Заднее сиденье автомобиля оказалось чересчур тесным. Хотя Колетте показалось бы тесным заднее сиденье любого лимузина, если бы ей пришлось делить его с Тэннером.
Его теплое бедро прижималось к ее бедру, запах одеколона щекотал ее ноздри. И она не договаривалась об ужине вдвоем с ним. Ей не хватало Джины.
Она старалась съежиться, сделаться как можно меньше, чтобы свести к минимуму физический контакт с Тэннером.
— Не понимаю, почему Джина не сказала мне, что собралась ужинать с Дэнни и его семейством, — заговорил Тэннер, нарушая затянувшееся молчание.
— Наверное, ей не хотелось, чтобы ты взбесился, — предположила Колетта.
— Я никогда не бешусь, — возразил Тэннер, словно оправдываясь. — Я не людоед какой-нибудь. Я всего лишь старший брат, который волнуется за сестру и которого неверно понимают.
— Непонятый ты наш, — сухо пробурчала Колетта.
И вновь воцарилось молчание. Колетта смотрела в боковое окно, стараясь не замечать пробегающих между ней и Тэннером электрических разрядов.
— Пойми, я не собираюсь мешать Джине строить свое будущее, — снова прервал молчание Тэннер. — Я хочу только, чтобы она повременила один год. Пусть закончит колледж, и тогда я помогу ей во всем, что бы она для себя ни избрала. — Он улыбнулся. — И больше я на эту тему за весь вечер не скажу ничего.
Опять сгустилось неловкое молчание. Терзаясь близостью Тэннера, Колетта открывала и закрывала сумочку.
— Как ты провела выходной? — поинтересовался Тэннер.
— Непростительно долго проспала, потом поехала к матери, чтобы покормить ее психованного пуделя, так как Лилиана уехала за город со своим последним кавалером.
— Ты не любишь собак, как я вижу, — заметил Тэннер.
— Я очень хорошо отношусь к собакам, — возразила Колетта. — Просто Пушочек лает, кусается и воет больше, чем любая собака из тех, которых мне доводилось видеть.
Она испытала колоссальное облегчение, когда машина остановилась у ресторана и мучительная поездка закончилась.
Она не могла не оценить почтительный тон, которым метрдотель обратился к Тэннеру:
— Мистер Ротман, вы как раз вовремя. Ваш столик дожидается вас.
— Чувствуется, ты славно позолотил ему ручку, — шепнула Колетта, входя вместе с Тэннером в изящно обставленный зал.
Тэннер, усмехнувшись, положил руку на спину Колетты в том месте, где был вырез, и горячая волна окатила ее.
— Мы будем вдвоем, — предупредил Тэннер метрдотеля, который подвел их накрытому на троих столику.
— Очень хорошо, — сказал метрдотель и поспешил оставить гостей одних.
Колетта начала отчасти успокаиваться, поскольку от Тэннера ее теперь отделял стол и ноздри щекотал не столько аромат мужского одеколона, сколько изумительные запахи кухни.
— Здесь очень мило, — заметила она.
— Мило, это точно, — согласился Тэннер.
Колетта улыбнулась.
— Готова спорить, что в Фоксране нет таких ресторанов.
Откинувшись на спинку стула, Тэннер улыбнулся в ответ.
— Конечно. Но в Фоксране рестораны имеют свой особенный шарм. Дело в том, что все знают всех по имени. В «Семейном ресторане» Милли каждый четверг печет яблочный пирог с карамелью, потому что по четвергам туда захожу я.
— А ты любишь яблочный пирог?
— Это мой любимый десерт. Мама когда-то пекла мне яблочные пироги.
Улыбка его погасла. Он расправил салфетку и положил ее на колени. У их столика возникла официантка.
— Могу я предложить вам что-нибудь выпить перед едой? — спросила она.
— Мне не нужно, — быстро сказала Колетта.
— Ты уверена? Может, бокал вина?
Она покачала головой и указала на стакан с водой.
— Мне этого достаточно.
— Ну а мне, — обратился Тэннер к официантке, — виски со льдом.
Колетта была ему благодарна за то, что он не стал настаивать. Конечно, она не возражала бы против бокала вина, но нельзя забывать о том, что она, возможно, беременна.
Официантка принесла Тэннеру виски, приняла заказы и исчезла. Тэннер принялся оглядывать посетителей, и на мгновение Колетта погрузилась в созерцание его упоительных черт.
В этот вечер мало что могло выдать в нем скотовода. В своем отменно сидящем костюме он мог бы быть банкиром, бизнесменом, биржевым брокером; как бы то ни было, уверенность, присущая преуспевающему человеку, окутывала его как мантия.
Но в то же время Колетта заметила налет грусти в его глазах, когда он осматривал зал.
— Похоже, сегодня у тебя трудный день, — проговорила она.
Тэннер с улыбкой взглянул на нее.
— В некотором отношении — да, — признался он. — Когда я вижу, как все эти люди поздравляют своих матерей, я не могу не тосковать о своей.
— Расскажи мне о ней, — попросила Колетта; ей вдруг стало интересно, какой была женщина, воспитавшая этого человека.
На лице Тэннера появилось выражение нежности, которое ее растрогало. Он отхлебнул виски, поставил стакан на стол и обхватил его своими широкими ладонями.
— Ее звали Мария, и мне она казалась самой красивой на свете. От нее всегда хорошо пахло, и она почти всегда улыбалась и напевала. Она любила розовые розы и выращивала их в саду около дома; их там было очень много. Когда ветер дул с юга, она открывала окно, и весь дом наполнялся запахом цветов.
— Это прелестно.
— Она сама была прелестной... И не я один считал ее красавицей. Ее одной из первых выбрали Мисс Молочницей.
— Мисс Молочницей? — с интересом переспросила Колетта. — Что такое «Мисс Молочница»?
— В Фоксране ежегодно проходит большая ярмарка. Одну из молодых женщин выбирают Мисс Молочницей, и она представляет округ на разных мероприятиях. А в прошлом году Мисс Молочницей была Джина. — Тэннер усмехнулся. — Я понимаю, все это звучит как-то грубовато, но атмосфера там веселая.
— Мне это нравится, — отозвалась Колетта. — А твоя мама работала?
— Трудилась не покладая рук. Поддерживала весь дом.
— Значит, она относилась к традиционному женскому типу.
Колетту услышанное нисколько не удивило. Она догадывалась, что Тэннер воспитывался в традиционной консервативной семье.
— Целиком и полностью. — Он сделал еще один глоток и посмотрел на стакан с янтарной жидкостью с таким видом, словно именно там хранились его воспоминания о матери. — Ей нравилось заботиться о нас... Она готовила наши любимые блюда, украшала дом цветами и прочими штучками, которые и делают дом жилым.
— А вне дома она не работала?
— Нет. — В глаза Тэннера вернулись насмешливые искры. — Наверное, как женщина она состоялась в роли жены и матери.
— Это многое объясняет, — проговорила Колетта.
Тэннер вопросительно изогнул бровь.
— Объясняет что?
— Это объясняет, почему тебе не нравятся работающие женщины. Ты, наверное, из тех неандертальцев, кто любит, когда жена у него босая и беременная.
Он подался вперед, и его бодряще чистый запах, который так манил Колетту, одолел витавшие в воздухе ароматы горячих блюд.
— Не совсем так. Просто я из тех мужчин, кому нравится, когда жена часто бывает беременной.
Слушая его густой низкий голос, Колетта чувствовала себя так, как будто только что сделала большой глоток из его стакана с виски.
А он снова откинулся назад. Его лицо приняло довольное выражение.
— Точнее говоря, так будет, если я когда-нибудь вздумаю жениться, — добавил он.
Колетта подумала, что от этих дьявольски сексуальных глаз и этого магнетического голоса растаял бы лед в Антарктике.
Официантка поставила на стол салаты и корзинку с булочками. Когда она снова отошла, Тэннер попросил Колетту:
— Теперь ты расскажи мне про Лилиану. Ты как-то сказала, что она была бы рада отделаться от тебя еще шестилетней. Что ты имела в виду?
Колетта подхватила вилкой маленький помидор и задумалась.
— Лилиана, в отличие от твоей мамы, не находила удовольствия в том, чтобы возиться с ребенком или создавать домашнее гнездышко. — Бесконечное количество раз Колетте приходилось слышать: «Потрудись», «Отстань», «Не приставай ко мне». — Ее то не было дома, то она была занята, то спала, и так большую часть времени в течение всего моего детства.
— Она где-нибудь работала?
Колетта кивнула.
— Да, только подолгу на одном месте не задерживалась. Ей казалось, что работу можно соединять с удовольствиями. Она начинала встречаться с кем-нибудь из коллег или даже с начальником, а когда роман прекращался, впадала в уныние, и ей приходилось оставлять работу. — Колетта рассеянно передвинула кусочек лука с одного края тарелки на другой. — Мне всегда было ее чуть-чуть жаль.
— Почему?
Колетта отложила вилку, и ее взгляд встретился с взглядом Тэннера.
— В ней всегда проявляется какое-то безрассудство, когда дело касается мужчин. Она ведет себя так, как будто ее жизнь оборвется, если она не будет связана с мужчиной. Когда она ни с кем не встречалась, то целые дни проводила в постели. Она была слишком подавлена, чтобы даже встать.
Тэннер накрыл ее руку своей ладонью.
— Наверное, тебе было тяжело. Детям всегда хочется верить, что они для своих родителей — главное.
Его греющий взгляд и прикосновение ладони тоже нелегко выносить. Колетта вздрогнула и убрала руку.
— Ты только пойми меня правильно: мое детство не было кошмаром. Меня не били, не оскорбляли...
Она не хотела больше говорить о Лилиане, больше всего на свете ей хотелось одного: чтобы прекратилась сладкая ноющая боль животе, вызванная его теплым взглядом.
Тэннер откинулся на спинку стула. То немногое, что Колетта рассказала ему о своей матери, глубоко его тронуло. А еще глубже тронуло то, о чем она не рассказала.
А не рассказала она ему о мучительном одиночестве заброшенного ребенка. Но эхо этого одиночества в ее голосе он расслышал. В ее карих глазах была печаль, хотя о печали она не произнесла ни слова.
А когда он встал и обнял ее, желая хоть как-то ее утешить, то, к своему изумлению, почувствовал в ней родное существо.
— Мой отец был человеком тихим, — сказал он, отвечая на очередной ее вопрос. — Он подолгу работал на ранчо и значил для меня и для Джины меньше, чем мама. Но это был добрый человек, он любил нас и обожал маму.
— Я уверена, что они воспитали тебя правильно, — сказала Колетта. — Не всякий молодой мужчина в двадцать один год был бы готов стать главой семьи и принять ответственность за ребенка.
Тэннер пожал плечами и отпил глоток виски.
— Вопрос так вообще не стоял, — сказал он. — Других родных, каких-нибудь тетушек-дядюшек, у нас нет, позаботиться о Джине было некому, а я, естественно, не согласился бы на то, чтобы она воспитывалась в приюте. Как только мне сообщили о гибели родителей, я собрал вещи и вернулся домой.
— Вернулся домой?
Тэннер кивнул.
— Я в то время был в Лоренсе, учился на предпоследнем курсе Канзасского университета. Не смотри на меня так, — добавил он, улыбаясь. — Ты-то думала, что я придаю такое значение образованию Джины, так как хочу вроде бы правильно прожить в ней свою молодость.
Колетта заулыбалась, и на ее щеках появились очаровательные ямочки.
— Именно так я и думала.
— А это неправда. Я не проживаю вторую молодость через молодость Джины хотя бы потому, что не считаю свою молодость загубленной. Я не чувствую, что принес какую-то жертву, когда прервал учебу и взял на себя заботы о сестре и о ранчо. Идея насчет моей учебы принадлежала нашим родителям. Сам я хотел просто работать на ранчо.
— И поэтому ты не можешь смириться с тем, что Джину может устраивать работа в магазине?
— Смириться с этим я могу, — возразил Тэннер и принялся разрезать толстый кусок отбивной. — Но если она окончит колледж и получит диплом, то у нее будет некоторый фундамент, который может сослужить ей добрую службу, если она когда-нибудь изменит свое мнение о торговле. Но мы вроде бы договорились сегодня больше не говорить о Джине.
— Ты не ошибаешься, — подтвердила Колетта.
В течение следующих нескольких минут все их внимание было отдано еде, и они обменивались мнениями исключительно о достоинствах блюд.
— Ты умеешь готовить? — спросил Тэннер.
Колетта заулыбалась, и Тэннеру опять пришлось с усилием отводить взгляд от ее ямочек на щеках, а затем, с еще большим трудом, — от выреза на платье и соблазнительной груди.
Ее глаза сверкнули как два топаза.
— Не сомневаюсь, ты ждешь, что я скажу «нет». И думаешь, я только умею покупать консервы и готовые продукты. Так вот: я начала готовить очень рано и вдруг обнаружила, что мне это нравится. Просто в последнее время мне некогда часто варить и печь. — Она отрезала кусок куриной котлеты. — А ты? Кулинар хороший?
— Я лучший в мире знаток блюд из макарон с сыром, — объявил Тэннер.
Звонкий хохот Колетты вызвал в нем взрыв внутренней теплоты.
— Из твоих слов я заключаю, что готовка не является твоей сильной стороной.
— Правильно. — Он пристально посмотрел ей в глаза. — Но есть на свете другие занятия, в которых я хорош. Не хочешь узнать, о чем я?
Наградой ему был легкий румянец на щеках Колетты.
— Это что же, мистер Ротман, вы задумали флиртовать со мной?
— Возможно.
Он понял, что как будто горел на медленном огне с той самой минуты, как она открыла перед ним дверь своей квартиры.
И еще он не мог не отметить про себя, как ласкают ее красивое лицо отблески свечи, как они оживляют ее глаза, как согревают ее зовущую к прикосновениям кожу и как подпитывает их его собственный внутренний огонь.
— С чего бы тебе хотеть флирта со мной? — спросила Колетта, старательно отводя взгляд.
— А почему бы и нет? — Он снова прикоснулся к ее руке и едва заметно погладил. — Ты — чрезвычайно привлекательная женщина, я — нормальный здоровый мужчина, который тебя находит весьма желанной.
— Что за нелепость! — воскликнула она и поспешно отдернула руку. — Ты меня практически не знаешь. Мало того, я даже не уверена, что нравлюсь тебе.
— А при чем здесь это, если мы говорим о моем желании? — Перехватив ее рассерженный взгляд, он рассмеялся. — Шучу, шучу. Ты ведь права, я тебя толком не знаю. Но я не говорил, что ты мне не нравишься.
— В общем, флиртовать со мной для тебя не имеет смысла, — подытожила Колетта.
— Да почему же?
— Потому что несерьезные связи не в моем вкусе, и к тому же ты скоро вернешься в Фоксран. — В ее глазах мелькнул вызов. — Я тебя тоже толком не знаю и отнюдь не уверена, что ты мне нравишься.
Тэннера развеселила вспышка, вызванная его репликой. Он бы сейчас не припомнил, бросала ли ему какая-нибудь женщина вызов.
— Что ж, значит, нужно проверить, сумею ли я изменить существующее положение вещей.
— Можешь на это не рассчитывать, — сухо бросила она.
Он ухмыльнулся.
— А теперь расскажи мне про своих прежних друзей мужского пола.
— Не болтай ерунды. Одно из первых правил женщины: если находишься с мужчиной, не говори с ним о других мужчинах.
— Точно. Из какого же это кодекса?
— Такой кодекс каждая женщина получает при рождении.
Следующие несколько минут прошли в разговоре о персонажах, с которыми они когда-то встречались. Тэннер рассказал о девушке, с которой гулял в годы учебы. Ее звали Сэлли, и Тэннер воображал, что когда-нибудь на ней женится. Но когда Сэлли стало известно, что он собирается заняться воспитанием сестры, она немедленно потеряла к нему интерес. А после Сэлли женщин в его жизни было немного, поскольку забота о Джине сделалась для него постоянной работой.
— Если не считать голых танцоров, в моем прошлом было мало мужчин, — призналась Колетта.
— А почему? — спросил Тэннер, отсмеявшись.
Колетта пожала плечами, и ее колыхнувшиеся груди как будто загипнотизировали Тэннера.
— Когда мне исполнилось пятнадцать, я стала работать в двух местах. Я откладывала каждый цент, чтобы когда-нибудь открыть собственный магазин. Между школой и работой у меня не оставалось времени для свиданий.
Мало-помалу Тэннеру становилось понятно, что Колетту никто и никогда не баловал вниманием, и его вожделение постепенно сменялось мягкой нежностью.
— А как же Майк? — спросил он. — Тот плотник из твоего магазина? Джина допускает, что между вами что-то есть.
Колетта откинула голову назад и засмеялась.
— Джина сейчас в том возрасте, когда девушки повсюду видят что-нибудь романтическое. Мы с Майком просто друзья. Сколько я его знаю, он встречается с одной и той же девушкой, и месяц назад она родила ему ребенка. Он работает на меня ради кредита в магазине.
Тэннер сам удивился, насколько легче ему вдруг стало. Какое ему дело до отношений Колетты и красивого плотника? Ведь не думает же он о близости с Колеттой!
К концу обеда их беседа приобрела более банальный характер: погода, достопримечательности Канзаса, повальная мода на татуировки, недавно захлестнувшая страну. Одно признание Колетты буквально шокировало Тэннера:
— Я как-то подумывала сделать себе татуировку: бабочку на щиколотке.
— Отчего же ты передумала?
— Во-первых, я не из тех, кто добровольно причиняет себе боль, а во-вторых, не хотелось тратить деньги.
— Деньги имеют для тебя значение? — поинтересовался Тэннер, уже догадываясь, какой ответ услышит.
Брови Колетты сошлись у переносицы.
— И да и нет, — неожиданно ответила она. — Конечно, деньги важны — в том смысле, что я должна оплачивать аренду помещения, приобретать товары и платить по счетам. Но дело далеко не только в деньгах. — Она отхлебнула воды из стакана, и ее грустная улыбка опять тронула сердце Тэннера. — Когда я была совсем молодой, мать постоянно повторяла, что я ничего не достигну. Если Лилиана была недовольна своей жизнью, она тут же начинала говорить мне обидные вещи. А я не расстраивалась, а только укреплялась в своей решимости добиться успеха, добиться такого положения, чтобы ни от кого не зависеть и ни в ком не нуждаться.
— Не всегда плохо, когда тебе кто-то нужен, — возразил Тэннер.
Официантка снова подошла к ним и спросила, что они хотели бы на десерт.
— Мне ничего не надо! — воскликнула Колетта. — Я уже не смогу съесть ни куска.
— Я тоже ничего не возьму, — поддержал ее Тэннер.
Официантка положила на стол счет, Тэннер расплатился, и они с Колеттой вышли из ресторана.
По дороге к дому Колетты Тэннер размышлял о том, что узнал о ней в этот вечер.
У нее мягкое сердце, чего он прежде не мог бы предположить. Пока она рассказывала о своей матери и своем прошлом, заранее нарисованный им портрет холодной, жесткой, бесчувственной деловой женщины испарялся.
Разговаривала она как сильная и самостоятельная женщина, но временами в ее глазах проскальзывала ранимость и губы начинали подрагивать.
Когда водитель остановил машину у ее подъезда, она сказала:
— Спасибо, Тэннер, ужин был чудесный.
Ему не хотелось, чтобы этот вечер кончался. Он не был готов расстаться с Колеттой. Остановившись рядом с ней у двери, он сказал:
— Еще рано. Не пригласишь меня на чашку кофе?
В ее глазах он уловил нерешительность.
— Даже не знаю...
Она взглянула на часы.
— Одну чашечку на скорую руку, — не сдавался Тэннер. — Обещаю тебе, что надолго не задержусь.
Она все же поколебалась мгновение, потом согласно кивнула.
— Хорошо. На скорую руку.
Плюс пара поцелуев, подумал Тэннер, направляясь следом за ней к лифту. Он еще не знал женщины, которая больше, чем Колетта Карсон, нуждалась бы в том, чтобы ее поцеловали.