Прекрасность жизни.

Голубые этажи

Сидя на службе за государственным столом, Герберт Иванович Ревебцев мог в изобилии наблюдать и обобщать перемены, происходившие в его родном городе К. Стол стоял у окна.

Вот по улицам машины ездили полуторки и автобусы ЗИС, затем — ЗИЛ и машины МАЗ, а вот автобусы стали «икарус», и машины соответственно превратились в БелАЗ.

Молодежь ходила в широких брюках, но сузились брюки и снова расширились брюки. От значительных перемен у Герберта Ивановича кружилась голова.

Вот лето было. Вот осень. Зима. Весна. И опять лето.

И, посмотрев в окно, Герберт Иванович увидел, что мощные бульдозеры вгрызаются стальными челюстями в землю и экскаваторы вгрызаются — все вгрызаются в землю. И суетятся, машут руками простые люди в телогрейках и комбинезонах.

Герберт Иванович высунулся в форточку. Перекрывая значительный рев и шум, спросил звонким голосом:

— Это что тут такое происходит?

— Это, отец, происходит, что мы строим самое большое строительство. Мы строим Центр, напрямую связанный с прекрасностью жизни,— объяснил ему рабочий паренек, имеющий под рукавицами-верхонками заскорузлые мозолистые ладони.

Тогда Герберт Иванович прикрыл форточку и стал тихо служить дальше.

А служил он в объединении «Рембытприбор», которое занималось ремонтом бытовых приборов. Герберт Иванович считал на счетах, множил на арифмометре, делил, складывал. Что у людей сломается — они несут, а Герберт Иванович складывает, множит, делит и вычитает, что уже сломалось, а что уже починили.

Так бы и действовал он до самой смерти, но вдруг Ревебцева стала томить мечта. Томила и не отпускала.

— Я обязательно должен принять участие в возведении Центра, напрямую связанного с прекрасностью жизни. Годов и дней мне осталось не так уж много. И я сильно кашляю в последнее время, и я когда-нибудь умру. Так пусть в моих широко открытых гробовых глазах застынет это прекрасное, а не какое-нибудь другое видение.

Пошел на стройку. Там стоял, как статуя, высокий человек в кирзовых сапогах.

— Эге-гей! — кричал он.— Лево руля! Майна! Вира помалу!

Герберт Иванович подождал, пока руководитель немного разгрузится, и подошел к нему, просясь на работу.

— Нужны. Люди очень нужны. Вы будете взяты на работу,— твердо сказал человек, играя шестицветной шариковой авторучкой.

Герберт Иванович тогда по-детски доверчиво засмеялся. Ему сразу стало легко и свободно жить. «Эге-гей! Где наша не пропадала!» — подумал он, молодцевато выпрямив спину, расправив плечи, убрав живот и разгладив воображаемые усы.

— Плотницкие работы? Опалубка? Или — на бетон. А хочешь, в комплексную строительную бригаду?

— Как в бригаду? Нет. Я — специалист. Мне бы по специальности.

— А кто вы будете по специальности?

— Я вообще-то по диплому экономист, но черт с ним — могу рискнуть и бухгалтером материальной группы.

— Нам это пока не требуется,— сказал человек, и видно было — еще мгновение, и он вновь с головой нырнет в работу. Герберт Иванович растерялся.

— А я так хотел,— прошептал он.

Чуткий начальник понял его состояние.

— А вы оставьте заявление. При необходимости я вас извещу,— сказал он, разбежался и действительно нырнул в работу с головой.

И Герберт Иванович написал заявление. И стал ждать, временно находясь по старому месту, но чувствуя себя мобилизованным, званым, избранным.

Милей не было для него занятия, как, высунувшись в форточку, считать возводимые не по дням, а по часам голубые этажи Центра.

— 53... 64... 79...— считал Герберт Иванович, а сам тосковал и томился.

И вот однажды сердце старого экономиста взволнованно затрепетало, ибо он своими глазами увидел, как подъехала к сияющему зданию грузовая машина-фургон. Помедлив, распахнулись дверцы, и многие люди потащили наверх сотни картонных папок с надписью «дело».

— Эге! Будет дело! Теперь, видать, не за горами и моя судьба,— сообразил Герберт Иванович, задрав голову к небесам.

И увидел в небесах маленькую увеличивающуюся точечку. Это один неаккуратный служащий, остановившись передохнуть близ открытого окна, халатно упустил вниз целую, пустую пока, папку ценой в 22 копейки.

И тут — случилось. Мелькнули ставшие крупными буквы, и «дело» сильно ударило Герберта Ивановича в широко открытый левый глаз острым углом.

Герберт Иванович побледнел. Он долго не мог проморгаться. Но как-то там боль сама немножечко прошла, и Герберт Иванович, продолжая питать надежды, не обратил на глаз никакого внимания.

И зря. Ночью он несколько раз вставал, а наутро глаз затянуло жёлтой пленкой. Резало. Предметы приобрели фантастические очертания. Слезился глаз, но идти в поликлинику Герберт Иванович не мог: по случаю субботы поликлиника не работала.

И по случаю воскресенья поликлиника тоже не работала. В воскресенье утром Герберт Иванович даже чуточку выл от боли, но к вечеру боль настолько отпустила Герберта Ивановича, что в понедельник утром он уже сомневался — а стоит ли вообще обращаться к врачу, тратя дорогие часы его и своего служебного времени.

Но — пошел. Смущало, что глаз хоть и не болел вовсе, но совсем не раскрывался. Да и постреливало вообще-то в глазу, если честно говорить.

Плотный и румяный, безусый и безбородый врач с круглым лицом и пушистыми бачками тщательно осмотрел пациента, убрал блестящие инструменты в стол и замолчал.

— Ну так что? — осведомился Герберт Иванович, прикрываясь ваткой.

— Травматический иридоциклит,— морщась, сказал врач.

По-русски жалостливо ойкнула медсестра.

— Иридоц! Надо же! Это что-нибудь серьезное?

— Очень серьезное,— понурился врач.— Прободающее ранение глаза.

— Надо же! А слово довольно красивое! — громко пошутил Герберт Иванович.

— Я поражаюсь вашему мужеству,— прошептал врач.— Ведь у вас абсцесс стекловидного тела. По-видимому, придется произвести энуклиацию.

— Вы этим хотите сказать, что медицина на данном этапе бессильна помочь мне?

— Слишком поздно, слишком поздно! Зачем вы не обратились в «скорую помощь»?! — застонал врач.

Герберт Иванович, как мог, успокоил его. А сам стиснул зубы.

— Ничто не может застить мое прекрасное виденье,— сказал он, надевая на глаз черную повязку.

После чего продолжал жить. И, надо сказать, очень старался исправить положение. Даже ходил лечиться у знахарей. Ему сказали, что есть такая лечащая знахарка. Она торгует на барахолке читанными журналами «Китай» и «Огонек». Нужно обратиться к ней.

Герберт Иванович посетил барахолку. Там было людно. Люди шаркали ногами, вздымая тучи глиняной пыли. Навязывали, растопырив пальцы, различную одежду. У входа сидели слепые — молодой человек с баяном и старушка, мятая оспой. Она держалась за фанерный посылочный ящик с натянутыми струнами.

Молодой человек вздохнул и развел мехи баяна. Старушка ударила по струнам, и они складно запели: «А под этим дубом партизан лежит». При виде слепых Герберту Ивановичу стало совсем тошно, и он покинул барахолку, не долечившись.

В хлопотах о здоровье он и не заметил, как над Центром возвели сверкающую ребристую крышу. А вакантное место оказалось занятым, когда Герберт Иванович обратился. Оно, не исключено, что и помог бы тот прежний начальник, но его уже нигде не было. То ли перебросили его на другой объект, то ли посадили, то ли еще с ним тоже случилось что дурное, как с нашим Гербертом Ивановичем.

Тоска... И вот теперь наш бедный Герберт Иванович по-прежнему продолжает сидеть в «Рембытприборе» у окна. Левым глазом он теперь ничего не видит, а правым видит все: лампочку, стенку, крашенную серым, шкаф, лица товарищей по работе.

А левым глазом он правда ничего не видит, хотя левый глаз у него есть. Ему сделали голубой стеклянный глаз, и этот голубой стеклянный глаз, чуждый и неживой, равнодушно взирает на кипящую за окошком жизнь, состоящую из предметов и людей, сложную, во многом неординарную жизнь нашего непростого времени.

Звенит звонок, и Ревебцев отправляется с работы домой.

А дома у него соседи неизвестной национальности по фамилии Пейсах. Муж и жена. Они жалеют одинокого, но умного Герберта Ивановича и часто угощают его курицей, фаршированной щукой, грибами. Герберту Ивановичу нравится соседская стряпня. Все они живут на улице Достоевского.

Ну как самим себе же

В назиданье —

Не подвести итоги

В этот час!

Ведь необъятность

Плановых заданий

Опять реализована

У нас.

Опять в передовых

Москва — столица.

Опять гордимся

Рапортами с мест.

И каждый

Личным подвигом

стремится

Достойно встретить

Наш партийный съезд.

Опять работа,

Поиск и старанье,

Державный смотр

Всему, что мы смогли.

А наше восхожденье

По спирали —

Пример для всей

Трудящейся Земли!

Опять правофланговым

Пятилетий

Встает в масштабе новом

Цифра Пять,

И наш девиз —

Достойно жить на свете,

Идти вперед,

Идти вперед опять.

Сергей СМИРНОВ. В новогодний час

ВСЕГДА С ПАРТИЕЙ, ВСЕГДА С НАРОДОМ. 30 ИЮНЯ НАЧАЛ РАБОТУ VII СЪЕЗД ПИСАТЕЛЕЙ СССР

В насмешку над людьми, окончившими университеты, Елкина легко и поучительно преодолела мучительный недостаток образования — она наняла личного секретаря, а для ведения хозяйства двух домработниц. И еще ветеринара, присматривающего за личной собачкой.

А. РУБИНОВ. Брильянтовые руки.

О людях, живущих не по средствам

УТВЕРЖДАТЬ ВЫСОКИЕ ИДЕАЛЫ КОММУНИЗМА. РЕЗОЛЮЦИЯ VII СЪЕЗДА ПИСАТЕЛЕЙ

БОРИС НИКОЛАЕВИЧ ПОЛЕВОЙ (КАМПОВ)

Занятия литературной критикой всегда требовали гражданского мужества.

Ф. КУЗНЕЦОВ

СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ НАРОВЧАТОВ

ЗАГОВОР ПРОТИВ ПОЛЬШИ

НАШИ ДОСТИЖЕНИЯ. Новая рубрика «Литературной газеты» подсказана известным названием литературного журнала, который основал и редактировал Алексей Максимович Горький.

Сегодня публикуемые под нашей рубрикой материалы посвящены расцвету Советского Узбекистана.

ЧЕЛОВЕК ВСЕГДА КРЕПЧЕ КАМНЯ, ЕСЛИ ОН ПОМНИТ, ЧТО ЛЮДИ НЕЖНЕЕ РОЗЫ...

Кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС,

первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Ш. Р. РАШИДОВ

КАК ТАМ В ВЕНГРИИ?

ПОДЛИННАЯ ДЕМОКРАТИЯ —

СОЦИАЛИЗМ!

Знали все,

Что чужда Кузнецову бравада,

Кузнецовский характер

Был ведом врачу:

«Не шуми, Кузнецов!

Полежать тебе надо!»

«С сердцем шуточки

плохи,

Но я не шучу!»

И ушел он

В таежные синие дали,

В неуютную стынь

Неизведанных мест.

В. СТРЕЛКОВ. Кузнецовский разъезд

Тысячи советских женщин, вышедших замуж за иностранцев, покинули нашу страну и живут нынче в разных уголках земного шара. Но большинство из них не забывают Родину, остаются верными ее идеалам.

ПРАВДА О ПРАВАХ ЧЕЛОВЕКА

ПАРИИ НЬЮ-ЙОРКА

ПОЛИЦЕЙСКИЙ ТЕРРОР

В СТРАНАХ КАПИТАЛА

ФРГ

США

ВЕЛИКОБРИТАНИЯ

ШВЕЙЦАРИЯ

ЗАПАДНЫЙ БЕРЛИН

РАСТУТ ЭТАЖИ СЧАСТЬЯ

БАБРАК КАРМАЛЬ:

РЕВОЛЮЦИЮ ЗАЩИТИМ

ЗАБАСТОВКА

АВИАДИСПЕТЧЕРОВ

Айкиз в романах «Победитель» и «Сильнее бури» — совсем еще молодой человек. И все эти годы она не просто заседала в сельсовете. Она росла и развивалась, старалась отвечать требованиям времени, а они, эти требования, действительно возрастают год от года, от пятилетки к пятилетке. В новом романе моя Айкиз — первый секретарь райкома партии в целинном районе. И вы знаете, мне ее порой становится жалко — так ей трудно. Но она выдержит. Потому что любит людей, хочет, чтоб им было хорошо.

Ш. Р. РАШИДОВ, кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС,

первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана

ХОРОШАЯ КНИГА — МОГУЧЕЕ СРЕДСТВО ДУХОВНОГО ОБЩЕНИЯ ЛЮДЕЙ.

Л. И. БРЕЖНЕВ

В Москве в помещении Московского Художественного академического театра имени М. Горького с большим успехом был показан спектакль Абхазского ордена «Знак Почета» государственного драматического театра имени С. Чанба «Возрождение» — по одноименном книге воспоминаний Л. И. Брежнева, режиссер-постановщик В. Терентьев

СОЛИДАРНОСТЬ? НЕТ!

КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ

В эти дни, накануне 75-летия товарища Л. И. Брежнева, советские писатели, деятели литературы и искусства обращаются к дорогому Леониду Ильичу со словами горячей любви, глубочайшего уважения и безграничной преданности.

Георгий Марков. Верный сын партии и народа.

К 75-летию Леонида Ильича Брежнева

Приходилось бывать в Польше в лучшие для нее времена.

Аркадий Сахнин

...неутомимую деятельность в борьбе за мир, за плодотворное руководство коммунистическим строительством и в связи с семидесятипятилетием со дня рождения наградить Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР, Маршала Советского Союза товарища БРЕЖНЕВА Леонида Ильича орденом ЛЕНИНА и медалью «ЗОЛОТАЯ ЗВЕЗДА» Героя Советского Союза.

Мне не спалось, и я увидела, как тихо открылась дверь нашего купе, вошел человек, поставил сумку, разделся, не зажигая света, чтобы не разбудить спящих внизу, и залез на свободную верхнюю полку...

Два часа спустя наш поезд остановился на станции Арзамас. Снова тихо открылась дверь купе. Вошли два милиционера, разбудили спящего и предложили ему пройти с ними.

Н. Логинова. Жулик в золотых очках

«ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ РАБОТА ВСЕГДА БЫЛА И ОСТАНЕТСЯ ОДНОЙ ИЗ ПЕРВОСТЕПЕННЫХ ЗАДАЧ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ»,— ГОВОРИТ ЛЕОНИД ИЛЬИЧ.

Не утихает читательский интерес к ставшей всемирно известной трилогии Л. И. Брежнева «Малая земля», «Возрождение», «Целина»; книги оживают на экранах кино и телевидения, звучат со сцен театров, переводятся на многие десятки языков, облетая весь земной шар. Книги как бы растут во времени, неизмеримо вырастают в своем значении; они стали подлинной частью «нашей с тобой биографии». Как явление литературное, они обрели цельность и завершенность. Но вот накануне Октябрьских праздников приходит к тебе одиннадцатый номер «Нового мира», и ты видишь знакомую дорогую фамилию и с волнением читаешь заглавие: «Л. И. Брежнев. Воспоминания. Жизнь по заводскому гудку» — и первые строки:

«Мне посчастливилось родиться, вырасти, получить трудовую закалку в рабочей семье, в большом рабочем поселке. Одно из самых ранних, самых сильных впечатлений детства — заводской гудок. Помню: заря только занимается, а отец уже в спецовке, мать провожает его у порога. Ревет басовитый гудок...»

Павло Загребельный. Начало славного пути. О воспоминаниях

Л. И. Брежнева

Кому доверить особую миссию — поминутного, посекундного выхаживания больного человека? Кто возьмет на себя нелегкий труд выхаживаиия больного человека? Кто возьмет на себя нелегкий труд сиделки? Опыт показывает, что у нас есть неиспользованные резервы.

Н. Радько. Ночная сиделка

Дрянная, дрянная, дрянная, испорченная...

Золотозубая подруга из гнусного кафе, что расположено на 74-м километре Дмитровского шоссе, шлю ей пламенный привет, потому что во дни сомнений и тягостных раздумий о художественном творчестве я вдруг как вспомню эту пропадлу, так мне сразу становится так легко на душе, будто я первый раз прочитал Тургенева.

— Позвольте мне выкурить сигаретку? — сказал я ей, съев яичницу, жаренную на растительном сале, суп, пахнувший блевотиной, горячую зеленую котлетку, салат из кривых помидор, запивши все это портвейном «Кавказ».

Разинувши свой золотой рот, окаймленный густой кровяной помадой грязных губ, она никак не могла взять в толк, что мне еще нужно, когда я уже кушаю и пью. Уж не прошу ли я сигаретку у нее? Уж не намякиваю ли на что-нибудь, не делаю ли тонкие намеки при толстых обстоятельствах?

И не диво. Сизый дым стлался по гнусному кафе. Буфетчица не уставала наливать пиво, раскупоривать «Кавказ», «Вермут крепкий», «Рошу де десерт». Зал гудел. Только что за углом дрались две банды, местные и приезжие. В знак перемирия и временной остановки боев выпивали, подкреплялись, чем Бог послал.

Молодой человек в залитом кровью кожаном пальто сидел за столом, окруженный людьми, и показывал окровавленный затылок, утверждая, что его, видать, раз или два ударили кастетом.

— Так от кулака не может быть,— говорил он.— Хочешь мы сейчас с тобою выйдем, и я тебя ударю раз или два. У тебя будут синяки, кровоподтеки, но у тебя не будет разбит затылок. Кастетом били меня, кастетом.

Присутствующие с сочувствием соглашались, сетовали на упадок нравов. Кто-то потянулся еще сходить за пивом.

— Курить? Курите, если хочете, хотя вообще-то у нас курить запрещается,— наконец-то дошло до золотозубой — официантки иль, вернее, сборщицы посуды, мы там сами себя обслуживали,— и она прыснула, закрылась ладошкой, вильнула попой.

Я на секунду отвлекся, залюбовавшись ею, а когда «вернулся на землю», то обнаружил, что напротив «кожаного» сидит тоже пьяный таких же его 25—30 лет молодой человек и на него тянет. То сделает ему из двух пальцев «козу», то так это вдруг оскалится, пришепетывая...

Но «кожаный» оказался хватом! Он во мгновение ока сорвал с обидчика шапку и, раскрутив ее, забросил под потолок. Шапка шмякнулась хулигану на голову, закрыла его глаза, отчего он не увидел, как получил через стол прямой удар в челюсть, вылетел из-за стола вместе со стулом, пролетел, бухнулся.

Что тут началось! Какой там «вестерн»! Дерьмо, этот ваш вестерн! Слыхали ль вы, как летают столы кабацкие? Кабацкий стол летит горизонтально, кверху ножками. Буфетчица присела, стол, срезая воздух, вонзается в большое зеркало над стойкой, и все вместе — «хрусть и пополам» (М. Булгаков).

Мягкой кошачьей лапой орудовали некоторые. Другие бились истово, наматывая на руку ремень с солдатской бляхой, за глотку держася. — Ка-сте-тов не вы-ни-мать! — пронесся по залу уговор.

Ему — в морду, и он отлетает, распластываясь на столе, но в ту же долю секунды ухитряется, оттолкнувшись от стола вместе со столом, взвинтить его в воздух и плашмя бить столом нападающего. «Кожаный», например. Его вроде бы уже начисто вырубили, но он, падая, ухитрился заехать противнику ногой в пах. Меня не трогают. Я — ничей и старый. Под моим носом пролетает звонкий стакан, глухо ударяется о стену, разваливается. «Кожаного» прижали трое. Двое держат за вихры, третий лупцует ногой. Бьет в голову, как в футбольный мяч, с таким же точно звуком. Потом на месте головы останутся на метлахской плитке мелкие красные пятнышки. Но чудо! — поверженный юноша нечеловеческим усилием изгибается, как кот, вскакивает и вот уже сам разит своих недавних мучителей, и нету им от него никакой пощады!

Смешно — всех разогнала буфетчица, пожилой работник общепита 60 лет. Она схватила чугунную гирю и, с криком упираясь в драчунов, выкинула их всех по одному.

Ждали милицию. Буфетчица заперла дверь на длинный крюк и сухо сказала, что кафе закрыто, потому что она сейчас «будет снимать остатки». Я сердечно распрощался с нею и вышел на темную улицу, чтобы позвонить за 15 копеек по телефону-автомату в Москву, узнать, не напечатали ль у меня где-нибудь какой-нибудь рассказ, но телефонная трубка была оторвана.

Неподалеку стояла группа недавних бойцов. Я попросил у одного из них прикурить. Он вежливо поднес мне светящуюся в ночной мгле красную точку. Это был «кожаный».

— Ты хороший человек,— сказал я ему, потому что выпил «Кавказ».— Я все видел. Это была не фашистская, а честная драка. Не до убоя.

— Верно,— согласился «кожаный».— Они еще раз появятся, я им пасть порву. А на следующей неделе мы к ним пойдем на танцы. Чуть что — изнахрачим начисто. Сам-то где, отец, живешь?

— Здешний я, на фрезерном...

— Ну, значит, ничего не бойся. Ходи здесь, кушай, выпивай. А если что, найдешь меня, и мы их всех уделаем.

— Да мне чего бояться...— усмехнулся я и тронул его за рукав.— Ты лучше гляди-ка...

В желтоватом, слабо освещенном окне гнусного кафе, во вспомогательном его помещении виднелась золотозубая, возвышавшаяся над горой грязной посуды. Она кривлялась, строила разнообразные хари, а потом стащила с себя на секунду блузку и показала нам огромную, с голову ребенка, титьку. После чего отвернулась, захлопотала, принялась мыть тарелки.

— Вот же сука, вот же пропадла! — хохотали мы с молодым человеком.

Ну, сука, ну, пропадла, но иной раз вспомнишь ее во дни сомнений и тягостных раздумий о художественном творчестве, и сразу становится так легко на душе, как будто действительно прочитал Тургенева.

Золотозубая подруга из гнусного кафе. Дрянная ты, дрянная, дрянная, дрянная, испорченная! Шлю тебе пламенный привет. Спасибо!..