Право палача

X. Распоряжаться трупом

Утро явилось на порог нежеланным гостем, возвращая всё на свои места. Гартунг уехал ещё полным сил, видимо, многочасовые кутежи давно закалили его. Каспар тоже не выглядел слишком утомлённым, лишь предупредил, что подаст завтрак и на пару часов приляжет.

Когда Клавдия отвлекалась, на поверхности желудёвого кофе появлялись едва заметные круги. Наваждение? Несколько раз она быстро, словно ловчая птица, переводила взгляд на свою кружку, но та стояла неподвижно. Только пенка жалась к глазурным краям.

— Офицерик уехал! — капризно пожаловалась Клеманс, убирая тарелки со стола.

— Куда? Насовсем? — рассеянно спросила графиня.

— Надеюсь, нет. Их всех согнали в столицу. Там такое началось…

— А как же Аломьон? Он теперь без защиты?

— Так точно.

— Ого. Дело-то плохо. Если бросили такой богатый город на произвол судьбы… — проворчала Томасин.

— Собственный генералиссимус послал к чёрту императора. Вот неудачник! Наверное, сейчас удирает, одетый торговкой цветами, куда-нибудь за границу.

— Как выглядит Грималь? Ты видела его? — спросила Клавдия.

— Конечно видела. Он такой высокий, волос тёмный…

— Какой высокий? Сморчок он майский. И рожа сивушная, — заспорила Тома.

— Ладно тебе, он красавчик!

— Ну-ну, ты такое любишь.

— Может, когда ты его видела, он был с похмелья, а так — приятный юноша.

— Юноша, небось, четвёртый десяток разменял.

Поняв, что ничего не добьётся, Клавдия прислонилась гудящей головой к деревянной перегородке. Любопытно было, как может выглядеть человек, способный внушать свои идеи целым городам. Он, конечно, действовал не один, но громче него было не сыскать. И ближе. Все понимали: родной город он во что бы то ни стало загонит под свой сапог со шпорой, подкованный железными гвоздями. Он был властителем душ, а значит, как мог сволакивал с себя ответ за злоключения чужой плоти.

В один из последовавших дней грянул гром. Клавдия обнаружила, что Каспар с полудня забился в угол фармакии, слившись с обстановкой, и несколько часов просидел, уронив голову на стол. Он ни с кем не разговаривал и ничего не ел, даже воды не пил, а работу выполнял механически.

— Что случилось? Ты болен? — осмелилась она спросить.

Он медленно поднял голову и Клавдия заметила, что в помутневших глазах побывали слёзы.

«Конец. Мы все умрём, не меньше. Нас всех повесят, колесуют и клеймят. В любом порядке. И меня вместе со всеми этими убийцами, каторжниками и прочим сбродом, улизнувшим от верёвки», — констатировал её страх.

— Узнал с утра новость. Я должен сделать кое-что, но не могу решиться.

— Как тебе помочь?

— Не хочется тебя ввязывать. Но если бы со мной сходили, я был бы рад. Трупов ты не боишься, как я понял. Только надень маску. Подозрений у меня много и все разные.

Тысяча вопросов, зародившаяся у Клавдии, так и осталась невысказанной. Любая фраза, слово или звук заставляли Каспара мучительно вздрагивать, даже смотреть на него было больно.

Они направились в деревню, а не в привычные городские кварталы. Телега прихрамывала, проваливаясь в глубокие колеи. В поле сильно дул ветер и Клавдия закуталась в старый плащ.

— А что нужно будет делать?

— Ничего. Быть там.

Возле одного из приземистых домов Каспар натянул поводья и слез с козел. Кобыла послушно опустила голову к клочкам поздней травы. За ветхой замшелой оградой двое мужчин стояли на краю прямоугольной ямы. Один из них подошёл, отряхивая руки.

— Почти готово, Кас.

— Спасибо большое. Возьмите, — он высыпал горстку монет в короткопалую мозолистую ладонь, похожую на лепёшку.

— Что случилось-то? Почему не на кладбище?

— Не догадываешься? Самоубийство.

— Иисус! — отшатнулся крестьянин.

Каспар открыл дверь и прошёл внутрь жилища, сразу обернувшись к западной стене. Клавдия смекнула, что дом подмастерье знает хорошо, но ей не хотелось идти за ним. Было слишком тихо под той крышей. Он заглянул в отделённый занавеской закуток.

— А, вот значит как, — увидев привычную картину, он стянул маску и склонился над телами.

В постели лежал пожилой мужчина. Он давно был мёртв, смотрелся каким-то плоским, вдавленным в тюфяк, сцепленные на груди руки покрыли тёмные пятна. Рядом с кроватью на полу сидела бездыханная женщина с восковым голубоватым лицом. Она удавилась тонкой бельевой верёвкой, тянувшейся к крюку в стене.

— Господи, помилуй их! — Клавдия вздохнула и проглотила ком, вставший в горле.

— Не первые сутки они здесь лежат. Разрыв сердца, не иначе. Боли, слабость… Бланк предупреждал его. Окоченение пропало. И у мамы тоже.

«У мамы?!».

Что-то от Каспара, действительно, было в мертвецах. Отец передал ему глубокие складки у рта, от которых человек кажется старше своих лет, мать — тёмные волосы, хоть и разбавленные сединой.

— Какое горе! Почему сразу не сказал?

Каспар прошёлся по жилищу, заглядывая во все углы.

— Не осталось ничего ценного, — он стянул перчатки и не глядя бросил на обеденный стол. — Тут стоял сундук. Там — ларец с кое-какими украшениями. Выбросили все мои вещи. Как будто меня никогда не было на свете. Не сюрприз, но…

Он стал кружить возле окна, что-то отыскивая под ногами. Наконец поднял половицу.

— Денег нет. Жюстен забрал их, больше никто про тайник не знал. Ограбить не могли, дом весь на виду, чужих не ходит. Ну ты и скотина, братец дорогой.

Мужчины постучали в окно: яма была готова. Когда оба скрылись за молодыми яблонями, Каспар равнодушно перерезал верёвку и подхватил на руки мать. Он вышел с её телом во двор и бросил в могилу, не озаботившись ни саваном, ни гробом. Своего отца ему пришлось тащить по полу и Клавдия в ужасе наблюдала за тем, как подпрыгивает, задевая пороги, голова мертвеца. Вслед за трупами Каспар сволок и скинул бельё, бывшее на постели. Достав лопату из кучи земли, он стал поспешно закапывать яму.

— Ты уверен, что правильно поступаешь? Может, стоило хоть священника позвать? Извини, это всё выглядит так, будто ты немного сошёл с ума.

Клавдия не знала, как следует разговаривать с человеком в таких случаях и произносила то, что приходило ей на ум. Получалось, как она думала, нелепо, но честно.

— К чему священник? Они с детства твердили мне, что я так и сделаю. Брошу их на дно ямы и просто зарою, если не выкину обоих в канаву на съедение псам, — налегая на черенок, Каспар дышал всё глубже. — Я не понимал, почему они думают так. Теперь понял: предупреждали. Что ж, каждому да будет по вере его. И если ты сочла меня здоровым душевно, то ошиблась.

— Прости, но так нельзя. Ты недоговариваешь. Я сейчас уйду, если ты не признаешься в том, что ты натворил. За что твои родители ненавидели тебя? За какой-то жуткий поступок? Лучше скажи сам, а то я выспрошу у мейстера. Ссориться совсем не кстати, но это уже слишком странно.

— Натворил? Во младенчестве? Ну-ну. Просто я был лишним. Я был ошибкой. Брат всё время требовал внимания, с ним было столько проблем… его просто нельзя было ни на секунду оставить или доверить какое-нибудь дело. Ничего не умел, не хотел, всё приходилось подносить ему на блюде, чтобы не сдох. Он подчинил себе всю семью, и мне не осталось в ней места. Мать он задёргал и сделал своей служанкой, отца обирал. Когда его бранили — изображал припадки. Умел найти подход: где-то польстит, где-то покажет себя хорошим мальчиком. А меня высмеивали дома за то, что я работаю за гроши. Он выпил из них всю кровь и бросил разлагаться здесь. Мной не похвастаешься перед соседями — вот и весь список моих грехов. Не веришь — и не надо. Уходи. Я наверняка сейчас сяду и буду до вечера пускать сопли. Хочешь меня таким видеть?

На сей раз Клавдия сдалась с лёгким сердцем.

— Нет плохого в скорби по родным. Уф, не удивительно, что твоя мама решила уйти на тот свет. Не оставаться же с таким сыном один на один. Этот Жюстен, верно, и руку на неё поднимал.

— Не знаю. Но часто бранил последними словами. Я так злился! Только появись мне тут, недоумок! Специально заряжу ружьё и под кроватью буду хранить.

— И всё же утрата тебя задевает. Ты их любил.

Взгляд Каспара чуть не сбил с ног, до того он был страшен.

— Меня задевает то, как всё кончилось. Без примирения. И ничего уже не вернуть. Больше они мне не помешают своими дурацкими поступками любить их.

Дома было холодно, и Каспар разжёг неуклюжую глиняную печку. Мгла быстро затягивала облачный и угрюмый день. Кто-то постучался в дверь, Клавдия решила спрятаться за штору, где обнаружили тела. Там теперь было пусто, бельё осталось на дне могилы, но запах смерти въелся в стены. Слабый, ледяной, какой-то животный и пугающий. «В маске он не чувствуется. Ох, как должны благоухать чумные дома!..»

— Здравствуйте, тётя Клара, — сказал подмастерье, и скрипнула входная дверь, распахиваясь шире.

— Ох, Каспар! Сразу двоих потерять! — закудахтала старуха. — Держись, милый мой мальчик. Ничего. Ничего… Вот тебе флорин, пригодится. Мы по делам побежим, зашли посочувствовать. Сто лет тебя не видела! Превратился в мужчину!

— Даже и не знаю, чем тебе помочь, — проговорила вторая женщина, помладше. — Я за них непременно помолюсь. У меня совсем дома пусто, сегодня испекла пирог из остатков еды. Вот кусочек. Может, помочь тебе потом прибраться?

— Здесь и так чисто. Спасибо, Франческа.

Позже явилась ещё одна особа. Клавдия слышала только её сдавленные рыдания и нервные смешки. Задумчиво глядя в полумрак перед собой, графиня думала: «Эти люди отдают то, чего им самим не хватает. Лейт со своим меценатством не лишал себя удовольствий и роскоши. У него было полно денег и он тратил их без сожалений. А у тех женщин ведь есть дети, но есть и долг перед соседями. Кусок пирога для этой Франчески точно не был лишним».

В чужом жилище, где случилось такое бедствие, было неловко находиться. Когда смолкли голоса, Клавдия выбралась из своего убежища и подошла к печи, тихо ступая по одной половице. Отблески огня умывали бледное лицо нового хозяина дома, сидевшего на полу. Стоило отвлечь его, направить мысли к будущему.

— Теперь у тебя есть собственный дом. Небольшой, но он твой. Как обустроишь? Не приходилось об этом мечтать?

— Хм. Гартунг обо мне слишком хорошо выразился, я не умею мечтать, — Каспар бросил в огонь щепку, которую крутил в пальцах. — Когда я хочу уйти в себя, ничего хорошего внутри не обнаруживаю. Там одни обломки. Пустота, гибель.

— Так пустота или обломки? Мне снился очень странный сон. Сейчас ты мне о нём напомнил. Ты ведь знаешь лаз снаружи в карантин? Где сад? Мне снилось, что мы танцуем с мертвецами, но я, ты и Тиль были живыми. Всё из-за той мелодии, наверно.

— Я-то завзятый мертвец. А что там делали вы двое?

— Можно сказать, со мной тоже случилась маленькая смерть. Даже не одна. А вот Тиль как будто совсем непуганый.

— Боюсь, если верить в вещие сны, он попал в переделку.

— Краммеры жили за пределами города. Парень, который убил Лейта, говорил, что поместье отдадут бунтарям для штаба. Как бы Тиль не познакомился с Жаном Грималем лично… Если бы хоть немного подождал, то остался бы цел. Судя по тому, что он не вернулся, всё плохо кончилось. Как ты думаешь?

— Твой расклад логичен.

— У меня от него на память только чашка и осталась.

— От него? Это как понимать? — сощурился Каспар. — Я тебе её подсунул.

Клавдия рассмеялась нервным хохотом, который так трудно остановить, если силы терпеть происходящее на исходе.

— Её сотворил дьявол, не иначе. Очень трогательно. Как я сразу не догадалась!

— Надо было его вообще убить тогда, — проворчал подмастерье. — Между прочим, тебе пора идти, скоро стемнеет.

— А я не могу остаться?

«…ведь, вроде бы, всё к близости и шло. Или нет?»

— Только если хочешь, — Каспар равнодушно пожал плечами. — Есть ещё одна кровать, вряд ли чистая, но вполне удобная.

— Я хочу спать на широкой.

— Эта, чур, моя.

— Всё правильно.

Обескураженная Клавдия убрала за ухо выбившуюся прядь и выпрямилась на стуле. Как она вышла на такой тонкий лёд в их беседе и с треском провалилась под воду?

Каспар удовлетворённо хмыкнул и оскалился.

— Видела бы ты своё лицо. Дорогого стоит! Я стал тебя обыгрывать в коварстве, не зевай.

— Прости, я уйду, если ты не в духе.

— Не в духе? — покосился он. — Не помню себя настолько в духе. Ни о чём другом не помышляю. Беды уже льются водопадом за шиворот, я устал тащить их на плечах. Слабый я человек, мадмуазель.

Каспар завалился на бок и остался лежать на нагретых половых досках. Движение было таким звериным и лишённым напускного, что Клавдия залюбовалась. «Забыть речь и бродить по лесам, перестать размышлять. Что-то есть в виршах этих философов-натуралистов. Много тысяч лет назад женщины вот так сидели у очагов, следя за огнём, а мужчины приходили к ним сломленными, израненными, в поисках заботы и утешения. Уж куда естественнее, чем портить о всякую деревенщину хлысты. И он считает, что вися на волоске от безумия, не нуждается в заботе», — графиня скинула разношенный башмак, самым краешком стопы коснулась плеча лежащего на полу. Каспар вскинулся и резко сел, словно некая мысль осенила его.

— Знаешь… А давай отметим моё совершеннолетие?

— Как пожелаешь, но при всём почтении, ты выглядишь лет на двадцать пять.

— Не важно. Идём.

Он взял лопату и вышел во двор, Клавдия выскочила следом.

— Что бы ты ни хотел сотворить, подумай дважды!

Каспар подошёл к клёну, обернулся в сторону зари. Встав к ней спиной и прижавшись к дереву, сосредоточенно сделал несколько шагов вперёд. Он принялся осторожно вонзать штык лопаты в грунт, пока не почувствовал, что звякнуло стекло. Бутылка была зарыта неглубоко, всего два движения — и из-под дёрна показался её блестящий бок. Подхватив её за горлышко, Каспар стал близоруко разглядывать чудом сохранившийся клочок бумаги, приклеенный к ней около четверти века назад.

— О, слава богу! Это не вино, а портвейн! Идём в дом. Её ведь положено было выпить давным-давно.

Пока Клавдия зажигала свечи, подмастерье шарил по посудным полкам.

— Да как же так, — бормотал он, — где все кружки?

— Может, как тогда, на крыше? Прямо из горла? — она тряхнула кистью и огонёк на спичке угас.

— Я, чёрт побери, у себя дома, а не прячусь от мейстера, как малолетний забулдыга. Вот это сойдёт, — он оглядел два глиняных кубка и поставил их на стол.

Портвейн за годы совсем не испортился, крепость помогла ему выжить и сохранить душу винограда, заставшего времена смирения и порядка. Те лозы не вкусили крестьянской крови и не пострадали от огня, однако за изобилие и спокойствие платой был скрежет зубов, затаённая злость, отупение от мотыжного труда. Каменные жернова старого мира перетирали крестьянское семя в пыль и, наконец, этой пыли скопилось столько, что одна искра стала причиной пожара на имперской мельнице. У искры было человеческое имя да раскалённое добела сердце. Крепкая сладость вызывала у Клавдии задумчивое настроение, но она сочла для себя позором не найти достойной темы для разговора. Тонувший в тенях Каспар снова уходил в тревоги и печаль.

— В котором году ты переболел чумой?

— Восемь лет назад. Сейчас посчитаю.

— Хочешь сказать, она так давно в городе?

— Ха! Мы с ней в один год родились. Мейстер связывает начало вспышки с осенней ярмаркой, на которую приехали хелонцы с товаром из-за океана. Такие страшные болезни привозят на кораблях вместе с фимиамами и фруктами, — Каспар помрачнел, — отбывают же суда с нашими ближними, здоровыми и полными сил. Только вот потом от них ни слуху ни духу.

— О чём ты?

— О торговле людьми, — недоумение на лице Клавдии сохранилось и Каспар пояснил: — Туземцы и плантаторы меняют всякое на живой товар. Некоторые здесь промышляют отловом и сбытом нищих детей мореплавателям. Очень выгодный курс: за бесплатного или копеечного оборванца можно получить много ценностей. Дети становятся рабами, которые выращивают и добывают новый товар. Такой вот круговорот. Разве ты не знала?

Романтика дальних берегов стремительно стала расходиться по швам, как старый подгнивший половик, и Клавдия нахмурилась.

— Ты уверен, что это правда? Слабо верится. Звучит как страшная сказка для капризных детей.

— Мы с тобой и есть негодные дети в страшной сказке. Я побывал в подвале, куда сгоняют лишние рты и нищету, а потом продают за море, либо тем, кто может себе позволить купить ребёнка для любых целей, словно животное или предмет. Один из столпов, на которых опирается роскошь — бесправие, мадмуазель.

— Расскажи! — потребовала потрясённая Клавдия.

— Был один эпизод, который в семье не вспоминали. Я даже решил, что всё выдумал, пока не встретил снова ту женщину…

— Ой, какой малютка! Ты чего тут делаешь?

Незнакомка была пьяна и ужасающе красива. Она наклонилась и Каспар невольно перевёл взгляд на то, как выкатились из лифа белые яблоки её полной груди. Их вид почему-то успокаивал. То ли он был так мал, что ещё связывал их с едой, то ли уже был разбужен скороспелой чувственностью. Женское чрево отторгло его в несчастливый год, пуповину рано перетянули волосами и обрезали, от груди отлучили, так как он мог не стремиться всем существом назад, туда, где он недобрал собственной крови и материнского тепла?

— Чего ты тут делаешь? — повторила она звенящим сладким голоском. — Все уже разошлись с рынка.

— Я боюсь идти домой, — Каспар еле разомкнул посиневшие от холода губы.

Из-за угла крикнули:

— Франческа! Где ты там застряла?

— Я догоню, — отозвалась она, но не поспешила за своей хмельной компанией, а сосредоточилась на живой находке. — Боишься? Тебя дома бьют?

— Нет, но в этот раз я заслужил. Наверное. — Каспар потёр ладони о дерюжные штаны.

— Не будешь же ты всю ночь тут сидеть! Помнишь, где живёшь? Я тебя отведу. Ты что, сбежал? Мама, наверное, очень волнуется. Это нехорошее место. Здесь ходят такие как мы. Хм-хм.

— Сбежал, но не из дома. Меня хотели отдать в услужение странному господину, я его испугался. А живём мы в деревне Мулин.

— В услужение? Так рано? Ты же ещё ничего не можешь толком делать.

Незнакомка что-то поняла и её глаза потемнели под опущенными ресницами.

— Нужно работать. У нас ведь родился младший брат.

— А отец?

— Он много трудится. Даже приходит после обеда поспать до ужина.

Одутловатая и мягкая рука легла на макушку. Каспару показалось, его по голове гладит фея, до того лёгким было прикосновение.

— Идём со мной.

Она выглядела добрым и безопасным человеком, хоть и слегка не в себе. Пахло от женщины розовой водой и кислым виноградом, но что в нём плохого? Просто ягоды. Мальчик решил довериться и зашагал по мостовой, когда его осторожно потянули за локоть. Аломьон не сумел сцапать ребёнка и теперь неохотно расступался, пропуская того к дому.

— Расскажи, как ты попал на рынок.

— Мама привела меня к мадам Пфайль.

— Что?! Сама привела?

— Да.

Незнакомка закашлялась. Её юбки приятно шуршали от ходьбы, каблуки, похожие на рюмочки, гулко постукивали по камню.

— Мадам Пфайль — плохая женщина. Если я отведу тебя домой, то тебя снова продадут. Как же быть? Ребёнка к нам не притащишь, хотя ты такой миленький!

— Я попросился в нужник и увидел дырку в заборе, так и убежал. А как здесь оказался — не знаю.

Чем ближе они подходили к дому, тем медленнее и неувереннее шёл Каспар. Франческа не торопила, а ему ужасно не хотелось выпускать её ласковую, тёплую руку. Когда она постучала в дверь, открыли не сразу. Мальчика силой втянули в дом и велели идти в кровать. Сидя на одеяле, он долго слушал, как бранилась с родителями фея:

— Я пожалуюсь страже! — звенел её голос.

— Ты?! Да я сделаю так, что тебя высекут посреди Сен-Жак! — кричала мать, не заботясь о соседях.

— Меня-то высекут и отпустят, а ты сгниёшь в тюрьме, жаба бессердечная!

Дверь хлопнула, с потолка посыпалась извёстка.

— Я донесу! Донесу, слышите? — не унималась снаружи Франческа.

Новорождённый Жюстен проснулся и начал плакать, пришлось взять его на руки и качать. Каспар зарылся носом в одеяльце. Вина обрушилась на него, искалечив под своим весом хрупкую ещё личность, изломав его дух, прочертив глубокую борозду в памяти.

— Прости, маленький, я тебя подвёл, — проговорил он, давясь слезами.

— Скажи, что ты всё придумал, — слабым голосом попросила Клавдия. — Просто скажи, что всё это ложь. Что ребёнка нельзя продать посторонним людям как какую-то вещь. Ну почему всегда страдают беззащитные?

— Надо же! Тебя трогает беззащитность.

— Если ты о том случае, то это был мужчина, старше и сильнее меня.

— Но ему было некуда деться.

— С тобой успели что-то сделать?

— Нет, но дали понять, чего хотят. Я хорошо запомнил рожу, которая уже не знала, как извратиться. Он сдурел от скуки и его хрен, словно сломанный компас, указал в сторону притона той дамочки. Правда, потом, будучи малолетним идиотом, я поступил немногим лучше.

— Ну? — Клавдия выжидающе подпёрла щёку. — Валяй, продолжай. Все твои истории… за них люди деньги платить должны. На них можно билеты продавать по неслыханным ценам. Давай, может, бросим эту медицинскую ерунду и свой цирк заведём?

— Эта история куда проще. Спустя чуть меньше десятка лет я увидел Франческу на рынке и каким-то образом узнал. День был солнечный, но холодный и ветреный. Такие любит лаванда, которую ты на дух не переносишь. Так вот, она придерживала шляпу и, повесив на локоть корзину, копалась в сливах. Тот же рынок, те же дома, то же лицо, только днём. Зачем-то я подошёл и поздоровался. Поблагодарил за заботу. В ответ она стала рассказывать, какая замечательная у неё дочка: моя ровесница, красотка, наделена всяческими добродетелями. Я, конечно, вежливо кивал. Потом мне ненавязчиво предложили отдать десять су за часок с прекрасной юной Розалиндой.

— Розалинда, — усмехнулась Клавдия, чей ошпаренный портвейном язык всё пуще развязывался. — Ясно. Ничего не имею против Розалинд в целом, но есть имена, к которым так и липнут профессии. Если тебя зовут так, и ты не древняя королева, то ты — шлюха с наибольшей вероятностью. Чем эта Франческа только думала? Сначала защищать тебя, а потом предлагать свою дочь тебе же за деньги!

Каспар развёл руками.

— Так я обзавёлся Розалиндой, с которой ты немного знакома. Она всё пытается вернуть тебе платок.

— О, нет! Пусть оставит себе! — воспоминание не понравилось Клавдии. — Между прочим, тогда ты не ответил на мой вопрос. За каким дьяволом ты испачкал в саже проститутку и вырядил ещё хуже, чем они сами одеваются?

— Зачем только ты это увидела?.. — стыд пробился сквозь хмель и Каспар закрыл лицо ладонями, немало удивив свою позднюю гостью. — Ха-ха! Есть вещи, влекущие и досаждающие одновременно. Например, ты, но и не только. Помнишь, у древних была легенда о духах знатных дев, спускающихся за павшими воинами? Смерть часто пытались приукрасить. Будто там, за чертой, сплошные наслаждения, не то что здесь, на земле. Так вот, в провинции южнее Хелонии почитают её до сих пор, словно богиню. Она разъезжает на чёрном скакуне в великолепном наряде, в её волосах цветут розы. Праведников она убивает из ружья, и они не испытывают мучений. Разум отвергает это суеверие, но всё остальное, что во мне есть, стремится в нём погрязнуть.

Удивительно было наблюдать за тем, как Каспар посреди своей речи снова становится тем страшным монахом с отвлечённым и вязким взглядом. Он сдерживал смерть, боролся с ней, но одолеть не мог и решил овладеть хотя бы символически, как на подмостках древнего театра, создавая собственную правду. Живя ею, он со смирением чернеца или жадностью влюблённого снова вставал раньше всех, снова шёл на кухню, снова надевал маску. У всех прочих переживания таились внутри, у бывшего мортуса — снаружи.

— Из Розалинды я даже тень твою сделать не смог, — продолжал он. — Из-за тебя я потерял голову ещё тогда, на крыше лекарни. Ты будто и есть воплощение морового поветрия, которое топит в крови всё, кроме того, что уже мертво. Призрак целого мира, почти уже растерзанного и сожжённого. Даже Лейта тебе удалось сгубить! Я рассчитывал только успеть разок поцеловать тебя перед знакомством с Гартунгом. Куда мне до него? Видно, в расчётах я ошибся, раз ты здесь.

Каспар оперся на спинку стула. Тяжёлый взгляд пронизывал, пробирался под слои ткани.

— Следы от оспы есть и на теле, так?

— Проверь, — с вызовом отозвалась Клавдия. — Но с одним условием: это не повторится, если я ещё раз увижу Розалинду на пороге.

— Встречное условие. Я никогда не буду ставить твою жизнь выше жизни любого из мортусов и медиков. Я уважаю тебя не более, чем Тому и Клеманс, и так будет всегда, пока мы живы.

— Ах, так? Поглядим ещё, — Клавдия рассерженно вырвала деревянный бюск, расписанный розами, из корсета и принялась вынимать булавки из рюш.

— Ты будешь жалеть, — Каспар заинтересованно покрутил в руках расписную гладкую лопатку бюска. — Но тебе должно понравиться с твоим дурным вкусом. Не беспокойся, я тоже крепко пожалею потом.

— Хватит меня задирать! — процедила Клавдия сквозь зубы, не переставая разбрасывать части платья по полу. — Кому вообще ты нужен, кроме грошовой проститутки?! Ты у нормальной женщины вызовешь только заикание.

Каспар рассмеялся. Клавдия поздно осознала, как глупо выглядит, одновременно пытаясь его унизить и раздеваясь. В её-то мыслях всё шло своим чередом: мрачный подвыпивший сумасброд утащил её в своё логово, уже скинул рубашку в ту же кучу, что она — юбки. Разумеется, дальше всё пойдёт до того бесцеремонно, грязно и разнузданно, что мечты, посещавшие её тогда, за злополучным завтраком, будут вмиг забыты, ведь действительность выдумывает вещи похуже, чем крошечный человеческий рассудок, пускай растлённый до предела.

«Падай ниже! Ещё ниже!» — умоляло тело.

— Перестарался с дровами. Теперь здесь жарко. Сколько всего на тебе висит ненужного!

Подмастерье осторожно потянул тесёмки накладных карманов с гербовой вышивкой.

— Не трожь. Сам ты ненужный!

— Не груби мне. Тем более, у меня дома, — серьёзно проговорил Каспар, — тем более, когда смеешь дразнить.

Услышав в ответ молчаливое злое согласие, он подхватил Клавдию и уволок на кровать.

Распустив её корсет, он почему-то замер и сказал:

— Дыши уже.

— Я дышу.

Каспар ладонями ощупал её талию.

— Чем это ты дышишь, если… Вот проклятье… Распрямляйся! Рёбра не могут быть настолько искривлены! Они просто раздавили бы тебе печень.

— Не имел ещё дела с благородными дамами? — спросила Клавдия из-за плеча. — У всех нас такие фигуры. Есть, конечно, испорченные и раздобревшие, но ты видишь classicus.

— Н-да, — тихо проговорил Каспар, — ладно. К этому можно привыкнуть. Поразительное у тебя здоровье, если такое тяжёлое увечье до сих пор не вызвало недомоганий. А ямки на теле ещё глубже, чем я думал. Словно отверстия флейты, ох! Как успокаивает трогать их! Отчего все любят гладкую кожу? В ней нет ничего интересного.

Смесь досады и влечения одолевали Клавдию. Каспар заполнял собой не только её тело, но ещё и проникал в доселе никем не тронутую душу, вытесняя привычное, но бывшее ей дорогим и важным. Он был даже слишком опытным для неё: мягко дал почувствовать вес своего тела, двигался размеренно, упорно, убаюкивал её самообладание, меняя на судороги и звон стекла в ушах. Натешившись, отпустил её и устроился рядом, взирая без слов.

— Вот бесстыдник!

— Не правда. Стыд приятен, когда ко двору. Кажется, я чувствую кожей твой взгляд.

Свеча догорела, но свет углей из-за погнутой заслонки выдавал его поджарый, как у волка или гончей, живот, рельефные бёдра, плоские островки суставов колен. Для Клавдии ничего не было откровеннее этих скрытых от глаз мест. Порой ей хотелось стянуть кожу с людей и понять, какие под ней обнаружатся тайны, видит она головку кости, хрящ, холмик жира либо нечто иное, более сложное. Теперь она сомневалась, сатириазис испытывает или интерес, близкий к научному. Пока она внимала вольному течению мыслей, Каспар вытянул из своих вещей ремень.

— Если и сейчас ты не сбежишь, я буду просто поражён.

— Что ты задумал? — Клавдия поджала под одеялом ноги.

— Наутро я в глаза тебе побоюсь взглянуть. Но я устал трусить перед самим собой.

Он обернул ремень вокруг шеи и продел конец в пряжку, затягивая петлю.

— Тяни. Сильно.

— Ты задохнёшься, — опешила Клавдия.

— Нет. У тебя не хватит сил пережать сосуды настолько. Это опасная игра, но иногда — можно. Думаю, сегодня именно такой день. Познакомишься поближе с асфиксией.

Удавить живого человека, и правда, оказалось непросто, но через некоторое время Каспар пугающе обмяк и стал стремительно засыпать, а тело его, напротив, всё ожило, выдирая себя из лап смерти. Зрелище сильно переходило границы нормального в понимании Клавдии.

— Что особенного ты чувствуешь? — спросила она.

— Полёт. Лёгкость. Пограничье между одним миром и другим. Такую эйфорию, что её и не описать словами, — сомнамбулически прошептал подмастерье. — Моя жизнь в чужих руках, как же этого не хватает! Я захлёбываюсь ежедневно сам собой, а сейчас одиночество отступило. Теперь ты умеешь это делать. А если ошибёшься, то не вини себя.

Как Каспар ни отпирался, Клавдия вынудила его проделать то же самое и с ней. Грубая кожа ремня на шее сдавила горло и вызвала приступ страха, но она не смогла вскрикнуть и вырваться, проваливаясь в мягкую, уютную темноту, где её бережно раскачивали и перед глазами пульсировали эфемерные алые пятна. Померкли все отблески света и под собой Клавдия ощутила невидимую мембрану, упругое дно.

Дно своего бытия, предел чувственного безумства. Она дала практически убить себя прямо во время совокупления.

Рассвет был совершенно беспощаден. Он вонзил острые иглы в зрачки, оголил нервы и сделал Каспара проклятым предателем.

Проклятый предатель Янсен бодро оделся и жадно допил портвейн из кубка, вызвав у Клавдии приступ тошноты. Проклятый предатель помнил всё, что было вчера, так и не соблаговолив пояснить, почему болит горло. Список его преступлений пополнился хищными усмешками и злодейскими гнусными шутками, когда, попробовав сесть, Клавдия вскрикнула от головной боли.

Мучительно пытаясь вспомнить, что она наплела вечером и как оказалась в таком жалком виде, даже без сорочки, с соломенной трухой и гагачьим пухом в волосах, Клавдия была готова провалиться сквозь землю.

В кузове телеги она решила продолжить спать, но тут кто-то заголосил над ней, шепелявя щербатой пастью:

— Какая молодая, надо же! Горе-то какое, будь проклята чума! Ты уж её похорони, милый, по-христиански!

— Обязательно! — веско отозвался Каспар.

Предатель! Мертвец без похмелья! Не хоронить он её вёз, а на поругание всем, кто догадается, где они оба ночевали.