Прекрасный зверь

34. Сноу

Пятнадцать часов спустя я приземляюсь в Калькутте.

С тяжелым сердцем я обмениваю деньги и выхожу из сверкающего нового аэропорта Chandra Bose. Снаружи беру такси. Водитель улыбчивый, веселый мужчина.

— Чемоданов нет? — спрашивает он по-английски.

— Нет, — отвечаю я ему.

Я называю адрес, и он заводит мотор. Он пытается вовлечь меня в разговор, задавая интересующие его вопросы, но я отвечаю односложно, и через некоторое время он начинает что-то петь себе под нос.

Я поглядываю в окно на пыльные щиты, деревья, которых не видела раньше, на толпы людей и машин, сигналящие без остановки, и я вспоминаю нелестные замечания своей матери, пока я росла здесь.

Она всегда говорила, что Калькутта — это гигантская мастерская, грязная, покрытая жиром, и здесь нет такого понятия, как чистота, белоснежная чистота. И, возможно, она права. Я замечаю, что нет ни одного белого дома, и люди тоже не носят белоснежных одежд, но, возможно, для этого города белое это слишком. Сердце этого города бьется так же сильно, даже сильнее, чем в Лондоне.

Водитель такси останавливает свою пыхтящую машину у ворот моего дома, я отдаю ему деньги и выхожу. Он уезжает, а я подхожу к воротам. Заперто.

Я стою у ворот, вцепившись в металлические прутья, и смотрю на дом. Я не была здесь около года, но мне кажется уже так давно, поэтому всматриваюсь в свой дом со стороны, вспоминая, таким ли он запечатлелся у меня в памяти. Здесь ничего не изменилось. То, что произошло в номере отеля было кошмаром. Ленни является частью этого кошмара. А Шейн просто несбыточная мечта.

Конечно, я никогда не смогу быть с таким мужчиной, как Шейн, хотя и околдована им полностью.

Я вижу зеленый, идеально подстриженный газон, идеально ровные клумбы, но я словно заморозилась у ворот, тупо пялюсь на участок, но появляется садовник Купу со шлангом. Сначала он не видит меня. Затем поднимает глаза, потом опять смотрит на свой шланг, а потом он более внимательно приглядывается ко мне. От удивления он открывает рот и спешит к воротам.

— Сноу, Сноу, — радостно кричит он.

И на мгновение мое сердце, наполненное печалью, начинает радостно биться. Я люблю Купу. Это моя настоящая семья — Купу, Читра и Виджайя, наш повар. Я скучала по ним. Трясущимися руками он отпирает замок ключом из связки, свисающей с его потертого и разодранного ремня.

Он открывает ворота, и я вхожу.

Он складывает ладони в молитвенном жесте. Его глаза мокрые от слез.

— Как ты? — спрашиваю я.

— Я так рад, что ты вернулась домой. Без тебя все по-другому, — с грустью отвечает он.

— Как папа и мама?

— Твой папа совсем одинок. Очень исхудал, но не хочет идти к врачу. Все свое время проводит в своей комнате, смотрит телевизор, — он опускает голос до шепота. — Твой брат вернулся домой.

Я вздыхаю.

— Спасибо, что предупредил, — я дотрагиваюсь до его худой, морщинистой руки. — Я зайду к тебе позже, ладно?

Он вдруг крепко хватает меня за руки.

— Хорошо, девочка. Не волнуйся, Бог все видит.

Мне хочется разрыдаться. Бог ничего не видел, он позволил всему случиться.

Я иду по направлению к портику дома. Машина моего отца стоит в гараже. Я открываю тяжелые балийские двери, покрытые замысловатой резьбой, и попадаю в прохладное помещение, дом моей семьи. Внутри меня пустота, у меня такое чувство, будто я никогда не покидала этих стен. Я прохожу дальше в комнату, мой брат поднимает голову от дивана, внимательно пару секунд разглядывает меня, потом приподнимается на локте.

— Ну и ну, блудная дочь вернулась, — с сарказмом говорит он.

Я иду к нему. Он просматривает какой-то спортивный журнал и ест арахис. Он откладывает журнал в сторону.

— Ты вернулась насовсем?

Я киваю.

— Почему?

Я пожимаю плечами.

— Просто так решила.

Его глаза блестят злобой.

— Улицы Лондона не вымощены золотом, так ведь?

— Они также вымощены золотом, как и улицы Канзас-Сити, — парирую я в ответ.

Он смотрит на меня с раздражением.

— Это не моя вина. Американцы все настолько тупые.

— Правда, неужто все американцы?

— Да, они все такие же глупые, как и ты, — говорит он, очищая очередной орех и закидывая его в рот.

Мой брат никогда не изменится. Ему всегда будет наплевать на других людей. Я смотрю на него, как он чистит и жует орехи.

— Где папа?

— А где ты думаешь он может быть?

Дальше вести дискуссию нет смысла. Чем дольше я буду оставаться с ним, тем больше возрастает вероятность, что мы в конечном итоге разругаемся. Я отворачиваюсь и иду к лестнице.

— Эй, ты так и не сказала, что случилось с твоей большой мечтой, стать учителем в Англии?

— Кто тебе это рассказал?

— Это же очевидно, мать.

— Понятно.

— Значит, ты не смогла устроиться даже в качестве дошкольного учителя, — со злорадством констатирует он.

— Нет, не смогла, — растерянно отвечаю я.

— Тебе не стоило возвращаться сюда. Здесь абсолютно ни х*я делать. И не строй планы остаться здесь навечно. Я пытаюсь уговорить мать продать этот дом и купить поменьше для нас троих. А оставшуюся часть денег хочу пустить на свой бизнес.

Я молча поднимаюсь по лестнице и стучу в дверь комнаты отца. Даже снаружи я слышу, как орет телевизор.

— Кто там? — с раздражением рычит отец.

Я открываю дверь и вхожу в комнату.

Он хмуро и раздраженно смотрит на меня, потом поднимается из кресла и удивленно восклицает:

— Сноу?!

Купу был право. Отец очень похудел, лицо осунулось, рубашка висит на нем как на вешалке.

— Да, это я, папа.

Он шарит по низкому столику в поисках пульта, выключает телевизор и поворачивается ко мне, с нетерпением интересуясь:

— Когда ты приехала?

— Я прилетела.

— Но почему ты нам не сообщила? Как ты добралась из аэропорта? Мать знает?

— Папа, я взяла такси из аэропорта, нет, мама не знает. Это было скоропалительное решение — приехать домой.

— У тебя все нормально? — обеспокоенно спрашивает он.

— Да, все в порядке.

— Уверена? — хмурясь, настаивает он. — Я... имею в виду, мы так волновались за тебя.

— Да, папа. Ты же видишь, что со мной все хорошо.

Он несколько раз кивает.

— Входи. Входи. Посиди со мной. Ты устала? Ты хочешь что-нибудь поесть? Виджайя может приготовить тебе.

Я сажусь рядом с ним.

— Нет, я не устала. Я спала в самолете и не голодна. С тобой все в порядке?

— Да, все хорошо, — он внимательно смотрит на меня и вздыхает. — Ты уехала ребенком, а вернулась женщиной. Мужчина, не так ли?

— Да, — шепчу я.

Он прищуривается.

— Ты беременна?

Я отрицательно качаю головой.

— Уверена?

— Да, уверена.

— Слава Богу. Ох, слава Богу, — говорит он с облегчением.

Я чувствую, как у меня глаза наполняются слезами.

— Не беспокойся, Сноу. Я найду тебе хорошего мужа. Ты молода и красива. Многие мужчины из хороших семей будут готовы взять тебя в жены. Никому не говори о человеке, обманувшем тебя. Знаешь, как это бывает. Люди начнут судачить. Чем меньше знают, тем лучше.

— Ох, папа. Никто меня не обманул. И я не хочу, чтобы ты искал мне хорошего мужа. Мне нужно некоторое время побыть дома, а потом я найду квартиру и уйду.

— Квартиру? Из моего дома? Что за западный бред? Ты моя дочь и ты останешься здесь до тех пор, пока не выйдешь замуж.

— Ох, папа, — вздыхаю я.

Он берет меня за руку.

— Это твой дом. Пока я жив, у тебя есть этот дом и он здесь. Никто не сможет тебя выгнать отсюда, — отец громко выдыхает.

— Я скучала по тебе, папа.

Он медленно кивает.

— Я все испортил, Сноу, сделав полный бардак. Знаешь, что когда ты родилась, всегда узнавала мой голос? Ты не могла отвести от меня своих больших, зеленых глаз и все время смотрела на меня. Но у меня всегда не хватало на тебя времени. Я был слишком занят. И ради чего? Я все равно все потерял. Теперь я сижу здесь, в этой маленькой комнате, с включенном на полную мощь телевизором и притворяюсь, что зол на весь белый свет, чтобы никто ко мне не входил. Я старый дурак.

— Ты не старый дурак, папа, — с грустью говорю я.

— Нет, именно старый дурак. Никто не знает о скольким я сожалею, кроме меня самого. Теперь иди, тебе нужно повидаться с матерью. Она будет очень рада, что ты вернулась домой.

— Я увижусь с тобой за обедом, да?

— Да, да, — тихо говорит он.

Я встаю и целую его.

Я выхожу из комнаты отца, закрываю дверь и вижу маму, идущую по коридору. Она одета в халат. Она останавливается на пол шаге. И смотрит на меня расширенными от удивления глазами.

— Привет, мам.

Она приходит в себя и подходит ко мне. Она совершенно не изменилась за год. Она осталась такой же красивой и такой же отчужденной, как и тогда.

— Ты выглядишь по-другому, — говорит она, внимательно рассматривая меня. — С тобой что-то произошло...

Я опускаю глаза.

— Что-то плохое, — говорит она.

Я быстро выдыхаю и поднимаю на нее глаза.

— Да, но сейчас я в порядке.

— Расскажи мне, что с тобой случилось, — сурово говорит она.

Я отрицательно качаю головой.

— Ох, мам. Ты знаешь, что со мной случилось, — несмотря на то, что я пытаюсь держать себя в руках, мой голос срывается.

— Я предупреждала тебя, но ты всегда была слишком своевольной, слишком непокорный, слишком умной, — ее тон звучит холодно и неумолимо.

А потом я замечаю по ее лицу — ей совсем не жалко меня. Она рада, что меня наказали. Я действовала импульсивно, и за это я получила наказание.

— Ты не против, если я поживу здесь некоторое время? — тихо спрашиваю я ее.

— Конечно. Куда еще ты можешь пойти?

— Спасибо, мам.

— Я скажу Виджайе, чтобы она приготовила для тебя место за столом. Почему бы тебе не принять душ и немного освежиться? Позже мы можем поговорить. Я так давно не была в Лондоне.

И она уходит. Я смотрю ей вслед. «Что же я такое совершила, что ты так меня ненавидишь?»

Я знаю, что мое пребывание в родительском доме будет недолгим. У меня еще осталось немного денег, и мне нужно как-то выбраться в город и найти там работу. Я все-таки лелею мысль потом снять квартиру. И я не оставила свою мечту и у меня хватит сил ее осуществить. Я все-таки стану воспитателем, учителем дошколят.

Я вспоминаю Шейна. У меня такое чувство, словно он из другого мира. Интересно, что он делает сейчас, и тут же я ощущаю, режущую боль в груди. Я достаю его фото и смотрю на него. «Все ли с тобой в порядке? В безопасности ли ты, дорогой?» Я провожу пальцем по его подбородку, опускаюсь ниже и провожу пальцем по его телу, слезы наворачиваются у меня на глазах.

О, Шейн, Шейн, дорогой Шейн.