Первая принцесса.

— У него и внешность замечательная, — добавил Накатада. — Во дворце наследника престола этот ребёнок самый блистательный, он превосходит и сына Ути-но мия[245] и сына Насицубо. Он вырастет принцем совершенно удивительных качеств, редкого благородства.

В тот день было прохладно. Господа велели забрасывать в реку сети, а вечером смотрели, как ловят рыбу с помощью бакланов.

В этот же день Тикадзуми передал кормилице Второй принцессы письмо с полным женским нарядом и белым охотничьим костюмом:

«Вчера я послал Вам письмо. К сожалению, я писал его второпях. То, о чём я Вас прошу, очень трудно выполнить в усадьбе отца, но здесь вечером, когда все занимаются музицированием или наслаждаются прохладой на берегу реки, тихонько проведите меня к своей госпоже. Вчера утром я следовал за поездом, и сейчас, находясь совсем близко, горю желанием выполнить мои намерения. Я посылаю Вам кое-какое платье, потому что сейчас очень жарко и приходится часто менять одежду».

Развернув полученную одежду, кормилица испугалась: «Как бы кто-нибудь не догадался, от кого это» — и представила дело так, будто принесли вещи, которые она оставила дома в стирку. Кормилица написала молодому человеку в ответ:

«Благодарю Вас за письмо. Вчера к нам пришёл господин левый министр и торопил Вторую принцессу с отъездом, поэтому мы и пустились в путь очень поспешно. То, о чём мы говорили, очень меня страшит. Здесь положение хуже, чем в усадьбе, — здесь все принцы, начиная с господина Тадаясу, стоят стеной вокруг госпожи, ночью постоянно ходят вокруг и никого к ней не подпускают. Вы отправились за нами, но лучше бы Вам возвратиться поскорее назад. Постарайтесь, чтобы Вас никто не заметил. За полученную одежду очень Вас благодарю. Вы так добры, что позаботились даже о моей одежде. Я в тайне размышляю, как сделать, чтобы эта одежда попала на глаза моей госпоже. Я обязательно скажу ей, что Вы были здесь».

Когда вечером господа вошли в дом, Тадаясу отправился в покои Второй принцессы.

— ‹…› — обратился к жене Накатада.

— Госпожа сегодня совсем ничего не ела, — сказали ему дамы, находившиеся при ней.

— Так не годится, — промолвил он. — ‹…›

Принесли рис с водой но принцесса закрыла глаза и даже смотреть на него не захотела. Накатада, посадив на колени Инумия, стал кормить дочку рисом.

— Я знаю, какая ты заботливая мать, — сказал он жене.

— Как жарко! выйдем на веранду, — попросила она.

— Вчера вечером я беспокоился, но сегодня я не собираюсь проводить ночь на веранде,[246] — ответил он и лёг в покоях. Потом велел слуге: — Пошлите поскорее кого-нибудь ко Второй принцессе. Мне послышалось что-то подозрительное.

Кормилица похолодела от страха: «Как же он услышал?» Заметив, что Тикадзуми расположился на веранде, Накатада подошёл к нему.

— Прекрасно! — сказал он. — Сейчас здесь находится Вторая принцесса, и поэтому сюда пожаловали такие свирепые воины, как ты. В каком-нибудь другом месте это, наверное, было бы необходимо, но там, где нахожусь я, подобная помощь смехотворна.

У Второй принцессы ещё не спали, и кормилица, дрожа от страха, сидела сама не своя.

На небе забрезжила заря. Решётки были подняты. Между покоями Второй принцессы и жены Накатада стояли высокие ширмы. От других покоев комната младшей сестры была отделена переносными занавесками. Накатада подумал, что другого такого случая увидеть Вторую принцессу не представится. Жена его крепко спала, и он, встав на скамеечку-подлокотник, заглянул в соседние покои через ширмы. Рассветало. Принцы, начиная с Тадаясу, спокойно спали. Вокруг Второй принцессы были поставлены переносные занавески, но ленты их были подняты. Принцесса как раз встала помочиться, и Накатада мог прекрасно её разглядеть. Она была в белом однослойном платье из узорчатого шёлка, волосы спутаны со сна, весь её облик дышал невинной красотой. Проснулась её младшая сестра, она была ещё совсем ребёнком, но в ней уже проступало благородство. Накатада восхитился, как хороши все дети госпожи Дзидзюдэн.

Весь следующий день было прохладно, господа приказали ловить форель, а вечером гости возвратились домой. Хозяин подарил Тадаясу и другим принцам лошадей и соколов. Госпожам, начиная с Первой принцессы, он преподнёс золотые ‹…› коробки, в которые было положено множество редкостных вещиц. Для Инумия в маленькую коробку положили пищу, так ей понравившуюся накануне. Кормилицам дали по полному наряду. Сопровождающие дамы получили накладные волосы.

Гости покинули усадьбу.

После этого Канэмаса отправился к Насицубо на церемонию очищения. Он попросил Накатада приготовить пять экипажей. С ним ехали Третья принцесса и молодые господа.[247] После церемонии очищения они совершили приятную прогулку и через два дня возвратились домой.

Дочь покойного главы Палаты обрядов в сопровождении близких людей отправилась в трёх экипажах на Восточную реку. Канэмаса с ней не поехал, но наказал правителю провинции Оми:

— Госпожа отправляется на Восточную реку для обряда очищения. Вели поставить экипажи недалеко от реки, наловить форелей и приготовить их для неё. Она совсем как ребёнок, даже удивительно; сама ничего не может сделать, и я за неё беспокоюсь.

Госпожа совершила обряд и благополучно возвратилась домой.

Фудзицубо собралась для церемонии очищения отправиться на мыс Карасаки.[248] Её сопровождал сам Масаёри и множество его сыновей. Когда экипажи выезжали из усадьбы, жена Масаёри сказала:

— Пусть едет впереди твой экипаж.

Фудзицубо же принялась возражать:

— Нет-нет, пожалуйста, становитесь вы вперёд.

Они уступали друг другу дорогу, и ни один экипаж не трогался с места. Сопровождающие не знали, как им быть. Наконец Масаёри приказал одному экипажу Фудзицубо ехать впереди. Все, кто мог видеть Фудзицубо, приходили в изумление от её красоты.

Прибыв на мыс, Фудзицубо очень торжественно выполнила церемонию очищения, после чего возвратилась домой в сопровождении отца и всей свиты. Братья по очереди охраняли её покои.

Проходило время, и из Восточного дворца поступали жалобы, что уж очень медлит Фудзицубо с возвращением. Наследник престола то предавался печали по этому поводу, то начинал гневаться и всё время посылал ей письма.

Посыльный архивариус рассказывал:

— Говорят, что наследником престола будет объявлен сын Насицубо. Господин мой стал усердно заниматься государственными делами. Днём он совсем не приходит к своим жёнам, а в последнее время даже музыкой не занимается.

Фудзицубо то отвечала наследнику престола коротеньким письмом в одну-две строчки, а то и ничего не отвечала. Все при этом ахали и укоряли её: «Разве так можно? Ведь это в высшей степени невежливо. Да ты унижаешь своего господина!» И к Масаёри, и к Фудзицубо всё чаще и чаще приходили посыльные от наследника престола: архивариусы, придворные высших рангов, его личные телохранители. У старшего сына Фудзицубо собиралось много народу, и все относились к нему как к будущему наследнику престола. Глядя на это, все в семье Масаёри в смятении думали: «А вдруг всё-таки наследником будет провозглашён сын Насицубо?» — и тревога их была беспредельна. В храмах заказывали молебны, делали подношения богам и буддам. Наступил двадцатый день седьмого месяца.

Как-то вечером принц Тадаясу пришёл в западные покои и завёл такой разговор с Фудзицубо:

— С тех пор, как ты находишься в родительском доме, я несколько раз хотел поговорить с тобой, но всегда здесь толчётся много народу. Я хотел бы сказать тебе лично о моих чувствах теперь, когда уже повзрослел. Я упустил счастливый случай…

— С годами удобный случай иногда приходит вновь, — ответила Фудзицубо. — Я сейчас ничем не занята и могла бы беседовать с теми, кто этого желает, но меня все забыли.

— Я тебя совсем не забыл. Как ты думаешь, почему я до сих пор живу один?

— Ты, наверное, ждёшь какую-то необыкновенную девицу.

— Ты многим отвечаешь на письма, написала бы, хоть изредка, и мне что-нибудь. Я уже устал ждать, — укорял он Фудзицубо.

— Желая получить ответ, ты очень многим отправлял послания. Чего же ты хотел от меня? — усмехнулась она.

— Я скажу тебе настоящую причину того, почему до сих пор живу бобылём. Отовсюду я получал предложения о браке, но не могу забыть, как ты равнодушно относилась ко мне, и даже мысль о женитьбе не приходит мне в голову. Но если ты теперь не столь равнодушна, как раньше, думай иногда, что я тайно продолжаю любить тебя.

— Странные речи, — произнесла Фудзицубо. — Если бы ты и открылся мне, я не могла бы относиться к тебе иначе… Ты же не чужой мне человек. И говорить с тобой я могу, потому что мы родственники.

В это время в покои вошёл Мородзуми, желая о чём-то сообщить. «Прямо как назло! Зачем только его принесло», — с раздражением подумал Тадаясу и прекратил разговор с Фудзицубо.

Масаёри, Тададзуми, Тикадзуми и Юкидзуми отправились в Кацура.[249] Тадаясу и его братья говорили между собой: «Ах, если бы в этом очаровательном месте можно было излечиться от болезней!» Дойдя до рощицы клёнов, они, глядя на пышную зелень, дружно воскликнули: «Вот превосходное место для игры в мяч!»

Господа переоделись в простые верхние платья. Лучше всех играли в мяч Накатада и Тикадзуми. Очарованные их умением, прочие господа с восхищением следили за игрой.

После разговора с Фудзицубо Санэтада погрузился в размышления: «Если я не последую её совету и останусь жить в Оно, она будет недовольна», — и Санэтада перебрался в столицу.

— Рад тебя видеть, — встретил его Санэмаса. — Я уж думал, что если ты будешь задерживаться, я сам поеду за тобой. Здесь очень неудобно, но там, где мы живём, начались дурные предзнаменования, и поэтому некоторое время назад я перевёз всех на Второй проспект.[250] Я уже сказал, что и ты будешь там жить. Поедем же поскорей.

— Зачем куда-то ехать? Побудем немного здесь, — предложил Санэтада. — Как же чувствуют себя моя жена и дочь, которых ты советовал мне забрать?

— Сейчас очень жарко, и я в такую даль не рискнул отправляться, — безразлично ответил брат. — Подожду, когда станет немного прохладнее. Поехали же, — настойчиво сказал Санэмаса. И сев в экипаж, они отправились на Третий проспект.

Слуги проводили их в дом. Госпожа при виде братьев испугалась и спряталась за переносную занавеску. Первым в покои вошёл Санэмаса.

— Какое уныние! Почему это? — сказал он, поднимая занавесь.

Управляющий встал на колени, чтобы встретить господина. «Санэтада должен чувствовать себя здесь до крайности неловко», — подумал Санэмаса. И действительно, брат его, в смущении, никак не входил в дом.

— Попросите его войти, — обратился Санэмаса к госпоже. — Сейчас не время стесняться. Мне кажется, вы слишком недоверчивы.

Гостям вынесли соломенные подушки для сидения. Санэтада волей-неволей вошёл в покои. Он внимательно осмотрел комнату и увидел, что в глубине, за небольшой переносной занавеской кто-то есть, а у столба сидит очень красивая молодая девушка. «Странно, кто бы это был? — подумал Санэтада, разглядывая её. — Как она холодно на меня смотрит. Это, наверное, сестра Фудзицубо, поэтому она так хороша собой».

Девица же думала: «Как бы там ни было, пусть отец увидит меня, пусть посмотрит, какой я стала» — и не обращая внимания на то, что её видит и дядя, сидела перед братьями. Санэтада не сводил с неё глаз, восхищённый её красотой, а жена его спрашивала себя: «Догадывается ли он, что это его собственная дочь?» — но не говорила ни слова.

Содэмия, видя, что отец не узнаёт её, очень опечалилась и, не выдержав, залилась слезами. Санэмаса глядел на эту сцену с глубокой скорбью.

— Неужели ты не узнаёшь? — спросил он.

Санэтада сидел с серьёзным видом и ничего не отвечал.

— До нынешнего времени, когда твоя дочь стала совсем взрослой, ты им ни в чём не помогал, и я, не в силах с этим смириться, перевёз их сюда. Переезжай и ты поскорее. Тебе нельзя больше жить отшельником. Посмотри, как выросли у неё волосы, — сказал он, гладя племянницу по голове. — Здесь ещё есть кто-то. Во всей Поднебесной ты вряд ли найдёшь более красивую женщину. Если ты доверяешь мне, послушайся моего совета и переезжай поскорее в этот дом.

— За то время, что я не видел Содэмия, она стала совсем взрослой, — произнёс Санэтада и заплакал.

Все его старые слуги собрались в покоях и не могли удержаться от слёз. Увидев перед собой кормилицу Масаго, Санэтада разразился горькими рыданиями. «Как тяжело! Я совсем не предполагал этого, направляясь сюда», — говорил он себе.

— Когда наш отец был жив, она как мать заботилась о тебе и мыла тебе голову. Сейчас и родная сестра так не заботится о брате, — сказал Санэмаса, указывая на кормилицу. — У меня нет никого, о ком я должен заботиться, и я хочу помочь твоей дочери, но мало что в моих силах. Если ты отвернулся от мира и не вспоминаешь о жене — что уж тут поделать! Но позаботься о своей дочери, стань ей опорой во всём.

Санэмаса указал сопровождающим их людям комнаты, где они могли отдохнуть, и велел накормить их.

— Мой брат прибыл сюда издалека. Угостите его хорошенько, — сказал он управляющему.

Слуги внесли красиво накрытый чёрный столик, на котором были расставлены постные кушанья. Бывшие слуги самого Санэтада, кормилицы Содэмия и Масаго изменились за это время, но он узнал их. Те, кто в его время был подростком, стали молодыми людьми. И только нынешних подростков он не знал. После еды прибывшим подали вино. Потом Санэтада пригласили в покои, устроенные для него как раз в то время, когда его жена и дочь переехали сюда из деревни у горы Сига:

— Пожалуйста, пройдите туда. Сейчас очень жарко, отдохните.

Многое из того, чем пользовался в своё время Санэтада, бумага, на которой он раньше любил писать, занимаясь каллиграфией, было утеряно, но зато приготовили другие изящные вещи, и ни в чём не было недостатка.

«Как она заботлива! — подумал Санэтада о жене. — Она рано лишилась родителей, и я один был ей опорой… Эта женщина родила мне двоих детей… Всё бросив, я долго не показывался у неё, а она из всех моих вещей ничего не потеряла».

В комнату пришли старые слуги Санэтада, помогли ему переодеться, обмахивали его веером. Всё было, как в старые времена.

Санэмаса тем временем раздумывал, за кого бы выдать Содэмия замуж. Он не возвратился к себе домой и занимался только делами брата. В усадьбу спешно прибыл и Санэёри.

— После того, как отец наш скончался, я днём и ночью погружён в печаль и стенаю, но сегодня я смог забыть свои грустные думы и чувствую на сердце радость. Если ты поселишься здесь, мы будем служить тебе как отцу и господину, хотя мы родные братья, — сказал он Санэтада.

Санэмаса и Санэёри оставались в усадьбе и всячески ухаживали за братом.

Прошло несколько дней. Санэтада ни с женой, ни с дочерью ещё не говорил.

О том, что Санэтада возвратился в столицу, стало известно во дворце императора, а затем и у наследника престола. «Мы слышали, что он очень несчастен, что он человек пропащий. Но теперь он вновь собирается поступить на службу», — говорили между собой придворные. Масаёри был очень обрадован этим известием. «Его давно уже убеждали возвратиться в столицу, недавно он был у меня, и я его уговорил», — рассказывал он.

Санэтада же опасался, что если он не будет встречаться со своей женой, то все, и Фудзицубо в том числе, сочтут, что он не собирается по-настоящему возвратиться к прежней жизни, поэтому на четвёртый день своего пребывания он прошёл на женскую половину и заговорил с дочерью.

— Мы вновь встретились с тобой после долгой разлуки. На душе у меня тяжело, и когда я смотрю на тебя, меня охватывает глубокая печаль. Мне бы хотелось поговорить с тобой серьёзно. Как вы жили всё это время? Может быть, ты думаешь: к чему теперь говорить об этом?.. Когда мы встречаемся, на сердце у меня становится горестно, а здесь ещё одолевает так много печальных воспоминаний… — и добавил: Наверное, я не смогу приходить к вам часто.[251]

Дочь его не могла произнести ни слова и только заливалась слезами.

— Расскажи мне о том, что произошло за время нашей разлуки, — повторил просьбу отец.

— Эти долгие годы я провела в тоске и печали, и сейчас, когда мы встретились, я всё ещё не могу этому поверить, — ответила она.

— Думаю, что мне осталось недолго жить на свете, и всё это время, пребывая в горах, я хотел постричься в монахи, — сказал Санэтада.

— Как-то раз, когда мы жили в горах Сига, вы с одним господином неожиданно вошли к нам. Я очень хотела увидеть вас ещё, но больше мне такой случай не представлялся… — промолвила дочь.

— Да, помню, желая полюбоваться клёнами, я приблизился к какому-то дому, но мне и в голову не приходило, что могу там встретить вас. А когда умер мой отец, Санэмаса рассказал, где вы находитесь, и я понял, что это были вы. Как же вы жили в таком глухом месте!

Санэтада долго говорил с дочерью и в конце разговора спросил:

— Где сейчас твоя мать? Я хочу поговорить с ней.

Обрадованная этими словами, дочь отправилась к матери и сообщила ей о пожелании отца.

— К чему нам встречаться? — недоумевала госпожа.

— Мой отец завещал, чтобы я как тень был возле вас и защищал вас, — вмешался в разговор Санэмаса. — Сейчас брат хочет говорить с вами, так почему же вы, дорогая моя, противитесь? Хоть он и не прислал вам письма, но, пожалуйста, поговорите с ним. Я забочусь не только о вас. Подумайте и о дочери — жаль, если такая красавица пропадёт в неизвестности. Я всячески стараюсь устроить её судьбу. Пойдите же к Санэтада немедля и поговорите с ним спокойно. Поверьте, я даю вам искренний совет.

— А что если я увижусь с ним, и он только укрепится в своём желании удалиться на Орлиный пик?[252] — прошептала она.

— А вдруг вместе с вами на гору Любви? — возразил Санэмаса.

— Если бы мы до сего времени жили вместе… — засмеялась госпожа. — А сейчас уже поздно. Но раз вы просите…

И, надев светло-серое платье и тёмно-серую шёлковую накидку, она вышла к мужу и села за переносной занавеской.

— Даже в самом начале, когда мы ещё стеснялись друг друга, таких преград между нами не было, — сказал Санэтада, и убрав занавеску, взглянул на жену.

Госпожа была так же хороша, как и раньше, и чем-то она походила на высочайшую наложницу Дзидзюдэн. Госпожа была худощава, но это придавало ей особое изящество и миловидность.

— Ах, глазам не верю! Мы так давно не виделись! — начал Санэтада. — Ты не дала мне, к сожалению, знать, где поселилась, и я, скучая всё это время в глухих горах, холодными ночами весной и осенью вспоминал тебя, но навестить не мог. Я сейчас совсем не тот, что был раньше, а вот ты совершенно не изменилась. Только очень жалко нашего сына!

написал он на веере и передал жене. Госпожа сквозь слёзы произнесла:

Тронутый её скорбью, Санэтада произнёс:

— Говоря по правде, в своё время, очарованный пустым соблазном, не имея возможности добиться исполнения своих желаний, я не захотел жить в столице, затворился в горах и не приходил даже к отцу. Я навестил его только перед самой кончиной. Тогда, разговаривая с ним, я услышал, что вы живы и здоровы. Сразу после этого наступило время нашего траура, и я очень хотел послать тебе письмо, но думая, что ты должна глубоко ненавидеть меня, не решался.

— Я знала, что все эти годы ты провёл, погруженный в размышления. Мне хотелось спросить, не из-за меня ли это, но, подозревая, что ты меня невзлюбил… — ответила госпожа.

— Разве я мог бы злиться на тебя до сих пор? Было время, когда я ненавидел тебя, но сейчас…[253]

Они долго разговаривали, вспоминая прошлое.

— Думаю, что теперь всё будет хорошо, — сказал Санэтада.

‹…›

Было уже поздно. Санэтада всё ещё оставался с госпожой.

Внесли столики с едой, они сели за трапезу, и только затем Санэтада возвратился в свои покои.

Санэмаса и Санэёри оставались в усадьбе с братом. Беспокоясь, не надумает ли Санэтада вернуться в Оно, они, предупредив своих жён, днём и ночью пребывали возле брата. Они велели жёнам присылать им еду и угощали Санэтада, госпожу, Содэмия и прислуживающих дам.

Придворные, которые раньше были дружны с Санэтада, очень обрадовались его возвращению в столицу, что явилось для них неожиданностью. Некоторые прислали ему изысканные подарки. Как-то раз, прохладным вечером, к Санэтада явился Накатада:

— Я узнал, что ты теперь обосновался на Третьем проспекте. Некоторое время назад я хотел отправиться к тебе в Оно, но много было разных дел, и я так и не смог поехать. Честно говоря, мне хотелось ещё раз посетить с тобой тот дом у горы Сига, в который мы зашли случайно. Но ты нанёс визит туда? Кто же дама?

‹…›

Увидев Накатада, госпожа и Содэмия вспомнили его. «Похоже, что это тот господин, который заходил к нам в горах. С тех пор он стал ещё прекраснее. Кто же это?» — говорили они между собой.

Поговорив с другом, Накатада покинул усадьбу.

Узнав о возвращении Санэтада, Масаёри сказал своим сыновьям:

— Санэтада вернулся к своей жене. Они живут недалеко, к востоку от нас, надо навестить его. Отец его умолял на смертном одре, чтобы я не дал ему погибнуть. И вот он возвратился к прежней жизни. Надо поздравить его. — Он отправился к Санэтада в сопровождении Тададзуми и Сукэдзуми.

Санэмаса изумился, увидев их в воротах, и все трое братьев вышли встретить министра.

— Несколько дней тому назад я узнал о том, что вы возвратились к госпоже, — начал Масаёри. — Я хотел сразу же нанести вам визит, но стояла страшная жара. Я очень рад, что вы обрели спокойствие.

— Санэтада зашёл сюда, чтобы навестить сестру,[254] и мы его задержали. Он всё ещё хочет возвратиться в горное селенье, никак не может забыть прошлое, — сказал Санэмаса.

— ‹…› — пошутил Масаёри, и все засмеялись.

Из внутренних покоев вынесли столики с угощением, накрытые особенно тщательно. Принесли вино. Масаёри произнёс, протягивая чашу Санэтада:

Санэтада ответил:

Санэмаса продолжил:

Санэёри сложил:

Тададзуми произнёс:

Сукэдзуми добавил:

‹…›

Вино подносили вновь и вновь. Господа долго беседовали, и Масаёри попросил Санэёри передать госпоже: «Я поздравляю вас с тем, что дело обернулось таким поистине радостным образом. Отныне удерживайте вашего мужа, чтобы он не блуждал далеко от вас, но оставался рядом».

Госпожа написала на чаше и преподнесла вместе с бутылочкой вина:

Масаёри, прочитав, написал в свою очередь: «Именно так и было. Но при всём том

и послал госпоже.

Санэтада при этом подумал: «О чём они пишут друг другу? Как это неприятно!»

Поскольку семья пребывала в трауре, гостям не преподнесли подарков, не дали и сопровождающим шёлка. На прощание Масаёри сказал:

— Так и живите вместе, а я — поскольку дом ваш очень близко — буду наведываться к вам.

Прошло десять дней. Санэмаса стал ночевать дома, но дни по-прежнему проводил с братом. Санэтада же не мог успокоиться: «Что подумает Фудзицубо, узнав, что я веду такой образ жизни, который мне к тому же не по душе?» Он хотел затвориться в своих покоях, но днём в усадьбе было много народу, чиновники, бывшие на службе у покойного министра, являлись представиться Санэтада. Правители провинций привозили рис и фрукты. Усадьба казалась процветающей.

Санэтада написал Фудзицубо:

«После того, как послал Вам письмо, я сразу же отправился далеко в горы. Но Вы мне не велели жить в Оно и наказали время от времени приезжать в столицу, поэтому недавно я посетил дом на Третьем проспекте и в силу непредвиденных обстоятельств остался здесь до сего дня. Вы, должно быть, об этом знаете.

Скоро Вы, наверное, возвратитесь во дворец. Вы обещали мне, что иногда я смогу посещать Вас, поэтому сейчас, находясь от Вас так близко, я думаю „Не представится ли мне ещё раз благоприятный случай, как несколько дней тому назад?" Ведь после Вашего возвращения во дворец когда ещё появится такая возможность?»

Фудзицубо написала ему в ответ:

«Я узнала, что последнее время Вы живёте поблизости, и надеюсь, что жизнь Ваша изменилась к лучшему. Как я Вам говорила, мы можем иногда видеться, и если Вы будете оставаться недалеко от меня, то вполне вероятно, случай и представится. Я пока что не тороплюсь отправиться во дворец.

«Так жить совсем неплохо. Это лучше, чем томиться скукой в горах и не видеть никого, кроме грубых мужланов», — решил Санэтада, о котором все пеклись как могли. Но его беспокоили возможные пересуды, и с госпожой он не общался. Гардеробной в их доме не было, их покои разделяла только дверь в середине дома: в восточной части жила госпожа, а он — в западной. Они жили, не видя друг друга. Служанок к себе он не подпускал, а всю работу для него выполняли мужчины, которые давно были у него на службе. Время от времени он звал к себе Содэмия и разговаривал с нею.

— Как ты жила все эти долгие годы? Господин, который был тогда со мной в горах, недавно приходил сюда. В ту пору он был вторым военачальником Личной императорской охраны. У него замечательный талант ко всему, но особенную славу он снискал своей игрой на кото. Мы тогда захотели полюбоваться клёнами, и он услышал, как играла на кото ты. Он сказал мне: «Это будет знаменитый музыкант!» С тех пор ты стала играть ещё лучше.

— В то время, грустя и тоскуя по вам, я считала, что жизнь моя кончена. Меня неотступно мучила лишь одна дума: «Неужели я больше его не увижу?» Всё стало мне безразлично, и я только томилась тоской, — рассказывала Содэмия.

— Почему в тот день, когда я зашёл к вам в горное жилище, ты не открылась мне? — упрекнул её отец.

— Я хотела сделать это, но матушка мне запретила. Я выходила к вам, и разговаривая о том о сём, втайне надеялась: «А вдруг он догадается?» Но вы не догадались. Как мне было обидно! — призналась девица.

Санэтада решил, что она так и не простила его, и больше ни о чём не спрашивал.

Вот таким образом он вёл себя и держался отчуждённо, но ночами, когда все спокойно спали, он приходил к госпоже и вёл с ней разговоры. Никто об этом не догадывался. Он старался всё сделать так, чтобы его посещения оставались в тайне.

— Уже давно чувства мои к тебе переменились, но с тех пор, как я тебя покинул, я ни к одной женщине не приближался. Когда я поселился в усадьбе Масаёри, Хёэ, которая прислуживала Фудзицубо, взялась передавать от меня письма госпоже, но и в мыслях я не заигрывал с нею. В то время вокруг меня было так много женщин! Однако мне — как будто я ушёл в монахи, — мне не хотелось посылать женщинам письма, и до сих пор я живу один, — сказал он как-то госпоже и вышел из её комнаты.

Однажды днём, написав письмо, он положил его у двери на восточную половину, и позвав дочь, сказал ей:

— Передай это матери и принеси ответ.

С невинным видом Содэмия понесла письмо матери, и как раз в то время в покоях появился Санэмаса. Госпожа подумала: «Если я сейчас не возьму письма, Санэмаса, конечно, решит, что я совершенно порвала с мужем», — и взяла бумагу. Санэмаса, протянув руку, сказал:

— Мне хочется знать о его настроении.

— Батюшка не велел, чтобы я вам его показывала, — запротестовала Содэмия.

— Мне хочется знать, что у него на душе, — повторил Санэмаса и стал читать:

«Я очень рад, что снова встретил тебя. Я с нежностью вспоминаю прошлое, и мне хочется о многом поговорить с тобой.

Когда наступит вечер, я хочу спокойно поговорить с тобой».

— Всё обстоит как нельзя лучше, — обрадовался брат. — Поскорее напишите ему ответ.

— Что же я ему напишу? — промолвила госпожа и отвечать не стала.

Написала Содэмия:

«Вы вспоминаете о прошлом, которое из-за Вас же оказалось таким кратким. А каково сейчас Ваше настроение?

Печально у меня на сердце!»

Она отнесла письмо отцу.

Наступила ночь, и Санэтада отправился к жене. В это время от левого министра прибыли подарки: прекрасный мёд, дыни, подсушенный рис, водоросли кодиум, колючие «чёртовы лотосы». Вместе с этим Масаёри прислал госпоже письмо:

«Несколько дней тому назад я был у Вас, но Вы, как мне сказали, отсутствовали. Я догадался, что явился не вовремя, и тотчас возвратился домой. Водоросли кодиум я посылаю для Санэтада.

Пусть и Санэтада поскорее последует этому примеру.[257] Что касается жареного риса, то это не для моих больных зубов. Потому посылаю его молодым».

Стали рассматривать присланное. В коробках лежали вкусные дыни и превосходные «чёртовы лотосы». Кроме того, был здесь большой кувшин, с надписью на нём: «Для Вашей дочери». Кувшин был серебряным и доверху наполненным лощёным шёлком и китайским узорчатым шёлком; переплетёнными нитками его привязали к шесту из аквилярии. Санэтада воскликнул:

— Как же за это отблагодарить? Министр позаботился даже о шесте для переноски предметов!

Он послал кувшин дочери. Министру же ответил:

«Не пойму, о чём идёт речь. А водоросли —

Подсушенный же рис ‹…›».

Он вручил посыльному подарки.

С тех самых пор он проводил ночи у жены.

— Ты можешь снять траур, — сказал он дочери. — Завтра как раз благоприятный для этого день.

— Мне матушка велела снять траурные одежды вместе с вами, когда окончится срок, — ответила та.

— Это не обязательно ‹…›, — сказал Санэтада ‹…› и заставил её снять траур.

Когда Санэтада увидел дочь, одетую в пурпурное платье и такую же шёлковую накидку, он пришёл в восхищение от её красоты. Она была похожа на Фудзицубо и только чуть-чуть уступала ей. Отец увидел, что его дочь — настоящая красавица.

Санэтада захотел отправиться в Оно.

Жена его надела такое же платье, что и Содэмия, и написала мужу:

Санэтада ответил ей:

Он на некоторое время удалился в Оно.

Наследник престола приходил во всё большее уныние из-за того, что Фудзицубо не возвращалась во дворец и не отвечала на его письма. Он давно не приглашал к себе ни Пятую принцессу, ни Насицубо, и сам не ходил к жёнам. Все дни он проводил, томясь скукой, ничего не ел и с каждым днём всё больше и больше чах.

— Он заболел перед самой церемонией восшествия на престол, очень уж не вовремя, — сетовал император.

— Не думаю, что болезнь его серьёзна, — отвечала императрица. — Просто сейчас жарко. А может быть, он расстраивается из-за каких-нибудь пустяков.

Наследник престола послал с архивариусом письмо Фудзицубо и сказал ему:

— Если и на этот раз не будет ответа, можешь не возвращаться. Я прогоню тебя со службы.

Архивариус очень опечалился. Горько вздыхая, он пошёл с письмом к Фудзицубо. Явившись к наложнице, он передал:

— Наследник престола сказал вот что: «Поскольку ответы госпожи последнее время очень кратки и туманны, разузнай подробно о её настроении» — и велел отдать письмо.

Фудзицубо прочитала: «Часто пишу тебе, но ответа не получаю и очень беспокоюсь. Все вокруг меня очень удивляются, что ты не возвращаешься во дворец, и мне слушать их замечания мучительно. Я решил было не писать тебе, но сделать этого не могу.

У нас много детей, ради тебя я даже жизни не пожалею, — но в таком состоянии жить не могу».

Как обычно, Фудзицубо отвечать не собиралась. Архивариус стал умолять её:

— Наследник грозил, что если я не принесу ответа, он прогонит меня со службы. Явите свою милость. Лишившись службы, я жить не смогу.

За него вступилась Соо, а за ней Хёэ:

— Напишите хоть одно слово ради Акоги. Будет очень жалко, если её брат пострадает.

— Захоти наследник, не получив ответа, наказать тебя, это будет моя вина, — и я была бы рада узнать, что тебя не наказали. Но если наследник выполнит угрозу, я постараюсь достать тебе место выше нынешнего, — сказала Фудзицубо.

— Что же делать? — воскликнул архивариус. — Разве я могу возвратиться во дворец с пустыми руками? Как я осмелюсь передать наследнику ваши слова?

— Возвращайся и передай через кормилицу, что ответа не будет, — повторила Фудзицубо.

Плача, молодой человек возвратился во дворец и доложил о её словах.

«Это сын кормилицы Фудзицубо, и она очень его любит. Если я прогоню его со службы, она мне напишет что-нибудь», — размышлял наследник престола и выполнил свою угрозу. После этого он каждый день с нетерпением ждал письма, и когда приходили к нему сыновья Масаёри, всё надеялся: не прислала ли она что-нибудь с ними? Но письма так и не было. «Что за жестокое сердце! Почему она так сильно злится? Может быть, она негодует, что я приглашаю к себе других жён?» — терялся в догадках наследник.

Об остальном вы узнаете из следующих глав.