Придирки оксфордского прохожего

Музей [104]! Строения прекрасней нету ныне,

Где Черуэлл [105] петляет по равнине.

Как часто я бродил в соседских кущах,

Всегда спокойной радостью влекущих!

Как часто медлил, провожая взглядом

Дитя и няню, проходивших рядом,

И озирал скамью под пышной кроной

Для резвых крошек, для четы влюблённой,

Глядел на сорванцов, в кулачном бое

Усердье проявлявших молодое

(Две фразы лишь могли все чувства в нас

Спугнуть: «Простите, сэр, который час?»

И «Бросьте, сэр, монетку!» Эти фразы

Просты и величавы, как приказы.) —

Вот вещи, привлекавшие вниманье,

Но все они теперь — воспоминанье.

Угнетены прекрасные беседки —

Палатки им назначены в соседки;

А на лужайках новые забавы —

Там фракции орут для пущей славы,

И мышь летучая на крикетных воротцах

Визгливо вопиёт... или смеётся.

Пригорки срыты. Гладко, голо, скучно,

Но запускать мячи теперь сподручно;

Когда бы не испуг и не ушибы,

То просто так детишки не ушли бы.

Не ладно там, где роскошь заправляет.

Коль ставка на барыш — душа страдает.

В расцвете спорт или пришёл в упадок —

На всё есть мода, уж таков порядок,

Но чудный парк, отраду городскую,

Не возместить, коль уничтожен всуе.

Взгляни и ты, чиновный друг порядка:

Здесь весело богатым, бедным — гадко.

У мест счастливых велико отличье

От мест, принявших роскоши обличье:

По тропкам франты ходят величаво,

При глупой шутке восклицая: «Браво!» —

И богатеи (так нам заявляют)

Нешуточные суммы оставляют.

Сведём баланс. Доход — одно названье,

Поскольку средств не видно прирастанья.

Не то — потери. Богатей таков:

Займёт пространство многих бедняков —

Займёт для игрищ и прокатных лавок,

Займёт для зрелищ и лотков для ставок.

Сам голени набивкой защищает,

А яркий луг в пустыню обращает;

Элитный спорт, что держит парк в неволе,

Простых людей подальше отфутболил

И по лужайкам, тишины палач,

Гоняет с гиком свой набитый мяч.

А помните профессора и дона,

Беседовавших здесь непринуждённо?

Прохожих изумляли старики —

Те «мёртвыми» зовутся языки.

(Пишу как Хэбер [106]. Нет уж, дам зарок

Не портить Голдсмитовский плавный слог.)

Профессор тот к питомцам снисходил,

На полусотню в год прилично жил

И так бы жил, я думаю, доднесь,

Когда б друзья (как именно — не здесь

Мне говорить) манером Джона Пога

В его пирог не влезли понемногу

И не добыли пальчиком счастливым

В пять сотен фунтов весом сочной сливы [107].

В трудах учёных он закончил дни,

Не требуя богатства, как они.

О Роскошь! Проклятая небом сила!

Ты парк всех этих прелестей лишила.

Твой броский яд не служит утешеньем —

Он с ликованьем занят разрушеньем.

Здесь бадминтон, кларет или полпиво

В мужчинах возбуждают стих глумливый

И, напитавшись их душком угарным,

Всяк удальством заносится вульгарным.

Ещё глоток — и сумасбродство злее,

Уже друзья взирают сожалея;

Удар клюкой — и пухлый мяч несётся,

Сбивая в прах крикетные воротца.

Как далеко заходит разоренье!

Совершено полдела, без сомненья,

И сельских добродетелей венок

Вот-вот забудет бедный городок.

Умеренность в быту, в сужденьях зрелость,

Добрососедство — всё куда-то делось;

И трудолюбье, чуждое соблазна

Беспечно жить и развлекаться праздно,

Что каждый час наукам посвятило

И среди нас поддержку находило,

И ты, Пристойность, бытия опора,

Защитница от крайностей и вздора —

Любимое и обжитое место

Вам всем покинуть суждено безвестно!

Но даже в эти сумрачные дни,

Оксония, растлителя гони!

Внуши ему, что праведное слово

Не так цветисто, но зато сурово,

Что в интерес партийный нет резона

Вникать — там нечего искать «pro bono» [108],

Что подойдёт к концу и царство фракций,

Коль здравым смыслом все огородятся,

И не затронет ничьего ушка

Могучий клич: «Валяйте дурака!»