Престидижитатор Сталина

Продолжение развития

Где Герой догадался, наконец, что он, собственно, хочет сделать, и как. И приступает к реализации своего проекта.

Чтобы совсем уж подружиться с тульскими властями, я в городе выстроил (на что всего-то четыре месяца ушло) «передовой инфраструктурный объект». То есть я его выстроил большей частью из-за того, что от заводов до домов, для рабочих выстроенных, было далековато, а мне уставший в дороге рабочий возле станка был нафиг не нужен. Конечно, мало кто мог за полчаса устать — но я решил не рисковать и выстроил в городе трамвайную линию. Ну как трамвайную, конку конечно, но назвал ее именно этим словом. Причем в Туле рельсы уложил в полутораметровую колею: подумал, что если в вагон народу лишку набьется, то упитанные работяги на узкоколейке его и перевернуть смогут.

Правда, чтобы построить трамвайные пути, годные для конной тяги, пришлось еще немножко поднапрячься. В селе Стрелецкие Выселки возле Михайлова (это была уже Рязанская губерния) пришлось поставить четыре цементных печи и цех по выпуску бетонной плитки. И выстроить все это было несложно, а вот заполучить село в собственность… Официально оно никому не принадлежало, там жили лишь однодворцы. Бедно жили, можно сказать нищенски (земля была уж совсем убогой, урожаи часто едва покрывали расходы зерна на посев), но народ за эту землю держался буквально зубами. Мне с огромным трудом удалось уговорить лишь одного мужика на продажу земли (причем лично к нему пришлось ехать), но после этого все стало проще и через год мне всю землю вокруг села продали. Потому что первому мужику я выстроил «стандартный сельский дом», выдал «казенную» (то есть мою все же) лошадь с телегой и нанял его же за нормальную зарплату на работу. Простую, возить известняк и глину с карьеров — однако доходы мужика сразу выросли втрое (и это при том, что он еще и жить стал в «настоящих хоромах»). И если раньше мужики мотались в Михайлов в надежде подрядиться на перевозки каких-то грузов, то теперь они дома зарабатывали больше…

Но чтобы делать много цемента, то нужно и гипса много. Где его взять — я в принципе знал, проблема была в том, что село Княгинино принадлежало Бобринским, у которых выкупить кусочек земли было делом практически невозможным. Точнее, в принципе невозможным: это село, как и несколько других, для моих целей подходящих, составляли майорат — то есть эти земли вообще нельзя было продавать целиком или частями, или даже в аренду отдавать. Однако все же знают: если нельзя, но очень хочется, то можно.

В Российской империи было кое-что такое, какое ни при каких обстоятельствах не могло стать частной собственностью. Это были «федеральные» дороги: и сама дорога, и некая «полоса отчуждения» принципиально были государственной собственностью. А Йоган-Каспар-Михаил Трейблут «за определенную мзду» записал дорогу в Бобрики и еще одну, из Бобриков куда-то в сторону Скопина, как раз в «казенные». Мзда была, с моей точки зрения, довольно скромной, причем выдал я эту мзду тульскому губернатору еще до того, как гипсом озаботился: в Туле мною была выстроена губернская больница. А еще одну мзду, на этот раз уже живыми деньгами (и в сумме сто двадцать тысяч рублей) пришлось отдать Бобринским за то, что у этой «федеральной трассы» полоса отчуждения была нарезана аж в сто саженей при «традиционных» десяти-двенадцати. Моя хитрость заключалась в том, что на полосе отчуждения губернские власти могли делать что пожелают. Обычно там строили какие-то постоялые дворы, трактиры для проезжающих — а я начал строить шахты. Причем — очень незаметно стал их строить: выкопанную землю высыпал на строящуюся «шоссейную дорогу», так что никакие отвалы или терриконы суть стройки (проводимой за высоким забором) не выдавали. А сами Борбринские — в поместье своем они и не появлялись, а управляющим было на все, что у дороги творится, вообще начхать. Откровенно говоря, относительно «не начхать» на шахту было лишь одному человеку: Андрюше Юреневу. Этот парень успешно закончил гимназию в Одоеве в прошлом году и пристроился на работу по постройке гипсовой шахты. Начальником стройки, так как других грамотных людей на эту должность не нашлось — и он очень старался не ударить в грязь лицом…

Алёна в конце концов меня достала. Не в смысле надоела, а в смысле заставила сделать для неё нужный механизм. Не только ей, конечно, нужный — но нужный именно ей в первую очередь.

Вообще-то с портными разного рода и разного уровня мастерства всё было очень неплохо, но жене надоело объяснять, в какую именно одёжку ей хочется одеть дочку, и, главное, почему. По её единственно верному мнению дочь следовало одевать красиво — но вот понятие о красоте у Алёны было несколько… оригинальное. Когда еще она занималась переписыванием разного рода текстов с телефона на бумагу, мне пришлось её с телефоном обращаться научить, а ведь там не одни лишь тексты были. Там были еще и фильмы…

Фильмов, правда, было немного: мои любимые «Сватовство гусара», «Ханума», «Ах, водевиль, водевиль», «Дуэнья» и «Собака на сене». А когда я ей объяснил, зачем она занимается переписыванием текстов — мол, скоро девайс сломается и больше ничего из него извлечь не выйдет — она лишь уточнила «почему сломается» и, выяснив, что исключительно «от времени», фильмы эти пересмотрела раз по сто. По моему, она их просто наизусть выучила — но и представление о «красивой одежде» у нее сформировались… кинематографические. Однако с изобразительным искусством у нее пока не сложилось (хотя она и наняла себе парочку учителей рисования), так что ей было проще самой сшить что хочется. А ручками шить — это занятие для очень терпеливых граждан, к коим супруга моя драгоценная не относилась.

Поначалу я Алёне сделал однониточную ручную машинку, которая «умела» цепным швом шить. Очень оказалась полезная игрушка — но цепной шов, если нитка посередине порвется, целиком расползается. То есть сметать что-то им можно, ну или зашить что-то по быстрому в полевых условиях — но всерьез ее использовать все же нельзя.

Короче, я стал для нее изобретать «нормальную» швейную машину. Основной принцип я понимал: игла с ушком на остром конце, челнок, нитку цепляющий с иглы и всё такое — но вот с кинематической схемой пришлось изрядно помучаться. Но все же незаконченное инженерное кое-что дает в плане разработки экзотических конструкций, так что всё я придумал. И даже воплотил — вот только качество воплощения оказалось не очень. И однажды, когда я с использованием разных идиоматических выражений пытался механизм заставить работать, ко мне подошел нехилый такой мужчинка.

Вообще-то «механическая мастерская» на Дворянской улице в Одоеве была открыта для всех желающих, и народ разный там постоянно шастал. И многие сами что-то делали, невзирая на титулы и звания: скучно же ничего не делать. Раньше кто по дереву вырезал, кто картинки малевал — а тут появилась возможность и в металле что-то «увековечить». Так что появлению верзилы я не удивился, но пока еще я его здесь не встречал…

— Позвольте полюбопытствовать, а что это вы тут делаете? — спросил он, а когда я к нему повернулся, пытаясь изобразить приветливую физиономию, он представился. Оказалось, что Зиновий Васильевич — не просто любопытствующий прохожий, а дипломированный морской офицер. В отставке, причем служил он всего с полгода, а в отставку вышел поскольку его вусмертьукачивало даже в Маркизовой луже. А будучи человеком довольно небедным, он, службу оставив, занялся придумыванием разных полезных в морском деле приборов, однако не преуспел — и осталось ему лишь «безобидное хобби», коим стала астрономия. Вот только просто глазеть в небо ему было скучновато, и он придумал телескоп с часовым механизмом, который сам поворачивался вслед на светилами небесными…

Придумать — придумал, но воплотить его не смог, поэтому и хобби забросил. А тут, заехав в гости к дяде, Андрею Ивановичу Гераскину, узнал, что рядом прекрасная мастерская есть, где любой что хочет делать может. Вот и зашел, ознакомиться с обстановкой.

Сразу видно, что человек своими приборами всерьез занимался: выяснив, чем я занимаюсь и почему у меня лицо потенциального убийцы, он на мой механизм посмотрел внимательно и выдал заключение:

— Вам, как я гляжу, нужно вот эту зубчатку двигать вверх и вперед, а прежде чем назад двигать, ее опустить нужно. Мне кажется, что если тут вот такую кулису приспособить, то выйдет и проще, и надежнее. Я, конечно, не настаиваю, просто с подобным сталкивался и мне как раз такое решение подсказали.

— Спасибо, выглядит интересно. Обязательно попробую… но не сейчас. Просто сегодня у меня времени уже нет.

— А вы вообще что изобретаете?

Я Зиновию Васильевичу идею свою вкратце изложил, показал как работает ручная машинка, пояснил что в ней хорошо и что плохо…

— А вы не будете против, если я к вашей работе присоединюсь? Ведь если механизм сей хотя бы для пошива формы приспособить… Знаете, матросу одну робу на три года выдают, поскольку их просто шить не успевают…

— Да знаю я, просто руки до всего не доходят. Машинку швейную можно за пару недель придумать и сделать, а я уже с ней четвертый месяц корячусь поскольку других дел полно!

— А вы знаете, у меня как раз дел никаких сейчас и нет, и помочь я вам без какого-либо ущерба для себя смогу. А дело, вижу, и важное, и интересное… вы не думайте, я в товарищи вам не напрашиваюсь, и привилегий каких требовать не стану, я ведь из интереса одного!

— Зиновий Васильевич, вы, я гляжу, человек неглупый и в механике разбираетесь. Если сможете машинку до ума довести — в ножки поклонюсь. А то жена уже надо мной смеется: обещал, мол, машину сделать, а до сих пор не сделал.

— Я у вас в Одоеве на месяц думал задержаться, если со скуки не помру. А сейчас, вижу, смерть от скуки мне уже не грозит. Договорились, постараюсь машинку вашу, как вы сказали, довести? Но опять скажу, мне и одну выделать интересно будет, но не будет ли больше смысла их в количествах немалых выделку наладить? Я, думаю, смогу и товарищей, капиталом располагающих, подыскать…

— Мысль интересная. Давайте так: как вы машинку доведете, поговорим об этом более обстоятельно.

Головастым товарищем оказался Зиновий Васильевич Гераскин, машинку он — в уже работоспособном состоянии — мне дней через десять принес. При «обстоятельном разговоре» и Алёна поприсутствовала, так что закончился он тем, что Гераскин согласился завод по производству машинок и выстроить, и возглавить. Ну, в принципе согласился, а чтобы все наши разговоры воплотились в суровую реальность, я закончил разговор, выдвинув, вероятно, уже «стандартное» предложение:

— Одоев, сами видите, городок небольшой, здесь люди больше учебой да культурой занимаются. Поэтому завод предлагаю выстроить в Туле. Вам там дом поставим, примерно такой же, как всем прочим дворянам здесь выстроили, для рабочих тоже жильё постоим и всю необходимую социалку тоже.

— Я бы согласился, но найдутся ли те, кто во всё это капитал захочет вложить? Завод — это понятно, а вот дома… социалка эта ваша — кстати, а что это такое?

— Сами увидите. А капитал… пусть Алёна Александровна финансами по проекту этому занимается.

— А у вас, Алёна Александровна, денег хватит ли?

— Конечно хватит, — Алёна рассмеялась. — Мне муж дает столько, сколько потребуется. Никита, завод строить мне Нежданова звать или ты Андреева из Петербурга приглашать будешь?

— Обойдемся местными кадрами, Андреев только дворцы строить горазд. А пока Нежданов всё это строит, ты подумай что-то вроде швейной фабрики организовать: Зиновий Васильевич прав в том, что дешевой одежды лишку не бывает. И школьников приоденем, а заодно уж и форму железнодорожникам сошьем…

Выяснив, что в поместье из конца в конец можно доехать примерно за сутки — и это если не считать «удаленных анклавов» в районе Липецка — я приступил к постройке транспортной сети. Железнодорожной, понятное дело, ведь я по образованию почти готовый железнодорожник, а уж по знаниям и опыту — вообще лучший на планете. По недолгим размышлениям дорогу я решил строить узкоколейную, в семьсот пятьдесят миллиметров — просто потому, что такая дорога обойдется мне много дешевле, а грузооборота, способного окупить широкую колею, у меня пока не просматривалось. Что же до дешевизны, то я решил рельсы класть легкие, типоразмера Р-33. Исходил я из того, что стали у меня много, а такие рельсы, хотя на узкоколейках применялись не часто, массово использовались на рудниках и в шахтах — а у меня изготовление оснастки для прокатного стана (то есть тех же валков прокатных) обходилось очень дорого и, что было даже важнее, требовало ужасно много времени. А качество этой оснастки все равно было весьма хреновым, так что вместо задуманного мною типа в результате получился рельс весом в тридцать пять почти килограмм на метр. Решив, что марка «Р-35» тоже выглядит гармонично, «доводить» валки я не стал и дорогу начал класть тем, что получилось.

Не сразу стал, потому что сначала нужно было и сами рельсы запасти, и подкладки под них наделать (точнее, наладить отливку стальных подкладок), и со шпалами разобраться. Последнее меня больше всего волновало, ведь как делать бетонные шпалы, я в общем-то знал, но избытком цемента меня мужики не баловали. Но уже в начале осени проблему получилось решить, причем довольно странным способом: специально посланные люди прочесали дровяные рынки Подмосковья, где нашли просто невероятное количество очень подходящей для изготовления шпал древесины. В смысле, лиственницы, причем дрова эти (в качестве дров) стоили чуть ли не втрое дешевле березы. Что было понятно: наколоть из лиственничного бревна годные для употребления в печке поленья было задачей далеко не тривиальной, а рубилось этих деревьев много. Потому что росло их много в лесах. И не только в лесах, в Царском Селе лиственничные аллеи были оборудованы, и многие помещики с удовольствием такие же насадили, да и в лесах лиственничные плантации закладывали. Потому что, скажем, стропила из нее получаются даже лучше дубовых — ну а то, что мужики замучаются из бревен эти стропила вытесывать, никого не волновало: мужики на то и существуют, чтобы трудиться на благо помещиков. Вот только длинные (и тяжеленные) бревна возить было сложно, а короткие…

Был у лиственницы один недостаток, из-за которого в царской России ее для шпал не использовали: забитый в нее костыль выдернуть было уже невозможно. То есть если пару месяцев подождать, то невозможно — а потому ни рельс износившийся не заменить, ни шпалу треснувшую. Но я знал, как эту напасть побороть. В смысле, как ее побороть, когда труд мужиков бесплатен — и поэтому и поместье потянулись из Москвы подводы с двухаршинными лиственничными бревнами. Точнее, длиной в одну прямую сажень, около полутора метров…

Авдей, когда я предложил ему заняться изготовлением из этих бревнышек шпал, реально посмотрел на меня матом. Но мы же уже второй десяток лет вместе трудились, так что в вербальную форму он свое мнение переводить не поспешил, а, уточнив техзадание, вообще успокоился. Бревна обрезались на новенькой, только что изготовленной, паровой лесопилке, затем в каждой заготовке шпалы по шаблону сверлилось по шесть отверстий, в которую специально обученные люди забивали четырехвершковые отрезки дюймовых труб. Другие люди где-то через месяц в этих трубах изнутри нарезали резьбу — и на этом изготовление шпалы заканчивалось.

А подготовка к постройке рельсовой дороги только начиналась: совсем уже другие мастеровые точили специальные шурупы-костыли, которыми привинчивались к шпале стальные подкладки и сами рельсы — и в результате получалось рельсовое звено длиной в десять метров и весом почти в полторы тонны. Просто рельсы у меня со стана выходили пока лишь десятиметровые, но для первой в стране железной дороги и такие сойдут.

Конечно, такие звенья в принципе и мужики класть могут — если нужное количество мужиков на работу поставить. Все равно по полгода они у себя в деревнях сидят на печи и плюют в потолок — но и плевателей нетрудно к полезному делу пристроить, так что первым делом я занялся изготовлением путеукладчика. Тоже парового, понятное дело…

А высвободившиеся мужики пошли ломать камень на щебенку: я знал, что по первости балласт в России песчаный делали, но зачем делать плохо если можно делать хорошо? А раз пошла такая пьянка…

Весной двадцать восьмого года по рельсам от Ханино до Черни пробежал первый паровоз с первым пассажирским вагоном. А осенью паровоз пробежал уже от Тулы и до Ефремова, через Одоев и Чернь пробежал. Потому что в Ханино металл варили уже четыре домны, а руду копали уже чуть меньше тысячи мужиков. Причем не в дудках, а в нормальных таких шахтах. Ну, для начала девятнадцатого века нормальных, так что суточная добыча медленно, но неотвратимо приближалась к сотне тонн неплохой руды. В Ханино и окрестностях приближалась, а в Липецке добыча превысила уже двести тонн в сутки.

Там же, в Липецке, заработал второй рельсопрокатный стан, а жадные до денег лесоторговцы стали мне возить лиственницу непосредственно в Алексин, ведь за сажень я платил по полтине серебром, а обычная расшива за один рейс (то есть за пару месяцев) могла привезти и две сотни этих самых саженей — то есть возить «дрова» становилось не менее выгодно, чем, скажем, зерно: на камских лесосеках сажень лиственницы продавалась по пятаку, да и то если с погрузкой на расшиву считать. Так что в ноябре двадцать девятого паровозик дополз от Тулы до Липецка…

А летом тридцатого по этой дороге прокатился Император Всероссийский Николай. Посмотрел, что там и как, по заводам побродил. Вопросы позадавал — правда, большую часть вопросов задавали Егор Васильевич Карнеев и полковник Николай Сергеевич Дорофеев, но задавали они их так, чтобы Николай (который царь) понял, что тут, собственно, происходит и какая от всего этого польза для державы возникает. Умные профессионалы, так что после моих ответов Николай предложил мне и Луганским заводом «заняться». Ну а я, чтобы два раза не бежать, заодно попросил передать мне и «временно взятый под казенное управление» Кыштымский горнозаводской округ. Там-то полная задница наступила, после того как купец Расторгуев довел дела до восстания рабочих и разорился. И хрен бы с ним, но он и заводы на грань банкротства поставил, старовер неумытый…

Вообще-то я про Николая мало чего раньше знал, разве что помнил, что вроде он технологическому прогрессу благоволил. И, похоже, ему понравилось, что я за двенадцать лет буквально с нуля организовал производства, дающие России четверть чугуна и стали. И пообещал, изо всех сил делая честное лицо, за три года увеличить выпуск черных металлов минимум втрое. На самом деле мне это далось с огромным трудом, но я приложил все силы и не засмеялся. Ведь сейчас вся Россия выпускала чугуна и стали меньше двухсот тысяч тонн в год, а в Луганске я запланировал (уже) постройку шести домн, каждая из которых даст минимум пятьдесят тысяч…

Еще у меня в планах появились четыре небольших домны, такие же, как я в Ханино поставил. Только в Ханино их теперь две было, а четыре предстояло поставить аж в Нерченском Заводе: Карнеев выдал мне разрешение на добычу и переработку тамошней железной руды. После довольно долгих уговоров заняться пуском в этом глухом краю нового завода согласился Коля Засыпкин, ну а полсотни профессиональных мужиков из бывших своих крепостных он уже сам уговаривал. То есть как уговаривал: сообщил им, что берет их с собой новый завод ставить — и этим ограничился. А чего рассусоливать-то: крепостной — он крепостной и есть. Я же отправил с ним в Забайкалье еще две сотни молодцев — там же и жилье какое-то выстроить придется, и инфраструктуру наладить. Ну а с мужиками — четырех «управляющих» из бывших прапорщиков.

Причем молодцев я отправил без семей: сказал, что пусть сначала жилье выстроят, а там и семьи приедут. Потому что было у меня смутное подозрение, что в этом Нерченском Заводе избытка гостиниц не ожидается…

Но занимался я не только металлургией, пришлось удариться и в машиностроение. Потому что чугуний — это, конечно, хорошо, но сам по себе он всего лишь черный металл. Из которого можно сделать много чего полезного — но лишь при наличии подходящих станков. Поэтому маленький заводик в Павловке теперь работал круглосуточно, и каждую неделю из ворот заводика выкатывалась новенькая паровая машина. Прямоточный сорокасильник, который ставился отнюдь не на одни лишь паровозы. То есть на паровозы ставилось по две таких машины, но я планировал паровозов делать по три-четыре штуки в год — это чтобы с запасом паровозов у меня было. А в основном эти прямоточники крутили насосы или станки. На которых много чего делалось.

Заводом теперь управлял Ванька, родной брат мелкой заразы и старший сын Авдотьи. За прошедшее время я парня поднатаскал, так что он теперь не просто у станка стоять мог, но и разработать что-то механическое умел. Например, он смог прямоточник облегчить на пару центнеров, сам (правда, после моей подсказки) придумал и воплотил шнековый погрузчик топлива в топку парового котла, ну а чуть позже совместно со мной придумал и разработал еще одну очень нужную Алёне машину.

Наталия Филипповна примерно через год сидения в новом доме в деревне «передумала» и попросила переселить её в Одоев. И там поселилась в доме через улицу от нашего — а когда у нас родилась дочка, она всячески бросилась помогать Алёне. Ну, мелочи всякие — типа постирать или сготовить — все же дворовые девки исполняли, а Сорокина — она Алёну учила всякому. Как себя вести в «обществе», или как крестьян заставить прокормить себя и не только себя. После того, как и наш сын уже своими ногами пошел, Алёна решила всерьез заняться вопросами сельского хозяйства, ведь кормить нам требовалось уже под тридцать тысяч человек. Однако кормить для этого еще и десяток тысяч лошадей ей категорически не хотелось — и мы с Ванькой придумали трактор. Паровой и гусеничный.

Котел на тракторе (как и на паровозах моих, и на фабричных машинах) был водотрубный, а точнее паротрубный. В таком очень быстро пар получался после того, как топку разожгли, но в моей «прошлой истории» на паровозах их не использовали по той простой причине, что при большой мощности небольшой (по площади) топке было крайне трудно в таком котле регулировать давление пара. Но у меня-то было всего сорок «лошадок», топка «достаточная» и кочегар справлялся — а вот расход топлива оказывался гораздо меньшим.

Да, пришлось все же еще и производством пеллет, на которых теперь работал тракторный котел, озаботиться — но хворост на дровяных рынках вообще копейки стоил, так что девайс получился очень экономичным. Ну да, чтобы он в поле работал, еще пару лошадей к нему приставить требовалось, чтобы возить пеллеты и воду. Зато это почти трехтонное чудище за день успевало вспахать до двенадцати десятин, причем с использованием «двухъярусных» плугов, переворачивающих верхние сантиметров двадцать пять почвы и рыхлящих нижние тридцать пять. Вроде бы пустяк, но после такой пахоты урожаи зерновых вырастали на треть, а уж про морковку и говорить было смешно.

Когда-то — мне лет двенадцать было — я прочитал у Витькиной матери книжку «Энциклопедия огородника», причем книжка была переводной английской. Там было много интересного: например, советовалось в начале марта уже картошку сажать. Но мне понравилась идея двойной перекопки земли под грядки: на штык земля с грядки снимается, потом внизу на штык перекапывается, а затем верхняя земля обратно на грядку насыпается. Я попробовал, примерно метра полтора квадратных так вскопал, а потом на этой грядке посеяли морковку. И выросла морковка не круглая, а квадратная: огромные морковины просто сминали друг друга — так интенсивно они на этой грядке росли. Причем эффект сохранялся года три, на этой грядке все росло как бешеное. Вот только лопатой так копать было ну очень тяжело. А трактором, да специальным плугом — почему бы и нет?

Сейчас я раздумывал о том, как бы увеличить мощность Павловского завода, но так, чтобы сам завод не разрастался в размерах. А вот увеличивать производство на заводике в Одоеве я не собирался. На этом заводе делались ружья «новейшей конструкции», причем все считали, что моей конструкции. Но на самом деле это была разработка двух, если я не путаю, поколений реконструкторов, моя же доля была совсем небольшой. На заводике делали капсюльные ружья калибром в четыре линии, довольно обычные для нынешнего времени — то есть гладкоствольные. Но все же в четыре линии вместо «традиционных» семи-восьми и под пулю Минье, из-за чего стреляло ружьишко чуть ли не вдвое дальше «конкурентов». Впрочем, других достоинств у ружья не было, разве что цена радовала. То есть радовало, что мне за каждое десять рубликов чистой прибыли выручить удавалось — но, по большому счету, это были копейки. Потому что заводик мог сделать три ружья в сутки.

Но и это было неплохо: благодаря ружью я познакомился с очень интересным человеком, графом Паскевичем. Он для своих солдат, участвующих в Польской кампании, заказал у меня таких ружей пятьсот штук. За свой счет заказал: уж очень ему понравилось, что пуля достает ворога лютого за километр. Ну это если повезет, ведь прицельная дальность у гладкостволок была в районе сотни метров — но если стрелять в толпу… А поляки именно толпой почему-то и шли русских солдат воевать. И благодаря этим ружьям шли крайне недолго.

Еще Паскевичу понравились мои пушки. С ними я вообще ничего не придумывал, а просто отлил стальные по образцу чугунных, разве что немного толщину стволов уменьшил. И получилась обычная нынешняя пушка, просто на треть легче чугунной, но в походах это, оказывается, очень важно. Однако всего было сделано таких пушек с полсотни, потом артиллерийские начальники решили от них отказаться: мол, ржавеют быстро. Как говорится, не очень-то и хотелось…

С ружьями (да и с пушками) все было просто: для них нужна именно хорошая сталь. А я только в двадцать восьмом смог купить небольшое поместье возле Никополя, и накопать там пару тонн руды. На телегах возить руду по сельским дорогам почти за тысячу километров — спорт для сильных духом, а из голого железа легированную сталь сварить ну никак не выходит. Так что решил отложить это развлечение на будущее. А вот на сколько далеким это будущее окажется, было пока не очень ясно…