При невыясненных обстоятельствах

День сегодняшний

Вера осунулась, подурнела. Медленно вытащила руку из узкого кармана джинсов, разжала сведенные судорогой пальцы, и на стол упал бумажный комочек. Лева взял его двумя пальцами, отложил в сторону:

— Спасибо.

Он подошел к бару, открыл бутылку тоника, налил два бокала, один подал Вере, усадил ее на диван, вернулся на свое место:

— Приятный напиток. Я слышал, мы начали его изготовлять. Не пробовали?

Девушка пила воду, стакан звякал о зубы. «Надо иметь при себе валерьянку, элениум в таблетках», — подумал Лева. Он взял со стола сигареты, перехватил взгляд девушки, прикурил одну, другую отдал Вере. Они молча курили. Лева курить не умел и, несколько раз пыхнув, смял сигарету в пепельнице. Сейчас необходимо переупрямить, перемолчать, как в детстве. Вера должна заговорить первой: виновата — делай первый шаг. Случается такая позиция при игре в шашки — кто начинает, тот проигрывает. Лева откинулся на спинку кресла, устраиваясь поудобнее, вытянул ноги, набираясь терпения, подумал, как при этом выглядит, и непроизвольно улыбнулся.

— Чего смеетесь? Разворачивайте, читайте — хохотать будете!

Лева привстал, протянул девушке пепельницу.

— Мерси! Опытного детектива изображаете, психологическая обработка? Убийца пойман и изобличен? — Вера показала худенькую костлявую фигу.

«Она знает, что Качалину убили, — понял Лева. — Сергачев предполагает — так он наблюдательный и хладнокровный мужчина. А девочка, состоящая из нервов, алкоголя, жалости и любви к себе, откуда знает она?»

Гуров начал восстанавливать возможную последовательность действий. Импульсивная, склонная к истеричности девушка поссорилась с хозяйкой, у которой убирала квартиру. Вера и не помышляла об убийстве, ударила сгоряча, схватила, что под руку подвернулось, и ударила, случайно попала в висок. Опомнилась, испугалась, начала создавать эту нелепую инсценировку, затем позвала Сергачева. История не имеет никакого отношения к работе коллег из УБХСС. Лева, как каждый опытный человек, не любил случайных совпадений, но знал: время от времени они происходят. Психологически эта версия наиболее достоверна, представить, что подобное мог совершить Толик, Качалин или Сергачев, значительно труднее. Был, правда, один факт, который не укладывался в схему. Лева сразу его выделил, отложил в сторону, теперь взялся за него, решая, каким образом можно его пристроить, чтобы он не торчал из мешка шилом, которое, как известно, не утаишь. Вера не боится! Она капризничает, устраивает сцены, явно нервничает, но не боится. Будь она убийцей, то, глядя на меня, должна приходить в ужас. Простая, добротная версия рушится, реалистическая бытовая картина превращается в произведение сюрреалиста.

«Добрее надо быть, Гуров, добрее. Девушка должна чувствовать твое расположение. Сделай вид, что ты не слышал ее слов об убийце, двигайся потихоньку дальше». Лева улыбнулся и беспечно спросил:

— Денис Сергачев видел, как вы вырвали страницу?

— Вот еще! Что я, дура, по-вашему? Дэник из кухни вам названивал, я тут одна была.

— Зачем вы это сделали?

— Прочтите.

— Лучше вы мне сами расскажите.

— Может, мне сразу раздеться, стриптиз вам изобразить? Или так, попроще, на диване? — Вера покраснела. — Гады!

«Уж очень она озлоблена, на постороннее надо свернуть, сбить с больной темы».

— Конечно, и гады встречаются. На земле сколько живности разной, но красоты больше. Или не так? — Лева смотрел заинтересованно.

— То природа, — задумчиво сказала она. — Звери все красивые, даже хищники, они даже особенно красивы. Возьмите, к примеру, ласку или куницу. Я, если хотите, даже ужей люблю, они такие изящные, что ли.

Лева понял, что наконец «достал» ее. Теперь еще деликатнее и осторожнее, иначе снова «убежит».

— Из хищников, на мой взгляд, самая красивая пантера, особенно черная. Помните, у Киплинга красавица Багира?

— Ты меня не заговаривай! Черная пантера. Ишь сказочник, Андерсен какой отыскался. Люди-то похуже, куда похуже. — Она замолчала так же неожиданно, как и взорвалась. — Хотя у нас, в Кургане, люди. Вы бывали в Кургане? Да куда вам, к нам таких не пускают. У нас даже милиционеры — люди. Ну, Москва — вот гадюшник. Как это в зоопарке? Похоже на аква-риум?..

— Террариум, — подсказал Лева.

— Вот-вот, где всех гадов в одно место собрали.

— Зачем же так. У нас много красивых людей живет. Вы, например, девушка интересная.

— Вечером встретимся? — Вера некрасиво оскалилась.

Что это она на одном пункте помешана? Возможно, была в этой квартире девушкой для развлечений. Потому мужчины и боятся ее: вдруг заговорит? Черт знает что. Такая красивая девчонка!

— Я до вечера с вами расставаться не собираюсь, — ответил Лева и добавил: — А если серьезно, так при других обстоятельствах знакомства встретился бы с большим удовольствием.

— А при теперешних обстоятельствах? Нельзя? Начальство не велит?

— Не велит, — признался Лева. — А если еще серьезнее, то, пожалуйста, объясните: зачем вы вырвали страницу?

Когда Вера сердилась, то обращалась к Гурову на «ты».

— Ты то ничего, то милиционер. Такой вот мент обыкновенный, который не только трешку заберет, но еще обязательно поиздевается всласть. Чего тебе надо? Ты конфетку в руке держишь и пытаешь, какова она на зуб. Ты разверни, попробуй, узнаешь: сладкая она или кислая.

Лева бумажный комочек не разворачивал, добивался, чтобы Вера рассказала сама. Если она заговорит, расскажет значительно больше, чем написано. Гурову очень хотелось Веру разговорить. «Хотелось» — мягко сказано, это было просто необходимо. Если она к убийству непричастна, то может провести через лабиринт запутанных взаимоотношений незнакомого ему микромира. Однако Лева чувствовал: Вера понимает его неправильно, полагает, что он смакует свою победу лично над ней. Поэтому придется отступить, иначе гнешь, гнешь, да и сломаешь.

— Вот чего искренне не хотел, так это вас обидеть. — Гуров взял бумажный комочек, осторожно развернул, прогладил ладонью.

На сегодняшний день у Качалиной было намечено пять телефонных звонков. Фамилии и имена Леве ничего не говорили. В тринадцать часов — Бабкин. Так, видимо, она называла Толика Бабенко. Значит, Качалин говорил правду, и Толика ждали в тринадцать, а он отрицает. Вот это фактик! В запасник его, на потом. Что о Вере? О Вере нет ни слова. Гуров взглянул на девушку. Она сидела, потупившись, зажав ладони между колен. Гуров перевернул листочек, на обратной стороне расписан день вчерашний. Опять телефонные звонки… Парикмахерская… «Арагви»… Вот. Ясно. На семнадцать часов намечено: «Заплатить… (нецензурное слово) Верке за дела постельные».

И хотя для Гурова запись Качалиной не была неожиданностью, он болезненно поморщился и сразу поднять взгляд на Веру не сумел. «Не красна девица, не вчера родился, убери с лица брезгливость, чистоплюй, — отдавал быстрые команды Лева. — Не найдешь нужных слов — потеряешь девчонку, а она может помочь. Сделай шаг первым, ты мужчина, помоги ей, она на грани истерики. Ничего ты о ней не знаешь, ни как жила раньше, ни как живет теперь, хорошо жить с папой и мамой в тепле и любви и слыть высоконравственным…» Лева посмотрел на Веру доброжелательно, вслух, очень медленно прочитал запись Качалиной на сегодняшний день, затем удивленно произнес:

— Не понимаю, Вера, здесь о вас ничего нет. — Он положил листок в карман. — Вам, простите за совет, пить не надо. Нервы.

Вера медленно подняла голову, лицо у нее было в ярких пятнах, губы дрожали, на ресницах повисли готовые хлынуть по щекам слезы.

— Ну вот, Верочка, поздравляю, — ласково сказал Лева. — Очень рад за вас.

— С чем поздравляете?

— Плыли, плыли, добрались благополучно.

Вера всхлипнула, махнула на Леву рукой, отвернулась, чтобы он не видел ее слез. «Значит, нервничаешь ты из-за этой записи, потому и листочек вырвала, — подвел итог Лева. — Следовательно, к убийству ты никакого отношения не имеешь, в противном случае тебя бы пустяки не волновали. Ты была бы сосредоточена на одном: узнают, не узнают. Все остальное — васильки и ромашки. А ты вот носик покрасневший прячешь, потому что некрасивой показаться боишься. Нет, все-таки глупость и такая вот непосредственность тоже имеют положительные стороны. Молодец, Гуров, не напрасно так долго сидел и терпел. Теперь вперед».

Лева вновь подал Верочке воды, переставил на диван пепельницу.

— Трудно вам сегодня, понимаю. — Он кивнул, добавил в свой тон деловитости: — Как вы верно подметили, я человек и милиционер. Сейчас, к сожалению, на службе. Скажите, как вы узнали, что Качалину убили?

Сменив задушевный тон на деловой и задав быстрый вопрос, Гуров рассчитал правильно. Вера ответила тоже быстро, даже радостно, так как готова была говорить о чем угодно, только бы не о записи в ежедневнике.

— А чего ей падать? — Она слизнула юркую слезинку. — Или я мадам не знаю? Ее и здоровый мужик с ног не собьет.

— А чего все говорят о несчастном случае? — наивно спросил Лева.

— Дэник, святая простота, так по телефону сказал.

— Сергачев? — уточнил Лева. — Он вам нравится?

Верочка дернула плечиком, задумалась:

— Дэник добрый и честный, только очень слабый.

— Он слабый? — возмутился Лева, подзадоривая, добавил: — Ничего вы в людях не понимаете!

— Вы много понимаете! — отрезала Вера. — Рекорды — это одно, а жизнь посложнее будет. Бесхитростный, как большой ребенок, будто его маленьким в консервную банку запрятали, много лет продержали и в жизнь выпустили.

— Вот видите, Сергачев — хороший, а вы говорите: гадюшник, террариум. — Лева пытался вывести разговор на Качалина и Бабенко исподволь.

— Дэник один и есть, и все над ним потешаются. Он думает о себе бог знает что, а за его спиной подсмеиваются, — убежденно сказала Верочка.

— Кто подсмеивается?

— Все. Эти. — Она кивнула на стенку, за которой была кухня.

— А почему они вас побаиваются?

— Правильно делают, я им… — Верочка сжала кулачок. — Вор на воре, и все благородных изображают.

«И как я сам не додумался! — возмутился Лева. — Конечно, девочка — невольный свидетель деловых махинаций. Так, с этим вопросом ясно, повернем в сторону».

— Во сколько вы заступаете на дежурство?

— В семь я заступаю, если не опаздываю.

— Сегодня не опоздали?

— Сегодня нет.

— Кого вы сменили?

— Тетю Машу. Марию Григорьевну, вот фамилию не помню.

— Чем вы занимаетесь на дежурстве?

— Чем занимаюсь? — Вера приходила в себя, появлялись капризные нотки. — Чайник ставлю на плитку, с жильцами здороваюсь, они на работу тянутся. Кто в аквариум заглянет — потреплемся.

— У вас на двери цифровой код. Как часто он меняется? — Гуров задавал ничего не значащие вопросы, казалось бы, пустяковые. Когда Вера успокоится, привыкнет легко и бездумно отвечать, он спросит о главном.

— Раз в месяц, в два месяца, по-разному. — Девушка пожала плечами, на ее лице появилась насмешливая гримаска.

— Бабенко к вам в аквариум заходит?

— Случается.

— Сегодня зашел?

— Нет, пробежал. Такой деловой, ужас. Ручкой махнул — и в лифт.

— А когда уходил, тоже не зашел? — Лева начал возиться с сигаретами, глаза опустил — боялся, что они его выдадут.

— Да зачем вам? — возмутилась Вера. — Нужен мне этот Бабкин, как собаке «здрасьте».

— Действительно, глупости спрашиваю какие-то, — пробормотал Лева смущенно. — Качалин уходит на работу рано?

— В восемь тридцать, минута в минуту. — Вере доставляло удовольствие быстро и точно отвечать на вопросы.

— Обедать он приезжает?

— Редко. Сегодня заехал, уехал, — наверное, брал что-то, быстро обернулся.

— Качалин приезжал до прихода Бабенко или после него?

— Подождите. — Вера задумалась: — А зачем вам? — В ее голосе послышалась настороженность. — Чего это вы у меня выпытываете? Вы их подозреваете?

— Это дело следователя, мне же — рапорт писать. — Леве пришла спасительная мысль, и он продолжал вдохновенно: — Я время наступления смерти должен указать точно. Сергачев нам позвонил в четырнадцать десять, мы приехали в пятнадцать двадцать. Так?

— Ну? — Девушка нахмурилась, пытаясь обнаружить в словах милиционера подвох.

— Так. — Лева кивнул. — Во сколько вы сюда пришли?

— Как пришла, так и заорала.

— Понятно. Значит, примерно в четырнадцать часов вы обнаружили труп. Теперь надо выяснить, кто последним и в какое время виделся с Качалиной.

— Это конечно, — согласилась Вера. Мысли в ее хорошенькой головке ворочались неумело, хотелось возразить, чтобы московский милиционер не думал, будто он самый умный. Наконец она набрела на достойный ответ: — Вы спросите у Игоря, у Толика, когда они приходили, когда уходили, так все и построится.

— Который сейчас час? — быстро спросил Гуров. — Не смотрите на часы.

— Ну, сейчас, — Вера запрокинула голову, уставилась в потолок, — сейчас шесть часов. — Взглянула на часы и ойкнула: — Только пятнадцать пятого.

— Видите, определяя время, человек часто ошибается. Я вас спрошу, Качалина спрошу, Бабенко спрошу, выведу среднее время, это будет близко к истине.

Беседа с Верой затягивалась, но Гурова это вполне устраивало. Девушку нужно разговорить, сделать союзницей. Кроме того, Гуров ждал возвращения своего подчиненного, который сейчас выступает в роли ассенизатора. Возможно, его командировка принесет результат, который сразу выведет Гурова на финишную прямую.

Вера уже очень помогла. И Качалин, и Бабенко сегодня в квартире побывали, оба молчат, что может объясняться причинами различными. Один убил, другой обнаружил труп и убежал. Почему? Боялся, как и истинный убийца, что подозрение падет на него?

— Вера, постарайтесь вспомнить: Качалин приезжал до Бабенко или после него?

— После, после, — сказала Вера. — Сразу же. Я еще подумала, что они у дома, наверное, встретились. Игорь уехал, немного погодя я позвонила мадам. Она трубку не берет — я решила, что она в ванной разлеглась, часами мокнет. Пены напускает и мокнет. Правда, она телефон в ванную забирает. Вот так. Дальше вам все известно.

«Значит, точно, — подвел итог Гуров. — Либо Качалин убил, либо видел труп. Потому и не пошел в гостиную взглянуть на жену, картина-то была знакомая».

Вера сидела задумавшись, выглядела, какой и была на самом деле — молоденькой, хорошенькой девушкой, попавшей в беду и растерявшейся.

«Что могло связывать ее с хозяйкой дома? — думал Лева. — И вообще, какова она была, Елена Сергеевна Качалина? Зачем она держала при себе Толика Бабенко? Ребята из УБХСС, раз они занимаются хозяином дома, наверняка знают ответы на многие вопросы. …Хозяин. Игорь Петрович Качалин. В начале второго он приезжал домой, данный факт скрывает, почти сразу после его ухода Вера поднялась в квартиру и обнаружила труп. Вклиниться между Качалиным и Верой мог только сосед. Если не сосед, то хозяин». Гуров описал полный круг, замкнулся на изначальной точке. Лева был уверен: когда убийцу выявят, то ситуация окажется простой до глупости. И мотив преступления на виду, и сам преступник здесь, рядом, практически в руках. «Я не могу найти убийцу в трехкомнатной квартире, обо мне в МУРе станут рассказывать анекдоты. Спасибо вам, коллега полковник, большое спасибо, Константин Константинович». И Лева вновь побежал по замкнутому кругу.

Было четверо. Теперь трое. Если двое скажут правду, преступник останется один, его защищает лишь ложь. Следует отделить правду от лжи. Допустим, Вера говорит правду. Тогда наиболее уязвим Качалин. Трудно предположить, что сосед в считанные минуты между уходом хозяина и приходом девушки зашел в квартиру, убил и вернулся к себе. Но если убийство совершили с заранее обдуманным намерением, то такое могло быть реальным.

Качалин видел труп? Качалин убил? Почему он так наивно скрывает, что заезжал домой? Он же человек умный, в подъезде у дверей сидит дежурная, Качалин видит дежурную здесь, понимает, что ее будут допрашивать. На что рассчитывает Качалин?

— Вера, вы пока отдыхайте. — Гуров вышел из-за стола.

Девушка согласно кивнула и прилегла на диван.

В холле Леву встретил врач, завел в гостиную, прикрыв дверь, спросил:

— Долго ты нас собираешься держать? Может, мы поедем?

— Следователь приедет и решит, у него к вам могут быть вопросы.

— Когда прибудет господин следователь? — недовольно пробурчал эксперт. Он сидел на диване и любовно поглаживал свой чемодан.

— Господин эксперт, в дежурке вас ждет отложенная партия в домино? — Лева взглянул на часы: — Я позвонил лишь двадцать минут назад. Дежурный следователь может быть на выезде. Начальство знает, что вы здесь, цвет отечественной криминалистики…

— Ладно, Лева, не заводись. — Врач взял Гурова под руку, заглянул в лицо: — Хочешь валерьяночки или чего еще?

— Чего еще. — Лева взял у врача несколько желтеньких драже и, не поинтересовавшись, что это такое, проглотил.

— Может, я пока вызову карету и поеду на вскрытие? — Врач кивнул на прикрытое простыней тело.

— Доктор, — Лева ругаться не умел, над этим его редким качеством порой подшучивали, — решайте сами.

— Хорошо, Лева, хорошо, я решу. Главное, не волнуйся. Ты иди, иди. — Разговаривая с Гуровым, словно с тяжелобольным пациентом, доктор выставил его за дверь.

— Что произошло за истекшие пятнадцать минут? — спросил Гуров, входя на кухню. — Вскипел чайник? Угостят милиционера кофе?

Качалин и Бабенко сидели не только по разные стороны массивного стола, но и у противоположных углов, по диагонали, создав таким образом между собой максимальное расстояние. «Таково положение на самом деле или таким мне его хотят представить?» — подумал Лева.

Хозяин был в одной рубашке и без галстука; руки и шея у него тоже были в веснушках, гладкая, туго натянутая кожа блестела. Толик Бабенко светлый чесучовый пиджак тоже снял, но не повесил, держал на коленях, сидел вялый, рыхлый, какой-то пришибленный. Сейчас он выглядел мятым и изжеванным, а не тем энергичным и молодым нахалом, который вошел в квартиру меньше часа назад.

— Кофе?

Качалин упруго поднялся, поставил перед Левой чашку, достал из холодильника запотевшую бутылку боржоми.

Гуров благодарно кивнул. Кофе придвинул, а от боржоми отказался. «Начну потеть, разомлею», — решил он. Хотя глотнуть холодного хотелось очень. Качалин, как змей-искуситель, налил воду в хрустальный стакан, который сначала заискрился, потом запотел, притягивая к себе, словно магнит.

Обходя стол, Лева умышленно замешкался и усадил Качалина рядом с Бабенко, сам сел спиной к окну, напротив входной двери, так как видеть одновременно хозяина, гостя и дверь психологически удобно.

— Игорь Петрович, какие мысли посетили вас за истекшие пятнадцать минут? — Лева отпил кофе. — Вы мне ничего не хотите сказать?

— Сказать? — Качалин вздернул бесцветные брови: — Если у вас есть вопросы — пожалуйста. Я понимаю: смерть, горе, но протокол протоколом — вы на службе.

— Тогда, пожалуйста, расскажите, во сколько вы утром ушли и чем занимались до нашей с вами встречи?

— Вышел из дома, как обычно, в восемь тридцать, сел в машину. Гаража у меня нет, машина стоит у дома. В контору приехал, — Качалин пожевал веснушки — они у него были рассыпаны даже на губах, — раньше девяти. Минут тридцать, может, сорок, возился с бумагами. В десять позвонил в главк. А вас что конкретно интересует?

Толик Бабенко, сидевший безучастно, ожил, зыркнул глазенками, начал слушать внимательно.

Гуров не ответил, лишь неопределенно покачал головой: мол, я и сам не знаю, продолжайте.

— После десяти я уехал на объект, в четырнадцать часов вернулся в контору, началось совещание, на котором меня и застал звонок Дэника… — Качалин тут же поправился: — Дениса Сергачева.

— В тринадцать тридцать вы на несколько минут заезжали домой. Зачем?

Бабенко привстал, крутил головой, стараясь видеть одновременно и Качалина, и Гурова.

— Ты еще! — рыкнул Качалин, и Толик притиснулся к стене. — Я? Приезжал? — Качалин уперся пальцем в свою залитую упругим жирком грудь. — Такого не было.

— Вы это повторите на очной ставке с Верой Азерниковой? — поинтересовался Лева.

Качалин ответил спокойно, несколько удивленно:

— Вера не станет говорить неправду. Зачем ей?

— Действительно, зачем? — Задавать вопросы легче, чем отвечать на них. Гуров глянул насмешливо.

— Ну, у нас образовались отношения сложные. — Качалин смешался.

— Стерва она, Верка, чего угодно заявить может, — вмешался в разговор Толик.

«Давайте, друзья, городите огород, только как вы из него вылезать будете? Я готовлю ловушку не человеку, а преступнику, пусть невольному, но убийце», — подумал Лева и вступил в игру:

— Вас никто не обвиняет. Зачем оправдываться, Игорь Петрович?

— Я лишь удивляюсь, — парировал Качалин.

— Уточним. — Лева выдержал небольшую паузу. — Вы сегодня ушли из дома в восемь тридцать и лишь после звонка Сергачева вернулись. Так?

Казалось бы, без необходимости Лева сел спиной к окну, лицом к двери, однако позиция оказалась правильной. Вера стояла в холле за выступом стены и слушала. Девушку Лева видеть не мог, но она открыла дверь в кабинет, и ее тень Гуров заметил сразу. Он и повторил свой вопрос, чтобы Вера услышала ответ Качалина.

— Совершенно верно, я утром уехал, только сейчас вернулся. — Качалин говорил размеренно, очень спокойно.

— Прекрасно. — Лева сделал глоток кофе. «Чем больше ты будешь отрицать, тем труднее тебе из лжи выкарабкаться. Ты считаешь: девушка говорит одно, я — другое. Один на один, недоказуемо. Хотя бы в одном месте тебя наверняка видели: у дома, в вестибюле, в лифте. Невозможно в таком людном доме пройти туда и обратно и не быть никем не замеченным. Такой свидетель, даже свидетели, есть, и мы их непременно найдем. Я тебя не оставлю с девушкой один на один, такой дешевый номер не пройдет. Теперь ты, Толик Бабенко, давай сюда, в мешок. Ты рад услышать ответы Качалина и поучиться? Ты уверен: милиционер совершает ошибку, беседуя сразу с двумя, а не поодиночке. Уверен?»

— Анатолий, в котором часу вы должны были прийти к Качалиной?

— Я ничего не должен, — огрызнулся Бабенко. — Не на службе.

Лева заметил на лице Качалина усмешку, поправился:

— Извините, на какой час вы с Качалиной уговаривались о встрече?

— Ни о какой встрече не уговаривались, ехал мимо, знаю — мадам дома, заглянул.

— Не уговаривались?

— Не уговаривались. — Толик глядел нахально.

«Считаешь свою позицию неуязвимой? Тогда ныряй глубже», — решил Лева и спросил:

— Значит, сегодня вы сюда приехали в первый раз?

— Ясное дело. Тут не мой дом, чтобы на дню по пять раз захаживать.

— Хорошо, тогда как вы объясните…

— Надо так врать? — перебила Вера, входя на кухню. — Чего вы оба лжете? Или я вас обоих не видела?

Качалин не шелохнулся, бровью не повел, его веснушки словно застыли. Толик же, наоборот, подпрыгнул, сел, снова встал, выпятил грудь:

— Кого ты видела? Ты чего такое говоришь? Кого ты видела? Кто тебе, проститутка, поверит?

Лева вздрогнул как от слов Бабенко, так и от неожиданной мысли. «А если я ошибаюсь в оценке этой девочки? Если она совсем не наивна и не глупа? И она лжет, что эти двое здесь сегодня были. Все просто, совсем просто. Вера пришла получать деньги за «дела постельные», женщины поссорились, хозяйка сказала оскорбительное… Удар… Страх… Вся чушь с инсценировкой, потом выпила, вырвала из календаря листочек, позвала Сергачева. Я же уже думал, что по своей несуразности очень похоже, что действовала женщина. Теперь твой ход, Гуров, времени нет, сейчас стрелка вздрогнет, и флажок упадет».

— Успокойтесь, Вера. Когда вы понадобитесь, — Лева взял девушку под руку, провел в кабинет, — я вас позову.

Гуров вернулся к столу и продолжал пить кофе, словно ничего не произошло. Бабенко молчал, считая, что говорить должен Качалин, который, насупившись, изображал оскорбленного, а возможно, был действительно оскорблен. «А чего оскорбляться? — рассуждал Лева. — Муж с работы на несколько минут заезжал домой. Что-либо взял или оставил, просто заехал по дороге, выпил кофе. То же можно сказать и о приятеле. Какой криминал? Почему они отрицают? Горячо отрицают, возмущенно, словно в словах девушки звучит обвинение. Ответить можно лишь однозначно: в визите каждого из них присутствует криминал. Какой? Бабенко совершил убийство и отрицает, что приезжал? Качалин приехал, увидел труп, уехал, теперь стыдно признаться? Возможен другой вариант: оба мужчины застали уже труп, и теперь им стыдно и страшно. Если я в Вере ошибся, то сейчас шагаю в обратную сторону».

Лева допил кофе, отставил пустую чашку и спросил:

— Игорь Петрович, сколько квартир в вашем доме?

— Что? — Качалин вздрогнул. — Квартир? Всего? — Он смотрел недоуменно. — Зачем вам? Впрочем, пожалуйста. В нашем подъезде?

— У вас два подъезда, но вестибюль общий, — сказал Лева, — меня интересует, сколько всего квартир?

— Кажется, сто двадцать шесть.

— Сто двадцать шесть, — повторил Лева. — Считаем: в среднем по два человека в квартире, получается двести пятьдесят два. Работа, конечно, но приходилось делать и больше.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду? — Качалин изображал удивление, но глазки его забегали, видимо, он начинал догадываться.

— Вы сегодня домой приезжали, я в этом уверен. — Лева говорил равнодушно, как о факте, хорошо известном. — Вспомните, неужели вы никого не встретили в вестибюле, никто из жильцов не спустился, никто не выходил и не входил в подъезд? У дома стоит несколько машин, вспомните: никто не садился в машину и не выходил из машины?

Качалин держался, лицо у него застыло, веки прикрыли зрачки. Лева не смотрел на Толика Бабенко, знал: с ним справиться несложно. И действительно, Толик заерзал, начал дышать часто, даже с присвистом, словно не сидел на стуле, а бежал в гору из последних сил.

— Игорь Петрович, неужели вы заставите нас проделать такую работу: двести пятьдесят человек, каждого застать дома, с каждым поговорить. Выяснить, кто от тринадцати до четырнадцати часов приходил или уходил из дома, кто вас видел, затем свидетелей официально допросить, провести с вами очные ставки. — Лева вздохнул: — Мы истратим уйму времени и сил. А ваши соседи по дому? Что они о вас подумают? А что станет думать о вас следователь? Как вы сможете свое поведение объяснить? Игорь Петрович, ваше поведение неразумно.

— Я хочу сказать, дайте мне… Я сгоряча, не подумав, — торопливо заговорил Толик Бабенко.

Гуров повернулся к нему, взглянул холодно, сказал жестко:

— С вами я пока не разговариваю. На что вы рассчитываете, никому, даже вам, неизвестно.

— А я не хотел! — вроде даже радостно заявил Бабенко.

— Игорь Петрович, как будем жить дальше? — Лева перестал обращать на Бабенко внимание, смотрел на Качалина.

Тот молчал, отрешенно смотрел прямо перед собой и молчал. Он упустил момент, когда следовало возмутиться, его молчание лишь утверждало правоту Гурова и с каждой секундой становилось все глупее, но сил прервать молчание не было, главное же — он не знал, что говорить, как оправдываться. Неожиданно даже для себя самого Лева протянул руку к лицу Качалина, показал ему палец и повел им в одну сторону, затем в другую, как это делают врачи при исследовании зрения. Качалин невольно проследил за движением пальца, повел зрачками, понял глупость происходящего, вздрогнул, закрыл лицо ладонями.

Бабенко наблюдал за происходящим, широко открыв рот, глупо хихикая. Гуров взглянул на него недовольно и вновь переключился на Качалина.

— Вот и хорошо, вот и прекрасно, — сказал Лева, даже улыбнулся, хотя это было совершенно ни к чему. — Вы же сильный человек, Игорь Петрович. А я уже собирался вам валерьянку давать. Вы сильный и умный — ведите себя соответственно. В котором часу вы сегодня приехали домой?

— В начале второго, может быть, в половине второго, — бесстрастно ответил Качалин и тонким звонким голосом закричал: — Стыдно мне! Стыдно! Зачем вы мучаете меня?

— Я вас не понимаю, Игорь Петрович. Вернее, пытаюсь понять. Только я вас убедительно прошу, — Гуров отхлебнул воды, — здесь не театр, зрителей нет, ничего представлять не надо.

— Вы мне не верите. — Качалин согласно кивнул.

— Верить вам у меня нет оснований, правду вы мне пока не говорили. Мне кажется, что ее очередь пришла. — Лева устроился на стуле поудобнее, всем своим видом давая понять: мол, готов слушать внимательно, — перевел взгляд на ерзающего от нетерпения Бабенко и добавил: — Минуточку, дайте подумать.

Качалин снова кивнул, почему-то начал потирать ладони, будто ему предстояло не каяться и изворачиваться, а сделать что-то очень для себя приятное. Бабенко, почувствовав на себе взгляд Гурова, перестал вертеться и нетерпеливо зыркать глазами, уставился в дальний угол и, втянув голову в плечи, старался казаться меньше, быть незаметнее. Гурову даже послышался его голос: «Не выгоняйте, ну пожалуйста. Дайте послушать, очень уж интересно». «Так попросить отсюда Бабенко или оставить? — Гуров быстро прикидывал возможные «за» и «против». — Пусть остается, может, я из его присутствия сумею выжать в предстоящем разговоре что-нибудь полезное», — решил Лева. (Впоследствии выяснилось, что, предоставив возможность Бабенко слышать их беседу, Гуров допустил серьезную ошибку.)

— Так я вас слушаю, Игорь Петрович.

— Правда, она незамысловата и неприглядна, — заговорил Качалин быстро, будто боялся, что перебьют или желание говорить пропадет. — Я заехал домой около половины второго, точно время указать не могу. Елена уже была мертва, чуть-чуть теплая еще. Она лежала, вы знаете… Сначала я не понял, бросился к ней, когда же понял, то, извините… — Качалин поднял глаза. — Я извиняюсь за свое поведение. Я выпил полстакана виски, сел в кресло и закурил. Окурок там должен быть.

— Окурок есть. — Гуров кивнул.

— Понимаю. Окурок есть, человека нет, и у меня совести нет. Согласен. Вы абсолютно правы.

Лева был убежден: Качалин в данный момент искренен, переживания его не наигрыш, а вот правду он говорит или нет, неизвестно. Разве можно искренне страдать и лгать? Лева знал: такое случается, и значительно чаще, чем мы себе представляем. Невозможно разговаривать с человеком и не испытывать к нему абсолютно никаких чувств — инспектор уголовного розыска не компьютер. Симпатия, антипатия, жалость, презрение, гнев, искреннее сочувствие к человеку рождаются порой по непонятным, случается, по совершенно необъяснимым причинам. И невольно при выборе пути эти чувства оказываются коварным лоцманом. Лева знал о существовании невидимого лоцмана, старался субъективное отношение к собеседнику максимально пригасить либо брать на свое личное отношение поправку. В данный момент Качалин вызвал у Левы сочувствие, и он одернул себя, заставил еще больше насторожиться.

— Я и в детстве был трусом, во дворе меня били слабые. — Качалин пожал плечами, будто говорит кто-то другой, а он услышал и пожал плечами. — Я не сообразил, решил: ее кто-то убил — и испугался. Внешне-то мы были дружны, некоторые считали нас идеальной супружеской парой. Я сидел, курил, мысли вертелись и вертелись. Следствие внешнюю оболочку сдерет быстро и до сути наших отношений докопается. А кто убивает жену? Чаще всего муж. Так? — Он попытался улыбнуться.

— Не обязательно, но значительно чаще, чем думают люди непрофессиональные, — ответил Лева, думая совершенно, казалось бы, о постороннем. Почему Качалин столь интимные вещи выкладывает при Толике Бабенко? Естественно попросить его выйти, Качалин же этого не делает. Странно. Здесь что-то не так.

— У меня много приятелей среди вашего брата, наслышался. Убили жену, хватай мужа, в девяти случаях из десяти не ошибешься. Извините, вы хотите слышать обо мне, а не о себе.

Качалин попал так точно, что Лева чуть не вздрогнул. «Еще секунда, и я произнес бы эту фразу сам, причем слово в слово. Что происходит, мы на одной волне? Или это Качалин на моей волне, а я шарю в свободном эфире? И все-таки, почему он все это говорит при Бабенко? Нужен зритель, близкий человек? Просто так, для бодрости? Или Качалин хочет сообщить приятелю какую-то информацию? Чушь, они находились вдвоем. Нет, не чушь, тогда Качалин еще не знал, что признается. А может, мне самому отослать Толика? Лучше поздно, чем никогда.

Атмосфера изменилась, казалось, пропало напряжение, это было странно. Лева удивился. Они сейчас были похожи на недавно познакомившихся людей, которые выпили, расслабились, один другому жалуется на жизнь, а третий пьяно уединился и даже не слушает. Толик не ерзал, не зыркал любопытными глазами, казался вялым, ни о чем не думающим. (Лева хоть и держал себя в узде, но Толика Бабенко из поля своего внимания не выключил.)

— Не оправдываюсь. Сам себя не понимаю и оправдать не могу. Я поднялся, оставил все как есть и уехал на работу. В тот момент, помню точно, хотел лишь одного — чтобы вызывал милицию, отвечал на вопросы кто-то другой, только не я. Эгоизм.

— Ни оправдывать, ни осуждать в мои обязанности не входит, — сказал Лева. — Следователь вас официально допросит, а пока напишите объяснение.

— Понимаю. На чье имя?

— Ни на чье, — ответил Лева. — Я, Качалин Игорь Петрович, могу сообщить следующее — и все по порядку. Постарайтесь как можно точнее указывать время.

Качалин не успел написать объяснение — приехала машина за телом. Усталые, равнодушные мужчины в белых халатах прошли с провисшими носилками. Врач взглянул вопросительно, Гуров жестом его отпустил, а недовольно бурчащего эксперта оставил. И лифт уехал, и уже открыли балконную дверь в гостиной, и потянуло ветерком, и все вздохнули облегченно, когда Качалин подбежал к Леве:

— Я провожу? Можно, я провожу? Я только туда и сейчас же обратно? — быстро заговорил он.

— Можно. — Лева кивнул, хотя отлично знал: следователь его не похвалит.

Вернувшись на кухню, занял свое, уже привычное место:

— Рассказывайте.

— Что рассказывать? — Запрограммированный протест оказался сильнее рассудка — Толик взъерошился.

— Все по порядку. — Лева знал: Бабенко уже сдался, борьбу начинать не придется, надо лишь подождать. — Как приехали и далее… Сделайте над собой усилие, постарайтесь меньше врать.

— Я не собираюсь врать…

— Уже врете, — прервал Лева. — Придумали эдакий салат из правды и лжи. Ведь придумали? Хоть в этом признайтесь, придумали?

— Придумал. — Толик опустил голову, покаянно вздохнул.

«Слишком быстро признался, — отметил Лева, — теперь перестраивает порядки, лгать будет обязательно, я же должен слушать».

— Давайте, я вам верю, — обреченно произнес Лева.

— Я приезжал сюда сегодня. — Толик гордо выпрямился, словно готовился совершить подвиг. — Я прибыл ровно в тринадцать часов.

— Спасибо, я знаю. — О себе Лева добавил мысленно несколько нелестных слов. Язвительная реплика была совершенно ни к чему.

— Ничего вы не знаете! Не изображайте Мегрэ!

Существовала запись погибшей, в соседней комнате ждала своего часа Вера, с нахалом можно расправиться довольно быстро.

— Вы ничего не знаете, я вам сам заявляю! — Толик перевел дух. — Мадам была теплая, но уже… Если родной муженек дал деру, то мне — простительно. Мне это надо? У меня с мадам дела… — Видимо, Толик прикусил язык больно, потому что неожиданно вскрикнул: — Постельных дел у нас не было!

Лева смотрел на него с интересом и не мог понять, как Качалина, судя по всему женщина умная и властная, поддерживала деловые контакты с подобным парнем.

— Я испугался! Вам хорошо, у вас каждый день трупы, вы привыкли.

— Хотите честно? — Лева доверительно взял Бабенко за руку: — Надоело.

— Каждый день надоест.

— Слушать вас надоело.

Опять сорвался, что сегодня с ним? Лева постарался взглянуть на Толика Бабенко доброжелательно. В конце концов, кто этот человек? Какие-то торговые дела, вечно нервничает, неожиданно обнаруживает свою хозяйку мертвой. При его положении, с его точки зрения, даже естественно не поднимать шума, не вызывать милицию и не привлекать к своей особе внимание. Есть одна серьезная неувязочка, но она может разрешиться самым естественным образом. (И надо было Гурову заняться этой неувязочкой немедленно, а он отложил.)

— Извините, Анатолий, я устал. — Лева похлопал Толика по руке. — Вы приехали такой беспечный и веселый, я был уверен: вы ничего не знаете. Оказывается, вы здесь сегодня были и видели труп. Зачем же вы вернулись? Непонятно.

— Чего же непонятного? — удивился Толик, хмыкнул, закончил без энтузиазма, неуверенно: — Интересно.

Лева не считал Толика Бабенко серьезным претендентом на роль главного героя, разговаривал с ним вяло, после ухода Качалина внимание и волю несколько расслабил.

— Что вам интересно? — спросил Лева по инерции. Ему показалось, что он спит, слышит тревожный звонок будильника, не может вырваться из тяжелого вязкого сна, наконец пересилил себя, ударил ладонью по столу и крикнул: — Что интересно? Что?

От неожиданности Бабенко подпрыгнул, захлопал глазами, обиженно забормотал:

— У кого кнут, тот и кучер…

— Извините, — Лева поднялся, — я сейчас вернусь.

Он зашел в ванную, пустил воду, сунул голову под тепловатую струйку, вытерся шершавым, терпко пахнущим полотенцем, начал причесываться.

«Спокойно, Гуров, спокойно, все еще можно поправить, ты совершал и бо?льшие глупости, — успокаивал себя Лева. — Почему ты подсознательно исключил Бабенко из числа подозреваемых? Он не умен? Так ведь и девушка не блещет, однако ты шел за ней до конца. А почему все глупости с инсценировкой не мог совершить Бабенко?»