При невыясненных обстоятельствах

День минувший
Толик Бабенко

В староарбатском доме, набитом клопами и измученном пьянством, где родился в пятидесятом году Толик Бабенко, любили поговаривать о судьбе и счастье. У него, Толика Бабенко, с судьбой было все в порядке: мать работает; отец — нормальный мужик, пьет по субботам; бабка самостоятельная, и пенсию имеет, и работает; сестра — девка обыкновенная, время придет — замуж выйдет.

Квартира, в которой Бабенко занимали комнату, была большая, некогда барская. Длинный коридор, по правую руку анфилада огромных комнат — потолки чуть ли не пять метров, — когда-то между собой соединявшихся. Позже двери забили, но эхо из анфилады выселить забыли, оно так и гуляло сквозь пять комнат-залов, от входной двери и до ванной. Люди между собой переговаривались; кто чихнет, то с обеих сторон, а то и через комнаты, желают здоровья. По левую руку от входа — комнаты поскромнее, потолки метра три с небольшим, между собой никогда дверей не имели и звуками не обменивались. На этой стороне и жили Бабенко.

О счастье и несчастье, метрах, водке и рублях Толик узнавал на кухне, которая находилась в конце коридора. Здесь стояли две плиты, по четыре конфорки, и десять столов, по числу комнат. Если все хотели чай пить, то восьми конфорок не хватало, и мирная жизнь в квартире нарушалась. Что комнат в его квартире десять, Толик знал твердо, а вот сколько человек живет, этого он не знал. Народ мигрировал — люди умирали, рождались, женились, уходили в армию, попадали в тюрьму, уследить за всеми было трудно. Костяк квартиры состоял из старух, которые в свободное от сна время пребывали на кухне, где вели серьезные, обстоятельные разговоры о жизни, людях, времени и о себе. Здесь Толик провел свои дошкольные годы, приобрел изрядный жизненный опыт и первого сентября отправился с бабушкой в школу спокойный. Накануне старейшина квартиры баба Вера погладила его русую челку и авторитетно произнесла:

— За парня мы спокойны, все Бабенки катятся по середине жизни.

В доме семья Бабенко жила с начала двадцатых годов, все к ним привыкли, с фамилией обращались свободно: «Пошел к Бабенкам», «Возьми соль у Бабенков». Толик пришел в школу, попрощался с бабкой и, зная, что ей только пятьдесят два года и она имеет личную жизнь, отпустил ее на волю. Он никак не ожидал, что первый удар его ожидает именно со стороны фамилии. Учительница, Толик наметанным глазом определил, что в жизни ей везет не очень, начала знакомиться с пополнением — называла фамилию, задавала два-три вопроса.

— Бабенко, — сказала она с ударением на первом слоге. — Анатолий, я правильно произнесла твою фамилию?

В классе хихикнули, Толик встал и сердито произнес:

— Нет. Я Бабенка. — Он четко выделил «а» в конце.

— Неверно, — возразила учительница и стала варьировать ударение.

— Он просто бабёнка, — сказал будущий отличник, и судьба Толика была решена.

На перемене Толика окружили, начали выяснять, парень он или девчонка, и тут будущая первая красавица и законодательница мод сказала:

— Давай меняться: я тебе фамилию, а ты мне свои ресницы.

Ресницы Толика доконали окончательно, оказывается, они были неприлично длинные и пушистые. Так сказала будущая первая красавица. Он прихватил портфельчик и отправился домой на кухню, решив ресницы подрезать. А вот с фамилией не повезло — так не повезло.

Вскоре класс стал звать его Бабёнкой, о ресницах забыли. Толик снова стал серединка на половинку. Класса с третьего у Толика обрисовался конфликт, который с годами не изгладился, а обострился до предела. Что для человека важнее: руки или голова? На кухне к голове относились довольно индифферентно, руки же были в цене. Мужиков в квартире был дефицит весь день — если не убежал, не сидит, то на работе, а вернется, так скорее всего пьяный, а если вдруг трезвый, то его запрут и не выпускают до утра. А в десяти комнатах сколько штепселей, розеток, плиток, утюгов и всего прочего, каждый день перегорающего? А пробки, а лампочки на высоте около четырех метров? Кто полезет?

Толик начал чистить, ввинчивать и менять раньше, чем читать и писать. Толик мог сунуть палец куда угодно, его не только не дергало, все сразу загоралось, накалялось, в общем, начинало работать. Швейная машинка «Зингер»? Приемник, который сделали раньше, чем Попов — свой? Кликни младшего Бабенко — все завертится и загорится. Об этом знали не только в квартире или подъезде, во всем доме. К таланту своему Толик относился спокойно, никакого превосходства над сверстниками не испытывал. Случалось, взрослые, безнадежно махнув рукой на агрегат, отходили в сторону, а он покрутит, припаяет, новую детальку изготовит из женской шпильки — все нормально.

Классная, которая так и не выяснила, на каком слоге в его фамилии ставится ударение, и звала его, как все, Бабёнкой, была твердо уверена, что в школе детей необходимо обучать, пополнять неразумные головы знаниями. Она не уставала повторять:

— Толик, главное, что у человека здесь. — И стучала твердым пальцем по макушке.

Заметив страсть Толика все хватать руками и из авторучки мастерить пистолет, а из карты планер, она говорила:

— Думать надо, думать, руки — наши слуги, хозяйка всему — голова. Бабенко, ты не хочешь всю жизнь прожить слугой?

Толик не хотел, прятал руки в карманы, наклонял голову, думал.

Получив аттестат зрелости, а не рукоделия, как не преминула подчеркнуть классная, Толик начал думать об институте. Поступил он в автодорожный, но после третьего семестра ушел. Счастье Толика с серединки стало скатываться на край, грозило сорваться в кювет. Когда в неделе стало два выходных, отец начал выпивать по пятницам, затем и по четвергам, в понедельник опохмеляться, а во вторник болеть. Из-за одной среды не стоило трепать мастеру нервы, решил он и стал ежедневно ходить не на завод, а к гастроному, где обзавелся приятелями — коллектив сколотился небольшой, но сплоченный. Бабке Толика давно минуло пятьдесят два и подкатило шестьдесят пять, личную жизнь она поменяла на заботы о здоровье. В одном Толику подфартило: у него обнаружилась сильная близорукость, его признали полностью негодным к воинской службе. Бегать по квартирам, чинить телевизоры, приемники, магнитофоны близорукость не мешала.

Толик Бабенко устроился на работу в телевизионное ателье, где года за два приобрел авторитет. Цену деньгам Толик с детства знал, но только страсти к ним не питал, а относился равнодушно. Пить он не научился, одевался не хуже других, питался в столовой, денег хватало, матери давал регулярно. Постепенно он стал обзаводиться личной клиентурой. Владельцам цветных телевизоров, импортных стереофонических установок Толик нравился. Трезвый, пунктуальный, вежливый, Толик не ахал, не разводил руками: мол, таких запчастей сроду не бывало — работал аккуратно, в сложных случаях вдохновенно. Он любил это дело. Бывало, починит архиимпортный агрегат, через недельку позвонит, интересуется: «Как работает? Звук не плывет?» На традиционный вопрос: «Сколько я вам должен?» — Толик обычно пожимал плечами и отворачивался, на кухне его приучили, что запрашивать стыдно. Когда Толик до крана еще не дотягивался и потому прокладку сменить не мог, на кухню приходил водопроводчик. Когда он, попыхивая «Севером», удалялся, кухонный совет начинал раскладывать оброк по комнатам, водопроводчика кляли, даже называли Гитлером.

Рассказывают, что в седую старину в обеспеченных семьях врач, тогда его называли «доктором», был вроде близкого родственника. Он лечил и дедушку, и внуков, знал, чем семья кормится и как относится к сквознякам, знал, у кого наследственный катар, а у кого приобретенный бронхит.

Когда из-за границы в Москву, словно на ярмарку, начали свозить моно и стерео, с колонками и без колонок, «Сони» и «Грюндиги», цветные, кассетные, переносные, машинные и неподъемные, во многих квартирах понадобился «доктор». Если в семье три экрана и пять играющих и орущих устройств, заплачено за них конвертируемой валютой, то простому мастеру из ателье доверить здоровье дорогостоящей банды совершенно невозможно. Можно эту банду не заводить, а раз уж образовалась, то сократить, но большинству накопителей такое не под силу.

Первые годы, когда Толик, отворачиваясь, молча ждал гонорара, ему в карманы, тоже стесняясь, совали рубли и трешки. Затем ставка неожиданно подскочила, появились пятерки и десятки. Вызывали уже не мастера, а просили приехать Анатолия Бабенко, звонить начали не в ателье, а домой. Случалось, Толик не мог приехать срочно — визит переносил на завтра, даже послезавтра. Толик пошел по рукам, точнее, по квартирам, его телефон и рекомендация к нему стали чуть ли не подарком, а то и взяткой. Его не вызывали — просили заглянуть для консультации, как профессора, заезжали за ним на машине, начали рассказывать гадости про конкурентов, которые распространяют о Толике дурные слухи. Он научился хмуриться, порой капризничал, деньги брал брезгливо, пересчитав, многозначительно улыбался. Хозяина бросало в дрожь: в семье планируется появление вундеркинда с уникальной схемой, а «доктор» недоволен. Сверх гонорара начали давать подарки.

Толик купил кооперативную квартиру, вскоре приобрел и «Жигули». Можно было бы взять «Волгу» или иномарку, но зачем? На Петровке могут неправильно понять. Интересная работа встречалась все реже, больше приглашали на консультации и профилактический осмотр. Порой доходило до казусов. Встречал бледный человек, заикался либо просто трагическим жестом показывал на покрытого хромом заморского ребенка, который категорически отказывается разговаривать. Оказывалось, что не поставили батарейки, не воткнули вилку в розетку либо перегорел предохранитель. Раньше Толик любил, чтобы смотрели, как он работает, восхищенный зритель был порой дороже рубля. Теперь же, одобрительно глянув на чудо современной техники и выслушав предполагаемый трагический диагноз, узнав цену больного в долларах, Толик указывал на дверь. Хозяин кивал, пятился, оставлял «профессора» один на один.

— Интересно, интересно, — говорил, прощаясь, Толик. — Никогда не встречал раньше. Вам, конечно, повезло, но организм тонкий, капризный, нужен глаз да глаз.

Однажды Толик был приглашен в дом Качалиных, Елена встретила его без подобострастия, слегка насмешливо:

— Маэстро, здравствуйте, много о вас слышала.

Она показала ему цветной японский телевизор:

— Машина в полном порядке, сколько она, по-вашему, стоит?

— В какой валюте?

— Я получаю зарплату в советских рублях, а вы?

Толик видел только холл и гостиную, но понял сразу: на зарплату здесь куплен лишь коврик для ног, и то его из квартиры вынесли, положили с другой стороны у двери.

— Купить или продать, мадам? — поинтересовался Толик.

— И то и иное.

— Если купить, так от двух до трех, а если продать, то две штуки.

— Вы же полуинтеллигентный, откуда вульгаризмы? Пойдемте, Толик, выпьем кофе.

Елена понравилась Толику — у нее был мужской ум, отсутствовали ненужные эмоции, она неплохо сама разбиралась в вопросах, которые ее интересовали. А круг ее интересов был чрезвычайно широк. Какова цена той или иной аппаратуры здесь и там? Существует ли спрос на кассетники моно или они уже вышли из моды?

Лишь в конце третьего своего визита Толик получил предложение деловое.

— Толик, можешь забрать ту японскую машинку, что видел, — сказала Елена. — У тебя много знакомых, среди них достаточно сумасшедших. Я хочу три тысячи, остальное твое.

— Мне придется рублей пятьсот доплатить вам, мадам. — Толик пытался слукавить — телевизор три тысячи стоил.

— Толик, — Елена рассмеялась, — будь умником.

Толик Бабенко давно мечтал именно о торговой деятельности, считая, что из него может получиться высокопрофессиональный консультант и посредник. Его связи среди заболевших стереопсихозом в цветном импортном изображении были очень обширны. Выехать и купить «там» могли лишь единицы, а быть не хуже людей желали многие.

«Японца» Толик реализовал легко, покупатель, отсчитав три с половиной тысячи, благодарил и интересовался, может ли он рассчитывать в дальнейшем… У него есть очень солидные друзья, большие любители, которые за ценой не постоят. Толик не ответил, улыбнулся значительно, его удивило, что сделку удалось совершить так просто, ведь цену он запросил выше предельной.

Елена, получив от Толика деньги, ничуть не удивилась, ее расчет оказался правильным. Что в основном останавливает людей от покупки импортной аппаратуры, конечно, если деньги и желание есть? Страх останавливает: а вдруг заморский агрегат сломается? Но если его приносит маг и волшебник Толик Бабенко, то лучшей гарантии не сыщешь.

«Ловкая баба, — думал Толик, совершая очередную сделку, — деньги гребет лопатой». Он ошибался. Елена скупкой и перепродажей не занималась, не оставляла себе и рубля, просто оказывала нужную людям услугу. Привез человек из командировки магнитофон, обстоятельства изменились, деньги нужны, продать требуется. Елена помогать людям любила. Потенциальные возможности Толика Бабенко она оценила по рассказам, еще не видя самого мастера, а когда познакомилась, поняла: человек он подходящий.

Были у Толика золотые руки, и парень он рос правильный, трудолюбивый, к деньгам не приученный. Любил возиться с техникой: для него мертвое оживить, найти поломку, придумать приспособление — одно удовольствие. К деньгам Толика приучили, труд его обесценили. Не сразу людям это удалось, однако они существа терпеливые — справились. Деньгами человека развратить? Подумаешь, фокус! Случалось, совершенно непьющего годами до белой горячки доводили. Тебе что, рюмку выпить трудно, не уважаешь совсем? Тебе утром плохо? А кому утром хорошо? Деды опохмелялись, отцы опохмелялись, или ты не русский человек? Настоящий мужчина за жизнь цистерну обязан выпить.

Через год после знакомства с Еленой Толик отвертку в руки брать брезговал. Права оказалась классная, когда повторяла, что руки — наши слуги, а голова всем управляет. Ему и не думалось, что именно руками он направлял свою жизнь, за руки люди уважали Толика Бабенко. Техника бежит быстро. Если за ее стремя держаться, и то поторапливаться необходимо. Стоило Толику оставить дома отвертку, как он начал отставать. Однажды показали ему очень дорогостоящего «больного», от которого все коллеги отказались, сказали, что помер, оживить может только «родитель», там, за океаном. Толик снял пиджак, рукава сорочки подвернул, вскрыл грешника, скомандовал: скальпель, пинцет, зажим! Смотрит, а нутро-то необычное! Однако разобрался, нащупал место поражения, начал исправлять, а руки и подвели — обленились, чутье потеряли. Нынешнюю электронику утюгом бить не обязательно, коснулся не там, где следует, можно оставлять аппарат для интерьера, оформление-то красивое… В общем, раз Толик ошибся, другой раз не приехал, мир тесен, стали поговаривать: мол, Толик Бабенко кончился, появились новые мастера. Толик полностью переключился на посредничество. Елена быстро почувствовала, что Толик авторитет потерял, человека она никогда в беде не бросала и решила его переквалифицировать.

Привозят люди из командировки валюту, большинство привозят официально, а некоторые, отдельно взятые, незаконно привозят. И «отдельно взятые» валюту прячут, берегут на черный день, который если и наступит, то совершенно неизвестно, что с этой валютой делать. Живут и другие, их тоже совсем мало, но пока есть, они собираются ехать туда, полюбоваться Колизеем или взглянуть на Эйфелеву башню, в магазины забежать. Но с валютой, которую имеет интурист, лучше бежать мимо магазина, от табачного киоска к автомату с кока-колой. Нужна валюта. А где ее взять?

В приложении к «Вечерке» можно дать объявление: «Куплю породистого пуделя. Паспорта родителей обязательны». А то, что вы желаете купить тысячу долларов, «Вечерка» не напечатает.

Толик Бабенко занимался тем, что брал валюту, у кого она есть, и передавал, кому она необходима. Ну да, называется: «незаконные валютные операции», — и номер у статьи имеется. А какие, спрашивается, операции? Из одного дома в другой перевез — вот и вся операция. Любят слова громкие говорить.

А Елена Качалина здесь вообще никаким краем. Она дама благородная, никуда не ездила, валюту никогда не видела, знает, что у Иванова есть, а Петров ищет, сказала Толику, который оказал любезность. Люди довольны, естественно, Елене благодарны, а ей, кроме благодарности, ничего не надо, деньги в дом муж приносит и на трюмо кладет.

Постепенно Толик и помимо Елены оброс ценными знакомствами, узнал, кому надо и у кого есть, техническим языком выражаясь, замкнулся напрямую. Однажды он вез «дипломат» с Солянки на проспект Мира, а позже выяснилось, что содержимое «дипломата» оказалось насквозь фальшивым. И Толик задолжал сумму, которую не то что выговорить, представить невозможно. Сначала исчез сон, за ним — аппетит, цвет лица стал неестественно желтым. Толик задумался. А кто его, Толика Бабенко, знает? Никто… Ничего не знаю… Никому не должен… Никуда больше не пойду. Толик поднял неприлично длинные ресницы, взглянул на мир просветленно. Начал есть и спать, румянец занял свое законное место.

Он уже совсем успокоился, даже жениться собрался, родного сына решил усыновить, начало новой жизни отметить шикарно. И вот, по дороге из Дворца бракосочетания, где подал заявление, заехал к Елене, хотел обсудить с ней место празднества.

Она встретила, как обычно, угостила кофе и спросила:

— Ты, Толик, как думаешь жить дальше?

— У меня квартира, у них квартира, думаю обменять на трехкомнатную…

— Ты знаешь, я в чужие дела не вмешиваюсь, мне своих достаточно, — перебила Елена, глаза у нее из золотых стали черными. — Я тебя рекомендовала и в стороне остаться не могу. Ты где это дерьмо взял?

Стул колыхнулся под Толиком, чашка выскочила из мгновенно одеревеневших пальцев.

Елена села напротив Толика, опустила голову, задумалась. И он впервые увидел, что совсем не так уж она молода и хороша собой, что чувствуются в Елене надрыв и усталость. И вдруг Толику показалось, что эта квартира, которой он так восхищался, — живое и враждебное существо.

Бутылки в иностранных «мундирах», неестественно сверкающие сковороды и кастрюли, раскорячившийся массивный стол, стулья со слишком высокими, как в суде, спинками, слишком острый нож — все вокруг насторожилось и ждет момента, готовое ожить и напасть. А там, в холле, подглядывают зеркала, размножая тебя, холодно насмехаются: врешь, брат, никуда ты не спрячешься. В гостиной кресла-ловушки, только сядь — не выпустят, круглый стол, который словно обнимает, диван-загогулина, здесь тоже ждут — садись, будем судить. Бар открыл хищный рот, выставил хрустальные зубы бокалов и разноцветные клыки бутылок — наливай и пей, но перед смертью не надышишься. В спальне кровати, низкие и теплые, как ванны, только здесь не спать — умирать спокойно, и торшеры покачивают круглыми головами, будто огромные ядовитые одуванчики. Кабинет, обитый кожей, принимает тебя, мягко чмокнувшая за спиной дверь отгораживает от мира, становится тихо, как в склепе, и хочется сесть в строгое кресло, вынуть из рыцарского шлема-зажигалки гусиное перо и написать свою последнюю волю.

— Елена, а ты счастлива? — спросил Толик.

Она подняла голову, черные глаза ее посветлели, налились золотом и тоской. Толику почудилось, что увидел он хозяйку обиженную и несчастную. Видение появилось и исчезло, на ее глаза упали прозрачные заслонки, дрогнули тонкие ноздри, насмешливая улыбка скользнула по ярким губам:

— Человек, которого окружают дураки, не может быть счастлив.

Толик не умел так быстро переключаться, плыл по инерции откровения:

— Когда ты человека обижаешь, тебе приятно?

— Я тебя обидела? Что, кроме добра и денег, ты получал в моем доме? Не распускай слюни, скажи конкретно.

— Не знаю. — Толик тяжело вздохнул, развел руками. — А результат?

— Ты начал действовать за моей спиной. Когда мне рассказывали, не верила. Я догадывалась, что ты не Спиноза, но и у твоей глупости должен же существовать предел. Я не хочу тебя обидеть, мне разговор неприятен, но что делать?

— Каждый мог так попасться, меня обманули.

— Не каждый. Никогда я тебя не посылала за валютой, если не знала ее происхождения. Что ты брал, дурачок? Стоило тебе спросить: мол, откуда у вас?

— Не твое собачье дело, ответили бы мне! — взорвался Толик.

— Тебе? — Елена оглядела Толика, кивнула: — Могли. Что ты думаешь делать?

— Купец меня не знает и без вас, мадам, не найдет. Я жениться собираюсь, у меня сын скоро в школу пойдет.

— Тебя и искать не будут, им достаточно Елены Качалиной. — Елена вынула из холодильника бутылку, плеснула в стакан, выпила, дыхнула в ладонь. Она и вечером в компании выпивала лишь рюмку, сейчас глотнула полстакана, без закуски. На Толика поступок мадам подействовал сильнее слов, только сейчас он до конца сообразил, что положение у него отчаянное.

— Не называйте меня, скажите: случайный человек.

— Кому ты нужен? Сколько ты стоишь? Ты пришел по моей рекомендации. Толик, я у тебя рубль когда-нибудь взяла?

— Как можно? — Неожиданно для себя Толик перекрестился.

— Кто в это поверит? Репутация у человека либо чистая, либо грязная, а в крапинку не бывает. Деньги придется достать и вернуть.

Толик встал, попятился к дверям. Елена указала ему на стул:

— Дай мне все, что ты знаешь о продавце. Он, конечно, окажется подзаборником, деньги успел по карточным столам и ипподромам расшвырять, но попробую найти к нему ключ и хотя бы часть вернуть.

— Хорошо, мадам, сей минут нарисуем. — Толик достал ручку, начал торопливо писать.

Елена взяла записку, взглянула, пожала плечами:

— Алмазы бразильские он тебе не предлагал? Почему бы не купить, хотя бы полпуда? — и ушла в кабинет.

Затренькал телефон на столе. Толик понял, что Елена кому-то звонит. Он отключил стоявший перед ним аппарат, розетка болталась, один из шурупов выскочил. Толик хотел исправить, похлопал по карманам — отвертки не было. «Как же я без инструмента, — ошалело подумал он. — Как же все? Почему? Зачем я сюда пришел? Я же мастер, человек с золотыми руками. Все она! — Толик с ненавистью посмотрел на закрытую дверь кабинета. — Если бы не она, чинил бы аппаратуру, растил бы сына, жил бы как человек».