Повесть о Макаре Мазае

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Подвиг ильичевцев. — Встреча с Мазаем

Иван Андреевич Лут оброс, ссутулился, его с трудом узнавали даже близкие. Да и как не постареть: он видел, как горел родной город, как фашисты глумились над жителями, как ежедневно по утрам из ворот учкомбината выезжал обоз с трупами пленных советских солдат и медленно двигался через базарную площадь на кладбище.

Лут неутомимо ходил по городу, встречался и разговаривал с горновыми, сталеварами, прокатчиками, литейщиками, энергетиками. Им не давала покоя мысль, что фашисты могут восстановить доменные и мартеновские печи. Пока что домны закозлены, мартеновские печи выведены из строя. Но ведь оккупанты изо всех сил стараются пустить завод…

Как научить каждого рабочего по-умному вредить врагу, срывать фашистские планы?

Об этом советовался Лут с друзьями, встречаясь с ними в городских закоулках, на базаре. Видный рационализатор, прославленный автор совершенного способа наварки пода печи, Иван Андреевич наставлял, как лучше всего выводить печь из строя.

Вот он, нахохлившийся, небритый, сидит на базаре и высматривает знакомых сталеваров. В руках у него валенки, которые валял ему для продажи старый приятель-металлург.

«Однажды, — вспоминает Иван Андреевич, — ко мне подошел покупатель, взглянул на валенки и выругался: «Не совестно тебе так аляповато мастерить — даже валенки не можешь свалять. А что, ежели бы тебя сталь заставить варить?» Усмехнулся я и ответил: «Надо будет, и сталь научимся варить»».

…Как-то Лут встретил на базаре Спицына и метнулся было в сторону, зная, что тот служит оккупантам. Но Спицын радостно подбежал к Ивану Андреевичу и начал сыпать скороговоркой, что, дескать, счастлив встретить такого отменного мастера, что он, Лут, очень нужен на заводе. Иван Андреевич слушал, согласно кивал головой, дожидаясь удобного момента, чтобы затеряться в толпе.

— Мазая не встречаешь? — как бы невзначай спросил Спицын. В это мгновение кто-то его окликнул, он обернулся, и Лут поспешил исчезнуть.

Вечером поджидала другая опасность.

Завидев в конце улицы гитлеровский патруль, Иван Андреевич повернул назад и встретился лицом к лицу с немецким бургомистром Борткевичем, бывшим начальником смены мартеновского цеха. Скрыться было некуда, гитлеровский патруль подходил все ближе.

Борткевич наклонился к Луту и тихо сказал:

— Чтоб я тебя, Иван, в городе больше не видел. И Мазая, и тебя ищут по всему Мариуполю.

Бургомистр пошел навстречу патрулю, а Иван Андреевич нырнул в переулок и в ту же ночь отправился за город. Позже Лут узнал, что Борткевич спас от гестапо немало советских людей и был расстрелян фашистами.

Периодически появляясь в Мариуполе, Иван Андреевич встречался с рабочими в укромных местечках, расспрашивал, как обстоят дела на заводе.

— Трудно, ох как трудно волынить, — жаловались Луту друзья, которым не удалось скрыться и волей неволей приходилось выходить на работу.

Человеку, привыкшему создавать, трудно разрушать, но еще труднее было знать, что ты рискуешь не только своей жизнью, а жизнью товарищей. Если выявлялся факт саботажа, гитлеровцы расстреливали всю бригаду и десятки заложников. И все-таки борьба с фашистами не прекращалась на заводе ни на один день.

«Сколько у нас мучений с шестой печью! — рассказывали Луту. — Она вот-вот будет готова к пуску. Наша сталь обрушится на наших же братьев… Как вывести печь из строя, чтобы гитлеровцы не придрались?»

Лут просидел ночь, раздумывая над решением этой задачи. Вскоре в шестой печи начались неполадки.

«Сталь не пошла!» — радостно переходило из уст в уста.

Потом начались новые мучения сталеваров: угрожал пуск другой мартеновской печи. Надо было и ее вывести из строя. А как? Гитлеровцы днем и ночью охраняли печь, следили за каждым шагом рабочих. И все же «производственный план» Лута и его друзей был выполнен — печь не работала!

Сводки Совинформбюро становились радостнее с каждым днем. И тем напряженнее шла борьба на заводе.

…Участок цеха готов к пуску; ясно, что скрытый саботаж невозможен. Гитлеровцы сделали все, чтобы уберечь станки от подпольщиков.

И тогда в атаку поднялись рабочие с оружием. Разгорелся настоящий бой, во время которого «неизвестные лица» взорвали станки, разрушили электроснабжение. Арестованные ильичевцы умирали под пытками, но не назвали никого из участников сражения с гитлеровцами на заводе.

Снова начались восстановительные работы. И снова гестаповцы подняли на ноги весь свой аппарат ищеек: искали сталеваров…

Усилия полиции были тщетны, а между тем в Мариуполе осталось немало металлургов, но они скрывались, как Мазай и Лут, одни в ближайших деревнях, другие — на окраинах города.

…Однажды на окраине города, на дороге, ведущей к мельнице, Лут увидел телегу с мешками зерна. На мешках полулежал возчик, укрытый брезентовым плащом. Когда Иван Андреевич подошел ближе, с повозки соскочил Макар Никитович.

— Здорово, друг! Хорошо, что встретил тебя…

— Ты зачем в городе? — спросил тревожно Лут.

— Поговорю с друзьями — и в Талаковку, но ненадолго. Ухожу в боевую группу. Думаю, за мной следят! До скорой встречи, — попрощался Мазай.

Но они расстались навсегда. Мазай не подозревал, что жил в одном доме с предателем.

Высокого костлявого Петра Дьяченко в Талаковке звали «Дышлом». Раскулаченный в тридцатом году, Дышло, по его же словам, «денно и нощно молил бога о ниспослании гибели большевикам». Гитлеровцев бывший кулак встретил, естественно, хлебом-солью, объявив себя верным слугой «германских освободителей». Очень обрадовался Дышло, узнав, что за голову каждого коммуниста и комсомольца оккупанты обещают десять тысяч рублей.

Когда Макар Никитович пришел в Талаковку, Дьяченко через полицейского Ивана Кравцова поспешил передать сообщение об этом в гестапо, а сам принялся с подчеркнутым радушием угощать «дорогого гостя».

Марфа Дмитриевна вспоминает, что в этот день муж был серьезен и грустен, подолгу задумывался, иногда принимался шагать по комнате и снова застывал на месте.

Подошел вечер. После скудного ужина семья сидела за столом. Марфа Дмитриевна держала на коленях двухлетнюю Галинку, Александр и Виталий не по-детски серьезно смотрели на отца.

— Время военное, и мало ли что может случиться, — прервал тягостное молчание Мазай. — Встречаются, конечно, и подлецы. И все же помните: кругом свои, родные нам люди. Если что, они вам помогут. Помню, как отец, уходя с красногвардейским отрядом, сказал: «Жмись к трудовым людям, в рабочей семье не пропадешь».

Макар Никитович, собирая свои книги, блокноты, тетради, раздумывал вслух:

— Много добрых людей встретил я за свою жизнь… Умных, способных. И сколько теперь их погибло!..

Никто не обратил внимания на скрип половиц, а между тем Дьяченко подглядывал в приоткрытую дверь, как Мазай прятал бумаги.

— Куда бы подальше спрятать расчеты будущей мартеновской печи? — обратился Мазай к жене. — Помнишь, сколько ночей просидел я над этими набросками? Освободим Мариуполь, опять возьмусь за новый мартен.

Макар положил листки в толстый том Сочинений Пушкина.

— Надо бы припрятать и книжки «Записки сталевара», и «Мой опыт работы»…Жаль письма жечь, но адреса мариупольцев надо уничтожить: вдруг эти люди остались в городе?

Макар швырял в печку письма, записные книжки, блокноты.

В дверях показался Дьяченко и предложил:

— Если надо что-нибудь сжечь, то давайте, брошу в нашу печь, там места хватит.

— Не надо! — Макар Никитович проталкивал кочергой бумаги в огонь. Потом достал из кошелька кусочек металла:

— Это мне дороже платины.

Дышло посмотрел на слиток.

— Сталь из первой рекордной плавки 14 октября тридцать шестого года, — пояснил Мазай…

— Папа, машина подъехала! — крикнула Ида, сидевшая у окна.

Распахнулась дверь, и в комнату ворвались немецкие автоматчики. Макар вскочил, сжал кулаки. Испуганно прижались друг к другу ребятишки. Бледней бумаги стало лицо Марфы. Мазая схватили за руки, привязали к стулу. В дверях застыли полицай Кравцов и переводчик.

— Где оружие? — крикнул появившийся в дверях Шаллерт. С ним приехали Фогель, Кюкке и Гофман.

«Ну и ну, — пронеслось в голове Макара, увидевшего фашистские мундиры, — сколько начальства явилось…»

Гестаповцы загнали в угол родных Марфы Дмитриевны и ее с детьми, приказав стоять неподвижно.

— Начнете сопротивляться, откроем огонь по женщинам и детям, — предупредил офицер Макара Никитовича.

Кюкке заглянул в печку:

— Скорее выгребайте бумаги!

Наполовину сгоревшие рукописи положили на стол, и Шаллерт начал было их просматривать. Но вскоре махнул рукой и приказал все свалить в мешки и погрузить в машину.

Гитлеровцы обыскали женщин и детей, ощупали их одежду, перетрясли постели.

После того как перерыли содержимое шкафов и сундуков, Шаллерт распорядился содрать со стен обои — нет ли где-нибудь тайников.

— Осмотреть двор, сад, огород и, если земляной покров вызовет подозрение, рыть, искать оружие, — скомандовал Шаллерт и стал задавать вопросы Марфе Дмитриевне:

— Сколько у вас детей? В чьем доме живете?

Женщина молчала, окаменев от горя и ужаса. За нее отвечал Иван Кравцов.

Гестаповцы вошли в комнату и доложили Шаллерту, что прошли по селу и допросили население. Жители Талаковки утверждали как один, что Мазай ни с кем в селе не встречался и никто к нему не приходил.

— Подозрительное единодушие, — пробурчал Шаллерт.

В двух домах полицейские произвели обыск, обнаружили небольшой радиоприемник и «недозволенную» литературу. Книги тут же сожгли, владельца радиоприемника арестовали.

Шаллерт приказал продолжать наблюдение за домом и произвести обыск в остальных домах села. Затем шеф полиции поднял руку, автоматчики приготовились к выходу.

Мазая провели сквозь строй гитлеровцев и посадили в машину с тремя конвоирами. Впереди и сзади шла мотоохрана.

Со слезами на глазах смотрела Марфа Дмитриевна вслед удаляющимся машинам.

А потом не выдержала и закричала во весь голос…