Презренный металл

7. Бесконечная битва

Время будто замерло на одно мгновение, а потом потекло дальше, как ни в чём не бывало. Но я успел запечатлеть происходящее, как стоп-кадр в кинокартине: падающее тело Князя, изумлённые глаза, полные гнева и обиды, распростёртые руки. Бегущие ко мне деревянные солдаты Урфина Джуса. Сосредоточенные взгляды и сжатые челюсти. Кино да и только.

— Чисто по-братски, Жан, — сказал я, когда временной сбой завершился и, приподняв руки, чуть расставил их в стороны. — Всё, всё, успокойтесь, парни. Отзови своих псов. Если я тебе не скажу, то кто ещё скажет?

Боевики подскочили ко мне, но ничего не успели сделать, хотя я уже морально приготовился вступить в неравный бой.

— Стойте! — неохотно окликнул их Князь.

Он поднялся, вытер тыльной стороной ладони кровь из разбитой губы, размазал её по щеке и подбородку. Я ткнул-то не сильно, зубы остались целы. Губёху разбил, да и только. Урок был скорее психологический, чем физический.

— Чисто по-братски, Князь, — повторил я. — Просто ты совсем попутал берега, фрателло. И, между нами, оказался конченым мудаком.

Мобстеры напряглись, но команды атаковать меня не последовало.

— Ты должен понять, — недовольно, пытаясь доказать свою правоту самому себе, выпалил Князь. — Это мои люди, мой народ, моя кровь. Знаешь, что бывает с теми, кто предаёт свою кровь? Они становятся изгоями и теряют связь со своими корнями.

Он горячился. Одно дело натравить псов на того, кто назвал тебя чмом, а совсем другое осознать, что люди реально считают тебя таковым. И тут уж главное убедить самого себя, что ты никакое не чмо, а действуешь единственно возможным и правильным образом. А тот, кто назвал тебя нехорошим словом, сам такой. Короче, кто как обзывается, тот так и называется.

— Да кто тебя просит кровь свою предавать? — усмехнулся я. — Просто в чмо превращаться не стоит ни в каком случае. Когда твоя кровная родня не захотела иметь с тобой дела, когда они отвергли тебя, совсем недавно, когда ты почувствовал, что такое быть изгоем… Помнишь, не забыл?

Он прищурился.

— Не забыл, спрашиваю? А к кому ты прибежал? У кого ты просил защиты, когда тебе некуда было идти, когда негде было ночевать, когда жрать нечего было? Когда твоя кровная родня отвернулась от тебя, кто дал тебе крышу? Кто заплатил за твою еду? Человек другой крови. Добрый самаритянин.

Я махнул рукой, про самаритянина он всё равно ничего не знал.

— А когда на тебя наехали урки, Нос и Золотуха, ты к кому их привёл? За кем ты хотел спрятаться? Я разве не помог тебе?

Он молчал, сжав зубы.

— Я сделал это из страха перед тобой?

Он ничего не ответил.

— А сейчас, когда твои беды остались позади, когда жизнь наладилась, когда у тебя снова всё стало более-менее нормально, что ты делаешь?

Князь поднял руку, махнул своим.

— В машину, — коротко бросил он торпедам.

Те переглянулись явно нехотя, потому что подчинялись не Князю, а Сашко. Но всё-таки послушались и вернулиась к джипу.

— И чего же ты теперь говоришь мне? — продолжал я. — Благодарю тебя, брат мой? Я сделаю для тебя то же, что ты сделал для меня? Нет? А может, ты говоришь, иди вкалывай, иди делай за меня грязную работу, и всё, что ты заработаешь, я заберу себе? Ты это говоришь? И что ж ты за мудень, Жан?

Он тяжело дышал. Слышать эти слова ему было обидно и неприятно.

— А если тебя снова пошлют на три буквы твои сородичи, как они это сделали недавно? — не оставлял я его в покое. — Если они снова решат, что ты обделался, ты снова прибежишь ко мне? Как ни в чём не бывало, да?

— Не прибегу, — прохрипел он.

— Прибежишь, — уверенно кивнул я, — потому что знаешь, я тебя не отвергну, не прогоню, да? А что сделаешь ты, когда я окажусь в нужде? Постараешься поскорее меня прикончить? Молодец, братуха.

— Ты, сука, мне по зубам дал, — процедил он.

— Потому что добрый. За такие дела, Жан, не в зубы бьют, а башку с плеч снимают.

Я с силой ткнул его пальцем в грудь, так что он отшатнулся.

— А я верю, что внутри ты не такой уж и козёл, каким хочешь казаться, — прищурился я. — Просто внутри тебя по-прежнему сидит маленький испуганный мальчик, который боится большого босса Сашко и готов наплевать на свои принципы, и не только на свои, а вообще на человеческие. Подумай. Просто сам для себя, никому не говори об этом. Но прими решение, кем ты хочешь стать? Крутым? Человеком, достойным уважения хоть твоего народа, хоть кого другого? Или дешёвкой? Шнырём на побегушках, который наступит на горло своим братьям, лишь бы большой дядя не лишил его сладкой косточки.

Я посмотрел ему в глаза, и он отвернулся.

— Только косточку эту обглодают до тебя, если ты будешь вести себя как чмо. Подумай, брат. И я пока ещё не закрыл своё сердце для тебя. И у тебя всё ещё есть шанс снова стать Князем, а не Грязью, в которую ты стремительно пытаешься превратиться.

— Ты не понимаешь? — обиженно и горячо воскликнул он. — Сашко! Сашко очень серьёзный человек. Что он сказал, нужно выполнять немедленно, если не хочешь получить охрененные проблемы. Поэтому нужно уметь свою гордость засунуть в жопу и делать то, что тебе говорят. Я делаю, и тебе тоже придётся. Так что прыгай в тачку и не заставляй меня использовать силу. То, что ты мне врезал, так и быть, останется между нами, но я свою задачу…

— У меня важные дела, Жан, — перебил его я. — Скажи об этом Сашко. И ещё скажи, я сам ему позвоню. И вот ещё. Бегунком ишачить я не буду. Забудь. Можешь сказать ему, а можешь не говорить.

— Он же тебя грохнет, Крас.

— Не грохнет, — подмигнул я. — Ведь у меня есть реальный дружбан. Кент. Крутой перец, на которого я могу в трудную минуту положиться. Да? И он не позволит меня грохнуть. Потому что у него охренный железный стержень внутри. Не стержень, а кол! Столб! И он не позволит никому нагнуть себя, как шлюху и грохнуть своего братана.

Я хлопнул его по плечу и сел в свою машину.

Жан не попытался меня остановить и не натравил на меня своих псов. Он просто стоял и смотрел, как я уезжаю. Ну и думал там о чём-то своём. Как жить в этом мире и сохранить уважение людей. Ну, а что. Неплохая мысль.

Честно говоря, я не верил, что мои слова пробьют брешь в стальном панцире, в который он забрался, но я всегда даю людям шанс. Попытка не пытка, верно, товарищ Берия?

Я доехал до дачи генерала минут за сорок и оказался здесь немного раньше назначенного времени. Вышел из машины, вдохнул свежий холодный воздух, а потом постучал, подтянулся на заборе, заглянул внутрь. Всё выглядело безжизненно. Тачки не было, света не было, дыма тоже не было. И людей не было.

Вернувшись в машину я взял в руки телефон. Пришло сообщение от Сергеева: «Читай». И ссылка на канал Петрушки. Я, естественно, залез посмотреть. Статья называлась «Лучшая легавая нашего сыска».

Я усмехнулся. Написано было круто, жёстко, хлёстко, как умел только Сергеев. И ещё один московский телекиллер.

Начинался очерк с того, что следователь вообще не женская работа. И о том, что женщины, принимающие на себя это бремя со скорбью, приносят на алтарь закона очень много своих личных жертв. Они жертвуют семьёй, покоем и даже природным предназначением. Но если уж они реализуют себя на этом поприще, то нет им равных. Они вгрызаются жертве в глотку, как бульдоги, и не отпускают, пока не выгрызут кадык.

Там говорилось, что сейчас в СКР, в городском управлении, есть такая очень крутая красотка, которая не оставляет за собой нераскрытых дел. Ну, это, вероятно, было из разряда художественного вымысла, но получилось эффектно.

В статье говорилось, что в настоящий момент именно ей доверили два крайне непростых и довольно резонансных дела. Убийство в, котором подозревают обортня в погонах майора Раждайкина и ограбление бывшей жены начальника областного УВД, во время которого сам начальник получил бутылкой по голове.

Истории были описаны крайне односторонне и предвзято. Обвинения строились лишь на моих словах и на информации, которую я предоставил Сергееву. Но читатель безоговорочно и до решения какого бы то ни было суда верил, что Раждайкин убийца, а Щеглов очень мутный тип.

И вообще, попытка изнасилования, убийство, удар по голове бутылкой — всё это оставляло очень неприятный осадок у читателя. Катю это, конечно, тоже задевало, хоть я и просил сгладить информацию о ней, но её бывшему мужу досталось куда больше, чем ей.

Статья эта в принципе ничего не должна была доказывать, она должна была просто дать пощёчину определённым людям. Но она могла стоить очень дорого и Жанне. Поэтому одновременно с ней вышла пара очерков в центральных интернет-изданиях и даже в ведомственном. Сергеев прислал мне ссылки.

В этих «официальных» материалах говорилось об успехах Жанны Константиновны, приводились отзывы коллег и областного руководства, лестные характеристики и прочее, прочее, прочее. И даже короткие интервью, которых она сроду не давала.

Современные медиа умеют творить чудеса, создавая персоны, которые совершенно не обязаны соответствовать своим реальным прототипам. Поэтому, если бы мы чуть поднажали, могли бы получить какую-нибудь грамоту или даже ценный подарок ко дню милиции.

Вскоре подъехал Чердынцев. Он сидел за рулём, а Садык — рядом с ним на переднем сиденье.

— О, явился уже, смотрите, — воскликнул Садык, выходя из машины. — Молодец. Дисциплина. Уважаю. Здорово.

Он протянул мне руку.

— Здравия желаю, — улыбнулся я. — Как поживаете, Владимир Кажимович?

— Поживаем. Добра наживаем. Проходите, ребята.

— Здрасьте, Александр Николаевич.

— Здоров, коль не шутишь, — пожал мне руку Чердынцев.

— Пойдёмте, пойдёмте, заходите. В доме холодно, наверное, но ничего, сейчас каминчик растопим, посидим рядком, поговорим ладком, да?

— С хорошими людьми, — кивнул я, — отчего ж не поговорить? Тема всегда найдётся. Молодость вспомним. Боевые подвиги.

— Ладно, ладно, не надо вот этого подросткового цинизма. И ты меня в старики-то не записывай ещё. Я пока на боевом посту.

— Да я и в мыслях такого не имел, — улыбнулся я.

Мы прошли через двор, зашли на крылечко. Садык повозился с ключами, отпирая железную сейфовую дверь. Дальше, пройдя через веранду, оказались в доме.

— Не разувайтесь, ребята, а то замёрзнете. Тут холодина.

Действительно было холодно. Пахло застарелым дымом, копотью. Угаром.

— Саш… — кивнул Чердынцеву Садык, — помоги с камином. А ты, Сергей, помоги мне на кухне.

— О, у нас застолье будет? — улыбнулся я.

— Нет, застолья не будет. Ну так, что-то на зуб-то надо положить. Голодняком сидеть не очень здорово. Не раздевайтесь пока, не раздевайтесь. Замёрзнете.

Чердынцев засуетился у камина, а я прошёл на кухню. Она оказалась небольшой, но милой и уютной. Чувствовалась женская рука. Садык велел достать тарелки, чашки, а сам вынул из холодильника свёртки с копчёной красной рыбой и колбасой.

— Конская, — сказал он. — Друг привёз из Казахстана. С Бородинским, да ещё бы водочки… прелесть. Но пить сегодня не будем, у меня ещё дела.

— Я не настаиваю, — усмехнулся я.

— Это понятно, — махнул он рукой. — Трезвенник.

Минут через пятнадцать подготовки мы уселись напротив камина. Спине было холодно, а лицу жарко.

— Ничего, сейчас прогреется, — сказал Садык. — У меня дом быстро прогревается.

— Товарищ генерал, — кивнул Чердынцев, — ещё, может, дровишек принести? А то эти сейчас мигом прогорят.

— О! — усмехнулся я. — Поздравляю с присвоением внеочередного звания. За это и выпить не грех было бы.

— Какого внеочередного? — нахмурился Садык, но тут же понял, усмехнулся и покачал головой. — Прокололся, Саня.

— В смысле? — не понял Чердынцев.

— Был подполковником в прошлый раз, а теперь сразу генералом стал, — пояснил я.

— Поймал, поймал нас, рассекретил нашу подпольную организацию, — немножко сварливо проговорил Садык и сердито глянул на Чердынцева.

— А чего шифровались-то? — спросил я.

— Ну… не хотел все карты сразу на стол выкладывать.

— Да я сразу догадался, — пожал я плечами и засмеялся. — Кто бы стал держать шестидесятипятилетнего подполковника, а? И опять же… до нас дошло предание безвременных лет, в котором сказано, что Владимир Кажимович Садыков с юных лет имел привычку прибедняться. Куда ж она со зрелостью-то денется, привычка эта?

— Ты, — возмущённо воскликнул Садык, — наглец малолетний! Такое чувство, будто мемуары Бешеного нашёл.

— Он в свои тридцать пять прям исписался весь, делать нечего было, от безделья мучился, дай, думал, напишу мемуары, жизнь прожита долгая, есть что рассказать.

— Так, хватит дразнить медведя, — насупился он.

— Так точно, товарищ генерал, — усмехнулся я. — Разрешите вопрос? Вы можете посадить Никитоса?

— За что опять? — посерьёзнел Садык.

— За Бешеного.

Опять двадцать пять, — покачал он головой. — Молодёжь, ёлы-палы…

— Так вопрос-то не решён пока. Если я найду у Розы документы, подтверждающие его криминальное прошлое, вы займетесь или нет? Вы так ничего и не сказали.

— Если бы да кабы… Сначала найди эти документы. Но вообще-то я тебя позвал сюда, чтобы говорить не об этих мифических свидетельствах прошлых преступлений Никитоса и его подельников. Я бы хотел поинтересоваться, что было в сейфе у Шалаевой. Твоих рук дело? Сознавайся, подросток, а то выпорю.

— Нет, — покачал я головой.

— Тоже прибедняешься, да? А ведь без доверия не может быть ни сотрудничества, ни победы, ни братской боевой взаимопомощи. Давай так, деньги, которые там были, меня не интересуют. Оружие, из которого налётчик убил налётчика, меня тоже не интересует. Меня интересуют только бумаги. Но чтобы без вот этого, чтобы жопой не крутить, я не я и лошадь не моя. Если мы идём в одной сцепке, то должны друг другу доверять на сто процентов.

— То есть вы считаете, что школьник сумел провернуть такую операцию?

— Школьники тоже разные бывают. А некоторые себя вообще называют именами давно убиенных людей и проявляют странную осведомлённость. Выбирай, мы либо друзья, либо враги. А врагов, по-моему, у тебя и так хватает. Нажил ты, парень, за свои семнадцать лет больше, чем друзей, по-моему.

— Ладно, — сказал я, — дайте слово батыра.

Он остолбенел, округлил глаза и замер.

— Чего? — через несколько секунд спросил он. — Ты обалдел, что ли?

— Тогда, товарищ генерал, я вообще не понимаю, о чём мы тут говорим.

— Твою мать! — повернулся он к Чердынцеву и в этот момент стал похож на обычного деда, удивлённого, что подсолнечное масло за одну ночь выросло в цене на тридцать процентов. — Ты слышал, Саня? Твою мать! Откуда ты узнал⁈

Это была наивысшая клятва для Садыка. Всегда, когда он готов был жизнь отдать за выполнение слова, он говорил, даю слово батыра.

— Ну хорошо, салага. Даю тебе слово батыра, что никак не буду использовать против тебя знания о твоём участии в этом мероприятии. И вообще никак не буду использовать. Если ты отдашь мне все бумаги, которые там были. Откуда, кстати, ты узнал про слово батыра?

За его видимой простотой и иллюзией домашних посиделок с конской колбасой скрывался опыт старого хищника с железной мёртвой хваткой. Так что вся эта видимая простота меня ни капли не обманывала. К тому же, за последние тридцать лет он поднаторел во всевозможных играх и интригах. Так что, на пути к цели жизнь какого-то второгодника вряд ли бы его смутила.

Если с такой лёгкостью он отказывался интересоваться подробностями ограбления и убийства, можно предположить, что он ещё на многое может закрыть глаза… Понять бы только, какова его цель… Думаю, сейчас и дружба для него весила меньше, чем долг. Если вообще, его интерес объяснялся долгом…

— Практически от Бешеного, Владимир Кажимович, — пожал я плечами. — Короче, я вам тоже честное ментовское даю. Бумаг-то там почти и не было никаких.

— Сука, — покачал он головой. — А что было?

В глазах его мелькнули злость и недоверие.

— Скажите, что ищете и зачем, — кивнул я. — В смысле, что вы хотите накопать на Никитоса?

— Подозреваем в измене Родине, — бросил он, просто чтобы сказать, хоть что-нибудь.

Ясно, что Садык искал те же бумаги, что и я. А зачем? Это был вопрос…

— Вот, — сказал я, доставая из рюкзака тоненькую папочку с выписками с иностранных счетов.

— И всё? — нахмурился генерал, пролистав бумаги.

— И всё. Пока больше ничего.

— Пока больше ничего, — повторил он и уставился на меня долгим, пронизывающим взглядом. — Ищи лучше. Ты, походу, очень и очень крутой подросток. Бешеный второгодка.

— Всё-таки, товарищ генерал, зачем вам это, если не собираетесь наказывать его за старые преступления? Только, пожалуйста, не говорите, что всё дело в презренном металле и в несметных богатствах, накопленных Никитосом.

— Дело всегда в презренном металле, — поучительно сказал он и усмехнулся. — Другой вопрос — как его использовать?

— Дело бывает ещё и во власти, — пожал я плечами.

— Вот-вот. А одно без другого редко встречается. Мы все на войне, сынок, и война эта никогда не кончится.

— Ну, если вы говорите о войне добра и зла, я с вами согласиться не могу. Должна победить правда.

— Должна, должна, — кивнул он, погружаясь в более внимательное изучение бумаг. — По крайней мере, на штраф из налоговой за недекларирование зарубежных счетов натянуть можно. Посмотрим, посмотрим…

Возвращался домой я с тревожным чувством. Почему-то, несмотря на данное им слово Батыра, в голове кружился неприятный вопрос. Могу ли я полагаться на слово Садыка, как это было тридцать лет назад?

Когда я подъезжал к городу, раздался телефонный звонок.

— Это Нюткин, — вместо приветствия сказал старый адвокат. — Поговорить хочу.

— Слушаю вас, Давид Михайлович. Здравствуйте.

— Молодец, что слушаешь. Будешь слушать умных людей — далеко пойдёшь. А не будешь — близко пойдёшь.

— Благодарю за науку, — усмехнулся я. — Давайте говорить. Мне уже нравится.

— Не ёрничай. Разговор не телефонный.

— Ну, вы хотя бы обозначьте, о чём идёт речь.

— Речь идёт о твоём будущем.

— Тема многообещающая, — согласился я. — Приятно встречать людей, которые заботятся о моём будущем.

— Так, знаешь… кафе «Ямайка»?

— Да, видел вроде. Недалеко от Набережной, да?

— Именно. Молодец. Наблюдательный. Давай, через полчаса встречаемся там. Только смотри, без опозданий. У меня времени очень мало. И оно дорого стоит.

— Платить за ваше время я пока не готов.

— Шутник…

Через полчаса я был в указанном месте. Нюткин, как расплывшийся «ждун» уже сидел за столиком и ел огромный круассан. Перед ним стояла стеклянная колба с воронкой и из неё капала коричневая жидкость.

— Элитный кофе, тысяча двести за чашку, — кивнул он на колбу. — Говорят просто бомбический. Хочешь попробовать?

— Спасибо, в это время суток я пью только эспрессо.

— Ну, иди у стойки заказ сделай.

Я заказал кофе и вернулся с чашкой за стол.

— Нравится место? — улыбнулся добряк и толстяк Нюткин.

Одутловатое лицо его старалось выглядеть добродушным, но цепкие злые глазки выдавали натуру с потрохами.

— Чудесное. Похоже, у вас безупречный вкус.

— Ты посмотри, посмотри. Какой интерьер, светильники, кафель… Почувствуй, как здесь круто, светло, свободно, вкусно. Втяни носом этот волшебный аромат, чувствуешь запах свежего кофе и выпечки? Кайф, да?

— Неплохо, да.

— А за окном? Осень, но, всё равно, хорошо. Огоньки горят, люди гуляют, довольные жизнью, красивые. Как тебе атмосфера в нашем городе?

— Восхищаюсь ею, — кивнул я.

— Вот! — поднял он указательный палец. — И кофе хороший, да?

— Точно.

— И вот представь, просто подумай. Мир так прекрасен, а ты скоро всего этого лишишься. Знаешь почему?

Он уставился на меня и подождал, когда я отвечу. Но я не отвечал. Тогда он вздохнул и ответил сам.

— Потому что очень скоро, вот прям очень-очень скоро ты сядешь в тюрьму…