Правда истории. Гибель царской семьи

1. Дом Ипатьева и его иарственные узники

Третьим и последним местом заключения Императорской Семьи (после Александровского дворца в Царском Селе и бывшего губернаторского дома в Тобольске) стал дом Ипатьева в Екатеринбурге,[3] переименованный властями в Дом особого назначения (ДОН).

Этот особняк, находившийся в центре города и получивший название по имени своего владельца Николая Николаевича Ипатьева в дни тяжких потрясений на Урале и во всей стране, вошел в историю в связи с трагедией, происшедшей в нем в ночь с 16 на 17 июля 1918 г., — расстрелом Царской Семьи Романовых. Волей случая название дома созвучно названию Ипатьевского монастыря под Костромой; монастырь являлся вотчиной бояр Романовых (Захарьиных), именно туда в 1613 г. прибыло из Москвы посольство Земского собора и объявило принятое решение — избрать на царство Михаила Федоровича. Начало и конец императорской династии Романовых связаны с Ипатьевским монастырем и Ипатьевским домом. Это созвучие породило ряд легенд.

При большевистском режиме особняк, как и его временные обитатели — Романовы, не уцелел, хотя мог бы стоять еще века; забегая вперед, остановимся подробнее на его истории. Дом был каменный, с полуподвалом, построенный во второй половине XIX века. По описи 1887 г. он числился за статским советником, горным деятелем И. И. Редикорцевым, потом несколько раз переходил из рук в руки. Н. Н. Ипатьев приобрел дом у его предпоследнего владельца М. Г. Шаравьева незадолго до революционных событий¹ (а по другим данным ещё в 1908 г.). Расхожие сведения о «купце Ипатьеве», «купеческом доме Ипатьева» несостоятельны. Николай Николаевич Ипатьев, по образованию горный инженер, служил прежде в армии офицером-строителем, вышел в отставку в чине штабс-капитана. Обосновавшись в Екатеринбурге, Ипатьев стал инженером-подрядчиком, занимался предпринимательством и одновременно активной общественной деятельностью: избирался в гласные городской Думы, входил в различные комиссии. Ипатьев занимал с женой Марией Федоровной (детей у них не было) верхний этаж своего дома. В нижнем, полуподвальном этаже размещались его контора как подрядчика, контора местного агентства по черным металлам², хозяйственные службы и складские помещения. Там же еще при Ипатьеве находился цементный склад, где и была убита Царская Семья. К зданию примыкали разросшийся сад, занимавший примерно полдесятины, надворные строения, колодец³. После вступления в Екатеринбург белых Николай Николаевич Ипатьев заглянул в свой дом, однако жить там не стал, дом пустовал, точнее, был объектом расследования дела об убийстве в нем и действий следственных групп А. П. Наметкина, затем И. А. Сергеева, с участием начальника уголовного розыска А. Ф. Кирсты. Вскоре после прибытия в Екатеринбург в октябре 1918 г. и вступления в должность командующего Екатеринбургской группой Сибирской армии Р. Гайды (Гейдля) верхний этаж дома был обихожен и занят им с частью штабной службы. Лично для себя Р. Гайда выбрал ту комнату, в которой ранее проживали Николай Александрович и Александра Федоровна. В январе 1919 г. Верховный правитель А. В. Колчак принял решение интенсифицировать ход следствия, сделать его более профессиональным и объективным и поручил общее руководство следствием генерал-лейтенанту М. К. Дитерихсу, а непосредственным руководителем назначил следователя по особо важным делам Н. А. Соколова. По требованию Верховного правителя во время пребывания того в феврале в Екатеринбурге Гайда освободил дом Ипатьева и поселился в доме промышленника Ф. А. Злоказова. По предложению М. К. Дитерихса А. В. Колчак принял решение об отчуждении дома у владельца и передаче его в ведение городского управления. В мае Ипатьев сдал дом в аренду в соответствии с заключенным договором за 25 тысяч рублей с получением аванса. Соколов в доме работал, но проживал на железнодорожной станции в специальном вагоне. С возвращением красной армии дом уехавшего во Владивосток, а затем эмигрировавшего в Чехословакию Н. Н. Ипатьева был огосударствлен, и в нем обосновалась штабная служба воинской части. Первые несколько лет он часто менял жильцов. Некоторое время там было общежитие Урало-Сибирского коммунистического университета. В 1927 г., к 10-летию Октября, в доме открылся Музей революции на Урале, была восстановлена и расстрельная комната. Затем вместе с Музеем революции здесь открыли Антирелигиозный музей с Советом безбожников, а с 1934 г. в здании некоторое время размещался и музей Я. М. Свердлова. С 1920-х гг., одновременно с музеями Ипатьевский дом становится архивохранилищем, собранием документов о революционном движении, Октябрьском перевороте и гражданской войне. В 1929 г. к нему присоединяется Партийный архив. В здании обосновался и Институт истории как филиал Института В. И. Ленина (ставшего впоследствии Институтом марксизма-ленинизма) при ЦК ВКП(б). В нем был небольшой штат научных сотрудников, зал для работы исследователей. В 1960 г. институт упразднили, затем архив был переведен в специально построенное здание (ныне Центр документации общественных организаций Свердловской области). В доме много лет находился учебно-консультационный пункт Челябинского института культуры, затем областной отдел культуры (некоторое время они размещались вместе) и управление «Союзпечати». В 1974 г. дом Ипатьева был взят на государственную охрану как историко-революционный памятник. Статус памятника истории усилил внимание к нему: стало больше посетителей в доме и около него, кроме того, возникла возможность взятия его на учет ЮНЕСКО. Интерес горожан и приезжающих гостей к дому к трагедии, которая разыгралась здесь в 1918 г., не угасал. ЦК КПСС, высших партийных боссов и местное начальство такое положение дел никоим образом не устраивало. В 1975 г. ЦК КПСС, точнее его ареопаг — Политбюро и КГБ, возглавлявшийся Ю. Андроповым, решили дом Н. Н. Ипатьева снести. 26 июля 1975 г. КГБ принял документ — мотивированное поручение Свердловскому обкому КПСС «решить вопрос о сносе особняка в порядке плановой реконструкции города». По проекту Андропова было оформлено секретное постановление от имени всего ЦК с «поручением Свердловскому обкому КПСС» снести здание. Свердловское управление КГБ, солидарное с вышестоящим начальством, передало требование в обком партии, возглавлявшийся тогда Я. П. Рябовым, а со следующего, 1976 г. Б. Н. Ельциным. Они были, конечно же, «за», да и как могло быть иначе, если Политбюро, все его присутствовавшие члены, уже 30 июля 1975 г., то есть через четыре дня, высказались за «снос особняка Ипатьева в гор. Свердловске». Дело с исполнением тайного приказа осложнялось лишь по формальным соображениям: дом, как уже отмечалось, имел статус памятника истории. Следовало лишить его этого статуса, то есть действовать через официальную власть — Советы, а предварительно через Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры, начиная с его Свердловского городского отделения, в которое в то время входил и автор этих строк. Представители общественности, узнав о задуманном верхами, сопротивлялись, протестовали, направляли соответствующие письма в Москву. Однако все обращения оказались бесполезными. Тогда в низах еще не было известно, что все идет из Политбюро ЦК. Совет Министров РСФСР 3 августа 1977 г. постановил лишить дом Ипатьева статуса памятника истории республиканского значения. Приближалось 60-летие Октября, местные органы партийно-советской власти спешили с исполнением решения. Снос дома Ипатьева был произведен под общим руководством первого секретаря обкома КПСС Б. Н. Ельцина — будущего первого президента России и председателя облисполкома А. А. Мехренцева. Исполком облсовета 21 сентября 1977 г. постановил снести здание, тогда как оно уже к 19 сентября было полностью в руинах. Разрушался дом с помощью стройбата. К чести Ельцина, в период «перестройки» в книге «Исповедь на заданную тему» об уничтожении исторического памятника он засвидетельствовал: «Я хорошо себе представлял, что рано или поздно нам всем будет стыдно за это варварство». Хотя схемы-чертежи дома сохранились, он так и не был восстановлен. На его месте ныне завершается возведение храма-памятника на крови во имя Всех Святых, в земле Российской просиявших. Такова судьба дома, ставшего свидетелем последних трагических дней Царской Семьи и ее слуг.

Исследователи и публицисты часто допускают ошибки и неточности, говоря о причастности к убийству Романовых тех или иных руководителей области. Делаются выводы о руководящей роли в деле заключения и последующего расстрела Царской Семьи то одного, то другого лица, главным образом Ш. И. Голощекина или А. Г. Белобородова. Доставленных в Екатеринбург Николая Александровича, Александру Федоровну, их дочь Марию и сопровождающих лиц — В. А. Долгорукова. Е. С. Боткина, Т. И. Чемодурова*, И. Д. Седнева и А. С. Демидову — помимо местных работников второго и прочего плана встречали три первоплановых руководителя: председатель облсовета А. Г. Белобородов, его заместитель (товарищ) Б. В. Дидковский и Ш. И. Голощекин, член президиума облисполкома, военный комиссар, фактический руководитель как партийной организации большевиков, так и по ее поручению советских органов. Дидковский и Голощекин наряду с П. Л. Войковым состояли в «тройке», ведавшей делом Романовых на Урале. Будучи избранным к середине марта председателем облсовета, Белобородов также подключился к этому делу и проявлял себя все более активно.

На первых порах Царскую Семью предполагалось даже заключить в одну из екатеринбургских тюрем (1-ю или 2-ю). А. Г. Белобородов об этом писал: «Мне и Хотимскому пришлось ездить и осматривать целый ряд зданий. Одно время даже предлагали поселить Николая в тюрьму. Вместе с т. Голощекиным, кажется, два раза ездили осматривать Екатеринбургскую тюрьму и арестный дом, наметили даже к освобождению один из небольших тюремных корпусов, но потом эту мысль оставили, так как условия охраны оказались неблагоприятными и не давали гарантии к полной изоляции «арестанта». В конце концов, наш выбор остановился на особняке Ипатьева. Жильцы из него были выселены, и все здание было обнесено высоким забором из теса (потом был устроен еще второй забор)»⁴.

Член обкома РКП(б) и исполкома облсовета, жилищный комиссар А. Н. Жилинский* на собрании старых большевиков 1 февраля 1934 г. в порядке дополнения к докладу Я. X. Юровского о заключении и расстреле Царской Семьи рассказал, как был подобран и превращен в тюремное помещение один из особняков города. За два дня до прибытия из Тобольска членов семьи Николая I! его вызвал Голощекин и потребовал найти «недоступную жилищную площадь», дом, который имел бы хороший сектор обстрела на случай нападения на него, одним словом, наиболее подходящий для содержания под охраной заключенных. Это задание, судя по воспоминаниям Белобородова, было дано Голощекиным Жилинскому, когда отказались от мысли об использовании тюрьмы. Выбор Жилинского вначале остановился на двух домах: либерала-врача К. С. Архипова, близкого к большевикам (в дальнейшем, при отступлении красных из Екатеринбурга, Юровский оставлял на его попечение свою престарелую мать — Э. М. Юровскую, арестовывавшуюся, допрашивавшуюся белыми, но оставленную на свободе)⁵, и инженера Н. Н. Ипатьева. Первый находился на Васенцовской улице, названной по имени купца Васенцовского (современные публицисты зачастую называют эту улицу неправильно — Васнецовской), а второй — на углу Вознесенского проспекта (ныне — улица К. Либкнехта) и Вознесенского переулка (теперь уже не существующего), в центральных кварталах, близ Американской гостиницы, где размещалась областная ЧК. Ипатьеву предложено было немедля переселиться, что он и вынужден был сделать. Поселился у родственников — Голкондских. Поскольку Голощекин «точно указал, чтобы вся обстановка осталась в доме», это Жилинским было сделано. Между прочим, оставлено было в прихожей отлично выполненное чучело огромного медведя, мимо которого автору этих слов, бывая в доме для работы в помещавшемся в нем до 1960-х годов архиве, приходилось проходить. В целом обстановка, мебель особняка были весьма комфортными.

За короткое время, согнав к дому около 100 рабочих, столько же подвод, подвозивших доски и другие материалы, власти возвели забор вокруг усадьбы: дома, хозяйственных построек, садика. «Я доложил Филиппу, — рассказывал Жилинский, — что все готово... Приехали и осмотрели дом. Филипп, Белобородов, Дидковский, Чуцкаев* нашли подходящим, сдали под охрану...»⁶. к первоначальному забору был добавлен второй — наружный. Между ними образовался еще один, внешний, двор, в котором стояла полученная комендантом машина. Мало того, в конце мая и начале июня забор наращивался. Александра Федоровна 5 июня записала: «Перед всеми нашими окнами к забору прибивают еще более высокие доски, так что можно видеть не более, чем верхушки деревьев»⁷. В это же время в основном была налажена электросигнализация в комендантскую комнату с намеченных постов, находящихся внутри и вне дома, на веранде и чердаке. Позднее она была расширена и отлажена. У кнопок сигнализации появились пояснительные надписи сначала на русском, а затем и на других языках.

При выяснении вопроса о встрече Романовых и препровождении их в место заключения следует учесть, что речь должна идти о двух различных пунктах. Предполагалось, что заключенные будут приняты на станции Екатеринбург-1, но в силу обстоятельств пришлось эту акцию перенести, перегнав поезд на станцию Екатеринбург-2 (в дальнейшем, в 1924 г., переименованную в станцию Шарташ) или Екатеринбург-3, товарную, близ нее. Названная тройка руководителей (Белобородов, Дидковский и Голощекин), как и их помощники, в одном из случаев была в неполном составе. Отсюда — обычная путаница. Все три руководителя прибыли на станцию Екатеринбург-1, о чем свидетельствуют все источники. На другой же станции, по всей видимости, были лишь двое первых из них. А. Д. Авдеев, П. М. Матвеев и К. А. Мячин В. В. Яковлев) указывали на присутствие и на следующей станции всех троих⁸. Но есть также и другие данные. В известной расписке — приеме Романовых, выданной Яковлеву, содержатся только подписи Белобородова и Дидковского. Хотя вполне возможно, что Голощекин мог не подписаться, сочтя, что двух других подписей достаточно. И все же... Кстати, Авдеев говорит о второй остановке поезда и выгрузке Романовых на станции Екатеринбург-3:

«Поезд наш был остановлен на товарной станции Екатеринбург-З-й, не доезжая 2 верст до главного вокзала»⁹. Вполне понятная мера предосторожности, тем более что эта товарная станция находилась между двумя первыми, была наиболее малолюдной и ближайшей к дому Ипатьева. Судя по описаниям, автомобили потом проследовали к нему именно от товарной станции. На это обратил внимание и Г. Б. Зайцев¹⁰. Обратимся к данным других источников о том, все ли три руководящих работника были на втором пункте, а если нет, то почему. Белобородов, а также П. М. Быков, один из видных местных руководителей и первых исследователей обстоятельств гибели Царской Семьи, об участии Голощекина во встрече Царской Семьи, его присутствии на этой станции и возвращении с нее в дом Ипатьева не упоминают, хотя о Дидковском говорят¹¹. Белобородов пишет, что Голощекин «приготовил для конвоирования грузовик с солдатами». Как можно понимать, это могло быть сделано по приказу военного комиссара Голощекина и раньше, не здесь, а еще перед предполагавшейся доставкой арестованных со станции Екатеринбург-1.

Рассмотрим подробнее свидетельства Мячина и Авдеева о встрече и приезде в дом Ипатьева. Мячин вспоминал: «Посланный мною курьер в Совет к Белобородову вернулся и сообщил, что сейчас прибудут автомобили и представители Совета. Минут через 20 прибыли Белобородов, Голощекин и Дидковский. Белобородов вошел ко мне в вагон. Наша встреча была чрезвычайно сухая. Видно, Москва дала им всем хорошую головомойку — это чувствовалось на каждом шагу... Белобородов, как председатель Уральского Совета, написал расписку в получении от меня таких-то лиц»¹². Воспоминания Мячина были написаны через много лет. Руководители области были на той и на другой остановках, он же пишет так, будто встретился с ними только на последней, да и то лишь после извещения. Авдеев: «Поезд наш был остановлен на товарной станции Екатеринбург-З-й, не доезжая 2 верст до главного вокзала. Нас уже ожидали тт. Белобородов, Голощекин и Дидковский — руководители Уральского совета»¹³. Авдеев пишет о присутствии Голощекина и при переезде в дом Ипатьева, то есть о «большем» присутствии, чем сказано у Мячина. О самом пути от станции до дома Ипатьева Авдеев писал: «Передав Яковлеву расписку о принятии им бывш. царя, Белобородов пригласил Николая сесть в один из автомобилей, в который сел с ним сам и рядом усадил меня. На втором же автомобиле ехали Александра Федоровна, дочь Мария, тт. Голощекин и Дидковскийд»¹⁴. Это противоречит свидетельству шофера одного из автомобилей П. Т. Самохвалова. Захваченный в дальнейшем белыми, на допросе в ноябре 1919 г. он говорил: «Их (членов Царской Семьи. — И. П.) посадили в мой автомобиль»¹⁵. Речь идет о том, что всех троих посадили в один автомобиль. И Николай Александрович в дневнике записал: «Яковлев передал нас здешнему областному комиссару; с кот. мы втроем сели в мотор и поехали пустынными улицами в приготовленный для нас дом — Ипатьева»¹⁶. Романовы часто называли всех большевистских деятелей комиссарами. Здесь речь могла идти о любом из трех «комиссаров». Николай Александрович их впервые увидел, по именам и должностям еще не различал. Но, говоря о том, что «втроем сели», Николай II определенно имеет в виду членов своей Семьи. Александра Федоровна так же однозначно в дневнике записала: «Председатель Совета посадил нас троих в... машину, а грузовик с солдатами, вооруженными до зубов, последовал за нами»¹⁷. Думается, достовернее источников на этот счет не существует. Ехали вое трое вместе. Зафиксировано это сразу же. И шофер говорит о том же. А что Авдеев? Или запамятовал событие, или, как он и другие нередко делали, прихвастнул для придания своей особе большей значимости. Мы можем привести и воспоминания А. Г. Белобородова, более подробные и точные, составленные раньше авдеевских и других — в начале 1922 г. «Для сдачи арестантов, — писал он, — Яковлев выстроил свою команду цепью около поезда, приказал вывести из вагона Николая, Алису и Марию и, передавая их мне, назвал каждого. Затем мы их всех троих усадили в закрытый автомобиль, в который рядом с шофером сел Дидковский. Рядом с шофером мы с Авдеевым сели во второй автомобиль, дали знать ехать, закрытый пошел первым, наш автомобиль вторым и, при полном ходе машин, без всякого конвоя через весь город мы доставили бывших а царствующих особ» в Ипатьевский особняк. Чтобы отбить их, достаточно было устроить нападение 4-5 человек; вооружены мы были: Дидковский — наганом, Авдеев — маузером, я — браунингом, Голощекин приготовил для конвоирования грузовик с солдатами (красногвардейцами) — но он почему-то остался на станции около поезда. Никогда Николай II, вероятно, так плохо не конвоировался. И приготовления, и встреча, и условия содержания на первых порах а гостей» носили на себе печать той мало-организованности и большой спутанности, которыми отличалось то время»¹⁸.

Воспоминания Белобородова подтверждают, что все трое Романовых ехали вместе в закрытом автомобиле, что вполне объяснимо: пассажиры не видны прохожим, толпе. Александра Федоровна пишет, что следом за их машиной шел грузовик с солдатами. Можно усомниться, во-первых, в утверждении Белобородова, что грузовик с красногвардейцами «остался на станции» (видимо, он догнал кортеж), во-вторых, что он с Авдеевым ехал позади автомобиля с Романовыми. Можно считать выясненным, что впереди ехали Белобородов с Авдеевым на открытом (?) автомобиле с шофером Полузадовым, вслед за ними, в середине, — «груз» в машине Самохвалова, где сидел и Дидковский (в данном случае Н. А. Романов под «комиссаром» имеет в виду его: он также вместе с Белобородовым принимал прибывших от Яковлева и поставил подпись, много суетился). Следом, замыкающим, шел грузовик с охраной.

Свидетельство Белобородова не противоречит, следовательно, дневниковым записям Николая Александровича и Александры Федоровны. Они подтверждаются и П. М. Быковым. В ранней работе он писал: «Романовы были посажены в автомобиль, вместе с ними на переднем сиденье с шофером сел Дидковский, а на втором автомобиле поехали Белобородов и Авдеев»¹⁹. В более поздней работе Быков воспроизводит это утверждение²⁰. Об этом приходится так подробно писать потому, что в современную литературу прочно вошла версия Авдеева о разделении членов Семьи Романовых при перевозке в дом Ипатьева, нахождении Николая II в автомобиле вместе с ним и Белобородовым. Как видим, это не соответствует действительности, Семья ехала вместе. Не подтверждается и его утверждение, что в машине сбоку от Дидковского сидел еще и Голощекин. Следовательно, Голощекин к станции Шарташ не ездил или уехал туда отдельно, раньше. Шофер Самохвалов и некоторые другие упоминали его как встречавшего, вышедшего из дома Ипатьева и т.п. Особенно ценными на этот счет являются сведения из воспоминаний А. Н. Жилинского, которые участниками не оспаривались: «...Я с Филиппом остались в охране. Уехали Дидковский, Белобородов, Чуцкаев... При встрече первой машины были Филипп, я, там сидел Дидковский...» Теперь все, кажется, ясно. А посему, кстати, нельзя признать достоверной и известную картину художника В. Н. Пчелина «Передача Романовых Уралсовету», на которой вместе с другими принимающими изображен и Голощекин. Вместо него уместно было бы изобразить С. Е. Чуцкаева, который был тоже величиной — председателем Екатеринбургского городского совета.

Распределение ролей среди главных встречавших мы отчасти знаем. Расписку о приеме подписали Белобородов и Дидковский. Фактическим же распорядителем встречи и размещения был Голощекин. Самохвалов показывал: «Когда мы прибыли на станцию Екатеринбург-1, здесь от народа я услышал, что в Екатеринбург привезли Царя. Голощекин сбегал на станцию и велел нам ехать на Екатеринбург-2... Опять мы поехали к тому самому дому; обнесенному забором, про который я уже говорил. Командовал здесь всем делом Голощекин. Когда мы подъехали к дому; Голощекин сказал Государю: «Гражданин Романов, Вы можете выйти». Государь прошел в дом. Таким же порядком Голощекин пропустил в дом Государыню и Княжну и сколько-то человек прислуги, среди которых, как мне помнится, была одна женщина. В числе прибывших был один генерал. Голощекин спросил его имя и, когда тот себя назвал, он объявил ему, что он будет отправлен в тюрьму (речь идет о князе В. А. Долгорукове. — И. П.). Я не помню, как себя назвал генерал. Тут же в автомобиле Полузадова он и был отправлен... Когда Государь был привезен к дому, около дома стал собираться народ. Я помню, Голощекин кричал тогда: «Чрезвычайка, чего вы смотрите!» Народ был разогнан»²¹.

О заключении В. А. Долгорукова в тюрьму, пребывании в ней и гибели подробнее будет рассказано далее. Здесь лишь обратим внимание на то, что отвез его туда шофер Полузадов, очевидно, в сопровождении присутствовавшего на встрече поезда с Романовыми С. Е. Чуцкаева. Именно он произвел обыск Долгорукова, изъял у него оружие, 79 тысяч рублей денег, принадлежащих всем заключенным и данных ему на хранение. Чуцкаев выдал Долгорукову в их отобрании расписку²². Не лишним будет привести здесь один пассаж — рассуждения М. Хейфеца по поводу свидетельских показаний Самохвалова, данных на допросе Соколову: «Из книги Касвинова узнаем, что Белобородов, а не Голощекин и предложил царской чете войти в дом. Естественно: он являлся главным распорядителем на месте. Даже если согласиться с Соколовым, что Белобородов был репрезентативной фигурой (русский, рабочий и пр.), а заправилой в Екатеринбурге работал еврейский гигант Голощекин, то все равно ясно — репрезентативная личность и обязана на публике распоряжаться, за это ей и платят евреи... Соколов несомненно профессионал и понимал такие вещи не хуже автора этой книги, но не хотел неосторожными вопросами сбить свидетеля, желавшего ему про Голощекина немного помочь»²³. Хейфец без доказательств отвергнет показания свидетеля Самохвалова: они его не устраивают из-за того, что в них показана ключевая роль в эпизоде Голощекина, а не Белобородова. Как и вообще в деле о судьбе Царской Семьи.

М. Хейфец пытается опровергнуть документальный источник ссылкой на текст книги М. К. Касвинова «Двадцать три ступени вниз», в которой без указания источника сказано: «Белобородов вышел из автомобиля и, подойдя к Николаю. который в этот момент выбирался из другой машины, сказал ему:

— «Гражданин Романов, вы можете войти в дом»²⁴.

Никто, в том числе сам Белобородов, об этом не писал. Доверять следует все же не Касвинову, а свидетелю-шоферу, который привез Романовых и из машины которого их выводили в дом Ипатьева. Книга Касвинова вообще наполнена вымыслом, фактическими ошибками и тенденциозностью. Автору, берущемуся за установление истины, следовало бы обращаться к иным изданиям и документам. Тем более что Хейфец сам уличал Касвинова в беспринципности, ибо тот в первом, журнальном издании работы написал, что «все участники операции (расстрела Семьи Романовых. — И. П.) были русские граждане, в основном рабочие и революционные активисты»²⁵, а во втором, в отдельной книге все же указал, что исполнение приговора было поручено Я. М. Юровскому²⁶. Следует учитывать, что книга М. К. Касвинова действительно содержит массу явных фальсификаций и ошибок и не является никаким источником. Трудно не согласиться с ее оценкой, данной М. Д. Дзулиани, как «одной из наиболее постыдных книг, когда-либо написанных о гибели Романовых»²⁷. Для выяснения исторической истины следует обращаться к документальным материалам, тем более что в последние годы большое количество их опубликовано и введено в научный оборот. Шофер Самохвалов свидетельствовал о том, что наблюдал. Его показания согласуются с другими, в частности, об особой распорядительной роли Голощекина. Им не игнорируется присутствие при этом и других уральских руководителей.

В воспоминаниях А. Г. Белобородова нет конкретного описания помещения супругов Романовых и их дочери в доме Ипатьева, в основном освещается прибытие остальных членов Семьи во второй половине мая. А. Д. Авдеев пишет о размещении первой группы Семьи в доме Ипатьева подробнее, описывает, как Белобородов объявил Романовым, что они будут находиться под арестом в ведении облсовета, что комендантом назначен Авдеев, и как он и Дидковский по отбытии других встречавших стали обыскивать прибывших. Однако Авдеев ошибается, говоря о размещении прибывших в 5 комнатах, во всем верхнем этаже, кроме комендантской комнаты и кухни. Таким образом заключенные были размещены позднее, после прибытия второй их партии и перевода караульных в нижний этаж. Пока же заключенным отведено было только 3 комнаты. Николай Александрович в дневнике записал: «Долго не могли раскладывать своих вещей, так как комиссар, комендант (имеются в виду Дидковский и Авдеев — И. П.) и караульный офицер все не успевали приступить к осмотру сундуков А осмотр потом был подобный таможенному; такой строгий, вплоть до последнего пузырька походной аптечки Алике. Это меня взорвало и я резко высказал свое мнение комиссару...

Разместились след. образом: Алике. Мария и я втроем в спальне, уборная общая, в столовой — И. Демидова (Анну Демидову Романовы называли «Нютой», отсюда — «Н.» вместо «А.». — И. П.), в зале — Боткин, Чемодуров и Седнев»²⁸.

Так началось пребывание Императорской Семьи в Ипатьевском доме — последнем ее земном пристанище.

Вторая группа членов Царской Семьи и ее близких людей прибыла в Екатеринбург 23 мая. Эта группа была более многочисленной. В ее составе были дети супругов Романовых —Алексей, Ольга, Татьяна, Анастасия, генерал И. Л. Татищев, которому родителями при отъезде была поручена опека над ними, и многие другие. Подробно обо всем составе остававшихся до мая в Тобольске, уехавших затем в Екатеринбург или оставшихся на месте, речь пойдет далее. Здесь же отметим, что большая часть из них властями в Екатеринбурге принята не была, а была отослана обратно. Тех же, кто был принят, подвергли заключению вместе с членами Семьи Романовых в доме Ипатьева или в тюрьме. Поезд был доставлен отрядом ВЧК под командованием ее уполномоченного Я. М. Свикке, действовавшего под именем Родионова*, в сопровождении и под общим руководством П. Д. Хохрякова²⁹.

О времени и обстоятельствах нового поезда из Тобольска (Тюмени) в Екатеринбург есть довольно много свидетельств в воспоминаниях оставшихся в живых близких к Романовым, в их показаниях следствию. Имеются некоторые данные и с советской стороны. Следует прежде всего обратить внимание на то, что поезд прибыл глубокой ночью на 23 мая и был остановлен, не дойдя до города. О его следовании, выходе из Тюмени, приближении ночью к Екатеринбургу было известно руководству области, комендатуре, охране дома Ипатьева. Возможно, прибытие поезда ожидалось даже до истечения суток 22 мая, ибо дежурный по ДОНу. видимо «авансом», зафиксировал прибытие узников именно этим числом. В книге записи дежурств значится: «22 мая. Прибыли в Дом особого назначения семья Романовых из (4) человек: Ольга Николаевна, Татьяна Николаевна, Анастасия Николаевна, Алексей Николаевич и с ними повар Иван Михайлович Харитонов*, мальчик Леонид Иванович Седнев*»³⁰. Вначале, действительно, в дом Ипатьева впущены были только эти лица, но затем и другие. Следует заметить, что в данном случае, как и в ряде других (например, в книге М. К. Дитерихса³¹), отчество поварского ученика Седнева указывается «Иванович». Очевидно, это ошибка и «отчество» образовано от имени его дяди, лакея Ивана Дмитриевича Седнева. Вряд ли два брата в семье носили одно и то же имя. Время прибытия поезда в Екатеринбург наиболее точно зафиксировано в дневнике Николая II. видимо, исходя из бесед со своими детьми и другими лицами после их появления в доме Ипатьева. 10 (23) мая (четверг) он записал: «Утром нам в течение одного часа последовательно объявляли, что дети в нескольких часах от города, затем они приехали на станцию, и, наконец, что они прибыли к дому, хотя их поезд стоял здесь с 2 час. ночи. Огромная радость была увидеть их снова и обнять после четырехнедельной разлуки и неопределенности. Взаимным расспросам и ответам не было конца. Из всех прибывших с ними впустили только повара Харитонова и племянника Седнева». Николай Александрович отмечает, что только вечером 24 мая впустили в дом дядьку Алексея К. Г. Нагорного* и лакея А. Е. Труппа*, заменившего старого и болевшего камердинера Т. И. Чемодурова (автор дневника полагал, что он был освобожден, тогда как на самом деле отправлен в тюрьму, откуда позднее — в тюремную больницу)³². Время прибытия поезда в Екатеринбург именно в 2 часа ночи на 23 мая указал следствию и П. А. Жильяр³³.

Где и в какое время на сей раз был остановлен поезд для разгрузки? Видимо, примерно там же, где и предыдущий. Тот же Жильяр указывал: «Приблизительно часов в 9 утра поезд остановился между вокзалами»³⁴. В другом случае он назвал несколько другое время — «в 8 утра»³⁵. Няня детей А. А. Теглева показывала:«Прибыв ночью в Екатеринбург, мы утром были передвинуты куда-то за город, и детей увезли»³⁶. Итак, и на сей раз окончательным местом, куда был доставлен поезд с членами Царской Семьи, не была ни станция Екатеринбург-1, ни Екатеринбург-2.

Кто встречал новую партию арестованных? Жильяр свидетельствовал, что «для принятия прибывших с поездом на вокзал (?) приехал председатель Екатеринбургского областного совета Белобородов»³⁷. Камердинер А. А. Волков показывал, что Родионов (Я. Свикке) прибыл «с какими-то комиссарами»³⁸, а в дальнейшем, в воспоминаниях, в их числе назвал Белобородова³⁹. Был ли среди встречавших Белобородов — не вполне ясно. Не находим мы ответа на этот вопрос и в его воспоминаниях. Читаем их: «Перевозка второй партии прибывших была поручена Мрачковскому*, ему же было поручено отсортировать прибывших: часть пропустить жить вместе с царской семьей, часть посадить в тюрьму, а остальную, большую часть просто не пускать в Екатеринбург и предложить им выбирать, куда хотят»⁴⁰. Никаких подробностей, ни единого намека о своем личном участии во встрече и размещении прибывших по местам заключения. Сдается, что Волков и Жильяр ошибаются и одного из неизвестных им местных комиссаров приняли за Белобородова — председателя облсовета. Белобородов прямо указывает, что выполнение этой работы было поручено С. В. Мрачковскому. Есть основание считать, что именно Мрачковский вместе с Родионовым-Свикке препровождал некоторых придворных в тюрьму: именно этот комиссар там обронил: «По милости царизма я родился в тюрьме»⁴¹. Мрачковский, действительно, родился в Курганской тюрьме в семье политического заключенного. Да и тот факт, что Мрачковский формировал новую многочисленную команду охраны дома Ипатьева, командовал одним из двух отрядов гарнизона, выполнявших охранные функции власти, определенно подтверждает слова Белобородова.

Скупы сведения о прибытии и встрече новой группы из Тобольска и в воспоминаниях А. Д. Авдеева, к тому времени коменданта ДОНа. Он даже время этого события помнил весьма неопределенно. «В начале мая, — писал Авдеев, — прибыли дочери Татьяна, Ольга и Анастасия и сын Алексей, с ними же пришел и «необходимый ручной багаж», составлявший битком набитых два американских вагона. Эту часть семьи сопровождал тов. Хохряков, который оставался в Тобольске после нашего отъезда.

Вместе с указанными членами семьи в дом были допущены повар Харитонов, его помощник, мальчик-поваренок, слуги Седнев* и Трупп и на несколько дней матрос Нагорный (дядька Алексея)»⁴². Запись в дневнике Николая Александровича, что Нагорный и Трупп были впущены в дом только вечером 24 мая, подтверждается записью в книге комендатуры. И именно в этот же день выбыл в тюрьму Чемодуров, замененный Труппом⁴³.

Сам Авдеев, очевидно, к поезду не приходил, встречал прибывших в ДОНе. Его заключенные по пребыванию в Тобольске знали хорошо и назвали бы. П. Д. Хохряков по прибытии в Екатеринбург занялся иными делами. Но Я. М. Свикке со своими чекистами-латышами занимался размещением Романовых и 23, и 24 мая. К этому был подключен С. С. Заславский, известный заключенным по его прежнему пребыванию в Тобольске. Помощница А. А. Теглевой Е. Н. Эрсберг показывала: «Когда мы были в Екатеринбурге, в наш вагон (я была с детьми) явились двое: один был Заславский, другого я не знаю... Они потребовали от детей, чтобы они выходили. Были поданы извозчики. На одном из них с Ольгой Николаевной и сел Заславский». По возвращении от ДОНа С. С. Заславский и другой комиссар увезли в другой группе Харитонова, А. Е. Труппа, Леню Седнева, A. A. Волкова, а вслед за ними — И. Л. Татищева, А. В. Гендрикову и Е. А. Шнейдер. Последние, будучи уже в Тобольске арестованными, после неожиданного присоединения к ним у ДОНа Волкова были увезены в тюрьму. Доставили их туда С. В. Мрачковский и Я. М. Свикке⁴⁴. А. А. Волков на следствии показывал, что привезший их в тюрьму второй комиссар (не Родионов-Свикке) сказал, что родился в тюрьме, а позднее заходивший в тюрьму комиссар юстиции М. X. Поляков в ответ на вопрос, кто был тот человек, сказал: «Юровский»⁴⁵. Надо полагать, что Волков со временем мог перепутать созвучные фамилии. Мог неправильно ответить и Поляков, хотя вряд ли. Очевидность ошибки Волкова подтверждается и тем, что он, описывая внешность этого комиссара, отмечал, что он «без бороды»⁴⁶, тогда как Юровский в то время носил усы и бородку. Не раз встречавшийся с ним, находившийся рядом врач В. Н. Деревенко тогда же описывал его внешность так: «субъект» «в черной тужурке, с бородой клинчиком, черной, черные усы и волнистые черные, особенно длинные, зачесанные назад волосы, черными глазами, полным скуластым лицом...»⁴⁷. Мрачковский же выглядел иначе и бороды действительно не носил.

Поднимаем этот вопрос в связи с тем, что следователь Н. А. Соколов⁴⁸, а затем многие авторы эти непроверенные данные ввели в научный оборот и вместо Мрачковского, руководившего размещением второй партии заключенных из Тобольска, называют Юровского. Не исключено, что Я. X. Юровский, как один из руководителей облчека, товарищ комиссара юстиции, мог участвовать в деле размещения второй группы Романовых и придворных, но в имеющихся источниках этого не отмечено, в тюрьму заключенных он не отвозил. Другие большевистские деятели так же, как Белобородов и Голощекин, не замедлили осмотреть дом Ипатьева, новых заключенных в нем. Александра Федоровна 25 мая записала: «Вл[адимир] Ник[олаевич] (речь о В. Н. Деревенко, враче Алексея. — И П.) пришел с Авд[еевым] икоменд[антом]. 4 человека из комитета позже осматривали внутри. Они осматривали принесенные вещи детей, только необходимые дорожные чемоданы занесены наверх»⁴⁹. Наверняка среди этих четверых были Голощекин, Белобородов, Войков, Дидковский, а возможно, и Юровский. Его посещение Романовых на следующий день, 26 мая, в дневнике Николая Александровича отмечено так: «...В. Н. Деревенко приходил осматривать Алексея; сегодня его сопровождал черный господин, в кот[ором] мы признали врача»⁵⁰. Позднее, 4 июля, он отметит: «Сегодня произошла смена комендантов... вместо Авдеева назначается тот, кот[орого] мы принимали за доктора — Юровский»⁵¹.

Итак, непосредственное руководство встречей и помещением в места заключения детей Романовых и бывших придворных 23-24 мая осуществлял Сергей Витальевич Мрачковский, входивший в большевистское партийное и советское руководство области, сражавшийся перед тем с дутовцами, в дальнейшем видный военачальник. В деле были также задействованы Я. М. Свикке (Родионов) и С. С. Заславский. Руководители области осуществляли общий контроль над операцией, а 25 мая лично проинспектировали Дом особого назначения, порядок охраны и размещения в нем Царской Семьи.

Следовало бы разобраться с тем, как размещались заключенные в Ипатьевском доме от начала до конца пребывания в нем. Если о размещении Царской Семьи и придворных в бывшем губернаторском доме хорошо известно, то относительно особняка Ипатьева этого не скажешь. По прибытии первой группы Семьи Романовых и придворных в доме Ипатьева расселились, как записано в дневнике Николая II: «Алике, Мария и я втроем в спальне, уборная общая, в столовой — Н. Демидова, в зале — Боткин, Чемодуров и Седнев. Около подъезда комната кар[аульного] офицера. Караул помещался в двух комнатах около столовой»⁵². Следует заметить, что под «уборной» имелась в виду комната, поскольку Николай Александрович всегда называл туалет ватерклозетом. Сами Романовы разместились в угловой комнате, имевшей четыре окна: по два на Вознесенский проспект и Вознесенский переулок. Вход в нее был из средней комнаты трехкомнатной линии вдоль переулка. Она и являлась общей (уборной). В нее был вход из соединенных между собой аркой гостиной и зала, где разместились Боткин, Чемодуров и Седнев, и столовой, в которой в те дни разместилась Демидова. Положение этой женщины было неудобным, ибо столовая с садовой стороны была соединена еще с двумя комнатами, в которых размещались охранники-мужчины. Одна из них была угловой, другая — примыкающей к кухне, проходной (имелась лестница на первый этаж). Комендатура размещалась в комнате, что была слева от парадного входа, с окнами на Вознесенский проспект, с входом в нее из прихожей. Заключенные, таким образом, фактически заняли 5 комнат (а если считать зал-гостиную одной — 4). 2 мая (19 апреля) Николай II записал: «Вечером все мы, жильцы четырех комнат, собрались в зале»⁵³. Но почти сразу же охранников стали переводить в нижний этаж. 3 мая (20 апреля) в дневнике Николая Александровича значится: «Двое суток почему-то наш караул не сменялся. Теперь его помещение устроено в нижнем этаже, что для нас безусловно удобнее — не приходится проходить перед всеми в W.C. (ватер-клозет. — И. П.) или в ванную и больше не будет пахнуть махоркой в столовой»⁵⁴. В день 21 (9) мая отмечено: «Авдеев предложил нам осмотреть две комнаты рядом со столовой; караул теперь помещен в подвальном этаже»⁵⁵. Этот осмотр был произведен за два дня до прибытия детей Романовых — второй группы из Тобольска, хотя комнаты были освобождены значительно раньше. 17 мая Авдеев показал Романовым закрытую комнату, которую супруги предназначили для Алексея. «Она, — как писал Николай II, — оказалась большою и светлее, чем мы полагали, т.к. имеет два окна; наша печка хорошо ее отапливает»⁵⁶. По всей видимости, речь шла о комнате, освобожденной караульными, угловой с окнами на переулок, примыкавшей к уборной (занятой Княжнами), в которой была упомянута печка, но с входом из столовой. Версия о какой-то другой комнате, предназначенной для Алексея, неприемлема. К комнатам супругов (спальня и уборная) примыкали лишь столовая и гостиная-зал. Но, во-первых, ни одна из них не закрывалась, во-вторых, как мы видели, они уже были заселены заключенными и не могли осматриваться Романовыми впервые. Оставалась только угловая комната с окнами на переулок. В итоге эту комнату заняла Демидова. Александра Федоровна 21 мая отметила: «Нам дали комнату для Бэби»⁵⁷. 23-24 мая в доме оказались еще 4 члена Семьи Романовых, а также Харитонов, Л. Седнев, Нагорный и Трупп, заменивший Чемодурова. Всего оказалось 12 человек — 7 членов Семьи Романовых и 5 бывших придворных. Супруги остались в прежней комнате. Общую, примыкавшую к ней, заняли четыре дочери. Отдельную, за стенкой, как и намечалось, передали Алексею. Сначала он лежал в комнате родителей, под вечер 25 мая Алексея перенесли в его комнату, но в связи с усилением болей вернули обратно. Еще некоторое время Николай Александрович и Александра Федоровна пытались оставлять Алексея в отдельной комнате, но затем отказались от этой затеи и поместили его с собой. 29 мая бывшая Императрица отметила: «Бэби и я завтракали в его комнате, а затем он пришел в нашу комнату»⁵⁸. В середине июня речь шла еще о комнате Алексея, об эпизодическом пребывании его в ней, а далее — о его проживании только в комнате родителей⁵⁹. Видимо, в это время в комнате и поселилась Демидова, до того продолжавшая ночевать в столовой.

А как расселились другие узники? По всем данным, Боткин и Чемодуров от начала до конца (второй из них до заключения 24 мая в тюрьму) спали в зале-гостиной. Лакей же Седнев с прибытием новой группы или, что вероятнее, несколько ранее переселился в проходную комнату рядом с кухней (она освободилась 3 мая или накануне). После выбытия Чемодурова Боткин остался один в зале. Вновь прибывшие Трупп, Нагорный, Харитонов и мальчик Седнев разместились на кухне и в соседней с ней проходной комнате, где находился Седнев. К Седневу подселился Нагорный, а остальные трое разместились на кухне. 27 мая Седнева и Нагорного увезли в тюрьму под предлогом проведения допроса, комната освободилась, и в распоряжении троих — Труппа, Харитонова и мальчика Седнева — оказалось две комнаты (включая кухню). По обстоятельствам они из кухни переселились в проходную комнату, а затем разделились и расселились в них обеих. Разобраться в этом помогает запись в книге комендатуры за 1 июня. В ней сказано, что «в виду кладки каменщиками новой плиты в комнате, где помещались Харитонов и Трупп, ими была занята рядом стоящая свободная комната», «где помещались раньше гр. Седнев и Нагорный»⁶⁰. Судя по другим источникам, после установления плиты на кухне туда вернулись Харитонов и поваренок Седнев, о чьем переселении на время в бывшую комнату дяди и Нагорного не упоминалось из-за его малолетства. Трупп же оставался долгое время в соседней проходной комнате. Таким образом, 12 узников, в том числе 7 членов Царской Семьи и 5 лиц, обслуживавших ее, разместились в 7 комнатах, считая кухню и зал-гостиную (зал-гостиную принимая за две комнаты). Некоторое время на ночь занималась Демидовой и 8-я — столовая; после вселения Демидовой в «комнату Алексея» столовая освободилась полностью и являлась общей для заключенных, коменданта и постоянно подсаживавшихся охранников. Незанятой оставалась прихожая — проходная перед залом, между кухней и комендантской. Последняя оставалась единственной, полностью принадлежавшей охране. Туалет и ванная были общими. Следует подчеркнуть, что заключенные большую часть времени, особенно в последние недели, вынуждены были находиться в своих комнатах. Собираться вместе было небезопасно. Комнаты превратились в своеобразные камеры, не запиравшиеся и на ночь, могущие быть подвергнуты осмотру в любое время суток.

В нижнем, полуподвальном этаже три комнаты заняла внутренняя охрана, в одной проживал австриец, обслуживавший коменданта, — Р. Лашер. Остальные, кроме прихожей, были превращены в складские помещения: Н. Н. Ипатьев спешно поместил туда свое имущество и закрыл их. Условия заключения были совершенно иными, чем в Тобольске, и отличались не только стесненностью в жилой площади, а и питанием, главное же — более суровым режимом, в частности: крайним ограничением возможности для прогулок в саду, запретом открывать окна в пору наступления зноя, хамством и хулиганством охранников даже по отношению к девушкам, воровством. Об этом сохранились свидетельства и немало написано.

О заключении Романовых в доме Ипатьева и, очевидно, в какой-то мере об условиях содержания стало известно международной общественности не только из советских источников, газетных заметок, но и от побывавшей в середине мая в Екатеринбурге германской миссии Красного Креста. О пребывании ее в городе, в частности, свидетельствовали бывшие придворные П. А. Жильяр, С. К. Буксгевден* и A. A. Теглева, некоторое время, до возвращения в Тобольскую губернию, находившиеся в Екатеринбурге и бывавшие в общественных местах. Им довелось сидеть в ресторане за столиком рядом с членами этой миссии, мужчиной и женщиной — сестрой милосердия, подслушать их разговор. Члены комиссии говорили на немецком языке о своих делах, целях миссии, плохих условиях содержания Царской Семьи⁶¹. Тем не менее миссию это, видимо, не очень беспокоило. Должно быть, местное руководство заверило, что с Романовыми все будет благополучно, жизнь узникам сохранят, особенно детям и их матери, на чем настаивали немецкие власти, дипломаты; и действительно, потом правительство В. И. Ленина пыталось долго и тщательно скрывать и отрицать смерть Александры Федоровны с детьми; судьбой Николая II немецкая сторона не была озабочена. Жизнь, повседневный быт узников находились в прямой зависимости не только и не столько от помещений, ими занимаемых, сколько от системы охраны, введенного режима содержания.

2. Охрана Дома особого назначения

Первоначально, в спешке, Ш. И. Голощекину и А. Г. Белобородову не удалось сформировать постоянной охраны дома и на дежурство в распоряжение коменданта направлялись различные группы красноармейцев гарнизона. Белобородов, описывая встречу и помещение 30 апреля первой группы Царской Семьи в доме Ипатьева, отмечал, что «в карауле стояли какие-то прапорщики, взятые по мобилизации, которых пришлось через несколько часов сменить»⁶². Нередко на дежурство туда направлялись люди из тюремной охраны, караульной конвойной команды. Оставшиеся в Екатеринбурге при вступлении в него белых Г. И. Суетин и М. 3. Латыпов на допросах свидетельствовали, что они состояли а указанной команде в начале мая и им на протяжении нескольких суток довелось дежурить в доме Ипатьева, на постах снаружи и внутри двора. В охране оказывались и латыши, вероятнее всего из отряда Я. М. Свикке. и военные. Часовые, раздираемые любопытством к бывшим монаршим особам, вступали с ними в разговоры и относились к ним достаточно корректно⁶³. Это нашло отражение в дневнике Николая II. 8 мая караул был существенно обновлен за счет команды фронтовиков — русских и латышей — и на некоторое время стабилизировался. Николай Александрович записал: «Сегодня заступил караул, оригинальный и по составу; и по одежде. В составе его было несколько бывших офицеров, и большинство солдат были латыши, одетые в разные куртки, со всевозможными головными уборами. Офицеры стояли на часах с шашками при себе и с винтовками. Когда мы вышли гулять, все свободные солдаты тоже пришли в садик смотреть на нас; они разговаривали по-своему; ходили и возились между собой. До обеда я долго говорил с бывшим офицером, уроженцем Забайкалья; он рассказывал о многом интересном, также и маленький кар[аульный] начальник, стоявший тут же; этот был родом из Риги. Украинцев принес нам первую телеграмму от Ольги перед ужином»⁶⁴.

Комендант А. Д. Авдеев, помимо привлечения в качестве своего помощника А. М. Мошкина*, на своей Злоказовской фабрике⁶⁵ вскоре сформировал команду для несения караульной службы внутри дома. В дальнейшем она, вероятно, пополнялась, ибо вплоть до середины мая разделяла обязанности с командой фронтовиков из русских и латышей. В дальнейшем в ней было 16 человек, не считая шофера С. И. Люханова*⁶⁶. Один из них, К. И. Украинцев, фигурирует в дневнике Николая Романова уже 3 мая (21 апреля), причем в роли помощника коменданта⁶⁷. Вероятно, он использовался Авдеевым в качестве порученца для общения с заключенными или замещал начальника внутренней охраны А. М. Мошкина⁶⁸ в его отсутствие. Николай II не раз беседовал с Украинцевым, которого хорошо знал прежде как матроса императорской яхты «Штандарт»: судя по всему, он был более развитым среди охранников и благожелательно настроенным к Романовым, из-за чего был удален и отправлен на фронт.

Так продолжалось до 20 мая. С 8 мая охрана была относительно стабильна, по национальному составу — в основном русско-латышская, состояла из рабочих, солдат и бывших офицеров. В дальнейшем, при появлении во внутренней охране вновь нерусских, их и Николай II именует «латышами». Правильно определить их национальность при ужесточении режима, строжайшем запрете часовым разговаривать с заключенными не представлялось возможным. Как мы далее увидим, наименование всех нерусских охранников «латышами» отчасти явилось следствием общения в середине мая с настоящими представителями этой нации. Документальные источники свидетельствуют и о том, что в рассматриваемое время не было должной упорядоченности и в распределении обязанностей, должностных функций среди руководяще-командного состава охраны. А. Д. Авдеев, назначенный 30 апреля комендантом Дома особого назначения, по большей части занимался общими, преимущественно хозяйственными вопросами. Дело в том, что лица, принимавшие дежурство в доме на сутки или на несколько дней, значились также комендантами. Они сдавали дежурство или следующему коменданту, или Авдееву, которого обычно именовали членом областного совета или просто товарищем Авдеевым, то есть как бы представителем власти при ДОНе. Зафиксированы записи сдачи дежурства от одного «коменданта» другому «в присутствии» Авдеева, а также караульного начальника⁶⁹. В числе этих часто сменявшихся «комендантов» значатся имена Сидорова, Бабича и других⁷⁰. Относительно второго было и постановление. Председатель облсовета А. Г. Белобородов 11 мая подписал документ, гласивший, что «временно назначен комендантом Дома особого назначения... тов. Бабич Антон Абрамович», а 13 мая — «тов. Сидоров»⁷¹. Между прочим, и Авдеев получил ранее назначение как временное. В выданном ему 1 мая облисполкомом удостоверении за подписью Дидковского значилось: «Согласно постановления Обл. Совета от 30 апреля, предъявитель сего член Обл. Комитета тов. Александр Дмитр. Авдеев назначен временным комендантом дома, где помещен бывший царь Николай Ал. Романов и его семья. — Распоряжения тов. Авдеева должны, безусловно выполняться, вне всякой очереди»⁷². Возможно, Авдеев в течение нескольких дней выполнял иное задание (в те дни он занимался подбором охранников на Злоказовском заводе) или уже тогда предполагалась его замена или освобождение по собственному желанию (в одном из письменных обращений к А. Г. Белобородову речь идет о переходе в его распоряжение). Во всяком случае, руководство не проявляло к нему большого доверия, он постоянно подвергался контролю, охрана подстраховывалась суточными дежурствами членов облисполкома; дом Ипатьева постоянно, особенно часто в первые (а затем и в последние) дни пребывания в нем Семьи Николая II, с инспекторскими и прочими целями посещали члены «тройки», назначенной, как уже отмечалось ранее, для ведения дела Царской Семьи, как и Романовых на Урале в целом. Им — Ш. И. Голощекину, П. Л. Войкову и Б. В. Дидковскому — были выписаны удостоверения от имени президиума облсовета. Так, Войкову такой пропуск за исходящим № 1387 был выдан 6 мая. В нем значилось, что член исполкома Войков «состоит членом Чрезвычайной комиссии из трех лиц, назначенной областным Советом для организации наблюдения и охраны бывшего царя Романова и его семьи». В тот же день ему был выписан постоянный пропуск в Дом особого назначения⁷³. Эти «комиссары», в частности, находились там 9, 10, 15 мая⁷⁴. Дидковский, которого Николай Романов называл «лупоглазым», и после тщательного обыска 30 апреля продолжал требовать, искать и изымать деньги у членов Семьи Романовых и других лиц якобы для хранения в облсовете. Деньги эти никому и никогда возвращены не были, как и 79 тыс. рублей, отнятые у князя В. А. Долгорукова. Иногда членов «тройки» сопровождали целые группы, глазевшие на бывшего Императора и членов его Семьи⁷⁵. 15 (2) мая Николай Александрович записывал: «Караульный начальник с нами не заговаривал, т.к. все время кто-нибудь из комиссаров находился в саду и следил за нами, за ним и за часовыми!»⁷⁶ Запись 22 (9) июня: «Сегодня во время чая вошло 6 человек, вероятно — областного совета»⁷⁷ и т.д. Больше того, вначале в ДОНе эпизодически дежурили и видные руководители области — коммунисты. Член облисполкома, обкома партии, редактор «Уральского рабочего» В. А. Воробьев вспоминал: «Кроме коменданта первое время в Ипатьевском доме несли дежурство по очереди члены областного исполнительного комитета. В числе других довелось нести таковое дежурство и мне». Это дежурство Воробьев рано утром принял от члена президиума облсовета Н. Г. Толмачева*, принял заключенных, «еще неумытых», «с рук в руки»⁷⁸. Это произошло, видимо, утром 10 или 11 мая, перед назначением А. А. Бабича⁷⁹. Тому и другому 9 мая были выданы за подписью Белобородова удостоверения такого содержания: «Предъявитель сего член областного исполнительного комитета Совета Рабочих, Крестьянских и Армейских Депутатов Урала (имя, отчество, фамилия. — И. П.) назначается комендантом дома особого назначения, где содержится бывший царь Николай Романов и его семья»⁸⁰. Николай Александрович 11 мая (28 апреля) записал: «Познакомился с новым комендантом № 5»⁸¹. Это был день заступления в должность упомянутого Бабича. Брал ли Николай II в расчет высокопоставленных комендантов — неясно. У него идет речь и о комендантах, и о часто посещавших дом «комиссарах».

Судя по всему, примерно с середины мая, после освобождения от обязанностей Бабича, сменные коменданты исчезли. Постоянным и единственным комендантом стал Авдеев. В это время, возможно, доверие областного руководства к нему повысилось. К тому же ожидалось резкое увеличение и укрепление охраны, вызывавшееся прежде всего предстоящим прибытием из Тобольска остальных членов Царской Семьи. Сменились и помощники коменданта, в числе которых были и упомянутый Украинцев, и другие. 10 мая Николай Александрович по этому поводу сделал такую запись: «В 8 1/4 должны были встать и одеться, чтобы принять вчерашнего заместителя коменданта, передавшего нас новому с добрым лицом, напоминающим художника»⁸². Здесь речь, правда, идет не о «помощнике», а о «заместителе» коменданта. И не исключено, что имелись в виду сдававший дежурство Толмачев и принимавший его Воробьев, которые скорей всего не сообщали о своем высоком положении в области. Правда, Воробьев сказал Николаю Романову, что является редактором газеты «Уральский рабочий», и оформил подписку на нее (бывший Император получал эту газету в доме Ипатьева). Внешность у Воробьева, бывшего студента Технологического института (Петроград), была и впрямь весьма импозантной. Примерно с этого времени в штатные помощники Авдеев и взял А. М. Мошкина — рабочего-большевика с фабрики Злоказовых, где прежде работал и сам. Авдеев не отличался воспитанностью (хватал грязными руками пищу из общей кастрюли, а то и с тарелок членов Семьи Романовых, пил), за что Николай Александрович отпустил в его адрес эпитет «поганец»⁸³, Мошкин же был самым настоящим подонком — пьянчужкой и вором.

Перед прибытием второй группы членов Царской Семьи руководство области решило организовать постоянную, надежную и многочисленную охрану дома Ипатьева. Ш. И. Голощекин поручил формирование охраны, встречу и размещение вновь прибывших С. В. Мрачковскому. Выбор пал на Сысертский завод, где рабочие находились под сильным большевистским влиянием и многие из них в составе красногвардейских отрядов участвовали в борьбе с войсками атамана А. И. Дутова*, лично были известны командовавшему ими Мрачковскому, да и Голощекину как военному комиссару. С прибытием отряда ВЧК Родионова (Я. М. Свикке) для доставки из Тобольска Романовых, Мрачковский выехал в Сысерть. Он приехал туда 9 мая и развернул агитационно-мобилизационную работу по формированию охранного отряда, льстя рабочим словами об особом доверии им и обещая каждому большое жалованье с одновременным сохранением окладов на самом заводе. Формировать отряд Мрачковскому активно помогал член Компартии с 1917 г., участник боев с Дутовым П. С. Медведев*. 19 мая отряд был доставлен в Екатеринбург, временно размещался в Новом Гостином дворе, превращенном в казарму, а 22 мая временно же поселился в комнатах нижнего этажа дома Ипатьева. Его начальником стал Медведев. В начале июня Медведев по распоряжению Голощекина провел на Сысертском заводе вербовку дополнительной группы рабочих в отряд. Всего в Сысертском отряде оказалось 35 человек⁸⁴. Сысертцы несли внешнюю охрану. Вскоре руководители решили пополнить охрану, ибо вводились дополнительные посты как внутри дома, так и вне его. Стали жаловаться на изнурительность караульной службы и охранники. В конце мая Голощекин поручил коменданту ДОНа, лидеру рабочих-большевиков Злоказовской фабрики, сформировать новый охранный отряд. В него был включен 21 человек⁸⁵. Они так же, как и сысертцы, были определены во внешнюю охрану. Ее общая численность в это время достигла 56, а вместе с внутренней — 72 человек. Всего же, учитывая постоянно находившегося там с машиной (которая была получена позднее) шофера, австрийца-прислугу и коменданта с помощником, — 76. Имена всех этих людей, многих с подробностями (место рождения, возраст, должность, партийность и т.д.), следствием были установлены путем опроса части арестованных охранников, включая бывших начальников отрядов, а главное — по денежным ведомостям и путем осмотра документации предприятий. Списочный состав Сысертской и Злоказовской команд наиболее полно и точно дан в книге Н. А. Соколова, а также в книге М. К. Дитерихса. В последней внутренняя охрана злоказовцев приведена вместе с внешней; допущены также произвольные исключения отдельных лиц. Полный списочный состав имеется и в одном из архивов. Следует только иметь в виду, что в дальнейшем состав охранников несколько менялся из-за недоверия к соблюдению ими должной революционной бдительности. А. Д. Авдеев отмечал: «Того, кто вступил в разговор (с заключенными. — И. П.) снимали и отсылали из охраны на завод»⁸⁶. В день прибытия заключенных из Тобольска, 23 мая, в соответствии с советским красногвардейско-добровольческим принципом в Сысертском отряде происходит избрание начальствующего состава караульной службы. Команда избрала на должность начальников караула двух человек — П. С. Медведева и А. Н. Никифорова, очевидно, в расчете на их посменные дежурства. Доминировал Медведев, и Никифоров вскоре свою должность утратил. Избрали разводящих — К. С. Добрынина и В. Е. Семенова. В связи со скорым выбытием последнего разводящим стал И. А. Старков. Начальником прибывшей позднее Злоказовской команды был А. А. Якимов. После объединения обеих команд начальником караула, иначе говоря — всей внешней охраны, оставался Медведев, Якимов стал разводящим⁸⁷. Внутренняя охрана была оставлена в нижнем этаже дома Ипатьева, а внешнюю разместили в доме В. Е. Попова, напротив по Вознесенскому переулку. Верхний этаж этого дома занимали охранники, а в нижнем продолжали проживать частные лица.

Несмотря на сильное увлечение спиртным, по примеру коменданта и особенно его помощника, самовольные отлучки, в целом охранники справлялись с обязанностями. Горожане (злоказовцы) часто встречались с родными и знакомыми, некоторые из них — с подругами. Приезжали родственники и знакомые и ксысертцам. В частности, многократно приезжала к Медведеву его жена Мария. Для уединенных встреч охранникам, по-видимому, было отведено дополнительное помещение. Начальник караула Медведев обращался к Белобородову по этому поводу с таким заявлением:

«Областной Совет товарищу белобородову прошу вас т. Белобородов скажите мне дело в том что у нас унекоторых придут жена или мат дык возможно ли ним переночеват помечение где мы помещаемся в настоящее время нам ходит нельзя куда-либо сней ути ночеват, а вас т. Белобородов просят нашы товарищи нельзя ли другую квартиру ту котором было бы помещатся и ночеват нашим родным.

Каманда особого назначения

Начальник караула П. Медведев»⁸⁸.

Такие вот начальники — «красные офицеры», как позднее стали говорить, пришли в советскую командную систему! Приведенный человеческий документ примечателен тем, что его автор П. С. Медведев был не только одним из главных охранников Царской Семьи, других заключенных, в том числе доктора медицины Е. С. Боткина, но затем и их палачом. Резолюция на заявлении отсутствует, но, по некоторым данным, охранники получили дополнительную жилплощадь по соседству. Охранник Ф. П. Проскуряков указывал, что помимо дома Попова им был передан (полностью или частично) и расположенный неподалеку дом Обухова⁸⁹. Руководство все же было недовольно состоянием охраны, особенно внутренней, действиями и поведением Авдеева и его помощника Мошкина.

В системе охраны ДОНа, в непосредственном ее руководстве происходят кардинальные изменения. 4 июля комендантом ДОНа был назначен Я. X. Юровский. Это было связано не столько с необходимостью ужесточения режима охраны для предотвращения массового воровства, утечки имущества Семьи Романовых в дома охранников, их родственников и знакомых (тогда как мыслилось организованное присвоение ценностей руководящими органами), сколько именно с подготовкой казни Царской Семьи и других узников. Для выполнения этой задачи требовалась и группа исполнителей — иная внутренняя охрана. Причем этот вопрос в принципе решался даже не в Екатеринбурге, местным большевистским руководством, а в Москве, вождями партии. С этой целью в Москву вновь выехал Ш. И. Голощекин. Оттуда он телеграфно потребовал укрепления внутренней охраны, а значит, в первую очередь смены коменданта и его помощника. О выполнении этого требования А. Г. Белобородов 4 июля сообщил в Москву. В телеграмме подчеркивалось: «Авдеев сменен его помощник Мошкин арестован вместо Авдеева Юровский, внутренний караул весь сменен заменяется другим»⁹⁰.

Каким же был состав этого внутреннего караула, специально подобранной команды, часть которой потом участвовала в расстреле Царской Семьи? В печати этот вопрос практически безуспешно на протяжении десятилетий решают сотни авторов. Более или менее выяснен лишь количественный и в общих чертах национальный состав. Вопрос о персональном составе только затронут. Большинство авторов при этом допускают домыслы и явные ошибки. В последние годы получила распространение версия о семи бывших военнопленных австро-венгерского происхождения; называются Горват Лаонс, Фишер Анзелм, Эделыитейн Изидор, Факети Эмил, Надь Имре, Гринфелд Виктор, Варгази Андреас. Написание их имен и фамилий авторами варьируется. Эти имена и фамилии авторы перенимают один у другого, не задаваясь целью выяснить происхождение списка и характер источника⁹¹. Впервые в отечественной литературе список дан частично в одной из статей Г. Т. Рябовым и полностью Г. 3. Иоффе⁹² с указанием на источник — сб. документов: «Письма Царской Семьи из заточения»⁹³. Но анализу источник не подвергается. В дальнейшем, в разделе об убийстве Царской Семьи мы это сделаем. Здесь заметим лишь, что указанные семь военнопленных в команду внутренней охраны, введенной 4 июля в дом Ипатьева, не входили, возможно лишь, что отдельные из них дополнительно использовались позднее, перед самой казнью заключенных.

В одном из зарубежных изданий членами внутреннего караула названы Кабанов, Ермаков, Партии, Костоусов⁹⁴. Это утверждение основано на показаниях захваченного белыми одного из бывших членов внешней охраны А. А. Якимова⁹⁵. Как свидетельствуют многочисленные источники, оно верно лишь относительно Кабанова. Следует подчеркнуть, что П. 3. Ермаков, А. Е. Костоусов, Н. С. Партии — жители Верх-Исетска, в то время пригорода Екатеринбурга — входили в большевистский актив этого поселка, состояли в красногвардейской дружине, осуществлявшей карательные функции. Ермаков был военным комиссаром поселка, одновременно тесно контактировал с областной ЧК. Якимов знал, что Ермаков был в числе убийц Царской Семьи и предполагал, что он входил и в состав внутренней охраны. Следствие располагало данными допроса жителя ВИЗа П. В. Кухтенкова, в июле 1918 г. являвшегося завхозом рабочего коммунистического клуба. Он сообщил, что подслушал там обрывки разговоров Ермакова, Костоусова, Партина, а также В. И. Леватных, С. П. Малышкина и А. И. Кривцова о казни и захоронении Царской Семьи. «Из всего мною слышанного, — говорил Кухтенков, — я понял, что Леватных, Партии и Костоусов принимали участие в погребении тел убитого Государя и Членов Его Семьи...»⁹⁶ Об их участии в самом убийстве речи не шло, да и в целом характер показаний Кухтенкова свидетельствовал о приблизительном знании им обстоятельств гибели Царской Семьи, в частности о 13, а не об 11 казненных и т.д.⁹⁷. Следствием были добыты фотокарточки некоторых названных Кухтенковым лиц. Они предъявлялись во время допроса Якимову для выяснения состава внутренней охраны ДОНа, имена и фамилии назывались. Очевидно, при этом применялись и меры психологического и физического воздействия. На первом допросе Якимов свидетельствовал о «внутренней охране, в которой состояли пять латышей и пять русских. Из латышей одного звали «Лякс», а остальных по имени и фамилии не знает. Из русских знает только одного Кабанова» (относительно Лякса речь пойдет далее). Следствие вновь возвращается к этому вопросу и показания записывает так: «Из числа лиц, бывших при внутренней охране, принимавших участие в расстреле, был один по фамилии, как он припоминает, Ермаков. Слыхал он также между этими лицами фамилию одного — Костоусов. Фамилий Леватных, Мапышкина и Партина он не помнит. Костоусова он видал, помнит, что ходит он в простых белых очках»⁹⁸. На более позднем следствии Якимову вновь и вновь задаются вопросы о внутренней охране. Он твердо называет Кабанова и иначе, в вариациях — Ермакова, Партина, Костоусова, в итоге — более определенно: «Хорошо я знаю, что одному из русских фамилия была Кабанов. Это я весьма хорошо помню и положительно это удостоверяю. Что касается остальных четырех из русских, то я не могу указать, которому из них какая принадлежит фамилия. Но только я помню, положительно удостоверяю, что эти русские, кроме Кабанова, носили фамилии Ермакова, Партина и Костоусова. Указать же, который из описанных мною русских носил фамилию Ермакова, Партина и Костоусова я не могу но только, повторяю, они носили эти фамилии. Пятому же фамилию я забыл и не могу сказать, был ли среди них человек с фамилией Леватных. Одного же из описанных мною людей, фамилия которому Кабанов, я запомнил именно по наружности. Эти же фамилии я потому запомнил, что меня, как разводящего, иногда посылали или Юровский или Никулин за кем-нибудь из них: «Позови Ермакова, позови Партина, позови Костоусова»⁹⁹.

Приходится констатировать, что эти показания были «выколочены» из Якимова или даны им по заблуждению, по ассоциации с многократно называвшимися следователями (в первом случае — агентом уголовного розыска С. И. Алексеевым, во втором — следователем Н. А. Соколовым). Они несостоятельны и не должны подхватываться исследователями и публицистами. Ни самими Ермаковым, Костоусовым, Партиным, отступившими с красными, ни одним из показаний подследственных участников событий данные Якимова не подтверждены. Надо заметить, что Якимов был разводящим во внешней охране, внутренняя же охрана заведомо оберегалась от контактов с внешней и комендант не мог посылать за членами внутренней охраны Якимова, да еще многократно. Не подтверждаются показания Якимова и П. С. Медведевым, куда более сведущим человеком. Более того, Медведев прямо указывал на появление Ермакова в доме Ипатьева с другим незнакомым ему человеком (это был С. П. Ваганов) только вечером 16 июля, перед расстрелом¹⁰⁰. Ермаков, Костоусов, Партии в команде внутренней охраны не состояли. Приходится подробно рассматривать и характеризовать показания Якимова прежде всего потому, что и современными авторами они берутся на веру. Так, М. Хейфец, ссылаясь на показания Якимова, а также вновь на книгу М. К. Касвинова, изобилующую явными ошибками и домыслами, включает в состав новой внутренней охраны П. 3. Ермакова, А. Е. Костоусова, Н. С. Партина и даже В. И. Леватных, правда, в числе участников расстрела его не числит. При этом заявляет, что это «подтвердили свидетели»¹⁰¹. Утверждение несостоятельное. Версия о вхождении во внутреннюю охрану этих людей должна быть решительно отвергнута. Забегая вперед, отметим, что в команду внутренней охраны никого из ВИЗа не брали, указанные лица продолжали состоять в Верхисетском отряде, в распоряжении Ермакова. Люди были взяты лишь в двух местах — в облчека и дружине обкома Компартии¹⁰².

Н. А. Соколов проигнорировал меняющиеся, «поддакивающие» показания А. А. Якимова. Сопоставляя их с другими данными, он указал лишь имя Кабанова. Не воспринял Соколов и названного Якимовым «латыша Лякса». Увы, и это имя поныне повторяется в публикациях, главным образом потому, что повод для этого дал генерал М. К. Дитерихс, осуществлявший общее руководство расследованием и раньше Н. А. Соколова опубликовавший книгу с некоторыми материалами следствия и своими умозаключениями. Следствие путем допросов, изучения платежных ведомостей внешней охраны, осмотра книг Злоказовской фабрики установило: из числа ее рабочих в отряд завербовался «Лякс-Скорожинский». Именно так он значится в материалах следствия, и в частности в книге Н. А. Соколова¹⁰³. В некоторых случаях оба слова даются через дефис, то есть как составные части двойной фамилии¹⁰⁴, что скорей всего является правильным. Национальность данного лица — рабочего со Злоказовской фабрики в свое время не была точно установлена. Соколов считал, что он, как и братья Н. и С. Мишкевичи, был, «вероятно, польской национальности»¹⁰⁵. Данные о появившихся в период мировой войны на предприятии поляках имеются. Главное же заключалось в том, что Лякс-Скорожинский до самого конца состоял не во внутренней, а во внешней охране, причем был зачислен туда еще в мае, задолго до появления людей Я. X. Юровского. М. К. Дитерихс, не обратив на это внимания, использовал путаные утверждения А. А. Якимова («из латышей одного звали «Лякс»), исключил при публикации Лякса-Скорожинского из списка охранников-злоказовцев¹⁰⁶ и без всяких оговорок стал писать его фамилию как Лякс, именовать его латышом, членом внутренней команды Юровского и даже участником убийства¹⁰⁷. К сожалению, это утверждение получило распространение в литературе.

Не смог до конца разобраться Дитерихс и с личностью Рудольфа Лашера — австрийского военнопленного, тоже причислив его к внутренней охране и убийцам, в то время как Лашер был слугой комендантов при Авдееве, а потом и Юровском, ведал некоторыми хозяйственными вопросами, обслуживал и внутренний караул. Все источники свидетельствуют об этом и о том, что, будучи предупрежденным о предстоящем расстреле, он ушел в свою комнату, расположенную на первом этаже прямо под комендантской, и все слышал, находясь там¹⁰⁸. И Юровский о Лашере говорил это же: «Был один австриец, но в качестве обслуживающего в части хозяйственной»¹⁰⁹. В комнате нижнего этажа, расположенной под комендантской, в которой жил Лашер, была обнаружена и скопирована для следствия надпись на немецком языке: «Rudolf Lacher V.T.K. Jager. Trient.». Многие из внешней охраны также знали Лашера, правда, лишь под именем Рудольф (некоторые ошибочно называли его Адольфом), знали выполнявшуюся им работу и к охране вообще, тем более к убийцам, его не относили¹¹⁰. Все это знал, но проигнорировал Дитерихс. В его книге есть фраза: «Из пяти палачей не русских известны фамилии трех: латыш Лякс, мадьяр Бархат и Рудольф Лашер. Называют еще фамилию латыша Берзина, но утверждать, что 96 таковой был в составе внутренней охране — нельзя»¹¹¹. Мы убедились, что ни Лякс (Лякс-Скорожинский), ни Р. Лашер во внутренней охране не состояли и к убийству отношения не имели. Теперь рассмотрим вопрос о Бархате и Берзине*.

На террасе Ипатьевского дома, где был пост № 6, сделана надпись: «№ 6. Варгаш карау... 1918.VII/15», а затем — по-венгерски: «Verhas Andras 1918.VII/15 Orsegen»¹¹². В переводе на русский язык, которым часовой владел так плохо, что не смог завершить надпись и перешел на родной, текст означает: «Верхаш Андраш 1918.VII/15 стоял на часах». Это единственное точное свидетельство об одном из участников охраны из числа иностранцев, именовавшихся обычно «латышами», который оказался венгром. Такой человек в охране был: его автограф — прямое доказательство тому. Он стоял накануне расстрела на одном из постов, всегда обслуживавшихся внешней охраной, но в списках внешней охраны не значился. Фамилия этого венгра Дитерихсом воспроизведена неточно (Вархат вместо Верхаш). Тут же возникает множество вопросов: с какого времени Верхаш служил в охране? Входил ли он во внутреннюю команду, но вдруг был назначен на чужой пост? Если он любитель оставлять автографы, то почему не оставил их на постах внутренней охраны? И почему он обозначился только в самый последний момент, 15 июля, если дежурил и раньше? Весьма примечательно и то, что обслуживал он пост внешней охраны, но ни в документах, ни в каких-либо других материалах, ни в воспоминаниях и показаниях допрашиваемых его имя не встречается. Еще раз подчеркну, что пост на веранде, снаружи дома, все время обслуживался внешней охраной и не входил в круг обязанностей охраны внутренней — чекистской¹¹³. К этому вопросу вернемся позднее, в связи с выяснением состава участников расстрела.

Имя Берзина выплыло из материалов допроса С. И. Матикова в январе 1919 г. в Перми, который показывал, будто работник штаба 3-й армии красных некто Г. Н. Бирон сказал ему, что Николая II брался убить «Пашка Берзин»¹¹⁴. И все! Отсюда пошла гулять фамилия Берзина, иногда переносимая и на личность Р. И. Берзина — командарма-3. Никаких других данных в материалах следствия о П. Берзине нет. Вероятно, и был в природе таковой — какой-то красноармеец, который только «собирался убить», да не довелось ему этого сделать.

Обратимся теперь к важнейшим источникам, позволяющим приблизиться к более полному и достоверному выяснению вопроса о составе внутренней охраны. В «Свидетельстве» 1922 г. Я. X. Юровский писал, что набрал «известных мне закаленных товарищей, которых я взял частью из Областной Чрезвычайной Комиссии, где я был членом коллегии, а частью из Отряда Особого Назначения при Екатеринбургском Партийном Комитете. Таким образом, я организовал внутреннюю охрану; назначил новых пулеметчиков, одного из них я особенно помню, товарищ Цальмс (латыш), фамилии остальных латышей в настоящее время не припомню»¹¹⁵. В Екатеринбурге в конце весны и летом находился коммунист, командир небольшого латышского отряда, выполнявшего задания чекистского характера, — Я. М. Цельмс. По утверждению Я. М. Свикке, он и латышская команда выполняли охранные функции в доме Ипатьева, но, видимо, лишь до прихода в качестве коменданта Я. X. Юровского. Об этом специально пойдет речь далее Как руководитель облчека, Юровский мог хорошо знать командира латышей и привел его имя, только в несколько искаженном виде; возможно, он действительно привлекал последнего к охране ДОНа (Я. М. Цельмс с конца лета ведал уже охраной типографии латышской газеты «Вперед»).

Цельмс — фигура значительная, и он не мог быть просто «одним» из «пулеметчиков»; тем более что определенно выясняется личность реального начальника пулеметчиков (А. Г. Кабанов), о котором пойдет речь далее. Хотя Цельмс все же мог быть командиром команды, весьма засекреченной, только не внутри ДОНа, а на колокольне Вознесенского храма. В дальнейшем Юровский уже не приводит имени Цельмса. Выступая 1 февраля 1934 г. в Свердловске на совещании старых большевиков, он сказал: «Когда я туда пришел... я взял с собой в качестве помощника работника ЧК тов. Никулина, когда-то до революции каменщика... Кроме этого я сменил внутреннюю охрану; взял несколько работников из ЧК, например т. Иона. Один молодой товарищ в то время, который был в охране, учится сейчас в сельскохозяйственном институте... Этот парень был у меня во внутренней охране, по фамилии Нетребин Виктор Николаевич*»¹¹⁶. В исправленном и отредактированном варианте стенограммы доклада в ответах на вопросы Юровского значится: «Ряд товарищей я взял также из облЧК, из них несколько латышей, фамилии их я, к сожалению, не помню (было их человек 5 или 6). Несколько товарищей для внутренней охраны я получил, точно не помню, как будто непосредственно из партийного комитета или из ЧОНа»¹¹⁷. В этом варианте Ион опущен, а имя-отчество Нетребина дано как Николай Викторович (в прежнем варианте они были более точными, а в действительности Нетребина звали Виктор Никифорович). Есть и другие погрешности, но многое в докладе Юровского достаточно верно и точно. Другие источники свидетельствуют, что в команду им были взяты лица непосредственно из облчека и партийного комитета 1-го Образцового батальона Уральского областного комитета РКП(б), вначале называвшегося дружиной. Части особого назначения (ЧОН) формировались позднее — лишь в 1919 г. Этот батальон охранял партийные и советские объекты. Руководил дружиной (батальоном) вначале комиссар управления И. Я. Тунтул, позднее командиром был А. Полозников. При отступлении из Екатеринбурга батальон развернули в полк, названный именем погибшего И. М. Малышева*, и он превратился в общевойсковую часть¹¹⁸. Юровским по памяти была обозначена численность внутренней охраны: «5 или 6 латышей» и еще «несколько товарищей». Нетребин, как увидим из другого источника, действительно был в их числе. А Ион? Рискнем предположить, что речь идет все о том же Цельмсе («Цальмсе»), о котором Юровский писал еще в 1922 г. В докладе Юровский мог назвать его имя — Ян, а стенографистка — неправильно расслышать и неточно записать. Цельмса действительно звали Яном. Имя Яна в 1945 г. в беседе в спецорганах называл и П. 3. Ермаков, подчеркивая, что Ян — заместитель командира латышского красноармейского отряда. Речь идет, вероятно, об одном и том же человеке, действительно латыше. Во всяком случае, игнорировать Иона, Яна, Яна Цельмса не приходится. Юровский говорил, что в ЧК взял латышей. На вопрос о том, кто были по национальному составу охранники кроме русских, Юровский также ответил: «латыши»¹¹⁹.

А что мы находим по этому поводу в опубликованных воспоминаниях помощника коменданта Г. П. Никулина и одного из руководителей чекистов М. А. Медведева (Кудрина), участвовавших в расстреле? У первого об этом не сказано, у второго говорится о внутренней охране как о латышах¹²⁰. Обратимся к свидетельствам двух точно входивших во внутреннюю охрану лиц, и отнюдь не латышей — русских: упомянутого Юровским В. Н. Нетребина (сравнительно ранним его воспоминаниям, 1925 г.) и называвшегося бывшими охранниками, в том числе Якимовым как единственного, кого он точно помнил, — А. Г. Кабанова (более поздним воспоминаниям). Нетребин писал: «Однажды занимались вместе с батальоном областного ком[итета] парт[ии]. Я и еще несколько товарищей были взяты с занятий тов. Юровским. Вскоре нам было объяснено, что мы взяты для охраны во внутренний караул б/ц (бывшего Царя. — И. П.) и что возможно нам придется выполнить казнь б/ц, и что мы должны строго держать в тайне все могущее совершиться в доме заключения б/ц. Не без удивления мы вошли в Дом заключения. Мы были помещены в нижнем этаже дома. К моему великому несчастью, я теперь не могу вспомнить фамилии ни одного из тов. бывших во внутреннем карауле, который состоял из 5-ти чел. Помню, что со мной были два латыша, один лет 30-ти, другой лет 22-х, что один из тов. был ученик Уральского училища лет 21»¹²¹. Мемуарист отметил, что «старший латыш», в отличие от него самого, дежурившего на посту № 1, был пулеметчиком, дежурил у «Максима» «на крыше»¹²². Нетребину запомнилось 5 человек, в том числе 2 «латыша» и 1 местный учащийся, очевидно, русский. Быть может, Нетребин имел в виду лишь 5 караульных, проживавших в одной с ним комнате, или просто запамятовал их численность? Невольно обращаешь внимание и на упоминание А. Г. Кабановым «студента горного института», который после расстрела «разбирал драгоценности династии Романовых»¹²³. Скорей всего, и тем и другим имеется в виду одно лицо, ибо новых людей, да еще сразу после убийства, руководители вряд ли стали бы привлекать в дом. Знания же в геологии, петрографии охранником могли быть использованы естественным образом. Да и возраст охранника (21 год) больше подходит не учащемуся горного училища, а студенту института. А. Г. Кабанов, оставивший о событиях обширнейшие воспоминания, о команде в целом пишет следующее: «Тов. Юровский объявил мне, что я назначаюсь начальником пулеметной команды охраны дома особого назначения. Мне была представлена пулеметная команда, состоящая из четырех коренастых латышей, каждому около 35 лет, прослуживших в армии по 12 лет. Эти и еще четыре человека составляли всю команду». Речь идет о девяти человеках, можно подумать, целиком относящихся к его пулеметной команде. Но из последующего текста выясняется, что это не так: четверо его пулеметчиков (и он сам — пятый) были лишь частью внутренней охраны. И еще: «Кроме пулеметной команды, дом особого назначения охранялся батальоном, состоящим, главным образом из рабочих»¹²⁴. Да, те 9 человек — это не только его, Кабанова, пулеметчики, но и вся охранная команда внутри дома. А внешняя — вот целый «батальон». Считая, очевидно, пулеметчиков особой, определяющей командой на случай нападения, он весь внутренний караул и назвал по прошествии времени «пулеметной командой». Обратим внимание на слова, что ему «была представлена пулеметная команда, состоящая из четырех коренастых латышей». Об остальных «четырех» он говорит уже не как о подчиненных, представленных ему пулеметчиках, а как об охранниках, в сумме с упомянутыми латышами составляющих «всю команду». Скорей всего, так следует понимать слова Кабанова. Еще раз обратим внимание на то, что Кабанов говорит о смешанном составе команды в национальном отношении, русских и «латышах», и на то, что всех их было 9 человек.

Рассмотрим показания бывших охранников П. С. Медведева, А. А. Якимова, а также М. И. Летемина и Ф. П. Проскурякова, оказавшихся под следствием белых властей. Учтем при этом, что двое из них играли руководящую роль, то есть были более информированными, чем остальные. Ими численность команды внутренней охраны определялась в 10 или примерно в 10 человек. Летемин: «Юровский нанял для внутренней охраны 10 человек латышей»¹²⁵. Проскуряков: «...лишь латыши, коих было человек 15» (при одном допросе), «...их было, по словам Пашки (имеется в виду П. С. Медведев. — И. П.), 10, а не 11 человек» (при повторном допросе)¹²⁶; Якимов: «Была еще внутренняя охрана, в которой состояли пять латышей и пять русских», «...из числа прибывших пятеро были нерусских, а пятеро русских»¹²⁷, «...латыши, т.е. те десять человек, которые жили в нижних комнатах и которые были выписаны Юровским из чрезвычайки», «...латыши (всего 10 человек)»¹²⁸; Медведев: «...семь латышей, а остальные три латыша были тоже внизу, но в особой комнате», «В нижнем этаже дома Ипатьева находились латыши из «латышской команды», поселившиеся тут после вступления Юровского в должность коменданта, было их человек 70»¹²⁹. Якимов более детально показывал, что Юровский привлек команду: «Их было десять человек. Их имущество привозилось на лошади... всем тогда было известно, что прибыли эти люди из чрезвычайки, из Американской гостиницы»¹³⁰. Сходные сведения мы находим в воспоминаниях руководителя, участников расстрела, охранников, оказавшихся на советской территории. Юровский в 1934 г. говорил о включении им во внутреннюю охрану и латышей, и русских «5 или 6» и еще «несколько». Ранее, в 1920 г., в записке его и Покровского он отмечал: «отобрано 12 человек (в т.ч. семь (исправлено на «шесть», чернилами. — И. П.) латышей)... 2 из латышей отказались стрелять в девиц»¹³¹. Всякий раз он подчеркивал, что помнит об этом плохо. Из доклада М. А. Медведева (Кудрина): «Трое латышей отказались участвовать в расстреле... осталось семь человек латышей»¹³². У Юровского сначала фигурировали 12 человек, затем он сократил их количество на одного. Таким образом, с достаточной определенностью можно утверждать, что в команде внутренней охраны было около 10 (точнее, от 9 до 11) человек¹³³. При этом следует иметь в виду, что помощник коменданта Г. П. Никулин, как прежде А. М. Мошкин, был одновременно и начальником команды внутренней охраны¹³⁴. Он руководил непосредственно переводом чекистов из Американской гостиницы в дом Ипатьева. В любом случае его следует включать в число этих 10 или примерно 10 человек. Вполне возможно, что Кабанов это учитывал и называл 9 человек, не считая Никулина.

Остановимся на вопросе, с давних пор спорном и до конца не выясненном, — национальном составе команды внутренней охраны. Из приведенных документов и материалов бесспорно выясняется лишь одно, что она состояла примерно наполовину из русских и наполовину из нерусских, обычно именуемых латышами. По иронии революционно-кровавой эпохи в защите и укреплении большевистской власти 100 в России особую роль сыграли латышские стрелки, солдаты-латыши. В подавлении классовых противников и выступлений народных масс большевики часто использовали иностранцев, главным образом из числа военнопленных и граждан отделившихся или отделяющихся стран Прибалтики, Финляндии. Но среди всех отрядов «интернационалистов» особо выделялись латышские. Латышские части старой армии большевики сохранили и использовали в качестве своей главной ударной силы в борьбе за удержание власти, создание и укрепление Восточного фронта, массовых карательных операций на местах, на службе в ВЧК. И в центре, и на местах в карательной системе, как в руководстве ее, так и в личном составе формирований, появилось чрезвычайно много латышей. Латышским стрелкам некуда было податься: Латвия была занята немцами, а большевистская власть при условии ее победы и укрепления обещала стрелкам свободу и национально-государственную самостоятельность. У них создавалось впечатление значительного совпадения их устремлений с целями советской власти, правительства Ленина. Латышские стрелки, действовавшие годами в чисто национальных формированиях, общаясь в боевой и обычной обстановке на родном языке, в большинстве своем плохо знали русский язык или говорили на нем с сильным акцентом. Русский обыватель, красноармеец воспринимал их как иностранцев. Так получилось, что и формирования из бывших военнопленных: венгров, немцев и прочих (кроме разве что китайцев) — получили огульное прозвище латышских. Прецедент, сходный с укоренившимся на Руси при Петре I наименованием в народе всех без разбору иностранцев немцами. Латышские отряды, латыши — так часто называли даже русских и других россиян, входивших в эти формирования. Понятия каратель и латыш стали синонимами. Именно так приключилось и с командой внутренней охраны, созданной Юровским. На совещании старых большевиков в 1934 г., вероятно в силу забывания со временем, на прямой вопрос: «Каков был национальный состав охраны, кроме русских; были латыши?» — он ответил: «Латыши»¹³⁵. Тем самым он, как бывший комендант и руководитель расстрела, ввел (и до сих пор вводит) в заблуждение исследователей, не подчеркнув, что во внутренней охране были и русские.

Иные данные содержатся в материалах следствия, показаниях других участников событий в доме Ипатьева, охранников. На прямые вопросы: «Вся ли команда состояла из латышей?» — отвечали, что в ней были русские (как мы видели, считали, что их половина — 5); «Действительно ли нерусские в ней были латышами?» — утвердительных ответов не давали, переходили на обозначение «нерусские». Некоторые из допрашиваемых отмечали наличие среди «латышской», то есть нерусской, части команды — мадьяр. А. А. Якимов рассказывал: «Всех этих прибывших из Американской гостиницы (то есть из облчека. — И. П.) людей мы безразлично называли почему-то "латышами". Нерусских мы называли потому "латышами", что они были не русские. Но действительно ли они были латыши, никто из нас этого не знал. Вполне возможно, что они были и не латыши, а, например, мадьяры. Среди нас же все эти десять человек, в том числе и пятеро русских, просто назывались "латышами"¹³⁶. Встречаются парадоксальные выражения: «русские латыши», «латыш Кабанов» и т.п.¹³⁷. Есть даже случай полного абсурда. Один из убийц, П. З. Ермаков, в воспоминаниях написал: «...16 июля [в] 8 часов вечера сам прибыл [с] двумя товарищами[:] Медведевым (имеется в виду чекист М. А. Медведев. — И. П.) и другим латышом, который служил в моем отряде, в карательном отделе»¹³⁸. В действительности он привел с собой своего заместителя, русского С. П. Ваганова, бывшего матроса, отличавшегося чудовищной жестокостью в расправах с населением (был убит потом рабочими). Видимо, поэтому он и ассоциировался в памяти Ермакова с палачами из среды латышей. Нельзя не обратить внимания на его выражение: «прибыл... [с] Медведевым... и другим латышом». Получается, что определение латыш относится и к Медведеву. Чекист, каратель — значит латыш.

Мы приводили данные об одном из охранников неведомой команды — Верхаше, венгре. В саду дома был найден обрывок письма «Терезочке». Экспертиза установила, что текст — также на мадьярском языке, но, по ее мнению, принадлежит перу мадьяризированного немца¹³⁹, то есть опять же «латышу», но не Верхашу, а другому охраннику. Однако при этом следует иметь в виду, что письмо могло быть написано не членом внутренней охраны Юровского, а одним из иностранцев, которые в небольшом числе находились там и ранее. Еще одна надпись сохранилась в комнате убийства — цитата из стихотворения немецкого поэта Г. Гейне «Belsаzar» («Валтасар») на немецком языке, как сочла экспертиза, с «намеренно выпущенным словом и искажением»¹⁴⁰. Надпись была сделана человеком образованным, видимо не охранником. А вот каких-либо латышских надписей, следов пребывания настоящих латышей в доме найдено не было.

Следствие во главе с Н. А. Соколовым быстро выяснило, что среди команды, как оно сочло, из 10 человек половину составляли русские, а остальные 5 человек — нерусские. Оно выяснило, что Юровский говорил с ними то ли на немецком, то ли на идиш, а возможно, на разных языках с разными лицами. Один работник ВЧК (о нем шла и еще пойдет речь далее), уполномоченный Я. М. Свердлова и Ф. Э. Дзержинского, прибывший в Екатеринбург, бывавший в доме Ипатьева, также отмечал, что Юровский его принял за немца и заговорил с ним «на немецком языке», а с Голощекиным они разговаривали «между собой» «не на немецком языке, а на идиш»¹⁴¹. Юровский в свое время около года прожил в Германии, в эмиграции, и усвоил в какой-то мере немецкий язык. Надо полагать, что латышского языка Юровский не знал. Да и вряд ли понадобилось бы прибегать к нему, если бы команда состояла из латышей, — на разговорном уровне русским они все же все владели. Не знал, конечно, Юровский и венгерского. Но венгры, подданные Австро-Венгерской Габсбургской империи в нескольких поколениях, знали немецкий язык, тем более военнослужащие (он был для них вторым родным). Так что Юровский мог разговаривать и с немцами, и с мадьярами, но только на немецком. Однако, если среди охранников-иностранцев или прибывавших в дом лиц были и евреи, мог также пригодиться идиш, которым Юровский, очевидно, владел лучше. Обращает на себя внимание одно из показаний Якимова: «А один был, который с Юровским говорил не по-русски, но и не так, как говорили между собой «латыши», а как-то по-другому как будто бы по-«жидовски», но точно этого сказать не могу. Утверждаю лишь, что один такой латыш был, который говорил именно с Юровским не так, как говорили между собой латыши. Из себя этот «латыш» был лет 30, низенький, плотный, нос имел длинный, волосы, глаза и брови черные, уши большие, бороду брил, усы черные, средней величины, лицом смуглый. Похож он был на еврея»¹⁴². Может быть, речь идет не просто об австрийском немце или мадьяре, а о еврее, которых в Австро-Венгрии было очень много? Возможно, этот человек был вовсе не членом команды, а упомянутым уполномоченным из Москвы. А коль скоро половину команды, то есть 4-5 человек, составляли австро-венгерские военнопленные, о чем явно свидетельствуют рассмотренные нами данные, то возникает вопрос: мог ли быть среди них хотя бы один латыш? Думается, это исключено. Зачем, спрашивается, в такую маленькую группу чекистов включать еще и латыша, усложнять ситуацию, общение?

Из всего сказанного напрашивается вывод, что так называемые «нерусские латыши» были не латышами, а бывшими военнопленными из Австро-Венгрии, скорей всего мадьярами, возможно, с одним «мадьяризированным» евреем. Допускаем, что среди них мог быть (могли быть) и немец, но только австрийский. Вряд ли большевики допустили бы германского немца к решению судьбы Романовых; вспомним, что германское правительство настаивало на сохранении жизни «немецких принцесс» и Ленин потом тщательно скрывал от него их смерть. Итак, австро-венгры, вероятнее всего, только венгры. К сожалению, в персональном отношении мы можем говорить только (и только!) об одном из пятерых — венгре Андраше Верхаше, и то предположительно, а также о безымянном авторе письма к «Терезочке» — «мадьяризированном» австрийском немце (либо австро-венгерском еврее). Все они — из бывших военнопленных.

Что можно сказать о персональном составе русской части команды внутренней охраны? Речь о них так или иначе уже шла. Вернемся к этому вопросу, обращаясь к более широкому кругу источников. Следует говорить прежде всего о номинальном вхождении в нее Г. П. Никулина как начальника. Далее совершенно определенно можно говорить еще о двух конкретных лицах — А. Г. Кабанове и В. Н. Нетребине, а также о третьем — безымянном студенте (или учащемся) Уральского горного института (или училища). Имя Кабанова называл следствию в 1918-1919 гг. охранник-разводящий А. А. Якимов, причем с самого начала до конца подчеркивая, что это он знает и запомнил точно¹⁴³. Якимов подробно рассказывал о том, как Николай II, встретив на прогулке Кабанова, узнал его, как бывшего солдата-гвардейца, разговаривал с ним¹⁴⁴, что тогда-то ему, разводящему, стало известно имя этого «латыша». Об этом факте говорили и другие охранники с той лишь разницей, что не знали или не помнили фамилии этого бывшего русского гвардейца. О том же рассказывал и Я. X. Юровский на встрече со старыми большевиками: «Мне известен единственный случай, о котором мне рассказал один товарищ из внутренней охраны, — латыш. На прогулке в саду к нему обратилась, кажется, Ольга: «Вы нас видели, знали раньше?» Он ответил: «Да, я вас видел там-то, на таком-то параде, я служил в таком-то гренадерском полку». Тогда Ольга обратилась к Николаю и крикнула: «Папа, вот это наш гренадер». На этом разговор оборвался. Причину обрыва разговора не помню»¹⁴⁵. Непосредственно ли Николай II узнал Кабанова или одна из его дочерей — дело второе. Важно то, что в охране был русский солдат — Кабанов, ибо в гвардейских полках латышей не было. Юровский, излагая данный факт, противоречит своему же заявлению, что во внутренней охране были только латыши. В то же время, как отмечалось, он тут же указывал на В. Н. Нетребина как состоявшего во внутренней охране. А Кабанова как чекиста внутренней охраны неоднократно называл Г. П. Никулин¹⁴⁶. В 1965 г. Никулин официально удостоверял, что Кабанов состоял под его руководством в составе внутренней охраны в качестве начальника пулеметной команды¹⁴⁷. Неоднократно заявлял об этом и сам Кабанов, в частности указывал в автобиографии, в переписке с М. А. Медведевым. Он написал обширные воспоминания, в последние годы с некоторыми сокращениями неоднократно публиковавшиеся в периодической печати¹⁴⁸.

Об участии В. Н. Нетребина во внутренней охране, о встрече с ним после окончания гражданской войны, как отмечалось, сообщал Юровский¹⁴⁹. Признавал участие во внутренней охране и подробно описал его в письме в Уральский Истпарт сам В. Н. Нетребин¹⁵⁰. О студенте (учащемся) горного института (училища) рассказали в воспоминаниях Кабанов и Нетребин. К сожалению, его имя выяснить не удается. Итак, о трех и даже четырех русских во внутренней охране (если считать Никулина и студента) нам достоверно известно. Никулин и Нетребин были уральцами: первый — рабочим, второй — приказчиком. Кабанов —бывший солдат-гвардеец, а до того — крестьянин, заброшенный гражданской войной в Екатеринбург. Четвертый, местный студент, вероятно, был уральцем и по рождению. Нельзя игнорировать заявление Юровского, что, отправляясь исправлять должность коменданта в дом Ипатьева, он взял с собой не только Никулина, но и т. Иона. Он мог взять с собой Яна, то есть Я. М. Цельмса, тем более что в воспоминаниях 1922 г. он прямо говорит о латыше Цальмсе как о пулеметчике охраны, вероятно, на колокольне¹⁵¹. К вопросу о нем мы еще вернемся. Из нерусских (кроме латыша Цельмса, вхождение которого во внутреннюю охрану — большой вопрос) мы знаем по имени (безотносительно к внутренней охране) лишь Верхаша, кроме того известно о некоем написавшем письмо на родину Терезе («Терезочке») и о том, что среди военнопленных венгров мог быть их земляк-еврей. Одним словом, становится известным хоть что-то конкретное о нерусских охранниках. Сведения о двоих из них, видимо венграх, в словах Нетребина: «два латыша, один лет 30-ти, другой лет 22-х»¹⁵² и Кабанова: «четыре коренастых латыша, каждому около 35 лет, прослуживших в армии по 12 лет»¹⁵³. Здесь, видимо, также речь идет о нерусских, венграх(?). Учтем при этом, что воспоминания первого относятся к 1925 г., а второго — к первой половине 1960-х. Надо полагать, что не все венгры были такого зрелого возраста, как отмечал по прошествии многих десятилетий второй. В принципе точный количественный и персональный состав команды внутренней охраны ДОНа с 4 июля также может быть выяснен, но лишь в будущем, когда документы Уральской облчека и Уральского облисполкома совета будут рассекречены. Юровский в 1934 г. говорил: «...списки зарплаты охраны, как и др[угие] документы, должны были быть отправлены в областной архив, в период эвакуации, где весь архив, мне неизвестно»¹⁵⁴. Известно лишь, что архив руководящих органов области при эвакуации увезли в Пермь, затем в Вятку, из него потом мало что было возвращено в Екатеринбург; вероятно, все наиболее важное, секретное отправлено в Москву (а потом и почти все остальное отправлено туда же).

С приходом в ДОН новых начальствующих лиц и команды внутренней охраны, которые все были чекистами, прежняя внутренняя охрана из злоказовцев пополнила внешнюю. Произошло увеличение общей численности охраны до 86 человек. Она стала настолько многочисленной и выглядела еще внушительнее, чем была в действительности, что кое-кто из охранников и военных людей извне говорил о «батальоне» охраны. Данных о дальнейшем ее увеличении нет, а сокращение наружной части по разным причинам на какое-то количество могло быть. Об этом приходится говорить в связи с озадачивающими записями в заведенном Юровским «Журнале входящих бумаг», такими как «просьба отпустить табаку на 47 чел.» (в ту пору «смолили» махорку почти все красноармейцы; вряд ли целых три десятка охранников от нее отказывались); просьба к председателю облсовета «о выдаче денег 21.475 р. жалованья за 1 1/2 м-ца 40 человекам» (речь, конечно, шла лишь о внешней охране, внутренняя, новая, находилась в доме не полтора месяца, а лишь пару недель, да и получала деньги непосредственно в облчека)¹⁵⁵. Но в самый последний момент в дом Ипатьева были тайно введены новые люди. Поэтому называть общую численность охраны в 80 или за 80 (86) человек — значит быть близким к истине.

С назначением Юровского на должность коменданта в различные инстанции посыпались дополнительные просьбы о предоставлении ДОНу различных предметов, снаряжения, продовольствия. 10 июля запрашивается автомобиль; он был получен, в последующие дни почти все время находился за забором, у дома, и С. И. Люханов целиком перешел на его обслуживание. Ему была предоставлена и возможность пользоваться лошадью. 16 июля производится замена шины автомобиля. До этого, 5, 8, 9 июля, запрашиваются «разные предметы обмундирования и приборы для вооружения» (по особому списку), «принадлежности для пулеметов и пулемет Максимкобуры для наганов и прочее¹⁵⁶. Нельзя обойти вниманием тот факт, что все это началось задолго до окончательного решения вопроса об убийстве Семьи бывшего Царя, сразу же с приходом в дом чекистов во главе с Юровским и Никулиным. Это также свидетельствует о том, что смена руководства ДОНом, введение в него чекистской команды были продиктованы отнюдь не стремлением к борьбе с процветавшим воровством, а другими соображениями, интенсивной подготовкой к решающей акции. Последовали приказы коменданта по личному составу охраны в целях ее укрепления и придания выборным начальникам более определенного высокого статуса. «Приказ № 3» коменданта дома особого назначения гласил: «Объявляется как наружной, так и внутренней охранам дома особого назначения, что мною назначаются на командные должности следующие товарищи:

Помощником коменданта дома особого назначения Никулин.

Начальником команды всей наружной охраны Якимов. Его помощниками Медведев и Сафонов.

Старший команды внутренней охраны (имени нет. — И. П.), а заместителем его тов. (имени нет. — И. П.).

Комендант дома особого назначения Юровский (подпись).

Печать: «Комендант дома особого назначения. Областной исполнительный комитет Советов Урала»¹⁵⁷.

Документом подтверждаются показания А. А. Якимова, что он «был избран» начальником внешней охраны вместо П. С. Медведева, но вскоре за провинность (опоздание из увольнения) смещен и заменен прежним — Медведевым. В. Я. Сафонов как и Медведев, был сысертцем, в составе охраны находился с самого начала, то есть с момента прибытия в ДОН супругов Романовых¹⁵⁸. Из приведенного документа мы узнаем, что в последние дни он был одним из начальствующих лиц. Охранники об этом не говорили. Видимо, заметной роли он не играл. Зато его запомнили как хулигана, испакостившего стены у туалета и в нем самом циничными надписями¹⁵⁹.

Возникает вопрос: с какой стати этого человека, не называвшегося товарищами по имени (Вениамин Яковлевич), а лишь по прозвищу, не избиравшегося даже в разводящие, Юровский назначил в начальники? Чем-то ему потрафил Сафонов, не надписями же?! Может, особыми проявлениями ненависти к Царской Семье? В документе почему-то не обозначены имена начальников внутренней охраны, чекистов, хотя он полностью оформлен, подписан Юровским, под ним поставлена печать. Не указано, что Никулин является не только помощником коменданта, но и начальником внутренней охраны. Возникает мысль, что уже тогда был предельно засекречен состав этой чекистской команды, тем более ее начальников, ибо она предназначалась для выполнения экстраординарной, особо секретной задачи. Кроме Г. П. Никулина — начальника команды, возможно и значившегося официально, по терминологии Юровского, «старшим команды», известно имя начальника пулеметной команды внутренней охраны — А. Г. Кабанова, о котором речь уже шла. Быть может, не вписано также его имя и он был заместителем «старшего команды» (Никулина или кого-то другого)? Тем более что в одном случае Кабанов «пулеметной командой» называет всю внутреннюю охрану. Может быть, он и был помощником Никулина?

Мы не можем сказать что-либо конкретное о «заслугах перед революцией и большевизмом» остальных чекистов кроме того, что только что зачисленный в их ряды восемнадцатилетний В. Н. Нетребин после возвращения с антидутовского фронта «стоял в карауле у обкома партии» и, как он отмечал, «насилу таскал ноги» от «усталости»¹⁶⁰, но вот о Никулине и Кабанове есть что сказать. Первый из них уже давно был привлечен к тайной слежке за офицерами, участвовал в тайных расстрелах. Его заметил и рекомендовал в облчека Ш. И. Голощекин. Там он близко сошелся с Я. X. Юровским, который стал его называть сынком, взял в качестве своего помощника в дом Ипатьева. Никулин, 23-летний юноша из рабочих с симпатичным лицом нравился всем! Даже Александра Федоровна при встрече с Никулиным в дневнике 4 июля отметила: «Авдеев сменен и мы получили нового коменданта, который приходил уже однажды смотреть ногу бэби, с молодым помощником, который выглядит очень приятным по сравнению с другими, вульгарными и неприятными»¹⁶¹. Этот молодой человек, выглядевший «очень приятным», был убийцей, который совершенно хладнокровно, без раскаяния до конца жизни, расстреляет бывшую Царицу и всю Семью.

Кабанов же участвовал в тюремно-конвойных делах, причем связанных с представителями Дома Романовых. Он, в частности, выполнял ответственное задание по отправке 19 мая из Екатеринбурга в Алапаевск группы великих князей Романовых, хотя и прибыл в город незадолго до того — 20 апреля. Дело в том, что два его брата, оба носившие имя Михаил (он был средним), стали в Екатеринбурге видными чекистами-тюремщиками: старший — начальником, а младший — комиссаром тюрьмы.

Именно он, А. Г. Кабанов, вынудил князей дать подписку о согласии на отъезд из Екатеринбурга в Алапаевск и быть готовыми к нему утром следующего дня. Документ гласит:

«Нам объявлено и мы нижеподписавшиеся обязуемся быть готовыми к 9 1/2 часам утра для отправки на вокзал в сопровождении члена Уральской областной чрезвычайной комиссии 19 мая 1918 года.

Елизавета Федоровна, настоятельница Марфо-Мариинской обители милосердия Князь Иоанн Константинович Княгиня Елена Петровна Князь Константин Константинович Князь Игорь Константинович Князь Владимир Палей Сергей Михайлович Романов»¹⁶².

После возвращения из Алапаевска Кабанов выполнял работу, главным образом связанную с находившимися в тюрьме бывшими придворными Царской Семьи. В охрану ДОНа он был включен самим Юровским и заведомо на командную должность¹⁶³.

Относительно охраны стоит добавить, что работа в ней высоко оплачивалась. Рядовые внешней охраны имели жалованье 400, а начальники — 600 рублей (за вычетом «столования» — оплаты питания). Им также сохранили оплату по месту работы как членам фабзавкомов, деловых советов и т.д.¹⁶⁴. Оклады внутренней охраны в облчека неизвестны, но, конечно же, были не меньшими. Для сравнения укажу на размеры жалованья в Отряде особого назначения Е. С. Кобылинского в Тобольске — по 200 рублей на солдата, а в 1-м Уральском стрелковом и других полках на Оренбургском фронте летом 1918 г. — по 150 рублей в месяц на красноармейца или командира¹⁶⁵. Уже летом 1918 г. большевистская власть за особые услуги ей, вопреки официальным лозунгам, платила весьма щедро.

Основная масса охранников Ипатьевского дома была вооружена винтовками, некоторая, небольшая часть — револьверами. Кроме этого оружия, трех, затем четырех пулеметов, имелись гранаты, много гранат, в том числе внутри дома, в комендантской. В. Н. Нетребин отмечал: «В комнате т. Юровского... бросались в глаза многочисленность и разнообразие бомб»¹⁶⁶.

Так обстояло дело со штатами, состоянием, вооружением охраны Дома особого назначения. Остается сказать о караульных постах, количество и размещение которых несколько изменялось, в общем в сторону увеличения. Охранник Проскуряков дал о них такие сведения: «Караульные посты были следующие: 1) пост наружный у будки около ворот, 2) пост наружный у будки вблизи часовенки, 3) между заборами у окон дома, 4) в переднем дворе у дверей в дом, 5) в заднем дворе, 6) в саду; внутри дома было два поста: 7) у парадной двери в верхнем этаже около комендантской комнаты, 8) около уборной, где находился клозет и ванная комната; кроме того, было еще три пулеметных поста, 9) на чердаке дома у окна, 10) на террасе, выходившей в сад, и 11) в нижнем этаже дома в средней комнате»¹⁶⁷. Сведения о количестве и расположении постов, правда менее подробные, давали и другие охранники. Обобщая эти показания, Н. А. Соколов называет 13 постов: «1) в будке у наружного забора на Вознесенском проспекте... 2) в другой будке у того же забора на углу Вознесенского проспекта и Вознесенского переулка... 3) между наружным и внутренним заборами вблизи парадного крыльца, ведущего в нижний этаж дома, 4) в старой будке между стенами дома и внутренним забором, так что охранник всегда видел окна верхнего этажа и со стороны проспекта, и со стороны переулка, 5) в переднем дворе дома у калитки, 6) в саду, 7) на террасе дома, 8) в комнате нижнего этажа... у окна.

Внутренняя стража занимала два поста в верхнем этаже дома:

1) за передней дверью в помещении...

2) в помещении... вблизи уборной.

В первых числах июля число постов было увеличено. Были созданы посты: 1) на заднем дворе, 2) на чердаке и 3) где-то внутри дома...

Из всех перечисленных постов наружный на террасе дома, в комнате нижнего этажа... на чердаке и внутри верхнего этажа были пулеметными.

Достаточно простого взгляда на чертежи ипатьевского дома, чтобы понять, что при такой системе караулов царская семья была в западне, в безвыходном положении»¹⁶⁸.

Команда внутренней охраны несла дежурство действительно но на трех постах. Об этом написал Нетребин: «Пост № 1 был у входа в дверь, которая ведет в комнаты, занимаемые заключенными... дверь на парадное крыльцо, которая была под наблюдением этого же поста... дверь [в] комнату ванную и уборную тоже под наблюдением этого же поста. Пост № 2 был предназначен для охраны хода, идущего с верхнего этажа в нижний и из нижнего во двор дома и садик этого дома. Кроме того, был еще пост на крыше, где стоял пулемет системы «Максим»¹⁶⁹.

Соколов правильно отметил, что пулеметный пост появился в начале июля — с получением отмеченного нами нового «Максима» по запросу Юровского. Им-то прежде всего и ведал Кабанов. Соколов вслед за Проскуряковым допускает некоторую неточность. Пост № 1 у комендантской позволял контролировать и вход в помещения заключенных, и остальное небольшое пространство: парадную лестницу и входы в ванную и туалет. Второй (но не третий) пост действительно был внутри дома — в проходной комнате с лестницей в нижний этаж, рядом с кухней. Вначале действительно был пост и у туалета, и это запомнилось Проскурякову, отмечалось Т. И. Чемодуровым, но при Юровском оттуда его за ненадобностью сняли¹⁷⁰. Косвенные данные также свидетельствуют о том, что в проходной комнате (рядом с кухней) до того поста не было, там спал лакей А. Е. Трупп. Он, надо полагать, вероятно с приходом Юровского и установлением поста, стал проживать на кухне вместе с И. М. Харитоновым и Л. Седневым¹⁷¹. Дежурили на постах по 4 часа. Немногочисленной внутренней охране в конце, с появлением поста на чердаке, приходилось, выходит, дежурить дважды в сутки, всего по 8 часов. Следует отметить, что наружной охране приходилось дежурить и в доме (или у дома) Попова, верхний этаж которого был превращен в казарму. Сигнализацией этот дом был связан с комендантской комнатой ДОНа. Соколов не выяснил, что был и четвертый пулеметный пост — на колокольне Вознесенской церкви, развернутый по направлению к площади и дому Ипатьева, сохраняемый в тайне особенно тщательно (не случайно Проскуряков о нем не знал)¹⁷². Быть может, там-то, на этом автономном, ни наружной, ни внутренней охране не известном посту, не проходившем по их платежным спискам-ведомостям, и находился с командой (расчетом) латыш Ян Цельмс из отряда Я. М. Свикке? Всего было полтора десятка постов.

Между прочим, сигнализацией заставили пользоваться и заключенных, членов Царской Семьи. Перед выходом из своих комнат через прихожую по надобностям каждый из них обязан был предупредить, караульного, нажав кнопку звонка. Этому требованию следовали все, кроме Александры Федоровны, постоянно выражавшей в разных формах протест против насилия. В этой связи не лишним будет привести свидетельство В. Н. Нетребина, все последние дни, с 4 по 16 июля, стоявшего как раз на центральном посту (№ 1), при входе в помещения узников. Речь идет о членах Семьи Николая II, их положении и поведении. «Жена Николая, — писал Нетребин, — была очень упряма и почти каждый раз приходилось вставать ей на дорогу когда она выходила из своих комнат, так как не хотела придерживаться заведенного правила: давать предварительный звонок часовому. Она выглядела очень худой, с густой проседью волос. Всегда серьезная. Николай был довольно полный, с красной шеей; держался не скучно, иногда разговаривал; когда и насчет правил военной службы. Звонок давал каждый раз. Бывшие княгини держали себя весело, иногда разговаривали. Но чаще говорили на французском и немецком языках. Они иногда были очень заискивающими. Пройдя мимо часового, поворачивались к нему лицом. продолжая пятиться и улыбаться. Старшая из них была худая до отвращения: на ней были только кожа да кости. Держала себя наподобие матери. Алешка совершенно не ходил, так как у него болели ноги. Его приходилось видеть два раза в день: утром, когда приходилось выходить в садик на прогулки, и вечером. Николай всегда выносил его на руках до места, где стояла коляска. Гулявшие в саду [члены Семьи] б/ц [бывшего царя] были очень экономны по отношению к своему времени, которое давалось им на прогулку. Они с младшей дочерью ни на минуту не останавливались, все время прохаживались по аллейке садика. Бывало, сядем на окно во время их прогулки, откроем и запоем «Марсельезу» или «Интернационал»¹⁷³.

Это — последнее свидетельство о бытовых подробностях жизни Царской Семьи. Постовые № 1, в том числе Нетребин, были последними, кто видел и запомнил это.

Так обстояло дело со встречами, размещением членов Царской Семьи и их слуг в доме Ипатьева, его охраны, ужесточением режима их существования. Объект — ДОН был превращен в настоящую крепость с возможностью мгновенно «поднять в ружье» весь караул чуть ли не в сотню бойцов.