Повесть о дупле Уцухо-Моногатари. Часть 2

Глава XX НА БАШНЕ (Окончание)

Господа по обыкновению позавтракали в доме, и Накатада повёл мать и Инумия в башню.[368] Сопровождающие госпожу и девочку — двадцать взрослых служанок — выстроились друг подле друга, держа переносные занавески. За господами несли фрукты в серебряных корзинках. Первой в башню вошла мать Накатада, и он повёл её за руку по лестнице. Госпожа была в китайском платье из узорчатого шёлка, в нижнем платье из узорчатого шёлка сиреневого цвета на зелёной подкладке и в алых трёхслойных штанах. Генерал был в белом однослойном платье из узорчатого шёлка, алом платье на подкладке, а сверху он накинул верхнее платье. В просветах между переносными занавесками можно было различить госпожу: она выглядела изумительно, волосы длиной в семь с лишним сяку блистали, как драгоценный камень. Генерал велел даме по прозванию Тюнагон остаться с его матерью, а сам отправился за Инумия, и взяв её на руки, понёс в башню, приказав служанкам поднять занавески повыше. Он нёс девочку, окружённый прислужницами, которые шли с высоко поднятыми занавесками. Инумия была в платье с небольшим шлейфом синего цвета, в платье из узорчатого шёлка, в накидке серого цвета с прорезами и в очень длинных штанах.

Когда отец принёс Инумия и поставил перед ней кото, она спросила:

— А где же куклы — чтобы слушать, как я буду играть?

— Вот они! — засмеялся Накатада и расставил перед дочерью кукол.

Мать его посмотрела на Инумия — девочка выглядела ещё красивее, чем раньше. Госпожа думала с радостью, что внучка её становится всё благороднее и красивее, а та сидела спокойно, не вертясь, как все дети.

Перед Инумия поставили кото «рюкаку-фу», на котором когда-то учился играть Тосикагэ. Накатада сел за «хосоо-фу», и госпожа сказала, что можно начинать. Она сама придвинула к себе оба кото, настроила их, и звучание инструментов было обворожительным. Накатада, посадив Инумия за рюкаку-фу, заиграл сам на втором инструменте. Хотя у девочки были маленькие ручки, она повторяла за отцом услышанное без малейших колебаний и не ошибалась. Прошло совсем немного времени, а она уже выучила одну пьесу. Отец показал ей вторую, она быстро запомнила её и сыграла так же уверенно, как первую.

«Волею небес она до такой степени одарена, что мне становится страшно, — думала госпожа, и продолжая учить внучку, проливала счастливые слёзы. — Давным-давно, когда мне было четыре года, мой отец начал учить меня. Я горела желанием обучиться музыке, и даже сидя на коленях кормилицы, играла на кото. Я хорошо всё запоминала, и отец говорил, что начиная с семи лет я уже играла как взрослая. А Инумия прекрасно играет даже то, что и взрослые исполнить не могут».

Генерал чувствовал глубокое удовлетворение тем, что Инумия так быстро запоминала пьесы, и был просто вне себя от радости.

— Можно было бы ещё поиграть, но Инумия, наверное, устала. На сегодня хватит, — сказала госпожа.

Инумия запоминала всё со второго раза. Казалось, что она училась очень долго, достигла вершины мастерства и сейчас, слушая игру других, вспоминала то, что знала давно. Когда дома Первая принцесса садилась за кото, девочка не отходила от неё и горела желанием играть сама, а сейчас, не чувствуя ни малейшей усталости, она всем сердцем отдавалась учению.

На следующий день от Первой принцессы пришло письмо на имя кормилицы:

«Всю ночь очень беспокоилась об Инумия. Начала ли она учиться? Я не могу слышать, но это должна быть прекрасная музыка. Играла ли она ночью? Я очень тоскую. Напиши мне обо всём».

Письмо пришло в то время, когда Накатада находился в башне. Отправляясь туда, он сказал прислуживающим дамам:

— Если будет что-то срочное, пойдите в павильон для уженья и хлопните в ладоши.

Дама Тюнагон, молодая и сообразительная, вручила письмо юной служанке по имени Мияги и послала её в павильон.

— Пусть господин убедится, что у нас прекрасная память. Но его поведение необъяснимо. Почему чтобы передать письмо, надо идти в павильон для уженья и хлопать в ладоши? — смеясь, говорила она другим дамам.

Дама Тюнагон устроилась в южной части павильона, у занавеси между передними покоями и верандой. Мияги приблизилась к перилам и захлопала в ладоши. Через некоторое время к ним пришёл Накатада. Прочитав письмо, он попросил принести тушечницу, а когда ему её подали, написал ответ:

«Спасибо за письмо. Ты была страшно расстроена, и я так был встревожен твоим состоянием, что ничего не мог сказать. Ты спрашиваешь о том, как чувствует себя Инумия. Этим ты меня обрадовала больше, чем если бы спросила, как чувствую себя я сам. Меня радует, что твоё беспокойство постепенно проходит. ‹…› Ты пишешь, что лёжа долгой осенней ночью в одиночестве, ты до самого рассвета о чём-то думаешь и таким образом множишь свои прегрешения. Меня это очень растрогало, и я почувствовал к тебе большую нежность».[369]

Затем Накатада прошёл в комнаты прислуживающих дам и, заглянув за занавеси, сказал:

— Госпожа Тани, дайте, пожалуйста, всем фрукты. Вы как всегда играете, наверное, в шашки или в кости. Первая принцесса очень тревожится об Инумия, а она играла на кото, как мне кажется, с большим удовольствием.

Было видно, что он находится в превосходном настроении. Вскоре он ушёл.

Кормилица Дзидзю была дочерью принца Хёбукё, сына отрёкшегося императора Сага. В детстве Дзидзю всё время проводила в играх с Первой принцессой. Она была очень красива. Брат принцессы, сын госпожи Дзидзюдэн, тайно посещал её ‹…›. Дзидзю кормила молоком очень недолго и повторяла, что никакая она не кормилица, но прозвище это прилипло к ней. Первая Принцесса очень её любила.

Дзидзю написала в ответ принцессе:

«Я Ваше письмо передала ‹…›. Я слышала, что Инумия учится музыке с большими успехами. Генерал явно в очень хорошем настроении. Звуки кото как будто уходят за облака, они столь прекрасны, что внушают трепет, — но я в этом так мало смыслю! Попросите рассказать принца Соти».[370]

Когда принцесса это прочитала, её охватила глубокая радость.

— Ах, как трепещет сердце! — воскликнула она и отложила письмо.

Вечером еду принесли в башню. Генерал спросил дочку:

— Не устала ли ты? Если хочешь, я позову кормилицу Дзидзю.

— Я лучше поиграю в куклы, — ответила она. — Но я хочу играть на кото до восхода луны, так всегда делает матушка.

Накатада пришёл в восторг от её слов.

Четыре прислужницы в китайских платьях со шлейфами внесли столики с едой. Две прислуживающие дамы, держа переносные занавески высотой в три сяку, поднялись на башню. За ужином Накатада всё время прислуживал матери, и она сказала:

— Зачем ты, мужчина, этим занимаешься? Позови лучше Тюнагон или Дзидзю.

— К чему? — возразил он и продолжал прислуживать ей.

Тюнагон подала воду для полоскания рта и ушла.

Во время еды возле Инумия было две кормилицы в китайских платьях со шлейфами. Генерал передавал блюда. Инумия давали только фрукты, она ела мало. Четыре молодых прислужника, приятной наружности, с длинными волосами, связанными в пучок, шествуя через арочный мостик, который вёл к деревьям на южной горке, принесли генералу ‹…›. Накатада, спустившись и подойдя к перилам, сам взял этот столик и возвратился наверх.

Вид вокруг был очень красив и казался нарисованным на картине.

За один день Инумия могла выучить много произведений, но Накатада преподавал ей в день не больше двух или трёх. Так проходили дни.

С каждым днём горки и растения в саду становились всё красивее. Однажды Инумия, глядя на южные горы, тихонько прошептала:

— Если бы я могла любоваться этими горами вместе с матушкой!

Генерал услышал это и, глубоко тронутый печалью, сказал дочери:

— Когда ты будешь совсем хорошо заниматься на кото и твёрдо запоминать произведения, тогда мать твоя придёт сюда, чтобы вместе с тобой любоваться горами. Так она обещала.

Девочка сконфузилась и ничего не ответила.

Ни днём, ни вечером Накатада с матерью за инструменты не брались, а только слушали Инумия. Она садилась за кото сама и играла неподражаемо, без малейшей погрешности. Госпожа и Накатада чувствовали глубокую печаль, и им становилось от такого совершенства не по себе.

Как-то раз Инумия попросила госпожу:

— Прикажи кому-нибудь из слуг позвать кормилицу.

Кормилицу позвали, и она незамедлительно пришла. Инумия считала её красивой, а кроме того, была к ней очень привязана, поэтому госпожа и Накатада, жалея девочку, взяли её с собой в усадьбу. Накатада полагал, что когда Инумия играет на кото, она кажется взрослой, а во всём ином остаётся ребёнком.

Придя к Инумия, Дзидзю попросила:

— Не поиграешь ли ты для меня?

— Я могу поиграть тебе. Я сейчас поставлю кото и буду играть, как это делает матушка, — ответила она.

Было поздно. Высоко в небе показалась луна. Госпожа и Накатада неподражаемо заиграли на кото и начали учить Инумия новой пьесе. Девочка играла совершенно так же, как её бабка и отец, и Накатада чувствовал огромное удовлетворение.

Фудзицубо терзалась муками зависти, и её утешало только то, что Первую принцессу не допустили в старую усадьбу. К ней пришёл Масаёри, и Фудзицубо спросила его:

— Как чувствует себя Первая принцесса? Ах, если бы у меня была такая дочь! Как я завидую принцессе!

— Чему может завидовать мать наследника престола?.. — засмеялся Масаёри. — Несмотря на то, что Первая принцесса ни во что не ставила мужа и целыми днями играла в куклы с Инумия, он мог бы и не подвергать её таким длительным мукам. Но ведь не только Инумия, но и мать Накатада переехала в старую усадьбу, оставив Канэмаса одного. Теперь все негодуют на Накатада, а Канэмаса осаждает жену письмами. Как-то отрёкшийся от престола император Судзаку рассказывал: «Я приказал Накатада читать мне записки его деда и продержал его несколько дней во дворце. Накатада одна ночь казалась в тысячу лет. Тогда он относился к принцессе особенно нежно. А сейчас всё изменилось, и он относится к жене, как прочие. Что ты на это скажешь?» — спросил меня под конец император. И почему только Накатада всё это затеял.

— Он начал приобщать дочь к особенным тайнам мастерства с раннего детства… Мои сыновья только музыкой занимаются с охотой, а вот сын этой самой Насицубо замечательно пишет и прекрасно читает книги. Если бы и наследника престола обучили, он бы читал и писал не хуже сына Насицубо, но все хотят продвинуть своих, а на принцев никто не обращает внимания. Вот и получается, что моих сыновей учить некому.

— Да, сейчас все пренебрегают своими обязанностями. Но ведь наследника учит его наставник… — сказал Масаёри.

— Ах, то-то и оно! С самого начала, непонятно отчего, наследник заявил: «Я не хочу заниматься книжностью с наставником. Вот с Накатада и Судзуси я буду читать книги и учиться чему угодно. А безобразных людей я видеть не хочу. Противно!» Отчего это? Когда-то он учился писать по прописям, которые сделал Накатада. Сам Накатада хвалил его: «Вы пишете очень хорошо». Я хочу поручить Юкимаса учить наследника. Сын мой изрядно упрям и учиться хочет только у людей известных. Но всё это пустой разговор! Мне по секрету рассказали, что Судзуси вынашивает какие-то планы…

— Он стал очень красив, — ответил Масаёри. — Все сейчас восхищаются наследником престола. У Судзуси дочь такого же возраста, как Инумия, и он чрезвычайно заботливо её воспитывает. Он часто говорит: «Мне бы хотелось, чтобы она делила досуг наследника престола. Но боюсь, что появится девица необычайно красивая, которая захочет въехать во дворец, и моя дочь лишится благосклонности принца». Как-то дочь Судзуси увидела флейту, которая хранится в его семье несколько поколений, и стала просить: «Какая красивая! Подари мне!» Но Судзуси ответил: «Тебе нельзя. Я думаю о другом». Вскоре Масаёри покинул дочь.

Как-то раз Судзуси, возвращаясь домой после церемонии очищения, остановил экипаж перед усадьбой Тосикагэ и, взглянув через ограду, подумал: «Действительно, башни великолепны!» Он сказал своему сопровождающему:

— Постучи в ворота, передай вот это и сразу же возвращайся ко мне, — и написал:

Вот что я подумал, проезжая мимо. Я возвращаюсь с реки».

Сопровождающий начал громко стучать в ворота и передал записку.

Накатада был очень раздосадован. Он тотчас написал ответ:

Тебе лучше не останавливаться здесь, мне даже посадить тебя негде. По правде говоря, я сам скоро собираюсь во дворец».

Накатада велел слуге сесть верхом и выехать к Судзуси. Тот ещё не успел выйти из экипажа, как ему передали ответ Накатада.

Из императорского дворца то и дело призывали Накатада, и он наконец-то отправился туда. Сначала он нанёс визит отрёкшемуся от престола императору Судзаку.

— Очень давно тебя не было видно, — сказал ему Судзаку. — Сейчас императору нужно представить докладные записки о назначении управляющих в провинции, и в такие дни тебе необходимо присутствовать во дворце.

— Если государь прикажет, я бегом отправлюсь во дворец, — ответил Накатада.

— А как Инумия? Каковы её успехи в учении?

— Она очень быстро всё схватывает.

— Это меня очень радует, — удовлетворённо улыбнулся отрёкшийся император. — Твоя мать владеет многими секретами мастерства, и если Инумия удастся перенять все эти секреты, будет замечательно! А сколько времени вы предполагаете учить её?

— Если она будет заниматься серьёзно, то должна выучиться быстро. Но она ещё немного мала, поэтому мы учим её без спешки. Существуют много законов, как сочетать исполнение произведений с временами года. Я должен буду часто отлучаться, чтобы присутствовать во дворце на больших празднествах, поэтому обучение не сможет идти очень быстро.

— Поистине, всё это необыкновенно. Как интересно! Как бы мне хотелось увидеть всё это своими глазами!

Госпожа Дзидзюдэн находилась в отчем доме.

Вечером Накатада отправился в усадьбу Масаёри, чтобы навестить Первую принцессу. Но она музицировала со Второй принцессой и к мужу не вышла. «Я долго находился на службе у отрёкшегося императора Судзаку и у царствующего императора и очень устал. Я хочу рассказать тебе об Инумия», — велел передать ей Накатада.

Вторая принцесса, чтобы не мешать им, удалились в задние комнаты.

Первая принцесса вышла к мужу с недовольным выражением лица. Он с раздражением заговорил с ней, и она ответила:

— Тебе ли сердиться на меня? Все говорят с неодобрением о том, что ты сделал. Я очень тоскую. Когда же наконец я смогу увидеть Инумия?

— Сейчас это невозможно… Присутствие многих людей нам очень помешает… Обучение требует времени…

— А как она учится?

— Скоро она будет играть очень хорошо.

На рассвете Накатада отправился к отцу. Третья принцесса и сын госпожи Сайсё не ожидали его и очень обрадовались его приходу.

— Очень давно я не имею никаких известий от твоей матери, — пожаловался Канэмаса. — Она не отвечает на мои письма. Я очень беспокоюсь и думаю потихоньку к вам явиться во время девятидневного поста.

— Мы все здоровы. В девятый день будет праздник хризантем, и я явлюсь во дворец, — сказал Накатада.

Затем он отправился с визитом к Третьей принцессе и госпоже Сайсё.

— Как вы поживаете? — спросил он.

Было видно, что жёны Канэмаса скучают. Накатада, вызвав управляющего, велел принести дамам фрукты и другие яства и очень скоро удалился в старую усадьбу.

Глядя, какими красивыми красными листьями покрывались деревья, из которых делали луки, Инумия думала: «И у матушки, по-видимому, деревья стали такими же красивыми. Смотрит ли она на деревья? Матушка говорила мне: „Надо терпеть, даже если тебе будет тоскливо". Может быть, она меня уже забыла? Ах, если бы она прислала мне письмо!» Девочка была готова заплакать.

— Не плачь, — успокоил её отец. — От матушки пришло письмо. «Прилежно ли занимается Инумия? Если да, я скоро приеду и повидаюсь с ней» — так она пишет.

Девочка очень обрадовалась и стала заниматься с ещё большим усердием. Накатада понимал, что дочь не может не тосковать, и чтобы развлечь её, принёс красивые картинки и принялся показывать их Инумия. Но она не стала, как обычно, разглядывать их, а продолжала сосредоточенно играть на кото.

Луна ярко сияла в чистом небе, всё было спокойно. На горах ясно были видны деревья. Слышался плеск волн, и дул прохладный ветер. Вместе с отцом и бабкой Инумия играла очень серьёзно. И госпожа, и Накатада почувствовали такую грусть, что из их глаз полились слёзы, и они были вынуждены прервать урок. Посмотрев на них, Инумия сказала госпоже:

— Вы говорите, чтобы я не плакала, но и вы сами наверняка тоскуете по матушке. Я думаю, что и матушка плачет.

Взрослые были растроганы её словами. «Надо пощадить её», — подумал Накатада и велел отвести Инумия из башни в дом, но она ответила:

— Я не хочу спать, и пока ярко светит луна, лучше играть на кото.

Урок продолжался за полночь.

Когда кончили заниматься, Накатада на руках отнёс дочку вниз и передал кормилице и другим дамам, которые там собрались. Госпожа пошла за ними.

— Отдохни, народу достаточно… — сказал ей сын.

— Нельзя же оставлять её одну в башне. Ведь она как-никак внучка императора. Отрёкшийся от престола император Судзаку всё время беспокоится о ней, и хотя ему чрезвычайно хочется, чтобы Инумия овладела всеми секретами мастерства, он очень её жалеет.

Госпожа, как обычно, проводила Инумия до её покоев и сказала ей:

— Очень плохо, что ты ничего не ешь…

Она своими руками приготовила внучке её любимые кушанья.

Инумия очень быстро всё схватывала, и в обучении её не возникало ни малейших трудностей. Она превосходно — так, что учителя её погружались в глубокую грусть — играла произведения, добиваясь соответствия звуков с временем года. Листва на деревьях в саду и в лесу пожелтела, клёны стали алыми — невозможно передать, как красивы они были. С каждым днём ветер становился более резким. В тихое время слышался шум низвергающегося с горки водопада. Во всех звуках чувствовалась необыкновенная прелесть.

Госпожа часто вспоминала о прошлом и плакала.

— Ты нередко бродил по окрестностям, а я тосковала дома, — сказала она как-то раз сыну.

— Я уходил далеко за эти юго-западные горы, — вспомнил Накатада.

Придвинув к себе тушечницу, он написал:

На душе у него было очень грустно. Мать его приписала:

Оба они были охвачены беспредельной печалью. Инумия, глядя, как падающие листья клёнов опускаются на кото, произнесла:

Она остановилась, и госпожа сказала:

— Почему же ты не продолжаешь? Надо окончить стихотворение.

Тогда Инумия прибавила:

Они стали играть на кото, неподражаемо сливая звуки музыки с шелестом листьев и шумом ветра в соснах. Накатада внимал им с глубокой грустью

Наступил десятый месяц, и полил дождь. Листья с клёнов почти все осыпались, на ветках их осталось очень мало.

Как-то раз госпожа и Накатада отдыхали после занятий с Инумия. Вдруг раздался громкий голос Накатада, который на мотив, прекрасно выражающий очарование того момента, пропел:

Госпожа лежала в своих покоях, но она издалека услышала голос сына и почувствовала необыкновенную грусть. Из глаз её полились слёзы, и не вставая с постели, повернувшись к кото, она прошептала:

Лёжа, она думала вот о чём: «В мире встречаются замечательные люди, превосходные качества которых никакими словами не выразить. Они могут проявить свой талант, добиваются успеха на службе, и жизнь их приобретает смысл. Своим талантом мой отец превосходил всех вокруг, но его способности в нашей стране не были признаны. В молодые годы он отправился в неведомые земли и испытал ужасные несчастья. Через много лет отец возвратился на родину, но ничто в мире, начиная со службы во дворце, его не радовало, и он долгое время предавался скорби. Возле него не было никого, кому бы он доверял и кому бы передал секреты своего мастерства. Мне отец хотел дать воспитание, какое получают все, и обеспечить успех в жизни, но и тут не преуспел. И в старости, когда он становился всё мрачнее, это явилось ещё одним поводом для сетований. Было ли здесь воздаяние за то, что он не выполнил своего долга по отношению к родителям, которые воспитывали его и потом проливали слёзы? Да, моему отцу пришлось испытать неимоверные муки. С давних пор, со дня моего рождения и до самой своей смерти, он записывал свои впечатления и разные события. Его записки полны такой печали, что сердце разрывается при чтении их. Когда я вижу, что Накатада и на службе императору, и в частных делах по своему таланту, внешности и характеру признан всеми первым в Поднебесной, или когда мне говорят о том, меня это немного утешает. Но мне горько, что отец мой не может этого видеть и что я не могу ему о том рассказать. Но нет ни одного человека — кого ни взять, начиная с самого государя до самого обычного смертного, — кто бы, живя до восьмидесяти или девяноста лет, мог беспрерывно наслаждаться жизнью. Ах, какая тоска!» На душе у госпожи становилось всё мрачнее, она продолжала размышлять: «Кем возродится мой отец в будущих перерождениях? Он всю свою жизнь сочинял стихи. Живя в бедности, он тем не менее приглашал монахов и просил растолковывать трудные места сутр. В этой усадьбе отцу каждый день читали главу „Девадатта”[373] и „Сутру золотого блеска"… Нужно заказать службу по тем, о ком некому вспоминать.[374] Я сама уже состарилась, и ничто в нашем мире меня особенно не привлекает. Успокоившись духом, я отдамся служению Будде. В нашем мире только это достойно почитания, и я посвящу служению дни, что мне остались». Так, лёжа в своих покоях, думала госпожа о прошлом и будущем.

Накатада очень жалел свою жену, но он был озабочен самым важным для своего рода делом — передачей секретов музыкального мастерства дочери. Каждый месяц Накатада несколько раз отправлялся ночью к Первой принцессе, но она неизменно отвечала:

— Если я не могу видеть Инумия, то и с тобой я не хочу встречаться. Ты поступаешь жестоко и по отношению к Инумия.

Принцесса не разрешала ему даже поднять решётку.

— Странные упрёки, — говорил Накатада и всю ночь сидел на веранде, прислонившись к перилам.

Канэмаса под каким-то предлогом однажды явился к жене, но она, подумав: «Даже Первая принцесса, беспрестанно тоскуя о дочери, терпит разлуку с мужем, а он… Постыдился бы!», и к нему даже не вышла. Госпожа велела ему передать: «Если мы увидимся, то уже на обратном пути ты об этом забудешь, а так, может быть, что-то серьёзное появится у тебя в душе».

Канэмаса помрачнел и принялся было роптать, но госпожа остановила его: «Подумай о Накатада». Он был готов рассердиться, но поскольку дело было связано с Накатада, больше ничего не сказал и, несчастный, ушёл. Люди, бывшие свидетелями, говорили между собой: «Какие удивительные отношения между супругами!»

С первого дня одиннадцатого месяца Накатада был вынужден покинуть усадьбу из-за служебных дел, и госпожа перенесла занятия с Инумия из башни в дом, где было очень спокойно. Наступили ненастные дни, ветер дул свирепо, и небо казалось устрашающим. Госпожа учила внучку играть так, чтобы звучание кото сливалось со стоявшим за порогом временем года. Девочка не делала ни малейшей ошибки, и госпожа радовалась, что она играет всё лучше и лучше.

Генерал, приехав, был изумлён такими успехами и сказал матери:

— Даже взрослые, всё понимая умом, не могут этого выразить и не могут играть так, как играет Инумия. Как будет восхищён отрёкшийся от престола император, глядя на внучку и слушая её! Кроме него только Судзуси сможет оценить искусство Инумия. ‹…›

Ночью навалило много снега, и перед домом пруд, канавы и деревья казались очень красивыми. Сугробы были вышиной в два сяку. «Никогда в последнее время так много снега не выпадало. Как же ходить по такому снегу?» — говорили дамы между собой.

— Ах, и раньше бывало подобное, — вспоминала госпожа. — Как-то раз выпало много снега, и я говорила Накатада: «Зачем тебе выходить из дому?» — но он меня не слушал и отвечал: «Так и быть, в горы я не пойду, но пойду на реку». И не обращая внимания на мои просьбы, шёл по снегу.

Чистые слёзы, как капли дождя, лились на её рукав. Думая, что слёзы не к добру, она пыталась сдержаться, но не могла и тихо произнесла:

— Не плачь, — сказала ей Инумия. — Я тоже хочу плакать, но ведь терплю же.

— Ты, наверное, тоскуешь по матери. О чём ты думаешь? — спросил её отец.

— Уже выпал снег, а я всё ещё не видела её, и мне очень грустно. Вы говорите: «Не плачь!» Но в такой день матушка из снега сделала бы горку, и мы бы вместе со Второй принцессой весело играли.

Казалось, она вот-вот заплачет, но Накатада чем-то развлёк её ‹…›.

Она была очень красива в тёмном платье из лощёного шёлка и в накидке с прорезами из китайского узорчатого шёлка светло-коричневого цвета на тёмно-красной подкладке.

Накатада велел сделать снежную горку, и Инумия пошла показывать её своим куклам.

Накатада же отправился к жене, но она, как обычно, не впустила его в свои покои. Грустный, он побрёл к Судзуси.

— Я совсем закоченел, — сказал он, входя к другу.

— В самом деле, жестокий мороз. Запасся ли ты всем необходимым на этот случай? — засмеялся тот. — Но сними сначала свою одежду. — И он повесил мокрую одежду Накатада на ширму.

— Ах, как чудесно! — воскликнул Накатада. — Ты заботишься обо мне, как о своей жене!

— Люди высокого положения, возможно, и могли бы заботиться о тебе, но я, ничтожный… — пошутил Судзуси.

Он велел развести огонь в длинной жаровне, и сняв с вешалки пятислойное платье, вручил его Накатада со словами:

— Надень это чистое платье.

— Как всегда, жена моя очень раздражена, — рассказывал Накатада. — Если бы она была немного более взрослой! У неё ужасный характер. Но оставим это. Сегодня такая необыкновенная ночь, что хочется не спать до рассвета. Почему ты в последнее время ведёшь себя по отношению ко мне словно посторонний? Будем друг с другом, как мы были всегда.

— Где же вы, госпожа Соти? — позвал Судзуси прислуживающую даму. — Нам всё ещё не подают есть. Ведь уже давно свечерело, приготовьте нам еду. Госпожа Тюнагон! Поскорее идите сюда. Неужели она куда-то ушла?

— Ах, как это неожиданно! — отозвалась Соти. — Вы меня зовёте, а я, право, в растерянности…

Она надела роскошное платье необычайно красивого цвета, и поставив переносную занавеску в три сяку высотой, появилась на коленях перед господами. Красивые служаночки в нарядных штанах расставили лампы и принесли, столик с едой для гостя.

Накатада, думая, что госпожа Соти стыдится его, стал смотреть в сторону. Судзуси очень ценил её, она была дочерью старшего советника министра, Судзуси относился к ней не так, как к другим, и никогда не заставлял прислуживать за столом.

Из дальних покоев появилась госпожа Тюнагон и принесла столик с едой для хозяина. Юные служаночки, вошедшие с ней, были очаровательны. Но взор Накатада привлекли взрослые дамы, которые были так красивы, что трудно было кому-либо из них отдать предпочтение. ‹…› Все засмеялись. Внесли столики с фруктами. Кончив есть, Накатада и Судзуси стали укладываться спать.

— Принесите постель, которая бы не пахла грудными детьми, — распорядился Судзуси.

Слуги из китайских сундуков достали спальные принадлежности, пропитанные благовониями. Господа переоделись в ночное платье, и между ними завязался долгий задушевный разговор.

— Мне очень хочется услышать, как играет на кото твоя мать, устрой как-нибудь, чтобы я мог послушать её. Мне хотелось бы услышать также, как ты учишь Инумия. Если вы занимаетесь с ней ночами… — начал Судзуси.

— Это очень легко устроить. А чему ты учишь свою дочь?

— Я хотел учить её игре на кото, но у неё нет способностей, и я решил оставить свою затею. Меня это удручает, но ничего не поделаешь, буду учить её чему-нибудь другому.

— Очень жаль! Плохо, если она не будет играть на кото. Хочешь, я сам буду учить её. Я буду учить её так же, как учу Инумия; хотя результаты, может быть, и не будут одинаковыми…

— Не стоит её учить! — промолвил Судзуси.

— Разрази меня гром, если я лгу. Я говорю совершенно искренне.

— Что ты будешь учить её тайнам мастерства, я тебе верю. Но можно и не тратить силы на обучение моей дочери. Она страшно некрасива, а рядом с Инумия произведёт ещё худшее впечатление.

Про себя же Судзуси подумал: «Накатада уверен, что у него замечательная дочь, и я это знаю. Но как говорила распорядительница из Отделения дворцовых прислужниц, моя дочь только чуть-чуть уступает несравненной Инумия. Такая внешность, как у моей дочери, встречается нечасто. Она совсем не безобразна. Я вижу, что он смущён и очень хочет увидеть мою дочь. Как же быть?» Наконец он произнёс:

— Я очень ясно видел Инумия…

— Дорогой мой! Покажи мне свою дочь. Распорядительница из Отделения дворцовых прислужниц говорит, что нельзя понять, красив ли новорождённый ребёнок или нет. Но она прибавляет: «Когда я смотрю на Инумия, мне хочется смотреть на дочь Судзуси. А когда я смотрю на последнюю, мне очень хочется смотреть на Инумия и сравнивать их. Я уверена, что и в будущем обе будут красавицами, не уступающими друг другу…» Разве мы с тобой не связаны дружбой? — говорил Накатада просительным тоном.

— Раз я случайно видел Инумия… — сказал Судзуси. — Но как нехорошо, что распорядительница своими разговорами разжигает тщеславие у людей. Кажется, сейчас моя дочь вместе со своей матерью занимается рисованием.

— Самый удобный случай! Тихонько проведи меня туда и дай взглянуть на неё!

— Забавно! Неужели ты считаешь меня таким простачком? — засмеялся Судзуси. — Но так и быть, я уступлю тебе. Но знай, что на мою дочь я не разрешаю взглянуть даже моим шуринам. — Он поднялся и быстро прошёл в задние покои.

Как он и говорил, девочка занималась рисованием. Отец взял её на руки, отнёс на некоторое расстояние от светильника и посадил там. Она была очень стройна, фигурка и головка — само изящество.

— Иди же сюда, — позвал её Накатада.

Девочка же, сконфузившись, поднялась и пошла к отцу. Она была такого же роста, как Инумия, но волосы её не достигали до пола. Она казалась более хрупкой, чем Инумия, но серьёзнее и красивее её. Накатада хотелось долго на неё любоваться.

— Ну вот, — произнёс Судзуси, взял дочь на руки и поднялся.

— Мне хочется рассмотреть при свете её лицо, — стал просить Накатада.

— Ну, нет, такого я не могу позволить! — И Судзуси унёс девочку.

Она была прелестна в тонком синем платье из узорчатого китайского шёлка, и волосы её напоминали пушистые колосья мисканта. Лицо было совершенно очаровательно. Когда она спокойно рисовала при свете лампы, то казалась настоящей красавицей.

Судзуси торопливо унёс её в задние покои.

«Инумия не кажется такой взрослой, но она столь грациозна, что сравнить с ней некого», — думал Накатада.

Узнав об этом происшествии, Имамия страшно рассердилась.

— Неслыханно! Как ты мог на это пойти? — воскликнула она.

Судзуси, посадив дочку на прежнее место, попытался возвратиться к другу.

— Ты, наверное, совершенно потерял рассудок, — продолжала его жена. — Разве можно показывать свою дочь генералу? Лучше бы ты выставил её перед толпой посторонних людей. Разглядывал ли он её лицо?

— Она мне такого наговорила, — смущённо рассказывал он другу, — смотрела на меня с презрением и очень рассердилась. Я всегда рассказываю ей небылицы, и всё из-за тебя.

— Не беспокойся, дорогой мой! — успокоил его Накатада. — Дочь твоя вырастет красавицей. Они с Инумия родились в один и тот же год, а волосы у твоей дочери длиннее. Лицом она так же красива, как Инумия. Я думаю даже, что красивее. У твоей дочери нет ни одного изъяна. У кого ещё есть такая замечательная дочь?

— Дочь Тададзуми очень красива.

— Пусть даже так, но кто о ней знает?

В таких разговорах прошла ночь.

— Ты мне оказал неслыханную милость. Чем я тебя отблагодарю? — спросил Накатада друга на прощание.

— Мне ничего не надо. Я прошу только об одном — дай мне услышать, как играет на кото твоя мать. Мне хочется услышать всё, что она знает. А ещё я хочу послушать, как вы учите Инумия и как вы играете все вместе.

— Это очень просто осуществить, — ответил Накатада.

Они поговорили ещё некоторое время, и Накатада поспешил к Первой принцессе.

Постучав в решётку её спальни, он произнёс глубоким голосом:

Ах, какие несчастья пришлось мне испытать этой ночью!

Она услышала его, но будучи на него сердита, ничего не ответила.

Так проходило время, и он часто вспоминал прошлое. Судзуси же думал: «Какой нелепый разговор!» — и ничего не говорил.[376]

В двенадцатом месяце обучение шло немного медленнее.[377] Накатада, ещё не научившись на горьком опыте, велел передать Первой принцессе: «Нехорошо, если новый год тебе придётся встречать одной. Я хотел прийти к тебе, но подумал, что ты будешь беспокоиться об Инумия, оставшейся в старой усадьбе Инумия». «Мать моя сумела добиться разрешения отлучиться из дворца, и мы проведём новогодний вечер вместе. Поэтому привези сюда Инумия, пусть она не выходит из экипажа — я хоть посмотрю на неё», — ответила она. «Это неудобно, ведь здесь соберётся много принцев!» — не согласился на это Накатада.

Год подошёл к концу. Из поместий Накатада, расположенных в разных провинциях, привезли шёлк и вату. Слугам высших и низших рангов сверх обычного положили богатое вознаграждение. Госпоже Дзидзюдэн преподнесли множество очень красивых подарков. Накатада отправил богатые дары на Третий проспект своим родителям, Третьей принцессе и другим жёнам Канэмаса. Мать Накатада и госпожа Сайсё преподнесли друг другу изящные подарки. Посыльным, доставившим их, вручили накидки с прорезами из синего узорчатого шёлка. Подношения прибывали отовсюду, и все посыльные получали награду. На широком дворе разложили всё присланное, среди прочего было около трёхсот разных птиц. Двор стал неузнаваем. Кроме того, господа получили разнообразное охотничье снаряжение.

Рассматривая подарки, мать Накатада думала, что таких великолепных вещей не бывало в доме министра. Подарки от отрёкшегося императора Судзаку и наследника престола были роскошными.

Накатада не забыл послать дары Накаёри и святому отцу Тадакосо.

В первый день первого месяца Накатада нанёс визит царствующему императору, отрёкшемуся от престола императору Судзаку, наследнику престола и отрёкшемуся от престола императору Сага со старой императрицей. Свита Накатада была великолепна, и придворные дамы смотрели на него с завистью. Затем Накатада явился к Первой принцессе и поздравил супругу Масаёри и госпожу Дзидзюдэн.

— Я с молодых лет прислуживаю императору и на обычных людей никогда не обращала внимания, — сказала Дзидзюдэн. — Но глядя на этого генерала, я не только не испытываю к нему снисхождения, но начинаю стыдиться самоё себя. Когда я смотрю на него, мне кажется, что жизнь моя удлиняется.

Когда Накатада вошёл к Первой принцессе, она поспешно удалилась в покои госпожи Дзидзюдэн. Накатада обиделся и спросил:

— Что случилось?

— Сестрица сказала, что пока Инумия не возвратится домой, она не будет видеться с вами, — ответила Вторая принцесса. — Она так решила ещё осенью прошлого года. Она говорит, что боится, как бы слухи об этом не дошли до Фудзицубо. Принцесса очень на вас сердита.

— Твоё поведение просто возмутительно, — сказала Первая принцесса мужу. — Как я была бы рада, если бы ты сам находился на моём месте. Ты не чувствуешь, как я тоскую. Не удивительно, что ты не разрешаешь мне навещать вас.

— И я могу во многом упрекнуть тебя, — усмехнулся Накатада. — Но к чему начинать браниться в первый день нового года? Это дурная примета. Я ещё раз приду завтра и выслушаю тебя.

— Все, у кого тонкая душа, думают так, как я. Поспеши же на проспект Кёгоку, — прогоняла его жена, но он лёг рядом с ней.

Накатада велел принести принцессе три подноса с фруктами, но она и не притронулась к ним.

Вскоре Накатада ушёл от неё и отправился к Судзуси.

Тот вышел к нему навстречу и спросил:

— Ты был у жены? Как она тебя встретила?

— Никак не встретила. Она очень сердится, и я поспешил уйти от неё, — ответил Накатада.

— Очень это прискорбно, — посочувствовал ему друг. — Так ты и не видел принцессу?

— Прогнала меня в другую комнату, наговорила пренеприятных вещей. Отвратительный характер, становится просто противно, — вздохнул Накатада.

— Ты ведь помнишь то время, когда речь шла о назначении наследника престола, — промолвил Судзуси. — Они ни во что не ставили даже государя…

— Ужасно, что у неё такой же характер, как у всего семейства Масаёри, — вздохнул Накатада. — Но есть кое-что, что нам поможет справиться с этой семьёй.

Масаёри объявил, что этот год является для него несчастливым[378] и что он не будет устраивать большого пира во второй день первого месяца.[379] «Как нам быть?» — недоумевали Тадамаса и Канэмаса. «Какой скучный новый год!» — говорили в связи с этим сановники.

В день крысы, незадолго до конца месяца, многие домочадцы Тадамаса и Канэмаса отправились в горы.[380] День был тихий, множество молодых людей и подростков, нарядно разодетых, гуляли по горам и сочиняли стихи. Их можно было видеть с башен усадьбы.

В конце второго месяца в башне возобновились занятия на кото.

Деревья на горах покрылись свежей листвой, показались цветы. Вид был удивительно хорош.

Наступил праздник третьего дня третьего месяца. Инумия становилась всё серьёзнее, она выглядела совсем взрослой. Ей поднесли красиво накрытый поднос с едой.

В тот год вишни цвели особенно пышно, и казалось, что башни плывут в их цветах.

Неподалёку среди цветов слышалось пение соловья, и девочка стала тихонько вторить ему на кото.

сложила она. Отец, слушая её, был охвачен глубокой печалью, а девочка, стесняясь того, что её услышали, покинула комнату.

В четвёртом месяце во время праздника Камо мальва и багряник были очень красивы и внушали возвышенные чувства. Жрец из храма Камо, имевший пятый ранг, преподнёс матери Накатада цветы мальвы и ветви багряника. Ему послали подарки. Накатада велел дамам четвёртого и пятого рангов красивой наружности прикрепить священные дары на занавесь в покоях матери. На бледно-зелёной бумаге она написала:

Накатада ответил ей:

Я всё время думаю о ветках багряника, которыми украсили твои покои».

И он, и мать почувствовали при этом глубокую грусть.

На праздник пятого дня пятого месяца Канэмаса послал им подарки, а также Первой принцессе и госпоже Дзидзюдэн. Накатада, выбрав великолепные подношения, послал их госпоже Дзидзюдэн. Он всем, от принцев до низших чинов, преподнёс очень красивые подносы. Как обычно, архивариус доставил из дворца дары матери Накатада.

В том месяце беспрерывно лил дождь. В пятый день, под вечер, капли дождя тихо падали на землю. Невнятно слышался плач кукушки. Сквозь тучи неярко светила луна. Трое музыкантов неторопливо играли на кото, звуки были чарующими. Все, кто жил в усадьбе, собрались в павильоне над источником и внимали музыке. Среди них многие были довольно опытны в игре на этом инструменте, но и они не могли различить на слух, кто из трёх музыкантов играет лучше. Пьеса окончилась, и всё стихло. Затем музыканты сели за другие инструменты и заиграли пьесу, соответствующую этому времени года. Уверенные звуки раздавались громко и, казалось, проникали даже под землю. Слушатели были потрясены.

В шестом месяце наступила жара, но с гор, поросших высокими деревьями, дул свежий ветер, и в башне было прохладно. Инумия носила белое платье из тонкого шёлка. В последний день месяца госпожа и Инумия в сопровождении большой свиты вышли на берег реки и выполнили церемонию очищения.

В это время Канэмаса, взяв с собой сына Насицубо, тоже отправился на реку. Они приблизились к дому Накатада и заметили неподалёку шатёр госпожи и Инумия. Сын Насицубо, играя с сыном госпожи Сайсё, сказал: «Давай войдём в шатёр» — и подняв полотнище, вошёл внутрь. Там за переносной занавеской высотой в три сяку находились госпожа и Инумия. Принц, заглянув за занавеску, неожиданно очутился с Инумия лицом к лицу. Она сразу же отвернулась, а бабка её, увидев принца, встревожилась.

«Ах, как нехорошо получилось. Он пришёл сюда, думая, что Накатада здесь. ‹…›» — решила она.

Госпожа показалась из-за занавески, но она не могла бранить принца. Разложив подушки, она пригласила мальчиков сесть.

— Вы видели кого-нибудь? — спросила она.

— Там ничего не видно, — спокойно ответил принц.

Он был очень рассудителен, вёл себя как взрослый, и госпожа подумала, что вряд ли он станет рассказывать о том, что произошло. Принц же про себя думал: «Я видел маленькую девочку. До сих пор я не видел таких красивых. Она так хороша собой, что мне хочется увидеть её ещё раз. Если бы я мог играть вместе с нею!» Такие желания переполняли его сердце, но он молчал.

Инумия же огорчалась, что матушка видеть её не может, а тут её увидел пусть и мальчик, но всё-таки мужчина. Она думала об этом почти со страхом.

Госпожа усадила гостей возле себя и угощала их фруктами, но они ели мало. Оба мальчика были очень красивы.

— Ах, посмотри, как птицы садятся на воду! — сказал сын госпожи Сайсё своему товарищу.

Госпожа следила, чтобы принц не увидел ещё раз Инумия, но её опасения были напрасны. В шатре появился Накатада, и дети вскоре ушли.

— Я испугался, не вошёл ли к вам этот неугомонный принц прямо за занавеску, — сказал Накатада.

Госпожа не знала, что ответить.

Госпожа и Инумия до вечера смотрели, как ловят рыбу с помощью бакланов, и потом вернулись к себе, а Накатада проводил отца и лишь тогда возвратился в старую усадьбу.

Седьмого дня седьмого месяца Инумия должна была мыть волосы. На юг от башни между камней бил источник, и там над потоком был раскинут шатёр. Туда пришли Инумия с госпожой, которая тоже решила мыть волосы. Вокруг не было ни души, но тем не менее со всех сторон вокруг шатра повесили полотнища. Прислуживали две кормилицы, одетые в накидки, а помогали им юные служанки. Ещё совсем недавно волосы Инумия не достигали пола, что беспокоило её родителей, но сейчас они касались земли. Она очень похорошела лицом и можно было подумать: «Уж не небожительница ли это спустилась на землю?»

По случаю праздника встречи звёзд дом внутри разделили на отдельные помещения. Госпожа подумала: «Сегодня, играя на кото, мы совершим приношение звёздам.[381] Здесь никого посторонних нет». ‹…›

Когда стемнело, Судзуси, одетый в охотничий костюм, подъехал верхом к усадьбе и велел слуге приготовить ему место на склоне южной горы, где росли сакаки. Он положил зонтик в дупло дерева, сел и стал ждать, подперев щёку рукой.

Потянуло прохладным ветром, и госпожа сказала: «Давайте начнём». Она села за хаси-фу, Инумия посадила за хосоо-фу, а сына за рюкаку-фу, и все трое совершенно слаженно заиграли выбранное произведение. Неслыханные в мире звуки поднимались до самого неба. Казалось, музыканты играют не только на кото, но что ещё звучит множество барабанов и духовых инструментов. Музыка была изумительно красива, и Судзуси казалось, что его душа возносится в небеса. Звёзды сместились, загрохотал гром, засверкала молния. Судзуси в страхе не знал, что ему делать, но и уйти, не дослушав до конца, он не мог. Он велел сопровождающему его помощнику военачальника Левой дворцовой стражи обнажить меч, а сам продолжать слушать. Внимая дивной музыке, в которой сливались необычайной красоты звуки, он чувствовал, как жизнь его удлиняется, и ему казалось, что он созерцает всё великолепие мира. Страх охватил его, но возвратиться домой он уже не мог. Помощник военачальника внимал музыке, глядя в небо. Вдруг вышина озарилась ярким блеском, показалась луна и прямо над башней высоко в небе сверкнула молния и раздался удар грома. Вокруг луны собрались звёзды. Ветер принёс с собой неведомые в мире благоухания. Слушатели словно очнулись от сна оцепенения. Они ни о чём не думали, лишь слушали музыку, подняв глаза к горе. Вокруг усадьбы всё более и более распространялись редкостные ароматы. Трое музыкантов играли в покоях Накатада. Когда они смотрели вниз, сад в лунном сиянии казался им усеянным жемчужинами росы. Звуки музыки были точно прозрачными. Поскольку госпожа играла на инструменте, который мог звучать громче всех других, она не играла в полную силу, а только слегка касалась струн. Вокруг луны появились причудливые облака. Когда звуки музыки становились громче, луна, звёзды и облака приходили в движение; когда музыка затихала, в небесах воцарялся покой. Судзуси не мог наслушаться. Казалось, что и яркая луна внимала дивным звукам.

Было далеко за полночь, и музыканты перестали играть. Затем Накатада для собственного удовольствия заиграл на флейте. В тонкой гармонии с удивительным пейзажем полные печали звуки производили необыкновенное впечатление. Потрясённый звучанием флейты, Судзуси думал: «Раньше я играл на этом инструменте не хуже его. Я думал, он не особенно любит играть на флейте, а оказывается, что он виртуоз несравненный». Судзуси был совершенно изумлён.

Время близилось к рассвету. Небо дышало спокойствием. Всё было тихо.

Среди стихов, сочинённых Тосикагэ, были такие, в которых он повествовал, как из Танского государства попал в неизвестные края, как шёл по безлюдным дорогам, как в удивительных по красоте местах распускались цветы всех четырёх времён года, как он проходил через лес, который кишел страшными существами, и как, бредя по тропам, он погружался в долгое раздумье и голосом, полным печали, читал стихи, а после своего возвращения на родину наблюдал обветшание своего дома. Обо всём этом Тосикагэ сочинял стихи. Даже среди тех, кто не знал всех обстоятельств его жизни, не было ни одного человека, который не проливал бы слёз, слушая его стихи, а тем более сейчас, когда их читал Накатада в старой усадьбе. Всё вокруг было полно очарования, начиная с самого голоса Накатада, и Судзуси от восхищения проливал слёзы, так что рукава его верхнего платья стали совершенно мокрыми. И звуки кото, и звуки флейты глубоко проникли в его душу. Судзуси был погружён в глубокое раздумье, когда наконец всё стихло, и он с сожалением отправился домой. По дороге Судзуси размышлял о том, что мир наш непрочен. Его сердце охватила печаль, он вспоминал о своей жизни в провинции Ки и о том, что произошло с ним потом.

Накатада лёг спать. Мать его сидела, касаясь руками кото, и задремала. Перед ней предстал Тосикагэ и сказал ей: «Сегодня я услышал редкостные по очарованию звуки старой музыки. И звуки кото, на котором играл Накатада, были великолепны и полны печали. Сегодня к вам придёт один человек, примите его». Она хотела ему ответить, но в тот же момент проснулась и горько заплакала. Накатада ещё не спал и, встревоженный её плачем, вошёл к ней.

— Мне приснился очень печальный сон, — сказала она ему. — После смерти отца я очень убивалась. Всё время скорбя, я просила богов дать увидеть его хотя бы во сне. Но он мне ни разу не приснился, а сейчас я увидела его. Отец в своё время говорил мне, что из всех кото самые замечательные нан-фу и хаси-фу, и особенно дорожил ими. Я играла на хаси-фу, когда мы с тобой хотели выйти из дупла дерева,[382] и вчера играла на нём. Отец услышал эти звуки. Он слышал и то, как ты читал его скорбные стихи. Ах, как всё это печально! — плакала она.

Накатада при мысли, что дед слышал, как он читал стихи, был охвачен печалью и заплакал вместе с матерью. Это было так естественно.

— Кто же должен посетить нас? Может быть, это был пустой сон? Но всё равно, как хорошо, что ты увидела своего отца, — говорил он матери.

Утром Накатада предупредил стражников у ворот:

— Чем бы я ни занимался, как только покажется кто-нибудь, сразу же доложите мне.

И он лёг спать в помещении неподалёку.

В час курицы[383] к восточным воротам усадьбы подъехал верхом некто в сопровождении четырёх подростков. Всадник спешился, один из мальчиков подошёл к стражнику, который сидел у конюшни напротив ворот, и спросил его:

— Чья это усадьба?

— Это дом генерала Личной императорской охраны.

— А кто раньше жил в этом доме?

— Глава Ведомства гражданского управления.

Подросток вернулся к своему господину со словами: «Пожалуйте сюда». Всадник подошёл к воротам.

— Дорогой мой, как меня обрадовал ваш ответ, — сказал он. — А сейчас здесь живёт потомок главы Ведомства гражданского управления?

— Именно так. Генерал — его внук.

— Пожалуйста, позовите старого управляющего или служанку из кухни. Прошу вас, передайте им, что прибыл слуга, который когда-то служил в этом доме. Я буду рад всю жизнь служить новому господину, — сказал прибывший.

Когда Накатада доложили о незнакомце, он задумался: «Что бы это значило?» Он велел прислужницам перейти из главного помещения во флигель, а потом распорядился:

— Пригласите этого человека сюда.

Прибывший с радостью предстал перед ним в сопровождении четырёх подростков, которые были очень красивы, ростом немного ниже четырёх сяку, с длинными, до колен волосами — все как на подбор, и одеты они были чисто. Мужчина тоже был хорошо одет, держал веер, как жезл, — сразу было видно, что он из благородного дома. Было ему лет сорок.

Накатада с матерью расположились в передних покоях с северной стороны. Когда мужчина увидел генерала, он показался ему так красив и благороден, что прибывшего охватил страх, и он не решался подняться по лестнице. Накатада очень любезно пригласил его:

— Пожалуйте сюда.

И прибывший наконец повиновался.

— Откуда вы приехали? Кого хотели видеть? — спросил Накатада.

— С вашего разрешения я обо всём подробно расскажу. У покойного главы Ведомства гражданского управления была служанка по имени Сагано.[384] Я её родственник.

Мать Накатада через ленты переносной занавески взглянула на мужчину и ясно вспомнила, что тогда ему было лет десять. В её душе ожили воспоминания о прошлом: как она жила в разрушенном доме и как Сагано, которая, несмотря на свой возраст, была очень крепкой, носилась повсюду, готовя всё необходимое к рождению Накатада. Этот мужчина был родственником Сагано, которой госпожа была так обязана. Часто потом приходилось ей сокрушаться: «Ах, если бы Сагано была не так стара и до сих пор оставалась в живых!»

— Я слышала, что у неё были дочери, — промолвила госпожа.

— У неё было три дочери. Старшая уже умерла, две других ещё живы. В провинции Ими служил чиновником третьего класса некий Ёсимунэ Токимоти. Он и его младший брат, тоже чиновник третьего класса, служивший в Правых императорских конюшнях, женились на сёстрах. В позапрошлом году — не знаю уж, отчего — оба брата скончались. У каждого из них было два сына, они прибыли сюда со мной.

Я служил в конюшне отрёкшегося императора Сага и был в то время чиновником третьего класса при правителе провинции Нагато. Зовут меня Токимунэ. Я жил в провинции Сэтцу. Вторая и третья дочери Сагано, потеряв мужей, переехали в прошлом году вместе с сыновьями жить ко мне. Эти мальчики не так уж необразованны. Матери их говорили: «Мы воспитали их достойным образом, и надо отдать их на службу в столицу, в благородный дом». До прошлого года они носили траур по родителям и оставались дома. Как раз в это время в государственных храмах не хватало подростков, и священнослужители хотели взять к себе именно этих мальчиков, но матери их не пожелали, чтобы они приняли монашество. Обо всём было доложено правителю провинции, и жить нам стало невмоготу — священнослужители вместе с местными властями принялись обвинять нас в различных преступлениях и в конце концов погубили наш дом. Матери этих подростков говорили: «Но есть, наверное, на свете люди, которые могли бы спасти нас». Бабка мальчиков с молодых лет служила у знатных господ. Сама она была из простых, но служила у покойного господина в этом доме до последнего дня его жизни. Она даже о собственных детях как следует не заботилась и всю жизнь посвятила своему господину. Но никому из нашей семьи знать её господ не довелось — и как мы об этом горевали! Дочери её говорили, что в прошлом дом господина процветал в течение многих поколений. Итак, я, скорбя о положении семьи, с надеждой в душе отправился в столицу. В конце жизни Сагано часто грустила, она была нездорова, и ей хотелось жить со своими дочерьми, но в доме её господина осталась одна-одинёшенька его дочь, у которой родился ребёнок и которая очень нуждалась, — Сагано не могла покинуть её. А сама она всё надеялась, что скоро поправится, да так и скончалась в столице.

Рассказ Токимунэ пробудил в душе госпожи множество воспоминаний, грудь её сдавила печаль, из глаз полились слёзы. В своё время она рассказывала о Сагано своему сыну. Он сразу вспомнил старую служанку и был очень рад приезду Токимунэ.

После некоторого колебания госпожа сказала:

— Вы повествуете о таких печальных событиях, что мне стало очень грустно. Да и можно ли сдержаться, слушая ваш рассказ о Сагано. Но никому больше не сообщайте этих подробностей. Вы явились к нам от Сагано, и я буду относиться к вам так, как относилась к ней. Мы не оставим вас, мой сын — генерал. Не веришь своим ушам, слушая о всех ваших мытарствах. Мой сын немедленно пошлёт посыльного к правителю провинции Сэтцу. Жаль, что вы не обратились к нам раньше и беззакония длились так долго. Я не знала, где живут дочери Сагано, и хотя мне хотелось навестить их, исполнить этого я не могла. Я очень рада ‹…›. Вы хорошо сделали, что прибыли к нам.

В молодости Токимунэ был очень красив и служил в благородном доме. Хотя он прибыл прямо из провинции, в нём ничего деревенского не было. У него были хорошие манеры и в выражении лица чувствовалось благородство. У подростков же волосы были тонкими и достигали колен. ‹…›

— Я взял всех детей с собой, — сказал Токимунэ.

— Вы очень хорошо сделали, — ответил Накатада. — Сейчас они именно в том возрасте, когда нужно начинать службу.

Накатада велел детям приблизиться, и Токимунэ позвал их.

— Я хочу разглядеть вас получше. Подойдите поближе, — сказал Накатада.

Внимательно оглядев подростков, он убедился, что они белы лицом и красивы и что во внешности их нет ни малейшего изъяна.

— Замечательные! — воскликнул он. — А есть ли у вас какие-нибудь таланты?

— Двое из них неплохо играют на флейте, двое других любят танцевать, — сказал Токимунэ. — Поэтому-то их и хотели взять на службу в храм, и нам пришлось нежданно-негаданно испытать ужасные несчастья.

— Вот оно как! Я поселю их всех вместе и прикажу обучать тому, к чему у них лежит душа, — пообещал Накатада.

— Жена Токимоти,[385] чиновника третьего класса в провинции Оми, во времена правления императора Судзаку служила во дворце на кухне. Она должна была быть повышена в чине и получить титул, но, к сожалению, её нечестным путём обошли, и она ничего не получила.

— Это легко исправить. Если она сейчас обратится с просьбой, её удовлетворят, — сказал Накатада. — Но теперь это, может быть, и не нужно, мы вознаградим её иначе. Если дети будут в столице, их матерей я тоже здесь пристрою. Все родственники Сагано могут приехать и будут здесь приняты. Я построю для них жилище недалеко от этого проспекта.

— Не знаю, как и благодарить вас, — промолвил Токимунэ.

— Ни о чём не тревожьтесь, — сказал генерал. — А теперь вам надо поесть.

Принесли угощение.

— Я прикажу правителю провинции Сэтцу заново отстроить для вас дом и полностью обставить его. Там у меня есть земли, пожалованные отрёкшимся от престола императором, и я поручу вам управлять ими, — продолжал Накатада.

Мать его приказала приготовить платья из лощёного узорчатого шёлка, нижние платья из узорчатого шёлка и штаны, а кроме того десять штук шёлка.

— Передайте это дочерям Сагано, которые остались в деревне. Пусть они обязательно приедут в столицу. Я выполню любое их желание, — сказала она.

Токимунэ был очень доволен и беспрестанно благодарил. Генерал вручил ему алое нижнее платье и шаровары из узорчатого шёлка и сказал:

— Наденьте это, когда пойдёте гулять по столице.

Кроме того, генерал вручил Токимунэ двадцать штук шёлка:

— Это для ваших родственников в деревне. А это, — продолжал он, даря двадцать штук ручного полотна, — для тех, кто будет ходить за вашими лошадьми.

Накатада велел слугам из усадьбы на проспекте Кёгоку отправиться в провинцию Сэтцу.

— Они расскажут там обо всём. Вы же пока оставайтесь у нас.

— Мне не терпится возвратиться домой и передать родственникам ваши милостивые слова, — ответил Токимунэ. — В последнее время мы в деревне испытывали всевозможные тяготы, нас несправедливо обвиняли и наказывали. Мы лили слёзы и не знали, как быть. Но сейчас совершенно неожиданно получили великолепные подарки. Лицезреть вас в таком сияющем дворце, какого раньше мне видеть не приходилось, и служить вам отныне — для меня огромное счастье. Так быстро изменилась судьба!

Токимунэ провели по всей усадьбе, и он был восхищён её великолепием. Ему казалось, что он видит всё это во сне. Затем он уехал домой.

Накатада приказал своим слугам позаботиться о подростках, которых поселили в усадьбе. Они были красивы лицом, любезны и казались детьми придворных. Вечером Накатада вызвал их к себе и попросил поиграть на флейте. Ничего провинциального в игре детей не было, они играли превосходно. «Чудесно!» — подумал Накатада. Затем он попросил мальчиков танцевать. Они всё время упражнялись в этом искусстве и танцевали замечательно. Все в усадьбе, глядя на них, пришли в восторг.

Наступил первый день восьмого месяца. В первых числах девятого месяца было решено возвращаться на Третий проспект, и Накатада захотел пригласить до этого музыкантов и возле западной и восточной башен устроить концерт. С начала восьмого месяца стали готовить подарки. Внуки Сагано выглядели очень хорошо и танцевали так, что лучшего и желать было нельзя. Глядя на них, госпожа с печалью вспоминала о сне, в котором она увидела своего отца. Мальчики наравне с другими готовились к празднику. Из процветающих поместий был прислан узорчатый шёлк и тонкий шёлк. Прислужникам было поручено украсить усадьбу и сделать необходимые приготовления к церемонии. Всё это держалось в тайне от семьи Масаёри. Юные прислужники вместе с внуками Сагано день и ночь упражнялись в танцах. Концерт был назначен на пятнадцатый день восьмого месяца. На нём должна была присутствовать Первая принцесса. Дамам при госпоже и Инумия, которых было около десяти, юным прислужницам и низшим служанкам было приказано приготовить к празднику особенно тщательно веера, шлейфы, китайские платья. Инумия очень изменилась и выглядела совсем взрослой. Она играла на кото не только так же великолепно, как её бабка, но даже немного лучше. Госпожа была очень довольна и теперь уже ничего больше не желала в этом мире. Наступил десятый день восьмого месяца.

Судзуси отправился к отрёкшемуся от престола императору Сага.

— Очень меня мучает бери-бери, и я думаю совершить паломничество в храм Исияма, — начал Судзуси и продолжал: — Недавно я слышал потрясающую, неслыханную в мире игру на кото. Музыка была полна такой красоты, что я долго оставался в изумлении, и до сих пор душа моя взволнована. Такого звучания я никогда раньше не слышал. Много ещё есть в нашем мире никому неведомых, тайных произведений. Мне хотелось бы, чтобы и вам удалось послушать эту игру. Если бы музыканты заиграли немного громче, то, должно быть, произошли бы ещё более потрясающие явления. Мне не столько хотелось бы иметь все почести и ранги, которыми осыпан Накатада, сколько научиться его необыкновенному мастерству. Никогда перед государем Накатада не читал стихов с такой свободой — в ту ночь он выбрал старые стихи, и голос его звучал настолько красивее, чем обычно, что я не мог сдержать слёз восхищения.

— Это всё необыкновенно интересно! Как бы устроить так, чтобы вволю насладиться его игрой на кото? — промолвил отрёкшийся император.

— За два года Накатада обучил Инумия всем тонкостям мастерства. Пятнадцатого дня этого месяца он приглашает в старую усадьбу музыкантов, и они, разделившись на две группы, будут исполнять музыку. В этот день Инумия выходит из башни, и состоится чудесный концерт.

— Как ты думаешь, возможно ли будет мне в этот день совершить туда выезд? — спросил император.

— Поговаривают, что отрёкшийся император Судзаку тоже собирается в старую усадьбу. В таком случае и вы можете совершить выезд.

— Да, ты прав. А девятого дня девятого месяца на празднике любования хризантемами я велю Суэфуса описать концерт в стихах. Для наград к этому празднику я велел приготовить полные женские наряды, и двадцать из них особенно красивы. Но до того мы сможем послушать удивительное исполнение на проспекте Кёгоку. Мне очень хочется услышать, как играет мать Накатада. Сам Накатада — человек выдающийся. Это семья, в которой невиданное мастерство передаётся из поколения в поколение, — говорил император.

Вскоре Судзуси ушёл от него.

Отрёкшийся император Судзаку сказал генералу:

— Я в этот день обязательно приду в твою усадьбу. Не надо ничего готовить специально, наоборот, устрой всё как-нибудь незаметнее. Если делать настоящий выезд, очень уж будет хлопотно. А если к тому же Канэмаса явится за мной, мне будет неловко.

«Отрёкшийся император Сага тоже несколько раз изволил сказать, что собирается прибыть к нам, — думал при этом Накатада. — Если я объявлю о выезде обоих императоров, в столице распространится небывалое волнение. Предоставим всё естественному ходу, а пока займёмся подготовкой к приёму государей…»

Он выбрал из произведений деда стихи, сочинённые в землях, лежащих между Танским государством и Индией, и велел приготовить ширмы, на которых приказал написать эти стихи и сделать соответствующие рисунки. Ширмы получились необыкновенно красивыми. Изображения были на китайском узорчатом шёлке, края ширм оклеены парчой, даже задняя сторона была не такой, как обычно. Места для отрёкшихся императоров готовили в главном строении. Занавеси там были окаймлены сверху парчой с узорами из гербов, сиденья для императоров из сандалового дерева были украшены росписью по лаку, золотом, перламутром и драгоценными камнями. Все остальные помещения тоже были прекрасно убраны.

Императрица-бабка обратилась к отрёкшемуся императору Сага:

— Мне уже за семьдесят, и я слышала много разной музыки, но звукам кото я готова внимать снова и снова. Замечательно, что Накатада будет в скором времени играть перед государями. Это виртуоз, каких больше нет. Тогда же будет играть его мать, и нельзя пропустить этого случая. Я обязательно поеду туда с вами.

— Как это ты поедешь? — возразил император, но отговорить её было невозможно.

Пятая принцесса, их дочь, ставшая высочайшей наложницей, сказала:

— Замечательно! Я тоже хочу послушать. Обязательно поеду с вами.

Первая принцесса собиралась в старую усадьбу вместе с матерью Дзидзюдэн, всеми её семью сыновьями и Второй принцессой. Судзуси рассказывал, как благодаря своей дружбе с Накатада он слушал игру на кото седьмого дня седьмого месяца, и все в столице стремились в назначенный день попасть на проспект Кёгоку, дома не хотел оставаться никто. Желающих послушать музыку было так много, что для их свиты места в усадьбе не нашлось. В главном помещении передние покои с западной стороны были отведены для императрицы-бабки, передние покои с северной стороны — для Масаёри, его супруг и госпожи Дзидзюдэн. Для Фудзицубо особо устроили восемь мест, а рядом с сиденьем для супруги Масаёри — пять мест для их дочерей. Поскольку все в столице стремились попасть в усадьбу, то многим приходилось отказывать: «Генерал сожалеет, но никак невозможно». «Ах, какая незадача! Так нам никогда и не удастся послушать их. И до чего будет обидно, если мы сейчас не услышим этих виртуозов, подобных которым в нашем мире нет», — говорили в столице, и все пытались так или иначе обеспечить себе место на проспекте Кёгоку.

В передних покоях с восточной стороны Накатада предполагал посадить Инумия, свою мать и госпожу Дзидзюдэн.[386] Четверо сыновей Масаёри от первой жены и семеро от второй не оставляли отца в покое, и он ломал голову: «Ах, если бы найти хоть щёлочку!» Он отправился к Накатада, чтобы выпросить места, но тот ответил:

— Как вы сами видите, свободных мест нет, — что же я поделаю?

Услышав о предстоящем концерте, Фудзицубо послала отцу записку: «Я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз».

— И она туда же, — сказал Масаёри жене. — Конечно же, она хочет поговорить о концерте. Что я могу сказать? Если будет высочайшая воля, тогда пожалуйста. Но если она хочет отправиться туда тайно, как мне быть? Очень уж это затруднительно. Похоже, у нас будет нелёгкий разговор. Однако придётся идти. Но если даже Фудзицубо и отправится на проспект Кёгоку, тебе туда ехать не надо.

— Я сделаю так, как ты скажешь. Но мне будет очень жаль, если я не услышу музыку, о которой так долго мечтала. Говорят, что сама жена Канэмаса будет играть, и если я пропущу эту возможность, то когда ещё я смогу её услышать? — ответила она.

— И ты о том же! — проворчал Масаёри и отправился во дворец.

Не успел он усесться, как Фудзицубо заговорила:

— Я всегда думала, что мне было бы лучше выйти замуж за Накатада и быть самой обыкновенной женщиной. Но ты отдал меня на службу императору, и мне суждено испытывать одни муки. Остальные свободно отправляются слушать музыку, которую им хочется услышать. Какое счастье с лёгким сердцем слушать и видеть то, что тебе хочется! В пятнадцатый день Инумия и мать Накатада будут играть на кото, оба отрёкшихся императора поедут туда, это должно быть несравненное исполнение, даже императрица-бабка собирается на Кёгоку. Только я, несчастная, не могу быть там! — Она залилась горькими слезами.

— Странные речи, — ответил Масаёри. — Если ты сможешь услышать это удивительное исполнение, я буду только рад. И императрица-бабка обязательно будет там. Но что делать, если в тот день тебе объявят, что ехать тебе нельзя? Государь даст тебе разрешение?

— Думаю, что он мне не откажет. Вчера вечером я умоляла его об этом, и он не сказал, что, мол, знать ничего не хочет. На этот раз кто бы что ни говорил, я всё равно поеду.

В это время в покои вошёл император, и Масаёри спрятался, чтобы не попадаться ему на глаза. Фудзицубо успела шепнуть ему:

— Завтра вечером обязательно приезжай за мной.

— Хорошо, — ответил Масаёри и покинул её.

Фудзицубо снова принялась настойчиво умолять императора о разрешении отлучиться из дворца, и он наконец сказал:

— Что ж, поезжай! Но если ты поедешь туда, то там и оставайся. Ведь из всех, кто был влюблён в тебя, тебе больше всех нравился Накатада.

— Если бы туда не ехало так много народу, если бы я одна отправилась туда, тогда можно было бы подозревать меня. Но там соберутся все, начиная с императрицы-бабки, — урезонивала Фудзицубо императора.

— Вряд ли ты говоришь правду, — ответил император. — Если бы императрица-бабка возымела такое желание, то как только она сказала бы об этом, все принцессы устремились бы на проспект Кёгоку. Но может быть, это правда — вряд ли найдётся хоть кто-нибудь на свете, кто не хочет услышать, как играет мать Накатада.

Санэтада всё ещё вёл замкнутый образ жизни, но узнав о предстоящем событии, написал Накатада письмо:

«Если состоится этот ночной концерт, мне хотелось бы, не привлекая ничьего внимания, прийти к тебе.

Можно ли мне прийти?»

Накатада, прочитав это письмо, подумал: «Его-то нужно пригласить прежде, чем кого-либо другого» — и с радостью написал другу:

«Получил твоё письмо. Дорогой мой, я давно ничего не имел от тебя и очень обрадовался, когда пришла эта весточка. Поистине,

Говоря по правде, мир кажется мне печальным и унылым, и я в течение нескольких месяцев занимался тем, что учил Инумия музыке. Незаметно присутствовать в этот день будет невозможно, но я очень хочу, чтобы ты пришёл к нам. ‹…›»

В столице только и было разговоров, что о концерте пятнадцатого дня, который, как предполагали, станет небывалым событием, поэтому важные особы с семьями всеми силами старались попасть на него. Поговаривали, что отрёкшиеся от престола императоры будут присутствовать там тайно, но что Накатада самым тщательным образом готовится к их приёму; буквально все принцы и сановники собирались в тот день на проспекте Кёгоку, и даже неимущие и незнатные господа думали: «Что-то там будет? Как бы и мне посмотреть?»

Третья принцесса, жена Канэмаса, объявила, что поедет в старую усадьбу вместе с Насицубо. Императрица-бабка хотела отправиться туда как можно раньше. В четырнадцатый день, к вечеру, высочайшие наложницы отрёкшегося императора Сага и обе супруги Масаёри прибыли на Кёгоку в сопровождении одного взрослого слуги и двух юных служанок. Экипажи прислуживающих дам не могли поставить близко к дому, как того требовал обычай, и их отвели к южной горке. Сыновья и дочери Масаёри, сидя в экипажах, говорили: «Но мы хотим видеть и то место, где будут исполнять музыку. Мы хотим видеть, как Инумия выйдет из башни». Одиннадцать сыновей Масаёри прибыли в одиннадцати позолоченных и украшенных листьями пальмы арека экипажах, их поставили вдоль мостика между восточной и западной башнями. Императрица-бабка прибыла в сопровождении четырнадцати экипажей, украшенных нитками, которые въехали через западные ворота и подъехали к главному строению с юго-западной стороны. Императрица вышла из экипажа. Церемония встречи её была очень торжественна.

На небе забрезжил рассвет. Сыновья Масаёри с большой свитой предстали перед императрицей-бабкой. Прибыли Третья принцесса и Насицубо, их встретили со всеми почестями и проводили в западные покои. Дамы, прислуживающие матери Накатада, в этот день перебрались в часовню и коридоры между строениями, а западную часть дома предоставили свите отрёкшегося императора Сага и императрицы-бабки. В час тигра[387] прибыли два сына Фудзицубо. Накатада этого совсем не ожидал и не знал, куда их посадить. Из четырёх комнат передних покоев с восточной стороны две он предназначал для Первой принцессы, и сейчас в одну из них распорядился поместить Фудзицубо с сыновьями, и, оставив вторую незанятой, в двух последующих устроить места для Первой принцессы и госпожи Дзидзюдэн. Приехало очень много придворных из дворцов царствующего императора и наследника престола. Они прибыли в двенадцати великолепных экипажах, украшенных нитками, и в двух простых колясках. Часть дам, прислуживающих Первой принцессе и Инумия, расположились в павильоне для уженья. Места для дам, прислуживающих Фудзицубо, были устроены в коридорах, а для наследника престола отвели особую комнату. К востоку от лестницы, ведущей в южные передние покои, разложили подушки для принцев, сыновей отрёкшегося императора Судзаку, а в западных передних покоях от самых перил устроили сиденья для девяти сыновей отрёкшегося императора Сага. Было так тесно, что подушки уложили вплотную, без какого-либо промежутка между ними. Главное помещение было разделено на две половины ‹…›. Там расположились генерал и министры. Придворные расселись на веранде.

Первый министр Тадамаса, узнав, что в усадьбу на Кёгоку прибудут отрёкшиеся от престола императоры, тоже отправился туда.[388]

Императору Судзаку доложили, что император Сага будет на концерте, и он распорядился отложить свой выезд, не зная, может ли он присутствовать на концерте вместе со своим отцом. Всё-таки Накатада велел отвести восточный флигель для императора Судзаку и его окружения.

Становилось светлее, и гости любовались южным двором, прудом, островом в пруду, павильоном для уженья, часовней в юго-западной части, арочными мостиками слева и справа, башнями- и ахали от восхищения. На север от главного строения были видны живописные ручьи, ветвистые деревья, невысокие сосны, там прорыли много канав. С этой стороны не удалось бы увидеть ни восточный, ни западный флигеля. Сад был широк и красив, с поросшими мхом камнями и с клёнами. Глядя на всё это, Фудзицубо думала: «Усадьба отца великолепна, она выстроена с большим вкусом, но до этого великолепия ей далеко». ‹…›

«Что сейчас испытывает Первая принцесса? — думала госпожа Дзидзюдэн. — Её сын не наследник престола, сама она не будет императрицей, и она, наверное, своей судьбой не удовлетворена. Но ведь с Накатада и сам государь не может сравниться ни характером, ни внешностью. Накатада даже чересчур хорош… А посмотришь, каким образом он всё здесь устроил, и убеждаешься, что недаром его так расхваливают».

В час овна[389] прибыл отрёкшийся император Сага. Накатада вышел встречать его. Экипаж императора подъехал к лестнице главного строения, и император вышел из экипажа. Его сопровождали правый министр Канэмаса, трое старших советников министра, пятеро вторых советников и советников сайсё, второй советник Судзуси, принцы — все они были в роскошных нарядах, шествовали неспешно, ослепляя присутствующих своей красотой. Императору Сага было семьдесят два года, но он выглядел прекрасно, и на вид ему можно было дать пятьдесят. У него не было ни одного седого волоса, и только в пояснице он был чуть-чуть согнут. Довольно улыбаясь, он сказал:

— Прекрасное место! Мне давно хотелось вновь его увидеть! Бамбук у павильона для уженья очень разросся. И всё по-прежнему необычайно красиво. Только тех, кто любовался этой усадьбой вместе со мной, теперь уже нет. Из ныне присутствующих бывал здесь со мной тогда лишь Канэми из Ведомства внутридворцовых дел. Ты помнишь этот дом?

— Всё так и было, — ответил тот. — Только деревья на горе очень выросли.

Главный императорский конюший принёс письмо императору Сага от императора Судзаку:

«Мне доложили, что Вы сегодня посещаете усадьбу Накатада. Правда ли это? Главная распорядительница Отделения дворцовых прислужниц полностью обучила Инумия своему мастерству, и теперь они возвращаются домой. Если бы не это обстоятельство, мы бы не могли услышать их игру на кото. Мне тоже очень хочется отправиться к Накатада, но если Вы уже прибыли туда, это было бы поистине беспримерным случаем, и мне, видимо, следует воздержаться…»

Император Сага на это ответил:

«Письмо твоё получил. И я ещё ничего не знаю,[390] но речь идёт об Инумия, которая принадлежит к нашему правящему роду. Я хочу услышать, чему её научили, и поэтому я прибыл сюда. Мы с тобой давно не виделись, поэтому непременно приезжай к нам. Я думаю, прецеденты отыскать можно…»

Вскоре Накатада вместе с Масаёри, Канэмаса и другими придворными вышел встречать императора Судзаку, который не замедлил пожаловать. Его сопровождал первый министр Тадамаса. С императором было семеро его сыновей, все красивые, в роскошных нарядах. Пятеро из них уже носили головной убор взрослых, двое были ещё подростками и шли сзади.

Оба отрёкшихся императора заняли приготовленные для них места в часовне и начали беседовать друг с другом. Император Судзаку был красив лицом и высок ростом. Оглядев присутствующих, он сказал:

— Все без исключения собрались здесь. Кто же остался нести службу во дворце?

— Главный казначей Минамото, архивариус Буката, который одновременно служит младшим военачальником Личной императорской охраны, и чиновники шестого ранга, — доложил Масаёри.

От восточной стены усадьбы на три-четыре те к западу всё пространство было тесно заставлено экипажами. Низшим чинам, идущим пешком, пробраться сквозь них было невозможно.

В начале часа курицы[391] госпожа и Инумия должны были спуститься с башни. К этому времени все музыканты собрались под шатрами. Отрёкшийся император Судзаку, глядя вокруг, несколько раз говорил Накатада и Масаёри: «Становится поздно. Не пора ли начинать?» Масаёри, главный архивариус, бывший одновременно вторым военачальником Императорской охраны, начальник Правой дворцовой стражи, архивариус, занимавший одновременно должность младшего военачальника Императорской охраны, повторяли за императором: «Прикажите начинать…»

Получив приказ, участники концерта поднялись, и началось исполнение музыки. С западной стороны из парчового шатра послышались удары в большой барабан и раздались плавные звуки струнных и духовых инструментов. На площадку вышли восемь подростков, четверо из них были одеты павлинами, а другие — бабочками. Они заняли свои места справа и слева и под аккомпанемент духовых и струнных инструментов прекрасно исполнили танец. Принцы заговорили, что музыканты не поспевают за танцовщиками, и сами принялись аккомпанировать им.

Отрёкшийся император Судзаку подозвал к себе Накатада и сказал ему:

— Пусть они поскорее выходят.

Он велел, чтобы его ручные экипажи приблизились к арочному мостику с западной и восточной стороны. Император Судзаку был явно озабочен — Накатада, думал он, несомненно, принял меры, чтобы вся эта толпа сановников не увидела госпожу главную распорядительницу и Инумия, а что будет, если кто-то увидит Фудзицубо? Но убедившись, что вокруг очень тесно, он успокоился.

— Надо поставить ширмы у передних покоев главного строения с восточной стороны и посадить там госпожу и Инумия, — промолвил он.

Накатада с готовностью распорядился ставить ширмы. Зрителям всё казалось необычайным. Масаёри повторял:

— Уже поздно. Пусть они выходят…

Отрёкшийся император Сага произнёс:

— Я думаю, что за матерью Накатада надо послать ручную коляску императрицы-бабки, а за Инумия — экипаж императора Судзаку.

Канэмаса сразу же распорядился, чтобы так и сделали.

— Займитесь коляской для госпожи, — сказал ему Масаёри. — А я помогу посадить в экипаж Инумия. Как бы Накатада ни старался, он не может разделиться надвое.

Накатада поторапливал мать и Инумия, и наконец вышли тридцать взрослых служанок, одетых в платья светло-коричневого цвета со шлейфами, на тёмно-красной подкладке, которые книзу становились темнее. Они держали расписные переносные занавески. С ними было четыре юных служанки в верхних штанах из узорчатого шёлка. Среди прислужников Инумия некоторые были одеты в фиолетовые платья с вышитыми шлейфами, с лентами так называемого китайского плетения.[392] Тридцать взрослых служанок и юные прислужницы, ростом немного пониже, выстроились на арочном мостике. Всё это было очень красиво. Первой из башни вышла госпожа, внизу её ждал правый министр. Затем спустилась Инумия. Накатада взял её на руки. Впереди всех юные служанки несли подушки для сиденья, курильницу, серебряный и золотой сосуды с благовониями, скамеечку-подлокотник. Служанки были все одного роста, с длинными волосами, которые на один сяку стелились по земле, и с очень красивыми лицами. Затем следовали взрослые прислужницы с переносными занавесками — Друг за другом, так что между ними не было ни малейшего просвета. Они были в роскошных платьях со шлейфами. И вблизи, и издалека эта процессия пленила взор.

В просвет между занавесками Масаёри мельком увидел Инумия и подумал, что она необычайно красива и гораздо лучше и очаровательнее, чем была Фудзицубо в её возрасте. Девочка производила впечатление очень утончённой. Среди внучек Масаёри некоторые принцессы были великолепны, но он вспоминал, какими они были в детстве, и вынужден был признать, что до Инумия им далеко. Она казалась небожителъницей, сошедшей на землю.

Как только показались юные служанки, шествующие впереди, зазвучала музыка. Спокойные звуки струнных и духовых сливались в гармонии. Очарованию не было пределов. Отрёкшийся император Сага веером отбивал такт, а император Судзаку подпевал музыкантам. Такого ещё никто не видел.

Придворные четвёртого и пятого ранга подвезли к госпоже и Инумия ручные экипажи. Император Судзаку отдал второму военачальнику Императорской охраны приказание, чтобы экипажи подвезли к перилам веранды с юго-восточной стороны. Впереди встали левый и правый министры, и шествие двинулось к веранде. Накатада был в числе тех, кто тянул экипаж Инумия. Накатада и Канэмаса, расставив занавески, собрались посадить Инумия в экипаж, но в это время отрёкшийся император заметил, что нужно соблюдать порядок по старшинству, и первой посадили госпожу. Затем приблизился экипаж для Инумия, который тянули Масаёри и другие придворные.

Лучи заходящего солнца пронизывали ленты переносных занавесок, и госпожа в их свете выглядела необычайно красивой. Она была в китайском платье из узорчатого шёлка такого густого красного цвета, что он казался чёрным, в трёхслойных штанах, в платье из голубого узорчатого шёлка, в китайском ‹…› и нескольких платьях из тонкого шёлка. Шлейф её платья был белым с тёмно-синими узорами, с лентами, окрашенными то бледно, то густо. Кроме того, на ней было платье тёмно-фиолетового цвета так называемой двойной окраски и китайское платье. Инумия была одета в платье из китайского шёлка с узорами в виде китайских гвоздик, в накидку с прорезами из узорчатого шёлка и в трёхслойные штаны.

Когда Инумия вышла из экипажа, госпожа поправила на ней одежду. В просветах переносных занавесок можно было видеть, как госпожа на коленях двигалась к своему месту. Она казалась яркой бабочкой. Инумия тоже, закрыв лицо маленьким веером, на коленях продвигалась к своему сиденью. Императору Судзаку удалось увидеть её в просветах занавесок, и он был восхищён её красотой.

Госпожа была стройной и красивой, выглядела она очень молодой, и можно было подумать, что ей чуть больше двадцати лет. Волосы, стелившиеся по её шлейфу, блестели, они были ни слишком тонкими, ни слишком густыми. Когда она в сопровождении прислуживающих дам продвигалась на коленях к своему месту, её сквозь ленты занавески увидел Масаёри. «Невероятно! Её можно принять за младшую сестру Накатада. Она гораздо красивее, чем моя дочь Дзидзюдэн! Если бы я был молод, я бы такую красавицу не пропустил», — думал он с завистью и горечью.

Четверо внуков Сагано, красивые, белолицые, танцевали превосходно. Все, начиная с отрёкшихся императоров, громко восхищались ими.

— Они ещё малы, но танцуют прекрасно, — сказал император Судзаку. — Их надо поселить у меня во дворце, чтобы они там могли спокойно совершенствоваться в танцах и музыке.

— Эти четверо юношей служат в доме Накатада, — сказал Масаёри.

— Очень хороши, ни в чём не сыщешь изъяна, — продолжал император.

Принцы, министры и остальные сановники смотрели на мальчиков с восхищением. Сидевшие близко от лестницы громко восторгались ими: «Никто из их ровесников так прекрасно не танцует!» Масаёри и Канэмаса сняли со своих плеч накидки и пожаловали их танцовщикам, принцы и другие придворные последовали их примеру. Мальчики застеснялись и убежали, не окончив танцевать, и хотя их звали обратно, они ни в какую перед зрителями не появлялись. Придворные в недоумении спрашивали у генерала: «Чьи это сыновья?» Накатада отвечал, что, мол, это сыновья такого-то и такого-то, они воспитывались в глуши, поэтому и убежали. «Теперь понятно, — заговорили между собой принцы и придворные. — Токимоти был прекрасным человеком. И голос у него был очень красивый».

Мальчиков звали снова и снова, и наконец они появились.

— Они и на духовых инструментах хорошо играют, — сказал Накатада.

«Невероятно!» — удивились присутствующие и попросили их сыграть что-нибудь.

Все четверо прекрасно исполнили на духовых многие произведения. Мальчики были ещё юны, но манеры их были превосходны и музыкальная одарённость несомненна. Сыновья отрёкшихся императоров захотели взять их к себе на службу, заспорили между собой и сердились друг на друга: никому не хотелось уступать. «Младший брат наследника престола хорошо играет на флейте, но далеко не так, как эти мальчики», — думал Масаёри, который был бы рад хотя бы двух из них приставить к наследнику престола, но поскольку и другие принцы хотели взять их к себе на службу, Масаёри о своём желании не заявил. Однако Фудзицубо во что бы то ни стало вознамерилась, чтобы двое из внуков Сагано служили у наследника престола и его брата. Красивых детей много и кроме них, но эти, несмотря на свой возраст, искусны чрезвычайно и могли быть приближены к принцам. Отрёкшийся император Сага сказал:

— Одного из них я возьму на службу в свой дворец.

Фудзицубо изнывала от зависти. Рядом с ней сидела Первая принцесса, и Фудзицубо попросила её:

— Скажи генералу, что того, кто играл на органчике, я хочу определить к наследнику престола, а того, кто играл на флейте — взять в свой дворец.

Когда генерал подошёл к жене, она передала ему слова Фудзицубо.

— Прекрасно, — ответил Накатада.

Пятый и Шестой сыновья императора Судзаку говорили:

— Мы непременно хотим взять на службу этих мальчиков.

Седьмой же принц произнёс:

— Пусть они говорят, что хотят, у них ничего не выйдет, потому что я возьму их к себе. ‹…›

— Но есть четверо других мальчиков, они тоже великолепны. Я пошлю их к тебе, — пообещал Накатада.

— Нет. Они, наверное, и танцевать не могут, и некрасивые. Я других не хочу.

Принцы, которые с детских лет воспитывались вместе, начали ссориться друг с другом. «Я пожалуюсь отцу», — говорил каждый. Но отрёкшийся император на всех на них смотрел с одинаковой любовью.

Наступил вечер.

Император Судзаку поднялся со своего места и приблизился к переносной занавеске, за которой расположилась мать Накатада.

— Столько времени мы не виделись, и мне уже давно хотелось самому навестить вас. Ныне я уже не мечтаю, как раньше, хоть изредка слушать ваше исполнение. Мне иногда казалось, что вы томитесь скукой,[393] и я посылал за вами экипаж, но вы так и не пожаловали ко мне. Сейчас я наслаждаюсь покоем и иногда втайне мечтаю о встречах с вами. Пусть надо мной будут смеяться, но ничего больше я так не жажду в этом мире. Если даже вы не можете пойти навстречу моим намерениям, то хотя бы поиграйте для меня на кото, звуки которого должны быть так сладостны. Я очень сожалею, что вы так равнодушны ко мне.

— Ни днём, ни ночью я не забывала ваших милостивых слов, — ответила госпожа. — Но всё это время я была так занята воспитанием Инумия и её брата, что даже изредка не могла появляться во дворце. Вы хотите слушать мою игру на кото, но я стала стара и вряд ли могу исполнять музыку, как должно. Как же мне быть?

— Ваши речи всегда были очень благоразумны, — промолвил император Судзаку. — Сядьте за кото и поиграйте то, чему вас учил отец. Из пьес для хосоо-фу сыграйте мне три или четыре, ведь выученного забыть нельзя. Судзуси рассказывал мне, что в ночь встречи звёзд он слышал несказанно прекрасную музыку. Сыграйте же сегодня вечером то, что вы играли в ту ночь, начиная с пьес для рюкаку-фу. Когда ещё нам представится подобный случай! И император Сага прибыл сюда, чтобы послушать вас. Ему осталось так мало жить в нашем мире. Есть ещё одна причина его визита: он часто сожалеет о том зле, которое причинил вашей семье, и надеется сегодня получить ваше прощение. Не надо, чтобы он мучился этим, и было бы прекрасно, если бы вы избавили его от угрызений совести. Тогда он сегодня был бы совершенно счастлив. Я хотел бы ещё сказать, что очень доволен приёмом Накатада, но сейчас меня занимает другое. Что же вы ответите на мои слова?

— Я полностью с вами согласна, — сказала госпожа. — Мне хотелось бы ответить не пустыми словами. Я не думала, что об этом зайдёт разговор.[394] В действительности у нас не так уж много инструментов — рюкаку-фу, хосоо-фу, вот и всё. На них Накатада время от времени играл перед вами, и вы их уже слышали.

Канэмаса с беспокойством поглядывал, как император Судзаку беседует с его женой.

Накатада тоже тревожился: отношение Масаёри к его матери сегодня было каким-то необычным.[395]

— Я хотел бы взглянуть на рюкаку-фу и хосоо-фу, а ещё на записки главы Ведомства гражданского управления Тосикагэ о том, как ему приходилось страдать в западных странах,[396] — сказал император Судзаку.

Принесли кото в очень красивых мешках из корейской парчи, благоухающих необыкновенными ароматами, и поставили перед императором.

— Есть ещё одно кото… — завёл речь император. Но никто не мог ничего сказать ему в ответ.

Госпожа была в нерешительности и не знала, как ей поступить.

Отрёкшийся император Сага приблизился к ней и заговорил очень любезно и почтительно:

— Передал ли вам Накатада мою просьбу? У Тосикагэ были причины сердиться на меня, и мысль об этом меня очень огорчает. Жить мне осталось мало, и я хотел бы, чтобы вы меня простили.

— Ничего, кроме благоговения, я к вам не испытываю, — ответила госпожа.[397]

— Кроме этого рюкаку-фу, есть ещё два инструмента: нан-фу и хаси-фу. Я до сих пор помню, как Накатада и Судзуси играли на кото в покоях Гремящего грома,[398] — продолжал император Сага. — При этом показались удивительные облака, небо нахмурилось, и поэтому игру пришлось прекратить. Я всё время сожалею о том, что больше они уже не играли. Мне так хочется услышать эти кото ещё раз! Что касается хаси-фу, то не только я, но и другие знают о нём лишь по слухам, но никто его не слышал. Все строят о нём различные предположения. Если бы вы сегодня поиграли на этом инструменте, это было бы таким блаженством, что я вспоминал бы о нём не только в этом, но и в других беспредельных мирах. И мне горько думать, что ныне я его не услышу, а другим посчастливится в будущем наслаждаться его звуками.

Госпожа ‹…› ответила:

Произведений для нан-фу не так уж много.

«Император Судзаку настроен ко мне очень дружелюбно, и то, что он говорил, очень разумно. Император Сага уже в преклонном возрасте и внушает трепет и уважение к себе. Он вспомнил прошлое, и отказать ему невозможно. Как же поступить?» — думала госпожа, мучаясь сомнениями. Когда-то отец рассказал ей об этих двух кото, хосоо-фу и хаси-фу,[400] и завещал: «Играй на них, когда ты достигнешь вершины процветания или когда опустишься на дно страданий». Среди диких зверей, среди волков играла она на хосоо-фу, но когда какие-то люди, услышав эти звуки, приходили туда, она играть прекращала. И на хаси-фу госпожа до сих пор перед людьми не играла. Но недавно она удостоилась особых милостей: без особых заслуг Накатада сделали генералом, а её самое — главной распорядительницей Отделения дворцовых прислужниц. Она снова думала о завещании отца. Сегодня два императора, пусть и отрёкшиеся от престола, явились специально послушать эти инструменты. Здесь собралось много блистательных принцев, начиная с Сикибукё, — цвет эпохи, много важных сановников, которые служат императору и наследнику престола. И самая знаменитая среди императриц, супруга императора Сага, пожаловала сюда со своими пятью дочерьми, среди которых была супруга Масаёри. Здесь были три высочайших наложницы — Токадэн, Дзиздзодэн и Фудзицубо. Из людей, не принадлежащих к императорскому роду, прибыли почитаемый за свои заслуги в государственном управлении и за личные достоинства первый министр и оба других министра, все пятнадцать высших сановников, придворные третьего ранга, старшие ревизоры Левой и Правой канцелярий, главный архивариус, люди, о которых она слышала и о которых не слышала никогда, — перечислить всех невозможно ‹…›. В таком собрании можно было сыграть небольшое произведение на хосоо-фу, чтобы показать, какой это великолепный инструмент ‹…›, но прикоснуться к хаси-фу — она вспоминала о наказе отца, и ей казалось, что сердце её разрывается. Правда, госпожа играла на нём седьмого дня седьмого месяца, но она сделала это в честь звёзд, а кроме того, хотела, чтобы Инумия услышала хаси-фу, и при этом возле них никого не было… Первая дочь императора Судзаку, чрезвычайно почитаемая всем миром, стала её невесткой, а она сама — бабушкой Инумия и женой министра, но разве это вершина блаженства? Несмотря на то, что её просили оба императора, на хаси-фу она играть не могла. Вот о чём думала госпожа в смятении.

Луна пятнадцатой ночи ярко сияла на небе. Всё вокруг было спокойно. «Сил нет ждать», — вздыхали гости, и госпожа, настроив рюкаку-фу в осенний лад, на котором она начинала учить Инумия, громко заиграла на нём. Она играла необыкновенно красиво, ещё лучше, чем во дворце Чистоты и Прохлады. Кото звучало как множество музыкальных инструментов; казалось, что вместе с госпожой кто-то играл на духовых. Оба императора, принцы, придворные восторгались: «Нам и раньше приходилось слышать рюкаку-фу, но такого великолепного звучания — никогда!» Музыка проникала в самое сердце. «Изумительно! Можно ли ещё где-нибудь услышать подобное?» — продолжали восхищаться собравшиеся.

Затем госпожа настроила хосоо-фу в другой лад и заиграла снова. Посыпался частый град, на небе неожиданно показались облака, звёзды пришли в движение. Но присутствующие не испытывали страха и любовались удивительно красивыми облаками. Собравшиеся в передних покоях сидели очень тесно, и было очень душно и влажно, но вдруг повеяло прохладой. На душе у слушающих стало легко, жизнь представилась им бесконечной. Казалось, что в музыке сосредоточилось всё благоденствие, которое могло быть на свете. Госпожа продолжала играть в том же ладу. Чистые звуки поднимались к небу. Сердца слушающих сдавила печаль. В небесах загрохотал гром, земля содрогнулась. Музыку можно было слышать далеко вокруг, в горах и лесах. Звуки стали скорбными, и все, кто внимал им, вдруг осознали, что в мире нет ничего постоянного, и залились горькими слезами. Из тех, кто слушал госпожу, начиная с отрёкшихся императоров, не было никого, кто бы не плакал. Ветер далеко разносил музыку, и её стало слышно в императорском дворце.

Как раз в это время император садился за вечернюю трапезу. Вдруг непонятно откуда ветер принёс печальные, щемящие душу, полные скорби-звуки. Император в изумлении обратился к придворным:

— Слышите ли вы музыку? Откуда она доносится?

«Это очень странно!» — повторяли придворные. Пытаясь понять, откуда слышится музыка, придворные поворачивались в разные стороны, пока не поняли, что она идёт с восточной или юго-восточной стороны.

— Неужели эти прекрасные звуки доносятся сюда из усадьбы генерала на проспекте Кёгоку? Непостижимо! — произнёс архивариус, бывший в то же время младшим военачальником Личной императорской охраны.

Все мужчины и женщины, находившиеся во дворце, почувствовали глубокую печаль и залились слезами. Сам император был охвачен скорбью и думал; «Как это чудесно!»

— Младший военачальник Нобуката! — обратился он к придворному. — Вместе с кем-нибудь из архива и со стражником, что стоит у водопада,[401] возьмите в конюшне лошадей и отправляйтесь в том направлении, откуда доносится музыка. Может быть, вы не увидите, кто это играет, но доложите, что происходит вокруг.

Император был охвачен горестным чувством, ему ясно открылся закон превращения всего сущего, и он проливал горькие слёзы. Не только высшие сановники, но все, кто находился во дворце, — кормилицы, прислужницы, дамы четвёртого и пятого рангов, архивариусы и низшие слуги — плакали и проникались красотой звучания. Император поднялся со своего сиденья, вышел на веранду и устремил глаза вдаль. Свита последовала за ним. Глядя на облака и внимая дивным гармониям, все забывали о своих заботах и ощущали только неизбывную печаль и красоту мира.

Младший военачальник, погоняя коня, двигался на звуки музыки и подъехал к усадьбе на проспекте Кёгоку. Дорога на протяжении двух-трёх те была заполнена тесно стоявшими людьми. В воротах народу толпилось ещё более — ступить было некуда. Нобуката с трудом протиснулся внутрь. Он подошёл поближе и стал слушать; ему казалось, что играли на трёх или четырёх инструментах, и каждый из них был по-своему великолепен. Даже люди необразованные были восхищены. Нобуката, с трудом пробравшись через толпу, приблизился к главному строению и хотел обратиться к отрёкшимся императорам, но они были в таком восторге, что его слов даже не услышали.

— Младший военачальник Личной императорской охраны и архивариус Фудзивара Нобуката прибыл от государя, — прокричал он что было силы.

Госпожа, услышав его, сразу перестала играть. Тогда императоры спросили Нобуката:

— В чём дело?

— Услышав удивительную музыку, государь приказал выяснить, откуда она доносится, и доложить, — ответил тот.

Утерев слёзы и высморкавшись, императоры сказали: «Это действительно чудо». ‹…›

Все, как один, были в изумлении.

— Государь, наверное, беспокоится и ждёт тебя, потому возвращайся поскорее, — сказал император Судзаку. — Мне когда-то посчастливилось слышать, как госпожа играла на кото, и с тех пор я страстно мечтал услышать её вновь. Узнав, что сегодня состоится концерт, я прибыл сюда, и внимая исполнению вблизи, испытал необыкновенное блаженство. Но неужели было слышно даже во дворце?

Начиная с отрёкшихся императоров, всем ‹…› поднесли вино. Немного спустя император Сага сказал:

— Сегодня вечером я был абсолютно счастлив. В своё время во дворце на пирах и праздниках любования цветами мы развлекались сочинением тонких, искусных стихов, беззаботно отдавались приятному времяпрепровождению и приказывали играть на кото. Но после смерти Тосикагэ редко удавалось слышать такое потрясающее мастерство, каким нас порадовали сегодня. Очарованные, мы унеслись душой за облака, и я вдруг подумал: «Не эту ли музыку играют там, в небесах?»

— На хосоо-фу Накатада играл в день рождения Инумия, это было невообразимо прекрасно, — промолвил Судзуси. — А сегодня вечером госпожа — кто из них лучше играет, сказать трудно, — на том же инструменте исполняла произведения в другом ладу, и её исполнение ни с чем не сравнимо. Но кото, звучавшее в ночь встречи звёзд, было ещё замечательнее. Если бы немного поиграли на обоих инструментах, а четверо мальчиков при этом бы танцевали — я уверен, что уже ничего не могло бы подняться выше этого музыкального впечатления.

— Ещё замечательнее, чем этот инструмент? Как же это возможно? — удивился император Сага.

Император же Судзаку ощущал в сердце глубокую печаль. Если игра госпожи может быть ещё проникновеннее и чудеснее, если он услышит музыку, которую ему никогда не приходилось слышать, то он никогда не сможет забыть госпожу. Он испытывал к ней всё более глубокие чувства, которые изумляли его самого.

— Пожалуйста, поиграйте на хаси-фу, — попросил он.

Было уже за полночь, и госпожа под разными предлогами старалась отказаться, но император упрекал её и слушать возражений не хотел.

— Почему же для вас это невозможно?[402] — говорил он, придвигаясь всё ближе к ней. Госпоже было неловко, и она с мукой думала только о том, что ей давно надо оставить мир и жить отшельницей.

— Несмотря на ваше пожелание, я с сожалением могу сказать только то, что никаких особых произведений я больше не знаю. Такие пьесы все уже много раз слышали, хотя бы в день посещения левым министром храма в Касуга. Но если вам угодно, прикажите Накатада принести инструмент.

— Уже давно надо было приказать Накатада, — довольно засмеялся император Судзаку, подозвал генерала и велел ему принести кото. Но тот не двигался с места.

— Государь приказывает тебе. Выполняй же, — забеспокоился Канэмаса.

Госпожа щёлкнула веером, Накатада по этому знаку поднялся и скрылся в башне. Вскоре он появился оттуда с хаси-фу.

Император Сага попросил дать ему взглянуть на него. Инструмент имел необычную форму и был очень красив на вид. Он отличался от тех инструментов, которые привёз Ияюки из Танского государства, и даже от других кото, привезённых Тосикагэ. Император тронул одну струну, и раздался необыкновенный по красоте звук. Очарованный звучанием, он тронул вторую струну, но в ответ не послышалось ничего, даже самого тихого звука, по-прежнему стояла тишина. «Страшный инструмент!» — вздрогнул император. Оба императора были испуганы и велели отнести кото за занавеску дочери Тосикагэ.

Госпожа придвинула его к себе, но слёзы полились из её глаз, и она погрузилась в воспоминания. Кое-как она справилась с собой, успокоилась и приготовилась играть.

Все принцы и сановники со смущённой душой ждали, что будет дальше. Прислуживающие госпоже дамы поспешно вынесли масляные светильники, и вокруг стало светло, как днём.

Посыльный от императора и не думал возвращаться во дворец, он напоминал дровосека, жившего в древности, который, заблудившись в горах, провёл там годы.[403]

Среди всех кото, сделанных в неведомой земле, хаси-фу отличалось самым замечательным звучанием. Именно на этом инструменте семь мастеров с семи гор завещали Тосикагэ исполнять превосходные произведения, которым они его обучили. Госпожа сыграла только то произведение, которому Тосикагэ научился у первого учителя. Инструмент звучал громче и красивее, чем хосоо-фу.

Загрохотал гром, сверкнула молния, земля заколыхалась, как при землетрясении. Слушатели перепугались, и ужас охватил их. Госпожа заиграла только на одной струне — вдруг вода в пруду и канавах поднялась на два сун и потекла потоками по земле. Слушатели не могли прийти в себя от изумления. Госпожа продолжала играть на одной струне, и люди постепенно успокоились. Она заиграла на двух — всё погрузились в печаль более сильную, чем раньше. Слушая эти звуки, глупые вдруг стали умными, гневные умиротворёнными. Бурный ветер затих. Тяжелобольные неожиданно исцелились. И даже те, кто был прикован к постели, не могли не подняться, слушая эту дивную музыку. Казалось, что неприступные скалы, деревья, грозные духи проливают в ответ слёзы. Судзуси, забыв обо всём на свете, внимал всей душой и чувствовал всё большую печаль. Видя, как из глаз императора Судзаку дождём лились слёзы, Судзуси думал с печалью: «Что же он чувствует?» Среди собравшихся не было ни одного, кто бы не был потрясён и не плакал.

Накатада не мог представить себе, что эту чудесную музыку, которую он до сих пор никогда не слышал, играет его мать. Он чувствовал, как сердце его сдавила непереносимая печаль.

Четверо внуков Сагано начали красиво петь, их тонкие голоса были печальнее, чем стрекотание цикад в осеннем поле. Затем они стали танцевать. Император Сага во власти печального очарования, отбивал такт веером, а император Судзаку проникновенным голосом пропел на мотив исполняемого произведения:

Император Сага продолжил:

Все присутствующие были восхищены.

— Поиграйте ещё немного, — попросил император Судзаку.

Но госпожа ответила:

— Я не так хорошо себя чувствую сегодня, я устала… — И больше она не играла.

Император Судзаку, который хотел слушать ещё и ещё, написал ей:

Она на это ответила:

Эта радость глубоко проникла мне в душу».

Стихотворение было написано так замечательно, что император Судзаку изумился: «Как она может быть во всём столь совершенна?»

Госпожа хотела, чтобы Инумия поиграла на рюкаку-фу, которое было настроено не в обычный лад. Услышав кото, император Сага удивился:

— Какой-то странный лад. Что это?

— Кото настроено в лад утренней зари, — ответила госпожа, и делая вид, что будет играть сама, посадила за инструмент внучку.

На небе разгоралась заря, всё вокруг было необыкновенно красиво.

Музыканты заиграли на своих инструментах, загремели барабаны, но через некоторое время им дали знак замолчать, и зазвучало кото. Чистые звуки уносились к небесам. Инумия играла лучше, чем её отец. Только Накатада заметил, что игра немного отличается от манеры госпожи, он слушал, изумляясь и никому не говоря ни слова.

Судзуси сказал:

— Странно, что рюкаку-фу настроено в лад утренней зари, но звучит совершенно необычно. Накатада так никогда не играет.

Он сидел недалеко от императора Судзаку, который, услышав его слова, произнёс:

— И я такого никогда не слышал. Все прочие инструменты замолкли, осталось только кото. Звучание его полно такой прелести ‹…›.

«Музыка всегда соответствует какому-то определённому времени и это произведение можно играть только на рассвете», — объяснили музыканты. В звучании инструмента слышались самые разные голоса. Музыканты принялись аккомпанировать очень тихо. Стало немного светлее, не было ни малейшего дуновения ветра, небо было в лёгкой дымке. В этот прекрасный час кото звучало особенно чарующе.

Госпожа хотела дать знать императору Судзаку, что это играет Инумия, и произнесла:

— Как прекрасно она играет!

Император, услышав это, удивился, чуть-чуть приподнял ленты занавески и в свете лампы увидел, что госпожа сидит неподвижно, а на кото играет Инумия, беленькая и очень красивая. «Неужели она уже так мастерски играет?» — подумал он. Император был потрясён, и слёзы полились у него из глаз.

— Это играет девочка, — промолвил он.

Тут все заволновались: «Неужели такое возможно?» «Вот что значит традиция, сохраняющаяся в этой семье», — говорили одни. «Да, да, это так, — соглашались другие. — Обычный человек может посвятить учению всю жизнь, но никогда не достигнет таких высот. Но эта девочка — правнучка Тосикагэ, поэтому она играет так замечательно».

Канэмаса был доволен и сказал императору Сага:

— От радости не могу сдержать слёз.

Госпожа Дзидзюдэн и Первая принцесса испытывали глубокое удовлетворение.

— Вот и старость не страшна, — промолвил император Сага. — Я наконец смог насладиться древней музыкой, которую страстно хотел услышать с давних пор. И в последние дни[406] нас ждут редкие радостные мгновения.

Он был глубоко взволнован, взял корейскую флейту, которой он владел виртуозно, и начал вторить Инумия, но не мог играть так прекрасно, как она.

— Она стала настоящим мастером, и я не могу сдержать радости… — С этими словами император Сага поднялся со своего места, исполнил несколько танцевальных фигур и произнёс:

Канэмаса произнёс:

Принц Сикибукё сложил:

Накатада прочитал:

Другие тоже слагали стихи, но я их здесь не привожу.

— О чём ты думаешь? — спросил Судзуси у Накатада.

Друг его, глядя в сторону, где сидела Фудзицубо, ответил:

— А ты не думаешь ни о чём? Сердце твоё достойно презрения.

— Ничего-ничего, — засмеялся тот. — Запомним твои слова.[408]

Вышедшая из берегов вода с наступлением утра спала, и земля вокруг высохла.

«Чем же вознаградить главную распорядительницу за сегодняшнюю игру? — думал император Судзаку. — И так же великолепно, как госпожа, играла Инумия, поэтому надо придумать что-то небывалое». За такую игру и десяти тысяч золотых монет было бы недостаточно, и он обратился к императору Сага:

— Поскольку я уже оставил престол, то по-настоящему не могу вознаградить госпожу за сегодняшнюю игру.

— Поистине, положение нелёгкое, — ответил император Сага. — Я-то оставил престол уж давно… Что если Накатада через голову других назначить министром? А здесь, на проспекте Кёгоку, устроить большой пир? Тогда и душа покойного Тосикагэ будет довольна. Главной же распорядительнице надо присвоить второй старший ранг. Так мы прославим её за то, что она сохранила для мира дивное искусство. Я скажу об этом государю.

Он велел записать: «Накатада сделать министром двора, а матери его присвоить второй старший ранг. В доме матери Накатада устроить большой пир, какие устраиваются у императора, наследника престола и министров ‹…›. Подготовку к этому пиршеству император Сага берёт на себя. Что-то можно будет поручить приготовить министрам и другим важным сановникам. Первой принцессе, дочери императора Судзаку, присвоить четвёртый императорский ранг, тот который присваивается принцам. Об этом всём доложить императору». ‹…› Чиновники записали его слова, и приблизившись к императорам, дали им на подпись.

Накатада, узнав о решении императоров, сказал:

— Я беспредельно благодарен вам, но на этот раз вряд ли смогу принять назначение на пост министра. Но если вы будете настаивать, то на память о посещении этой скромной усадьбы моими государями, мне хотелось бы, чтобы чин присвоили самой усадьбе.[409] — И он повторил это несколько раз.

— Сделаем так, как говорит Накатада, — сказал император Судзаку императору Сага.

И тот, подозвав старшего ревизора Левой канцелярии, велел написать письмо императору:

«Я уже стар и впадаю в детство, но хочу просить Вас вот о чём. Дом главной распорядительницы Отделения дворцовых прислужниц всегда был мне дорог, я часто бывал здесь. И на этот раз я прибыл сюда, послушал, как она играет на кото, и стал свидетелем многих чудес. У покойного главы Ведомства гражданского управления были перед нами заслуги, он по нашему приказу отправился в страну Тан, был застигнут бурей, в течение многих лет скитался. Не видя ни отца, ни матери, он очень скорбел. В конце концов он возвратился домой и вскоре умер в столице. Если бы главная распорядительница была мужчиной, её надо было бы сделать министром; за свою сегодняшнюю игру на кото она этого достойна. Всё прочее выполнить легко, сразу же подготовьте указ».

— Мы хотели сделать Накатада министром, но поскольку он всё время отказывается… — что ж, оставим эту идею. Тосикагэ был чиновником третьего ранга, назначим его посмертно вторым советником министра, — сказал император Сага.

— Узнав, что отрёкшийся император Сага собирается посетить эту усадьбу, я прибыл сюда, чтобы встретиться с ним, — добавил император Судзаку. — Я хочу оказать протекцию молодым людям, которых мы здесь видели. Кажется, в Левой дворцовой страже есть вакантные места, и мне хочется определить их туда.

Старший ревизор Левой канцелярии записал всё, что говорили отрёкшиеся императоры, и отнёс бумагу во дворец. Император подробно расспрашивал его о том, что происходило на проспекте Кёгоку.

— Да, это было чудесное исполнение! Если бы меня не стали укорять за легкомыслие, я бы тоже отправился в усадьбу на Кёгоку и послушал, — сказал император ревизору.

Он ответил императору Сага:

«Благодарю Вас за письмо. Это случай беспрецедентный, но могу ли я Вам отказать?»

Узнав, что Накатада отказался от предложенной должности министра, император улыбнулся: «Осмотрительный человек!» Он присвоил Тосикагэ посмертно чин второго советника и пожаловал ранг усадьбе на Кёгоку. Просьбу в отношении дочери Тосикагэ он тоже выполнил.

«Если бы меня предупредили заранее и я бы знал о Вашем намерении, я бы тоже отправился послушать это исполнение… Я не знаю, когда в Дворцовой страже будут вакантные места, но всё сделаю, как Вы велели», — написал он императору Судзаку.

Ревизор возвратился на проспект Кёгоку и передал ответ императора. Оба отрёкшихся государя были очень довольны, что просьба их удовлетворена. Они велели громко прочитать письмо императора перед всеми собравшимися. Когда мать Накатада услышала о присвоении её отцу чина второго советника, глубокая печаль охватила её и слёзы полились из глаз. Это известие обрадовало её гораздо больше, чем присвоение ей в своё время чина главной распорядительницы Отделения дворцовых прислужниц. Генерал был очень доволен и за деда исполнил перед императорами благодарственный танец. Глядя на него, император Сага с сожалением подумал: «Он отказался от должности министра, а другой подходящей награды нет».

Принцы и сановники осыпали наградами внуков Сагано за исполнение танцев — платьями из узорчатого и лощёного шёлка различных цветов, то ярких, то бледных. Блестящий шёлк в лучах утреннего солнца выглядел великолепно. «В нашем мире нет никого, с кем бы можно было сравнить эту семью», — говорили между собой собравшиеся.

Слушая, как Инумия играет на кото, мать её думала с печалью: «Давно ли мы ели лепёшки в пятидесятый день её рождения? Это было вчера или сегодня?» А Фудзицубо восклицала в душе: «Ах, если бы у меня была такая дочь!»

Оба отрёкшихся императора, левый и правый министры, принцы, сановники поднялись в башни, чтобы осмотреть их. Отрёкшийся император Сага поднялся на башню с западной стороны. Его сыновья и сановники, разделившись на две группы, шли за ним справа и слева. Башню наполняло какое-то дивное благоухание. Гости с императорами во главе внимательно осматривали убранство, всё было очень красиво и пленяло тонким вкусом, и они рассыпались в похвалах Накатада: «Это удивительные, необыкновенные строения!»

Император Сага, восхищённый роскошью и искусностью работы, сказал:

— Когда я слышу звуки ваших кото и смотрю на башню, я думаю, что попал в сады небожителей.

Император Судзаку осматривал всё с необычайным вниманием и никак не мог насмотреться.

— В таких башнях подобает жить одним красавцам, — сказал он с восхищением.

Важные сановники стояли тесной толпой у высоких перил вокруг башни. С большой горки низвергался водопад, струи, падая на скалу, разлетались в разные стороны, как зонтик, вода бурлила внизу, в водоёме. Брызги падали на маленькие, очень красивые пятиигольчатые сосёнки, клёны и мискант. Очарованный этой картиной, император Судзаку сложил:

Он сказал Канэмаса:

— У тебя такой дом, что можно позавидовать.

Канэмаса сразу же ответил:

Сейчас я ещё больше чувствую своё ничтожество.

Отрёкшийся император был восхищён его тонкостью.

Император Сага поднялся на самый верх башни. Сверху вишнёвые деревья казались густой рощей.

— Ах, как грустно смотреть на эти деревья! Давным-давно, когда мне было десять с лишним лет, я приходил сюда каждой весной заниматься изящной словесностью, а когда я уставал читать книги, я спускался во двор и развлекался там. Если бы эти вишни были тогда такими высокими, как сейчас, мог ли бы я достать до их верхушки?

Судзуси, который стоял близко от императора, произнёс:

Глава Ведомства внутридворцовых дел Канэми воскликнул:

— Ах, я вспоминаю, что вот эта сосна у скалы когда-то росла на горе, и мой государь, будучи ребёнком, в день крысы велел пересадить её сюда. — Глядя на ветви, которые раскинулись, как зонтик, он произнёс:

Императора Сага это стихотворение очень растрогало, и он обратился к императору Судзаку:

— За это стихотворение ему нужно дать чин главы Налогового ведомства, которого все так добиваются.

И он велел доложить об этом императору.

— Это единственный придворный, который дожил с того времени до сей поры, — сказал император Сага.

— Очаровательное место! Время от времени надо устраивать здесь пиры, просить Суэфуса сочинять стихи и слушать их здесь, — произнёс император Судзаку.

— Это было бы великолепно! — заговорили сановники.

Оба императора собрались покинуть усадьбу. Император Судзаку хотел увидеть супругу Масаёри.[412]

Мать Накатада обратилась к генералу:

— Как мы отблагодарим государей за их визит сюда?

— Среди небольших книг, привезённых из Танского царства, есть три с картинками и со стихами. Одну из них можно преподнести императору Судзаку, — ответил он. — А что бы преподнести императору Сага?

— Он любит играть на корейской флейте. Давай преподнесём ему флейту, которую танский император вручил отцу за подаренное ему кото, — предложила госпожа.

— Придворным, как обычно, преподнесём платье. Для молодых принцев нет установленных подарков, поэтому надо выбрать что-нибудь изящное, — продолжал Накатада.

— Я приготовила вот что, — стала советоваться с ним госпожа, показывая различные вещи.

Книга, преподнесённая императору Судзаку, была в сорок листов и сделана из цветной китайской бумаги. Она была вложена в футляр из сандалового дерева с золотой окантовкой. Увидев подарок, император Судзаку сказал:

— Это я в благодарность за дивное исполнение должен был бы преподнести вам подарок- пилюлю бессмертия. Я хочу рассмотреть эту книгу повнимательнее.

Мешок с флейтой для императора Сага был из великолепной парчи очень красивой расцветки. Накатада положил его в тонкую коробку из лазурита. Когда он преподнёс коробку императору, вокруг раздались восторженные восклицания. Император Сага любил играть на корейской флейте и был очень доволен.

Принцу Сикибукё и трём министрам вручили коробы для платья с полными женскими нарядами и другие вещи, которые обычно дарят в подобных случаях. Принцам преподнесли серебряных соколов, сидящих в изящных золотых клетках с колокольчиком. Это было необычно и пленяло тонким вкусом.

— Сегодня ночью я не мог вдоволь наслушаться музыки, — сказал император Сага. — Я обязательно хотел бы ещё когда-нибудь вас услышать. Может быть, на следующий год, когда будут цвести вишни?

Император Судзаку приблизился к матери Накатада.

— Мне не хочется расставаться с вами. Когда ещё мы сможем поговорить? У меня нет слов, чтобы выразить своё удовлетворение тем, как прекрасно вы выучили Инумия. Я был бы рад поручить вашим безграничным заботам и себя самого, ушедшего от мира.

Он был серьёзен и говорил проникновенно. Ответ госпожи был очень сдержан, и император почувствовал себя смущённо.

Канэмаса, сгорая от ревности, желал одного: чтобы император Судзаку поскорее уехал.

Император Сага подарил госпоже небольшой китайский короб, украшенный золотой росписью, с полным женским нарядом, а прислуживающим ей дамам — тридцать женских китайских парадных платьев со шлейфами. Император Судзаку подарил госпоже короб для одежды с зимними и летними платьями из китайского узорчатого шёлка, её дамам — двадцать женских нарядов, а четверым юным служанкам и четверым низшим прислужницам — накидки из узорчатого шёлка и верхние штаны из узорчатого шёлка. Музыкантам, игравшим у двух башен, тоже сделали подарки.

Наконец все стали разъезжаться по домам.

Оба императора повторяли снова и снова: «Сколько такую музыку ни слушай, наслушаться невозможно. Всё время хочется слушать ещё и ещё ‹…›». Им хотелось взглянуть через занавесь на мать Накатада, и они покидали усадьбу с большой неохотой.

Дорогой все рассуждали о том, что уж совсем нельзя встретить в мире такую редкостную душу, как у Накатада, что он почтительный сын и нежный отец.[413]

Средневековые японские меры

Меры длины

Дзё — 3,03 м

Кэн -1,81 м

Ма — то же, что и кэн

Сун — 3,03 см

Сяку — 30,3 см

Меры площади

Те — 0,99 га

Меры для тканей

Тан — 10,6 м

Хики (бики) — 21,2 м

Меры веса

Рё — 37,5 г

Тон — 222 г

Кан — 3,75 кг

Меры ёмкости

Го — 0,18 л

Коку — 180,39 л

Масу — 1,8 л

То — 18 л