Право палача

VIII. Жить наособицу

Гнилые яблоки поросли мехом первого снега. Разрушенная башня, вывалив язык из битого камня, глядела одним уцелевшим узким глазом, сучьим и злым. Казалось, она тяжело дышит проломом в боку. Костёр чадил палёными перьями, изрыгая лишь дым.

Простой старый танец: двигаться вместе со всеми вправо, влево, вперёд и назад, затем трижды сменить пару по кругу. Рука у Каспара цепкая, верная и лёгкая. Где он только научился танцевать турдион лучше Тиля, покачивавшегося в кругу точно напротив?

Шаг вперёд, шаг назад. Под ногами снова хрустят семенные коробочки яблок. Будто нельзя было выбрать иное место для развлечений.

Что-то упало на землю. Клавдия присмотрелась: почерневшие пальцы отломились у той самой женщины, которую они вытаскивали из чумного дома. Как же она танцует, если наверняка мертва?

Без музыки сложно уловить ритм, но никто не сбивается. Вот другой взял Клавдию за руку. На груди белый крест портупеи — стало быть, солдат. Какой же он грязный! Поверх кровавых корок на лице прилипли комья земли.

Вперёд, назад. У одной из женщин вдруг оголились рёбра, половина груди вывалилась из рваного корсажа и распалась, показались желтоватые горошины жира на лоскуте отпавшей плоти. Она лишь невозмутимо перекинула вперёд свою свалявшуюся тусклую косу.

Все в кругу были мертвы и распадались. Танец ускорялся, входил в бешеный ритм, и вот от некоторых остались уже одни костяки, как от томлёных рождественских гусей к утру. Целыми были только трое. Тиль и Каспар выглядели спокойными, они лишь рассеянно обводили глазами танцующих, будто всё в порядке.

— Мама, мамочка! — крикнула Клавдия, но сквозь толщу равнодушной тьмы её голос не смог пробиться.

Что-то липкое сунули в рот и её едва не вырвало.

— Давай, давай! Четверговая свеча помочь должна! Проваливай из неё, Сатана!

Кусок свечи удалось выплюнуть, мир в глазах Клавдии изменился на более привычный. Клеманс бережно держала её голову над подушкой.

— Ты точно живая? И Томасин? И Каспар? — графиня в ужасе заглядывала в глаза то одной, то другой насельнице.

— Иисус, Мария и Иосиф! — пробормотала Тома. — Мы уж думали, в тебя бес вселился. Металась как кликуша, переполошила всех.

— Мне приснился страшный сон.

— А вот нечего спать на спине! — успокоившись, Клеманс поднялась и отряхнула сорочку. — Никому не рассказывай, примета плохая! Перевернись на бок и спи дальше. Тебе с Каспаром ещё идти искать больных в новом квартале. Там головой придётся работать, буквы писать.

Буквы явно страшили её куда сильнее одержимости дьяволом.

Несмотря на потрясение, уснуть во второй раз Клавдии удалось. Она так и не перебралась со своего тюфяка у печки назад в общую кровать с того самого дня, как едва не простыла. Когда она проснулась и вытянула руки, разгоняя в теле кровь, то случайно толкнула небольшую бумажную коробочку, лежавшую на полу.

«Откуда это здесь? Кто-то уронил?».

Сев и убрав от лица волосы, она потрясла находку, внутри сдвинулся увесистый предмет.

«Как интересно! Если я аккуратно распакую, то никто не догадается».

Подцепив крышку, Клавдия приподняла её. Внутри коробочки обнаружилась белая чашка. Когда удалось вынуть и оглядеть её, стало ясно: подарок подбросили именно ей. На дне поразительно скверно вылепленной посудины темнел цветок, ужаснувший бы любого ботаника, а окрас его опережал по унылости выходное платье Томасин.

— О-о-ох, мсье Краммер! — тихо проговорила Клавдия сквозь смех, сдавивший ей грудь. — Где только вы выискали эту жуткую поделку? Что это, белая глина? Да такой чашкой можно проломить голову насмерть! Глазурь шершавая, не оцарапать бы губы.

Сохраняя весёлое настроение, Клавдия наскоро оделась и заглянула на кухню в поисках провизии. Каспар раздувал угли в очаге, щурился от дыма и тихо ругался под стук посуды. Он делал вид, что на кухне один, но вскоре принялся варить яйцо, нервно расколотив его о миску.

Показывать ему чашку было бесполезно, в таком настроении мортус не оценил бы всего фарса.

Устав от молчания, он одёрнул рясу и проговорил:

— Ваш кавалер, мадам, сбежал, поджав хвост. Милостиво прошу дождаться, когда вас накормят перед дорогой туда же. По всему городу солдаты, бояться нечего. Добунтовались.

— Не удивительно. Он говорил мне вчера, что уйдёт.

— А, вот как. Меня никто в известность, разумеется, не поставил, — кивнул подмастерье. — Благодарю покорно. И где теперь искать двоих отчаянных вам на замену?

— Одного. Я никуда не пойду. По крайней мере, пока.

— Ну и кавардак у тебя в голове! Чего ради оставаться? Получать десять су за таскание трупов и хлама? Ливр за хождение по чумным домам?

— А ты сам чего ради здесь обретаешься?

Мортус иронично закатил глаза.

— Мой фамильный замок загадили болонки, а в загородной резиденции завелись пауки и теперь мне негде жить. И питаться тоже не на что, папенькино наследство ушло на одеколоны.

— Тебя держит только безысходность?

— Нет, мне нравится медицина. Не то чтобы я мог действительно стать врачом, но уже умею работать с веществами. Мейстер — единственный на свете человек, которому я нужен, так почему бы не служить ему за всё добро?

— Я хотела о другом… — лицо Клавдии обрело непривычно серьёзное выражение, столь трудно ей давалась искренность. — Лично меня то-то манит в самую гущу болезни. Кураж, волнение, близость смерти. Так просто не откажешься. Ведь придумали моряки водолазный колокол, чтобы нырять за кораллами и губками, приручили океан, примирились с ним. Нет у тебя того же чувства? Откуда оно берётся?

Каспар задумался, чуть опустив голову, но не уступил:

— Я не дурак с тобой откровенничать, но поддержу сказанное. Раз остаёшься, то быстрее доедай, нас ждут. Сейчас главное — оценить риски и всё зафиксировать в бумагах.

Новый квартал был чуть ближе к центру и немного чище. По крайней мере, не приходилось брести по горам мусора и обходить подозрительные лужи, питавшиеся мутными ручейками со дворов. В домах молчали или тихо плакали, пекли к обеду лепёшки, натирали окна войлоком, чтобы лучше видеть улицу. Былая сытость и благополучие ещё не покинули тех стен.

— Господин! Дорогой господин, вы же мортус, так? — донеслось откуда-то сверху.

— Вы поразительно внимательны, — отозвался Каспар, задрав клюв и придерживая капюшон на макушке.

Из окна наполовину высунулся неопрятный мужчина, чей силуэт резали бельевые верёвки.

— Мсье, я заперт здесь по злому умыслу, клянусь!

— А почему так безобразно пьяны?

— У меня иссякли все запасы, кроме спиртного. Мсье, не бросайте меня здесь! Вы дом-то стороной обойдите, там служивый стережёт, не выпускает.

У парадного входа и правда стоял молодой военный. Он подчёркнуто уважительно поздоровался с Каспаром и доложил:

— Велено все дома с крестом на двери и надписью стеречь. Капитан стражи приказал, исполняем по всей форме.

На массивной двери красовалось:

— Domino salwum nobes! ¹ — Каспар мрачно хохотнул. — Что это за stercore²? Три ошибки в трёх словах. Какого чёрта здесь происходит?

Солдат сам открыл дверь перед инспекцией.

— Хвала богородице! — заорал хозяин охрипшим от коньяка голосом и отсалютовал бутылкой, чуть не упав с лестницы. — Кто б мог подумать, что я вам так обрадуюсь!

— Вы живёте один? — подмастерье внимательно огляделся в прихожей.

— Один! Всю жизнь один, горький бобыль и пьяница.

— Кто к вам приходил, почему дом заперли? Для чумного вы чересчур бодры.

— Ко мне вообщ-щ-щ-ще никто вроде вас не являлся, — пьяница с силой мотнул головой, — прихожу это я из своей красильни, а на двери уже намалёвано, и пёс этот меня вынудил безвылазно тут сидеть. Я здоровее некуда!

Каспар бегло оглядел и ощупал красильщика. Тот качался из стороны в сторону, пришлось взять его за плечо, но это не помогло, и мортус, поймав нужную амплитуду, заключил:

— Не вижу совершенно никаких признаков болезни. Более того: медики условились больше не запирать людей в домах на верную смерть. При обители есть лазарет, туда свозят больных, а дома очищают. Что за самоуправство?!

— Господин эскулап, это всё конкуренты мои, у них тоже красят материю. Кубы — дрянь! Сукно — дрянь! — жестикулируя, хозяин дома облился коньяком. — Я своё всё из-за границы заказывал, у меня берут, у них — нет, вот и решили от меня избавиться. Не в первый раз такое, через дом живёт белошвейка, вы её тоже проведайте. Здоровёхонька!

Красильщик не обманул. Через четверть часа Каспар и Клавдия уже освобождали из-под стражи разбитую горем молодую женщину. Она пришла в такое отчаяние, что с ночи так и осталась в постели в исподнем и теперь, причитая, прижимала траченное мышами одеяло к своей тощей груди.

— Ко мне нынче всё равно никто не будет ходить! На что я буду жить?

— По крайней мере, вы не обречены, — задумчиво отозвалась Клавдия, наблюдая за тем, как по полу маленькой спальни крадутся мокрицы.

— Так кого вы успели увидеть? Нужны подробности, — произнёс Каспар, подойдя к маленькой кроватке, сделанной из ящика.

Грудной ребёнок, на редкость тихий, только с интересом разглядывал существо, которое пыталось исследовать его тельце на предмет признаков болезни.

— Я сидела, как обычно, с иглой у окна, шила заказ, и тут… заметила, что к двери подошёл мортус. Он быстро поставил крест и исчез, а я совсем оцепенела, даже не окликнула. Потом пришли из стражи и запретили покидать дом, а у меня малыш! И воды из колодца нет про запас!

— Как вы поняли, что это мортус?

— Ну, он был одет как полагается, только вместо маски — харя из холста. Та ещё образина, не то что у ваших милостей. Как облезлый хвост собачий, только спереди на морде.

— Вот жулики! — пожаловался Каспар ребёнку.

В двух других домах обнаружились лишь безжизненные тела. Одних смерть настигла в постели, других за повседневной работой — до того беспощадной дочерью обыденности была в то время чума. Женщины гибли за кроснами и прялками — осенней своей рутиной, мужчины засыпали вечным сном в мастерских, так и не успев заработать лишний денье на еду и лекарства.

— А я говорил секретарю, что мы должны решить вопрос с полномочиями, — прокряхтел мейстер, стягивая с помощника балахон. — Любой ряженый может прийти к капитану стражи и заявить, что он-де обнаружил больных, а тот, и без того весь в заботах, даст отмашку. Я самолично посещу Гартунга и Бланка, мы приведём дела в порядок, иначе последствия могут быть чудовищными для всех.

— Если моя помощь больше не нужна, могу я сходить к себе домой? — осторожно поинтересовалась Клавдия.

— И поминай как звали? — сощурился старик.

— Нет. Думаю, нет.

— Удерживать тебя я права не имею. Ступай.

Он дал Клавдии в дорогу пропуск, который позволял свободно выходить из квартала в город. Ей страшно не хотелось снова увидеть, как в страшном сне, руины башни и облезлый старый сад. Караульные долго рассматривали бумагу, но, наконец пропустили за баррикаду из ящиков и бочек.

За спиной оставался новообретённый ею мир непроглядного дна людской жизни, и даже ниже дна он теперь казался. С каждым шагом улицы распахивались шире, публика менялась. Ей стали попадаться на глаза такие же, как она: потрёпанные, запуганные люди с невыразимо трагическими лицами, с шагом и осанкой аристократов, но угасшими глазами. Они искали родных и заговаривали друг с другом, сбиваясь в тихие стайки.

До площади осталось пройти всего пару домов. Ноги Клавдии стали вязнуть в мостовой будто в болоте, не пуская её туда, где выяснится слишком многое. Предел её сил был слишком близок, а там, под открытым небом, обрушится на сердце пудовый нож, безвозвратно отсекая прошлое.

Вдруг кто-то упал ей прямо под ноги, заставив отскочить. Солдат поймал забулдыгу и швырнул оземь, отчего тот только глухо крякнул и остался лежать.

— Будешь знать, как срывать со стен императорские указы! — прорычал военный.

— Что за указы? — Клавдия осторожно потянула его за рукав.

— За голову Грималя назначили вознаграждение.

— Так его не убили ночью?

— Не убили. Так что, сударыня, будьте начеку!

— А что крепость Флют?

— Держится. Но это ненадолго.

Город, который она знала, изменился навсегда. На Сен-Жак разграбили все лавки и трактиры, на дорогой штукатурке стен особняков остались шрамы от пушечных ядер. Военных вокруг было столько, будто всю имперскую армию согнали в Аломьон. Несмотря на то, что порядок был восстановлен, жизнь покинула его.

Пока рычала недовольная чернь, город дышал.

Пока глашатай революции призывал в бой всех, кто веками был унижен, отвержен и растоптан, и его голос гремел над головами, город ещё агонизировал.

А теперь его сердце остановилось и странный рокот после себя оставил невыносимо давящую тишину, в которой раздавался только жидкий и усталый стук молотков. На середине площади сооружали эшафот небывалой ширины, а верёвки рядом с ним лежало столько, что можно было бы казнить небольшую деревню.

Особняк Раймусов не пережил восстания. Внутри он весь выгорел, крыша провалилась. Почернели от дыма пилястры и наличники, дуга слухового окна, так колоритно венчавшая фронтон, растрескалась от жара. Клавдия замерла в ста шагах от дома, взиравшего на неё теперь слепыми глазами, полными вины. Все стёкла он выплакал в палисадник и не мог даже укрыть её от холода. Двухстворчатая входная дверь была сорвана с петель, в холле, бывшем некогда таким гостеприимным и светлым, повсюду чернела копоть.

«А из моего бедного Гермеса и других лошадей, верно, уже сварили похлёбку!» — добила Клавдия саму себя. Графиня развернулась и со всех ног побежала назад, глядя лишь вниз и давясь слезами. Хоть трупы и убрали, повсюду были кровь и лохмотья одежды, пули, ядра, обломки баррикад.

Кто-то окликнул её по имени. «Только не это! Если кто-то из знакомых увидит меня… лучше пускай думают, что я мертва».

— Клавдия! Подожди!

— Оставьте меня! — прорычала она сквозь зубы и свернула в проулок, где и двое бы не разминулись.

Чем глубже она пробиралась, чем дальше уходила от центра, тем больше жизни обнаруживала. Снова пройдя караульных, она вздохнула с облегчением: чумной квартал нашёптывал молитвы, сверкал кошачьими глазами и курил заражённые пожитки.

— Ты вернулась! — удивился Каспар, столкнувшись с ней в прихожей.

В руках он держал бумаги, исписанные убористым канцелярским почерком.

— Да.

— Всё совсем плохо?

Она кивнула.

— Даже хуже, чем было вчера. Выходит, если родителей убили, а собственность изъяли, то у меня нет даже приданого. Даже перины, чтобы лечь! Даже белья, чтобы надеть!

— Не шуми, — строго сказал мортус. — Я лично перину ни разу в глаза не видел и до сих пор жив. Останешься — на всё заработаешь. С высоты падать страшно, а со дна подниматься приятно.

— Там было столько любимого мной! Тебе и не снилось!

— Полегче. Впрочем, понимаю. Ты иди поспи, чую, завтра будет весёлый денёк. Адресов целая кипа. Поди разбери, где правда ждут помощи.

Клавдия попыталась уснуть. Клеманс и Томасин, утомлённые уборкой трупов, легли уже давно. В голову лез то нелепый отвратительный сон про мертвецов, то образ разорённого дома. Одно дело — условно проститься со всем, как она сделала на второй же день, другое — увидеть крах своими глазами. Что, если она придёт к Краммерам за помощью и кровом? Если они не выставят её сразу за дверь под слабое возмущение Тиля, то каждый будет ею помыкать. Через год или два она совсем лишится гордости и станет очередной забитой невесткой, чьё имя будут забывать чаще других.

В дверь лекарни громко постучали.

«Вдруг за мной пришёл отец? — сквозь дремоту вообразила себе графиня. — Забрать меня отсюда и увезти куда-нибудь далеко от всех бед, на самый дальний край империи, к морю. Он поднимет меня и прямо в одеяле отнесёт в экипаж. Потом увидит, во что я превратилась, и не сможет сдержать слёз».

— Здесь нет для вас мест, — со странным напряжением произнёс за стеной мейстер.

— Одну ночь, хозяин! Прямо здесь, на полу. Мы люди простые! — ответил незваный гость.

Его голос был негромким, но Клавдия отчётливо, как со сцены театра, слышала каждое слово.

— Простите, не могу. Я узнал тебя. Но препятствую не поэтому.

Клавдия могла подсмотреть только в щель на полу. Подкравшись и извернувшись как уж, она увидела лишь множество пар ног в сапогах. Одни из них, небывалого размера, имели шпоры, звёздочки которых зависли над полом, подрагивая.

— Разве вы нам совсем не сочувствуете?

— В чём-то да, в чём-то нет. Беседа не для ночи. Но проявите уважение к тем, кто служит здесь. Мы приходим на помощь в других случаях и не откажем, если вас ранят или вы будете больны.

Владелец шпор молча переступил с ноги на ногу.

— Мы ведь могли и не спрашивать.

— Знаю. Нас мало и мы слабее. Но ты не причинишь никому зла. Ты ведь честный гражданин и человек будущего.

— Без нас никакое будущее не наступит. Хорошо о нём рассуждать, имея крышу на эту ночь.

— Рассуждать, будучи молодым и крепким, не при смерти от оспы или чумы, тоже неплохо. Иди своей дорогой, Жан Грималь. И будь здоров.

Внезапно гость рассмеялся тихим грудным хохотом, высокомерным и пугающим.

Клавдия отпрянула от двери, охваченная паникой. Не вставая, на четвереньках бросилась в фармакию и вцепилась в Каспара, читавшего при свече.

— Кас, он пришёл за мной! Он пришёл за мной!

— Кто?

— Жан Грималь! Ему же ничего не стоит здесь всё перевернуть вверх дном, вытащить меня на улицу или прямо здесь убить! Он говорит с мейстером, тот не пускает его на ночь!

— Что за чушь?! Собственной персоной?

Скрипнула дверь, и поздние гости покинули лекарню. Каспар выглянул в окно, покачал головой.

— Похоже, ты права. Ого, он на меня смотрит!

Клавдия закричала от страха и Каспару пришлось зажать ей рот.

— Тихо, тихо! Сама себя выдашь! Думаю, ему уже не до расправ, но его дружки могут наворотить дел, если услышат женский голос. Они стоят у входа. Думают, куда податься. Однако не сволочь же он последняя — устраивать здесь кавардак! Грош цена тогда всем его идеям.

Клавдия боялась смотреть в окно и зажмурилась. Король нищих что-то монотонно объяснял спутникам, и внутри себя, на обратной стороне век, она видела, как тени веток скребут светлый круг под фонарём, ветер треплет его пастуший суконный плащ, ручка кованого ножа выглядывает из голенища сапога. Или может, он одет был в дорогое платье, жёсткое от крови, снятое с убитого герцога, а плащ его приподнимался от жала шпаги?

— Они уходят, — проговорил Каспар, наконец отпустив её.

Клавдия смогла только бессильно сесть на ящик.

— Кто-то идёт сюда! — снова вскинулась она.

— Вряд ли Грималь щеголяет в войлочных тапках.

В дверях показался мейстер. Он вытер лоб тыльной стороной ладони и принялся что-то искать на столе, где стоял аламбик. Каспар услужливо выбрал бутылку и плеснул из неё на дно стакана. Руки старика дрожали, но тот умудрился выпить всё залпом и только потом обрёл способность к общению.

— Всё хорошо? — подмастерье обеспокоенно заглянул в его глаза и получил в ответ лишь кивок.

— Это хорошо, что ты здесь, — сказал старик Клавдии, — шило в мешке не скроешь.

— Вы достойно держались. Без тени страха.

— Он даже извинился за визит. Не такой умалишённый истерик, каким кажется, выступая перед публикой. Ух! Первый перегон? — нахмурился мейстер.

— Второй.

— Я даже и не заметил.

— Всё в порядке? Они не вернутся? — Клавдия поёжилась.

— Пусть найдут себе другое логово, я запер дверь на засов. Но судя по тому, что Грималь оказался здесь, ищут его с особым пристрастием и все притоны уже вывернули наизнанку. Поди-ка, Каспар, посуду помой. Нам нужно побеседовать с мадмуазель, пока с ней не случилось непоправимое.

Когда мортус покорно исчез, мейстер молча выпил ещё. Кровь бросилась в его серые щёки и безвольный подбородок перестал дёргаться.

— Ты сирота?

— Скорее всего. Ещё и бесприданница.

— Бедовые вы дети… Но может, оно и к лучшему. Хорошо знаешь латинский?

— Ita, vero³.

— Bonum⁴. Каспар говорил, тебе нравится у нас. Не буду спрашивать, почему. Мы все чувствуем одно и то же, но никогда не болтаем об этом. Чужие люди здесь не задерживаются, им слишком страшно.

Мейстер сложил руки на животе и устроился на табурете поудобнее, вперив взгляд в пустые бутыли на полках.

— Видишь ли, когда я был молод, меня, говоря языком философским, ужасала обыденность, пугала чрезмерная определённость моего бытия и собственная ничтожность в круговороте жизни. Знакомо?

— Отчасти. Но вы были более свободны в выборе, чем я.

— О, да! — каркнул старик. — Свобода спиться и умереть в канаве, свобода быть нищим. Примерно так же свободен падающий со скалы. Человеку нужна почва, собственность или хотя бы великая идея. Я мучился и мучился, пока не сообразил, что с этим делать. Я возглавил отчуждённых, я окружил себя помощниками, знающими вкус к работе. Так живут кузнецы, мельники, палачи… Наша с тобой гордость не знает границ, везде нам необходимо быть исключительными персонами. Такова наша планида. Я потеряюсь среди дряхлых простолюдинов, ты — среди вельмож, но пока мы здесь, мы — солнце, месяц и звёзды. Сейчас ты испугана и мышление твоё узко, как иголочное ушко, но когда успокоишься, то посмотришь иначе на вещи. Скоро к нам пожалуют в гости двое других власть имущих и, может быть, Гартунг лучше меня объяснит тебе. Впрочем, бессилие связей, денег и роскоши, думаю, ты уже осознала. Внезапное бессилие, предательское, — мейстер вздохнул, помолчал и рассеянно продолжил: — Я клянусь тебе: пройдёт целый век, а от чумы лекарства так и не найдут. Более того, за ней придут другие смертоносные болезни. Оставайся с нами и учись. В тебе есть нужная жилка. Господь — не вор. Он обделил Каспара любящим отцом, чтобы дать сразу двоих: меня и аббата. А у тебя он отобрал все орудия самоубийства и греха.

— Если вы не против, останусь насовсем.

— Славно.

— Я закончил, — осторожно вклинился в разговор Каспар.

— Проследи, чтобы перед сном Клавдия успокоилась. Мне не нравится её состояние. С этого дня ты отвечаешь за неё головой, — прокряхтел старик, поднимаясь на ноги. — Завтра её ждёт непростой день, да и тебя тоже. Теперь вы будете ходить со стражей.

Оставшийся на кухне кипяток Каспар использовал для успокоительного отвара. Он нащипал трав из пучков, свисавших с балок, несколько минут потомил зелье в печи и велел Клавдии выпить всё до дна мелкими глотками. Пока в белой кружке остывало снадобье, он приложил ухо к её груди и замер, внимая слову крови.

— Ужас, — прошептал мортус. — Ты спокойно сидишь здесь, а сердце колотится так, будто убегаешь от волков. Это ненормально, тебе нужен отдых.

Причиной бешеного пульса был уже отнюдь не страшный гость и не потрясения прожитого дня.

«Поразительно, что мужское тело награждено столь уязвимыми и милыми местами. Линия пробора кажется совсем белой в тёмных волосах. Кажется, ещё чуть-чуть — и они блеснут синей побежалостью, словно перья ворона». Клавдия незаметно занесла руку над его головой, просто чтобы почувствовать тепло крохотной полоски кожи, не выдавая себя прикосновением. Ею, да светлыми пятнами на висках, выгоревшими прядками и деликатнейшим шевром локтевых сгибов мужских рук можно было всегда наслаждаться, не навлекая подозрений. Безыскусные ханжи не обладают таким гибким умом, как истинно сладострастные люди, легко ускользающие, меняющие маски, настроения и роли. Пока одни наслаждаются телесной разностью издалека, только взглядом касаясь предмета любования, другие лишь бездарно хватают да пачкают.

Эта мысль упала в голову Клавдии, словно мокрица за шиворот. Оставалось или втереть её себе в кожу, как ни в чём не бывало, или смиренно разоблачиться.

---------

1. лат. искаж. Господи, спаси нас!

2. лат. дерьмо

3. лат. да, конечно

4. лат. хорошо