Дней через пять стали приходить первые телеграммы. Сначала принесли четыре штуки. Во второй день — двенадцать. А на третий — двадцать семь.
Родственники сообщали, что они приедут.
— Да кто их звал?! — ничего не понимая, вопрошал Сиракузов-старший.
— Какой организационный комитет? — вторил ему мой отец.
Они вертели в руках телеграммы и непонимающе смотрели друг на друга.
Всё это происходило у нас в доме, где по сигналу тревоги собрались все Сиракузовы, оба Зарынкина, тётка Галина со своим сыном Николаем, бабушка Василиса (её привёз на машине дядя Борис), Наташа, тётя Роза, моя мама, Вера, а в углу со своей неизменной фуражкой в руках разместился скромно Ферапонт Григорьевич.
— Это мы, — сказали Сиракузовы-младшие, — организационный комитет.
— В этом году, — пояснил я, — исполняется трёхсотдвадцатипятилетие нашей фамилии.
— Откуда вы это взяли? — несколько сбавив тон, заинтересованно спросил Сиракузов-старший.
— Высчитали, — сказал я. — Если первое упоминание о нашей фамилии относится к временам Лжедмитрия, то легко подсчитать.
— А ведь верно! — встрепенулась вдруг бабушка Василиса и, чтобы мы не поняли, добавила по-немецки: — У нас растёт достойная смена. Они ещё не раз постоят за честь нашей фамилии!
— Пожалуй, я им поставлю пятёрку по истории, — сообщил всем Михайла Михайлович.
Пётр и Павел скромно потупились, а мой отец сказал:
— Что ж, мы действительно можем гордиться своей фамилией.
— Мы тоже, — немедленно возразил ему Сиракузов-старший. — Однако где мы их всех разместим?
— В гостинице, — сказал я.
— Значит, я должен выселить других постояльцев? — спросил Сиракузов-старший.
— Человек пять — шесть я могу взять к себе, — сказала тётка Галина.
— Это не выход из положения, — возразил папа. — Ты пятерых, мы пятерых, они пятерых, бабушка Василиса десятерых. А куда остальные сто девяносто два?
Все посмотрели друг на друга, а Михайла Михайлович вдруг хлопнул себя по лбу и сказал:
— В школу! Летом освободится школа, и мы разместим их в классах! Так все туристы делают!
— К нам не туристы едут, а родственники, — сухо возразил мой отец.
— Мы их должны принять по-человечески. А где мы возьмём в школе столько кроватей?
Все снова замолчали и стали смотреть на нас: мол, видите, что вы здесь устроили?
Я подумал, что сейчас они нас выпорют. Тогда я сказал:
— Для женщин и детей мы поставим за нашим домом палатки. А мужчины пусть лезут на сеновал.
— Мы полезем! — закричали Сиракузовы.
— Придётся съездить в воинскую часть и попросить три большие палатки. И потом, я надеюсь, не все ещё приедут, — сказал Сиракузов-старший.
И тут свой голос подала Бронислава. Она спросила, где все будут обедать.
— У тебя в столовой, — сказал Михайла Михайлович.
— В три смены? — спросила Бронислава.
Все наши женщины немедленно зашумели и сказали, что не допустят этого: возьмут отпуск и будут по очереди готовить.
— А обедать мы будем ходить… — сказала моя мама, и Ферапонт Григорьевич за неё докончил:
— На Окулинину гору.
Так была благополучно разрешена в этот вечер ещё одна проблема.