При невыясненных обстоятельствах

Николай Леонов
ЛОВУШКА
День сегодняшний

Водитель остановил машину у подъезда и, не поворачиваясь, спросил:

— Ждать или вызовете?

Старший инспектор МУРа Лев Гуров взглянул на водителя с удивлением. За последние годы он привык, что водители оперативных машин, зная его в лицо, обращаются к нему персонально, одни по имени, другие по фамилии, но с некоторым интересом и уважением. Гуров только сейчас сообразил, что он тоже не знает водителя; в сущности, какая разница, знают они с водителем друг друга или нет, но сейчас это вызывало досаду. Сегодняшний день не ладился изначально, и необходимо было вырваться из круга невезения. Всю дорогу Лева решал вопрос, почему на несчастный случай, пусть даже со смертельным исходом, полковник выслал оперативную группу управления во главе с ним, Гуровым, хотя он сегодня после дежурства в отгуле.

— Пожалуйста, поезжайте в гараж. Я позвоню.

Гуров мельком заметил довольное лицо шофера, вышел из машины и присоединился к врачу и эксперту научно-технического отдела, которые со своими чемоданами уже направились к подъезду.

Войдя вслед за ними, Гуров увидел цифровой замок и нажал красную кнопку вызова дежурного. Ответа не последовало.

— Открыть, Лева? — спросил эксперт.

Гуров не успел ответить, как в подъезд ворвались ребятишки-дошкольники: один из них, приподнявшись на носки, потыкал грязным, ободранным пальцем в кнопки замка и распахнул дверь. Бесцеремонно оттолкнув представителей власти, ребятишки с визгом разлетелись по большому прохладному вестибюлю.

Гуров прошел следом и огляделся.

Справа — просторная комната дежурного, виден даже длинный стол, но самого дежурного не было. Гуров взглянул налево, на доске объявлений мелькнули буквы ЖСК. Значит, кооператив, и за тем столом собирается правление. Пока они поднимались в чистом просторном лифте, Гуров успел подумать, что дом очень дорогой, следовательно, достаток жильцов выше среднего — профессура, актерская элита, возможно, директора магазинов.

Дверь нужной им квартиры была открыта, на площадке никого.

Гуров с товарищами вошел в холл, который сразу, казалось, наполнился народом, будто кто-то им вышел навстречу. Лева не сразу сообразил, что противоположная стена холла сплошь зеркальная.

Он помедлил, кашлянул, произнес:

— Добрый день! — И тут же понял, что такое приветствие звучит нелепо: приехали к покойнику.

Из боковой двери вышел атлетически сложенный мужчина:

— Милиция? Мы вас ждем, проходите.

Лева заглянул в комнату, увидел на полу тело, повернулся к товарищам: мол, проходите, приступайте.

Процедура осмотра была точно предусмотрена законом и выверена многолетним опытом. Сначала подойдет врач, установит факт смерти, затем своими делами займется эксперт-криминалист. И если факт несчастного случая не вызовет сомнения, то Лева может на тело даже не смотреть. Так он обязательно и поступит. Разговоры о том, что с годами можно привыкнуть к виду смерти, к Гурову не относились, он твердо знал: на него лично это не распространяется.

— Прошу!

Лева кивнул и прошел за атлетом на кухню.

— Пожалуйста, расскажите все по порядку. Я старший инспектор управления МУРа Гуров Лев Иванович.

Атлет отстранил протянутое Гуровым удостоверение, сдержанно поклонился:

— Сергачев Денис Иванович… Живу в квартире напротив. Сосед.

Кухня была большая, вероятно, служила и столовой. Гуров мельком отметил, что все очень богато, сел за стол и тут же увидел прямо перед собой девушку. Она спрятала лицо в ладони, но по джинсам, обтягивающим узкие бедра, пестрой кофточке на острых плечах, главное же, конечно, по рукам, которые старятся в первую очередь и выдают возраст женщины, и непрофессионал мог бы безошибочно определить, что девушке лет двадцать, не более.

Усаживаясь, Лева вопросительно посмотрел на Сергачева:

— В недавнем прошлом спортсмен, а сейчас чем занимаетесь, Денис Иванович?

— Журналист. — Денис Иванович не принял дружеского тона.

Лева пожал плечами: мол, не хотите, как хотите, станем говорить языком протокола:

— Рассказывайте.

Мужчина, соглашаясь, кивнул, взглянул на часы, заговорил спокойно, делая короткие паузы:

— Сейчас пятнадцать двенадцать. В четырнадцать десять, время я отметил точно, так как знал, что вы о нем спросите, — он взглянул на Гурова, ожидая одобрения, не дождался и продолжал: — В мою дверь позвонили. Я открыл. На пороге стояла, — Сергачев кивнул на застывшую девушку, — Вера. Вид у нее был, прямо сказать… всклокоченный. Вера довольно бессвязно стала объяснять, что Лена… Елена Сергеевна Качалина… упала, ударилась виском и… В общем, плохо. Я прибежал и увидел, что Лена — я немножко врач — мертва. Я позвонил в «Скорую», в милицию. «Скорая» уехала перед вами.

— Значит, вы сами не видели, как Качалина упала? — Лева привычным жестом достал блокнот, начал делать короткие записи.

— Я лично не видел, но это ясно. — Сергачев взглянул на стену, за которой произошла трагедия и где сейчас трудились врачи и эксперт.

— Вера — дочь, член семьи?

— Она одна из наших дежурных. Сутки работает, трое отдыхает.

— Вы, Денис Иванович, и Вера будете понятыми. — Лева взял девушку за руку: — Как вы себя чувствуете, Вера?

Неожиданно девушка резко оттолкнула Леву, встала и вышла из кухни. Гуров ощутил острый, неприятный запах алкоголя.

Мужчина впервые посмотрел на Гурова сочувственно и понимающе и, явно принуждая себя, сказал:

— Хорошая девочка, но принимает, особенно в последнее время.

— Работает здесь давно?

— С прошлой осени. Тривиальная история: приехала поступать, провалилась… Сами знаете.

— ВГИК? ГИТИС? — спросил Лева.

— ВГИК. — Мужчина взглянул на Леву с интересом. — Успели разглядеть?

Лева кивнул и улыбнулся, призывая к установлению дружеских отношений. Сергачев приглашение принял, тоже кивнул и сказал:

— Есть ситуации, встречающиеся так часто, словно жизнь их штампует. Провинциальная красотка приезжает покорять столицу. Сентиментальная история, повторяющаяся бесконечно, словно одна и та же операция на конвейере…

«Старше меня немного, — прикинул Лева. — В прошлом отличный спортсмен, но и сейчас следит за собой. — Гуров непроизвольно начал составлять словесный портрет Сергачева: — Лет примерно… тридцать шесть. Рост — сто восемьдесят пять, вес — около девяноста, волосы русые, острижены коротко, глаза карие, нос прямой… Особые приметы: перед тем как улыбнуться — морщится. Безусловно, контактен, с людьми ладит, пользуется успехом у женщин…»

Гуров слушал вполуха, разглядывал Дениса Сергачева, не понимая, что его настораживает в этом открытом и обаятельном человеке.

— Вы меня не слушаете? — Сергачев вынул из кармана сигареты, взглянул вопросительно.

— Курите, курите, — Лева, словно хозяин, подвинул Сергачеву пепельницу. — Но прежде посмотрите, как себя чувствует девушка. К сожалению, мне необходимо…

— Девушка себя чувствует великолепно!

Вера вошла в кухню, быстро села за стол, облокотилась, положила круглый, с чуть заметной ямочкой, подбородок на ладони и посмотрела на Гурова широко открытыми, лихорадочно блестевшими глазами.

— Елена умерла. — Вера некрасиво скривилась, тяжело вздохнула.

«А она сейчас хлебнула, — непроизвольно отметил про себя Гуров. — Вчера пила, сейчас добавила, ее может развезти…»

— Меня зовут Лев Иванович, Вера. Извините за казенные слова — расскажите, как произошло несчастье.

— Я знаю? Поскользнулась, упала.

— Вас в комнате не было? Вы что, были здесь, в кухне?

— Вот еще! — Вера почему-то возмутилась. — Я внизу сижу, в стекляшке.

— Подождите, подождите. Так вас не было в квартире, когда Качалина упала?

— Скажете! Я же вам говорю: мое место внизу, в аквариуме. — Вера взяла у Сергачева сигарету, закурила.

Лева попытался быстро перестроиться. Значит, свидетелей несчастного случая нет, есть только труп. Лева встал, направился было в комнату, обернулся и недоуменно спросил:

— Как же вы попали в квартиру?

— У меня ключ. — Вера дернула плечиком. — Я здесь прибираю.

— Вы пришли и увидели…

Вера возмущенно фыркнула, повернулась к Сергачеву:

— Дурак какой-то! А еще москвич, и, наверное, с высшим! — Она удостоила Гурова взглядом, которому безуспешно пыталась придать высокомерие: — Нет! Я не пришла и не увидела! Я влетела в окно на метелке… — Вера выскочила из кухни, чуть не налетев на Леву, и он услышал, как в ванной что-то упало и полилась вода.

Гуров взглянул на сидевшего неподвижно Сергачева, который курил, глядя в окно. В неподвижности его было что-то неестественное и тревожное.

«Мне сообщили, что с соседкой случилось несчастье, — рассуждал Лева. — Человек умер нелепо, не совсем чужой, все понятно. Но этот парень держится из последнего. Почему?» Лева подвесил вопрос и перешел в комнату, где работали эксперт и врач.

Эксперт фотографировать закончил, укладывал аппаратуру; врач стоял на коленях и, наклонившись, осматривал тело. Картина предстала перед Гуровым жутковатая: мужская фигура без ног и головы, и из-под нее вытягиваются обнаженные женские ноги — длинные, гладкие и абсолютно живые. Одна нога босая, на другой атласная туфля с красным пушистым помпоном.

Гуров взглядом спросил у эксперта, где можно сесть. Тот указал на большое лохматое кресло. Лева утонул в меховой обивке и хотел было тут же подняться, так как вновь стало жарко, да и кресло располагало к покою, умиротворенной сонливости, а отнюдь не к размышлениям, но не встал, а подвинулся к краю и начал осматривать гостиную. Конечно, эта комната была гостиной. Увидел открытый бар и почему-то подумал: «Где же хлебнула спиртного Вера? Сюда она, конечно, не заходила. — И сразу же попытался разозлиться и сосредоточиться: — Я что, приехал сюда накапливать ненужные вопросы? Качалина упала и ударилась. Обо что она ударилась?» Увидел другое кресло, около которого лежала женщина, — деревянное, с высокой резной спинкой, подлокотники с отполированными бронзовыми шарами на концах. «Удобное кресло, — подумал Лева, — в нем приятно сидеть, поглаживая прохладные гладкие шары. Если упасть и удариться о такой шар виском? А зачем здесь падать? Ковер — поскользнуться невозможно. Споткнулась? Молодая здоровая женщина. Падая, инстинктивно должна была вытянуть руки, как-то смягчить удар, а не грохнуться плашмя. Пьяная?» Лева повернулся к двери, словно хотел увидеть Веру, перевел взгляд на открытый бар, подумал безвольно: «Надо сказать, чтобы девушка не уходила», — и не двинулся с места. Начала сказываться бессонная ночь. Жара хоть немного и отпустила, но ровно настолько, чтобы оставить его в живых, не более. Все вокруг стало раздражать. И обаятельный атлет с заторможенными движениями и тщательно скрываемым горем. И вымоченная в спиртном несостоявшаяся актриса, имеющая ключ от квартиры и разыгрывающая безутешное горе. И даже мертвая хозяйка квартиры с красивыми, совсем живыми ногами. Почему она падает, где совсем не скользко, и со всего маху точно ударяется о бронзовый шишак? Наконец, почему полковник Турилин послал его, Леву Гурова, старшего инспектора, раз было заявлено о несчастном случае? Константина Константиновича попросили? Кто попросил? Почему?

Хлопнула входная дверь. Лева мгновенно оказался в холле, желая догнать ушедшую без разрешения Веру. Девушка стояла у зеркала, опираясь на руку Сергачева, и они растерянно и виновато смотрели на вошедшего мужчину. Все они и он, Лева, удвоенные зеркальной стеной холла, производили нелепое впечатление.

— Что случилось, Денис? — спросил мужчина, не обращая внимания ни на Веру, ни на Гурова. — Почему ты звонишь в кабинет к руководству? Что? Что с Еленой?

— Ваша супруга, к сожалению, умерла. — Ничего, кроме глупой театральной фразы, Гурову сложить не удалось.

Лева понял: приехал хозяин дома и муж погибшей.

— Елена! — закричал Качалин и, явно не веря услышанному, пошел по квартире в поисках жены. — Елена!

Гуров не остановил его, пошел следом. За мужчиной тянулся шлейф резковатого, неизвестного Леве одеколона.

— Денис, — почему-то Лева счел возможным назвать Сергачева по имени, — заберите его.

— Он не вещь, — буркнул Сергачев, но остановил Качалина, который уже шагнул в гостиную, обнял за плечи и зашептал: — Гоша, ну случилось, ну что с этим поделаешь? Пойдем, голубчик, помочь ты уже не можешь. Там врач, не будем ему мешать. — И повел хозяина на кухню.

Что-то противоестественное увиделось Гурову в поникшей фигуре Качалина. Он поверил случившемуся сразу, в гостиную не вошел, глянул с порога и отступил, безвольно подчиняясь, побрел на кухню.

— Что-то теперь будет? — Вера, прикусив опухшую губу, смотрела прямо перед собой. Гурова она не замечала и, казалось, спрашивала себя о чем-то жизненно важном.

Гуров не ответил, вопрос был явно не к нему, раздраженно передернул плечами, стараясь отстраниться от прилипшей к спине рубашки.

— Вы были очень привязаны к погибшей? — осторожно спросил Гуров.

— Что? — Вера смотрела недоуменно, затем, осознав вопрос, всплеснула руками: — Я ее обожала! Обожала! Как я теперь буду жить?

Гуров напрягся, подавил в себе раздражение, пытаясь пробраться сквозь театральность жестов и слов и увидеть главное, что за этой театральностью пряталось. А главное — существовало, Лева не сомневался. Даже если горе разыгрывают, то не делают этого без всякой причины. У девушки нелепо погибла знакомая, пусть даже подруга, так ведь не мать, не ребенок…

Он стоял перед зеркалом и увидел, как из гостиной приоткрылась дверь, выглянул эксперт:

— Лев Иванович, зайдите.

Гуров замешкался, соображая, с какой стороны дверь, с какой зеркало, сказал:

— Вера, прошу вас из квартиры не уходить и больше не пить спиртное. — И прежде чем девушка успела выпалить очередную дерзость, ушел в гостиную, прикрыл за собой дверь.

Тело было прикрыто халатом, врач курил в лоджии, он махнул Леве рукой. Эксперт вновь открыл свой чемодан, и по тому, что он из чемодана доставал, Гуров все понял и не удивился.

— Что я тебе скажу, Левушка? — Врач с интересом разглядывал дымящуюся сигарету. — Убийство. Чистое, как слеза, убийство. Инсценировка глупая. Уверен, что спонтанная. Она не ударилась, а ее ударили — ясно как день. Рана сеченая, а измазанный кровью набалдашник — круглый. И кровь при падении растеклась бы иначе, и тело лежало бы не так. Действительным здесь является только факт смерти. Красивая женщина, — неожиданно закончил врач. — Начинай работать, инспектор.

Гуров ничего не сказал, кивнул и вернулся в гостиную. Эксперт обрабатывал порошком ручку кресла, искал пальцевые отпечатки. «Кто только не хватался за кресло?» — подумал Лева и взглянул на телефон.

— Можно, — сказал эксперт, угадывая желание Левы. — А это обнаружено в кармане халата Качалиной. — Он протянул инспектору ключи и изящную зажигалку.

Гуров позвонил Турилину:

— Константин Константинович, пришлите сюда следователя прокуратуры и кого-нибудь из моей группы.

— Предположение или факт? — спросил Турилин.

— Факт. — Гуров помолчал и, наступая на самолюбие, спросил: — А мне не следует знать, почему вы так и предполагали?

— Я не исключал возможность. Семьей очень интересуются коллеги с пятого этажа. — Турилин положил трубку.

На пятом этаже размещалось Управление по борьбе с хищениями социалистической собственности. Гуров оглядел гостиную уже под другим углом зрения, однако тут же заставил себя не отвлекаться. Ребята из УБХСС занимаются своим делом, он — своим. Надо ждать следователя. Начался сегодняшний день скверно, закончится, видимо, еще хуже.

Утром после дежурства Гуров, не выходя из кабинета, выслушал прогноз погоды.

Диктор радостно сообщил, что такой жары в Москве не наблюдалось столько-то лет и вода в Москве-реке теплее, чем в Черном море. Виновен в этом то ли циклон, то ли антициклон, и, когда они все вместе от столицы уберутся, науке неизвестно. Леве следовало радоваться столь редкостному явлению, пройдет время, и можно будет, мудро усмехнувшись, сказать: «Разве сейчас жара? Вот, помню, был июль, так было действительно тепло, асфальт продавливался под каблуками, ночью простыни прилипали, головы на подушках плавали».

Конечно, интересно быть очевидцем редкостного события или явления, в рюкзаке памяти укладывается незабываемое и неповторимое. Затем сверху можно набросать и то, чего на самом деле не было, но вполне могло бы произойти, и рассказать, присочиняя, и уже самому в придуманное свято верить. Гуров знал: очевидец — человек во многом уникальный и самобытный, талантливый и неповторимый. Недаром коллеги Гурова, люди до невозможности приземленные, — не художники, зачарованные музыкой гомеровской «Илиады», скорее археологи, готовые в поисках черепка истины копать и копать до изнеможения, так вот эти рациональные и неинтересные люди порой говорят: «Он лжет, как очевидец».

Лева Гуров не страдал тщеславием, не думал о звездном будущем, а сутки за сутками страдал от жары, ища спасения в ванной, а утром, сменившись, выслушал приговор синоптиков и отправился на пляж. Что толкнуло его на столь опрометчивый поступок, неизвестно: то ли сказалась бессонная ночь, то ли соблазнила возможность добраться до воды на служебной машине, которая ему полагалась после дежурства.

Вода в заливе лежала, словно расплавленный и еще не остывший свинец. Тяжелая, неподвижная, серая, она жарко поблескивала и, казалось, давила на желтый раскаленный берег. Ошалевшие люди, безуспешно пытаясь спастись от жары, навалившейся на город, лежали на выжженной траве, бродили, загребая ногами перегретый песок, падали в эту тяжелую воду, надеясь получить хотя бы кратковременную передышку в борьбе с безжалостным солнцем.

На колкой, пахнувшей табаком траве лежал и Лева. С закрытыми глазами, но зримо ощущая бледное, выцветшее от солнца небо, он вяло мечтал о прохладной квартире с опущенными шторами, выключенным телефоном и сытно урчащим холодильником, о книжной полке.

«Встать и сейчас же уехать!» — жестко скомандовал Лева, перекатился на живот, приоткрыл глаза, огляделся — у воды люди лежали, словно карты в заигранной сальной колоде.

Лева быстро одевался, пытаясь вспомнить, хватит ли у него денег на такси.

Денис Сергачев в этот день поднялся поздно, около десяти. Лева уже сдавал дежурство, а Денис еще стоял в ванной, подставляя лицо под колючие струйки. Он смочил негустые русые волосы, закрутил кран и широкими ладонями начал стряхивать с рук и груди воду. Коснулся живота и поморщился: он был плотно покрыт жиром, а по бокам, чуть ли не в ладонь шириной, нависали складки. Денис шагнул негнущимися ногами из ванны, протер запотевшее зеркало, оглядел себя, хотел подмигнуть насмешливо, но получилась довольно жалкая гримаса. Два дня, как он начал новую жизнь, бегал трусцой и делал гимнастику, мышцы в отместку ныли, мелко дрожали и подталкивали к осиротевшему дивану. Денис оделся, прошелся по квартире, думая о том, что необходимо купить весы или хотя бы взять на время у соседки, отгоняя мысли, что все это уже было, начинал он новую жизнь, делал гимнастику и бегал, не пил, ограничивал себя в куреве и еде, но никогда уже ему не быть Денисом Сергачевым с фигурой «как у бога».

Морщась, он съел яйцо без соли, выпил кофе без сахара, оттягивая переход в комнату, где на столе притаились пишущая машинка и магнитофон, хранивший в своей бесчувственной памяти интервью с олимпийским чемпионом, статью о котором надо через два дня положить на стол редактора.

Денис с надеждой покосился на телефон, холодно поблескивающий пластмассовыми боками, который, накрывшись трубкой, угрюмо молчал. Помощь пришла неожиданно. Неуверенно тренькнул дверной звонок. Денис вскочил, ноги подкосились, свело бедра и икры, но он заставил себя прошагать до двери, с надеждой крикнул:

— Минуточку! — и щелкнул замком.

— Картошка. — Одетая во что-то фиолетовое, блестящее и стеганое тетка названивала уже соседям. На Дениса взглянула неприветливо, оценив его как покупателя несерьезного.

Он решил было из упрямства купить несколько килограммов, но мысли о диете и о картофельной кожуре его остановили.

Дверь напротив распахнулась, Елена махнула Денису приветственно и деловито спросила:

— Сколько? — Услышав цену, рассмеялась, согласно кивнула. — Дэник, — так она называла Дениса, — занеси, пожалуйста.

Денис подхватил ведро и обреченно вошел в соседнюю квартиру. Все последующие действия и разговоры были известны досконально. Елена освободит от работы, накормит досыта, лишит свободы и чувства достоинства.

Кофе, как и все в доме Качалиных, был экстра-класса. Елена ловко орудовала у плиты и кухонного стола, отвечала на непрерывные телефонные звонки и учила Дениса уму-разуму. Она все делала быстро, четко, можно сказать, вдохновенно. На плите что-то жарилось, хозяйка в это время чистила и мыла овощи, уточняла по телефону место и время очередной встречи, кому-то отказывала, другого одобряла и с чуть кокетливой гримаской, которая смягчала облик сугубо деловой женщины, говорила:

— Денис, тебе летом сорок, неужели не надоело стирать рубашки, писать очерки, которые читают одни дебилы…

Кофе благородно горчил, Денис привычно и заученно улыбался. Елена сунула ему в руки морковь и терку. Он начал тереть морковку, смотрел на деловую женщину и пытался вспомнить, как она выглядела двадцать лет назад, когда они познакомились у волейбольных площадок на стадионе «Динамо».

Денису было двадцать, Леночке восемнадцать, но она ему почему-то казалась маленькой и беззащитной девочкой. Денис ошибался. Возможно, в раннем детстве Елена и была непосредственной и наивной; когда же она познакомилась с Денисом, то пошла его провожать после соревнований и согласилась вновь встретиться отнюдь не потому, что он парень остроумный и обаятельный. Атлетически сложенный, жизнерадостный и неглупый, прирожденный лидер, он обращал на себя внимание, но Лена в нем оценила другое. В спортивной среде, модной и в те времена, Денис Сергачев был парень известный и престижный…

Денис справился с морковкой.

Елена опустила трубку, улыбнулась Денису, положила перед ним луковицу, деревянную доску, острый нож и ответила на очередной звонок.

Как и полагается, Денис над глянцевитой, пахучей луковицей всплакнул, однако нарезал прозрачными кружочками и откинулся на высокую деревянную спинку стула — мебель на кухне Качалиных была вся темного дерева, резная. Денис попытался взглянуть на Елену со стороны, не из глубины десятилетий, а, как говорится, «на новенького». Коротко стриженная блондинка с карими, почти всегда смеющимися, однако недобрыми глазами; фигура спортивная, отнюдь не потерявшая форму, разве что грудь тяжеловата, но многим мужчинам это нравится. Двигается Елена быстро, не резко, кисти рук и лодыжки сухие, в общем, чувствуется в ней порода. Интересная, уверенная женщина, излучающая тревогу и опасность. Одетая в шорты и коротковатую, плотно облегающую кофточку, Елена даже на кухне носила витую золотую цепь, массивное кольцо и перстень с бриллиантами.

Денис допил кофе, взял ароматную американскую сигарету, щелкнул отличной настольной зажигалкой и оглядел хорошо знакомую кухню. В двух словах о ней можно сказать: много и дорого. Холодильников, конечно, два — и, естественно, импортные, такие же, как многочисленные банки и кастрюльки, даже запах от них заморский, а уж о продуктах и говорить нечего.

Но человек, попав в волшебный сад, сторонится излишне пахучих и соблазнительных плодов, которые и с деревьев-то свисают специально, чтобы их сорвали и съели. На этой кухне, у Елены, Денис позволял себе пить кофе, порой и нечто более крепкое и курить, но ему казалось, что если он начнет еще и есть, то потеряет остатки независимости и индивидуальности.

Денис понимал, что никаких остатков не имеется и его борьба не более чем самообман. Так узкогрудый мужчина с животиком-тыквочкой, увидев себя в зеркале, набирает в легкие воздуха, напружинивает грудь, подтягивает живот и, застыв на несколько секунд, бросает на себя горделивый взгляд. Таким лихим парнем он и останется в своем сознании, когда, с облегчением выдохнув и приняв естественный вид, быстро от зеркала отвернется.

На стенных шкафах выстроился парад бутылок. Чего здесь только не было! Казалось, все фирмы мира, гарантирующие хорошее настроение и безрассудные поступки, прислали своих полномочных представителей. Но все они были пустыми, высосаны до капельки, и мундиры их поблекли под тонким, липким слоем жирной пыли.

— Дэнчик, запиши. — Елена подвинула Денису блокнот и ручку.

— Так, слушаю тебя, дорогая. Пожалуйста, по буквам.

Лена продиктовала название какого-то лекарства. Денис записал.

— И только в ампулах? — Она жестом дала понять, что это тоже необходимо отметить, и попробовала, достаточно ли посолен суп. — Получишь завтра.

Денис знал, что если лекарство в Москве имеется, то Елена его добудет, точнее, его привезут сюда, в дом; если нет, начнутся бесконечные звонки, и необходимая вещь все равно будет добыта. Слово свое Елена держала неукоснительно, помогала друзьям и даже просто знакомым охотно и бескорыстно, однако благодарность неизменно получала сторицею. Денис неоднократно наблюдал процесс взаимообмена услугами, но не мог проследить за многоступенчатостью их хитросплетений.

— Вернись на грешную землю. — Елена поставила перед Денисом бокал, наполнила чем-то золотистым и остропахнущим, себе тоже плеснула чуточку. — Как у вас, писателей, говорят? С утра выпил и целый день свободен?

— Я не писатель, — сказал Денис, почувствовав, что получилось слишком добродушно, добавил: — Я журналист, да и то спортивный, в меню это значится после коньяка, водки и даже рябиновой настойки.

— Среди второразрядных портвейнов. — Елена хрипловато рассмеялась, посмотрела недобрым взглядом, и скорбные морщины появились и исчезли в уголках рта. — Я не хотела бы заглянуть в меню, где имеется мой порядковый номер и цена. — Она легко подняла с пола тяжелый таз и скрылась в ванной, где тут же зафыркал кран, шлепнулась о фаянс мокрая ткань.

Отрезая пути к отступлению, Денис опорожнил бокал, налил и снова выпил до дна. Пишущая машинка напрасно ждала его в соседней квартире.

Денису стало хорошо и грустно, жалко себя очень. Умиляясь этой жалости, он стал вспоминать, чего сегодня уже точно не сделает. Естественно, он не закончит статью и, конечно, не пойдет на тренировку — в два часа «старички» соберутся погонять мяч. Он не поедет в редакцию и Спорткомитет, не пойдет в прачечную и за хлебом. Весь день впереди, как же он, Денис Сергачев, убьет его? День отлично начался, так надо было тетке в фиолетовой кофте притащиться со своей картошкой и заманить его сюда, усадить, напоить! Умиление переросло в самобичевание — Денис властно одернул себя. Елена — молодец, надо жить по-качалински. Готовим обед, стираем? Прекрасное настроение, мы хорошие, трудолюбивые. Пьем, умеренно безобразничаем? Великолепно. Жизнь одна, второй точно не выдадут, хватай, лови! Ты поймал, ухватил больше соседа? Значит, ты сильный, ловкий, умный, и пусть завистники удавятся. Такое восприятие жизни Денису нравилось, он пытался принять его, порой получалось неплохо, но обязательно наступало похмелье, возникало чувство вины, неудовлетворенности.

В такие периоды Денис не заходил к Качалиным неделями, случалось, месяцами. Когда же возвращался — чистеньким, обновленным, уверенным, — его встречали радушно, словно расстались вчера. Лишь Елена сверкнет яркими глазами, спросит беспечно: «Монашеский запой прошел? Живи, как люди, не бери в голову лишнего». Денис оставался, через несколько дней круговерть мира Качалиных засасывала, лишала воли.

— Дэник, о чем задумался?

Он посмотрел в любимое лицо и вздохнул:

— Не встреть я тебя, жизнь сложилась бы иначе.

— Чушь, — ответила Елена, — ты последовательно идешь своим путем. Не я, была бы другая, на которую бы ты свалил свою слабость и несостоятельность.

В Москву Лева переехал несколько лет назад. Сначала командованием был решен вопрос о переводе в столицу отца Левы — генерал-лейтенанта Ивана Ивановича Гурова. Затем неожиданно перевели в Москву и начальника Левы — полковника Турилина, который добился перевода и для Левы.

Москва и Управление уголовного розыска встретили Леву прохладно, без аплодисментов, но, как сказал мудрец, все проходит. Прошла боль первой любви, поутихла тоска, новые товарищи на работе перестали приглядываться, забыли, что Гуров пришлый, давно смотрели как на своего, он уже числился в асах, к чему относился равнодушно, даже насмешливо. В общем, часы тикали, листки календаря опадали вместе с листвой, и Лева начал привыкать к обращению по имени-отчеству, к тому, что чаще дает советы, чем обращается за ними.

За прошедшие годы Лева научился в некоторых случаях признавать свои ошибки, и сегодня он признал, что на пляж забрался по глупости.

Лева победил, вырвался из ловушки пляжа, добрался домой, принял холодный душ. На кухне старая баба Клава, член и фактически глава семьи, яростно гремела посудой. Простыни, еще прохладные, ласкали тело, жизнь поворачивалась лицом, начинала улыбаться и заигрывать.

В изголовье мягко заурчал телефон, Лева снял трубку.

— Здравствуйте, слушаю вас внимательно. — Он блаженно улыбнулся и прикрыл глаза.

— Лев Иванович, это я. Извините, я вас не разбудил?

— Не волнуйся, Борис Давыдович, разбудил. — Лева недоумевал: как это он не отключил телефон, мало того, сам снял трубку и еще улыбался?

Гуров уже был старшим инспектором, в его группе работали три инспектора, один из которых — Боря Вакуров, в прошлом году закончивший юрфак университета, — сейчас звонил. В двадцать три года Боре никакого отчества не полагалось, однако Лев Гуров еще не забыл, как сам страдал от покровительственного тона старших товарищей, и величал лейтенанта по имени-отчеству, чем приводил его в смущение. Гуров относился к себе с определенной иронией и не понимал, что для Бори он — ас МУРа и гроза убийц.

— Глущенко пришел. — Боря явно мучился, что беспокоит начальство, но иначе поступить не мог и продолжал: — Я ему пропуск заказал, пытался сам поговорить, затем добился, его… — он долго подыскивал подходящее слово. — Сам Петр Николаевич принял. А он…

Гуров однажды, сославшись на занятость, не принял Глущенко, потом писал объяснение так долго, что зарекся… «Сегодня не приму, завтра явится и полдня мне погубит», — решил Гуров и перебил:

— Знаю я твоего Глущенко, сейчас приду, дай ему какой-нибудь кроссворд, пусть ждет. — Положил трубку, стал изучать знакомую трещинку на потолке.

Анатолий Дмитриевич Глущенко не имел к Боре никакого отношения, был проклятием его, Льва Ивановича Гурова.

Они познакомились около года назад, когда Глущенко пришел на Петровку с жалобой на сотрудников районного отделения. Если бы Гуров мог хотя бы приблизительно предвидеть, чем закончится его встреча с этим скромным человеком с глазами удивленного, но всепрощающего святого! Если бы еще приказало начальство, а то Гуров по собственной инициативе влез в эту историю! И с тех пор раз в месяц, а то и чаще выслушивал Анатолия Дмитриевича, который, облюбовав Гурова, никому иному своих потрясающих открытий рассказывать не желал.

Гуров шел по улице неторопливо, стараясь придерживаться теневой стороны, что не всегда удавалось: солнце простреливало ее вдоль, прижимая тень к домам, порой уничтожало ее полностью. Хорошее настроение исчезло, мысли становились все ленивее и безрадостнее, чувство юмора испарялось, уступая место чувству жалости к себе.

«Раз уж я тащусь в кабинет, — рассуждал Лева, — то надо написать справку по грабежу в Нескучном саду, да и по всей группе Шакирова». Писать справки по законченным делам Гуров не любил и имел по этому поводу неприятности. Начальник отдела полковник Орлов тоже не любил много писать и, чтобы отчетность была в порядке, требовал эту работу от подчиненных. Правильно требовал, но расписывать свои успехи все равно было противно. Если же ограничиться лишь сухими цифрами, то отчет о работе делался бедным и куцым, даже самому становилось неясно, чем же занималась группа целый месяц. И понимаешь, что писать красиво и подробно необходимо, а не хочется, даже стыдно. Вроде получается: не важно, как работали, важно, как отписали.

Рядом, мягко притормозив, остановились «Жигули», открылась дверца. Гуров посмотрел рассеянно, затем, поняв, что зовут в машину именно его, нагнулся, взглянул на водителя.

— Садитесь, товарищ начальник. — Мужчина за рулем рассмеялся.

— Здравствуйте. — Гуров осторожно сел на раскаленное сиденье. Человека за рулем он, конечно, встречал, но вот где и когда, не мог вспомнить.

— Куда прикажете, товарищ начальник? — Хозяин машины чувствовал, что его не узнают, и был очень доволен этим. Лет тридцати с небольшим, с лицом гладким и блестящим, он улыбался, светлые глазки его задорно блестели.

Гуров почувствовал запах спиртного и вспомнил, где, когда и при каких обстоятельствах встречал этого весельчака, который в тридцатиградусную жару пьет и спокойно садится за руль. Примерно год назад Гоша проходил свидетелем по делу, и Гуров выставил его из кабинета, предложив явиться назавтра трезвым.

— Скажите, Гоша, мои коллеги из ГАИ сегодня в отгуле? Все до единого?

— МУР есть МУР! — Гоша довольно расхохотался и тронул машину. — Ваши коллеги из ГАИ — люди, и ничто человеческое им не чуждо.

Гуров хотел остановить Гошу и вылезти из машины, однако не сделал ни того, ни другого. В последние годы его былая резкость и непримиримость постепенно уступали место осторожности и рассудительности. Лева задумывался: «Хорошо это или плохо?» Ответа однозначного не находил и огорчался, заметив, как с возрастом у него становится все больше вопросов и все меньше ответов. «По-гуровски получается, — резюмировал он, — что жизненный опыт и мудрость заключаются в накоплении неразрешимых вопросов».

— Мы с друзьями с утречка в баньку заскочили, есть прелестная сауна с бассейнчиком, баром и прочими атрибутами цивилизации. — Гоша взглянул доверительно: — Могу составить протекцию.

Гуров облизнул губы, хотел сказать: мол, приехали — и выйти из «атрибута цивилизации», но вздохнул и развалился на сиденье удобнее. Не следует превращаться в Дон Кихота, чья печальная история широко известна. «Если я перелезу из машины в троллейбус, Гоша не станет иным, он останется Гошей, а я еще больше вспотею, устану и еще больше поглупею, что непременно скажется на работе. А она, моя работа, людям нужна, порой необходима». И, полностью с собой согласившись, Гуров лениво произнес:

— Будьте любезны, на Петровку.

— А что касается ваших уважаемых коллег из ГАИ, то, согласитесь, они живые люди. Они тоже хотят заглянуть в сауну с бассейном и баром. — Гоша сделал паузу, приглашая возразить, улыбнулся поощрительно и продолжал: — Цивилизация несет нам комфорт и всяческие иные блага. Однако! — Он резко просигналил зазевавшейся старушке и выплюнул такой текст, что Лева не решился бы повторить.

Гуров рассмеялся — Гоша, секунду назад изображавший патриция, прикрывавшийся круглыми словами, которые складывались в изящные фразы и готовы были уже превратиться в прекрасно скроенную теорию, неожиданно выскочил из своей белоснежной тоги голенький, волосатый и дикий.

Гуров поглядывал на Гошу со странным сочувствием. Оказывается, ты обыкновенное лохматое и первобытное. И ни сауна, ни бассейн, ни «Жигули» тебе помочь не могут. И все, что надето на тебе, твою дикость закрывает, как глазурь базарную поделку. Все блестит и переливается, порой похоже на фаянс и фарфор, а легкий удар — и брызги: глина она и есть глина…

— Приехали. — Гоша остановил машину у «Эрмитажа»…

«Лучше идти пешком по солнцепеку, — думал Гуров, направляясь к своему кабинету. — Черт меня попутал сесть в машину к этому проходимцу. Теперь весь день буду себя чувствовать как младенец, которому не меняют пеленки».

— Гуров, ты чего здесь шатаешься?

Лева кивнул остановившемуся было товарищу, молча прошел мимо, но подумал, что обидел человека. Сделал еще несколько шагов и услышал звонкий девичий голос:

— Гуров! Зайдите!

Дверь в приемную руководства была открыта, секретарша махнула ему рукой.

Лева вошел, поклонился:

— Добрый день, Светлана. Я весь внимание.

— Ты, Гуров, весь пренебрежение, — съязвила секретарша. — Тебя обыскались. — Она кивнула на двойную дубовую дверь и внезапно смутилась так, что Лева отвернулся.

На пороге кабинета стоял полковник Турилин. Дело в том, что Константин Константинович лишь минуту назад попросил Светлану позвонить Гурову домой.

— Здравствуйте! Отдохнули? — Турилин пожал Гурову руку, пропустил в кабинет, прикрыл за собой обе двери. — Не бери в голову, Лева, она в основном девочка неплохая.

Из этой фразы Гуров извлек массу информации. Первое. Обращение на «ты» и по имени означало, что дальше последует просьба. Мало того, Константин Константинович чувствует себя неловко и обращаться к Гурову не очень хочет. Второе. Почти все девушки, по словам Турилина, были существами прелестными, очаровательными или умненькими, либо очень прилежными. Его выражение «в основном неплохая» значило, что свою секретаршу Турилин переносит с большим трудом.

— Присядь на минуточку.

Турилин обошел свой огромный, черного дерева, покрытый зеленым сукном стол:

— Давненько мы с тобой, коллега, не беседовали.

Щелкнул динамик и голосом Светланы произнес:

— Константин Константинович, эксперт НТО и врач здесь.

— Пусть подождут, — ответил Турилин, протянул Леве листок. — Здесь адрес и прочее. Несчастный случай… Видимо… Я понимаю, что ты после дежурства, но меня попросили. — Турилин почему-то посмотрел в окно, словно именно оттуда его попросили. — В общем, коллега, бери группу и поезжай. Звони. Я буду здесь допоздна.

«Следователь приедет примерно через час, — прикинул Гуров. — Если Боря Вакуров на месте, то он будет с минуты на минуту».

— Доктор, чем нанесли удар? — спросил Гуров.

— Металлическим предметом, возможно, молотком. — Доктор зло прищурился и кивнул на стену, за которой на кухне сидели Качалин, Сергачев и Вера. — Кто-то из них.

— Ну-ну. — Лева понимал ход мысли врача, однако от столь категорического утверждения отказался.

«Если убил человек посторонний, то инсценировка несчастного случая ему совершенно ни к чему. Убил, ушел, ищите ветра в поле. Убийца — человек в доме свой, сразу попадающий в поле зрения следствия. Мало того, у убийцы существует мотив, открытый мотив для убийства. И он стремился выдать все за несчастный случай, потому что полагал: находясь рядом с жертвой, немедленно попадется мне на глаза. Я увижу его, увижу причину, по которой он мог желать смерти Качалиной, и круг замкнется. Значит, убийца и мотив убийства находятся на самом виду, у меня под носом. Когда убивают женщину, то на самом виду находится муж. А если любовник? Обаятельный сосед с открытым лицом и великолепной фигурой, он из последних сил старается казаться спокойным, но получается у него скверно, почти совсем не получается».

— Денис Сергачев, — пробормотал Лева.

— Денис Сергачев! Олимпиец, чемпион мира и окрестностей, у нас на учете не состоит… — Врач взглянул на труп. — Красивая была пара.

«Они не были парой», — хотел ответить Лева. А вот Качалин жене совсем не пара, но, судя по всему, деньги у него есть. Тривиальная история, треугольник: красавец любовник и богатый муж? Или надоевший любовник, который требует, пытается разрушить красивый корабль? И никто из них не знает, что корабль уже торпедирован и идет ко дну и завтра имущество отберут. Возможно, Сергачев ждал годы, и терпение его кончилось, а осталось подождать совсем немного. Попытка выяснить отношения привела к катастрофе. Сергачев знает, что о его связи с Качалиной известно, он сразу становится центральной фигурой, и создается глупейшая инсценировка несчастного случая. Версия, не подкрепленная фактами, но вполне правдоподобная.

Лева поднялся, в холле взглянул на свое отражение безо всякой симпатии и хотел уже пройти на кухню, как дверь, которую не захлопнули, открылась, и в квартиру вошел молодой человек, элегантный и веселый, хлопнул Леву по плечу и сказал:

— Салют, старик! Меня зовут Толик. Слышал? — Он оглянулся. — Где мадам? Для нее кое-что имеется.

— Толик!.. — из кухни выглянул Качалин. — Заходи, горе у меня. Помяни грешницу.

— Простите.

Лева отстранил Качалина, подошел к столу, на котором стояла бутылка.

— Остались некоторые формальности, с поминками придется немного повременить.