Прекрасная Джоан

Глава 18

Прошел день, и Ричард приказал нам возвращаться в Яффу; с нами поехал Гвидо де Лузиньян, чтобы «добыть продовольствие для армии и развлекать нас». Боюсь, со второй частью поручения ему пришлось нелегко. Все мы пребывали в дурном настроении. У меня были свои причины грустить, а Беренгария, после короткого воссоединения с моим братом, еще глубже ушла в себя. Зато Бургинь была еще капризнее, чем обычно.

На сей раз нам хотя бы не пришлось тесниться всем вместе в одном шатре. После произведенного ремонта нам отвели одну из крепостных башен. Три этажа ее избежали разгрома, и мы постарались сделать свое пребывание здесь уютнее, повесив занавеси на грубые каменные стены и расставив низкие мягкие диваны и столы.

Весь ноябрь и декабрь шли проливные дожди, и мы оказались узницами башни. Вынуждена признать, что свое дурное настроение мы вымещали на бедном Гвидо. В шестьдесят четыре года он был уже далеко не тем красавцем, который женился на овдовевшей Сибилле, наследнице иерусалимского престола. После смерти жены и ее сына он ослаб настолько, что уступил Иерусалим Саладину…

Глядя на него, я часто задавалась вопросом: как сложилась бы наша жизнь, выйди Сибилла в свое время за более сильного, хотя и не такого красивого поклонника? Мне казалось, я твердо знаю, чего бы не случилось: мой дорогой Уильям не поехал бы в Триполи и не подхватил там лихорадку, которая свела его в могилу; мой брат, король, остался бы в своем королевстве и, возможно, не женился бы на Беренгарии; Бургинь с отцом оставались бы на Кипре… а Раймонд не стал бы ее мужем!

Итак, мы влачили жалкое существование в Яффе, когда в середине декабря неожиданно прискакал Роберт де Тернгам с радостными вестями от Ричарда. Саладина выбили из Рамлеха, он отступил в Латран.

– Мы стали лагерем в Рамлехе, – рассказывал Стефан, – но не можем двинуться дальше без солдат, запасов оружия и продовольствия. Гвидо давно уже должен был отправить к нам подкрепление, но подозреваю, что ему сейчас приходится очень нелегко.

Стефан еще мягко выразился. Корабли с подкреплением регулярно прибывали из Акры; я подозревала Гвидо в пренебрежении своими обязанностями.

– Милорд король, – продолжал Стефан, – чувствует себя хорошо и надеется видеть вас рядом на Рождество. Я получил приказ привезти вас в Рамлех!

Мы тотчас же созвали фрейлин и слуг и рассказали им новости. Однако они обрадовали не всех.

– Я слышала, лазутчики Саладина день и ночь следят за дорогами и нападают на проходящие отряды, – сказала леди Мария. – А в дождь путешествовать в этих краях почти невозможно.

Бургинь немедленно заявила, что предпочитает остаться в Яффе.

– С вашего позволения, миледи, – обратилась она к Беренгарии с притворным самоуничижением.

Невестка вопросительно посмотрела на меня. Я пожала плечами. Мне противен был один вид этой особы.

– Как хотите, – отвечала Беренгария. – Я не получала от короля распоряжений относительно вас. И граф Раймонд, возможно, предпочитает вашему обществу вашу безопасность.

Улыбаясь про себя, я следила за Бургинь. Как ответит она на открытый вызов королевы? Что она может сказать? Признаться, что Раймонд не приглашал ее приехать, или сказать, что она настолько труслива, что не считается с его желаниями?

– Моего супруга чрезвычайно заботит моя безопасность, – отвечала Бургинь. – Он не хочет, чтобы я ездила по плохим дорогам, особенно в такое время года.

Как ни противна мне эта девица, все же надо признать, реакция у нее превосходная. Случайно я знала, что она не ждет ребенка – ее камеристка сообщила мне об этом только вчера. Однако, окажись она беременна, ее положение объясняло бы нежелание покидать Яффу. Однако мы с Беренгарией решили, что ее слова – достаточный предлог для того, чтобы не брать ее с собой. Не описать словами все неудобства и опасности, каким подверглись мы по дороге из Яффы в Рамлех и далее в Латран. Мы ехали в носилках, которые кренились, качались на узкой, извилистой дороге, под проливным дождем. И все же нам повезло куда больше, чем Гвидо и Роберту, которые трусили позади нас верхом. Потоки дождя стекали по их тяжелым кольчугам и латам. И уж конечно, нам пришлось куда легче, чем солдатам, которые толкали тяжело нагруженные телеги, утопавшие в непролазной грязи. У нас, по крайней мере, была крыша над головой и холщовые занавеси, укрывавшие нас от дождя. Правда, через несколько часов они промокали насквозь… Всякий раз, как лошади спотыкались и паланкин угрожающе накренялся, я хваталась за деревянные скобы, на которых держался холщовый навес, и крепко держалась, пока лошадь не вытаскивали из очередной канавы. На наше счастье, ни одна из лошадей не сломала ногу.

Наконец, мы доехали до разрушенного города, занятого нашей армией. Нас встретил не мой брат, а молодой Балдуин. Он объявил, что Ричард вместе с другими вождями Крестового похода переехал в Латран. Шатер, предназначенный для нас, сильно напоминал насквозь промокший паланкин. Ужин и вовсе внушал уныние – нам подали холодную солонину и промокшие сухари.

– В такой дождь невозможно жечь костры, – объяснил Балдуин, – а мясо из наших запасов оказалось тухлым. Саладин, как обычно, угнал весь скот в округе, а наши склады почти пусты. Благодарение Богу, с вами прибыл обоз с продовольствием. Нужно отправить часть припасов королю Ричарду в Латран, так как Саладин опустошил местность, прежде чем пересечь Иудейские горы и уйти в Иерусалим.

Спали мы плохо; плащи, которые мы достали из водонепроницаемых мешков, к утру тоже промокли. Мы переоделись и сразу же выехали в Латран, расположенный в десяти милях от Рамлеха, у подножия Иудейских гор.

На сей раз нас встретил сам Ричард. Я так обрадовалась ему, что повисла у него на шее и расцеловала в обе щеки. На мгновение я даже простила ему дикий план выдать меня за Сафадина. Я вдруг поняла, что очень люблю брата и всегда буду любить, что бы ни случилось.

Рождество прошло сносно, и это все, что можно о нем сказать. В дыре, забытой и Богом, и даже неверными, нам нечем особенно было порадовать себя, кроме музыки и скудной еды, привезенной нами. Брат пригласил отобедать с нами Гвидо, Роберта Лестера и нашего младшего племянника Генриха Шампанского; остальные рыцари, включая графа Раймонда, провели праздник с армией, в Рамлехе.

Как все влюбленные, я одновременно и радовалась, и печалилась тому, что не встретилась с Раймондом. И хотя я твердо решила забыть о нем, едва заслышав цокот копыт, с волнением подбегала к входу в палатку, чтобы посмотреть, кто едет. Беренгария не однажды упоминала его имя, а когда Ричард и Блондель спрашивали, какие песни нам спеть, я заметила, что она тщательно избегает тех, что пели мы с Раймондом.

Милая Беренгария! Что бы я делала без ее молчаливого участия и тихой дружбы? Я часто думала вот о чем: если бы между ней и Ричардом возникло более горячее чувство, мы с нею не сдружились бы так…

Я пыталась излечить свое раненое сердце, вспоминая о наших бедных солдатах. Мы считали, что худшие наши испытания позади, когда Акра пала и мы покинули тамошнюю нездоровую местность. Как мы были не правы! Епископ Губерт Вальтер, прискакавший вскоре из нового лагеря, Бейт-Нубы, поведал Ричарду о бедственном положении армии.

– Там нельзя оставаться, милорд! И люди, и лошади каждый день умирают от холода и гнилой пищи. На голой равнине не укрыться от сильного ветра, который сносит палатки; хлеб и мясо промокли насквозь, оружие и доспехи ржавеют, как их ни смазывай маслом. В лагере не осталось ни одной сухой рубахи, ни одного сухого одеяла. И все же наши солдаты счастливы, потому что оказались вблизи от Священного города. Вы бы видели, милорд, как они радовались, как бросали в воздух шлемы! Даже больные присоединяли к общему хору свои слабые голоса… Все горят желанием поскорее перейти горы и освободить Иерусалим. Они ждут только вашего приказа, милорд…

Ричард со стоном закрыл лицо руками.

– А я сижу здесь и не смею отдать им такой приказ! В такую погоду обозам понадобятся дни… недели, чтобы добраться до армии, и я еще мало узнаю об укреплениях Иерусалима. Мне нужно встретиться с другими вождями нашего похода и без дальнейших отлагательств решить, что делать дальше. Созовите их, дорогой сэр, соберите их моим именем.

Когда Губерт Вальтер вышел, Беренгария подошла к мужу и взяла его за руку, это меня удивило.

– Я хотела бы присутствовать на вашем совете, милорд, – сказала она, – и леди Джоан, наверное, тоже. Разве мы не участницы похода?

– Еще какие! – сердито перебила ее я. – На поход пошли мои двадцать тысяч унций золота и твое приданое. По-моему, мы имеем полное право присутствовать.

Неожиданно Ричард улыбнулся.

– Успокойся, Джоан, – сказал он. – Разумеется, вы обе внесли большой вклад в наше святое дело, и ваше присутствие на совете более чем желанно. Меня можно обвинить во многих грехах, милые дамы, но только не в неблагодарности.

Посовещавшись, мы с Беренгарией решили, что во время совета будем сядеть в алькове, где стояла походная кровать брата. Там нам все будет слышно, а если понадобится, мы сможем незаметно уйти, так как из алькова есть отдельный выход.

Руководители похода не стали тратить время на пустые разговоры. В основном говорили двое, знавшие о проблемах больше других, – гроссмейстер ордена тамплиеров и великий магистр госпитальеров. Рыцари этих орденов всегда помогали крестоносцам и давали им приют.

– Иерусалим осадой не взять, – говорил храмовник. – Союзники Саладина засели в пещерах и на холмах, окружающих равнину, на которой стоит город. Мы начнем голодать, прежде чем голод изнурит защитников города.

– Тогда мы должны взять его штурмом, – сказал Ричард. – Наши солдаты только об этом и мечтают.

– Допустим, нам это удастся, – сказал кто-то. – Как мы его удержим? Наши люди захотят вернуться домой; но пока к Саладину регулярно прибывают караваны из Каира, он будет продолжать нападать на нас. Боюсь, милорд король, нам нужно возвращаться в Аскалон, отрезать от него обозы, подождать до весны и только тогда предпринять вторую попытку.

– Великий магистр прав. Мы должны вернуться в Аскалон, – обратился к Ричарду герцог Бургундский. – От имени моего войска и моего короля, Филиппа Французского, я прошу вас, милорд король, согласиться с этим предложением.

Остальные присоединились к герцогу; я поняла, что Ричард вынужден будет уступить.

– Так тому и быть, милорды. Против своего желания и с грустью я уступаю. – Брат вскочил на ноги, подошел к пологу и раздернул его. – Там, на равнине, воины ждут нашего решения. Все они, здоровые и больные, жаждут поскорее взять Иерусалим. А мы теперь должны приказать им свернуть палатки и отступить… отступить! После всех страданий, голода, холода, болезней; после того, как они видели смерть своих товарищей; после того, как мы подошли почти вплотную к Священному городу… Что испытают они, когда я прикажу им повернуться спиной к нашей конечной цели и начать новый утомительный, смертельный поход?

Он оглядел присутствующих, но никто ему не ответил.

– Я не могу сделать этого, милорды, – продолжал брат. – Я знаю, что солдаты… да и наши враги тоже… прозвали меня Львиным Сердцем. Мы вместе смотрели в лицо смерти. Я не хочу оказываться в их глазах малодушным трусом. Милорды, мне не хватит мужества выйти перед солдатами и приказать им отступить.