Право палача

VI. Врачевать

Каспар завладел бутылкой и подошёл к краю крыши. Задумчиво пнул камешек, заброшенный туда птицами, отчего тот бесшумно упал на почву тёмного палисадника.

— Хорошо. Только случилось всё не по моей воле. Но тебе понравится.

Клавдия кивнула, поднялась и обернулась к городу. Вдали, на краю площади, мерцал еле различимый огонёк масляного фонаря.

— Возможно, стоит начать с книг, — проговорила она. — Жюли — моя компаньонка — всегда была очень любопытна. Иногда даже бесстрашна. Когда на площади Сен-Жак жгли запрещённые книги, она выхватила одну прямо из огня. Рассуди: никто не будет печатать бессмыслицу, ну а если и сделает это из честолюбия, то никто не будет запрещать, тем более изымать и жечь все тиражи, так что расчёт Жюли был верным. О, сколько мы узнали из того труда и подобных… Их главной мыслью было жёсткое разделение на рабов и господ без всяких компромиссов. Они призывали не освобождать, а ограничивать ещё сильнее, лишить высшее общество всякой ответственности за обращение с теми, кто ему служит. Простолюдины веками выполняли приказы, покорялись чужой воле, а значит, необходимо предоставить им возможность как можно меньше рассуждать. И тогда, наконец, все познают истинную свободу от условностей. Однажды мне понадобился кусочек такой свободы.

Как и предполагалось, конюх крепко спал, лёжа в сене, так что его не пришлось искать долго. Клавдия имела возможность понаблюдать за ним с минуту прежде, чем исполнить задуманное.

Тот существовал совершенно бесстыдным образом: вот на нём рубашка из мягкой пеньки, под рубашкой — рёбра, да и сразу сердце. Разве не приглашало это выцарапать из него всё, что потребуется, разве не для того он лишён был панциря из камзола и манер, чтобы принадлежать? Он владел лишь узлом пожитков, тем немногим, что на нём надето да початой бутылкой. Избыток воли просто поставил бы такого ничтожного человека в тупик.

Клавдия наклонилась над его шеей и сквозь сивушное марево почувствовала горячий запах солнца, зарумянившего кожу. Она и сама бы с радостью подставила весенним лучам своё лицо, но его до того момента касался только лунный свет, напитывая фарфоровой белизной. Существо, лежавшее перед ней, могло и не такое. Если он уснёт в кабаке за липким столом, он ничуть не уронит достоинства, коего никогда и не имел; никто не станет обсуждать подобное в салонах, его репутация не пострадает. И за такую привилегию он обязан был платить.

Прядь рыжих волос упала конюху на щёку, тот открыл глаза и поспешил вскочить на ноги, уходя от взгляда Клавдии, как с линии выстрела. Присутствие хозяйской дочери в такой странной близости лишило его дара речи.

— Где ты спишь? — спросила она. — Веди туда.

— Клянусь, я не крал ничего! — оправдывался конюх по дороге к своему логову, находившемуся в конце ряда денников.

Он весь сгорбился от страха, шёл медленно и оглядывался, пытаясь понять, что происходит. Клавдия переступила порог тёмной узкой комнатки, подобрав подол, чтобы солома не цеплялась за рюши, и тщательно осмотрелась. Доски стен растрескались, но через мелкие щели даже свет проникал с трудом, не говоря уже о случайном взгляде.

— Сними рубашку.

Конюх поджал свои тонкие губы, затравленным зверем посмотрел на графиню.

— Мадам, в чём я виноват? Чем я вас огорчил?

— Решил, что я буду тебя сечь? Заманчиво. Но в другой раз.

В закутке помещалась старая узкая кровать. Простынь потемнела посредине, где он лежал. Её ни разу не меняли. Клавдия пообещала себе довести честолюбие до полного бесстыдства, тогда она просто стянет эту пропитанную грязью ткань, скомкает и с наслаждением зароется в ней носом, а конюх будет молча наблюдать за этим столько, сколько ей будет угодно. Должно быть, он свешивал свои длинные ноги, когда пытался уснуть на такой короткой койке. Клавдия сбросила на пол подушку, уселась и кивнула слуге, чтобы он устроился рядом.

— Встань на колени.

Когда графиня стала неумело расстёгивать его штаны, он остолбенел и из смуглого его лицо сделалось серым.

— Мадам!

— Опустись ниже.

Обе её щиколотки оказались на плечах у конюха.

— Но… меня же повесят за такое! Я понимаю… Я всё понимаю… но я почти женат, а вы…

— Никто тебя не повесит, но только если будешь слушаться. Потому что никто не узнает. Просто делай, что говорят. Ну? Чего замер? Я ведь не умею.

Конюх тёмным пятном тонул в пышном облаке небесно-голубого платья.

— Я не могу, это неправильно. Вам будет больно, да и если узнает кто…

— Не твоя забота, начинай. Я не должна опоздать на мессу!

Деваться было некуда. Молодость и внезапное пробуждение подвели молодого человека, кровь устремилась к чреслам, и даже страх смерти был не властен над телом, жившим по своему закону. Прощаясь в душе с белым светом, он подчинился, причитая:

— Умоляю, мадам, я не знаю, в чём я виноват, но не губите меня. Вы закричите — и я покойник. Да мне даже до тюрьмы дожить не дадут! Боже, у вас кровь… Я мертвец.

— Ты все приказы так лениво выполняешь, приправляя их болтовнёй? — скривилась Клавдия. — Тогда тебя и вправду есть резон высечь.

Когда всё было кончено, конюх забился в угол. На спине у него рдело позорное клеймо из восьми царапин. Он даже не натянул штаны повыше, просто сполз на грязную солому и уткнулся лицом в свою рубашку, найденную на полу. О том, что его жизнь разрушена, Клавдия и не думала. Расположившись на его кровати и чувствуя, как на бёдрах засыхает кровь и флегма, она сыто улыбалась.

«Получай, Сангреаль! Точнее, не получай того, что мог бы! Оно навсегда осталось моим. Получай и ты, жалкий обрубок мяса, в котором мечется моя душа! Из-за тебя я обречена выкручиваться! Кровоточишь? Так тебе и надо!»

Лицо Каспара тронуло неописуемое отвращение. Он окаменел на краю крыши как горгулья.

— Вот видишь. Я предупреждала.

— «Порченый товар», — с трудом вывел его язык. — Назвать так человека! Давно твои родители сошли с ума?

— Ничуть. Я их понимаю, они хотели как лучше. На самом деле Сангреаль тоже никому не был нужен. Это же девочка в камзоле! И провонял лавандой как дамский шкаф. Куда мне было деться, Кас?!

— Что ж. Если ты начала понимать, какую гадкую выходку совершила, уже хорошо. Не сочти меня ханжой, просто не представляю, чего натерпелся конюх. Смертного страха — самое меньшее. А если бы ты была служанкой, а он — хозяином? Его объявили бы кровопийцей, могли и под суд отдать.

— Такое нельзя сравнивать.

— Ну да! — развёл руками мортус. — Мы, мужчины, созданы для того, чтобы в нас стреляли, втыкали железо, вот ещё и пользовались, когда вздумается. Это совсем не игра. Знаешь, я бы повесился. С меня бы было достаточно.

Клавдию напугала шевельнувшаяся внутри совесть, чей труп Каспару удалось гальванизировать.

— Твоя очередь, — напомнила графиня.

— Надеюсь, конюх менее склонен к копанию в собственной голове и поспешил всё забыть.

«Забыть целое лето развлечений? Только если потерял память», — рассудила Клавдия. Бутылка вернулась к ней.

— Не сказал бы, что я понимаю тебя, — Кас покачал головой, — Но и на твоё понимание не покушаюсь. Меня тоже почему-то считали испорченным. Я родился в крестьянской семье, благополучной и не самой бедной. Первые пять лет всё было хорошо, я рос себе обычным мальчишкой. Потом родился мой брат, Жюстен. Я помогал с ним как мог. Почему-то родители хотели, чтобы я пел в церковном хоре, но это оказалось невыносимо скучно. В соборе я познакомился с аббатом, он научил меня грамоте, я увлёкся книгами.

— Я ведь могла видеть тебя! И слышать, как ты поёшь. У судьбы дерзкая фантазия.

— Да. Там сейчас поёт Жюстен, когда не лежит пьяным. Время шло, я стал чувствовать себя лишним. Обед готовился на троих, у стола так и осталось три стула. Со мной разговаривали только тогда, когда я плохо вёл себя. Дела мои никого не интересовали, главным в семье стал Жюстен. Ему отдавали деньги, которые я приносил с мелких заработков, он пропивал их. Он воровал наши вещи. Я устал от этого и ушёл в город, работать у портного. Спал на полу, по мне ночью бегали крысы. И там я подцепил. Её.

— Её?

— Догадайся сама. Проснулся утром от ужасного жара. К вечеру уже набухли шишки на шее и в паху. Следующие несколько дней я не помню, только тот момент, когда надо мной склонился носатый чёрный дьявол — так я думал. Он жёг меня железом, а я визжал, как козёл на убое. Очнулся почему-то в монастыре. За месяц пришёл в себя, братья ухаживали за мной. Аббат сказал всем, что случилось чудо, когда я окреп.

— Значит, это была не чума? Ты ведь жив.

— Plaga по всем симптомам. Мейстер говорит, если взять сто человек и заразить, то трое из них выживут. Он-то мной тогда и заинтересовался. Раз я получил на некоторое время иммунитет, то мог ходить с ним в опасные места. Зоркий глаз и крепкая спина оказались очень кстати. Родители не искали меня, аббат послал к ним человека, чтобы тот сообщил о моём состоянии. Послушник вернулся таким смущённым… сказал, что идти мне некуда и дома больше не ждут. Если б это помогло, я бы умолял, я бы на коленях просил. Хоть раз ещё вдохнуть запах родных стен. Услышать, как смеётся мать. Я был послушным ребёнком, и это меня сгубило. У непослушных детей, вроде тебя, есть весь мир. А мой мир заканчивался семьёй. И самым главным было угодить ей. Знаешь, когда я валялся в бреду и корчился от боли, мне было не так плохо, как потом, когда от меня отвернулись.

«Хотели обменяться забавными историями. И вот. Стало быть, у Каспара от спиртного развязывается язык. Он не врёт и, кажется, даже не приукрашивает», — Клавдия притихла, стараясь слушать внимательно.

— Так я попал в лекарню, правда, первые недели потерял рассудок. Уверял мейстера, что я труп и меня забыли похоронить. Что я разлагаюсь. Он каждый день меня воспитывал, говорил: «Ты мне нужен, и не только мне. Ты необходим городу». Куда было деться? Я сдался, помешательство моё тоже сдалось. Вместе с мейстером мы предложили мэру оплачивать наши услуги по очистке домов, организации карантинов. Сколько всего пришлось изучить! Моя крестьянская голова чуть не лопнула. Но дело стало приносить пользу горожанам и доход. Позже мейстер взялся и за наши внутренние дела. Он умеет так всё преподнести, что сам поверишь в свою исключительную важность. С самого утра, с древней военной молитвы начинается поход на болезни. Можно низвести нас до уборщиков, а он делает нас воинами. От этого сил сразу больше, да и ответственности. И знаешь, открой мы сейчас квартал, Аломьон погибнет без всяких переворотов. Людям будет не до идей. Пока мы держим в узде чуму и ищем её очаги, имеет смысл борьба господ и рабов. Я и ты, как ни странно, с одной стороны баррикад сейчас.

Вечер принёс Клавдии слишком много откровений. Она рассеянно следила за тем, как зажигают фонари, и фигура Каспара над тусклыми пятачками света становится всё темнее.

Он тоже глубоко задумался, глядя вниз, на мостовую.

— Не подходи так близко к краю, пожалуйста, — попросила Клавдия.

— А то что? — подмастерье усмехнулся и взошедший уже высоко месяц посеребрил белые кончики его резцов. — Не нужно проявлять заботу, я к ней так и не привык.

— Странно себя вели твои родные. Но может всё не настолько плохо, и ты чего-то не понял?

— Ты не понимаешь меня, как и все прочие, — тон его звякнул холодом, — Зачем вы выгораживаете незнакомых людей? Становится прохладно. Идём спать.

У чердачной лестницы обоих настиг мейстер. Окинув взглядом покачивающихся как сосны на ветру помощников, он спокойно произнёс, обращаясь к Каспару:

— А, вот вы где. Я тебя обыскался, а ты грачом скакал по крыше. Все уже в сборе.

— Что такое?

— Сейчас узнаешь.

На первом этаже лекарни столпились все, кого удалось найти: пьяные и трезвые, уставшие и те, кто целый день отсыпался.

— Лавка портнихи, что ближе к стене, закрыта уже неделю, — начал старик. — Никто не видел хозяйку всё это время. Входить боятся. Скорее всего, внутри уже бездыханное тело. Не факт, что причиной стала чума, но вы должны быть начеку. Каспар проверит запас серы, подготовит маски и одежду, выберет подмогу. Много людей не понадобится в любом случае. Дом пока только один.

Взгляд Каспара остановился на Томасин, которая тщетно пыталась перестать икать и держать равновесие, а не шататься, как моряк на палубе. Было ясно, что она не боец.

— Ты, здоровяк, идёшь с нами, — хлопнул подмастерье по плечу одного из мужчин, — ещё Клементина и наши аристократы. Вижу, выбирать больше не из кого. Проспаться вы не успеете, а медлить нельзя.

Клавдия уснула быстро и глубоко, рассудив, что рок пощадит её и сделать для своей безопасности сверх разумения Каспара и мейстера ничего нельзя.

Проснулись чуть позже, чем обычно. Позавтракали в полном безмолвии. Графиня наблюдала за тем, как дрожат пальцы Клеманс то ли от холода, то ли от страха и не решалась расспрашивать, что их обеих ждёт. Лекарня замерла в тревожном ожидании. Все говорили шёпотом, даже хмельные не храпели во сне.

Перед выходом Каспар вручил Клавдии вещь, которую невозможно не узнать или спутать с иной. Знак отчаяния и надежды одновременно, символ смерти и дерзновения победить природу было неожиданно приятно взять в руки. Качество новой маски поражало: тщательно заглаженные края поблёскивали, все швы были ровными, стежки шёлковой нитью легли чётким пунктиром на дорогую кожу прекрасной выделки. Стёкла рубинами светились в полутьме. Клавдия провела кончиком пальца по изогнутому клюву и испытала такой восторг, словно ей вручили бычий кнут и привели пару оборванцев для потехи.

Ремни совсем не давили, а мягко обнимали голову, чуть растягиваясь. Она сделала вдох и почувствовала благоухание летних трав, жаркое и сложное, словно гимн многоголосого хора. Там были и чабрец, и мята, и полынь, ещё несколько незнакомых запахов.

— Я не стал класть лаванду, — шепнул Каспар.

Восторг усилился и перетёк в восхитительное настроение. Клавдии давно наскучили цветы и украшения. Когда их дарили, она лишь любезно улыбалась и произносила одни и те же фразы. Первые неделями вяли в вазах, не смея соревноваться с роскошностью интерьера, вторые оказывались погребены на дне очередной шкатулки. Она забыла, когда в последний раз её вкусу угодили, и от того было по-настоящему приятно. Каспар не служил ей, но готовил еду, не забывая о яйце без скорлупы. Вот теперь он верно выбрал травы. В этом жесте таилось что-то до невозможности человеческое и милое.

— Мне нравится, — произнесла Клавдия, глядя сквозь алые стёкла на мортуса, уже натянувшего капюшон.

— Понимаю. Но не теряй бдительности. Не расслабляйся. Не считай себя неуязвимой.

Произнеся привычную молитву, сели в телегу. Тильберт расположился совсем близко, и графиня положила руку на его острое колено.

— Вы нужны мне, Тиль. Когда всё закончится, я буду обречена на брак, который убьёт меня. Если останусь жива.

Юноша задышал глубоко, его маска от этого стала издавать ритмичный шорох. Он заговорил тихо и боязливо, пряча слова в скрип колёс:

— Я замялся тогда на кухне потому, что был поставлен в тупик откровенным вопросом. Вы скрываете лицо… Но я не из тех, кто способен из-за внешности думать о человеке плохо. Вы такая смелая! Не представляю, каково пережить побег от злодея, а теперь находиться всё время подле Каспара. Он пугает меня. Но если только посмеет тронуть вас, я не останусь в стороне.

— Каспар, в отличие от Сангреаля, не является ко мне в кошмарах.

— Я бы ему не доверял. Он как… не знаю… разверстая могила.

Двухэтажный дом был на редкость ухоженным и выглядел обманчиво безопасным. На ступеньках под жестяной вывеской топталась кошка. Каспар наклонился, почесал у неё за ухом и постучался в дверь свободной рукой. Изнутри никто не отозвался. Следующие попытки тоже были бесплодны.

— Боюсь, придётся вломиться без приглашения, — он заговорил со странным сарказмом, проявлявшимся всякий раз на службе, — но войдя, если обнаружите живых, будьте вежливы, это чужое жилище.

Дверь оказалась не заперта. Прилавка в мастерской не было, только низкий подиум для посетителей. Рулоны ткани на полках лежали аккуратно свёрнуты, на одном из широких столов для кройки стояла болванка с новым кружевным чепцом, который собирались наплоить. Будто портниха отошла на минуту и вот-вот вернётся.

— Доброго дня! Эй! Есть живые?

Каспар постучал в стену, и за ней закопошились крысы.

— Позор тебе, кошка. Клавдия и Клеманс, идите наверх. Мы с Тилем осмотрим лавку.

Клеманс со вздохом поплелась по узкой лестнице и что-то бормотала в длинный клюв про больные колени, издававшие громкое щёлканье. На втором этаже под скатами крыши обнаружились две небольшие комнаты. Одна из них оказалась кладовой и Клавдия задержалась в ней, с интересом разглядывая портняжные инструменты. Сколько всего было нужно, чтобы просто нарисовать на ткани будущее платье, вырезать и сшить! И коробка булавок, и уйма ножниц разного размера, и целое семейство угольных утюгов, гуськом замерших на полке от мала до велика, и…

— Каспа-а-ар! — завопила Клеманс во всю голову. — Ка-а-ас! Сюда!

Маска поглотила её крик, но готовый к находкам мортус мгновенно взлетел по лестнице.

В комнате на кровати лежала портниха. Из-за спины Каспара Клавдия разглядела её почерневшие руки, которые та прижимала к груди. Женщина уже ничего не понимала, только скулила как подстреленная лиса, а волосы её, слипшиеся от испарины, змеились по грязной подушке. Чёрный клюв маски навис над обречённой и мортус прошипел:

— Pesta. Без сомнений.

Ужас отбросил Клавдию взрывной волной назад к двери. Она чуть не расцарапала дегтярный балахон, лишь бы коснуться нательного креста. Труп напугал бы её куда меньше, чем ещё агонизирующий человек.

— Я вам помогу. Сейчас отнесу к врачу, о вас там позаботятся. Господь будет рядом. Слышите? — Каспар подхватил портниху на руки. — Чёрт. Продолжайте поиски. В телегу её класть нельзя, отнесу на руках. Не знаю, как скоро вернусь, можете закончить без меня, если не найдёте ещё живых. Тильберту я сейчас поручу всех вывести и зажечь серу.

Клеманс и Клавдия остались одни. Через несколько минут графиня смогла взять себя в руки. Всё это время Клементина как ни в чём не бывало бродила по этажу. Что-то привлекло её внимание, и та задержалась у окна.

— Да тут и искать негде, — пожала она плечами. Кровать одна. Стало быть, портниха и жила одна. Пойдём уже отсюда.

В мастерской тоже никого не нашли. Тильберт снимал с полок рулоны, чтобы бросить их в костёр. За треском огня и шорохом тканей Клавдия уловила еле слышный стук.

— Тс-с! Слышишь? — спросила она Клеманс.

— Ничего не слышу, кроме пыхтения ребят.

— Будто кто-то пробежал по полу над нами, — Клавдия подняла лицо к потолку.

— Такое бывает от смены погоды. Дом остывает или нагревается, вот и начинает весь скрипеть. Либо это она, — Клеманс округлила глаза, — Чума. Ходит своими крохотными костяными ножками.

— Не нагнетай страху, и так не по себе. Я бы проверила в последний раз. Если это кошка, будет жалко, хоть она и дармоедка.

Клементина мяла в руках край фартука и явно хотела сказать что-то.

— Идём? — спросила её, наконец, графиня.

— Я боюсь. Просто кошмарно боюсь, да и… Клода, красавица, — взмолилась Клеманс, — сделай божескую милость, отпусти на минуту к моему офицерику! Он столуется в кабаке через дорогу. Милая, я тебе отдам что-нибудь для зимы. Вернусь через мгновение, Кас ничего не заметит, а ты ему и не скажешь, правда?

«У каждой какой-то интерес, — помрачнела Клавдия. — А у меня что? Плешивый котёнок Тиль? Даже не смешно. Пусть катится, может, солдат заделает ей поскрёбыша».

— Проваливай. Только долго не трись там. И сними этот ужас, а то офицерик твой упадёт в обморок от такого наряда.

Через секунду Клеманс уже и след простыл. Наверху явственно скрипнула мебель, и любопытство заставило Клавдию сдаться. Она снова прокралась по лестнице и увидела, как кто-то юркнул в комнату.

«Не может быть! Мы всё осмотрели! Вот так и становятся суеверными».

Когда из дверного проёма высунулась маленькая лохматая головка, Клавдия даже вскрикнула, но остатки здравого рассудка убедили её в том, что она видела ребёнка.

— Эй! Иди сюда сейчас же! Куда только ты от нас спряталась?!

Тиль нашёл у прилавка стул и сел, дожидаясь, пока помощник вынесет последние пожитки. Во время отдыха его посетило озарение: «А если попробовать добраться до дома Клавдии по крышам? Кое-где можно постараться допрыгнуть. Правда, если промахнёшься… Но я должен. Мы встретились не просто так. Ведь это фатум. Я мог бы ночью миновать караул и оказаться в городе, принести вести! Лишь бы не самые печальные».

Окрылённый своей гениальной идеей, Тильберт ответил кому-то: «Да, можно!» и машинально вышел вместе со всеми на улицу. Помощник зажёг серу, вышел следом да принялся заколачивать дверь, чтобы дым не вытек сквозь щели. К тому моменту явился запыхавшийся Каспар, не любивший покидать пост надолго.

— Вы уже закончили? Славно.

А Клавдия всё гонялась за девчонкой, которая ловко пользовалась скудным обзором маски чудовища, пытавшегося её похитить. Она выскальзывала из рук как окунь, а Клавдия, не имевшая доселе дел с маленькими детьми, боялась сломать ей что-то.

— Да не бойся ты! Мы пришли вас спасать!

Через выпавшие сучки в полу проросли стебельки густого серого дыма и Клавдия остолбенела.

— Вы что делаете?! Мы ещё здесь!

Крик не пропускала ни маска, клюв которой был набит травами, ни плотно закрытые окна.

— Что там за визги? — забеспокоился здоровяк, вороша в костре пожитки портнихи.

— Крысы пытаются выбраться, визжат и бьются. Значит, всё идёт по плану. А где Клавдия? И Клеманс куда-то смылась… — мортус оглянулся, заложив большие пальцы в чёрных перчатках за широкий ремень.

— Наверное, ускакали за угол, страху ведь натерпелись.

— Ты всех пересчитал, Тиль?

— Нас мало, я не стал… — промямлил тот.

— Кто видел, как она вышла? — упавшим голосом спросил Каспар.

С улицы уже звали, а Клавдия никак не могла извлечь визжащего от страха ребёнка из-под кровати.

«Так нельзя! Невинное дитя! Так нельзя, мы не умрём здесь! Я не брошу её!» — вопила паника в голове графини. Мозг её снова объял инстинкт, на этот раз иной, чем прежде, неизведанный. Спасти детёныша и бежать со всех ног.

Наконец удалось приподнять тяжёлый деревянный каркас и схватить девочку за рубашку. Грубое домотканое полотно не подвело и не треснуло.

— Попалась! Теперь бежим!

Ядовитый дым валил из мастерской, ослепляя и пробираясь в отверстия маски. Девочка закашлялась и начала хрипеть. Её крохотная грудь содрогалась, вызывая щемящую жалость. Клавдия натыкалась на мебель, ощупывала стены и всё не находила дверь, оставалось идти на крики снаружи. Разбили узкое окно, но щедро разложенная сера извергалась на совесть и не спешила покидать дом, однако избыток света помог Клавдии увидеть выход.

Каспар вцепился в только что приколоченную доску, оторвал её одним движением. В ту же секунду Клавдия разбежалась и что было мочи попыталась выбить створку, врезавшись в неё плечом.

Дверь распахнулась и за порог, вместе с лавиной крыс и клубами дыма, вывалилась прижимающая к себе ребёнка Клавдия. Ремешки на голове ослабли, мир вместо красного снова стал гадко-серым. Кто-то хотел забрать девчонку, но руки свело судорогой.

— Отпусти. Слышишь? Уже можно отпустить. Сильно надышалась? Голова кружится? Тошнота? — голос Каспара звучал будто из-под воды.

— Вроде бы нет. Уф, как же страшно!

Громкие рыдания Клеманс оглушили Клавдию. Та ругалась последними словами, захлёбывалась в слезах и подвывала, колотя себя по лбу:

— Зачем только я оставила тебя одну?!

Она помогла Клавдии сесть в кузов телеги, где уже лежала на сене присмиревшая малышка.

Переведя дух, графиня обратила внимание на толпу зевак, собравшуюся поодаль. Из окон тоже высунулись горожане, кто полуголый, кто в старой домашней рубахе. Все почему-то улюлюкали и смеялись.

— Ха-ха! Производится лечение!

— Ставлю су на доктора!

— Убе-е-ей!

Ноги дрожали, но Клеманс помогла ей подойти ближе, помощнице и самой стало интересно, что за заварушка началась у чумного дома. С другой стороны поддерживал солдат, должно быть, пресловутый «офицерик». Его рука проворно соскользнула ниже спины пострадавшей, но рассмотрев небритую рожу, покрытую белёсыми шрамами, Клавдия решила простить ему шалость. Обрести такую гнусную харю под силу только тому, кто пьёт ежедневно.

Тильберт, уже без маски, пытался сплюнуть кровь. Голова была разбита, видимо, первый удар пришёлся тяжёлой тростью Каспара в макушку. Юноша сгибался от боли и умолял о прощении.

— Скулишь как блохастая шавка, барчук! — крикнул кто-то из толпы пьяниц, покинувшей кабак.

Ещё один удар кулака в плотной перчатке — и Тиль оказался на мостовой.

— Дай сдачи, парень! — вопили из окон.

— Только попробуй доктора тронуть! — отзывались с земли.

Мортус поднял его на ноги и, наградив ещё одной оплеухой, перехватил сзади. Клавдии показалось, что ему вот-вот свернут шею как курице.

Время вдруг стало каким-то вязким. Пятнышко заалевшей рубашки с брыжами, камзол с истрепавшимся золотом утоп в луже. Разъярённый мортус держит мальчишку, но что, если просто отпустит и отвернётся? Толпа разорвёт его, как разорвала мадам Кафаль, чьё сердце насадили на пику, а внутренности умудрились забросить на перекладину фонарного столба, где их тут же стали клевать грачи, обеспокоенные осенней бескормицей. Снова Аломьон ощетинился голодной толпой, снова разинул полную слюны пасть.

Каспар унижал всех вокруг одним своим существованием. Унижал до склочных зверей, грязных обезьян, готовых покусать друг друга из-за кормёжки или монет. Что толку было от его золотого сердца? Оно только блестело, как упавший в лужу гульден, который никто не замечал. Если бы он перестал так сиять и измазался в крови, поддался порыву…

Подмастерье лишь придушил Тиля предплечьем, чем вызвал у «офицерика» спазм немого одобрения. Юноша обмяк и сверкнул белками закатившихся глаз.

— Будешь знать, каково отравиться серным дымом!

Тиля поволокли за шиворот, с холодной ненавистью приговаривая:

— Надо было зацепить тебя крюком и тащить, как заразную падаль, через весь квартал. Никто не выгонит тебя. Даже не мечтай. Ты будешь работать дальше, а я буду колотить тебя, пока живого места не останется. Буду отправлять во все чумные бараки, в самые грязные выгребные ямы, чтобы ты сдох от лепры или тифа, от холеры, лёжа на улице в собственном дерьме.

Клеманс и Клавдия ковыляли следом, боясь подходить слишком близко.

От страха Тиль вцепился в борт телеги, чтобы его перестали сволакивать в ад, но Каспар рывком притянул его к себе.

— Ты практически убийца, Тильберт! Ещё бы немного — и лишились жизни ребёнок и девушка!

— Я просто был невнимателен! Больше никогда так не буду! — кричал навзрыд юноша.

— А я просто тебя воспитываю, раз высокородные Краммеры не соизволили сделать этого. Нянька из меня сомнительная, но втолковать пару вещей сумею. О, я с тобой сейчас такое сделаю…

Фантазия Клавдии оживилась в предвкушении, породила пару смутных догадок, одна другой хуже и привлекательнее. Ей во что бы то ни стало захотелось присутствовать при экзекуции.

Мейстер встретил процессию во дворе словами:

— Вот это зрелище. Интересно, что подумают горожане.

— Станут чаще мыть руки, — отозвался Каспар.

Сладкая булочка была надкушена уже с четверть часа, а рот Клеманс был занят увлекательным рассказом:

— …Смотрю — Мадонна! Стоит с дитём, над головой дым, будто облака! И кто видел, все обмерли, мой офицерик даже протрезвел на минуту.

Тома только качала головой и прихлёбывала из кружки воду, гася похмелье.

Когда к лекарне принесли больную портниху, мейстер просто смахнул со стола всю посуду и вытащил его на двор, где произвёл осмотр. Женщину отправили доживать последние дни в лазарет монастыря. Под мерный щебет Клеманс Каспар сосредоточенно собирал осколки глиняного горшка. Он теперь говорил тихо. Такие люди могут испытывать противоестественную для своей природы ярость, но после ничего не чувствуют, кроме опустошения. По прибытии его хватило только на то, чтобы швырнуть Тиля на пол и заставить извиняться перед Клавдией, что тот немедленно и сделал с особым рвением.

Клавдия, оставленная без зрелища расправы, молча бродила из комнаты в комнату. Натянутые нервы гудели, дрожь в теле не унималась. Наконец она подняла с полу свою кружку, которую не заметил Кас.

— Как хорошо, что жестяная. Не разбилась.

У неё из глаз внезапно полились слёзы. Кружка снова звякнула о доски.

— Ты чего, рыжая? С ума-то не сходи. Везучая как незнамо кто! — покосилась Томасин.

— У меня была дома чашка. С маленькой розой на дне. Что с ней теперь? Что теперь вообще с моим домом и семьёй? Если бы они только знали!..

Её обняли за плечи. Легко, тепло, искренне. Кас тихо проговорил:

— Не плачь. Ты ведь хотела быть сама по себе. Думаю, тебя любят даже с того света. Меня вот и на этом не жалуют.