Повседневная жизнь масонов в эпоху Просвещения

Равенство и различия

Идеи равенства и естественного права витали в воздухе Европы на протяжении всего XVIII века. Еще И. Т. Посошков, современник Петра I и выразитель интересов купечества и крестьянства, предлагал в своей «Книге о скудости и богатстве» упорядочить административные и судебные учреждения, посадив в них вместо «великородных» людей представителей других сословий, если в них «острота ума есть». Он был сторонником равенства перед судом и предложил подготовить новое уложение с помощью выборных от всех жителей России, в том числе крестьян. Проект уложения должен был пройти через «народосоветие». В какой-то мере эти идеи осуществились во Франции, во время революции, но, надо думать, отнюдь не так, как он предполагал.

Поборниками равенства становились по большей части «новые люди», пробившиеся в высшие эшелоны общества благодаря своим дарованиям, но также и счастливой случайности, например вниманию монарха или вельможи, стремившегося окружить себя преданными людьми. Неслучайно в сословном обществе — а в XVIII веке сословное деление было ярко выражено практически в любой стране Европы — к таким «выскочкам» относились так же, как и к прочим парвеню и фаворитам. В делении на касты видели высший порядок всяк сверчок знай свой шесток. Поэтому российское «общество» крайне враждебно отнеслось к Французской революции. Так, князь Голицын, стоявший у истоков русского масонства, защищал «алтарь, трон, собственность», опрокинутые и замененные «химерами и крайностями, из которых излюбленными были неограниченная свобода, а также совершенное и абсолютное равенство».

Однако равенство было одной из характерных черт «вольнокаменщического ордена»! Более того, франкмасонские ложи стали своеобразными лабораториями новых социальных идей, где эти идеи не только зарождались, но и проходили апробацию. Здесь важно чувствовать нюансы: путь в масонское братство был открыт далеко не всем, и равенство в нем — равенство для своих. Вопрос в том, кого считать своими…

«Различие языков, на которых люди говорят, одежды, которую они носят, стран, где они проживают, и достоинств, коими они облечены, не составляет главное отличие между ними. Весь мир есть одна большая Республика, — утверждал Рамзай в своей знаменитой речи. — Наше общество и было основано изначально, чтобы возродить и распространить эти главные максимы, почерпнутые в природе человека». То есть теоретически английский купец, сколотивший себе состояние на заморской торговле и ставший меценатом, был равен французскому маркизу из рода профессиональных военных или русскому князю, ведшему свою родословную от Рюрика, ведь все они стремились к одной цели — воссозданию Храма Соломона… Реальность конечно же отличалась от теории; кроме того, и в самих правилах изначально содержались определенные ограничения.

Многочисленные глубокие различия, заложенные самой природой, сгладить невозможно, это признавалось как аксиома. В масонские ложи, например, не принимали людей с определенными физическими изъянами. Во французском языке это исключение называют «правилом буквы В»: begue (заика), borgne (кривой), bigle (косоглазый), boiteux (хромой), bossu (горбатый), Ьа-tard (незаконнорожденный), bougre (педераст) не могли стать кандидатами на вступление в братство.

Заик не принимали, потому что они нарушили бы своим недостатком гармонию и стройность ритуалов. Глаза считались окнами двух полушарий мозга, одноглазый или косоглазый был не способен «увидеть свет», узреть неискаженную картину мира. Хромой не смог бы участвовать в ритуальном странствии, горбун подпортил бы «стальной свод» из обнаженных шпаг. Большую роль играла астрология: по представлениям того времени, физический изъян обусловлен определенным положением планет в момент рождения. Этот изъян, по принципу «бог шельму метит», считался признаком морального уродства, а нравственность играла роль масонской идеологии. Увечья, полученные после рождения, в расчет не принимались. Именно этой уловкой воспользовался «хромой бес» Талейран, заявив, что его хромота — приобретенная (якобы его уронила нянька). Впрочем, к концу столетия на такие «мелочи», похоже, перестали обращать внимание. Так, в семье Руже де Лиля искривление позвоночника было наследственным заболеванием: и у его отца, и у матери выросли горбы, у него самого одно плечо было выше другого, но это не помешало ему вступить в братство.

Правило об исключении незаконнорожденных вообще не работало: в XVIII веке это не считалось пороком. Карл Леннокс герцог Ричмонд, побочный сын Карла II от Луизы де Керуаль, возглавлял масонскую ложу. Во Франции незаконнорожденных не допускали к священническому сану, но двери масонских лож для них были открыты. В России побочный сын получал фамилию отца, но без первого слога (например, незаконнорожденный отпрыск князя И. Ю. Трубецкого носил фамилию Бецкой), а дальше всё зависело от его энергии и способностей.

Наконец, гомосексуалисты исключались, только если были извращенцами от рождения. Нетрадиционная сексуальная ориентация могла создать серьезные проблемы в обществе, состоявшем исключительно из мужчин.

Неравенство полов

«Человек, принятый в члены ложи, должен быть добрым и порядочным, рожденным свободным, в зрелом возрасте, не являться слугой или женщиной, не быть аморальным или скандальным, но человеком с хорошей репутацией», — сказано в «Конституциях Андерсона».

В Англии общества франкмасонов изначально были и остались мужскими клубами. Клубы являлись национальной традицией: в отличие от Франции, где для приятной дружеской беседы интеллектуальная элита собиралась в салонах, которыми заправляли дамы, в Англии той же цели служили отдельные кабинеты в тавернах, куда женщинам вход был заказан. Правда, не бывает правил без исключений: племянница Исаака Ньютона Кэтрин Бартон впервые стала хозяйкой клуба, который собирался в особняке Чарлза Монтегю, лорда Галлифак-са, поскольку была его любовницей. Своей красотой и умом она привлекала туда самых выдающихся людей королевства — ученых, писателей, в том числе Джонатана Свифта. Многие масоны посещали этот первый «салон».

Довольно пикантно в этом свете выглядит периодический перенос собраний «Клуба адского огня», где председательствовал молодой Филипп Уортон, из таверны близ площади Святого Якова в школу верховой езды, находившуюся по соседству, чтобы на них могли прийти дамы. «В Англии в силу законов и характера мужчин женщины превращаются в некотором смысле в низшие существа, которые обретают значимость лишь по мере того, насколько их ценят мужчины, от которых они зависят», — писала герцогиня Элизабет Беркли сыну.

Единственный случай, когда в братство была допущена женщина, относится к области фольклора. У лорда Донрейла, жившего в первой четверти XVIII века в графстве Корк в Ирландии, а по ночам проводившего в своем замке собрания масонской ложи, которая состояла из его родственников и близких друзей, была дочь — достопочтенная леди Элизабет Сен-Леже. Охваченная любопытством, она вытащила несколько кирпичей из перегородки, отделявшей комнату, служившую храмом, от соседнего помещения, взобралась на приставную лестницу и таким образом узнала секреты посвящения, а потом и подсмотрела церемонию перехода ко второму градусу. На свою беду, она свалилась с лестницы и вскрикнула. Прибежал страж со шпагой в руке, поднял тревогу, и ложа сей же час обратилась в полевой суд, который приговорил девушку к смерти, но потом помиловал при условии, что она согласится немедленно пройти посвящение и даже перейти во вторую степень. Как можно догадаться, она согласилась. (По другой версии легенды, любопытная барышня пряталась в старинных часах, а впоследствии получила степень мастера и стала венераблем.) Мисс Сен-Леже, в замужестве миссис Олдуорт, после смерти была удостоена масонских похорон. По мнению исследователей, эта необычная история основана на реальном факте.

Между тем в оперативном масонстве «вольные каменщики» вовсе не чурались женщин. Верные подруги и матери, сестры и дочери не только занимались обустройством их быта, кормили, поили и обихаживали, но и порой помогали в работе. Так, Сабина де Пьерфон, дочь Эрве де Пьерфона (в немецком варианте — Эрвина фон Штайнбаха), строившего Страсбургский собор, была скульптором, автором нескольких статуй собора Парижской Богоматери. В одном английском документе 1408 года масоны приносят клятву повиноваться «мастеру или госпоже, или иному другому начальствующему вольному каменщику». В уставах некоторых обществ «вольных каменщиков» говорится о «братьях и сестрах», а в записях ложи Часовни Святой Марии в Эдинбурге за 1683 год сказано, что ею руководила «госпожа», или «мастерица». В 1696 году две вдовы были назначены членами каменщического суда, а в 1714 году некая Мэри Баннистер, дочь цирюльника из английского города Баркинг, была принята в ученики каменщиков на семь лет за соответствующий денежный взнос братству.

В спекулятивном масонстве дело обстояло иначе. Англичане-протестанты ограничивались ежегодным банкетом, на который приглашали своих жен и подруг. Католики, почитающие Деву Марию, без женщин обойтись не могли, к тому же дамы пригрозили основать собственную ложу, куда доступ мужчинам будет закрыт. В 1724 году в Дублине был опубликован анонимный памфлет «Письмо великой мастерицы женщин-франкмасонов к печатнику Джону Хардингу» (это письмо молва вслед за Вальтером Скоттом традиционно приписывает Джонатану Свифту). За год до учреждения Великой ложи Ирландии в этом сочинении на десяти страницах излагалась легендарная история ордена франкмасонов, восходящая к Древнему Египту и даже прародителю Аврааму и открывающая связи с друидами, давалось масонское толкование архитектуры Храма Соломона, рассказывалось о влиянии алхимии, каббалы и герметизма, освещалась роль рыцарей-иоаннитов, тамплиеров и розенкрейцеров в качестве предшественников современных масонов. Всё это были «секреты», охраняемые масонами-якобитами и ирландцами, эмигрировавшими в Европу и Новый Свет. Пришлось пойти на компромисс. В 1737–1747 годах во Франции возникли адоптивные ложи, куда допускались женщины для участия в определенных таинствах.

Дамы, прошедшие посвящение в этих ложах, как правило, принадлежали к высшей аристократии. Тем не менее теоретически туда могли принимать и представительниц третьего сословия. В XVIII веке такие ложи существовали в Париже, Версале, Аррасе, Безансоне, Бордо, Кале, Дьепе, Дижоне, Нанси, Рене и некоторых других городах. Они должны были обязательно состоять при какой-нибудь мужской ложе, а великой мастерице и ее помощницам ассистировали братья. Дамы оказывали некоторое предпочтение военным ложам.

Опасность женского присутствия виделась, во-первых, в том, что оно рисковало подорвать мужскую солидарность, нарушить покой, вызвав ревность и соперничество. Кроме того, существовали сомнения в том, что женщины сумеют сохранить тайну. Женоненавистники распространяли мнение, что адоптивные ложи были средством удовлетворить женское любопытство, оградив при этом от разглашения главные масонские секреты.

Секреты? Мы уже знаем, что мужчины были готовы первыми о них проболтаться. По крайней мере, подробности масонских ритуалов перестали быть тайной довольно скоро. Кроме того, знатные дамы были хозяйками салонов, их протеже избирались в Академию. Герцогиня де Вильруа поддержала Месмера с его теорией «животного магнетизма». Многие представители элиты кочевали из салона в салон: Вольтера, Монтескьё, Даламбера можно было встретить в салоне Маргариты де Лонэ, будущей баронессы де Сталь, у маркизы Мари Дюдеффан, у Жюли де Лепинасс и у Мари Терезы Жоффреи. Однако ни одна хозяйка салона не состояла в масонской ложе, тогда как большинство посетителей этих салонов принадлежали к ложе Девяти сестер. Почему? Они и так царили в интеллектуальной элите и были в курсе всех дел, идей и мнений — чего им еще было ждать от ордена?

Возможно, женщинам и не нужно было пресловутое равенство, принятое между масонами. Не имея равных политических прав с мужчинами, французские дамы XVIII века были всемогущими: тайные приказы, распределение должностей и участков-бенефициев — всё это не обходилось без их влияния. Равенство с мужчинами перед законом только ослабило бы их могущество, тем более что, не имея прав, они не могли и нести наказание. В России помещица была самовластной хозяйкой, способной казнить и миловать. При заключении брака капиталы супругов не объединялись, поэтому женщины благородного сословия обладали финансовой независимостью — а она была важнее всего. Английским женщинам оставалось только завидовать такому положению дел.

По правде говоря, некоторые масоны противились присутствию женщин в ложах, зная о их привычке делать всё по-своему. Например, решение венерабля было законом для всех «братьев», оно не подлежало обсуждению, но, как писал один французский масон, будь в ложе женщина, она непременно дождалась бы конца собрания, чтобы поговорить с венераблем наедине на предмет «неужели так-таки и нельзя ничего сделать?», если решение ее не устраивало.

В адоптивных ложах было принято видеть новый женский каприз, забаву, благотворительные акции в виде балов, праздников и прочих развлечений. Вот запись в журнале одной такой ложи за 1778 год:

«После банкета сыграли спектакль. Братья и сестры представили “Друга семьи” — комическую оперу, роли в которой с редким совершенством для актеров-любителей исполнили сестры графиня де Бриенн, графиня де Саль и братья виконт де Ганн, маркиз де Комартен и граф Максим де Пюисегюр. Праздник завершился куплетами, исполненными оратором графом де Гу на мотив из водевиля “Молочница”».

Однако на самом деле создание адоптивных лож стало революцией, которая могла бы полностью преобразить масонство, если бы женщины того пожелали. «Сестры» знали всё о мужских ритуалах и внутренней жизни лож, и захоти они создать объединение наподобие мужского, никто не смог бы им помешать. Свидетельство тому — возникновение женских лож в XIX веке.

«Временем, когда феодальная тирания утратила свою власть во Франции, несомненно, стала эпоха, когда женщины впервые насладились в ней свободой; век Людовика Великого довершил это деяние просвещения и справедливости: соседние нации из соперничества и зависти подражали Франции, и сколько чудес последовало за сей счастливой переменой в нравах!» — сказано во «Втором наброске об адоптации» ложи Простодушия (1779). «Сестрам» было уготовано уничтожить последний предрассудок, доказав, что к числу множества женских добродетелей относится и умение хранить тайну.

Однако возникла новая проблема: чересчур мужественные ритуалы масонов не подходили для их нежных подруг. Пришлось полностью разработать новый ритуал, переосмыслив и концепцию, и терминологию.

Легче легкого было бы приспособить для этого идею о царстве Астреи, прославляемом в застольных песнях, или легенду о суде Париса. Однако разработчики ритуала обратились к Библии. Подобно пуританам, они предпочли Ветхий Завет Новому, но этим сходство с англичанами и ограничивается. Из Ветхого Завета они извлекли «особую систему морали, преподносимую под покровом аллегории посредством символов», снабдив ее чисто французскими прикрасами.

Центральным символом была сама женщина в образе Евы. Вместо числа «три» использовалось число «пять»: сестры были дружны, «как пять пальцев на руке»; поцелуями обменивались пять раз — по числу чувств. Храм называли «Эдемом», двери — барьерами, протокол — лестницей. В виде лестницы с пятью перекладинами делалось и масонское украшение, которое носили посвященные дамы.

Ложа состояла из «сестер» и нескольких «братьев», выступавших в роли их наставников и покровителей. Давая согласие на вступление, «сестры» делали реверанс, а «братья» — глубокий поклон.

Перед посвящением кандидатка должна была ответить на два вопроса: во-первых, не беременна ли она и, во-вторых, находится ли во власти мужа или сердце ее свободно.

Когда с глаз посвященной спадала символическая повязка, она сначала видела «братьев», а уж потом «сестер». Приветственные возгласы тоже изменились. Руки прикладывали к груди — правую руку на левую грудь и левую на правую, и большие пальцы образовывали угольник. При этом полагалось пять раз воскликнуть: «Ева!»

Во время церемонии посвящения во вторую степень со скалы низвергалась «река». В центре земного рая возвышалась аллегорическая яблоня, обвитая змеем из раскрашенного картона. Голова змея была насажена на проволоку так, чтобы он мог раскрыть пасть и держать в ней яблоко. Посвящаемой предлагалось взять это яблоко в руки, но «брат-оратор» не позволял ей этого сделать. Посвященная женщина, в отличие от Евы, не станет слушать змея-искусителя. В третьем градусе в ложе представляли Вавилонское столпотворение, в четвертом — ковчег Завета. В высшем градусе адоптивный ритуал принимал размах трагедии. Посвящаемая выступала в роли Юдифи. В первой части церемонии она просила великого жреца Элиахима открыть ей врата родного города Вифулии (Ветилуи), осажденного врагами Израиля, обещая освободить ее. Во второй части, дважды воскликнув «Победа!», она появлялась в ложе, держа в левой руке отрубленную голову Олоферна, а в правой — меч. Голову передавали «брату» и устанавливали на пике рядом с алтарем. Смысл был в следующем: Вифулия — это человеческая душа, Олоферн — сила зла, осаждающие — пороки, Элиахим — бессильная человеческая воля, Юдифь — символ высшего героизма, идеал героической женщины. Этот градус стоял наравне с градусом мщения рыцарей Кадош.

На Галльском конвенте в Лионе в 1778 году «брату» Луи де Бейерле пришла в голову идея, вдохновленная модой на «рыцарские» градусы: женские ложи должны возродить куртуазную любовь и суды любви! В то же время «сестры» — «нежные матери, верные супруги, искренние подруги и благодетельницы». Конвент велел ему подготовить проект таких лож, включая «строжайшие законы, чтобы помешать распространению в сих ложах роскоши и ненужных трат, кои иссушили бы источники благотворительности, и запретить празднества с танцами, способные вызвать беспорядки».

Собрания адоптивных лож, как и подобает, заканчивались агапой. Зал, где проводился банкет, подразделялся на четыре «климата»: его восток назывался Азией, запад — Европой, юг — Африкой, север — Америкой. Столы, как и у мужчин, устанавливали буквой П. В «Азии» сидела великая мастерица с великим мастером.

От военной лексики, свойственной мужским пирам, здесь перешли к более мирной, библейской: бокал называли лампой, вино — красным маслом, воду — белым маслом, бутылки и графины — кувшинами. «Заправить лампу» значило налить вина в бокал, «задуть лампу» — выпить, «исполнить свой долг пятью» — аплодировать.

Тосты провозглашали так же, как на мужских собраниях. Великая мастерица стучала молотком, привлекая внимание собрания. «Гасить лампу» полагалось в пять приемов: взять бокал, поднять, выпить, выставить вперед, опустить на стол со стуком, после чего пять раз хлопнуть в ладоши, выкрикивая «Ева!».

Агапа сопровождалась балом.

В провинции принадлежность к адоптивной ложе могла быть проявлением зависимости женщины от мужа: в таких ложах состояли в основном супруги «братьев». В Безансоне в 1778 году в адоптивную ложу Искренности входили супруга председателя и жены четырех советников парламента. В Тулузе в ложе Совершенной дружбы состояли 37 «братьев»-магистратов и 25 дам, из них половина носили фамилии «братьев».

Во многих городах адоптивные ложи состояли из праздных, но активных горожанок, что сказывалось на гармонии внутри мужской ложи. Чтобы быть допущенными к работе смешанной ложи, «братья» должны были пройти отбор у «сестер». В провинции дамы даже претендовали на право голоса в отношении обеих лож — мужской и смешанной. В Рошфоре в 1774 году разразился скандал. Брат Люкаду основал в этом городе ложу Постоянного общества, которая на самом деле была старой ложей Мудрой свободы, но под новым именем: он уступил притязаниям дам, чтобы им понравиться. Узнав об этом, ложа Великого Востока Франции стала метать громы и молнии, устраивать расследования. Лукавые завистники говорили, что дамы даже получили разрешение проникнуть в мужской храм и видеть там символы, предназначенные только для мужчин. Люкаду оправдывался, как мог, но его ложу в итоге вычеркнули из списков. Правда, когда страсти поутихли, ее снова туда занесли — после трех лет бездействия и сплетен в маленьком городке.

Луи Филипп Орлеанский стал великим мастером Великой ложи Франции после смерти графа де Клермона 16 июня 1771 года. В 1773-м его супруга Луиза Мария де Пантьевр вступила в орден, а ее сестра, герцогиня де Бурбон, была провозглашена великой мастерицей адоптивных лож в 1777 году. Близкая подруга королевы Марии Антуанетты принцесса де Ламбаль тоже вступила в орден; в 1781 году ее провозгласили великой мастерицей всех регулярных шотландских лож Франции.

Согласившись наделить адоптивные ложи уставом в 1774 году, ложа Великого Востока Франции отказалась узаконить парамасонские андрогинные (смешанные) ордены. Правда, они и не преследовались.

Состоявшие из мужчин и женщин, эти ордены напоминали масонские своими ритуалами и замкнутостью, а также иерархией. Известны орден кавалеров и кава-лерственных дам Якоря, орден рыцарей и нимф Розы и т. д. В последнем на вопрос «Какого вы возраста?» полагалось отвечать: «Возраста любви». Орден семи мудрецов или Минервы ссылался на «Путешествия Анахар-сиса Младшего» маркиза Франсуа Бартелеми. Орден счастья вдохновлялся морской символикой и состоял из четырех градусов: юнга, шкипер, командир эскадры и вице-адмирал, великий мастер носил титул адмирала. «Сестры» «плыли» к таинственному острову счастья, у руля стоял «брат» — это навевало ассоциации с картиной Антуана Ватто «Паломничество на остров Киферу». Ритуал напоминал «суды любви». Мужчины клялись «не бросать якоря в порту, где уже находится один из кораблей ордена», а женщины — «не принимать в своей гавани чужого корабля, пока там стоит на якоре один из кораблей ордена». Пароли, знаки, прикосновения были почерпнуты из морского лексикона, а проводить заседание членов ордена называлось «собирать эскадру».

Андрогинные ордены прекратили свое существование после Великой французской революции.

Пресловутое «египетское» франкмасонство Калиостро тоже включало адоптивный ритуал. Супруга Великого копта выступала в роли великой мастерицы. На столе, покрытом зеленым сукном, стояли графин и девять зажженных свечей. Подростки обоего пола — «воспитанники» и «голубки», наделенные даром предвидения, — «читали» будущее по чистой воде в графине.

В России масонство было слишком мужским делом, поскольку члены братства подвергались реальной опасности тюремного заточения или ссылки. Однако «самоотверженною пособницей и ободрительницей в каждом деле и затруднении» новиковского кружка, по мнению В. О. Ключевского, была «царившая в нем энергичная княгиня Варвара Александровна Трубецкая, урожденная княжна Черкасская», — радушная хозяйка дома на Покровке и в подмосковном имении Очаково.

Рожденные свободными

Согласно уставу франкмасоном мог стать только лично свободный человек, а потому слуг в «братья» не принимали, разве что в послушники. «Права масона можно утратить… исполнением рабской должности или утратой положения в обществе», — было записано в уставе одной из французских лож.

В 1763 году, во время образования аристократической ложи Простодушия на востоке Страсбурга, Великая ложа допустила промашку, отправив вручать ей устав «брата» Литцельмана, венерабля ложи Святого Людовика Эльзасского, который некогда был камердинером коадъютора Страсбургского и носил ливрею. Ложа встретила его надменно и отказалась принять от него устав. Быстро замять скандал не удалось, и в конечном итоге Литцельман получил лишь позволение войти в храм.

Этот инцидент свидетельствует о том, что «узревшие свет» не слишком отличались от «профанов», погрязших во мраке предрассудков. Герцогиня Беркли была возмущена тем, что пьеса Бомарше, наделавшая много шуму в Париже, озаглавлена «Севильский цирюльник». Слуга может присутствовать на сцене, поскольку он состоит в свите своего господина, но отдавать ему главную роль — это уже дурной вкус.

Если «досточтимые братья» встретили в штыки бывшего камердинера, можно предположить, что рабов и крепостных вообще не считали за людей[56].

«Слуги и крестьяне наши — служащие нам братья наши, — говорил на собрании своей ложи С. Гамалея. — Но, может быть, кто скажет: они для того родились, чтобы служить… а ты для того родился, чтобы им служить, а что они часто пред тобою погрешают и ничего не разумеют, тому причиною твое недобронравие и тебе подобных… Ежели бы ты был добронравен, то и они были бы лучше и тебе было бы лучше… Добро же делать не то значит, чтоб им такую же пищу или одежду давать, какую сам употребляешь. Нет, сим более зла им сделаешь, нежели добра… Делай ты им добро братским с ним обращением, не утесняй их… воздерживай их от пороков, но не суровым и жестоким образом, коим более им зла, нежели добра сделать можешь».

Однако Гамалею, пытавшегося жить в миру по христианским заповедям, современники почитали «Божьим человеком» не от мира сего, а потому он, увы, являлся исключением из общего правила.

Итак, бывший крепостной или слуга не имел шансов стать равным барину. Французский офицер не побратался бы с солдатом, обязанным исполнять его команды. Сами бывшие слуги и не подумали бы создавать ложи и самостоятельно строить Храм Соломона — это всё барская забава. Тем замечательнее появление в Америке масонских лож, состоявших из бывших рабов. И это заслуга не «сынов свободы» из числа американских поселенцев, а детей «страны свободы» — Англии. Шестого марта 1775 года пятнадцать свободных негров, в том числе Принс Холл, прошли посвящение и были приняты в военную ложу № 441, состоявшую при британской армии и квартировавшую тогда в Бостоне.

Такое либеральное отношение, пусть и в отдельном конкретном случае, позволяет понять, почему во время Войны за независимость американских колоний коренное население (индейцы) и негры часто принимали сторону британских войск Угнетателями для них были колонисты, стремившиеся сбросить с себя иго метрополии, а «враг моего врага — мой враг». Командование британской армии, штаб которой находился в Нью-Йорке, обещало свободу тем чернокожим, которые встанут под ее знамена, и сдержало свое обещание — после капитуляции города в 1783 году вывезло в Англию три тысячи бывших рабов; на одном из кораблей была Дебора Сквош — бывшая собственность Джорджа Вашингтона.

После ухода английской армии из Бостона в 1776 году чернокожие масоны, посвященные годом раньше, получили разрешение сформировать Африканскую ложу № 1 с ограниченными ВОЗМОЖНОСТЯМИ: они могли проводить собрания, принимать участие в шествии на Иванов день, хоронить «братьев» по масонскому обряду, однако не имели права присуждать масонские степени и исполнять другие масонские обязанности. Характерно, что Великая ложа Массачусетса их не приняла, зато Первая Великая ложа Англии выдала им патент Африканской ложи № 459 — правда, в связи со сложностями сообщения устав, выданный в 1784 году, дошел до адресатов только через три года. Вскоре после этого чернокожие масоны со всех концов Соединенных Штатов стали обращаться к лидеру Африканской ложи Принсу Холлу с просьбой учредить дочерние ложи в их городах. В соответствии с европейской масонской практикой того времени Африканская ложа удовлетворила их просьбы, выступив в качестве материнской ложи в отношении негритянских лож из Филадельфии, Провиденса и Нью-Йорка. В 1791 году чернокожие масоны собрались в Бостоне и образовали Африканскую Великую ложу Северной Америки, а Принс Холл единогласно был избран ее великим мастером и оставался на этом посту до самой смерти в 1807 году. Впоследствии Африканская Великая ложа была переименована в Великую ложу Принса Холла.

Всю жизнь он боролся за отмену рабства и наделение негров гражданскими правами, за принятие законов, защищавших свободных чернокожих Массачусетса от похищения работорговцами. Он также ратовал за учреждение школ для негритянских детей и устроил школу в собственном доме в Бостоне.

Негры, желавшие стать масонами, практически не имели возможности вступить в одну ложу с белыми: по установленным в США правилам кандидат должен был быть принят единогласно тайным голосованием. Если хоть один член ложи возражал, его голоса было достаточно, чтобы отказать в посвящении. Иногда расисты, пользуясь анонимностью, даже не принимали в члены ложи чернокожих, прошедших посвящение в других ложах.

Интересно, что в период Войны за независимость масоны свернули свою деятельность во французских американских колониях, где рабы тоже начали предъявлять свои претензии. Ложи, служившие «лабораториями» высоких градусов, существовали прежде на Сан-Доминго — в Капе, Кавайоне, Леогане, Порт-о-Пренсе, в них состояли французы-колонисты, а ложа в Пти-Гоаве с 1776 года была провинциальной Великой ложей. Но потом они все исчезли. Некоторые «мастерские» восстановили свою деятельность, но уже в США; так, ложа Истины, основанная в 1767 году в Кап-Франсе, возродилась в 1808-м в Балтиморе.

Вопрос веры

Масонов, среди которых было много «вольнодумцев», часто считали безбожниками. Однако делать широкие обобщения ошибочно. Да, один из первых великих мастеров Великой ложи Лондона, Мартин Фолкс, в Бога не верил. И. П. Елагин засвидетельствовал: «Единому молотка удару покорны были одинаково богопочитающие и атеисты». Но это явление следует рассматривать с позиций самих масонов.

«Вольный Каменщик обязан, в силу данного им обязательства, подчиняться нравственному закону; и если он верно понимает Царственное Искусство, он никогда не станет неразумным атеистом или неверующим вольнодумцем, — сказано в «Конституциях Андерсона». — Но если в древности Вольные Каменщики обязаны были в каждой стране принадлежать к религии именно той страны и того народа, среди которого находятся, какой бы она ни была, в настоящее время считается более разумным обязывать их принадлежать к той лишь религии, в которой согласны между собой все люди, оставив им самим точно определять свои религиозные убеждения».

Место христианского Бога занял Архитектор Вселенной. «Истинному свободному каменщику подобает со всяким усердием чтить и любить Всевышнего, Все-святейшего, Великого Зиждителя Вселенной», — говорилось в масонском катехизисе. Такой подход мог примирить не только людей, принадлежавших к разным вероисповеданиям, но и тех, кто отрицал религию вообще. Несмотря на презрение к пустосвятам и отрицание Церкви, превратившейся в некий политический институт, позабыв свое изначальное предназначение, священников принимали в братство без предварительных проверок, поскольку сам их сан служил доказательством их высокой нравственности и добродетелей. С другой стороны, и сами представители духовенства проявляли интерес к мастерским «вольных каменщиков». Возможно, их, как и Талейрана, привлекала именно возможность завести связи в высшем свете и играть в дальнейшем политическую роль; но не исключено, что истинные пастыри разделяли цели строителей Храма Соломона. В 1776 году в московскую ложу Равенства был принят священник церкви Рождества Пресвятой Богородицы в Столешниках, в 1785-м масоном стал священник, впоследствии митрополит Петербургский и Новгородский Михаил.

Католическую церковь больше всего беспокоило именно то, что в братство принимают людей всех верований; это и стало одним из обвинений, выдвигавшихся против масонов в булле папы Климента XII In eminenti (1738), подтвержденной впоследствии буллой Бенедикта XIV Providas Romanorum Pontijicum (1751). В самом деле, например, в российском «шведском» масонстве собрание капитула начиналось обедней, если был налицо православный или католический священник, или пением гимнов, если среди участников преобладали протестанты. Из немцев-масонов большинство составляли лютеране или реформаты, но имелись и католики. Религиозного разногласия не было заметно.

Ватикан считал недопустимыми контакты между католиками и протестантами — последние именовались отщепенцами и еретиками. Масоны же смотрели на дело иначе, и надо сказать, что никакой единой идеологической установки не существовало.

«В орден допускаются только христиане, — писал «брат» Ногаре в «Апологии ордена франкмасонов», изданной в Гааге в 1742 году. — Ни один человек вне христианской церкви не может и не должен быть принят в масоны. Вот почему евреи, магометане и язычники обычно отвергаются как неверные». «Религиозное увечье» (имеется в виду обрезание) уподоблялось физическому изъяну.

Но не всем «братьям» был свойствен религиозный шовинизм. Готхольд Эфраим Лессинг обличал в книге «Эрнст и Фальк», написанной в форме диалогов о масонстве, предвзятость по отношению к евреям:

Эрнст: Это равенство, о котором ты говорил мне как об основе Ордена, это равенство, которое наполняло всю мою душу нежданной надеждой, — наконец-то дышать ею в обществе людей, способных мыслить дальше уложений буржуазного общества, не изменив ни одному из них во вред кому бы то ни было.

Фальк: И что же?

Эрнст: Существует ли оно еще? Если оно вообще когда-нибудь существовало! Приведи просвещенного еврея, чтобы он обратился со своей просьбой! «Как, — скажут, — еврей?» Франкмасон должен быть христианином. Неважно, каким, но христианином. Без различия религии не означает без различия между тремя религиями, официально признаваемыми в Священной Римской империи. Согласен ли ты с этим?

Фальк: Совсем нет.

Лессинг прошел посвящение по собственной просьбе в Гамбурге в октябре 1771 года в ложе Трех роз, затем стал мастером, но с 1780-го его имя уже не упоминается в записях. Он перестал посещать ложу, чтобы самостоятельно поразмыслить над вопросами религии.

В уставе марсельской ложи Совершенной искренности было сказано, что «все профаны, имеющие несчастье быть евреями, неграми или магометанами, не подлежат представлению». Даже в портовом Либурне, на улицах которого можно было встретить представителей всех национальностей и конфессий, евреев не впускали в «Храм Соломона». Католики отказывались от вступления в ложу, если узнавали, что среди «братьев» есть евреи.

А вот в петербургскую ложу Урании евреи допускались. 16 августа 1788 года в братство вступили Моисей Оппенгейм из Кёнигсберга и Исаак Левин из Потсдама, 23-го оба за один день были дважды повышены в степени (товарища и мастера), а 25-го Оппенгейм был возведен в четвертую и пятую степень. Возможно, что это проявление редкой религиозной терпимости следует объяснить крупными денежными пожертвованиями: в день приема двух новых членов в кассу для бедных поступило 40 рублей 90 копеек вместо обычных четырехпяти рублей.

Парадокс, но масонство высших градусов, заявлявшее о своем происхождении от ордена рыцарей Храма, не противилось вступлению в братство мусульман, «потомков сарацинов», — лишь бы это были люди решительные, разделяющие цели ордена. 16 сентября 1784 года «брат» Ибрагим Шерид постучал в двери храма ложи Святого Людовика объединенных друзей на востоке Кале. Убедившись, благодаря представленным сертификатам, знакам и паролям, что он действительно масон, состоящий в досточтимой ложе на востоке Алжира, «братья» приняли его под обычные рукоплескания, что отметил секретарь в журнале заседаний. Поскольку оный «брат» оказался в стесненном финансовом положении, французская ложа, состоявшая из нотаблей, единогласно решила оплатить ему проживание на постоялом дворе и место в парижском дилижансе до Абвиля, а также снабдить 12 ливрами на дорожные расходы и рекомендовать его досточтимым братьям на востоке Абвиля. Через два месяца «брат» Шерид явился в ложу Объединенных сердец в Тулузе.

Французские ложи посетили и несколько турецких масонов: через месяц после алжирца Шерида в Кале принимали «братьев Ибрагима Раиса и Али Раиса из ложи Константинополя». «Я был свидетелем деяний благотворительности, исходящих от совершенного согласия всех членов этого почтенного собрания; та же цель, те же желания всегда согласуются здесь: помочь вашим братьям, отринув все предрассудки, которые могли бы сузить границы благотворительности, — писал шевалье де Сен-Морис, член ложи Совершенного согласия полка Виваре, побывавший на торжественной церемонии официального учреждения ложи в Кале. — Вы нашли их в тех, кого климат, язык и чужая религия как будто навсегда отделили от вас; предоставив Великому Архитектору Вселенной право судить об искренности и истинности служения ему, вы удовлетворили их нуждам».

Интересно, что мусульмане регулярно наведывались в ложи Парижа, Северной Франции или Австрийских Нидерландов, им даже присуждали высокие «рыцарские» степени. Зато в Средиземноморье им не доверяли: «братьям» всё еще приходилось собирать средства для освобождения пленников берберских корсаров.

Политический фактор играл здесь не последнюю роль: с конца XVII века Франция стремилась сделать Турцию своим союзником, в том числе против России, последняя же вступала в одну турецкую войну за друтой. Ничего удивительного, что члены Священного ордена храма Иерусалимского, в который входили и русские «братья», должны были иметь дворянскую родословную в шестнадцати коленах и по крайней мере в четырех последних не смешивать свою кровь с маврами, турками и иудеями.

М. М. Щербатов относился к мусульманским странам и к носителям ислама как к естественным врагам России: «…они по закону своему суть рожденные враги христианам, и напамятование их, что прежде владычествовали над Россией, их делает паче врагами россиянам… они… суть по самому сему, связаны с турками, и всегда, когда бывает у России война с Портою Оттоманскою, тогда сии народы ясно сказуют свою преданность к оным».

Члены английских тайных обществ в большинстве своем были арианами или антитринитариями, или деистами, или пантеистами. Для них не имело большого значения, по какому обряду возносить молитву Великому Архитектору Вселенной. Иначе обстояло дело в мире «профанов». Например, когда великим мастером Великой ложи Англии стал католик герцог Норфолк (1729), протестантские государства — голландские Соединенные провинции, швейцарские республики, вольные немецкие города — сильно встревожились.

Помимо религии, к которой мы принадлежим чисто случайно, должна существовать идеальная религия, подобная морю, в которую, точно реки, впадали бы все остальные, полагал Лессинг. Генрих Гейне впоследствии назвал его пророком, указавшим путь развития, который мог бы вести от Нового Завета ко второму, третьему. Вознося хвалу Мартину Лютеру, «освободившему нас от ига традиции», Лессинг спрашивал: кто освободит нас от еще более невыносимого ига буквы? Буква — последняя оболочка христианства; только после ее разрушения явится дух. Именно так немецкие франкмасоны понимали деизм.

Другое дело, что в XVIII веке просвещенная Европа переживала кризис безверия, когда обрядность подменила собой суть религии, а критически настроенное общество уже отказывалось принимать на веру религиозные постулаты. Потребность в вере, присущая человеческой природе, выродилась в суеверия, и та же опасность грозила масонству.

«Обычное масонство — опасная дорога, которая может привести к атеизму, — писал Алессандро Калиостро. — Я хотел спасти масонов от этой опасности, вернуть их (пока еще не поздно) через новый ритуал к вере в Бога и в бессмертие души…»

Как правило, переболев «вольтерьянским вольнодумством», истинные «сыны света» возвращались к вере. На конвенте ложи Филалетов в Париже в 1785 году, посвященном целям и задачам ордена, Жозеф де Местр даже заявил, что целью франкмасонства должно стать объединение христианских церквей. Попытки Екатерины II обвинить Новикова в деятельности, наносящей вред православной церкви, закончились ничем. Митрополит Платон побеседовал с ним и отписал императрице «Я одолжаюсь по совести и сану моему донести Тебе, что молю всещедрого Бога, чтобы не только в словесной пастве, Богом и Тобой мне вверенной, но и во всем мире были христиане таковые, как Новиков». Наконец, на американском долларе, испещренном масонскими символами, появилась знаменитая надпись In God We Trust (Мы веруем в Бога).

«Вольнодумцами, или деистами, называют обыкновенно тех, которые представляют себе Божество от мира отдаленное и о человеках не пекущееся и посему почитают себя освобожденными всякого повиновения религии, — разъяснялось в масонской книге «Истина религии». — Атеист, уничтожая Божество, уничтожает всю премудрость в мироправлении и всякую религию и нравственность. Таковой безумных дома кандидат не достоин быть между человеками». А журнал «Магазин свободнокаменщичес-кий» советовал петь при открытии ЛОЖИ:

Беги от нас, злой вольнодумец, Распутный, мест сих удались! Беги, неистовый безумец, Безбожник адский, здесь не зрись.

Сословное неравенство

Символом социального равенства — основы естественного права — у «вольных каменщиков» служит уровень. Он изображается в виде прямоугольного треугольника, к вершине которого прикреплен отвес — шнурок со свинцовым наконечником. Уровень и отвес были, как мы помним, атрибутами первого и второго надзирателей, посвященных как минимум в степень мастера. Действительно, осознать, что «все люди братья суть», и придерживаться этого правила было нелегко, для этого требовалось пройти определенный путь нравственного совершенствования. «Узревшие свет» часто не были способны в одночасье перековаться, забыть обо всем, что внушалось им с детства, отринуть сословные предрассудки. К тому же в обществе XVIII века сословное деление было выражено очень четко.

«Немцы, помешанные на своих казармах, не могут взять в толк, как это сын английского пэра может быть всего лишь богатым и могущественным буржуа, в то время как в Германии повсюду одни только принцы, — писал Вольтер в «Философских письмах». — Нам случалось видеть там до тридцати высочеств, носящих одно и то же имя, все состояние которых составляют их герб и их высокомерие’.

Во Франции распоряжаются маркизы, и любой из них, прибыв в Париж из глубокой провинции с шальными деньгами и титулом маркиза Ака или Иля, может говорить о себе: “Человек, подобный мне, человек моего положения[57], — и гордо презирать негоцианта; сам негоциант так часто слышит презрительные отзывы о своей профессии, что имеет глупость за нее краснеть».

Французские провинциальные аристократы украшали своим гербом навершия дверей, каминные доски, столовое серебро, тарелки, дверцы карет или портшезов.

«Оставь твои достоинства и знаки любочестия за дверями, — призывали масонские уставы, — какое бы ни было твое светское звание, уступи в ложах наших добродетельнейшему и просвещеннейшему». Но это были лишь красивые слова.

Великий мастер Дервентуотер, находясь в изгнании, принимал в возглавляемое им общество любого порядочного человека, даже если тот не носил шпагу. Эти «нововведения» многие осуждали. Лорд Честерфилд в письме сыну от 12 октября 1748 года говорит о Good company (масонском братстве) как о счастливом и взаимодополняющем союзе двух основных социальных ценностей: родовитости и ума. «Уважение, питаемое народом Англии к талантам, столь велико, что человек заслуженный всегда завоевывает себе там положение», — подтверждает Вольтер.

Аристократы приводили в ложи литераторов и художников; за ними последовали представители вольных профессий. Однако богатым парвеню, например откупщикам, стать масонами было непросто: родовая аристократия держала себя с ними надменно.

Вместе с тем «дистанция (между «буржуа» и «сбродом». — Е. Г.) не настолько велика, чтобы корысть, честолюбие, пьянство и легкомыслие не сблизили между собою два этих сословия, всё различие между которыми составляет лишь драповый сюртук — более-менее изящный или более-менее дырявый», — утверждал принц де Линь, считавшийся образцом космополита.

Разночинцев предпочитали держать на окраинах масонского «государства», делая их послушниками. Если они и имели доступ в храм, то не в круг избранных: их посвящали только в степени ученика и подмастерья, но никогда — в степень мастера. В дальнейшем это нашло отражение в разделении всех граждан на активных и пассивных во французской Конституции 1791 года.

Правда, человеческий фактор и связи решали многое: под пером снисходительного секретаря розничный торговец мог предстать «почтенным негоциантом».

К концу века стандарты изменились и за образец «честного человека» принимали уже не аристократа, а добродетельного буржуа. Сын франкмасона при приеме в братство имел преимущество перед принцами и королями, «если обладал нужными моральными качествами». Кроме того, сыновей франкмасонов «отменного поведения» принимали в братство с восемнадцати лет вместо положенного возраста (от двадцати одного года до двадцати пяти лет). И всё же французы по-прежнему предпочитали «односортовое вино».

В списке старших офицеров ложи Великого Востока Франции за 1773 год — 18 версальских аристократов и 46 дворян. Великим мастером был Луи Жозеф Филипп Орлеанский, герцог Шартрский. В ложе Простодушия был только один представитель третьего сословия — известный врач Тиссо, и то, возможно, лишь потому, что он согласился на беспокойную должность секретаря.

Во французской провинции ложи на 36 процентов состояли из крупной буржуазии, на 33 процента — из судейских и представителей вольных профессий, на 12 процентов — из ремесленников и лавочников, на 7 процентов — из рантье и на 6 процентов — из врачей; остальные их члены были дворянами. В 1787 году в ложе Святой Соланж в Бурже состояли семь адвокатов, семь военных (в том числе маркиз и граф), три королевских прокурора, а также нотариусы, аптекари и архитекторы.

Очень часто ложи создавались по профессиональному признаку. В 1782 году в составе парижской ложи Гармонии были десять судебных исполнителей, два секретаря суда, помощник нотариуса и четыре адвоката. В 1788 году в ней уже состояли только один судебный пристав и один секретарь суда, тогда как число адвокатов увеличилось до десяти. Девиз ложи был Non гага bic concordia fratrum (Согласие братьев здесь не редкость). Ложа Девяти сестер состояла преимущественно из художников, литераторов и ученых: кроме названных выше живописца Грёза, скульптора Гудона, композитора Пиччинни, баснописца Флориана, астронома Лаланда, врача Гильотена, в нее входили натуралист Бернар де Ласепед, адвокат Раймонд Десез (будущий защитник Людовика XVI), математик Шарль Жильбер Ромм (будущий член Конвента). Двадцать «братьев» были членами разных академий. Ложа Святого Иоанна де Монморанси-Люксембург состояла в основном из придворных, ложа Верности — из магистратов, Олимпийская ложа — из музыкантов. В морских портах ложи объединяли преимущественно чиновников адмиралтейства и моряков.

Если члены ложи, принадлежавшие к одному кругу, хотели собираться только «среди своих», они могли образовать собственную ложу. Так, 26 ноября 1787 года в Бурже была создана ложа Минервы. Она состояла из двадцати двух дворян, большинство из которых прошли посвящение в военных ложах. Впрочем, «братья» из ложи Минервы не отличались надменностью столичных жителей: имена дворян в этой ложе писали без частицы «де». В ее «строительной книге» было сказано: храм есть «место, где царит мир, союз, тишина, равенство, патриотизм и благотворительность». Эта ложа практиковала и другие новшества: например, в ее храм допускали женщин.

Если на пути создания ложи Минервы никаких сложностей не возникло, то с ложей Свободы в том же городе дело обстояло иначе. В нее входили ремесленники и мещане. «Братья» подали просьбу о выдаче патента 15 декабря 1788 года, когда их ложа уже давно и успешно действовала. Утверждение ее ложей Великого Востока Франции было чистой формальностью, однако, вопреки ожиданиям, в просьбе было отказано, и свой патент ложа получила только 14 лет спустя, уже после революции.

Разночинец в ложе носил шпагу, становясь, таким образом, на несколько часов ровней дворянину. Но это было равенство посвященных и то лишь после начала закрытого заседания ложи.

Престиж шпаги был невероятно высок Самый захудалый дворянин, отправлявшийся в воскресенье в город пешком, чтобы продать на рынке лукошко яиц, гордо звенел о камни мостовой своей старой шпагой в потертых ножнах и свысока посматривал на купцов — с деньгами, но без шпаги. Весной 1785 года масонская ложа Святого Маврикия на востоке Клермон-Феррана (она была основана 10 июля 1753 года и получила свой устав от ложи Великого Востока Франции 10 февраля 1777-го) слилась с «Обществом благородной стрельбы из лука», учрежденным в XVII веке. Лучники состязались в играх, предназначенных только для дворян; участие в них было для буржуа социальным повышением, вступлением в рыцарский орден. Они приносили присягу, цепляли шпагу на пояс и стреляли из лука. Это редчайший пример слияния масонской ложи со светским обществом.

Заветную шпагу можно было заслужить — кровью. Во Франции солдату порой удавалось дослужиться до капрала или сержанта. Сержант, покидавший армию после двадцати лет службы, получал пенсию в 200 ливров и медальон ветерана. За выслугу двадцати пяти лет (один год военной кампании засчитывался за два) полагалась привилегия пожизненно носить мундир и шпагу. Получив орден Людовика Святого, вчерашний разночинец велел называть себя «господин шевалье» и строил из себя благородного.

Среди французских дворян именно военные были наиболее щепетильны в вопросах чести и подбора компании.

В мае 1788 года барон де Фаж-Вомаль, окончивший школу' военных инженеров в Мезьере, был назначен в Перпиньян, где маялся от безделья. Однажды, когда он посетовал на это обстоятельство после офицерского обеда, два сослуживца в годах спросили его: «Увидел ли ты свет?» Фаж не понял. Тогда его спросили прямо, масон ли он. Услышав отрицательный ответ, офицеры стали расхваливать ему свое общество — «источник наслаждений». На возражения инженера по поводу «непристойности» церемонии посвящения его пообещали избавить «от ребяческих формальностей». Фаж позволил себя уговорить, ему назначили день для вступления в ложу. Однако не все вопросы были сняты. В последующие дни он спросил, существуют ли тесные отношения между гражданскими масонами и военными. «Мы стараемся собираться, в соответствии с нашим правом на собрания для наших братьев, в любом месте, куда нас посылают. — Тогда я не хочу быть масоном!» Для собеседников Фажа связь между военными и гражданскими была преимуществом: офицеры из перпиньянского гарнизона могли поддерживать превосходные отношения «с господами, дамами и самыми любезными барышнями» в округе. Однако барон де Фаж-Вомаль был слишком привержен принципу социальной иерархии и субординации. Если бы в ложе собирались только дворяне, буржуа-рантье и местные магистраты, еще куда ни шло; но он доподлинно знал, что его парикмахер — масон со стажем, достигший высоких степеней. Сейчас он вежлив и предупредителен, но станет ли вести себя таким же образом, если окажется «старшим по званию» в ложе?

В американских военных ложах высокие посты занимали люди незнатного происхождения. Например, лейтенант Гинее командовал рядовым составом, который внутри ложи мог держаться с ним на равных. Одновременно как великий мастер Квебека он стоял выше старших по званию офицеров. По тем временам это было уникальным явлением. (Во Франции солдаты и офицеры состояли в разных ложах, и потенциальных «братьев» могло отпугнуть предположение о том, что недавно посвященный полковник может оказаться масонским рангом ниже унтер-офицера, ветерана ложи.)

Из армии масонство распространилось в среду колониальных чиновников. Масонские ранги и титулы раздавали как награды или повышения.

В России одну из «рейхелевых» лож называли «княжеской», поскольку в ней состояли несколько князей Трубецких. По шведской системе «работали» графы Апраксины, князья Гагарины, Долгорукие, Куракины, Н. В. Репнин, графы А. В. Строганов, А. И. Мусин-Пушкин, Шуваловы; розенкрейцерами были Трубецкие, Репнины, А. Л. Черкасский, Лопухины, Тургеневы и др.

Лица недворянского сословия редко встречаются в списках русских лож. В московской ложе Астреи И. А. Барнашева состояло несколько купцов, но не в качестве мастеров или товарищей (подмастерьев), а лишь в качестве учеников: Е. А. Лухманов, А. Ф. Севрюгин, Ф. И. Решетников, Ф. П. Щукин. Купец М. Т. Красноглазое был учеником в ложе Урании. Зато иноязычные ложи в русских городах состояли преимущественно из купцов, отчасти из офицеров и чиновников. В остзейских ложах руководили местные дворяне.

Лица низших сословий в орден не допускались. «Никто чуждый, если он не свободен или зависит от кого, не может быть достоин к принятию в Орден, разве в служащие братья», — говорится во второй статье «Всеобщих свободных каменщиков положений». «Магазин свободнокаменщический» утверждает это правило с большей экспрессивностью: «Подло и несправедливо судить о масонских ложах как о слабой и несмыслен-ной черни… ложи каменщиков никому, кроме черни, не затворены. Заключая двери свои от слабых, злых и порочных, отверзают они их без различия мужам заслуженным и знатным».

До обличения «великосветской черни» русскими писателями XIX века было, еще далеко. Пока это могли себе позволить только иностранцы, и то приватно. «Поведение знати пронизано раболепием, — писала в письмах на родину англичанка Марта Вильмот, наперсница княгини Е. Р. Дашковой. — Что касается простолюдинов, они вступают в жизнь с угодливым и зависимым характером». Русскому обществу было свойственно резкое деление на высших и низших, в нем не существовало среднего класса, как в Англии. Чинопочитание доведено было до невероятных высот, поэтому возможность «его превосходительству» быть на равных с «его высокопревосходительством» уже воспринималась как либерализм, а в масонских ложах канцеляристы могли быть «братьями» директору департамента. «Мнимое равенство, честолюбию и гордости человека ласкающее, более и более в собрание меня привлекало, — признавался И. П. Елагин, — а хотя на самое краткое время буду равным власти, иногда и судьбою нашею управляющей». Но сквозь дымку равенства отчетливо проступали все светские различия общественного положения.

Восхваляя Екатерину за то, что она не хотела арестовать Новикова без причины, И. В. Лопухин спрашивал читателей своих «Записок», копии которых раздавал друзьям-масонам: «Кто же был Новиков? Содержатель типографии, поручик отставной, которого она считала совершенным злодеем, — такая деликатность заметна была бы и в губернаторе, досадующем в своей губернии на человека подобного состояния». Лопухину, официальному владельцу типографии, деятельностью которой руководил Новиков, были прекрасно известны все его заслуги перед обществом и достижения в области «шлифования грубого камня», однако российский просветитель оставался для аристократа лишь «отставным поручиком».

Даже Великая французская революция, по сути, лишь перевернула сословную систему с ног на голову, вырвав палку у аристократии и передав ее буржуазии. Поскольку представители и той и другой социальной группы состояли в масонских ложах, «брат» шел на «брата». Несмотря на провозглашенный лозунг, после ареста короля аристократам не приходилось рассчитывать в своей стране ни на свободу, ни на равенство, ни на братство. А в представлении разночинцев в масонских ложах состояли исключительно вельможи и богатые буржуа. Приходилось выбирать. Многие масоны покинули ложи, а великий мастер Луи Филипп Орлеанский отрекся не только от своего происхождения, но и от масонства.

Имущественное неравенство

В уставе ложи Мира и союза из французского Нанта было сказано: «Нельзя рекомендовать для вступления человека моложе двадцати одного года, недобропорядочного, не являющегося свободным и честным человеком и не имеющего земельного или промышленного дохода, делающего его способным удовлетворять потребности ложи и оказывать помощь своим братьям».

Конечно, раз «братьям» по определению могла понадобиться финансовая помощь, их положение не всегда было преуспевающим. Современники графа Дервентуотера, первого великого мастера французского масонского братства, отмечали, что он, вместо того чтобы устраивать пиры в своем доме, как это полагалось вельможе, часто сам ходил обедать к товарищам по тайному обществу. Его преемника Гектора МакЛина, жившего на пенсию, которую он получал от «претендента», в 1734 году вообще посадили в долговую яму.

И всё же состоять в обществе «вольных каменщиков» было дорогим удовольствием, доступным только обеспеченным людям. Членские взносы были довольно высоки. Полагалось вносить деньги за посвящение в орден и в дальнейшем в каждую высшую степень. Кроме того, «братья» делали «добровольные пожертвования», скидывались на проведение трапез и выделяли средства на украшение храма. Скидки делали только военнослужащим действующей армии и морякам.

В 1780-х годах в марсельской ложе Святого Иоанна Шотландского, куда входили крупные негоцианты, общая сумма взносов равнялась оплате ста дней труда квалифицированного строительного рабочего.

Однако имущественный ценз отсеивал «всякий сброд», который мог стремиться в масоны из корыстных побуждений. Кроме того, собранные средства шли на изготовление дипломов, служивших своего рода охранными грамотами, вознаграждение послушникам и благотворительность, которая довольно часто сводилась к избавлению «братьев» от долговой тюрьмы.

«Дворянство французское по большей части в крайней бедности, и невежество его ни с чем несравненно, — писал Д. И. Фонвизин. — Ни звание дворянина, ни орден Св<ятого> Людовика не мешают во Франции ходить по миру».

Мармонтель и Дидро упали в его глазах, когда он увидел, что те корысти ради способны пресмыкаться перед малосведущими, но богатыми людьми. Между тем в передних парижских «крёзов» с утра до ночи толклись толпы просителей — художников, поэтов, изобретателей, — надеявшихся на щедроты мецената или просто пытавшихся перехватить пару монет.

Книга «Истина Религии» предлагала выход из положения: необходимо прежде всего обуздать роскошь моды в одежде путем обязательного введения мундиров для всех состояний и на все случаи жизни, поскольку в офицерской форме «небогатый равно с богатым может являться как при дворе, так и во всяких обществах»: «Ежели б правило сие было всеобщее, <от> каких бы избавилось тогда человечество забот, зависти и презрения! Достоинство и добродетель были бы виднее, и личность имела бы более уважения».

Бенджамин Франклин не считал для себя зазорным появляться при французском дворе, где он играл роль посланника Соединенных Штатов, в обычной скромной и добротной одежде — темно-коричневом сюртуке, черных шерстяных чулках и без парика. При этом он держал себя с таким достоинством, что никто не смел отпускать язвительные замечания по поводу его наряда, диссонирующего с блеском Версаля.

Для истинных «вольных каменщиков» деньги были не целью, а средством ее достижения. Ревностный сподвижник кружка Н. И. Новикова богач П. А. Татищев, скучавший от пресыщения жизненными благами, отдал свои деньги, чтобы И. Г. Шварц смог осуществить свою заветную мечту — основать просветительское общество. Другой богач, сын уральского горнозаводчика Г. М. Походяшин, тронутый речью Новикова о необходимости помощи нуждающимся в голодный 1787 год, расстроил свое огромное состояние щедрыми пожертвованиями на благотворительность и умер в бедности.

Зато Шрёдер, масонский наставник Новикова, резко изменил к нему отношение из-за имущественных проблем. Барон не получил наследства в Германии и продал созданному «братьями» книгопечатному товариществу свой дом, где располагались типография и аптека (ныне Спасские казармы на Садовом кольце), а потом захотел выйти из товарищества, забрав свою долю деньгами; Новиков же предложил взять ее товарами на ту же сумму. Когда Новиков заболел и стал пропускать занятия в ложе, Шрёдер обвинил его в «холодности» и забрал из-под его начала Тургенева, Кутузова и Гамалею.

В Европе бывало, что богатые «братья» вкладывали свои капиталы в предприятия «братьев»-коммерсантов, становившихся таким образом их должниками. Если в ложе возникал какой-нибудь спор, последние были вынуждены волей-неволей принимать сторону своих кредиторов, убивая тем самым масонский дух.

Собрание масонской ложи в Вене. Вторая половина XVIII в.

Ритуал посвящения в ученики

Ритуал посвящения в подмастерья

Эпизоды ритуала посвящения в степень мастера — символическая смерть и воскрешение

Arana — совместная трапеза членов ложи

Масоны поднимают бокалы — дают «залп» из «орудий»

«Крестные» новорожденного «волчонка» — сына масона

Масонские символы: Всевидящее око, колонны Иахин и Воаз, книга Священного Закона, мастерок, долото, ветка акании, гроб, меч, фартук, песочные часы, уровень, наугольник, «дикий» и обработанный камни, вервие, циркуль, отвес и др.

Граф Сен-Жермен

Алессандро Калиостро

Дом в Париже, где жил Калиостро. Фото автора

Посвящение в мастерицы Ложи мопсов. Вторая половина XVIII в.

Ужин философов. В центре — Вольтер.

Ж. Юбер. 1772 г.

Книготорговец.

Последняя треть XVIII в.

Книжный склад перед издательством в Париже.

На переднем плане — тюки с томами «Энциклопедии». 1752 г.

На Людовика XVI надевают фригийский колпак. 1792 г.

Принцесса де Ламбаль

Казнь Людовика XVI. Немецкая гравюра. 1793 г.

Жители Бостона «платят акцизный сбор» — обмазывают таможенного комиссара Джона Малкольма смолой и обваливают в перьях.

Плакат. 1774 г.

Большой театр в Бордо.

Вторая слева скульптура на фасаде — муза Урания, держащая в руке циркуль

Лестница в форме буквы «тау» в Большом театре Бордо

Театр «Одеон» в Париже с пирамидальным куполом

Стилизованная египетская пирамида в парке Монсо в Париже.

Фото автора

Праздник Разума в соборе Парижской Богоматери 20 брюмера II года Республики (10 ноября 1793 года)

Отправление культа Разума на Марсовом поле в Париже 8 июня 1794 года. /7. А. Демаши. 1794 г.

«Регалии» — знаки принадлежности к масонской организации: перевязь-бальдерик, перчатки, фартук-запон, талисман

Ящик для баллотировки с белыми и черными шарами

Чернильница с масонскими символами. Франция. XVIII в.

Предметы, декорированные масонской символикой

Из-за невыплаченных долгов между «братьями» возникали ссоры. 6 сентября 1777 года в архитектурной книге ложи Совершенства из французского Нанта было записано, что «брат» Тебо «занял под расписку небольшую сумму у братьев Декло-Лепеле, старшего и младшего, не смог вернуть долг в указанный срок, а после новой отсрочки они подали на него в суд, и его приговорили к взятию под стражу». Поскольку заимодавцы не соглашались уступить, ложа решила «раскрыть ради брата Тебо сокровищницу братства, в которую все присутствующие братья наперебой вносили свою лепту». После этого родственников-кредиторов отстранили от собраний вплоть до праздника Иоанна Крестителя 1778 года и «брат-секретарь» занес этот пышущий возмущением приговор в протокол. Будучи адвокатом, он даже назвал Декло-Лепеле «господами», а не «братьями».

Однако дело этим не закончилось, кредиторы подали апелляцию в Палату провинций Великого Востока, которая отменила решение ложи из-за несоблюдения формальностей: венерабль отсутствовал, председательствовал первый надзиратель, «брат» Ларив, обвиняемых не заслушали. Высшая инстанция разжаловала Ларива в ученики. Но ложа Совершенства отказалась подчиниться, и Палата провинций вычеркнула ее из списка регулярных французских лож В знак протеста та присоединилась к другому объединению — материнской ложе философской шотландской системы.

Демократия в действии

Общество свободных философов — истинная демократия, утверждал Жан Жак Руссо.

Масонские ложи стали школой демократии: все решения принимались голосованием путем поднятия рук, все члены были равны, однако действовал принцип «демократического централизма»: подготовкой собраний занимались выборные высшие офицеры ложи, они же составляли повестку дня и редактировали формулировки вопросов, выносимых на голосование. Умелый оратор мог привлечь «массы» на свою сторону.

Вопросы о допущении кандидата к таинству посвящения, о посвящении «брата» в более высокую степень и некоторые другие (в том числе самые важные, например об объединении лож) решались с помощью шаров черного и белого цвета. Такой способ голосования исключал возможность воздержаться.

Каждый получал белый и черный шар. «Братья» выстраивались в шеренгу, и перед ней проходили старший эксперт с ящиком белого цвета и церемониймейстер с ящиком черного цвета. Чтобы проголосовать «за», надо было положить белый шар в белый ящик и черный шар в черный ящик, «против» — наоборот. Затем ящики ставили перед венераблем, и тот вместе с оратором и секретарем проверял, чтобы в каждом ящике оказалось одинаковое количество шаров, соответствующее числу присутствующих, а затем оглашал результат голосования.

От слова ballot (шар для голосования) произошло слово «баллотироваться». Чтобы забаллотировать кандидата, публично обвиненного в убеждениях, противоречащих апостолической доктрине, в постыдных грехах и преступлениях против природы, было достаточно одного черного шара в белом ящике. Для кандидата «самых честных правил» условия были не так строги: один черный шар не влиял на исход голосования; если их оказывалось два, положившие их могли не объяснять причин, заставивших их проголосовать таким образом. Но если черных шаров было три, выборы переносили на следующий раз, а положившие черные шары должны были на следующем собрании ложи объяснить причины своего решения великому мастеру. При наличии в белом ящике четырех или пяти черных шаров выборы откладывали на полтора месяца для наведения более подробных справок о кандидате; шесть-семь черных шаров увеличивали этот срок до трех месяцев. Наличие более семи черных шаров нужно было объяснить безотлагательно. Если доводы против кандидата признавались состоятельными, претендент исключался навсегда, если же причина, приводимая для его отвода, считалась несущественной, назначали повторное голосование через три месяца. При этом «братья», положившие черные шары, должны были дать согласие на оглашение их имен.

Согласно «Конституциям Андерсона», все «офицерские» должности в ложе были выборными; великого мастера выбирали среди мастеров Великой ложи. Выборы проводились тайным голосованием с помощью бюллетеней. Однако во Франции система «патентов», выдаваемых на учреждение ложи, нарушила этот демократический принцип. Держатель «патента», получавший право основать масонскую ложу, считал ее практически своей собственностью, ложа не могла собираться без его дозволения и т. д. Дело в том, что во Франции была широко распространена продажа должностей и французы перенесли эту систему на масонскую организацию. В 1773 году ложа Великого Востока Франции осудила подобную практику, постановив, что «отныне венераблем ложи будет признан лишь мастер, возведенный в это достоинство свободным волеизъявлением членов своей ложи».

В 1778 году на Конвенте Галлий был принят «Масонский кодекс», служивший своего рода законодательством о выборах. В нем были оговорены требования, которым должен отвечать кандидат, чтобы быть избранным, порядок проведения голосования, возможность подать апелляцию в случае нарушений. Особо подчеркивалось, что один и тот же человек не мог занимать выборные должности в двух разных «мастерских» или исполнять две должности в одной ложе. Голосовать могли только активные члены ложи. О дне голосования «братьев» полагалось известить заранее (повестку дня заседания им доставляли на дом). Кандидаты в офицеры должны были быть посвящены в самую высокую степень, в которую уполномочена посвящать данная ложа, избиратели же могли иметь самую низшую степень ученика. Выборы председателя ложи и (чаще всего) надзирателей проводились по «одномандатной системе», выборы остальных офицеров — по спискам. На должность венерабля должно было быть не менее трех претендентов. Он избирался на три года, офицеры — на год. Если с первого раза кандидату не удавалось набрать абсолютного большинства голосов, проводилось повторное голосование. Если голоса разделялись поровну, решающим фактором был «масонский стаж».

Между «братьями» постоянно вспыхивали ссоры из-за старшинства. Они были способны ожесточенно спо-рить из-за полагающихся им почестей, права занимать более почетное кресло или даже из-за места, где оно должно стоять. В этом в полной мере выразился XVIII век, еще не вполне распростившийся с феодальными пережитками и поощрявший сутяжничество.

Проблемы старшинства возникали не только между членами лож, но и между самими ложами. Так, весной 1786 года ложа Совершенной искренности из Марселя обратилась к ложе Великого Востока Франции с жалобой на ложу Собрания избранных из того же города. Обе ложи входили в провинциальную Великую ложу. На церемонии ее учреждения члены ложи-ответчика, образованной после ложи-истца, заняли места прежде представителей последней и та была возмущена подобной узурпацией. Причиной конфликта наверняка стала оплошность распорядителя церемоний, но переписка и тяжба по этому поводу, с поднятием архивов, копированием и подделыванием документов, тянулись несколько лет, вплоть до революции, которая всех примирила.

Масонский мир был сверхщепетильным. Взять хотя бы обращения, принятые среди масонов: «возлюбленный брат» — к равному себе, «превосходнейший брат» — к вышестоящему; «досточтимый» и «почтенный», «ваше высокопреподобие» и «ваше преподобие»… И не дай бог ошибиться — это нанесет глубочайшую рану самолюбию. Выдержка из письма Елагина Кауницу представляет собой превосходный образчик «масонского» стиля: «Позвольте, превосходнейший брат, дождаться мне актов, которые я должен получить, чтобы можно было вникнуть в них прежде удовольствования вас вполне лучами блистающей авроры нашей божественной мудрости». При этом в повседневном общении масоны обращались друг к другу на «ты» — в то время, когда даже супруги называли друг друга на «вы». Тот же самый человек, который на какую-нибудь неудачную шутку приятеля или коллеги просто пожал бы плечами, насмерть обиделся бы на «брата», позволившего себе такое высказывание. Кроме того, никакое общество не в силах оградить себя от зависти, внутренних расколов по разным причинам, взаимной антипатии некоторых его членов. Однако масоны это предусмотрели и приняли меры. Уже после посвящения нового «брата» предупреждали, что он никогда не должен надевать фартук, зная, что в ложе будет находиться «брат», к которому он испытывает личную неприязнь. Его долг — отозвать того в сторонку и попытаться примириться. Если ссору уладить не удалось, один из двоих, а то и оба сразу должны воздержаться от посещения ложи, чтобы не нарушить своим присутствием общую гармонию.

В конце «трудов» венерабль произносил ритуальную фразу: «Приглашаю вас всех на скудную братскую трапезу. Насладитесь в обществе братьев очарованием равенства».