Придирки оксфордского прохожего

ЧИСТЫЙ ЧЕК Басня

«Пятичасовый чай» — выражение, которое наши «грубые предки» [159], даже те, кто принадлежит к последнему поколению, вряд ли бы поняли, настолько всецело оно принадлежит дням сегодняшним; зато уж ныне (вот сколь стремительно Прозябение Умов!) оно возведено в ранг отечественного обычая и по всеохватности возрастов и сословий, как и по способности лечить «все хвори, которым плоть обречена» [160], соперничает со знаменитой Великой Хартией Вольностей.

Так случилось, что одним из тех холодных мартовских дней, когда, поглядывая в окно, мы так упиваемся своим убежищем под кровом, я оказался в уютной гостиной моей старой приятельницы, сердечной и гостеприимной миссис Ниверс [161]. Её широкое добродушное лицо расплылось в радостной улыбке, лишь только я вошёл, и вскоре мы были захвачены тем изменчивым и лёгким течением беседы ни о чём, которое есть, возможно, наиболее приятная из всех разновидностей говорильни. Джон (прошу у него прощения — «мистер Ниверс», следовало мне сказать; однако он постоянно был упоминаем и призываем своей лучшей половиной как «Джон», поэтому его друзья стали уже забывать, что у него есть фамилия) сидел в дальнем углу, основательно подобрав ноги под самое кресло, с осанкой слишком прямой, чтобы обеспечить удобство, и слишком явно указывающей на общий упадок духа, чтобы изображать достоинство, и молчаливо потягивал свой чай. Из дальних помещений доносился будто рёв морского прибоя, вздымающийся и опадавший, внушая догадку о присутствии множества мальчишек; но я и без того знал, что дом [162] до краёв набит шумными сорванцами, переполнен высоким духом и распираем проказливой, но в целом весьма достойной командой из числа маленького народца [163].

— Ну и на какое же побережье собираетесь вы отправиться этим летом, миссис Ниверс?

Только я задал этот вопрос, как моя приятельница в загадочной улыбке поджала губы и закивала.

— Не понимаю вас, — сказал я.

— И вы не больше понимаете меня, мистер Де Сиэль [164], чем я сама себя понимаю; да и то ещё слабо сказано. Я не знаю, куда мы собираемся; Джон не знает, куда мы собираемся; но мы определённо куда-нибудь да собираемся, только не будем даже знать названия, покуда не окажемся на месте! Теперь вы удовлетворены?

Я был ещё безнадёжнее сбит с толку, чем раньше.

— Кто-то из нас, несомненно, спит наяву, — проговорил я с запинкой, — либо... либо, возможно, я начинаю бредить, либо...

Добрая леди весело рассмеялась при виде моего замешательства.

— Ну-ну! Нехорошо, конечно, так вас запутывать, — сказала она. — Расскажу же по порядку. Видите ли, в прошлом году мы так и не смогли решить, чего же нам хочется. Джон сказал: «Херн Бэй», я сказала: «Брайтон»; мальчики сказали: «Куда-нибудь, где есть цирк», — ну, вы же знаете: этому мы не придали особого значения; наша Энджела (она растущая девочка, и в этом году нам нужно искать ей новую школу), она сказала: «Портсмут, там много солдат»; а Сьюзан (это, знаете ли, моя горничная [165]), та сказала: «Рамсгейт». Ну и вот, при таком различии во мнениях дело кончилось тем, что мы не поехали никуда; поэтому на прошлой неделе мы с Джоном долго совещались, и в конце концов решили, что впредь такое не должно повториться. И как, по-вашему, мы с этим справились?

— И не представляю, — промямлил я, отставляя свою опустевшую чашку.

— Вам следует знать, — сказала добрая леди, — что перемены нам просто необходимы. Ведение дома из года в год всё сильнее меня донимает, особенно в том, что касается пансионеров. Джон, видите ли, желает иметь под рукой парочку джентльменов-пансионеров [166]; он говорит, что это респектабельно и что они своими разговорами будут оживлять дом. Как будто я не способна достаточно для него разговаривать!

— Дело совершенно не в этом, — пробормотал Джон.

— Иногда они вполне сносны, — продолжала леди (вряд ли она хоть раз обратила внимание на реплику мужа), — но верно также и то, что пока здесь находился мистер Впоследствии Странствующий [167], я чуть не поседела! Это был человек широких взглядов — как и положено либералу, — но уж слишком щепетильный в вопросе кормов. Вы не поверите — он не желал садиться обедать, если на столе не стояло трёх блюд! Мы не могли продолжать в таком духе. И следующего пансионера [168] я вынуждена была предупредить, чтобы он не был особенно закоснелым в суждениях, иначе я наперёд уверена, что мы друг другу не подойдём.

— Совершенно справедливо, — сказал я. — Не позволите ли озаботить вас ещё чашечкой чаю?

— А морской воздух нам необходим! — продолжала миссис Ниверс, механически беря заварник, но, поглощённая своими переживаниями, так и не налив мне чаю. — И поскольку мы не можем решить, куда нам ехать, а ведь куда-то же ехать нужно, то… Вы, кажется, спросили ещё чаю?

— Благодарю вас, — ответил я. — Вы собирались рассказать мне, что вы придумали.

— Мы придумали, — сказала добрая женщина, наполняя мою чашку, но ни на мгновение не прекращая разглагольствовать, — что с самого начала следует (вам ведь со сливками, но без сахара? Так и думала.) переложить всё дело... Но довольно, Джон вам прочитает. Мы составили письменное соглашение, строго по форме, правда, Джон? Вот он, наш документ; Джон специально вам прочтёт — возьми же, дорогой, да соблюдай знаки препинания!

Джон надел очки и тоном печального удовлетворения (оное было, несомненно, его собственным изобретением), прочёл следующее:

«Настоящим постановляем и провозглашаем,

что нашей горничной Сьюзан вменяется в обязанность выбор водного пункта этого сезона, а также подыскание Новой Школы [169] для Энджелы;

что наша горничная Сьюзан уполномочивается не только раздобыть планы, но и избрать план, представить смету на выполнение этого плана Домоправительнице [170] и, буде Домоправительница одобрит предполагаемые расходы, обеспечить выполнение этого плана и заполнить Чистый Чек на всю расходную сумму».

Продолжения я не услышал, ибо дверь распахнулась, и целая армия ребятишек ввалилась в комнату, возглавляемая маленьким Гарри, семейным пестуном, крепко прижимавшим к себе страдальца-кота, обитателя прихожей, которого, как сам Гарри объяснил на своём ломаном английском, он пытался научить стоять на одной ноге.

— Гарри-парри, риди-пиди, кочи-почи [171]! — произнесла любящая мать, приняв маленького сорванца к себе на колени и подбрасывая его толчками ног. — Гарри очень любит котика, очень любит, но он не должен его мучить, не должен! А теперь идите-ка поиграйте на лестнице, детки! Нам с мистером Де Сиэлем нужно спокойно поговорить.

И ребятишки вновь повалили из комнаты, всё с той же стремительностью, вдобавок выкрикивая при ретираде:

— Устроим в зале охоту!

— Прекрасный набор головок, не правда ли, мистер де Сиэль? — продолжала моя приятельница, указуя своей полной рукой на отступающую армию. — Френологи от них просто в восторге. Вот взгляните на маленького Сэма. Он у нас, знаете ли, из младших, но растёт — Боже ты мой, как этот малыш растёт! Вы даже не представляете, сколько он весит! А тот высокий — это Фредди; по сравнению с остальными он великоват, это правда, и временами настоящий хулиган, но у него нежное сердце: прочтите ему стихотворение, и он сейчас же расчувствуется, словно девушка! Затем Бенджи, тоже чудесный ребёнок, но даже сказать страшно, сколько ему требуется карманных денег. Как он донимал нас, пока мы не увеличили ему содержания! Помнишь, Джон, сколько было хлопот? (Джон что-то пробурчал в ответ.) А если уж говорить о хлопотах, то кто как не Артур беспокоил бедного Джона и меня прямо таки до-смерти! Артур был очень хороший мальчик, и такой же любимец остальных детей, как теперь Гарри, до того как отправился в Вестминстер: он рассказывал им сказки и рисовал им такие чудесные картинки, каких вы никогда не видели! Это были дома, и все с окошками и трубами — кажется, это ещё называют «Высоким Искусством». Мы как-то возводили теплицу на принципах Высокого Искусства, так мастер (вы можете в это поверить?) установил крышу на множестве таких стержней, ну как вязальные спицы! Она, разумеется, вскоре рухнула нам на головы, так что пришлось строить заново. Как я сказала тогда Джону, «если это и есть Высокое Искусство, то в следующий раз пусть будет немного поискуснее и чуточку пониже!» Как нам сообщают из Вестминстера, он очень хорошо учится, но его куратор пишет, что он чересчур астматичен, бедный мальчик...

— Эстетичен, дорогая, эстетичен! — возразил Джон.

— Ладно-ладно, любовь моя, — сказала добрая леди, — для меня-то все эти сложные медицинские термины звучат одинаково. И ведут они к одному — к рождественским счетам, и значат одно: «Плати, как и раньше!» Что тут скажешь! Все они прекрасные мальчуганы; один только у них недостаток... Но я утомляю вас своей болтовнёй о ребятишках. Что вы думаете об этом нашем соглашении?

Я так и сяк вертел в руках означенную бумагу, совершенно не представляя, что ответить по поводу этой странной программы.

— Правильно ли я вас понял? — проговорил я. — Не хотите же вы сказать, что переложили решение вопроса на вашу горничную?

— Но именно это я и хочу сказать, — ответила леди немного раздражённо. — Она весьма благоразумная молодая особа, уверяю вас. И теперь, куда Сьюзан нам укажет, туда мы и поедем! («И поедем, и поедем», — унылым эхом отозвался её муж, отрешённо раскачиваясь в своём кресле.) Вы и не представляете, как приятно сознавать, что всё дело — в руках нашей Сьюзан.

— Иди, куда Сьюзан ведёт, — отозвался я со смутной мыслью, что цитирую старую песню. — Что ж, Сьюзан, вне сомнения, имеет хороший вкус... Но всё же, позвольте заметить, следует быть начеку...

— Вот — то самое слово! — воскликнула моя приятельница, всплеснув руками. — Она у нас уже на чеку, правда, Джон? («Правда, она у нас уже...» — эхом отозвался Джон.) Этим самым утром я заставила его подписать для неё чистый чек, чтобы она могла взять любую сумму, какую захочет. Это так удобно, говорю вам, — решить вопрос и сбыть его с рук! Джон-то до сих пор всё ворчит, но раз теперь я могу сказать ему, что и вы так советуете...

— Но, мадам, — неуверенно начал я, — я имел в виду «начеку», а не «на чеке» — вернее, «с чеком»!

— ...вы так советуете, — повторила миссис Ниверс, не замечая моей поправки, — теперь и он увидит всю разумность этого шага — с его-то здравомыслием! — Тут она ободряюще взглянула на мужа, который попытался улыбнуться «неспешной мудрою улыбкой», как Теннисонов «богатый мельник» [172], но, боюсь, его улыбка больше подражала мельниковой неспешности, чем мудрости.

Я понял, что обсуждать предмет дальше было бы пустой тратой слов, поэтому я откланялся, и до отъезда моих друзей на морской курорт уже не виделся с ними. Я прочту следующее место из письма, которое получил вчера от миссис Ниверс:

«Маргейт, 1 апреля.

Дорогой друг!

Знаком вам старый анекдот о некоем обществе, собравшемся за обедом, где не было ничего горячего, кроме мороженого, и ничего холодного, кроме супа? Так я могу Вас уверить, что теремок, в котором нас поселили, оказался ни низок ни высок, ни крепок ни слаб, поскольку высоки в нём только цены и лестницы, а низки только море и компания, крепок только хлеб, а слаб только чай!»

Из общего тона её письма я заключил, что удовольствия они не получают.

М О Р А Л Ь

Да не в шутку ли предложили нам — в Оксфордском университете и на исходе XIX столетия (которое ни один историк ещё не причислял к разряду Тёмных Веков) — подписать Чистый Чек на расходы по возведению Новых Школ, не дожидаясь хотя бы самой приблизительной оценки таких расходов, не дожидаясь предъявления Университету хоть какого-нибудь проекта, на основании которого можно было бы произвести такую оценку, не дожидаясь появления хоть какого-нибудь архитектора, способного разработать такой проект, и не дожидаясь утверждения избирателями хоть какого-нибудь Комитета, ответственного за поиски такого архитектора? [173]