Прекрасная Джоан

Глава 2

Известие о смерти отца настолько ошеломило меня, что я лишь смутно воспринимала все, что делалось и говорилось после того, как меня усадили в паланкин, а моих придворных дам – в большую деревянную колесницу. Помню, что, прочитав письмо от Ричарда, Уильям сказал, что ему необходимо немедленно собрать наших военачальников и что он присоединится ко мне, как только сможет. Помню также, как кто-то плотно задернул занавеси, потому что дорога к дворцу вела через рыночную площадь и базар, на котором торговали верблюдами. Мы прошли по меньшей мере половину пути, когда я несколько пришла в себя и решила прочесть письмо Ричарда, адресованное мне.

Вначале я с трудом разбирала буквы, так как паланкин так трясся и качался, что мне стало дурно; однако вскоре я приноровилась и испытала крайнее изумление, узнав, что наш отец, король Генрих II, скончался еще в июле. А я распечатала письмо с известием о его смерти в конце сентября!

Следующие фразы отчасти содержали в себе ответ на мой вопрос. Рик, по его словам, непременно хотел написать мне лично. Он заверял меня в том, что первым делом после вступления на престол освободил матушку из заточения в Винчестерском замке и даровал ей все почести и привилегии вдовствующей королевы.

«Свой сыновний долг я выполнил, – писал он далее, – и теперь занят собиранием денег на Крестовый поход. Много хлопот доставляет мне также моя грядущая коронация. Я должен короноваться до отплытия из Англии на битву с неверными; на время моего отсутствия я собираюсь назначить регентом матушку».

Письмо Ричарда не было датировано, но, насколько я помнила привычки своего милого брата – едва ли он сильно изменился за прошедшие двенадцать лет, – он наверняка писал письмо несколько дней, отвлекаясь на многие другие важные дела. Вдруг еще одна мысль поразила меня, и я сосчитала, сколько прошло недель с тех пор, как мой царственный супруг и я покинули Сицилию. Мы продвигались медленно; по пути делали остановки в Коринфе, на Крите и Родосе и так долго находились в пути, что лишь случайно могли узнать о смерти моего отца.

Внезапный толчок прервал мои размышления, меня едва не выбросило из паланкина. Откинув занавес, я увидела, что мы стоим перед огромными, обитыми кожей воротами, охраняемыми двумя смуглыми чернобородыми великанами. Ворота распахнулись, и, к моему удивлению, из них вышел граф Боэмунд! Он сразу поспешил помочь мне спуститься из паланкина.

Видя мое удивление, он улыбнулся и наморщил нос целых четыре раза.

– Миледи, я поскакал вперед верхом, чтобы проверить, все ли готово к вашему приему. Зная о печальных новостях, которые вы получили, я заключил, что вам захочется побыть наедине со своими дамами.

Говоря так, он вел меня по длинному-длинному, блаженно прохладному коридору, из его сводчатых окон открывался вид на зеленые лужайки. Мы повернули за угол, поднялись на несколько ступенек и оказались еще в одном коридоре.

– Ваши апартаменты находятся в самом конце, – сказал Боэмунд. – Можете быть уверены: никто не нарушит вашего уединения. У вас будет собственная кухня, собственный сад, и я обещаю, что без вашего позволения никто к вам не войдет. Понимаю, насколько велико должно быть ваше горе.

Я ответила что-то, приличествующее случаю, но последние слова графа заставили меня призадуматься. В тот момент я едва ли могла припомнить лицо отца, тем более думать о нем с нежностью. Наверное, я еще не успела свыкнуться с мыслью о потере… В конце концов, отец уделял довольно мало времени и внимания своим дочерям; кроме того, я, как и Рик, не одобряла его обращения с нашей горячо любимой матушкой. Кое-кто нашептывал: он посадил ее в тюрьму, потому что она отравила Белокурую Розамунду, его фаворитку; другие уверяли, что матушка подстрекала моих братьев восстать против отца. Насколько я знала, первое обвинение было ложью; однако второе было вполне возможным. В общем, как бы ни обстояли дела, всем своим существом я была всецело на стороне матери.

Услышав позади шаги, я обернулась. Мои придворные дамы, сопровождаемые одним из слуг Боэмунда, следовали за нами. Даже на расстоянии было заметно, как побледнела и дрожит леди Катерина, старейшая, добрейшая и самая моя верная фрейлина. Если уж путешествие в паланкине, на мягких подушках, было утомительным, то каково же пришлось ей в неуклюжей деревянной колеснице! Во время нашего морского путешествия на нее было жалко смотреть; должно быть, теперь леди Катерина желала поскорее умереть.

Ради ее и своего блага я решила поблагодарить графа Боэмунда за его предусмотрительность. Нам обеим, особенно в то время, безмятежная жизнь в Триполи пришлась по душе. Местные дамы проводят время под неусыпным надзором евнухов и никогда не видят других мужчин, кроме своего господина и повелителя. Не для них предназначены почетные места за высоким столом, не для них веселые вечера с танцами и песнями, когда дамы и кавалеры вращаются в смешанном обществе ко взаимному удовольствию. Таков обычай при дворах Англии, Франции и – с тех пор, как мой Уильям взошел на престол, – на Сицилии. Он первым из норманнских королей отказался от удовольствий гарема или сераля. В отличие от моего супруга, его отец, Вильгельм Плохой, и оба Рожера, его дед и прадед, держали женщин своей семьи в заточении и не ограничивались одной или даже двумя наложницами.

Не знаю, какие утехи находил мой супруг до тех пор, пока я не доросла до брачного возраста. Однако за те девять лет, что прошли с тех пор, как я по-настоящему стала его женой, мы редко проводили хотя бы одну ночь порознь; у меня нет оснований подозревать его в неверности. Едва ли у моего супруга были внебрачные дети. Если бы у него родился незаконнорожденный ребенок, мы бы приняли его как своего. Прошло уже несколько лет с тех пор, как умер наш маленький сын, и мы почти оставили надежду на то, что у нас появится наследник.

В конце коридора стояли два евнуха; лакей нашего хозяина, ожидавший на пороге моих апартаментов, провел нас внутрь. Полутемные палаты, выходящие в открытую аркаду, которая окружала очаровательный сад, были похожи одна на другую, и во всех помещениях стояли мягкие диваны, низкие столики и резные сундуки, поэтому я сама могла выбирать, где устроить спальню, где – гостиную и где столовую.

Граф Боэмунд наскоро представил леди Катерине своего лакея и, прежде чем раскланяться, перевел несколько ее просьб относительно дополнительных удобств.

– Вы так добры, граф, – сказала я, понимая, что ему так же не терпится покинуть нас, как и мне – остаться одной. – Я знаю, что у вас буду чувствовать себя как дома и, надеюсь, вы будете часто наносить мне визиты.

Мягкие вечерние тени опустились на сад, когда шум у входа возвестил о прибытии моего супруга. Он прибыл один и сразу прошел ко мне, не обращая внимания на фрейлин, сновавших по комнатам и раскладывавших наши вещи. Они хотели было удалиться, но я остановила их.

– Нет, нет! – сказала я. – Продолжайте работу, прошу вас. Мы погуляем в саду. Или вы слишком устали, милорд? – Я заметила, что вид у Уильяма утомленный, а походка медленнее, чем всегда.

Он покачал головой.

– После гавани, где все так и кипит, меня манит ваш садик. Особенно привлекательна вон та скамья под фиговым деревом. Пойдемте, любовь моя, я расскажу вам, почему так задержался.

Когда мы уселись в тени дерева, он нежно взял меня за руку.

– Простите за то, что покинул вас в такое время, – нежно начал он. – Но, прочитав письмо Ричарда, я понял, что нам нужно как можно скорее вернуться на Сицилию. Мне необходимо было сообщить об этом всем нашим людям, прежде чем я покинул порт.

– Мы возвращаемся домой?! – Я не верила собственным ушам.

– Да, хотя спустя короткое время нам придется вернуться сюда, – отвечал он. – Вы все поймете, любовь моя, когда узнаете почему! Ваш брат и Филипп Французский собираются встретиться в Мессине с тем, чтобы мы втроем объединились и выступили в поход одной огромной армией, армией, ведомой триумвиратом королей! Вы только представьте, Джоан, – король Англии Ричард, король Франции Филипп и король Сицилии Вильгельм сражаются под одним знаменем за освобождение Святой земли! Вот почему я намерен вернуться и отложить нашу кампанию. Словом, нам пора ехать домой и подготовить нашим друзьям теплый прием.

Он забыл об усталости и, очевидно, уже представлял свое возвращение в Мессину и предвкушал встречу с Ричардом и королем Филиппом. Я же была вне себя от радости при мысли о том, что увижу любимого брата. Долгие годы прошли в разлуке. Тогда, в 1176 году, я страдала, понимая, что, вероятнее всего, мы с ним расстаемся навеки. Выходя замуж за чужеземного короля, принцесса почти наверняка никогда не встретится со своими родными.

– Рик едет на Сицилию! – Мне показалось, я пропела эти слова. И смерть отца, и Крестовый поход, и все прочее было забыто. – Да, да! Мы должны возвращаться немедленно – позвольте, я сейчас же позову фрейлин и прикажу им не распаковывать вещи.

Я вскочила, но Уильям взял меня за руку и снова усадил на скамью.

– Все не так просто, милое мое дитя. Не забывайте: мы путешествуем не сами по себе. С нами наши армия и флот. Обеспечить пятьсот кораблей припасами на обратный путь – нелегкая задача. По дороге сюда многие корабли получили повреждения и теперь нуждаются в ремонте, а нескольким лучшим нашим людям необходимо вылечиться от страшной лихорадки, которую они подхватили на Родосе. Так что, любовь моя, пройдет несколько недель, прежде чем мы пустимся в обратный путь.

Мой супруг вскоре обнаружил, что из-за жары в Триполи подготовка к отъезду затягивается. При всем желании люди могли работать всего час или два по утрам и еще недолгое время после захода солнца; в остальное время суток всякий труд заканчивался обмороками. Правда, мы еще на Сицилии привыкли к тому, что летом почти всякая деятельность замирает на большую часть дня.

Так или иначе, оказалось, что Уильям был прав, предсказывая мне эти несколько недель перед отплытием. Но все же, наконец, наши корабли вышли из гавани и взяли курс на северо-запад, погода стремительно улучшалась. Для меня и моих фрейлин пребывание в Триполи, за время которого я редко видела графа Боэмунда, а его придворных – лишь во время прощания, стало скучным, праздным воспоминанием. Для моего супруга все было иначе; он был раздражен бесконечными проволочками, к тому же тяжелая, жирная пища, к которой он не привык, сказалась на его здоровье, он чувствовал себя настолько плохо, что после того, как мы взошли на борт, он долго проспал, а проснувшись, начал волноваться за судьбу нашего путешествия – без всяких на то оснований.

Как я ни пыталась, не могла убедить его, что мы вернемся домой задолго до прибытия Ричарда и Филиппа с армиями. Наконец, когда мы уже почти достигли родного берега, я заразилась его тревогой и присоединилась к нему, когда он мерил палубу шагами, с нетерпением всматриваясь в горизонт.

В то утро мы, как всегда, стояли у поручней. Вдруг громкий крик вахтенного заставил почти всю команду броситься на левый борт. Вначале мы не увидели ничего, кроме длинной красной полосы в отдалении. Потом Уильям указал на знаменитый вулкан, который неясно вырисовывался на фоне ослепительно голубого неба. Этна – старинный враг нашего королевства. Хотя последний раз извержение случилось в 1169 году – тогда был полностью разрушен город Катания, – Сицилия постоянно живет в страхе. Когда проснется вулкан? Сегодня или завтра? Мы никогда не знаем, когда кипящая лава внезапно хлынет со склонов вулкана, выжигая виноградники, оливковые деревья, апельсиновые и лимонные рощи, накрывая и сметая с лица земли наши деревни и обширные пастбища.

Мой супруг не успокаивался; напротив, его нетерпение росло. Мы медленно двигались вдоль берега по направлению к Таормине, городу, стоящему на холме над скалами, а потом – к Мессине, охраняющей Фаросский пролив. Однако, войдя в пролив, мы обнаружили, что в нем на первый взгляд не больше кораблей, чем всегда; и когда подошли ближе к берегу и пересчитали мачты иностранных судов, несколько наших торговых кораблей и скопище рыбацких лодок, убедились в том, что не опоздали к прибытию двух королей.

Гонцы, посланные на берег, вернулись с сообщением: не получено ни одной весточки о приближении Ричарда и Филиппа. Мы обогнули мыс и двинулись в сторону Палермо, испытывая одновременно удовлетворение и разочарование. Но когда мы благополучно вошли в гавань Палермо и поняли, что дома, я наконец испытала чувство облегчения и залюбовалась нашим любимым городом. Он расположен как бы в колыбели, образованной величественными горами, на плодородной равнине Конка д'Оро, и простирается до самой гавани; его крыши и купола соборов, отсвечивавшие в сиянии ослепительно голубой воды, – все было так красиво, что на глаза мои от гордости и восхищения навернулись слезы. Смахнув их, я спустя мгновение разглядела знакомое трио красных высоких сводчатых крыш собора Сан Катальдо и почти рядом с ним пышное здание церкви Ла Морторана. Прямо перед нами, по пути во дворец, стоял наш новый прекрасный собор, построенный моим супругом и архиепископом Уолтером, который, я была уверена, ждал нас на берегу.

Так оно и вышло. Не успели мы сойти на берег, как увидели архиепископа. Он стоял почти у самой кромки воды. Родившийся в Англии в семье простого мельника, Уолтер теперь назывался нашими подданными Вальтер Офамилиа. Много лет назад он прибыл на Сицилию в качестве наставника Уильяма; за долгие годы они с моим супругом очень сдружились. Уолтер был его верным советчиком как в духовных, так и в мирских делах. Постепенно он завоевал добрую славу и наконец сделался нашим архиепископом.

Едва ли нужно упоминать, что он был для меня величайшим источником утешения и силы, ибо никогда еще испуганная, одинокая юная девица, которой предстоял брак с незнакомцем в чужом краю, не находила такого верного друга, какого обрела в нем я, приехав в Палермо в 1176 году.

Необычайно худой, высокий, он главенствовал над кричащей и радостно машущей толпой горожан. Его кустистые седые брови и волосы и длинный, изогнутый ястребиный нос делали его легко узнаваемым в окружении приземистых, смуглых, черноволосых сицилийцев. Сегодня на нем было самое нарядное, праздничное облачение и сверкающая, украшенная драгоценными камнями митра.

– Добро пожаловать домой, дорогие мои господин и госпожа! – Его голос и улыбка были столь же радостными, сколь и крепкими объятия, а глаза его, когда он смотрел на нас, увлажнились. – Что за счастливый день для меня – я и не ждал так скоро увидеть вас снова!

– Это счастливый день для нас всех, – отвечал мой супруг. – Едем с нами во дворец, и я расскажу вам, что привело нас обратно.

Позже я вынуждена была признать, что день нашего возвращения и свидание с милым другом стали последними счастливыми событиями для всех нас. На следующий день я почти не видела Уильяма, с утра до вечера он был занят организацией встречи моего брата и короля Филиппа. Торжества по случаю их приезда готовились и в Палермо, и в Мессине. Я же, решив, что два короля приплывут еще не скоро, занималась домашними делами.

Помню, в ту ночь Уильям выглядел очень усталым и сразу крепко уснул. Я тоже. Утром я почувствовала себя бодрой и отдохнувшей, чего нельзя было сказать о моем милом супруге. Я огорчилась, услышав, как он грубо отругал лакея из-за незначительной оплошности, в которой на самом деле никто не был виноват. Такая несдержанность была так несвойственна Уильяму, что я испугалась, не заболел ли он; его раздражение, когда он заверял, что совершенно здоров, вовсе не развеяло мои страхи. Я наблюдала за ним весь день, и беспокойная ночь лишь усилила мои подозрения. Тогда я призвала на свою половину нашего придворного лекаря.

Выслушав мой рассказ, врач признал, что тоже озабочен состоянием моего супруга.

– У его величества слишком яркий румянец, – обеспокоенно заявил лекарь, – и блестящие глаза. Однако боюсь, что он не позволит мне осмотреть его или хотя бы расспросить о здоровье.

Я встала.

– Пойдемте! – твердо заявила я. – Мы с вами вместе расспросим его. Пусть его гнев падет на меня.

Мой супруг, однако, сразу поддался уговорам лечь в постель и принять отвратительного вида микстуру. От этого мое беспокойство лишь возросло. Я оставалась у его ложа, пока он не уснул, потом вернулась к себе, в свою любимую гостиную. Чуть позже туда пришел и лекарь.

– Вы оказались правы, ваше величество, – сказал он. – Господин мой король действительно болен. Он признает, что у него уже несколько дней озноб, лихорадка и странные приступы головокружения. По-моему, у него та же зловредная лихорадка, которая уложила многих наших солдат в Триполи, и хотя было бы лучше, если бы его величество позволил мне осмотреть его раньше, я не сомневаюсь, что вскоре он поправится.

Затем лекарь подошел ко мне, взял меня за руку и сосчитал пульс, а потом прикоснулся к моим щекам и лбу.

– Я принесу вам микстуру, – добавил он, – мы должны убедиться в том, что вы не заболеете. Отдыхайте, не волнуйтесь и доверьте милорда моим заботам.

Весь следующий день я вспоминала обнадеживающие слова нашего врачевателя, однако они мало утешали меня. Всякий раз, как я навещала своего супруга, он выглядел все хуже; если утром он довольно живо беседовал со мной, то к вечеру речь его стала бессвязной. Он испугал меня, путано заговорив о мозаиках в Монреале.

– Ремесленники должны работать быстрее, – твердил он, панно с изображением Адама и Евы еще далеко до завершения… он поскачет туда сам…

Я пыталась успокоить Уильяма, уверяя, что наш прекрасный собор на холме давно уже закончен. Но он смотрел словно сквозь меня и еще дальше уходил в прошлое, глаза его были безумны. Наконец мой супруг уснул после того, как ему дали снотворное снадобье. По просьбе архиепископа Уолтера, который с утра находился у постели Уильяма, я пошла с ним в королевскую часовню.

– Здесь мы ни к чему, – прошептал архиепископ дрожащим голосом, выдававшим его почтенный возраст. – Потому удалимся и помолимся за выздоровление нашего государя.

Похоже, по пути в часовню оба мы еле сдерживали слезы. Построенная много лет назад дедом моего супруга, Рожером II, она стала теперь моим любимым местом, стены часовни были выложены золоченой мозаичной плиткой. Время пощадило их, они были такие же яркие, как и в тот день, когда их изготовили, и блестели, как солнце. Но вместо того чтобы испытать обычную в этих стенах радость, я не сводила глаз с инкрустированного мраморного пола; смутные слова моего супруга о Монреале так меня расстроили, что я была не в силах смотреть на мозаики.

Молитва Уолтера все же помогла мне взять себя в руки; я почувствовала признательность, когда он заверил меня в том, что не покинет дворец, пока Уильям не окажется вне опасности.

Едва ли кто-либо из нас спал в ту ночь – возможно, во дворце вообще никто не сомкнул глаз. Вскоре после того, как рассвело, я оделась и прокралась на половину супруга. Уолтер уже был там вместе с нашим канцлером, Маттео д'Айелло.

Уильям крепко спал, и его лицо на груде шелковых подушек показалось мне незнакомым. Кожа туго обтянула скулы; закрытые глаза запали; щеки горели неестественным румянцем.

Уолтер снова увел меня в часовню, и снова мы вместе преклонили колени.

Затем последовали часы агонии. Я мерила шагами свою комнату до полудня; солнце, осветившее фрески, выгнало меня прочь. Сцены, изображенные на стенах и сводчатом потолке, терзали мое сердце. Олень напоминал о парке в Монреале, где мы с моим супругом провели столько счастливых летних месяцев; павлины уносили меня в Ла-Зиза, небольшой летний дворец, в котором я жила, когда впервые приехала в Палермо, ожидая свадьбы; львы напоминали о брате, Львином Сердце, чей приезд должен был поддержать и успокоить меня.

Не помню, как я провела следующие часы; сознание мое помутилось от страха. Видимо, придворные дамы повсюду сопровождали меня; кажется, меня несколько раз отсылали от двери Уильяма.

Не помню, вечером ли, ночью или уже в начале следующего дня ко мне вошел Уолтер. Лицо его посерело, и я поняла, что случилось самое страшное.