Правило четырех

ГЛАВА 26

Температура в танцевальном зале градусов на десять выше, чем в других помещениях, пары кружатся, сближаются и расходятся, но меня этот «пояс астероидов» совсем не пугает. Со времени нашей первой встречи в «Плюще» мы с Кэти побывали, наверное, во всех танцевальных клубах, где можно найти музыку на любой вкус, от классической до латинской. Благодаря ей я прошел длинный и нелегкий путь. Грации и элегантности Кэти хватило бы на трех-четырех танцоров — как-никак за спиной у нее девять лет занятий, — так что ее опыт вполне компенсирует мою неуклюжесть, и в целом мы представляем собой весьма достойную пару, по крайней мере не хуже других. Шампанское добавляет смелости, и мне даже удается совершить пару рискованных маневров и не рухнуть при этом на пол. Кэти крутится, как волчок, но ухитряется сохранить в целости мое многострадальное плечо. В общем, благоразумно поступают те, кто держится от нас подальше.

— Решил, — говорю я, вытаскивая ее из опасного поворота.

Кэти прижимается ко мне спиной, лиф платья натягивается, груди дерзко выступают вперед.

— И кто же ты?

Мы оба тяжело дышим. На лбу у нее выступают крохотные капельки пота.

— Френсис Скотт Фицджеральд.

Кэти улыбается и качает головой:

— Нет, ты не можешь быть им. Это нарушение правил.

Мы стоим лицом друг к другу, наклоняясь все ближе, говоря все громче, чтобы перекричать музыку.

— Почему?

Мои губы ловят прядь ее волос. На шею она нанесла капельку духов, и их аромат, тот же, что я чувствовал в фотолаборатории, соединяет эти два момента, не давая забыть, что мы те же самые люди, только в другой одежде.

— Потому что он состоял в клубе «Коттедж». Не святотатствуй.

Теперь уже я улыбаюсь:

— Это надолго?

— Что? Бал? Не знаю. Наверное, пока не начнется служба.

Только теперь я вспоминаю, что завтра Пасха.

— Значит, до полуночи?

Кэти кивает.

— Келли беспокоится, как бы в часовне чего не случилось.

Мы поворачиваемся и замираем от удивления. Келли Даннер словно только и ждала, когда же о ней вспомнят. Она стоит перед каким-то второкурсником в стильном смокинге и что-то говорит, угрожающе нацелив ему в грудь указательный палец. Всем своим видом, позой и жестами она напоминает злую колдунью, превращающую принца в отвратительную жабу. Всемогущая Келли Даннер, женщина, с которой старается не спорить даже Джил.

— Так они всех отсюда выгонят?

Кэти качает головой:

— Не выгонят. Просто закроют клуб и предложат всем разойтись.

В ее голосе, когда речь заходит о Келли, появляются резкие нотки, поэтому я предусмотрительно замолкаю. Наблюдаю за парами, а мысли снова и снова обращаются к Полу. Вечно одинокому Полу.

Веселье прерывается появлением последней пары. Как обычно, опоздавшие привлекают к себе всеобщее внимание. Это Паркер Хассет и его дама. Верный слову, Паркер перекрасил волосы в каштановый цвет, разделил их аккуратным пробором слева и облачился в парадный смокинг с белой жилеткой и белой «бабочкой». Как ни странно, сходство с Джоном Кеннеди весьма убедительное. Его партнерша, склонная к театральным эффектам Вероника Терри, тоже не изменила данному обещанию. Платиновые волосы, яркая помада и платье, волнующееся само по себе, без всякого ветерка из-под решетки туннеля, — точь-в-точь Мэрилин Монро. Костюмированный бал начался. В толпе претендентов эти двое бесспорные кандидаты на победу.

Однако встречают Паркера холодным молчанием, а из дальнего угла даже свистом. Успокоить недовольных пытается стоящий на лестничной площадке Джил. Глядя на него, я догадываюсь, что право и честь прибыть последним он зарезервировал, вероятно, за собой и что Паркер, нарушив порядок, сделал подножку самому президенту.

Стараниями Джила атмосфера в зале постепенно смягчается. Паркер быстро сворачивает к бару, откуда возвращается с двумя бокалами вина, для себя и Вероники Терри. Передвигается он, слегка покачиваясь, и, судя по выражению лица, даже не догадывается о своей крайней непопулярности среди собравшихся. Проходя мимо, Паркер обдает меня коктейлем самых разнообразных, главным образом алкогольных, запахов.

Кэти подается ко мне, но я не придаю этому никакого значения, пока не замечаю, каким взглядом они обмениваются. Паркер многозначительно смотрит на нее, одновременно неприкрыто оценивающе и злобно, она же тянет меня за рукав к выходу.

— В чем дело? — спрашиваю я, когда мы выходим из танцевального зала.

Музыканты играют Марвина Гэя[54]: гремят гитары, гулко ухают барабаны — лейтмотив прибытия Паркера. Новоявленный Джон Кеннеди лихо отплясывает с Мэрилин Монро — зрелище омерзительное и любопытное, — и остальные пары стараются держаться от них подальше, как от социально прокаженных.

У Кэти расстроенный вид. Магия танца рассеялась.

— Вот же дрянь.

— Что он тебе сделал?

Она вздыхает и выкладывает историю, о которой я никогда не слышал и не услышал бы, наверное, еще долго.

— Перед выборами Паркер сказал, что не пропустит меня в клуб, если я не изображу перед ним стриптизершу. Теперь он говорит, что это была шутка.

Мы стоим посреди главного холла, достаточно близко от танцзала, и я вижу Паркера, который без всякого стеснения лапает Веронику на глазах у возмущенной публики.

— Сукин сын! И что ты?

— Рассказала Джилу.

Она переводит взгляд на своего президента, беседующего на лестничной площадке с двумя второкурсниками.

— И все?

Я жду, что Кэти назовет Дональда, хотя бы для того, чтобы напомнить мне о том, где я должен был бы быть, но она лишь пожимает плечами:

— Да, все. Он отстранил Паркера от голосования.

Наверное, ей хочется, чтобы все этим и закончилось — кому приятно ворошить прошлое? — но я уже завелся.

— С Паркером надо поговорить. Это ему так не пройдет.

Кэти качает головой:

— Нет, Том. Не сегодня.

— Нельзя позволять этому мерзавцу…

— Послушай, — резко обрывает меня она, — забудь. Я не хочу портить вечер из-за какого-то дерьма.

— Я только…

— Знаю. — Она прижимает палец к моим губам. — Пойдем куда-нибудь.

Мы оглядываемся, но вокруг только смокинги и вечерние платья, разговоры и звон бокалов, музыка и официанты с серебряными подносами. Такова особая магия «Плюща»: здесь нельзя побыть наедине.

— Как насчет президентской комнаты? — спрашиваю я.

— Отличная мысль. Я пойду спрошу у Джила.

Она произносит его имя легко и с доверием. Джил всегда вел себя учтиво, и даже более чем просто учтиво, возможно, и сам не замечая этого. И со своей проблемой она пошла к нему, потому что меня рядом не было. Он первый, к кому можно обратиться, с кем можно посоветоваться или просто поговорить за завтраком. Для Кэти это, наверное, важно, даже если он забудет о разговоре уже на следующий день. Джил был для нее старшим братом. Все, что хорошо для него, годится и для нас.

— Без проблем, — говорит Джил. — Там сейчас никого нет.

Я спускаюсь по лестнице вслед за Кэти, наблюдая за тем, как движутся под платьем мышцы, напрягаются бедра, скользит по икрам ткань…

Зажигается свет. Комната, в которой мы с Полом провели так много вечеров, совершенно не изменилась: географические карты на стенах, рисунки и чертежи на столе и стульях, книги по географии, истории, искусству, сваленные в кучу, образуют горные хребты, высота которых местами едва ли не превышает мой рост.

— Здесь хотя бы не так жарко, — говорю я, не зная, что еще сказать. Отопление во всем здание, похоже, отключили.

Кэти оглядывается — заметки Пола на камине, диаграммы на стенах. Колонна окружает нас со всех сторон.

— Может, поищем другое место?

Ей не по себе, но что ее беспокоит? Что мы ненароком уничтожим какую-нибудь бумажку Пола? Или что Пол снова вторгнется в наши отношения? Чем дольше мы стоим в этой комнате, тем дальше отодвигаемся друг от друга. Не стоило нам сюда приходить.

— Слышала про кошку Шредингера? — спрашиваю я, потому что не могу придумать другой способ выразить то, что чувствую.

— На семинаре по философии?

— Вообще.

На занятиях по физике наш профессор приводил пример с кошкой Шредингера для объяснения волновой механики, потому что большинство из нас были слишком тупы для усвоения формулы v=e2/r. Предположим, что воображаемая кошка сидит в герметически закрытом ящике с дозой цианида, которая будет введена ей только в том случае, если сработает счетчик Гейгера. Фишка, насколько я понимаю, в том, что определить, жива кошка или нет, можно только одним способом: открыв ящик; до тех пор согласно квантово-механической теории следует считать, что в нем находятся равные части мертвой и живой кошки.

— Да. И что?

— У меня такое чувство, что в данный момент кошка и не мертва, и не жива. Ее просто нет.

Кэти ненадолго задумывается, пытаясь угадать, к чему я клоню.

— Другими словами, ты хочешь открыть ящик, — говорит она наконец, усаживаясь на стол.

Я киваю и устраиваюсь рядом. Широкая деревянная доска принимает нас спокойно, не издав ни звука. Мне нужно сказать ей кое-что еще: что мы, каждый в отдельности — это тот ученый, который снаружи, а вместе мы — кошка.

Вместо ответа Кэти поднимает руку и гладит меня по волосам, как будто я сказал что-то приятное. Может быть, она уже знает, как решить мою загадку. Мы не просто кошка Шредингера. Как и у любой хорошей кошки, у нас девять жизней.

— В Огайо бывает такой снег?

Сменить тему разговора тоже выход. За окном метет, как будто зима копила силы для сегодняшнего вечера.

— Только не в апреле.

Я вижу, куда Кэти пытается увести меня, и не сопротивляюсь. Куда угодно, только подальше отсюда. Мне всегда хотелось узнать побольше о ее жизни дома, о том, что делала ее семья, собираясь за обеденным столом. Новая Англия в моем представлении — что-то вроде Американских Альп: куда ни повернись — всюду горы и сенбернары с подарками.

— Мы с младшей сестрой всегда делали это, когда шел снег.

— С Мэри?

Она кивает.

— Каждый год, когда пруд возле дома замерзал, мы выходили и пробивали дырки во льду.

— Зачем?

Какая прекрасная у нее улыбка.

— Чтобы рыбы могли дышать. Мы брали швабру и пробивали лед в нескольких местах.

Наши пальцы сплетаются.

— Ребята, которые ходили туда покататься на коньках, нас просто ненавидели.

— А мои сестры катали меня на санках.

В ее глазах прыгают веселые огоньки. В этом отношении у Кэти передо мной преимущество: она старшая сестра, а я всего лишь младший брат.

— В Коламбусе не так много высоких горок, так что мы всегда ходили на одну и ту же.

— И они тащили тебя на санках в гору.

— Я тебе уже рассказывал?

— Сама догадалась. Старшие сестры везде одинаковые.

Мне трудно представить Кэти втаскивающей санки на горку. Мои сестры — другое дело, они могли бы тащить собачью упряжку.

— Я говорил тебе о Дике Мэйфилде?

— О ком?

— Это парень, с которым встречалась моя сестра.

— И что?

— Сара, когда ждала от него звонка, не подпускала меня к телефону.

В моей реплике Кэти видит камушек в ее огород.

— Не думаю, что у Дика Мэйфилда был мой номер, — с улыбкой говорит она.

— А вот моя сестра дала ему свой. Стоило Дику сесть за руль старого красного «камаро».

Кэти неодобрительно качает головой.

— Однажды, когда он заявился к нам в дом, я обозвал его Диком Жеребчиком, и мама отправила меня спать без ужина.

Дик Мэйфилд. Меня он называл Крошкой Томом. Как-то мы ехали с ним в «камаро», и Дик поделился со мной своим секретом. «Маленький ты или большой — не имеет значения. Главное — сколько сил в твоем моторе».

— Мэри встречалась с парнем, который ездил на «мустанге» шестьдесят четвертого года. Я поинтересовалась, не делают ли они чего на заднем сиденье. И она ответила, что слишком боится испачкать салон.

Рассказы о сексе давно замаскированы под рассказы о машинах. Так можно говорить обо всем и одновременно ни о чем.

— Моя первая подружка каталась на попорченном водой «фольксвагене». Укладываешься на заднем сиденье, и тут тебя встречает этот запах. Запах суши. Заниматься там чем-то было просто невозможно.

Кэти поворачивается ко мне:

— Твоя первая подружка умела водить машину?

Вот и прокололся. Я откашливаюсь.

— Мне было девять. Ей — семнадцать.

Кэти смеется. Мы молчим. Похоже, самое время.

— Я сказал Полу.

Она поднимает голову.

— Сказал, что больше не буду работать с этой книгой.

Кэти отвечает не сразу. Сначала она трет ладонями плечи, и я вдруг понимаю, что ей холодно.

— Накинешь мой пиджак?

— Да. У меня уже «гусиная» кожа.

Смотрю на ее руки, покрытые крошечными пупырышками. Ключицы бледные, кожа — как будто фарфоровая.

— Вот.

Я снимаю пиджак и укрываю им ее плечи.

Моя правая рука застывает над ее плечами, и Кэти слегка откидывается назад. Я снова ощущаю запах ее духов, только теперь он исходит от ее волос.

Это ее ответ.

Она наклоняет голову, и я подаюсь вперед, в темное пространство между полами своего смокинга. Рука тянется к ее талии. Пальцы как будто прилипают к шероховатой ткани платья. Со лба падает прядь, однако Кэти оставляет ее без внимания. Под нижней губой я вижу пятнышко от помады, такое крошечное, что заметить его можно только с расстояния в несколько сантиметров. Потом она подастся навстречу, и все расплывается, теряет резкость, и я чувствую тепло на своих губах и вижу, как близки ее губы.