Повседневная жизнь Версаля при королях

О чем рассказывать не принято

Летом 1777 года двадцатидвухлетний Месье граф Прованский[163] предпринял поездку по провинциям; 23 июня он остановился в городке Соррез, где посетил знаменитую военную школу, которой руководили умнейшие монахи-бенедиктинцы.

Один из учащихся уверенно произнес приветственное слово, уснащенное традиционными восхвалениями гостя. Желая щегольнуть знанием латыни, Месье велел принести томик своего любимого Горация и попросил мальчика перевести несколько строк. Книга случайно открылась на знаменитой оде «Eheu! fugaces labuntur anni…» (Увы! Летят преходящие годы…). Школьник заволновался, его глаза налились слезами, и когда удивленный принц спросил о причине таких эмоций, он, подавляя рыдание, ответил: «Но ведь здесь речь идет о том, что Ваше королевское Высочество когда-нибудь умрет!» Тем самым он сразу дал знать, что прекрасно понял выраженное в стихах печальное предсказание и что сам он — прирожденный придворный. «Хотите стать моим пажом?» — спросил польщенный таким изысканным выражением верноподданнических чувств брат короля. «С этого дня вы — мой, и я буду о вас заботиться».

В тот же день, проходя по кабинету естественной истории, Месье замечает причудливые окаменелости, формой напоминавшие сердце. Он щупает один из камней: «Ого, никак не думал, что сердца бывают такими твердыми». Чей-то голос немедленно отозвался: «Только этим сердцам, Монсеньор, не дано размягчиться в Вашем присутствии!» Граф Прованский обернулся: «Как! Снова тот же паж, что утром! Поразительный ребенок, он далеко пойдет!» И принц обнимает искусного маленького комплиментщика, так тонко умеющего себя подать.

Юноше было шестнадцать лет, его звали Рок де Монгайар. С того дня он, по свидетельству товарищей, уверовал в свое будущее. Однако ничего из этого не вышло. То ли Месье, вернувшись в Версаль, забыл свое обещание, то ли Монгайар вышел из возраста, когда берут в пажескую школу, то ли он не смог доказать необходимую для этого степень родовитости — неизвестно.

Но вот другая история, относящаяся к тому же самому дню, когда королевский брат удостоил своим присутствием школу в Соррезе. Ее рассказал сам герой истории, дворянин Жан-Марк де Руаер, тогдашний двенадцатилетний ученик той же школы. «Месье уже соблаговолил утром выслушать две моих речи, — пишет он в своих „Воспоминаниях“, — когда он пришел на урок английского. Он узнал меня, поскольку я сделал все от меня зависящее, чтоб в этом преуспеть. Я произнес в его адрес небольшой комплимент по-английски; принц ответил, и в свою очередь задал мне вопрос на том же языке; так меж нами завязалась получасовая беседа… Все товарищи были в ужасе от моей дерзости. Дон Деспо (начальник школы) поспешил сообщить Месье, что я являюсь племянником епископа города Кастр и предполагаю посвятить себя морскому делу. „Что ж, — сказал граф Прованский, — я позабочусь о нем и постараюсь сделать из него хорошего морского офицера или офицера кавалерии, если он любит лошадей больше, чем корабли“».

Как мы видим, рассказы почти идентичны. Однако, даже если предположить, что Месье затеял свое путешествие на юг Франции со специальной целью набрать себе побольше пажей, все же очевидно, что какой-то из двух учеников соррезской школы приписал себе из тщеславия придворную ловкость, а заодно и ум другого.

Этим лжецом (тут вполне уместно это слово) был Монгайар. Во-первых, он никогда не был пажом; кроме того, доказательством обмана является сам образ жизни, который он вел по выходе из колледжа, жизни, полной сомнительных авантюр, судебных преследований, лживости и проступков. Его «Воспоминания», до краев напичканные хвастовством и неубедительными попытками оправдаться, обнаруживают ту же потребность в сокрытии правды.

Наоборот, искренность Жан-Марка де Руаера очевидна. Жизненный путь его прям, и написанные им в преклонные годы «Мемуары» — всего лишь непритязательные заметки, лишенные всякой рисовки, к тому же не предназначенные для печати. Что окончательно решает вопрос в пользу Руаера, так это то обстоятельство, что граф Прованский действительно вспомнил о нем, и спустя два года этот счастливчик был вызван в Версаль и принят в пажескую школу.

Стать пажом короля или пажом королевы или принцев!.. Ведь это мечта всех дворянских мальчиков из провинции, колоссальный выигрыш в жизненной лотерее! Иметь честь нести ливрею Его Величества; иметь счастье жить при дворе в непосредственной близости с этими божествами сказочного Олимпа; иметь возможность красоваться на самых лучших в мире конях; иметь уверенность, что в конце службы тебя ждет должность наместника или чин в кавалерии…

Начало карьеры, правда, было довольно трудным, и Руаер с горечью вспоминает издевки старших, занятия математикой, немецким, уроки рисования и многое другое. Новичкам даже не позволялось носить красивую обшитую золотом одежду ценою в 1500 ливров. Все их время уходило на обучение танцам, фехтованию и верховой езде. Руаер очень скоро стал таким заправским наездником, что его отваге удивлялись даже учителя. Но, хотя он уже однажды вместе с пятью своими товарищами сопровождал карету Месье, окруженную со всех сторон гвардейцами, офицерами и берейторами, принц ни разу не взглянул на него и не подал виду, что его заметил.

Огорченный Руаер решил непременно чем-то блеснуть. Воспользовавшись парадом в честь рождения дофина, он сумел-таки показать всему миру, на что способен. Его рассказ об этом событии пленяет молодечеством и откровенным любованием собственной удалью. Вот небольшой отрывок из него:

«На этом параде у меня был чудесный конь; первый берейтор был вынужден дать его именно мне, поскольку никто, ни старшие по возрасту пажи, ни господа, не мог с ним справиться. Я же управлял им с восхитительной ловкостью и время от времени заставлял несколько наезжать на крупы скакавших впереди лошадей; таким образом, все всадники, чтобы не сломать себе шеи, были принуждены держаться справа от кареты, предоставив мне возможность ехать слева вместе со скакавшим возле дверцы лейтенантом гвардии, который не имел права оставить этот пост; со своей дурной осанкой, короткими ляжками и толстым животом он выглядел очень неуклюже. Горячность моего коня быстро вытеснила этого олуха, и как только я оказался один возле дверцы кареты, мне удалось сделать моего скакуна столь же смирным и послушным, сколь только что он показал себя буяном. Тогда Месье спросил маркиза Монтескье, сидевшего в карете в качестве главного берейтора: „Кто этот красавец-паж, что так ловко управляет великолепным конем?“ И я представляю себе, как маркиз ответил: „Это Руаер, племянник кастрского епископа, тот самый, что четыре года тому назад так хорошо говорил с вами по-английски в колледже Сорреза“. Лучшего и желать было нельзя. Месье, не подаривший меня ни словом, ни взглядом в течение всех восемнадцати месяцев, что я носил его ливрею, ел его хлеб, его куропаток, фазанов и пулярок, теперь всецело занялся мною…»

И вот наконец-то Руаер — Первый паж! Он сопровождает Месье, когда тот охотится со своими братьями: королем и герцогом д’Артуа; он аранжирует красивые композиции — «картины» из дичи; а этого материала у него предостаточно: вся дичь, убитая Месье, поступает в его полное распоряжение, за исключением, правда, крупных животных, которые подаются к столу принцев. Остается от шести до восьми сотен куропаток, кроликов, зайцев, которые он должен как-то раздать в течение недели. Именно «раздать», ибо продай Первый паж хоть одного крохотного жаворонка, он покроет себя несмываемым позором.

Король охотится постоянно; на своих восьмидесяти охотничьих угодьях он стреляет на три-четыре тысячи больше дичи, чем Месье, у которого всего два скакуна и три собаки. Вот почему паж, желая усилить эффектность «картин» своего господина, обворовывает королевских собак: когда те с фазаном в пасти пробегают неподалеку от него, он швыряет в них палку и отбирает добычу. Такое ревнивое отношение к охотничьим трофеям не обходится без ссор, готовых перейти в потасовку; какое бы согласие ни царило между тремя братьями, на охоте они держатся, как чужие, и запальчиво спорят о каждом неудачном выстреле.

Однажды в Шуази Месье подстрелил великолепного серебристого фазана; подобрав, Руаер подносит его господину и просит позволения сохранить птицу с тем, чтобы отправить этот дивный экземпляр в кабинет натуральной истории соррезской школы. Принц согласен: «Только сначала сделайте из него чучело» — и добавляет: «Мне бы хотелось присовокупить к нему еще и золотистого фазана». Прошло несколько минут, и в воздух поднялся именно золотистый; выстрел — и паж с криком радости поднимает его с земли. «Что там такое?» — спрашивает король. «Месье только что убил золотистого фазана». — «Покажите мне». Руаер с торжеством подчиняется. У короля сердитое, надутое лицо, он явно раздражен, он прикидывает вес птицы. «Месье предназначает эту редкость музею в Соррезе», — объясняет Руаер. И тут, возвращая фазана пажу, король в порыве завистливой злобы вдруг грубо вырывает у него перья хвоста — лучшее украшение птицы. Похоже было, что конфликт закончится перестрелкой…

«Мемуары» Первого пажа были обнаружены в старинном лиможском замке одной из наследниц де Руаеров. «Вестник вопросов истории» поступил очень правильно, опубликовав эту рукопись: документ открывает для нас большую ценность — нечто «новенькое» о Версале. Поскольку бывший паж на склоне лет писал для себя, он с простотой рассказывает об изнаночной стороне версальской жизни. Мы привыкли ее себе представлять всецело подчиненной мелочному церемониалу и потому напыщенной и размеренной, а тут, напротив, перед нами — такая непринужденность, такое добродушие и порой такая простецкая грубоватость!

Странно, что Первому пажу тогда еще удавалось разыскать гурманов, способных лакомиться дичью с душком, а он как раз мог предложить целую гору такой. Когда ее нельзя выгодно сбыть, он берет часть себе. Однажды большую долю, полторы сотни тушек, он уступил трактирщику в обмен на шикарный обед, которым угостил своих друзей. Посылки с дичью он отправлял и своим родным; те жили неподалеку от Сарла,[164] и надо думать, после такого путешествия, да еще при тогдашних способах транспортировки, тюки попахивали особенно изысканно. Руаер-отец выражал благодарность принцу с помощью корзин, полных обильно начиненных трюфелями куропаток, коих Месье был большой поклонник.

Но вот я медлю… перо мне не подчиняется… я не знаю, как приступить к необычайно колоритному анекдоту, которым Руаер, не удержавшись, украсил свои «Воспоминания».

Дивная охота. Каждый из трех царственных братьев — на своих позициях. Триста лошадей, шестьсот человек, берейторы, доезжачие, стремянные, аркебузьеры, сотня швейцарцев, тридцать французских гвардейцев, двести загонщиков… Огромная толпа! Охота происходит на землях некоего сеньора, в чьем замке по окончании забавы принцы будут обедать. Вдруг Месье понимает, что король куда-то пропал. Встревоженный, он останавливает стрельбу и приказывает: «Руаер, летите что есть мочи и разыщите моего брата». Паж вскакивает на лошадь и несется во весь опор. Поблизости от ведущей к замку аллеи он слышит «громоподобный» возглас короля: «Руаер, куда это вы так мчитесь?» И паж замечает Его Величество; в предвидении доброго угощения тот присел на корточки и… Но я отказываюсь продолжать… я не в силах использовать словарь, к которому прибегает Золя в иных пассажах своего романа «Земля».

Изложив эту историю на страницах своих «Воспоминаний», Руаер добавляет: «Поскольку этой тетрадке, быть может, суждено просуществовать еще сто или более лет, я обязан сказать о том, что составляло несчастье Людовика XVI и причинило ему немало неприятностей: лучший из людей, он был ужасающе несдержан и груб в обыденной речи».