Престидижитатор Сталина

Продолжение развития

Где Герой наш обрастает если не соратниками, то попутчиками, которые помогают ему делать то, что он делать собрался. Правда, пока еще никому неизвестно, что именно Герой затеял. А возможно, что Герой и сам этого еще не знает…

Договориться с Волконскими о продаже поместья получилось не сразу, хотя предложение я им сделал выгодное. Просто они очень не сразу осознали, что я выгодное для них предложение сделал, наверняка думали, что я их облапошить желаю. Но после долгих и не очень простых для меня разъяснений они осознали, что предложение мое на самом деле выгодное — так что облапошить их вышло даже круче, чем я вначале предполагал.

За все поместье я заплатил деньгами двести тысяч рублей серебром — то есть даже меньше, чем считал достаточным Петр Петрович. Но поместье, по моему мнению, больше и не стоило: крестьян там было чуть больше двух тысяч душ, а поместья обычно так и продавались: по сто рублей с души. Почему-то размер угодий на цену особо не влиял (поскольку угодий этих, как правило, и на простой прокорм «душ» едва хватало), так что запрашиваемая ими цена изначально не имела шансов найти реального покупателя. И вообще я думаю, они просто такую цену выставили чтобы поторговаться в надежде получить чуть больше рынка — но не обломилось им. Тем более не обломилось, что мне в торговле с князьями сильно помог министр финансов. Не знаю уж, насколько умышленно — но когда князья в очередной раз сунулись в Государственный заёмный банк за кредитом, их там вежливо (или не очень — я там не присутствовал), … в общем, им в кредите просто отказали. А расходы у князей большие, им же обязательно нужно балы всякие устраивать, постоянно модную одежду заказывать — а с доходами от поместий (ну, если ими плотно не заниматься) выходило как-то не очень. Так что в какой-то момент мое предложение стало для них безальтернативным.

Канкрин, впрочем, вовсе не ради меня с Волконскими такой трюк проделал — кредит воронежские князья еще до моего к нему визита не получили, им даже до того, как я с ними о продаже поместья говорить стал. Да и не только они, минфин начал очень серьезно госрасходы контролировать и дворянам всей страны стало весьма трудно перехватить в банке червонец до получки. А потребность в деньгах росла, в том числе и потому, что в очередной раз подушный налог увеличился, немного, на семнадцать копеек в год — но когда у тебя есть лишние крестьяне, то сумма может оказаться для помещика неприятной. Причем даже выгнать на волю таких лишних крестьян помещик не мог. То есть право имел, а вот с технической возможностью были проблемы: только для оформления бумаг требовалось уплатить три пошлины, четыре раза (минимум) пообщаться с губернским предводителем дворянства (тоже момент чаще всего не бесплатный) — так что в сумме набегало до двадцати рублей на крестьянское человеко-рыло. Вдобавок и процесс этот занимал время от полугода и до бесконечности, так что то, что Свиньин смог почти всем своим крестьянам вольную дать, я счел почти чудом (правда, все же основанном на моих ему постоянных выплатах). А вот у Волконских чуда не случилось.

А еще больше чуда не случилось в поместьях родного уже Одоевского уезда и некоторых смежных. Но тут уже я смог всем — действительно всем — помещикам дать очень вкусную конфетку. Одоев — город уездный, не заштатный, но в городе каменных зданий было ровно два. Мужской монастырь и просто сама по себе церковь. А в остальном город напоминал большую деревню — которая хуже маленькой тем, что улицы шастающий транспорт размесил так, что после дождя по ним пройти было трудно, а проехать вообще невозможно.

Но лучше деревни город был тем, что городу принадлежало почти шестьсот десятин земли, а хоть чем-то застроено было меньше ста. Из незастроенных десятин я двадцать быстренько купил как раз «под застройку». На самом деле мне это почти ничего не стоило, так как в Одоеве, как и в любом другом городе России, действовал «послевоенный» закон царя Александра: за «участок» примерно в треть десятины (в разных городах размер варьировался, а в Одоеве он был такой же, как в Москве) в казну города выплачивалась символическая сумма (конкретно здесь — двенадцать рублей), после чего «покупатель» был обязан выстроить на участке дом определенной стоимости и доплатить остаток стоимости земли (в Одоеве этот остаток был в районе рублей шестидесяти). Причем выстроить сарай и заплатить подрядчику за него сто рублей — не прокатывало, стоимость дома определялась городской комиссией «по аналогии». На строительство отводилось три года, и если ничего не построено — участок возвращается в собственность города. Но я ждать не стал…

Первым был выстроен «сельский клуб проекта 2-06-41»: у меня его чертежи в телефоне были и я их успел перенести на бумагу (имея в виду в дальнейшем прослыть крутым архитектором, если ничего другого не подвернется). А чертежи оказались там почти случайно: у меня однокурсник из Балашихи был, и там этот клуб рядом с его домом стоял. Парень утверждал, что клуб этот еще дореволюционной постройки, а я не поверил и проверил. Ну как проверил: спросил у Витьки, он мне ссылочку и прислал. А я все это сохранил, чтобы осенью макнуть однокурсника носом в это самое… В общем, пригодилось — и здание мужики выстроили за три месяца. Цементных-то печей у меня теперь работало уже три, а гипс я в нужных количествах покупал у какого-то купца в Алексине.

Что же до кирпича — то с ним вообще проблем не было. Когда есть много глины и много угля… Конечно, мне угля едва хватало для домны, но не зря меня так волновали «древесные отходы». То есть пеллеты я делать пока не стал, а вот мелкий уголь из всяких веток теперь имелся в изобилии. Потому что он у меня и был «отходом» от совсем другого производства.

Когда есть своя сталь в любых потребных количествах, то никто не мешает сделать для выжигания угля стальные реторты. Во-первых, в них уголь при перегонке не сгорает, а во вторых попутно получается овердофига очень полезных древесного спирта, уксуса и ацетона. Серебро вполне доступно, так что метанол я сразу перегонял на формальдегид, уксус сам по себе спросом пользовался (хотя я знал, как и самому его с пользой применить), а ацетон — это вообще штука очень полезная. Правда я пока не придумал, что с ним делать — и он просто сжигался в печах для получения угля. Однако если в реторту положить не поленья, а мелкий хворост, то метанол, уксус и ацетон все равно образуется, а вот мелкий уголь — его как раз после брикетирования на выделку кирпича я и отправлял.

После постройки клуба (точнее, еще когда он строился) я приступил к строительству жилых домов на новенькой улице. Сначала был выстроен особняк для уездного предводителя дворянства, прямо рядом с моим. А потом — началась постройка уже двух десятков особнячков. Очень уютных и очень современных: с бетонными перекрытиями, с чугунными батареями и собственными котельнями. Кстати, чтобы в домах появилась вода для этих котелен (ну и для прочих нужд) была выстроена и водонапорная башня, а рядом с ней — «классический медленный фильтр» для воды. Уж его-то каждый мой современник видел, если хоть раз посмотрел «Призрака оперы»: там как раз призрак по такому фильтру в подземелье на лодке и плавал, только я водопроводную станцию поскромнее размером поставил.

Впрочем, этим строительством я все же не лично занимался. Еще в Петербурге договорился с одним тамошним архитектором, Александром Андреевым, о том, что он мне слегка поможет со всем этим строительством. Причем поработать уговорил его буквально «за еду»: пообещал его научить делать перекрытия в домах не из дерева. Конечно, бетонных перекрытий он в жизни никогда не видел, ведь, если мне склероз не изменяет, настоящий портландцемент еще не изобрели. Мужик реально охренел от открывающихся перспектив в архитектуре и «нарабатывал опыт» больше полугода, вкалывая на стройках с рассвета и до заката. Самое смешное, что как делается этот цемент, он даже не спрашивал — ну а я и не капал ему на мозги лишними знаниями, однако все двадцать четыре особняка (практически голые коробки, без внутренней отделки) парень выстроил.

Очень кстати мне эти домики поспели: в них очень быстро переселились из своих поместий окрестные помещики. У меня условие было простое: хочешь удобный красивый дом в перспективном развивающемся городе — продай мне ненужное поместье. А ведь поместья многим и в самом деле были не нужны: доходу с поместья крохи, сил на поддержание его хоть в минимальном порядке уходит много. Кстати, начет доходов: оказывается, величина оброка серьезно регулировалась законом, и в среднем помещик-дворянин с одной «души» получал денег около четырех рублей. В год, при этом подушных платя в казну больше полутора этих самых рублей. Ну еще сколько-то мог выручить, продавая то, что крестьяне вырастили — но это если лично этим заниматься. А такого понятия, как «честный управляющий»… впрочем, тот же Игнатьев был честным, но даже с ним в условиях тульской выпаханной земли пятерку чистыми с рыла получить было непросто. А тут — и шикарный дом, и денег много и сразу! Да еще куча практически бесплатных развлечений…

Клуб, в котором почти сразу начали давать представления «домашние труппы» большинства помещиков, был не самым привлекательным из развлекух. На самом деле очень многие помещики реально «развлекались», придумывая всякие улучшения в хозяйстве. Селекцией занимались довольно активно — по возможности, конечно, но вот с возможностями у них раньше было не густо. Потому что «текучка заедала», а я их от «текучки» как раз и освободил. А для «полезных хобби» специально выделил полсотни десятин рядом с городом, в выкупленном таким же нехитрым способом поместье Ламино. Из проявивших особый интерес к таким «развлечениям» мне понравился древний старик по фамилии Тургенев: во-первых, у него был неплохой сад с удивительными яблоками, а во-вторых, он довольно серьезно занимался селекцией кур. Яблок его яблони давали очень мало, да и были они чуть побольше куриного яйца — но, когда созревали, они были ярко-желтыми и прозрачными. Не как стекло, а как мутноватый янтарь, даже семечки слегка просвечивали. И были они очень сладкими. А кур он разводил по принципу «чем больше тем лучше», и средняя курица у него весила килограмма четыре (а петухи и за пять перерастали), причем курицы до таких размеров отъедались где-то за полгода… ну, за год точно отъедались. Правда и жрали как не в себя — но с кормом проблему я в принципе решить мог. А вот что делать с яблонями, было не совсем понятно: поместье старика находилось в соседнем, Черненском уезде, там возиться с селекцией было некому, а привить на местные деревья — наверное, поздновато: старику уже под восемьдесят было. А ездить ему туда — так это побольше полусотни верст…

Впрочем, про версты у меня уже возникли некоторые идеи. Причем не на пустом месте: удалось удачно прикупить соседский чугунолитейный заводик в Ханино. Вообще-то для владельцев завода Засыпкиных прошлый год вышел как бы и очень неплохим: выплавить они смогли уже четырнадцать тысяч пудов чугуна, да и цена на металл из-за моих крупных закупок поднялась уже копеек до тридцати за пуд. Но Москва уже после войны практически полностью отстроилась, так что спрос на их основную продукцию (то есть на печные колосники и дверцы) резко снизился, и прибыли у них получились всего лишь чуточку больше двух тысяч рублей. С завода около двух тысяч, а с сельского хозяйства, которым занималась в основном жена старшего Засыпкина, они получили еще тысячу с четвертью. Конечно, прибыль — в любом случае не убыток, а год на год не приходится, но я им сделал предложение очень выгодное.

Засыпкиных я уважал за то, что мужики там всей семьей вкалывали всерьез. Выпуск чугуна из печи всегда проводил кто-то из сыновей, Илья Засыпкин — отец семейства — из литейного цеха не вылезал. В общем, «железное дело» они знали и работать не ленились, а то, что начали в рыночек не вписываться, так это дело поправимое. То есть я знал, как дело поправить — и предложил им простую сделку. Суть ее заключалась в том, что поместье и завод я выкупаю, младших Засыпкиных нанимаю на постоянную работу с окладами по сто рублей в месяц, старшего — Илье Петровичу было уже за пятьдесят — с окладом в две сотни ставлю начальником формовочного цеха. За поместье плачу «по рыночным ценам», то есть за две с небольшим сотни рыночных «душ» отваливаю пятнадцать тысяч рублей серебром.

Правда сначала я им предоставляю «неоплачиваемый отпуск» до лета — пока я перестраиваю их завод. То есть одного человека (пусть сами выберут кого) с зарплатой в шестьдесят рублей на это время я нанимаю «по отдельному контракту» наблюдать за копаньем руды и рубкой дров — но это если они сами захотят. Илья Петрович «захотел», причем, как я понял, не из-за денег, а чтобы поближе к заводу быть и разобраться, что я буду перестраивать. Ну да мне не жалко, пусть смотрит.

Три сына у меня «временно пристроились» на обучение: парни умные, грамотные, просто знаний им не хватает — вот я им знания и давал по возможности. Дом в Одоеве я себе выстроил трехэтажный, просторный — вот одну комнату на первом этаже под «учебный класс» и отвел. Правда поначалу парни в классе просто бамбук курили, но когда я им рассказал про химию процесса превращения руды в чугун, глазенки у них загорелись.

Сильно так загорелись, но по-разному. Старший, Николай, начал копать в сторону способов увеличения производительности домны за счет выбора наилучшего сырья, средний, Егор, серьезно заинтересовался улучшением «моих» кауперов, а Михаила — младшего — спустя три месяца Авдотья начала срочно обучать французскому языку: парень всерьез увлекся химией как таковой и я решил, что ему будет крайне невредно скататься до городу Парижу, поскольку во Франции много народу всерьез химией занимались и вот у них чему-то полезному научиться будет очень неплохо. Чтобы ему не очень скучно в загранице было, в помощь ему Авдотья начала срочно готовить еще полтора десятка парней из гимназий и реальных училищ: если получится, то человек десять весной отправятся перенимать передовой зарубежный опыт.

Еще в городе строились сразу две гимназии (мужская и женская) и две школы «для простолюдинов» — ими занялся, за соответствующую плату конечно, тульский архитектор Евгений Нежданов. И вот с ним у меня чуть до драки не дошло: здания он спроектировал красивые, но просто не желал понять, как можно дом без печей зимой отапливать, а еще никак не мог воспринять идею ватерклозетов. Но когда я ему это смог в конце концов объяснить (и показать живьем в только что выстроенном клубе), товарищ так вдохновился, что пообещал все школы (и обязательные для них в небольшом городке общежития для учащихся) выстроить до осени. И обещание свое выполнил.

Все это было хорошо, вот только Алёне очень не нравилось то, что я как бы и дома сидел, но ни на нее, ни на дочку внимания почти не обращал — ну, она так думала, на самом деле я каждый день и с дочкой играл, и с женой обсуждал всякое — да и не только обсуждал. Однако женщины — существа непредсказуемые, если что в голову себе вобьют — хрен выбьешь, и пришлось с этим просто смириться. Конечно, воспитание не позволяло ей вот так прям в глаза мне претензии свои высказать, но я же чувствовал. И решил ее слегка от тяжких мыслей отвлечь, предложив устроить в Одоеве типографию и начать выпускать городскую газету. Алёна идею обсудила с другими помещицами, совместными усилиями те прикинули, кто их соседей делу помочь сможет (скатавшись быстренько в заграницу чтобы купить потребные машины) — и это Алёну заняло где-то на месяц. А потом я ей торжественно пообещал, что с обучением чужих людей я завяжу как только завод в Ханино заработает. Честно пообещал: когда завод заработает мне просто некого учить станет.

Перестройка завода закончилась в конце апреля. За это время старую домну я просто снес целиком (большей частью ради неплохих кирпичей, пошедших на постройку новой), на ее месте выстроил новый «доменный цех» с тремя такими же кауперами, как на моей домне. Где «выхлопом» этих кауперов еще и вода грелась для паровой машины.

Да, паровую машину — первую паровую машину — я сделал еще когда только собирался конвертер соорудить. Ее изготовил из остатков первой и целиком из второй пушки, прямоточную (она конструктивно попроще обычной «двойного действия» и КПД у нее почти вдвое выше), мощностью сил примерно в десять. Она и качала воздух в конвертер — потому что никакими мехами потребные три или четыре атмосферы не накачать. Я же не просто так из первого чугуна, в домне выплавленного, отлил цилиндры для воздушного насоса, а когда паровая машина все же заработала, то удалось и «цирк с конями» прекратить, и закачку воздуха в домну сделать действительно непрерывной.

Потом я уже чугунную машину сделал, немного побольше — она получилась уже под сорок сил мощностью и весила чуть меньше тонны. Эту — вторую — я приспособил для кручения токарных станков. Совсем хреновых, но уж всяко лучше, чем любой из существующих. А когда есть токарный станок, то становится очень просто выточить валки для, например, прокатного стана. Не такого, как по телевизору показывали, а совсем уж примитивного: на вертикальной раме их несколько рядом друг с другом ставится и железяка через одну пару валков за раз и пропускается — именно такие сейчас в «развитых странах» и использовались. Чтобы железяка не просто так каталась туда-сюда, ее нагреть надо — и поднялись рядом со «станом» две длиннющие нагревательные печи. Они уголек тратили со страшной силой — но из стана выходили очень полезные железяки. Например, стальной пруток, который вполне годится в качестве арматуры для железобетона — без которого хрен бы я чего построил в Одоеве. И вообще где бы то ни было…

Ну а когда я прикинул предстоящие поступления неплохого металла, мне пришла в голову светлая мысль о том, что металлопрокат бывает разный. И что на стане можно не только проволоку-катанку гнать, но и рельсы например. То есть рельсы я и раньше уже наделать успел, у меня теперь по рельсам катались разливочные ковши от домны до конвертера и в литейных цех, но там всех путей было метров сто. А если проложить рельсы от нового завода до города, а потом и дальше пути кинуть…

Игнатьев в очередной раз пережил повышение оклада жалования, на этот раз до пятисот рублей в месяц, и приступил к покупке всех поместий по дороге от Черни до Липецка. Конечно, дело это не быстрое, да и не дешевое…

В конце лета, когда в Верхнем Студенце уже завершалось строительство первой домны, Карнеев прислал мне бумаги о праве собственности на Нижний Студенец. С оговоренным условием об уплате в казну шести тысяч в год в течение трех лет — а вот тот момент, что «если завод не заработает, все обратно взад вертать», там не упоминался. Видно не зря полковник Дорофеев в этой деревне три месяца просидел, по несколько раз в неделю наведываясь на стройку. Вероятно, он действительно был неплохим специалистом — если не по металлургии, то уж по общим хозяйственным вопросам, поэтому именно с его подачи (мы с полковником этот вопрос несколько раз обсуждали) мне было предоставлено право «выкупать для казенных нужд за свой счет» землю и крестьян-однодворцев, чье село лежало как раз между Студенцами. Формулировка такая использовалась не просто так: «для казенных нужд» означало, что хозяина никто спрашивать не будет и цену установит казна. То есть Канкрин, который за казенную копейку любого сожрет и не заметит. Понятно, что платить предстояло мне, а не казне, и с ценами было не все так сладко — но вот отказаться продать мне то, что я пожелаю купить, эти мужики не могли.

Ну да ладно, мне пока и того, что есть, хватит. С учетом полученного (правда за деньги) небольшого участка на Северском Донце, в том месте, где позже появился город Донецк (и не тот, который Юзовка или Сталино). Сейчас там находилась казачья «бродячая станица» со странным названием «Гундоровская», а территория вроде как относилась к землям Войска Донского, так что по моему поводу был издан специальный рескрипт царя о том, что этот участок, размером в пятьсот десятин, выделяется в особую «казенную собственность» и передается в пользование мне «в пользование ради развития производств железных». Станица была «бродячей» потому что за лет десять она уже четыре раза переносилась с места на место, и каждое новое оказывалось ничуть не лучше предыдущих и в половодье все равно ее затапливало. Не знаю, насколько казакам понравилось то, что у них еще кусок земли отрезают, но никаких гадостей от них я не почувствовал. Да и то, земля была паршивенькая, урожаями совершенно не баловала — к тому же и пахать ее было сущее мучение. Но я там ничего пахать и не собирался. Мне вообще не до того было…