Правда истории. Гибель царской семьи

1 «Отрубить головы по меньшей мере сотне Романовых»

В Тобольске, в «Доме Свободы», название которого вступило в парадоксальное противоречие с его новым предназначением, Царскую Семью застал Октябрьский большевистский переворот. Его отзвуки все явственнее доносятся и до заключенных в губернаторском доме, и до его охраны. И если Временное правительство, отправляя Семью в далекий город, стремилось прежде всего предупредить эксцессы в столице, сохранив жизнь Царю и его близким, тем более что проведенное официальное следствие не нашло состава преступления в действиях бывших Царя и Царицы, то теперь все изменилось. Местной власти, находившейся пока что в руках умеренных социалистов, суждено было уйти. Большевизм надвигался и на Тобольск. Перед членами Царской Семьи все явственнее маячила гибель, но, не чувствуя за собой вины перед Россией, они надеялись на сохранение жизни.

К весне 1918 г. отношение широких слоев населения к власти большевиков в Тобольской губернии, как и во многих других районах, становилось все нетерпимее. Но одновременно озлоблялись против всего «старого» экстремистские, большевизирующиеся слои населения Урала и Сибири. Происходили стычки крестьян с красногвардейцами, представителями властей, особенно в связи с организацией ими нескончаемых реквизиций. Надвигался ледоход на Тоболе и Иртыше, пора бездорожья. Власти в центре, и на Урале, и в Сибири опасались освобождения Царской Семьи антибольшевистскими силами. Эти опасения, раздуваемые большевиками, все же имели под собой некоторые, самые минимальные основания. Хотя небольшой город был заполнен красногвардейскими отрадами, прибывавшими из Екатеринбурга, Тюмени и Омска, их боевые качества были низкими. Об этом свидетельствует прежде всего то, что, имея чуть ли не десятикратное превосходство в силах, красногвардейцы не отважились на решающую боевую операцию против Отряда особого назначения, сформированного для охраны Царской Семьи еще Временным правительством. А между тем главной задачей, поставленной руководством Уралоблсовета и Запсибсовета, был именно захват Царской Семьи во что бы то ни стало.

Несмотря на определенную лояльность личного состава отрада к советской власти, он без специального распоряжения центральной власти, то есть теперь уже ВЦИКа и Совнаркома, передавать Царскую Семью кому-либо категорически отказывался и бдительно нес охрану. Собственно, побег Царской Семьи мог быть организован только при участии всего этого отряда (или большей его части), но он не желал этого делать.

Отряд особого назначения, как и прибывший позже в Тобольск уфимский отряд и его руководитель К. А. Мячин (В. В. Яковлев), сыграл важную роль в судьбе Царской Семьи до завершающего трагического этапа, связанного уже с пребыванием ее в Екатеринбурге. История Отрада особого назначения в основных чертах освещена в исторической и мемуарной литературе. Однако некоторые аспекты, в частности состояние отряда, изменения его состава и подробности действий в решающий момент, в апреле — мае 1918 г., при передаче членов Царской Семьи красногвардейцам остаются невыясненными. Генерал М. К. Дитерихс, по поручению Верховного правителя России адмирала А. В. Колчака на протяжении многих месяцев руководивший расследованием обстоятельств убийства Царской Семьи и ее родственников на Урале в целом, осветивший и деятельность Отряда особого назначения, выразил сожаление, что ему не удалось выяснить ряд вопросов, в том числе, о личном составе отряда на различных этапах¹. Автору этих строк удалось выявить новые документы, в частности «Приказ по Отряду особого назначения» от 27 апреля 1918 г. за № 37, позволяющие восполнить некоторые пробелы.

Отряд особого назначения был сформирован в июле 1917 г. в Царском Селе из сводных рот 1-го, 2-го и 4-го гвардейских стрелковых полков. В нем было 330 солдат, включая унтер-офицеров, процент которых в подразделениях был очень высоким. Все солдаты были участниками сражений, в большинстве своем ранеными, выписавшимися из госпиталя, награжденными за подвиги Георгиевскими крестами и медалями, людьми честными. Офицеров в отряде было менее 10. Начальником отряда и комендантом охраны был назначенный Временным правительством гвардейский полковник Е. С. Кобылинский. Его помощником, адъютантом отряда был немолодой уже чиновник (действительный статский советник) прапорщик Н. А. Мундель*. начальником хозяйственной части — капитан Ф. А. Аксюта. Командирами рот (в порядке нумерации) были: прапорщики И. Т. Зима, Н. Т. Пыжов, подпоручик А. Ф. Каршин, а полуротными соответственно — прапорщики А. В. Меснянкин, П. Семенов и поручик А. В. Малышев. Всего 9 офицеров. В штате состояли делопроизводитель Н. Грельков и врач В. Н. Деревенко* (зачислен позднее). Отряд, отправившийся в Тобольск 31 июля, с начала 1918 г. претерпевал значительные изменения в штате прежде всего в силу демобилизации солдат старших возрастов и замены их более молодыми, прибывшими из Петрограда, при общем постепенном уменьшении состава. На 25 октября 1917 г. в отряде было около 350 солдат, на конец апреля 1918 г. — около 250. На 12 мая в отряде оставалось 208 человек. Из офицеров оставалось лишь трое: Кобылинский, Набоков и Матвеев". Остальные выбыли. До последнего момента изменения в офицерском составе были небольшими. В начале 1918 г. в штат 1-й роты был включен в качестве второю полуротного прапорщик П. Набоков. Из последней роты выбыл поручик А. В. Малышев, никем не замененный. Во 2-й роте, как и в 1-й, появился второй полуротный прапорщик П. М. Матвеев, произведенный в офицерское звание уже при советской власти (17 ноября 1917 г.). Но на этой должности он числился формально, вначале будучи заместителем (товарищем) председателя, а с апреля 1918 г. — председателем отрядного комитета. Прежний председатель — унтер-офицер И. Киреев — стал его заместителем².

Следовательно, вначале в отряде насчитывалось около 340 человек, а перед расформированием, в мае 1918 г., — 212. В начале существования отряда офицеров было 9, в конце — В, при 1 военном чиновнике и 1 враче на протяжении всего времени существования. Отсюда можно заключить, сколь несостоятельны бытовавшие в прошлом, встречающиеся в литературе и ныне утверждения, что Отряд особого назначения состоял наполовину или даже в большинстве своем из офицеров. Хотя пополнение, поступавшее из Питера, проходило через большевистское сито и многие из солдат оказывались левацки настроенными (особенно это относилось ко 2-й роте, уже и ранее революционизировавшейся), все же в отряде до конца преобладал дух порядочности и служения долгу. Офицеры, роль которых понизилась до предела (Кобылинский намеревался было сложить с себя обязанности командира), отрядный комитет, солдаты выполняли задачу, поставленную перед ними еще Временным правительством: охранять под арестом Семью бывшего Царя и вместе с тем обеспечивать ее личную безопасность до решения ее судьбы Учредительным собранием. Формально эта задача не была отменена и с приходом к власти большевиков, разогнавших в январе 1918 г. Учредительное собрание. Командование и комитет отряда переходят в подчинение новой центральной власти и, как и прежде, отказываются от подчинения местным властям.

Положение отряда, как и Семьи Николая Романова и обслуживавшего ее персонала, ухудшалось изо дня в день. Не поступали средства, за многие месяцы не выплачивалось жалованье офицерам и солдатам, но они продолжали выполнять свою задачу. Отряд посылал своих представителей в центр — Петроград и Москву, контактировал с Совнаркомом и ВЦИКом. Последним приезжал в Москву солдат-большевик П. Лукин в конце марта — начале апреля 1918 г. Через него было доставлено сообщение, что в Тобольск должен прибыть чрезвычайный комиссар, в непосредственное подчинение которому отряд и перейдет, им будут решены и денежные проблемы. Это стало известно и местным властям, но они не прекращали попыток захватить Царскую Семью, устранить, разгромить охранявший ее отряд или хотя бы подчинить его себе. Отряд особого назначения, насчитывавший весной 1918 г. две с половиной сотни бойцов против почти двух тысяч красногвардейцев, прибывших из Екатеринбурга, Омска и Тюмени, держался стойко. Большевистские же уральско-сибирские руководители, их эмиссары в Тобольске, нагнетая обстановку, сеяли самые различные слухи, сообщали в центр, будто бы отряд Кобылинского разбегается, Семья Николая II остается без охраны, чуть ли не на грани похищения. Так обстояло дело с охраной Семьи Романовых, с августа 1917 г. содержавшейся в бывшем губернаторском доме, близ древнего кремля прежней сибирской столицы — Тобольска. Забегая вперед, скажем, что после расформирования отряда и захвата белыми Сибири и Урала некоторые его офицеры и бойцы, в частности Е. С. Кобылинский и Н. А. Мундель, служили в белогвардейских войсках, но им предъявлялись претензии в том, что они не организовали побега Царской Семьи и спасения ее от большевиков, и карьеры им сделать не довелось. Многие солдаты отряда и свежепроизведенный офицер П. М. Матвеев служили красным, но также не приобрели известности. Обе сражающиеся стороны к бывшим караульным Романовых большого доверия не испытывали³.

Какими же были планы и практические действия советского руководства в отношении бывшей Царской Семьи? Из литературы известно, что оно намеревалось предать бывшего императора России Николая II суду, организовав открытый процесс. Приводятся сведения о его подготовке. Действительно, ряд руководящих деятелей высказывался в этом духе, говорили о продолжении начатого при Временном правительстве сбора обвинительного материала. Нарком юстиции левый эсер И. 3. Штейнберг* в январе 1918 г. в одном интервью сказал: «Как известно, сначала предполагалось, что судить бывшего царя будет Учредительное собрание, но теперь выяснилось, что решит судьбу Романова Совет народных комиссаров»⁴. С самого начала вопрос о Романовых был связан с прямым участием В. И. Ленина и находился под его неусыпным контролем. В его «Биохронике» за 29 января (11 февраля) 1918 г. (уже после данного Штейнбергом интервью) сказано, что Ленин председательствовал на заседании Совнаркома, где обсуждался вопрос «О передаче Николая Романова в Петроград для предания его суду» и было принято решение: «Поручить Н. Алексееву представить в Совет народных комиссаров к среде все резолюции Крестьянского съезда по этому вопросу»⁵. 20 февраля (5 марта) СНК под председательством Ленина вновь обсудил этот вопрос, заслушал выступления левого эсера, замнаркома земледелия Н. Н. Алексеева и М. С. Урицкого*, председателя Петроградской ЧК (в Петропавловской крепости под ее контролем томились великие князья Романовы, она же занималась и делом бывшей Царской Семьи). Принимается постановление: «Поручить комиссариату юстиции и двум представителям крестьянского съезда подготовить следственный материал по делу Николая Романова. Вопрос о переводе Николая Романова отложить до пересмотра этого вопроса в Совете народных комиссаров. Место суда не предуказывать пока».⁶ Казалось бы, решение более развернутое, с указанием на органы подготовки суда, точнее — материалов к нему, но вместе с тем оно менее определенно в отношении места и времени самого его проведения и перемещения бывшего Царя. Это было симптомом неопределенности в подходе к идее самого суда. После выхода из правительства левых эсеров делались сходные заявления, была назначена специальная комиссия. Председатель «Главной следственной комиссии» большевик Н. В. Крыленко заявил даже, в чем будет обвинен Николай II (нарушение изданного им 17 октября 1905 г. «Манифеста», сделавшего Россию конституционной монархией)⁷. Но потом появилось сообщение, что Крыленко отрицает намерение власти судить Николая Романова таким образом и правительство намерено судить его как «провокатора»⁸. Такое сообщение было ближе к истине. Говорилось и о Л. Д. Троцком* как главном обвинителе на предстоящем процессе. Однако шли неделя за неделей, месяц за месяцем, а процесс не начинался, срок его не определялся и подготовки к нему на деле не велось. Позднее бывший нарком И. 3. Штейнберг отмечал, что «наркомат юстиции никогда не получал «задания» подготовить документы»⁹. И это не было случайным. На наш взгляд, отказ от проведения суда решительно никакими обстоятельствами исторического момента не обуславливался и объясненным в таком духе быть не может.

Над Николаем II, да и вообще над Романовыми, могла быть учинена внесудебная расправа, она определенно провоцировалась с зимы 1918 г.. тщательно готовилась и была неизбежна. Этот исход предопределялся главой большевистской партии и правительства В. И. Лениным, продолжавшим после Октябрьского переворота набирать силу и действовавшим авторитарно. Что бы ни говорил эсер Штейнберг и другие, временно входившие в правительство и не входившие в него, не от них и их пожеланий зависела судьба Романовых. Изучение совокупности источников той эпохи, большевизма, деятельности Ленина позволяет уверенно утверждать, что с Романовыми должны были поступить так, как хотел ОН — Ленин, и не иначе. К тому же наиболее близкая к нему большевистская верхушка, особенно Я. М. Свердлов, Л. Д. Троцкий, была также экстремистски настроена и никогда не находилась в согласии с нравственностью.

Ленин издавна был полон ненависти к Царской Семье по идейно-классовым и лично-семейным побуждениям. Задолго до революции он охотно говорит об «отрубании» голов «Романовым», причем не так, как это делалось когда-то на Западе — одному монарху (иногда и супруге), а «сотне». «Либеральные дурачки, — говорил он, — болтают о конституционной монархии вроде Англии. Да если в такой культурной стране. как Англия, не знавшей никогда ни монгольского ига, ни гнета бюрократии, ни разгула военщины. — если в такой стране понадобилось отрубить голову одному коронованному разбойнику; то в России надо отрубить головы по меньшей мере сотне Романовых, чтобы отучить их преемников от организации черносотенных убийств и еврейских погромов»¹⁰. И это не метафора, не полемический прием, не просто слова.

Это жизненная и политическая установка вождя, ставшая с 1917 г. и государственной. Придя к власти с лозунгом «немедленный созыв Учредительного собрания» и добившись его разгона, несмотря на первоначальную полную изоляцию по этому вопросу в руководстве собственной партии, он логически должен был вслед за этим расправиться и с Николаем II, отрекшимся от престола, и с родственниками бывшего Царя, и с любыми потенциальными претендентами на престол вообще. Все «романовское» с завидным упорством, последовательностью и безжалостностью стало срезаться под корень «создателем Советского государства», чтобы сжечь мосты, исключить какую бы то ни было альтернативу большевистской диктатуре. Троцкий, оценивая действия Ленина по организации убийства бывшей Царской Семьи, высказался прямо и недвусмысленно: «По существу; решение быть не только целесообразным, но и необходимым. Суровость расправы показывала всем, что мы будем вести борьбу беспощадно, не останавливаясь ни перед чем. Казнь царской семьи нужна была не просто для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет, что впереди полная победа или полная гибель. Возможно, что у Ленина, помимо соображения о времени («не успеем» довести большой процесс до конца, решающие события на фронте могут наступить раньше), было и другое соображение, касающееся царской семьи. В судебном порядке расправа над семьей была бы, конечно, невозможна. Царская семья была жертвой того принципа, который составляет ось монархии: династической наследственности¹¹. Очень профессионально-аналитично рассуждал Троцкий, да и знал он, конечно, всю подноготную. Понимая и домысливая Ленина, он говорил и от себя. Хотелось бы обратить внимание на заключительную часть его тирады: необходимость, и значит — неизбежность внесудебной расправы. И еще: «не успеем», слетим, так хоть больше напакостим России, окровавим ее.

Ленин так и действовал. Не очень спеша, но и не откладывая в долгий ящик, вершил задуманное. Как и в других щекотливых случаях, действовал он чрезвычайно скрытно, стремясь не оставить следов личного участия в кровавом преступлении. Он, как указывал упомянутый Штейнберг, в начале 1918 г. говорил, что время для суда и даже формального юридического следствия еще не настало, но все же поручил начать сбор материала¹². То же Ленин продолжал говорить другим лицам и дальше, вплоть до лета 1918 г. Троцкий отмечал: «В один из коротких наездов в Москву — думаю, что за несколько недель до казни Романовых, — я мимоходом заметил в Политбюро, что ввиду плохого положения на Урале следовало бы ускорить процесс царя. Я предлагал открытый судебный процесс, который должен был развернуть картину всего царствования (крестьян[ская] политика, рабочая, национальная, культурная, две войны и пр.); по радио (?) ход процесса должен был передаваться по всей стране; в волостях отчеты о процессе должны были читаться и комментироваться каждый день. Ленин откликнулся в том смысле, что это было бы очень хорошо, если б было осуществимо. Но... времени может не хватить... Прений никаких не вышло, так [как] я на своем предложении не настаивал, поглощенный другими делами. Да и в Политбюро нас было трое-четверо: Ленин, я, Свердлов...»¹³

Мы не во всем можем доверять Троцкому, даже его дневниковым записям. В частности, трудно представить, что Ленин и Свердлов не советовались с Троцким, являвшимся по существу вторым лицом в большевистско-советской иерархии, или не ставили его в известность о готовящейся расправе над Романовыми. Тем более что он также отличался кровожадностью и присутствовал на заседании Совнаркома 18 июля 1918 г., когда официально обсуждался вопрос о бывшем Царе, факте его убийства в Екатеринбурге (судя по документам, в последний раз)¹⁴. Описанный им разговор с Лениным на Политбюро он датирует «за несколько недель до казни Романовых». Это конец июня — начало июля. В то время Ленин, очевидно, уже решил вопрос об убийстве и, действуя через Свердлова, посвящая его во все и вся, вряд ли мог обойти Троцкого. Но в данном случае нас больше интересует характер ленинской мотивировки отказа от судебного процесса над бывшим Царем, даже подготовки к нему уже летом 1918 г. Позиция Ленина не изменилась от начала до середины 1918 г. — и при «триумфальном шествии советской властиотносительной стабильности ее положения, и при разгорающейся гражданской войне.

Что мог дать суд над Николаем II, если бы его организаторы руководствовались юридическими нормами и действовали открыто? Ничего! Смертный приговор вынести бы не удалось. А если бы удалось — ему одному, — то как следовало бы поступить с его Семьей, «сотней» голов Романовых, десятками великих князей и князей романовской крови, среди которых были офицеры, ученые, поэты, с их детьми? Нет, тут и «успеем — не успеем» было ни при чем. Нужна была, по терминологии Троцкого, расправа, по возможности производимая на местах, под предлогом опасности похищений, освобождения арестованных, «сложности обстановки»; для этого очень подходили провокаторские методы, в которых большевистская власть и ЧК весьма поднаторели. И вообще, давно пора исследователям, изучающим советский период истории России, искать ключ к разгадкам крупнейших антинародных, преступных деяний не в местном материале, фактах низового порядка, а в верхах, правящих структурах, лучше всего — в воспаленном, жутком мозгу «вождя мировой революции». История последних месяцев жизни Романовых, их заключения, попытки красногвардейцев «отвоевать» Царскую Семью в Тобольске, подготовка перемещения и его обстоятельства, последующее содержание Романовых в Екатеринбурге вопиют о предопределенности этой трагедии. Попытки прикрыть некоторые явные или вполне поддающиеся выяснению и освещению страницы истории, чтобы подвести часть неискушенных читателей к выводу о случайности гибели Романовых, вынужденности шагов их врагов и убийц, о том, что все могло быть и иначе, не просто наивны, а и нечестны. Писать так до сих пор — значит закрывать глаза на практически полное истребление Романовых, где бы они ни попадали в лапы руководимых сверху экстремистов, на то, что ни одного следственного дела по фактам убийств, ни одного суда или какого-либо наказания палачей не последовало. Наоборот, палачи шли в гору, благоденствовали. Нити, которые необходимо еще распутывать и распутывать, обычно ведут в верхний эшелон — кремлевское гнездо большевизма, лично к Ленину. В этом суть всех первопричин и перипетий, связанных со злоключениями и гибелью членов Дома Романовых.

К данным о фактически заведомом отказе от процесса по делу Николая II, об ориентации на внесудебную расправу примыкает факт отказа от перевода его в центр (как в «неблагоприятной», так и в «благоприятной» обстановке). Даже в апреле 1918 г., когда бывший Царь находился под охраной в пути, а дорога на Москву была совершенно свободна, повсеместно и жестко контролировалась властью, его оставили на Урале, часть которого, в отличие от центра, была охвачена войной. Президиум ВЦИКа в постановлении от 1 апреля записал, что охрану бывшего Царя в Тобольске следует усилить за счет отряда из центра «и в случае возможности немедленно перевести всех арестованных в Москвуя¹⁵. Но спустя несколько дней в дополнение к названному принимается решение «О переводе всех арестованных на Урал»¹⁶. Спустя еще три дня председатель ВЦИКа, говоря о необходимости перевода Николая II на Урал, высказывает и сообщает местным руководителям: «Наше мнение, пока поселите его в Екатеринбурге»¹⁷. Речь идет определенно об Урале и предпочтительном пункте его — административно-политическом центре области — Екатеринбурге¹⁸. О Москве речи уже не ведется. Так Семья Николая II оказалась в заключении на Урале, в Екатеринбурге. И это решение было отнюдь не случайным и не обусловленным близостью Уральской области и ее центра к Тобольску. За ним стояли особые соображения и особые отношения к уральцам председателя ВЦИКа и секретаря ЦК РКП(б), руководителя его аппарата Свердлова — особо доверенного лица Ленина, непосредственно курировавшего дело Романовых.

Ставка Я. М. Свердлова на Урал, местное советско-партийное руководство была обусловлена и его давними связями с уральскими большевиками. В 1905-1906 и 1907 гг., в другое время, Свердлов был одним из уральских лидеров, многих знал лично, а Ш. И. Голощекин (Филипп) — фактический лидер уральских большевиков — еще с 1913 г. был его большим личным другом, придерживавшимся крайне экстремистских устремлений. Вероятно, как-то сказывался и национальный фактор в общепартийном и местном уральском руководстве в лице В. И. Ленина, Я. М. Свердлова, Ш. И. Голощекина, П. Л. Войкова*, Я. X. Юровского и других, питавших особо острую ненависть к царизму и Романовым. В специально созданную «тройку» по делу Семьи Романовых включили Ш. И. Голощекина, П. Л. Войкова и Б. В. Дидковского*.

Решение о перемещении Семьи бывшего Царя в Екатеринбург созревало и определялось вначале встречными действиями центральной и уральской властей, особым доверием первой ко второй. В феврале 1918 г. на Урал, в Пермь, доставляют брата Царя, Михаила (а позднее — и других Великих Князей и их ближайших родственников в Екатеринбург, и после чего — в Алапаевск). У уральских руководителей нарастает острое желание заполучить и Царскую Семью. Сначала, возможно по своей инициативе, они предпринимают шаги по подготовке акции ее захвата, которые выразились прежде всего в стремлении захватить власть в Тобольске, хотя этот, тогда еще губернский, город и не входил в Уральскую область. Они вступают в противоборство с «законной» западносибирской большевистской властью с центром в Омске. В Тобольск, с одной стороны, из Екатеринбурга, а с другой — из Омска, а также Тюмени, о чем уже говорилось, направляются красногвардейские отряды. Более решительно и с опережением действуют уральцы. В это же время для достижения своих целей они через Свердлова вступают в контакт с руководством страны. Ключевую роль от начала до конца в этом играет Ш. И. Голощекин, который, часто приезжая в центр в качестве члена ВЦИКа, делегата советских и партийных съездов, останавливался на квартире Я. М. Свердлова. Такая интимная и в то же время рабочая встреча состоялась в первой половине марта 1918 г. в связи с VII съездом РКП(б) и IV Чрезвычайным Всероссийским съездом Советов. Вне всякого сомнения, Свердлов и Голощекин наряду с другими вопросами обсуждали и вопрос о Царской Семье. Тогда же Голощекин, как зафиксировано в документах, встречался и с Лениным. Вряд ли и при их встрече был обойден этот вопрос¹⁹. Об этом свидетельствует хотя бы то, что Голощекин по возвращении в Екатеринбург развертывает бурную деятельность по захвату контроля над Тобольском и Царской Семьей. Затем он вновь срочно выезжает в Москву специально по данному вопросу и выступает на заседании ВЦИКа. Вероятно, он имел разговор и с Лениным. Об этих делах, о своем участии в подготовке и осуществлении цареубийства, обо всей «кухне» многомесячных переговоров со Свердловым и Лениным Голощекин, охотно повествовавший в анкетах и автобиографических очерках о революционной работе, умолчал. Но на этот счет есть другие источники. П. М. Быков — в 1917-1918 гт. председатель Екатеринбургского совета, затем (с апреля 1918 г.) один из руководителей Уралсовета — в воспоминаниях, составленных с элементами исследования, писал:«Вопрос о положении Романовых в Тобольске и возможности их побега начал ставиться в частных совещаниях партийных организаций и областного Совета с февраля 1918 г. ...В начале марта президиум областного совета постановил обратиться в ВЦИК с предложением о переводе Романовых в Екатеринбург. Не дожидаясь ответа центра, им было решено послать в Тобольск экспедицию, которая выяснила бы на месте положение и приняла предварительные меры к увозу царской семьи»²⁰.

А. Д. Авдеев вспоминал: «Через несколько дней по моему возвращению из Питера со съезда партии меня срочно вызвал к себе... т. Ф. Гтлощекин. Я от него совершенно секретно получил, примерно, следующую информацию и задание: находящийся в Тобольске б. царь Романов собирается удрать из Тобольска за границу. Этому побегу способствует та меньшевистско-эсеровская власть, которая до сих пор существует в Тобольске. По имеющимся в партийном комитете сведениям, побег бывшего царя готовят черносотенцы, съезжающиеся в Тобольск и вокруг Тобольска. Уральский обком партии решил во что бы то ни стало предотвратить побег бывшего царя, организовав в Тобольске подлинно революционный Совет рабочих и солдатских депутатов... поставив к бывшему царю надежную охрану. Для выполнения этой важнейшей и ответственной задачи обком партии командирует ряд товарищей и групп. Для руководства ее выполнения назначаются 3 товарища: 1) т. Павел Хохряков* (большевик, моряк из Балтийского флота, геройски погиб в бою на Восточном фронте в 1918 г.); 2) Семен Заславский*, рабочий, токарь по металлу; член партии с 1905 г., и 3) Александр Авдеев...»²¹ Цепь последующих событий П. М. Быков отразил так: «Одновременно с посылкой экспедиции в Тобольск Уральский областной исполком начал переговоры с центром о переводе Романовых на Урал. В Москву куда в это время переехало центральное Советское правительство, был командирован член президиума Совета — областной военный комиссар И. Голощекин. На заседании ВЦИК им был сделан доклад о положении дел в Тобольске и о необходимости принятия срочных мер по отношению к царской семье. Президиум ВЦИК согласился на перевод Николая Романова в Екатеринбург, при условии личной ответственности за него Голощекина, старого партийного работника, хорошо известного ЦК партии»²².

Несмотря на определенные противоречия в воспоминаниях, частные неточности, цитируемые и другие авторы в главном едины: уральские руководители предприняли активнейшие действия по захвату Семьи Романовых, затем (или сразу?) контактируя с центром, выполняя его указания, и центральной, связующей и руководящей фигурой в осуществлении акции был Ш. И. Голощекин, друг Я. М. Свердлова, доверенный человек его и В. И. Ленина.

Следует отвести бытующие в некоторых изданиях, особенно в приводившейся книге М. Хейфеца, высказывания, что Голощекин был далек от Ленина, чуть ли не игнорировался им и т.д. Как раз с октябрьских дней и возникла между ними особая близость, доверительное отношение партийного вождя к уральскому лидеру. Голощекин, делегат II Всероссийского съезда Советов, приехал в Питер заранее, был включен в Военно-революционный комитет и принимал активное участие в Октябрьском перевороте. Затем он был задержан Лениным после съезда для выполнения важной работы, как его преданный сторонник-«левак». Голощекин встречал различные делегации, в том числе с фронта, проводил с ними предварительную работу для встречи их с Лениным. Он оказал Ленину существенную помощь в срыве соглашения с умеренными партиями о создании однородного социалистического правительства с заменой председателя Совнаркома, на что ориентировался и ВЦИК, и большинство членов ЦК РСДРП(б). Голощекин сыграл определенную роль в процессе этой борьбы, в смещении с поста первого председателя ВЦИКа Л. Б. Каменева и замене его Я. М. Свердловым. С наказами Ленина, нацеленными на непримиримость к меньшевикам, правым эсерам, борьбу с ними, оттягивание созыва Всероссийского Учредительного собрания или срыв его, Голощекин вернулся на Урал, в Екатеринбург, и стал решительно действовать в этом русле. Уральская большевистская власть становилась все более экстремистской. Близость Голощекина к Ленину была известна его сподвижникам и в обстановке внутрипартийной борьбы вызывала у некоторых из них неприязнь и нарекания. Позднее Я. X. Юровский, характеризуя руководящую роль Голощекина в решении судьбы Семьи Романовых, говорил: «Кстати сказать, все бывшие тогда в Екатеринбурге лидеры относились к Филиппу неприязненно, ругая его «верноподданным» Ленина»²³. В дальнейшем Голощекин вновь и вновь встречается с Лениным (как и со Свердловым) и сугубо конфиденциально соучаствует в решении судьбы Царской Семьи.

Нам важно установить, с какой целью стремились захватить Царскую Семью Голощекин и другие, намеревались ли сохранить ей жизнь, допускали ли ее физическое уничтожение или стремились к нему? Они выдавали свои действия за предотвращение освобождения Царской Семьи «монархистами» и бегства ее за границу, однако почти не скрывали, что при выполнении этой задачи церемониться с Романовыми не следует, определенно допускали убийство: только бы последние не оказались на свободе. Об этом было известно всем исполнителям, членам «экспедиции» — посылавшимся в Тобольск группам, отрядам. Об этом без обиняков потом писал Быков: «Новому отряду дано было задание доставить Николая Романова «живым или мертвым»... в случае надобности, открыть военные действия против защитников Романова»²⁴. Член президиума исполкома облсовета левый эсер Н. А. Сакович. добровольно оставшийся в Екатеринбурге при вступлении в него белых, давал следствию показания об известных ему действиях местного руководства. Он свидетельствовал: «Я был очевидцем отвратительных сцен: например, был возбужден вопрос, кем, не упомню, чтобы устроить при переезде бывшего царя крушение», «крушение поезда, или устранить «охрану» от провокационного покушения на крушение, или, наконец, привезти Их в Екатеринбург», что было какое-то «указание из центра»²⁵. Об этом Я. X. Юровский в связи с конфликтом уральского руководства, проводившего в Екатеринбурге областную конференцию коммунистов, говорил с Яковлевым в конце апреля: «Напряженность... охватила всех и, так как... обязанность за сохранность и целость Николая была возложена на Филиппа (Ш. И. Голощекина. — И. П.), то ему стали задаваться в угрожающих тонах вопросы: «А ну-ка, пусть нам расскажет военный комиссар, как это так случилось, что Николая у него из-под носа увезли» и т.д. Наиболее резко и наступательно вели себя товарищи Сафаров, Войков и др.»²⁶. П. М. Быков об этой конференции и настроениях участников писал: «...В частном совещании большинство делегатов с мест высказывалось за необходимость скорейшего расстрела Романовых»²⁷. Как видим, атмосфера среди партийного большевистского актива области была благоприятной для спровоцированного убийства Семьи Николая II.

Работая над проблемами истории гражданской войны с 1950-х годов, автору данных строк довелось разговаривать с десятками ее участников, с видными коммунистами, красными командирами, в частности, с В. А. Зубовым*, командиром батальона, а затем — 1-го Уральского стрелкового полка РККА, сформированного в Екатеринбурге и использовавшегося в апреле 1918 г. в качестве главной вооруженной силы в борьбе за захват Романовых в Тобольске. Именно подразделения этого полка под командованием командира 2-го батальона А. А. Бусяцкого имеет в виду Быков, когда говорит о постановке перед ним задачи «живым или мертвым»... Но в действительности, как вспоминали Зубов, Бусяцкий и другие, установка уральского военного комиссара Голощекина была совершенно однозначной — убить Романова, чтобы его не освободили, пользуясь сложной обстановкой. Спустя некоторое время по окончании гражданской войны об этом прямо скажет А. Г. Белобородов, в январе 1918 г. ставший при поддержке Ш. И. Голощекина тов. председателя облсовета и его исполкома и — по крайней мере в первый период — «его человек». «Мы считали, — писал Белобородов, — что, пожалуй, нет даже необходимости доставлять Николая в Екатеринбург, что если представятся благоприятные условия во время его перевоза, он должен быть расстрелян в дороге»²⁸. Это ответ на вопрос, ставило ли уральское руководство непременную цель убить Николая Александровича Романова по пути в Екатеринбург? Да, ставило. Осуществить намерение помешали лишь непредвиденные обстоятельства, о чем речь пойдет далее.

А теперь спрашивается: могли ли так твердо определиться в своих целях и практических действиях Голощекин с Белобородовым, без указания, санкции, хотя бы в той или иной форме выраженного согласия Свердлова и Ленина на это убийство? Нам представляется, что ни в коем случае! Доказательно прослеживается роль Свердлова как куратора по этому вопросу, его прямые контакты с Голощекиным, предваряющие решительные действия последнего и «иже с ним» по подготовке убийства Романовых. В свою очередь, Свердлов не мог решить этот вопрос помимо, а тем более — вопреки воле Ленина. По скудным источникам также просматривается его пристальное внимание к вопросу о Романовых, хотя полностью уяснить его роль гораздо сложнее, ибо он прилагал максимум усилий к тому, чтобы не оставить следов для истории. Уже сама позиция Ленина и Свердлова возбуждает вопрос: почему из двух соперничающих за власть над Тобольском и Царской Семьей сторон выбор был сделан в пользу уральского, а не западносибирского — «законного» руководства? Официально руководство Западной Сибири в лице В. М. Косарева* поставило вопрос о выдаче своему комиссару в Тобольске А. Ф. Демьянову* полномочий 28 марта. Важно заметить, что ни в это время, ни позднее данные лица, омские красногвардейцы, Западно-Сибирский совет экстремизма по отношению к Семье Николая Романова не проявляли, в дальнейшем Косарев даже протестовал против действий уральских руководителей. Телеграфная просьба сибиряков вообще была оставлена без ответа; видимо, это были не те люди, которые нужны были Кремлю. Уральцы официально обратились с подобным запросом только 13 апреля, когда чрезвычайными полномочиями был уже наделен К. А. Мячин (В. В. Яковлев)²⁹. И чаша весов склонилась к варианту поддержки уральцев, которые к тому времени овладели властью в Тобольске и фактически блокировали действия сибиряков, в том числе Демьянова и его отрядов. С 9 апреля председателем Тобольского совета, перед тем переизбранного, стал П. Д. Хохряков, вооруженные силы уральцев были резко преобладающими. Как отмечалось, Отряд особого назначения Кобыл и некого уже вошел в подчинение Совнаркома и ВЦИКа. Не была ли выгодна центру неопределенность с властью в Тобольске, многослойные противоречия и острое противоборство разнородных сил, среди которых резко преобладали уральские экстремисты, угрожавшее перерасти в вооруженную схватку, в центре которой неизбежно оказалась бы Семья Романовых? Не был ли запоздалым запрос Екатеринбургом официальных полномочий при длительных уже активных действиях по установкам Свердлова — Голощекина, в силу некоторой «строптивости» сибиряков, мешавших достижению террористических целей, желавших лишь замены охраны Царской Семьи и перевода ее в Омск? В телеграмме уральцев за подписью зампредседателя облсовета Б. В. Дидковского от 19 апреля говорилось, что «[В] Тобольске разложение, там омский комиссар Демьянов [с] отрядом отказывается подчиняться местному исполкому»³⁰.

Текст этой телеграммы заставляет предполагать, что уральские руководители не принимали всерьез факт назначения Москвой чрезвычайного комиссара, даже не упоминали об этом и настаивали на своем всевластии в Тобольске. Дело в том, что телеграмма на этот счет была отправлена Я. М. Свердловым в Екатеринбург еще 9 апреля и к 13-му не могла быть там не полученной. Текст этой телеграммы гласил:

«Дорогие товарищи!

Сегодня по прямому проводу предупреждал Вас о поездке к вам [подателя] т. Яковлева Мы поручили ему перевезти Николая [II] на Урал Наше мнение: пока поселите его в Екатеринбурге. Решайте сами, устроить ли его в тюрьме или же приспособить какой-либо особняк. Без нашего прямого указания из Екатеринбурга [Николая II] никуда не увозите. Задача Яковлева — доставить Николая [II] в Екатеринбург живым и сдать Председателю] Белобородову или Голощекину. Яковлеву даны самые точные и подробные инструкции. Если что необходимо, сделайте. Сговоритесь о деталях с Яковлевым. С товарищеским] прив[етом] Я. Свердлов»³¹.

К содержанию телеграммы мы еще вернемся, но сразу же обратим внимание на то, что, согласно телеграмме, миссия Яковлева сводилась к доставке бывшего Царя в Екатеринбург. На деле задание и полномочия, данные ему в Москве на словах и по мандату, были куда обширней. В такой противоречивости в официальном определении роли уральского руководства, с одной стороны, и уполномоченного кремлевских руководителей Яковлева — с другой, был явный источник возможного конфликта между ними. А это могло привести к вооруженным стычкам, гибели Царской Семьи, и вину за эту гибель можно было возложить на одну из сторон. Скорее всего, виновным признали бы Яковлева, как не сумевшего выполнить поручение — «довезти груз живым».

2 Доставка царской четы и княжны Марии в Екатеринбург

В. В. Яковлев (подлинное имя — К. А. Мячин) был хорошо известен В. И. Ленину и Я. М. Свердлову как один из руководителей уральских боевиков в первой русской революции и участник нашумевших большевистских экспроприаций с убийствами в последующие годы, как активный участник Октябрьского переворота 1917 г., делегат II Всероссийского съезда Советов, заместитель председателя ВЧК. Он постоянно общался со Свердловым, встречался и с Лениным³².

С начала 1918 г. Мячин работал в Уфимской губернии. В начале апреля 1918 г., будучи в Москве (возвращался из служебной поездки по поручению руководства Уфимской губернии в Петроград), зашел к Свердлову, старому революционному сподвижнику. От него и получил неожиданное задание, связанное с судьбой Семьи Николая Романова. Приведем отрывки из его воспоминаний, написанных в 1930-е годы, имеющие весьма существенное значение для раскрытия рассматриваемой темы:

«Свердлова я встретил в Кремле в его кабинете. После нескольких обычных теплых товарищеских приветствий тов. Свердлов бросил ошеломившую было меня фразу:

— Ну что, Антон³³, много народу перестрелял?

Я сразу понял, что все перипетии нашей бешеной скачки с 40 вагонами хлеба в Москву в недельный срок ему хорошо известны, он знает также наши переделки с нападавшими на поезд отрядами.

— Ну ладно, дело не в этом, — как обычно, твердо и определенно заговорил товарищ Яков. — Я тебя давно ждал. У меня есть с тобой секретный разговор. Сейчас мне некогда. Ты пойди пока на заседание ВЦИКа, там твой земляк Брюханов* делает доклад. А после приходи ко мне в кабинет. Там никто не помешает, и тебе я скажу, в чем дело.

— А может быть, сейчас можно? Я хотел скорее окончить свои дела и уехать обратно, — прервал я было Свердлова.

— Ты и выедешь, и скорее, чем ты думаешь, но вперед ты получишь от меня огромной государственной важности поручение.

Очевидно, мое лицо слишком ясно выразило смесь различных чувств — удивления, восхищения. Свердлов не удержался и улыбнулся:

— Эк, какой ты нетерпеливый. Да, кстати. Ты заветы уральских боевиков не забыл еще? Говорить должно не то, что можно, а то, что нужно, — заграница из тебя еще этого не вытравила? Это я спрашиваю потому что я буду говорить с тобой — знаем ты да я, понял?

— Есть, товарищ Свердлов! — ответил я, почти растроганный таким великим доверием.

— Ну, пока все. Итак, после заседания ВЦИКа приходи прямо ко мне в кабинет. А пока прощай. — Ион ушел.

После я узнал, что в это время у него происходило совещание по предстоящему мне поручению с тов. Лениным.

...Через час, но, однако, вовремя, пришел Яков.

— Ну дело вот в чем, — прямо и решительно приступил к делу Свердлов. — Совет Народных Комиссаров постановил вывезти Романовых из Тобольска пока на Урал. Я весь вспыхнул огнем — заговорила старая уральская боевая закваска.

— Исполню в точности, товарищ Свердлов, — ответил я. — Каковы будут мои полномочия?

— Полная инициатива... с правами до расстрела, кто не исполнит твоих распоряжений. Только... — здесь Свердлов остановился, посмотрел на меня испытующим взглядом. Я напряженно молчал и ждал. — Там теперь несколько отрядов, и может произойти кровопролитие...

— А разве охрана отказалась выдать Романовых? — спросил я.

— Ида, и нет, — сказал Свердлов. — Там, во всяком случае, положение очень серьезное. Верить охране нельзя. Большинство из офицерского состава. ...Действуй быстро и энергично, иначе опоздаешь. Чтобы окончательно убедиться в правильности понятых мною инструкций, я спросил:

— Груз должен быть доставлен живым?

Тов. Свердлов взял мою руку, крепко пожал ее и резко отчеканил:

— Живым»³⁴.

Читатель сразу заметит, насколько оригинальным был разговор, как и определение задания. Свердлов отмечал буйное террористическое прошлое Мячина, ориентировал не просто на конспиративность, но и вообще на «перевернутую мораль» («Говорить должно не то, что можно, а то, что нужно»), связывал это со сложностью обстановки в Тобольске, возможным кровопролитием. Не были ли это достаточно прозрачные намеки на то, что крови бояться не следует, Семью бывшего Царя до Екатеринбурга можно и не довозить? Не случайно из двух довольно длительных бесед Мячин так и не понял главного, чего же от него хотят Свердлов с Лениным. Уже перед уходом он решил все же уточнить задание: живым ли Царя привозить или не бояться крови? Выданный Мячину мандат на имя В. В. Яковлева за подписями председателя Совета Народных Комиссаров Ленина и председателя ВЦИК Республики Свердлова гласил, что он назначен их чрезвычайным комиссаром для выполнения специального поручения и все обязаны беспрекословно выполнять его распоряжения. За невыполнение таковых ему разрешалось применять силу, вплоть до расстрела. Мандат с предельными полномочиями военного времени за подписями высших должностных лиц Советского государства. Но вернемся к тексту телеграммы Свердлова Урал совету от 9 апреля. Как мы уже отмечали, в ней говорится о Мячине только как о сопровождающем Николая II, нет и намека на то, что он назначен чрезвычайным комиссаром при «полной инициативе» и наделен соответствующими полномочиями. Зато говорится о возможностях проявления «инициативы» «дорогими товарищами» — уральскими деятелями: «наше мнение», «решайте сами», «все, что необходимо, сделайте», «сговоритесь о деталях с Яковлевым». Это относилось не только к содержанию Романовых в Екатеринбурге (впрочем, и это выполнять не обязательно, это лишь — «наше мнение»), но и к осуществлению акции в целом. То есть упорядоченности в тобольские дела этой телеграммой явно не привносилось. В глазах уральцев полномочия Мячина должны были выглядеть узкими, в сущности не перекрывающими их собственных, кажущихся более широкими полномочий. Мячин не знал об этой трансформации, урезании, на деле даже некоем дезавуировании его полномочий. Это не могло не привнести осложнений в его взаимоотношения с уральским руководством в целом и его представителями в Тобольске в частности. Так и случилось. Как мы видели, в телеграмме Дидковского игнорировался сам факт назначения Мячина. При появлении Мячина в Екатеринбурге его стали наставлять, как ему надлежит действовать, а при его отказе подчиниться тот же Дидковский занял враждебную к нему позицию. Случайно ли все это произошло или было сделано Свердловым намеренно, с целью еще большего осложнения ситуации в Тобольске, возможного усиления конфронтации, провоцирования прямых столкновений и кровопролития — судить трудно. Но вопрос не снимается. И не следует ли искать скрытый смысл также в словах (в телеграмме), что Мячину поручено привезти Николая живым (как будто при нормальном выполнении прямого правительственного задания можно было действовать иначе)? Может быть, это было подчеркнуто с учетом прежних установок, или в связи, скажем, с тем, что Свердлову стало известно о намерениях уральцев убить Романова, а в Кремле это исключалось, или, наконец, при сознательно провокационном подходе уральцы должны были при реализации учитывать ситуацию, задание Мячину и действовать за его спиной? Не было сделано Свердловым и предупреждения, что Мячин может действовать по обстановке, вносить в план действий коррективы, согласуя их с ним по телеграфу, о чем в Москве Мячину было сказано совершенно определенно.

Еще один документ-загадка, связанный опять же с именем Дидковского, в апреле замещавшего Бапобородова в связи с его командировкой в Вятку.

24 апреля он по прямому проводу передал сообщение для Свердлова, будто в Тобольске «все в руках офицеров» и просил о следующем: «распорядитесь немедленно подчинению начальнику охраны тобольскому исполкому до прибытия вашего Яковлева, который сегодня днем с отрядом выезжает из Уфы в Екатеринбург. Ждать нельзя, так как они приедут в Тобольск только через 6 дней. Почему Вы не торопитесь. дайте полномочия председателю исполкома. Удостоверяется наличность присутствия всех арестованных. Сделайте это телеграфно. Настроение кругом Тобольска и самом городе плохое. Газеты не наши. Две закрыты за их агитацию. Надо установить «настоящую советскую власть»³⁵.

Сообщение Дидковского и стоявших за ним лиц было пропитано ложью. Он преувеличивал остроту положения. Отряд особого назначения, в котором офицеров была горстка, даже меньше, чем прежде, уже ждал направленного центром представителя с отрядом, готовый ему подчиниться. 16 апреля за подписью командира отряда Кобылинского и председателя комитета Матвеева была направлена во ВЦИК и получена телеграмма: «Сообщите о посылке подкрепления нам. Телеграфируйте, вышел ли отряд, где он находится, когда будет [в] Тобольске». 19 апреля в Тобольск ушло сообщение: «Подкрепление выслано десятого апреля»³⁶. Но главное: Мячин с первой группой своего отряда прибыл в Тобольск 22 апреля, то есть два дня как уже был на месте, а до того находился в Екатеринбурге, встречался с Дидковским (и Голощекиным) и именно с ним главным образом вел переговоры и пытался договориться о координации действий. Но тот был нетерпим, пытался навязать Мячину свой план действий. Мячин так воспроизводил разговор с Дидковским: «За то, что «груз» привезу и притом привезу живым, я ручаюсь своей головой. И как это будет сделано, об этом я извещу центр по возвращении в Москву... Мой ответ очень не понравился Дидковскому»³⁷. Значит, уральские большевистские лидеры, давая заведомо ложную информацию, пытались обманным путем перехватить инициативу у Мячина, уже находившегося в Тобольске, убедившись, что он решительно против убийства Царя (от Заславского и Хохрякова они имели информацию, что и на месте Мячин проявляет непреклонность и мешает реализовать кровавый план). Такой вывод и напрашивается при условии, если в документ — телеграфную ленту не вкралась ошибка: скажем, телеграмма передана 14 апреля, а проставлено 24 апреля.

К. А. Мячин прибыл в Тобольск, как было сказано, через Екатеринбург-Тюмень 22 апреля. У омских представителей, красногвардейцев он встретил понимание, в соответствии с полученной ими из Москвы телеграммой они изъявили готовность подчиняться и содействовать его миссии. Как он и ожидал, по-иному складывались отношения с екатеринбургскими представителями и командирами отрядов. А. Д. Авдеев, игравший роль «третьей скрипки», по распоряжению Б. В. Дидковского фактически стал «соглядатаем» у Мячина, сопровождая его на всем протяжении пути. П. Д. Хохряков, являвшийся уже председателем местного совета, и С. С. Заславский и не намеревались подчиняться, тем более — содействовать Мячину в его предприятии. Наоборот, вначале они рассчитывали на подключение Мячина к организации провокации и убийства бывшего Царя. Мячина сразу же стали достаточно определенно склонять к этому, чему он вновь решительно воспротивился и дал ясно понять, что не допустит ничего подобного. В итоге Хохряков как будто отказался от задуманного плана, признал мандат Мячина и на время занял полунейтральную позицию. Заславский же был нетерпим, настаивал на своем плане организации убийства и уже тайно от Мячина начал осуществлять этот план. Заметим при этом, что Хохряков и Заславский действовали не по наитию, самостоятельно, на свой страх и риск, а в контакте с Екатеринбургом, переговариваясь по телеграфу.

Мячину пришлось действовать конспиративно и предельно быстро, чтобы вывезти Царскую Семью как можно раньше, срывая план провокаторов и используя силы своего отряда численностью 275 человек под командованием старого товарища-боевика П. В. Гузакова*. Отряд был сформирован в Уфе и Симском округе, группами размещался в Тобольске, Тюмени и в различных селах по тракту между ними. На всем предстоящем пути были подготовлены транспортные средства, многочисленные тройки лошадей с упряжью.

Решение задачи облегчалось тем, что отряд Особого назначения встретил Мячина с доверием, признал его мандат и сам он вел дело от начала до конца умело, тактично и в то же время решительно. Решающими стали дни 23-25 апреля, контакты с Семьей Романовых и подготовка к отъезду. Приведем не публиковавшийся ранее документ — протокольную запись результатов осмотра под руководством К. А. Мячина дома проживания Семьи Романовых:

«Осмотр дома Свободы.

23 апреля 1918 г.

Так тобольцы назвали бывший губернаторский дом, где теперь заключена семья бывшего царя.

Белое вместительное здание, в два этажа на улицу и три во двор, обнесенное кругом высоким дощатым забором, окарауливаемое часовыми. На большом дворе несколько сажень дров, которые обитатели пилят и колют; особенно в этом преуспевает Николай.

Комиссия в составе комиссара Совнаркома Яковлева, его секретаря Галкинал, коменданта дома Кобылинского, председателя комитета охраны Матвеева, представителя Екатеринбургского Исполкома Авдеева и дежурного офицера по наружному входу прошла в первую комнату направо, служащую офицерской дежурной. Просмотрев журнал дежурных, Комиссия направляется осматривать комнаты. Направо и налево от коридора идет ряд комнат, где помещаются: Татищев, Долгоруков, Шнейдер* с двумя приживалками, Гендрикова* с няней, Жильяр, Гис*³⁸ и столовая. Во втором этаже помещаются Романовы. Здесь зал и кабинет былого «самодержца», не лишенный комфорта. Низенькие комнаты вверху заселены прислугой. Коридор заставлен многочисленными сундуками. Николая вместе с тремя дочерями Комиссия встретила в зале.

Тов. Яковлев со всеми поздоровался и спросил Романова:

— Довольны ли Вы охраной? Нет ли претензий? — На что Николай, потирая руки и глупо улыбаясь, ответил:

— Очень доволен, очень доволен.

Комиссар изъявил желание посмотреть Алексея. Николай замялся.

— Алексей Николаевич очень болен.

— Мне необходимо посмотреть его, — упорствовал комиссар.

— Хорошо, только разве вы один, — согласился Романов.

Тов. Яковлев и Николай ушли е комнату Алексея.

Дочери с любопытством разглядывали во время разговора представителя коммунистического правительства.

Алексей действительно оказался сильно больным от кровоподтека наследственной болезни рода Гессенов.

Желтый, испитый мальчик казался уходящим из жизни.

При осмотре Комиссией других помещений...³⁹

Вывшая царица на этот раз не была готова к посещению.

Тов. Яковлев посещал [ее] после один: Александра, выступая по-царски, с величием встретила его, любезно отвечая на вопросы и часто улыбаясь.

Алексея еще раз посетили»⁴⁰.

Учитывая состояние тяжело больного Алексея, Мячину пришлось вывезти по согласованию с Москвой лишь часть Семьи: Николая Александровича, что было непременным условием задания, его супругу Александру Федоровну и дочь Марию, а также некоторых лиц из обслуживающего персонала. Выехав на рассвете 26 апреля, о чем было объявлено лишь накануне, несмотря на весеннюю распутицу и начавшийся разлив рек, путь до Тюмени примерно в 260 верст удалось преодолеть менее чем за двое суток, с ночевкой в селе Иевлево. Самое худшее — готовившееся нападение екатеринбургских отрядов на поезд с задачей не только убить бывшего Царя, членов его Семьи, но и не щадить при этом Мячина и кого бы то ни было из сопровождения и охраны — предваряющими мерами удалось предотвратить. О его подготовке были получены достоверные дополнительные сведения уже в пути. Спасти жизнь Романовых удалось главным образом за счет скорости езды и тщательной охраны, доверявшейся только уфимским красногвардейцам (боевикам). Но опасность нападения с прибытием вечером 27 апреля в Тюмень не исчезала, а, наоборот, возрастала, ибо из Екатеринбурга по требованию Заславского руководители Урала подготовили к броску навстречу поезду ряд дополнительных подразделений 1-го Уральского полка во главе с его командиром П. П. Браницким*.

Нападение на поезд под провокационным предлогом планировалось на пути к Екатеринбургу. Мячин направил 27 апреля из Иевлева и 28 апреля из Тюмени телеграммы Голощекину и Дидковскому, выражая в них протест против действий их представителей. В Тюмени, вступив в переговоры со Свердловым, в которых принял участие и Ленин, он поставил вопрос о необходимости изменения маршрута. Мячин доносил о подготовке убийства и просил согласия доставить «груз» через Омск -Челябинск в Симский горный округ и охранять там его до последующих распоряжений⁴¹. Свердлов отреагировал на сообщение подозрительно спокойно, поставив его под сомнение и запросив Мячина: «Не слишком ли ты нервничаешь быть может опасения преувеличены и можно сохранить прежний маршрут», но в итоге все же просьбу удовлетворил и поездку через Омск разрешил⁴².

Узнав на следующий день, 28 апреля, о выезде литерного поезда № 42 в Омск, уральское руководство объявило Мячина (Яковлева) изменником революции и в разосланной за подписью Белобородова телеграмме, открыто указывая на то, что в его поезде находится бывший царь Николай II, потребовало остановки поезда и принятия «самыхрешительных экстренных мер включительно применения вооруженной силы»⁴³.

В ходе начатых затем переговоров с Лениным и Свердловым уральские власти выяснили, что Мячин действует не самовольно, а с согласия последнего, и добились возвращения поезда в Тюмень для следования в Екатеринбург⁴⁴. При этом проявили большую настойчивость, считая, что «гулять Николаю по сибирским дорогам не нужно». Они говорили об обеспечении его безопасности, но лишь в смысле предотвращения его похищения⁴⁵. В телеграфном распоряжении об этом Мячину Свердлов указывал: «Уральцами сговорились. Приняли меры — дали гарантии личной ответственностью областников. Передай весь груз [в] Тюмени представителю Уральского областкома. Так необходимо. Поезжай сам вместе [с ними], оказывай содействие представителю»⁴⁶.

Отдав приказ Мячину, Свердлов сообщил об этом в Екатеринбург. Обращает на себя внимание его запрос: «Будете ли удовлетворены... приказом Яковлеву»⁴⁷. Получалось, что главное для центра — сговориться во взаимоприемлемой форме с уральскими «областниками», а не обеспечить полную безопасность «груза».

Своим представителем областники назначили не кого иного, как крайнего из крайних экстремистов С. С. Заславского, дав ему установку: принять бывшею царя от Яковлева в Тюмени и доставить в Екатеринбург «целым и невредимым»⁴⁸. Мячин подчинился приказу Ленина и Свердлова, но при этом сообщил о своей уверенности, что «багаж» у областников будет «всегда в полной опасности»⁴⁹. С ним солидаризировался и Косарев, имевший свою информацию. Он даже направил в Екатеринбург свой протест.

Мячин вопреки приказу свыше все же отказался сдать «груз» в Тюмени и доставил его в Екатеринбург под неукоснительной охраной своего отряда. Он, отряд Гузакова и команда из 8 человек Отряда особого назначения Кобылинского встречены были крайне враждебно. Последняя была разоружена.

Обращают на себя внимание заявления руководителей Урала, что «ведением всего дела через облсовет можно довести предприятие до успешного конца», и Свердлова — что «сообщит подробности специальным курьером»⁵⁰. В обширных текстах переговоров ни слова не говорилось о подготовке или возможности предстоящего суда нал Николаям И. Нельзя не обратить внимания и на такой важный факт: до самого последнего момента вопрос о размещении Семьи Романовых в Екатеринбурге не решался, хотя было заведомо известно, что ее доставят туда. Этот вопрос стал спешно решаться лишь 28-29 апреля. За день до прибытия поезда Мячина «в пожарном порядке» был подготовлен особняк Н. Н. Ипатьева, спешно обнесенный забором. Не значит ли это, что был расчет на то, что Семья по дороге обязательно «погибнет», и подготовка к ее приему была вовсе ни к чему до предотвращения готовившегося акта убийства, широкой огласки этого по Уралу и Сибири и требования «гарантий»? Да, Мячин из-за очевидного недопонимания подлинной задачи (при реализации которой он мог оказаться и «козлом отпущения») стремился доставить Семью именно живой и спутал кое-кому карты. От возвращения в Тобольск, доставки остальной части Царской Семьи он отказался и уехал с отрядом в Уфу. Эта задача была выполнена в мае силами команды ВЧК и уральцев. 23 мая в Екатеринбург были доставлены и остальные члены Семьи Романовых. Начатая подготовка уничтожения Царской Семьи уже не в дороге, что, казалось, было проще, а в обстановке статичности продолжалась и весной, и летом. По документальным и косвенным источникам более чем явственно просматривается уже не только «романовоненавистническая», кровавая роль Свердлова, но и роль Ленина. Уральские большевистские руководители и подобранные ими палачи были лишь надежными исполнителями. Ставка на них была сделана не случайно. Гвоздем в подготовке убийства были провокация со сфабрикованными на имя Николая Романова письмами якобы от офицеров-заговорщиков, ссылки на «козни» бывшего Царя, готового вот-вот бежать. Центр (Ленин и Свердлов) и Екатеринбург (Голощекин, Войков, Белобородов, Юровский и другие) действовали «тоньше», более конспиративно, чем прежде, и довели дело до логического конца — страшного кровопролития в Ипатьевском доме в ночь на 17 июля 1918 г.

Раскрытый нами в самых общих чертах вопрос о заведомой подготовке не суда, а убийства Семьи Романовых дополнительно и более обстоятельно, отражается по свежим следам К. А. Мячиным (В. В. Яковлевым) тогда же, в мае 1918 г., в докладе по прибытии в Уфу и в интервью во время пребывания в Москве, с которыми читатель может ознакомиться. Первый из этих документов был опубликован лишь в последние годы в двух местных газетах (см.: «Ленинец» (Уфа), 1988, 1-3 марта; «Волга-Урал» (Уфа), 1992, № 10), но, во-первых, без указания источника, во-вторых, со значительными искажениями, неточностями и неоговоренными сокращениями. Следует заметить, что протокол доклада составлен в стилистическом и смысловом отношениях малограмотно и нуждается в комментариях. Второй документ — интервью — был дан газете ВЦИК «Известия», в ней 16 мая 1918 г. опубликован, а спустя 13 дней перепечатан в екатеринбургской газете «Уральская жизнь» с небольшими сокращениями и дополнением в виде документа. Три года спустя была предпринята новая и своеобразная (во многом фальсифицированная) перепечатка. Недавно документ, к сожалению, тоже с неточностями вновь перепечатан в виде приложения в книге т.е. Мельник «Воспоминания о царской семье и ее жизни до и после революции» (М., 1993).

С докладом К. А. Мячин выступил 3 мая на собрании красногвардейцев (дружинников) Уфимской губернии, включая их руководство — губернский совет БОНВ (Боевых организаций народного вооружения) и работников губвоенкомата. К сожалению, доклад Мячина не был застенографирован, но составленный и сохранившийся протокол содержит его суть. Приведем этот протокол полностью, включая запись выступления еще одного участника событий — красноармейца А. И. Неволина*, существенно дополняющего доклад Мячина.

«Протокол № 9 35

собрания 1-й и 2-й дружины 3-го мая нового стиля 1918 года.

Собрание открывает товарищ Полянкин и предлагает выбрать Председателя и Секретаря.

Большинством голосов в председатели выбран товарищ Тараев, секретарем Иевлев.

В порядке дня вопрос о принятии во 2-ю дружину товарища Сулима-Гоандовского и заслушание доклада тов. Яковлева.

Высказывавшиеся по первому вопросу товарищи дают о Сулиме-Грандовском отзыв, как об энергичном и полезном работнике при организации. При поручительстве тов. Докмана и Евпампиева* кандидатура Сулима-Гоандовского принимается единогласно.

Доклад товарища Яковлева:

Расскажу Вам, товарищи, — говорит докладчик, взойдя на трибуну; — как я перевез Николая Романова из Тобольска в Екатеринбург и сделался изменником революции. ЦИК решил перевести Николая Романова из Тобольска, так как не было уверенности, что он оттуда не исчезнет. Местом пребывания Николая Романова ЦИК наметил город Екатеринбург. Задачу перевозки бывшего царя поручили товарищу Яковлеву; захватив отряды боевиков с полномочиями чрезвычайного комиссара, он поехал в Тобольск.

Но прежде чем ЦИК решил перевести в Екатеринбург Николая Романова две организации: Екатеринбургский областной совет и Омский совет пытались по собственному почину взять Николая Романова отвезти в более безопасное место. С этой целью обе организации почти одновременно послали в Тобольск отряды Красной Армии. Николай Романов находился под охраной особого отряда, состоящего из наиболее надежных, опытных в своем деле солдат. Отряд особой охраны имел распоряжение ЦИК не выдавать Николая Романова никому без его разрешения. Кроме того, отряд был научен особой осторожности и осмотрительности провокаторскими попытками некоторых монархических групп. На требование отрядов Красной Армии им выдать Николая Романова отряд особой охраны ответил категорическим отказом. Атмосфера в городе создалась самая напряженная. Отряды Омский и Екатеринбургский оспаривали друг у друга права на бывшего царя и в то же время продолжали вымогательства, пускаясь на всевозможные средства. У отряда особой охраны составилось впечатление, что Николая Романова хотят завоевать, готовились к обороне.

Отряды же Красной Армии жаловались правительству Народных комиссаров на то, что «охранники» не желают подчиняться советской власти.

За последнее время раздоры чуть не дошли до вооруженного столкновения. Узнав, что [в] Тобольск направляется еще какой-то отряд, охрана выслала свою делегацию. Делегация осветила положение вещей в Тобольске⁵¹. Приехав в город, тов. Яковлев предъявил отрядам свои полномочия и потребовал полного подчинения.

Ознакомившись на месте с событиями в городе, тов. Яковлев вынес такое впечатление, что екатвринбуржцы не остановятся перед убийством Николая Романова; подозрение подкрепил разговор с начальником Екатеринбургского отряда Заславским. Узнав о цели приезда тов. Яковлева, он посоветовал ему в пути подальше держаться от Николая Романова, потому что дорогой может случиться несчастье. Намерения екатеринбуржцев противоречили поручениям, возложенным на тов. Яковлева; ясно было, что придется вести борьбу Тов. Яковлев принял все меры, чтобы завоевать доверие охраны, расположить их к себе. Благодаря такому приему сила отряда укрепилась. ЦИК поручил тов. Яковлеву перевести в Екатеринбург всю семью. Сын Алексей оказался настолько больным, что лежал, не поднимаясь с постели.

Началась распутица, реки разлились. Выполнить поручение ЦИК в точности не представлялось возможным, потому тов. Яковлев решил взять с собой только одного Николая Романова и предложил быть готовым к отъезду в определенный срок. Против ожидания вместе с Николаем поехала жена и дочь. Отправляясь, Александра Федоровна сказала по-французски: «Я не могу его отпустить одного, он наделает глупостей». Составилось впечатление, что они все еще на что-то надеются. До ближайшей [станции] железной дороги пришлось ехать на лошадях. Впереди шел отряд Екатеринбургской Красной Армии. За Иртышем товарища Яковлева встретил Гузаков; он рассказал о своей встрече с Гусятсхим⁵² и разговоре, который имел место при этом, Гусятский был помощником начальника отряда Красной Армии. Гусятский проболтался Гузакову о намерении убить дорогой Николая Романова. Тогда тов. Яковлев поручил Гусятскому охрану кортежа от Тюмени до Иовлева⁵³ с предупреждением, что расстреляет весь отряд, если будет произведен хоть один случайный выстрел.

В деревне у реки Тоболки, где останавливался отряд для ночевки⁵⁴ тов. Яковлеву пришел один красноармеец екатеринбургского отряда⁵⁵ и рассказал о намерении Гусятского напасть на отряд Яковлева и расстрелять его пулеметами вместе с Николаем Романовым. Посадив бывшего царя в поезд, в Омске⁵⁶, тов. Яковлев пошел на телеграф и вызвал по прямому проводу Свердлова и рассказал ему обо всем. Свердлов дал приказ ехать на Омск. В Омске же скрылся Заславский. Он прислал тов. Яковлеву записку, в которой объяснил причину своего внезапного отъезда тем, что его потребовали явиться немедленно в Екатеринбург.

После отъезда Заславского не оставалось сомнения в том, что он готовил на дороге засаду или крушение. Товарищ Яковлев запросил по прямому проводу Военного Комиссара области Голощекина, вызывал ли он Заславского. Голощекин ответил, что надобности вызывать Заславского не было.

Желая обмануть екатеринбургских заговорщиков, товарищ Яковлев проехал Тюмень, на ближайшем разъезде остановился и оттуда поехал обратно на Омск. Как только в Екатеринбурге узнали, что поезд с Николаем отправился обратно, дали срочную телеграмму о задержании комиссара Яковлева, якобы пытающегося скрыться с бывшим царем. Комиссар Яковлев объявлялся изменником революции⁵⁷.

Получив телеграмму областного совета, омские организации устроили соответствующую встречу: собрали до двух тысяч боевиков с пулеметами и артиллерией; столкновения не произошло благодаря предосторожности тов. Яковлева. В Омске тов. Яковлев снесся по прямому проводу с Свердловым и получил указание ехать с Николаем Романовым в Екатеринбург, чтобы сдать его областному совету. После «торжественной» встречи, устроенной Омском поезду с Николаем Романовым, товарищ Яковлев благополучно прибыл в Екатеринбург⁵⁸.

Замыслы екатеринбургских заговорщиков были разоблачены окончательно. Поэтому они не решились выполнить свой преступный замысел, не выдавая себя с головой.

Николая Романова тов. Яковлев сдал при торжественной обстановке под расписку представителю областного Уральского совета Белобородову.

После доклада со свидетельскими показаниями выступил товарищ Неволин, солдат 4-й сотни Красной Армии, организованной Уральским областным советом. Отряд в 119 человек с пулеметами направился в Тобольск. Говоря о цели поездки, помощник начальника отряда Гусятский сказал, что они живыми или мертвыми должны представить в Екатеринбург одного человека.

Встретив Яковлева в Тобольске, отряд присоединился к нему для сопровождения в Екатеринбург. Гусятский созвал свой отряд и сообщил о намерениях Яковлева. По его словам, комиссар Яковлев намеревался увезти Николая Романова в Москву, чтобы оттуда отправить заграницу. Гусятский предлагал отнять Николая Романова у Яковлева, обезоружить его отряд. С этой целью он предлагал поставить у пулеметов своих красноармейцев. Однако красноармейцы сочли подобный поступок для себя неприемлемым. Тогда был предложен другой план: ехать вперед, устроить засаду и перестрелять весь поезд. Красноармейцы в случае расследования происшествия должны сказать, что вышло недоразумение, что они не знают фамилии начальников, не знают, при какой политической организации сконструирован их отряд. Опять отряд не согласился на предложение начальников. Тов. Неволин особенно усиленно указывал на недопустимость этого выступления, на которое склонял отряды Гусятский⁵⁹.

В одной из деревень на реке Тоболке⁶⁰ поезд остановился для ночевки. Тов. Неволин попал в караул у дома, где поместили Николая Романова. При обходе караула Гусятский посоветовал уйти домой спать. Я понял, что он боится меня, боится, что я могу раскрыть замысел начальнику Яковлеву. Очевидно стало, что Гусятский постарается всеми средствами отделаться навсегда от неприятного и опасного свидетеля.

Тов. Неволин решил из отряда Гусятского бежать. К его счастью в сторону расположения отряда заехал один боевик из окружавших Яковлева⁶¹, с ним он переправился в стан Яковлева. Рассказал тов. Яковлеву о замыслах, объяснил опасность грозящую ему. С этого момента т. Неволин находится при отряде Яковлева. С ним приехал и в Уфу.

Выслушав доклады товарищей Яковлева и Неволина, собрание выразило одобрение их поступкам и благодарность за доклады долгими и громкими аплодисментами.

Председатель: (подпись)

Секретарь: (подпись)»⁶².

Во время пребывания в Москве для отчета во ВЦИКе и Совнаркоме о переводе первой группы членов бывшей Царской Семьи, К. А. Мячин дал пространное интервью для газеты «Известия», ставшее ценнейшим документом. В связи с ним в литературе возникли коллизии, о которых нельзя не сказать. Опубликованное в «Известиях» 16 мая, интервью через две недели было полностью перепечатано екатеринбургской газетой «Уральская жизнь»⁶³. Спустя несколько лет в сильно искаженном, произвольно дополненном и исправленном виде это интервью появилось в зарубежной печати именно со ссылкой на «Уральскую жизнь», причем как на данное позднее, нежели в мае 1918 г., и в другой обстановке. Это было некритично воспринято исследователями. Так, американский историк Р. Пайпс воспринимает две публикации с интервью — в «Известиях» и «Уральской жизни» как самостоятельные, цитирует тот и другой варианты, в том числе положения, которых Мячин в действительности не высказывал⁶⁴. Речь идет об эмигрантском сборнике «Русская летопись» № 1, изданном в 1921 г. в Париже. Редакция «Русской летописи» озаглавила публикацию так: «Рассказ комиссара Яковлева и Ивана Иванова о перевозке Государя и царской семьи из Тобольска в Екатеринбург» и предпослала ей сообщение о том, что графиня 3. С. Толстая*, состоявшая в переписке с Семьей Романовых, «послала своего доверенного человека Ивана Иванова в Екатеринбург, дабы узнать об условиях жизни там» и он «с величайшим затруднением исполнил свое поручение и ознакомился, насколько мог, с грустными и трагическими подробностями страданий Императорской Семьи. Иванов привез с собой газету «Уральская жизнь», в которой помещен рассказ комиссара Яковлева о переезде Государя и его Семьи из Тобольска в Екатеринбург»⁶⁵. Дело изображается так, словно интервью Мячиным (Яковлевым) давалось после расстрела Романовых, ухода из Екатеринбурга красных. Но в действительности «Уральская жизнь» печатала (перепечатывала) только одно интервью и еще при советской власти, да и Мячин никакого интервью после перехода к белым этой газете не давал. Из публикации видно, что это и есть майское интервью и Иванов привез Толстой номер «Уральской жизни» именно от 29 мая. Искажения в тексте, напечатанном в «Русской летописи», относятся преимущественно к характеристике Николая II и некоторых членов его Семьи, их поведения в пути следования, в уста Мячина вкладываются верноподданнические фразы и т.п.

Публикуя подлинный текст интервью по «Известиям», мы в примечаниях укажем на основные разноречия и ошибки, а также дадим пояснения к тексту.

Вот текст интервью:

«К переезду бывшего царя из Тобольска в Екатеринбург.

Комиссар Яковлев, ныне назначенный главнокомандующим на уральско-оренбургском фронте⁶⁶, на которого было возложено выполнение распоряжения Совета Народных Комиссаров о переводе бывшего царя из Тобольска в Екатеринбург, в беседе с нашим сотрудником рассказывает, как он выполнял это ответственное поручение⁶⁷.

— Подготовив все для переезда, назначенного мною на 27-е апреля⁶⁸, я накануне этого дня, приехал в дом губернатора в Тобольске, где жил Николай Романов с семьей и близкими ему лицами.

Романов был предупрежден о моем приходе, но зная лишь, что я являюсь официальным представителем сов. власти, о цели моего прихода он ничего не знал.

Войдя к бывшему царю, я заявил ему⁶⁹;

— Гражданин Романов, Советом Народных Комиссаров мне поручено перевезти вас из Тобольска. Отъезд назначен на завтра, на 4 час. утра. Будьте готовы к этому времени. Романов встрепенулся и тревожно спросил:

— А куда меня переведут?

Я ответил, что мне самому его будущее место пребывания неизвестно, и что я получу соответствующие распоряжения только в дороге. Романов подумал немного и сказал:

— Я не поеду...

В этот момент в комнату вошла Александра Федоровна. Узнав о чем идет речь, она воскликнула:

— Что вы с ним делаете! Вы хотите оторвать его от семьи, разве это можно! У него больной сын... Нет, он не может поехать, он должен остаться с нами!

Я на это ответил, что имею определенное предписание, которое исполню в точности. Ни о какой разлуке в данный момент речи нет, так как вместе с Николаем Романовым будет переведена вся его семья. Однако сейчас переезд сопряжен с известными трудностями, и поэтому решено больного Алексея оставить в Тобольске до весны, когда сойдет лед и можно будет перевезти его от Тобольска до Тюмени на пароходе. Кто из остальных членов семьи Романовых отправится вместе с ним⁷⁰, а кто останется до весны с Алексеем⁷¹ — предоставляется решить им самим.

Романов выслушал меня, но как будто не вполне понял и буквально повторил то, что только что сказала Александра Федоровна⁷²:

— У меня больной сын! Разве можно разлучать меня с семьей? Я не могу поехать.

Я счел излишним входить в какие-нибудь пререкания и, повторив коротко, что отъезд назначен назавтра на 4 часа утра, вышел. Когда я уходил, Александра Федоровна нервно крикнула мне вслед:

— Это слишком жестоко, я не верю, что вы это сделаете!

Я прошел к начальнику охраны бывшего царя в Тобольске Кобылинскому и подтвердил ему, что, так или иначе, мое распоряжение об отъезде в назначенный день и час будет исполнено. Если Николай Романов⁷³ к этому времени не подготовится к отъезду; ему придется ехать без багажа. Кобылинский счел необходимым пойти к Романову, чтобы передать ему, что никакое противодействие распоряжению об отъезде невозможно.

Романов обсуждал вопрос об отъезде вместе со своей семьей и друзьями часа два с половиной. В течение этого времени этот совместный совет несколько раз менял свое решение: то решали, что поедет Николай со всеми дочерьми и с Татищевым, то, что поедет Александра Федоровна⁷⁴, а все дочери останутся и т.д. Наконец Кобылинскому было сообщено, что с Николаем поедут: Александра Федоровна, дочь Мария, князь Долгорукий⁷⁵, профессор Боткин, фрейлина Демидова*⁷⁶, один лакей и один камердинер. Остальные дочери, Алексей, Татищев и прочие — всего человек 40 — останутся в Тобольске до весны.

Меня несколько удивило, что Александра Федоровна решила расстаться с сыном и поехать вместе с мужем из Тобольска. Но Кобылинский рассказал мне, что он услышал случайно фразу, брошенную Александрой Федоровной Татищеву, которая проливает свет на это решение.

Александра Федоровна сказала Татищеву:

— Я боюсь, как бы он один не наделал там глупостей.

Александра Федоровна, по-видимому, не особенно высокого мнения об уме и такте своего мужа⁷⁷.

На другой день 27-го апреля ровно к 4 часам утра все было готово, и мы двинулись в путь. От Тобольска до Тюмени приходилось делать 260 верст на лошадях. Первые 30 верст дорога шла по кочкам. Нам пришлось переправиться через 3 реки: Иршан⁷⁸, Тобол и Туру. Начинался уже весенний разлив рек, лед треснул и поднялся. По мосту через Иршан приходилось ехать в воде, доходившей до брюха лошадей. Через Тобол было уже рискованно переправляться в экипаже, пришлось выйти и идти по льду. Через Туру также пришлось переезжать в воде.

Благодаря⁷⁹ принятым мерам переезд был совершен чрезвычайно быстро. Всех остановок было восемь, везде нас ждали уже запряженные тройки, поставленные в ряд: мы останавливали наши экипажи параллельно этому ряду, благодаря чему пересадка совершалась в какие-нибудь 10 минут. Ночевали в Выявлево⁸⁰. На другой день в 9 часов вечера мы были уже в Тюмени.

Отряд, взятый мною, состоял всего из 35 человек, из них 15 конных и 20 пехотинцев. Кроме того, во всех пунктах пересадки были расставлены небольшие патрули.

Этот трудный и быстрый переезд мало утомил Романова. Вообще за последний год он заметно поздоровел. Много работал на воздухе — рубил дрова, чистил снег и т.п. Руки в мозолях, бодр и чувствует себя прекрасно. С положением своим, по-видимому, примирился.

Александра Федоровна утомилась значительно больше, но старалась не показывать этого. Вообще она пыталась держаться гордо и замкнуто.

Наше отношение к ним их сильно озадачило. По-видимому, они опасались вначале грубости, насилий и оскорблений с нашей стороны. Но весь отряд держался по отношению к Романовым вполне корректно, не позволяя ни одного невежливого или оскорбительного слова. И вместе с тем отношение было совершенно простое, такое же, какое могло быть по отношению к каждому другому гражданину.

Александра Федоровна смотрела на нас большими глазами, а Николай быстро освоился и стал держаться также просто.

Из Тюмени мы отправились поездом. Здесь была охрана уже увеличена до 160 человек. Путь от Тюмени до Екатеринбурга был совершен без каких-либо инцидентов.

Романов чувствовал себя в дороге по-прежнему хорошо. По-видимому, его больше всего интересовали три вопроса: семья, погода и еда. Семью свою он действительно любит и очень о ней заботится. О политике мы вовсе не разговаривали. Я, конечно, не считал возможным вести какие-либо разговоры на политические темы с бывшим царем. Но характерно, что сам он, по-видимому, совершенно не интересуется политическими вопросами. Все его мысли вращаются в кругу глубоко обывательских и узко семейных интересов. Только один раз наши разговоры вышли за указанные рамки — семьи, погоды и еды. Мы проезжали мимо какой-то церкви, Романов, очень богомольный, всегда в таких случаях крестится. Когда мы проехали церковь, и он что-то сказал о религии, — и сейчас не помню, что именно, — я ответил, что, не будучи лично религиозным человеком, я признаю по отношению к другим лицам принцип полной свободы совести — пусть каждый верит, как он хочет.

Романов на это воскликнул:

— Представьте, что и я держусь совершенно же такой точки зрения! Я тоже признаю такую свободу совести!

Я посмотрел на него, не понимая — шутит он или хитрит. Но лицо его выражало такое искреннее простодушие, что не оставалось сомнения в отсутствии каких-либо задних мыслей.

Вообще из этого путешествия я вынес вполне определенное впечатление об удивительной, феноменальной ограниченности Николая Романова.

Совсем другое представляет собой Александра Федоровна. Она очень хитра и горда. На мужа своего она имеет сильное влияние. Всю дорогу она держалась замкнуто и по целым дням не выходила из своего купе. От нас она не хотела принимать даже тени одолжения. Это доходило до курьеза. Известно, что коридоры в вагонах очень узкие, и когда в них встречаются два человека, один должен посторониться. Александра Федоровна не желала, чтобы кому-нибудь из нас пришлось пропустить ее. Поэтому она вставала, примерно, в 4-5 утра, чтобы пройти в уборную помыться. Если, выходя из уборной, она видела в коридоре часового, то возвращалась обратно и запиралась там, пока часовой не выходил из коридора.

Дочь Романовых, Мария, молодая девушка, совершенно не развитая для своих лет. О жизни в широком смысле слова не имеет никакого понятия. Находится под сильным влиянием матери.

Ко времени прибытия нашего поезда в Екатеринбург, на вокзале собралась большая толпа. О нашем приезде разгласили, по-видимому, железнодорожники. Толпа была настроена очень возбужденно. Поезд остановился не у самой платформы, а в некотором расстоянии от нее. На всякий случай, еще до прибытия в Екатеринбург, я распорядился плотно закрыть и занавесить все окна в вагонах.

Едва только поезд остановился, как мой отряд вышел из вагонов и оцепил поезд, не допуская к нему толпу. Из толпы неслись крики:

— Покажите нам этого кровопийцу! — и т.д.

Я ответил, что, если толпа не разойдется, я покажу ей пулеметы. Однако это не подействовало. Толпа росла и напирала на расставленные мною патрули. Тогда я распорядился двинуть стоявший на запасном пути товарный поезд и поставить его между платформой и моим поездом. Когда элю было сделано, под прикрытием товарного поезда я увел свой поезд на другую станцию — Екатеринбург 2-й, где уже никого не было. Отсюда я дал знать местному Совету о своем приезде. Приехали: председатель Совета и члены президиума, которым я и сдал Николая Романова под расписку.

В Екатеринбурге Романов с семьей помещен в обыкновенном особняке, огражденном большим досчатым забором. Особняк этот нисколько не напоминает губернаторского дома в Тобольске, походившего по величине своих комнат и зал на загородный дворец.

Охрана Романова в Екатеринбурге усилена, режим введен, по сравнению с Тобольском, более строгий.

А. А-в»⁸¹.

Более подробных и достоверных сведений о подготовке и осуществлении перевоза Семьи Романовых из Тобольска в Екатеринбург, чем содержащиеся в двух приведенных документах, исходящих от К. А. Мячина, не существует. В различных мемуарах членов экспедиции, командиров и бойцов Уфимского отряда также используется интервью Мячина, но обычно не полностью, с невольными (или умышленными) искажениями, поскольку он считался предателем. Думается, что документы эти и подтверждают, и существеннейшим образом дополняют приведенные нами выше данные, всю цепь аргументации. Добавим лишь, что Мячин не знал подлинного характера взаимоотношений Ленина и Свердлова с уральскими руководителями, мог лишь о чем-то догадываться, но говорить что-либо по этому поводу, само собой разумеется, не мог. Поэтому в его изложении негативно очерчены лишь действия уральцев, а Свердлов противопоставлен им. Читатель должен все это учитывать.

Таким образом, совокупность источников как известных ранее, так и выявленных в последнее время, включая и впервые рассмотренные автором этих строк, думается, определенно свидетельствует о той или иной степени согласованности действий большевистского руководящего центра в лице Ленина и Свердлова и уральского руководства, о невозможности принятия уральскими властями самостоятельного решения о лишении жизни Семьи Романовых без санкции центра, о том, что истребление членов Царской Семьи, да и всего Дома Романовых, было предопределено Лениным изначально. Возможно, в самом начале ему сопутствовали раздумья над частичным использованием судебно-законной видимости, от чего он потом решительно отказался. И очень рано, отнюдь не летом 1918 г., перед развязанной трагедией.

К. А. Мячин в апреле своими действиями и, возможно, разоблачительным выступлением в печати сорвал чьи бы то ни было планы по уничтожению бывшего императора Николая II и членов его Семьи. До сих пор не сходит со страниц переиздающихся и вновь написанных книг версия о его намерении то ли самостоятельно, то ли по указаниям из-за рубежа похитить и вывезти Романовых в неподконтрольные большевикам пределы. Биография Мячина-Яковлева тесно переплелась с последним этапом жизни, судьбой Царской Семьи, оставившей о нем лестные дневниковые записи. Источники позволяют пролить на жизнь и судьбу Мячина новый свет.

3. Между красными и белыми: одиссея Константина Мячина

Сложности на жизненном пути одного из видных и ярых борцов за победу пролетарской революции, выдвинувшегося было в 1917-1918 гг. в элиту большевистской партии, наполняемого и руководимого ею государственного аппарата, после столкновения с ее уральскими «бонзами» не закончились. Этот эпизод, очевидно, повлиял на всю дальнейшую его судьбу. Впоследствии ему суждено было метаться от большевиков к их противникам, быть под угрозой расстрела и тех, и других, вновь оказаться у первых из них, от них и погибнуть. В последние годы о нем немало написано. Но никто из авторов не смог предметно осветить обстоятельства перехода Яковлева к белым, пребывания в их лагере на Урале и в Сибири и бегства в Маньчжурию. Автор много лет занимался изучением документов антибольшевистских органов власти, коммунистического подполья на Урале, в том числе в Уфе и в Сибири. Удалось выявить и некоторые данные о Яковлеве, которыми следовало бы поделиться. Судьба Яковлева оказалась связанной с судьбой Царской Семьи. И не только в связи с переездом ее членов в Екатеринбург, но и с тем, что Николай II и другие ушли в могилу почти с уверенностью, что Яковлев хотел их спасти, что это «хороший человек». И тут, как думается, была доля истины. Есть основание думать, что начатая ленинским руководством человеческая мясорубка, антинародная, антипатриотическая политика заставила его, революционного романтика, задуматься над смыслом складывавшегося бытия и своим местом и ролью в жизни.

Константин Алексеевич Мячин, он же — В. В. Яковлев, он же — К. А. Стоянович (нелегальные имена, надолго закреплявшиеся за ним) родился в с. Шарлык Михайловской волости Оренбургской губернии 17 (29) августа 1886 г.⁸². С 13 лет жил у отчима в Уфе. Стал рабочим. Обладал незаурядными данными. Всю жизнь занимался самообразованием. Беззаветно отдался делу революции. В 1905 году вступил в РСДРП. Стал видным партийным работником, фактическим руководителем боевиков Уфимской губернии, опыт которых нашел широкое распространение в партии. С 1909 по 1917 гг. почти все время из-за угрозы ареста и расстрела царским правительством находился в эмиграции, большей частью в Бельгии, работая электротехником. После Февральской революции вернулся на родину⁸³.

Был активным участником Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде, в качестве одного из заместителей Ф. Э. Дзержинского стоял у истоков формирования ВЧК⁸⁴. Широко известно, что он как уполномоченный Совнаркома и ВЦИК в апреле 1918 г. руководил перевозкой из Тобольска в Екатеринбург бывшего царя Николая II и членов его Семьи. Распространившиеся со времени гражданской войны версии, что В. В. Яковлев готовил похищение, освобождение Николая Романова и т.д., абсолютно не состоятельны. Об этом говорили и некоторые его сподвижники, участники акции, но к ним не прислушивались. В июне 1918 г. В. В. Яковлев был назначен Главнокомандующим Урало(Самарско)-Оренбургским фронтом, а затем — командующим формирующейся 2-й армии. Вследствие трений между ними командованием фронта Яковлев освобоедается с поста командующего армией, назначается ее комиссаром. Его преемники на посту командующего армией, ставленники главкома Восточного фронта М. А. Муравьева* — Ф. Е. Махин* и А. И. Харченко* — перебежали к белогвардейцам. Уфа была оставлена частями армии. Ее штаб, руководящие партийные и советские органы губернии эвакуировались. Штаб армии в августе размещался в Сарапуле. Яковлев оказался в нем «на задворках»: в приказе по армии от 23 августа читаем: «Товарищ Яковлев назначается третьим адъютантом при штабе с 22-го сего августа»⁸⁵. По согласованию с губернским партийным активом (П. В. Гузаковым, П. И. Зенцовым*, В. М. Алексакиным и др.) во время его нахождения в Сарапуле в конце августа или начале сентября 1918 г. он решил перейти линию фронта, заявив, что намерен развернуть партизанское движение. Получил 5 тыс. рублей, лошадь, тарантас и, по некоторым данным, под фамилией Крылов перебрался через фронтовую линию и прибыл в Уфу. Явку дал на дом своего родственника, в прошлом большевика, — В. И. Алексеева, поселился в квартире В. Ф. Горелова, являвшегося в прошлом его соратником по боевой работе.

Осенью 1918 г. Мячин оказался на стороне белых, а в дальнейшем вновь включился в революционную работу. Этот сложный и противоречивый период его жизни, по-настоящему еще не исследованный, и является предметом данного раздела.

Для понимания мотивов и обстоятельств перехода Мячина на сторону белых чрезвычайно важно выяснить, когда в действительности это произошло. В литературе утверждается, будто это случилось 10, даже 20 ноября 1918 г. Авторы, не располагая документами, опираются на публикации в газетах белых о переходе Мячина-Яковлева на их сторону, пересказ его заявления по этому поводу и обращение «К солдатам Красной Армии». Обычно они руководствуются публикацией в «Правительственном Вестнике» (Омск) от 20 ноября под заголовком «Исповедь большевика». Поэтому утверждается, будто переход совершился накануне свержения Директории, прихода к власти А. В. Колчака. Выражается удивление, что Мячин решился на этот шаг в обстановке установления военной диктатуры. Указывается на будто бы тяжелое, чуть ли не безнадежное положение белых тогда и решающие победы большевистских войск. В связи с этим делаются выводы о невозможности действительного перехода Мячина к белым, выражается полная или достаточно определенная уверенность в его намерении нанести белым удар в спину, внедрившись в их правительственно-военную систему.

В действительности дело обстояло так. Мячин через меньшевика, офицера В. И. Алексеева, вхожего в уфимскую власть белых, вступил в контакт с нею на целый месяц раньше, в иной, чем представлялось прежде, ситуации. Управляющий Ведомством иностранных дел Совета управляющих ведомствами в Уфе М. А. Веденяпин писал 23 октября 1918 г. уполномоченному Чехословацкого Национального Совета Власаку: «Препровождая при сем заявление бывшего главнокомандующего Урало-Оренбургским фронтом Яковлева, уведомляю, что Совет Управляющих ведомствами считает желательным удовлетворить просьбу Яковлева, особенно считаясь с тем, что как со стороны командующего генерала Чечека было сделано обращение к большевистским войскам и их начальникам с предложением переходить на нашу сторону, а также и учитывая особую важность использования заявления Яковлева для разложения большевистской армии. Просим не отказать в сообщении Вашего мнения по этому поводу и мнение чехословацкого командования»⁸⁶. Перед тем, 21 октября, Совет управляющих постановил, а уполномоченный Чехословацкого Национального Совета 25 октября подтвердил, что гражданские и военные власти не имеют ничего против «возвращения Яковлева». Решено было выдать «ему удостоверение личности на имя Константина Александровича (так значится в источнике. — И. П.) Мячина (он же Яковлев)»⁸⁷. Мячин легализовался. 28 октября он женился на сестре В. И. Алексеева — Ольге Ильиничне. Что касается обстановки в стране и на фронте к тому времени, то она оставалась сложной, но складывалась отнюдь не в пользу красных, и тем более не была критической для белых. На Южном фронте, который становился главным, белые имели явные успехи. На Восточном наступление красных после занятия ими в начале октября Самары, а 16 октября — Бугульмы выдыхалось. В Прикамье продолжалось мощное антибольшевистское Ижевско-Воткинское восстание. Белые теснили красных на Среднем и Северном Урале. В общем же положение на фронте можно оценивать как относительное равновесие сил. В связи с Уфимским совещанием, созданием Директории (Временного Всероссийского правительства) произошла некоторая консолидация сил белого движения. Ожидалось прибытие на фронт крупных контингентов войск стран Антанты. Это широко рекламировалось в печати. Германия, правительство которой поддерживало большевиков, и ее союзники были на грани полного поражения. Не случайно В. И. Ленин 8 ноября говорил: «Никогда наше положение не было так опасно, как теперь»⁸⁸. Так что сам по себе переход на сторону белых именно в этот момент с точки зрения оценки ситуации не представляет ничего удивительного. Такие явления, особенно среди военных, наблюдались повсеместно. При этом следует учитывать, что власть белых в это время привлекала демократически настроенных лиц, ибо Директория была эсеровско-лево-кадетской, в войсках в Приуралье, в районе Уфы культивировался демократизм, такой же ориентации придерживались чехословацкие части и их командование.

После создания Директории Комитет членов Учредительного собрания (Комуч) был ликвидирован. Его Совет управляющих ведомствами фактически стал выполнять функции губернского центра в Уфе. Однако активно заработал Съезд членов Учредительного собрания. Лозунг Учредительного собрания был на устах у широких слоев населения. Возрождение частнособственнических, рыночных отношений хотя и ущемляло интересы части рабочих, люмпенизированных элементов, тем не менее у других слоев вызывало даже в военной обстановке заинтересованность в восстановлении и развитии промышленного и сельскохозяйственного производства, торговли, оберегало Урал и Сибирь от голода. Иной была картина в «Совдепии». Режим большевиков ужесточался. Террор, ограбление крестьян, голод усиливались. Большевики лишь позднее стали проводить более гибкую линию — сочетания жестокости, террора с лавированием, в частности по отношению к среднему крестьянству. Вот в какой обстановке произошел переход к белым К. А. Мячина.

Обратимся к обнаруженному нами тексту его «Заявления»:

«В Комитет Учред. Собрания или Главнокомандующему чехо-словацкими войсками, или штабу Народной Армии.

Я, бывший Главнокомандующий Урало-Оренбургским фронтом, затем политический комиссар при командующем 11-й армии Харченко, хочу явиться в настоящее время в Уфу и, считая себя и партию, к которой я принадлежал, побежденной, хочу отдать себя в руки властей нового правительства. Народ стремительно сбрасывает советскую власть и властным голосом требует немедленного созыва Учредительного собрания. Я социалист-народник и чувствую эту силу, которая как лавина вдруг хлынула из недр народных с Востока на Запад и которая по России восстанавливает свои права и прекращает гражданскую войну. Неужели я должен идти против и навязывать народу Советскую власть, когда она ему так опостылела. — Нет. Пусть я отдамся в руки новых властей, пусть я погибну как изменник, но идти против народа не могу Я не хочу быть преступником; я не могу больше оставаться в рядах большевиков. Слишком много пришлось пережить за это короткое время экспериментов. Я измучен постоянными угрозами, арестами, расспросами со стороны Центральной советской власти всякому; кто не желает больше оставаться в их рядах. Я не могу больше допускать унижение человеческой личности, когда без твоего ведома, без твоего спроса или желания распоряжаются тобой как пешкой, а потом бросают в тюрьму или приставляют к стенке для расстрела. Нет, я не могу смотреть как развивают среди товарищей кровожадность, мне больно, что такая масса хороших молодых сил гибнет как с той, так и с другой стороны и это в то время, когда бедная истерзанная Россия так нуждается в этих молодых силах, чтоб не быть окончательно порабощенной внешним врагом.

Нет, я не могу больше... (отточие в документе. — И. П.) смотреть на эту кровавую развязку, когда каждому должно быть ясно, что лозунг Учредительного Собрания победит, что бесполезно оказывать какое бы то ни было сопротивление, так как нет более веского доказательства нежелания советской власти, если сами народные массы восстали против этой власти и как ураганом сносят одно здание за другим, построенное большевиками на песчаной почве (разве может быть более доказательства). Что же может быть более убедительным доказательством для народника-социалиста, если он должен прислушиваться, если не к голосу народа? К чьему же голосу он должен прислушиваться, если не к голосу народа? Вот уже несколько месяцев, с тех пор, как оставлена Уфа большевиками, бросил я оружие и покинул лагерь своих бывших соратников. Лучшие месяцы провел я среди этого народа, пока пришел к этому заявлению, которое пишу Вам. Я бродил из конца в конец, от деревни к деревне и ничего нигде не слышал, кроме радости, что освободились от большевиков. Точно от нашествия татарского ига вздыхает теперь свободная деревня. Как могильная плита давили рассказы крестьян о бесчинствах Красной армии. Я чувствовал всю горечь, всю [справедливость] этих рассказов и краска стыда заливала мне лицо. Нет, я не могу больше выносить этих пыток — я, народник, не могу идти против народа. Я приду к Вам после долгих мучительных бессонных ночей, после страшных пережитых мучений, после долгой внутренней борьбы, которая поселилась во мне с момента выступления против Вас — социалистов, чехословаков. Долг и совесть терзала меня; я не выдержал и хочу придти теперь сюда к Вам, к новой власти со спокойной совестью, так как не чувствую за собой никакого преступления, кроме моей бывшей принадлежности к партии большевиков, если это вменять мне за преступление, и отдаться в Ваши руки. Я сдаюсь, я буду в Вашей власти, судите меня, делайте со мной, что хотите, но [я] исстрадался, измучился, я хочу жить таким же свободным гражданином, как и Вы все, если имею на это право, или пусть я погибну как пленник, — иного выхода для меня нет.

Быв. Главнокомандующий Урало-Оренбургским фронтом (Яковлев)»⁸⁹.

«Заявление» написано не только в остро антибольшевистском духе, но и с пониманием всей сути гражданской войны и разрушительной политики ленинского руководства. Мячин, находясь в Уфе, вероятно, не имея обширной информации, сибирских периодических изданий, ратует за Учредительное собрание, демократизм и не видит, не фиксирует угрозы возможных политических сдвигов вправо, свержения Директории, установления и в стане белых жесткого военного режима. По содержанию близким к этому «Заявлению», по тону еще более резким явилось обращение-листовка Мячина к «Солдатам Красной Армии», опубликованное и в уфимской печати. Сам К. А. Мячин на следствии 1938 г. свое авторство обращения к «Солдатам Красной Армии» отрицал; не исключено, что оно было сфабриковано с использованием текста «Заявления». В последние годы оно перепечатано в двух книгах, изданных на Урале, правда, с отдельными неточностями⁹⁰. Даже поверхностное ознакомление с этими документами, разоблачающими большевиков, зовущими к борьбе с ними, да еще при том, что один из документов агитирует красноармейцев, заставляет усомниться в предполагаемой многими авторами их поддельности, игре с властями белых, санкционировании таких действий во имя чего-либо коммунистическими центрами. И здесь логически возникают вопросы, давалось ли Мячину задание внедриться в белогвардейскую систему для борьбы с нею самою (да еще любой ценой); если это так, то почему он был приговорен советскими органами в 1929 г. к расстрелу с заменой этой меры (по давности события) максимальным, 10-летним сроком заключения, а позднее все же за это был расстрелян; если же переход к белым и попытка служения их делу были добровольными, то чем объяснить его последующую работу на Коминтерн и правительство СССР?

Вопросы эти в той или иной форме ставятся и решаются разными авторами. Ранее (особенно после осуждения его в 1929 г. за предательство) в советской литературе эти вопросы решались однозначно: Мячин перешел к белым осенью 1918 г. сам, сознательно. Тенденции к предательству безосновательно усматривались и в предшествующий период его деятельности. В последние же годы оценки стали радикально меняться. В большинстве случаев авторы склоняются к версии о мнимом переходе Мячина к белым с целью борьбы с ними. Наиболее определенно пишет об этом А. П. Моисеев. Более того, он склоняется к мнению, что Мячин выполнял при этом задание ВЧК. В доказательство автор приводит заявление ему уральского чекиста Е. И. Булыкина о якобы сделанном видным чекистом А. X. Фраучи (Артузовым) высказывании, что Мячин «ушел на сторону Колчака с согласия ЧК «на пользу дела», опорочив «свое имя изменой»⁹¹.

Нам последнее утверждение представляется более чем сомнительным. Дело в том, что сам Мячин решительно во всех случаях, в том числе в двух заявлениях на «самый верх» — генсеку ВКП(б) И. В. Сталину и руководителям карательных органов В. Р. Менжинскому и Н. И. Ежову, а также В. Р. Менжинскому и прокурору СССР И. А. Акулову* перед арестом, во время следствия и из заключения о задании ВЧК не делает ни малейшего упоминания. Если бы он в действительности получил его, то не преминул бы это сделать. Мячин неизменно указывал, что направился в тыл белых по своей инициативе и в Уфе пришел к мысли сдаться белым властям. Так, в письме Сталину и Менжинскому, наиболее развернутом, говорится: «И вот здесь я совершил роковой для себя шаг, обратившись в Учредиловку с письмом о легализации. Большую также роль в этом моем поступке (который я здесь вовсе не хочу оправдывать, а только пытаюсь объяснить) сыграла личная сторона моей жизни — женитьба. Действительность вскоре показала, что расчеты на сохранение учредиловцами завоеваний революции, основанные на доверии к революционным заслугам этих лидеров Учредиловки, были именно продуктом моего упадочного настроения и не больше, и я вскоре же понял, что совершил непоправимый шаг, которым вычеркнул почти всю свою 15-летнюю революционную деятельность». В таком духе объясняются обстоятельства и мотивы перехода к белым и в других упомянутых письмах Мячина. В последнем из них (от 27 июня 1937 г.) сказано: «...Когда меня судили, я был виноват, то в своем заявлении на имя ОГПУ я признал перед партией и правительством справедливым понесенное мною наказание». В полной мере он признавал это на допросах в 1920-х и 1930-х годах. Лишь ранее, после первого осуждения, в 1931 г., из Соловецких лагерей он предпринимает попытку в глазах бывших товарищей оправдать свои действия, но опять же отнюдь не ссылками на чье-то задание. В его письме мы читаем: «... когда уезжал я из Сарапула в тыл противника, я по-прежнему был уверен, как старый боевик, что имею тот карт-бланш, которым всегда пользовался в борьбе с врагами... Я видел, какучредиловцы сворачивали свои организации и готовились к эвакуации...

Бездействие тяготило меня, отступить при таком положении, чтоб все здание учредиловцев рухнуло, я считал для себя, как боевика, невозможным. И вот в этот момент у меня созрел план удара противнику в тыл, воспользовавшись для этой цели его же аппаратом»⁹². Представляется, что вопрос о том, по заданию или самостийно перешел Мячин к белым, можно считать выясненным. А теперь коренной вопрос, касающийся личности Мячина: с какой целью он перешел на сторону белых, намеревался ли в действительности ударить по ним, используя их же силы, и таким образом в итоге оправдать свои действия и получить одобрение от красных? Со всей определенностью, как исследователь истории гражданской войны, должен сказать, что такой план ни в коем случае не мог быть реализован по целому ряду причин. Мячина-Яковлева белые не могли выдвинуть не только на крупную, тем более — определяющую, военно-командную, но и на мало-мальски значимую гражданскую должность. И потому, что он не мог вызвать у них полного доверия, и потому, что не имел ни военного образования, ни настоящего военного опыта на фоне имевшегося офицерского корпуса. Как отмечал один из руководителей Комуча, а затем — Совета управляющих ведомствами П. Д. Климушкин, за Мячиным сразу же был установлен негласный надзор. К слову сказать, полного доверия белых не удалось добиться даже полковнику Ф. Е. Махину, видному эсеру, по поручению своей партии после Мячина некоторое время командовавшему той же 2-й армией, оказавшему реальную помощь своим братьям по идее и оружию. Трудно всерьез воспринимать заявление Мячина о том, что он хотел достичь высокого положения, намеченной цели с помощью лишь все того же В. И. Алексеева, бывшего большевика, одного из рядовых офицеров⁹³. Чехословацкое командование, как отмечал генерал М. К. Дитерихс, просьбу Мячина определить его на военную службу оставило без внимания. Вряд ли он — опытнейший конспиратор — не обнаружил за собой слежку, не смог за многие недели не понять полного провала «плана» и скрыться. Но он продолжал жить легально, не пытаясь связаться с большевистским подпольем. А надобность и возможности для этого были, тем более до перехода к белым.

Автор данных строк, изучая положение на Урале и в Сибири в тылу белых, историю большевистского подполья, получил возможность пролить дополнительный свет на эту важную сторону проблемы, действительные мотивы перехода К. А. Мячина к «учредиловцам». Прежде всего следует поставить под сомнение уверения Мячина о том, что он оказался не в состоянии установить связь с большевистским подпольем и в Уфе, и в Симском горном округе (Симском и Миньярском заводах) якобы из-за отсутствия там такового, его конспиративности или провалов. Во всех указанных пунктах рано сложились подпольные группы и организации из оставленных, скрывающихся там и засылавшихся из-за линии фронта коммунистов. В начале осени 1918 г. произошло объединение их в единые конспиративные организации во главе с комитетами. Уфимский комитет, игравший роль губернского центра, возглавляли хорошо известные Мячину работники: Ф. И. и М. П. Локацковы*, в прошлом его сподвижники, и Ф. И. Карклин. Один из Локацковых приехал в Уфу из района Миньяра, другой — из Сибири, и оба без особого труда установили связь с местными подпольщиками. То же можно сказать о руководителях организаций в Симском округе. Отдельные звенья организаций периодически белыми властями раскрывались, производились аресты, но в целом они и их комитеты продолжали функционировать. Опытнейший подпольщик, лично знавший десятки местных коммунистов, сам лично известный многим из них, Мячин при желании даже без явок вполне мог установить связь. Представляется невероятным, что он мог выехать в тыл противника, не взяв несколько явок, которыми эвакуировавшиеся Уфимский губком РКП(б), губревком и губчека располагали. Почти одновременно с ним в Уфу была направлена коммунистка С. С. Гончарская, которая успешно выполнила задание, пользуясь полученными явками. Неточны сведения о якобы произведенном белыми захвате в Симском округе всего оружия. (По указанию Мячина-Яковлева в бытность его командармом туда было отправлено 2 вагона с оружием и боеприпасами и спрятано в горах.) То же следует сказать и о будто бы полном провале там организации. Основная часть оружия, включая 2 артиллерийских орудия, сотни винтовок, была сохранена, а впоследствии использована партизанами⁹⁴.

К. А. Мячин в Симский округ не выезжал, попыток связаться с подпольными организациями вообще не предпринимал. Он самоизолировался, выезжая лишь в села для закупки меда, что можно было расценить и как услугу будущему тестю-медопромышленнику И. П. Алексееву, и как ознакомление с положением крестьянских масс, их настроением, отношением к красным и белым властям. О пребывании Мячина в Уфе и его самоизоляции, контактах с меньшевиком-офицером В. И. Алексеевым стало известно большевистско-подпольному активу. Это скоро вызвало у последнего подозрения. Из-за линии фронта к нему работников также не направляют. И у губернских органов Мячин также оказался на подозрении. В. М. Алекса кии, один из тех, кто санкционировал переход К. А. Мячина в тыл белых в Сарапуле, по прибытии в Уфу отказался встретиться с ним, считая его действия предательскими⁹⁵.

Одним словом, при желании Мячин, вне всякого сомнения, мог связаться с подпольем, включиться в его работу и летом, и осенью 1918 г., больше того — помочь его активизации. Имей он задание по внедрению в систему власти белых, в ситуации задержаний, допросов, явно вырисовывавшейся угрозы ареста и расстрела, провала своего плана он еще мог скрыться, прибегнуть к помощи подпольщиков. У автора сложился вполне определенный вывод: Мячин тогда на деле порвал с большевизмом и, перейдя на сторону власти белых, намеревался, если удастся, сыграть в ее системе какую-либо роль, и не в пользу большевиков. Надо полагать, что одной из причин политической переориентации послужило попрание большевиками революционно-демократических принципов, народных интересов, что вызвало предпочтение и воспринятие Мячиным уже умеренных социалистических идей эсеров и меньшевиков. Но важную, если не определяющую, роль могли сыграть в этом личностные качества Мячина и то положение, в котором он оказался летом 1918 г. Его сподвижники, близко знавшие его люди отмечали его незаурядные способности, смелость, решительность, но и обостренное чувство самолюбия, стремление быть на виду, склонность к авантюризму. При всем этом Мячин, сыграв видную роль в Октябрьском большевистском перевороте, заняв даже ведущее положение в формирующейся ВЧК, в центральных партийно-советских органах «не прижился». Назначенный на пост областного военного комиссара, выехал на Урал, но вынужден был довольствоваться сравнительно скромной ролью в Уфимской губернии. Особенно много претерпел Мячин из-за плохих и все ухудшающихся отношений с уральским руководством, особенно Ш. И. Голощекиным, личным другом Я. М. Свердлова, действовавшим экстремистски. Он-то и занял пост облвоенкома и не пожелал уступить его посланцу из центра. В бытность чрезвычайным комиссаром по переводу Царской Семьи из Тобольска в Екатеринбург, Мячин подвергся настоящей травле со стороны областного руководства. Уральские лидеры приложили руку к дискредитации и смещению Мячина с поста командующего фронтом. Будучи смещенным с должностей командующего, затем комиссара 2-й армии, на которых он проявил себя, как и ряд его преемников, не лучшим образом, в июле он оказался просто-напросто не у дел. Надо полагать, положение было для Мячина нестерпимым и унизительным. И все это происходило с ним на фоне летних неудач красных на фронтах, подчиненных, унизительных для патриота отношений большевистского руководства с германским правительством, нежелания объединиться с умеренными революционно-социалистическими силами страны, антинародных действий, попрания собственных лозунгов и клятвенных обещаний перед Октябрем.

Да, основания для раздумий и политической ломки у него были. Но эти аргументы все-таки больше из области умозаключений. Обратимся же к официальным документам, которые фиксируют его измену большевизму, красным и которые позволяют отклонить как малозначащий аргумент о непрерывном его служении большевизму, поскольку, дескать, в 1930-е годы он был освобожден из заключения досрочно, а затем сам был назначен на лагерную должность в НКВД. У большевиков и не то случалось. В данном случае они могли быть уверены, что переориентации у Мячина уже не произойдет, и учесть его многолетнюю полезную для них работу в Китае. Несомненно, возымело действие страстное обращение Мячина к Менжинскому и Акулову с указанием своих многолетних услуг делу революции за исключением «ошибки» 1918 г. — перехода к «учредиловцам», с просьбой об освобождении из лагеря, чтобы получить «возможность вновь принять деятельное участие в строительстве социализма». Мячин отмечал: «Я писал т. Менжинскому.. просил его использовать меня на работе в ОГПУ»⁹⁶. Вот так его и освободили из лагеря, и поставили на лагерную работу.

Рассмотрим же судебно-следственные материалы по делам К. А. Стояновича (Мячина). У родственников и исследователей их накопилась целая группа. И разобраться в них не так-то просто. Посему и толкования их разными авторами кардинально различаются.

29 августа 1933 г. ОГПУ выдало Мячину-Стояновичу справку об освобождении: «Согласно постановлению Центрального Исполнительного Комитета от 4 августа 1933 г. за самоотверженную работу на строительстве Беломорско-Балтийского канала им. тов. Сталина с Вас снята судимость и Вы восстановлены в гражданских правах.

Основание: Постановление ЦИК Союза СССР от 4 августа 1933 г., пункт 2я.

12 марта 1971 г. Военной коллегией Верховного суда СССР семье Мячина был выдан документ следующего содержания: «Дело по обвинению Стояновича Константина Алексеевича пересмотрено пленумом Верховного суда СССР от 22 ноября 1967 г. Приговор Военной Коллегии Верховного суда СССР от 16 сентября 1938 г. в отношении Стояновича К. А. отменен и дело прекращено в части обвинения в переходе на сторону белых в 1918 г. — на основании п. 9, ст. 5 УПК РСФСР как ранее осужденного по тому же обвинению, а в остальной части — на основании п. 1, ст. 5 УПК РСФСР за отсутствием состава преступления»⁹⁷.

В связи с последним положением надо сказать, что в 1938 г. Мячину инкриминировали и стандартные обвинения в формировании вредительских, шпионских групп и т.п., чего он не делал. Данные документы стали трактоваться некоторыми лицами как полная отмена приговоров над Мячиным по делам и 1929, и 1938 гг., его оправдание и полная реабилитация. На запрос журналиста А. П. Моисеева на этот счет служба КГБ дала следующий ответ: «Сообщаем, что Стоянович (он же Яковлев, Мячин) Константин Алексеевич... был осужден Коллегией ОГПУ 28 июня 1929 года по ст. 16-58-1З⁹⁸ УК РСФСР к 10 годам лишения свободы.

В 1967 году Главная Военная Прокуратура по жалобе родственников Стояновича К. А. проводила проверку обоснованности его осуждения по делу за 1929 год и просьба о реабилитации Стояновича была оставлена без удовлетворения.

16 сентября 1938 года Стоянович... был вторично осужден Военной коллегией Верховного суда СССР. По данному делу он реабилитирован Пленумом Верховного суда СССР 22 ноября 1967 года»⁹⁹.

Не удовлетворившись реабилитацией по делу 1938 г. и желая такого же решения по делу 1929 г., родственники Мячина направили в Москву новую просьбу. От КГБ последовал ответ с достаточно обстоятельными разъяснениями: «В материалах обоих дел содержится достаточно данных о виновности Стояновича в преступлении, за которое он осужден в 1929 г. Достоверно установлено, что в 1918 г. Стоянович, будучи главнокомандующим Уфимско-Оренбургским (Саратовским) фронтом под фамилией Яковлева, под влиянием временных неудач Красной Армии на Урале и в Поволжье перешел на сторону войск Комитета Учредительного собрания и чехословаков, а также обратился к воинам Красной Армии на Урале с воззванием, в котором оповестил о безнадежном, по его мнению, положении советской власти и призвал их переходить на сторону контрреволюции. После отступления белогвардейских войск и чехословацкого корпуса Стоянович перебрался в Китай, где работал в различных учреждениях, а затем, в 1928 г. возвратился в СССР и был привлечен к уголовной ответственности.

Сам Стоянович виновным себя в этом преступлении признал и в ходе разбирательства по первому и второму делам об обстоятельствах его совершения неоднократно давал подробные, в том числе собственноручные показания.

Его признание объективно подтверждается приобщенными к делам копиями его заявления контрреволюционному командованию о переходе на сторону контрреволюции и воззвания «К солдатам Красной Армии», а также показаниями многих допрошенных по первому делу свидетелей»¹⁰⁰.

Таковы мотивировки об отказе в полной реабилитации, то есть снятии обвинения в добровольном переходе к белым. Имеются свидетельские показания и некоторых из тех лиц, к кому он в 1931 г. обращался с разъяснениями и за помощью. В их числе был и П. В. Гузаков.

Если кого-то из авторов имеющиеся источники, особенно приведенные только что документы, не убеждают в факте антибольшевистских действий Мячина осенью 1918 г., то это можно будет расценивать как курьез в исследовательском деле или просто недомыслие. Конечно, в свое время доступ ко всему объему документов о Мячине станет возможным. Но вряд ли в принципе появится надобность переоценки в главном. Мы убеждены, что речь пойдет лишь о дополнительных аргументах в том же направлении, многочисленных дополнительных деталях и нюансах.

В числе авторов, писавших о жизни Мячина, о его переходе к белым в последний период, был и единственный пока сотрудник КГБ Н. И. Яешкин. По изучении закрытых для нас, но доступных ему документов Лешкин расценил «предательство» Мячина в 1918 г. как неоспоримый факт. Лешкин искал лишь объяснение, мотивы этому: «пораженческие настроения, обостренные отношения с Уралсоветом, с Подвойским*, чрезмерно развитое у него честолюбие, дурное влияние В. И. Алексеева» и т.п.¹⁰¹. К оценкам такого осведомленного автора нельзя не прислушаться.

Итак, по рассматриваемому событию осени 1918 г. комвласть признала Мячина виновным. Как видим, и он сам в 1938 г. вновь признал справедливость предъявлявшегося ему в 1928-1929 гг. обвинения, протестовал лишь против вторичного обвинения по одному и тому же поводу, в чем с юридической точки зрения был прав. Но сталинская карательная машина руководствовалась не нормами юриспруденции, которые попирала, а произволом и беззаконием.

И лишь тогда, когда народ покается в своем коммунистическом прошлом, преступные деяния большевиков будут осуждены демократизирующейся Россией, произойдет официальное оправдание действий Мячина осенью 1918 г. как одного из первых, пусть и не последовательных «диссидентов», борцов против утверждавшегося антинародного преступного режима, толкнувшего страну на тупиковый исторический путь. А вот к его «бомбизму», участию в экспроприациях-ограблениях с убийствами ни в чем неповинных людей во имя вымороченных идей отношение будет уже совсем иное.

Теперь логично задаться вопросом, почему Мячин вскоре после 1918 г. снова оказался на службе у коммунистов, правда, вне России — в Китае? Дело, разумеется, в резких изменениях с середины ноября обстановки в стане белых на Урале и в Сибири и положения самого Мячина. 18 ноября там совершился государственный переворот. Директория была свергнута, установилась военная диктатура во главе с адмиралом А. В. Колчаком. Пытавшийся развернуть с ним борьбу Съезд членов Учредительного собрания был разогнан. Подверглись репрессиям и некоторые умеренные, оппозиционирующие социалисты. Этого Мячин, как и многие другие, не ожидал. С новым режимом ему было явно не по пути. К тому же теперь решительно исключалась какая-либо надежда на карьеру и просто-напросто личную безопасность. По телеграфному распоряжению исполняющего обязанности генерал-квартирмейстера штаба Западного фронта полковника, чеха В. В. Клецанды, в конце декабря 1918 г., в момент спешной эвакуации белых из Уфы, Мячин был арестован и отправлен в Челябинск, а оттуда — в Омск. Его было разрешено сопровождать жене — Ольге Ильиничне и родственнице — Екатерине Ильиничне. В записях Мячин зафиксировал эти моменты так: «Арест Колчаковцами. В застенках уфимской контрразведки. Требование денег. Угроза расстрелом... Отправка под усиленным конвоем в Челябинск. Передача чехам. Отправка в Омск к Колчаку. Передача меня в чешский штаб. Чешская контрразведка — кадетский корпус». Еще в пути, а затем в Омске происходит своеобразное «перетягивание канатов» — стремление заполучить Мячина и русской, и чехословацкой контрразведкой. Со службой чехословацкой контрразведки он имел отношения во время допросов в Челябинске при штабе Западного фронта и, вероятно, в штабе чехословацкого корпуса (начальником контрразведки при последнем был Ян Корженек). В итоге в Омске Мячин был препровожден чехословацкими конвоирами, сменившими русских (в Челябинске), в контрразведку не штаба Верховного главнокомандующего полковника Злобина, а Главного штаба, то есть при военном министре, во главе которой стоял бывший австро-венгерский полковник Зайчек, сотрудничавший с чехословацким командованием, а затем перешедший на службу в их корпус. В ней служило немало чехов. Она располагалась в здании кадетского корпуса, и ее имеет в виду Мячин, говоря о «чешской контрразведке». Жена Мячина посещает чехословацкие военные власти в Омске и ходатайствует об освобождении мужа, передаче его ей на поруки. Судьба Мячина оказалась в руках Яна Кошека*, о котором он неоднократно говорит в воспоминаниях.

Выясняется, что Ян Кошек, доктор наук, летом 1918 г. капитан, а осенью — майор, несмотря на скромный военный чин, занимал весьма высокий пост — был политическим представителем Чехословацкого правительства при Директории, а затем — при правительстве Колчака (в дальнейшем — при правительстве атамана Г. М. Семенова). С ним встречаются и решают различные вопросы Главнокомандующий союзными войсками в Сибири французский генерал М. Жанен и Верховный правитель А. В. Колчак. Кошек — высшее должностное лицо многочисленных чехословацких служб в Омске. Возможно, Мячин встречался с Кошеком ранее, еще во время пребывания того на Урале — в Челябинске и Уфе. По указанию Кошека Мячина, вместе с документами на него, чехословацкая служба забирает и в начале 1919 г. освобождает. Он скрывается. Затем человек от Кошека сажает его вместе с женой на отходящий в Харбин поезд и они беспрепятственно оказываются вне опасности, за рубежом. Не исключено, что Кошек оказал услугу за крупную денежную сумму: жена Мячина ею располагала. Как заявлял полковник Зайчек, Яковлев «предлагал за свое освобождение 500 тысяч рублей»¹⁰². Взятками чехословацкие офицеры не гнушались. Но не исключено, что обошлось и без взятки, ибо к тому времени руководство чехословаков, придерживавшееся демократической ориентации, действовало в пику правительству Колчака. Мячин, перешедший ранее на сторону Директории и обращавшийся одновременно к чехословацкому командованию, искавший у него покровительства, мог оказаться заметной фигурой в этом противоборстве. Однако Кошек никоим образом не стал бы, очевидно, и за деньги спасать Мячина как большевика. Я. Кошеком все сделано было «чисто». Его имя в документах по выяснению обстоятельств исчезновения К. А. Мячина (Яковлева), как и в документах на нею, не упоминается. Поиски Мячина (Яковлева) были возобновлены в конце весны и летом 1919 г. в связи с просьбой руководителя следствия по делу о гибели Царской Семьи Н. А. Соколова, поверившего в версию о намерении того в апреле 1918 г. ее спасти и нуждавшегося во встрече для допроса¹⁰³. Отдел государственной охраны Департамента милиции Министерства внутренних дел 23 июля 1919 г. разослал такой циркуляр всем управляющим губерниями и областями: «Арестованный одно время в Уфе активный большевистский деятель некто Яковлев впоследствии был освобожден и будучи обязан подпиской о невыезде из г. Омска — скрылся. Особый отдел, по приказанию директора Департамента милиции, просит сделать распоряжение о принятии самых энергичных мер к розыску названного Яковлева, приметы коего: выше среднего роста, плотный, цвет волос темно-русый, борода бритая, держится с большим достоинством, интеллигентное продолговатое лицо, лет 36-38, прекрасно одет, и в случае обнаружения его обыскать, арестовать и препроводить в распоряжение начальника контр-разведывательного отдела и Военного контроля Управления 2 генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего»¹⁰⁴. Но Мячин был уже вне досягаемости омской власти.

Таким образом, К. А. Мячин в декабре 1918 г. попадает в сложную ситуацию: демократическая Директория пала, на смену ей пришел диктаторский режим с доминирующим влиянием офицерства, частью настроенного монархически. Диктатура реально грозила Мячину смертью. И он включается, как и многие из бывших «учредиловцев»-эсеров, меньшевиков в борьбу с режимом, переходя вновь на сторону большевиков. В Китае сначала под собственным именем, а с 1921 г. под именем Константина Алексеевича Стояновича он вновь включается в революционную деятельность, сотрудничает с представителями РКП(б) — ВКП(б) (в партию он уже не вступал; в анкете, заполненной в июне 1937 г., отмечал, что из нее «сам выбыл по семейным обстоятельствам» в 1918 г.) и служит им уже верой и правдой, питая надежды на то, что «эпизод» 1918 г. будет «забыт» или прощен. Но большевистская система ничего не забывала и ничего не прощала. Способствовавший ее утверждению Мячин (он же К. А. Стоянович) был расстрелян в день вынесения приговора 16 сентября 1938 г. Но мы должны, пожалуй, быть ему благодарны за спасение от смерти Царской Семьи весной 1918 г., за попытку борьбы с большевиками и служение идее демократизации России, спасения ее от тоталитаризма. В жизни и деятельности К. А. Мячина — В. В. Яковлева — К. А. Стояновича были не только служения идее мировой революции, но и борьба за судьбу своей страны, ее народа, поиска рациональных выходов в сложнейшей исторической ситуации.

Таковы обстоятельства содержания в заключении Царской Семьи в Тобольске, перевозки части ее под руководством К. А. Мячина в Екатеринбург, его дальнейшая судьба. Таковы первые попытки уральских большевистских лидеров организовать с помощью своих эмиссаров, красноармейских командиров, цареубийство с тайной санкции или при поощрении их намерений и действий В. И. Лениным и Я. М. Свердловым. Последние определенно исключили любой вариант судебного процесса над Николаем Романовым и его Семьей и взяли курс на беззаконную расправу в обстановке развязанного в стране кровавого террора.