Приключения капитана Кузнецова

ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ

Утром третьего сентября, опираясь дрожащей рукою на суковатую палку, вышел из шалаша. Солнце уже поднялось над таежным горизонтом, осыпав золотом притихшую зелень.

И хоть по-летнему еще тепло и уютно, но в природе угадывается какая-то настороженность, и на ближайшем кустике ерника глаза нащупали оранжево-желтые листочки — первые повестки неумолимой осени. Скоро такими «повестками» покроются все деревья. Потом они упадут на землю, и все зеленое царство уснет глубоким зимним сном. Но это потом.

Болезнь долго держала в постели, не пускала в тайгу. Я соскучился по ее уюту, по тихому говору и прохладе, по терпкому аромату воздуха и запаху грибов. Весь день сегодня хочется побыть в тайге. Из травы улыбаются малиновые сыроежки, словно смеясь над человеком, которому нельзя наклониться, чтобы сорвать бархатистую шляпку и унести с собой. По-прежнему красуются рубиновые ягоды перезревшей земляники да кое-где цветет запоздалая ромашка.

Мягкая подстилка под ногами и заросли папоротника быстро вымотали силы, и я сажусь на трухлявую колодину. Тишь и прохлада скоро вселяют бодрость. Подбираюсь к кустикам голубики с крупными спелыми ягодами. На ближайшую сосну с грибом в зубах бесшумно поднялась белка. Не обращая на меня внимания, повесив гриб на ветке, она опять спустилась на землю, скрылась в зарослях папоротника. Из дупла толстой сосны выскочила другая и прыгнула на соседнее дерево, потом дальше и дальше. Через минуту она вернулась с бурой кедровой шишкой в зубах, грациозно уселась на ветке, положив пушистый хвост на спину, и начала зубами вынимать орехи, поддерживая шишку лапками. Вниз посыпались чешуйки и скорлупа орехов.

Покончив с шишкой, белка бросила стерженек на землю, а чистые ядрышки понесла в дупло. Скоро оттуда опять показались мохнатые ушки, потом их обладательница. Сидя на сучке, она умыла лапками мордочку, как кошка, и опять ускакала за добычей. Вблизи дупла, среди густых ветвей, виднелось беличье гайно, из мха и прутьев, похожее на гнездо сороки. В нем будет зимовать эта пара — самец и самка, — питаясь ягодами, почками и корой, а в сильные морозы и в пургу запасами сухих грибов и орехов.

Отдохнув и оборвав голубику, иду вглубь тайги. Кедрач кишмя кишит белками и кедровками: идет напряженная борьба за шишку — заготовка орехов на зиму. Кедровка проворно вынимает из шишки орехи клювом и оставляет их в ротовых мешочках. Вот она очистила одну и принялась за вторую. Но рот уже забит орехами, и невыщелканная шишка летит на землю. Шлепнулись в мох еще несколько таких же шишек, а в воздух поднялось восемь кедровок. Они направились к Орлиному утесу, а им навстречу летят кедровки с пустыми ртами. Потом я заметил, что к горе и от нее непрерывным потоком курсируют небольшие стайки птиц; туда — с грузом, обратно — за добычей. Они не прекратят работу и ночью, когда их конкуренты — белки — уйдут спать в свои гнезда. Заготовка орехов будет продолжаться, пока с веток не исчезнет последняя шишка.

У сброшенной кедровкой шишки во мху возятся две серые длиннохвостые мыши. Они грызут чешуйки, вынимая орехи, с яростью бросаются друг на друга, пуская в ход острые резцы. Увлеченные схваткой, не замечают, что к шишке проворно подбежал полосатый бурундук и, обнюхав добычу, толкает ее мордочкой подальше от жадных драчунов. Потом он схватил шишку в зубы и, выпучив словно со страха буроватые глаза, унес ее в свое подземное хранилище.

Сажусь у огромного выворотня с обнаженными, торчащими веером корнями и, подняв голову, наблюдаю за работой кедровок и белок.

И тут мое внимание привлек треск и шорох в кедраче. Глянул в ту сторону, и рука сама собой потянулась к пистолету; прямо на меня, переваливаясь с боку на бок, но легко ступая, шел огромный почти черный медведь. Что же делать? Пистолет остался в шалаше… По коже словно кто-то протянул холодные колючие щетки. Ложусь на землю и качусь на дно воронки от выворотня. На деревьях и на земле все замерло, притихло, притаилось. Сейчас и мне не хотелось встречаться с этим таежным громилой. Но как же быть?!. Остается один выход — спрятаться.

Стараясь не ломать сухих корней быстро — откуда взялась сила? — забираюсь под корягу. Сквозь сплетения корешков ищу глазами зверя. Медведь сидит на задних лапах и, пьяно качая головой, смотрит вверх, в кроны кедров. Потом лениво подходит к толстому стволу, берет его лапищами в объятья и пытается встряхнуть. Дерево слегка вздрагивает но это, видно, не удовлетворяет мишку. Он сердито рявкает и неуклюжими прыжками подбегает к дереву потоньше. От встряски в мох свалилось штук пять шишек.

— Да сыпьтесь же вы, окаянные, а то будет рыскать и наткнется на меня! — шепчу из своего укрытия.

Медведь обнюхал упавшие шишки, постоял, как бы подумал, потом, встряхнув шерстью, быстро и ловко полез на дерево. Ствол дрожит как былинка, макушка качается, но мишка лезет выше и выше… Раздался громкий треск — вершина кедра вместе с шишками летит на землю. С обезглавленного дерева легко, как кошка, слез и медведь. Он опять начал обнюхивать шишки, но теперь уж прямо на ветвях, взял одну в рот и, растянувшись рядом с вершиной, стал ее грызть, придерживая лапой. Потом вдруг насторожился, выплюнул шишку, поднял голову и нюхнул воздух; легко вскочил на ноги и, не оглядываясь, скрылся в чаще.

«Учуял запах человека», — подумал я и начал выбираться из укрытия. И это верно. Вид человека мало страшит медведя. Иногда даже наоборот — раздражает. Но стоит ему учуять запах человеческого пота, храбрость зверя исчезает: неимоверный ужас гонит его далеко-далеко в безопасное и укромное место.

Собрав в шлем и в карманы добычу незадачливого шишкаря, иду к шалашу с мыслью, что если сейчас не сделаю запаса орехов, то через день-два не увижу на дереве ни одной шишки.

Вечером по-новому зашептала тайга. В шепоте слышались унынье и ропот, обида и тревога. Возвращаясь к шалашу с последней ношей шишек, я задержался у опушки и свистнул изо всех сил. Словно в подушку ткнулся звук, сердитая тайга не ответила эхом.

Сквозь холодный густой туман с большим трудом пробилось запоздавшее серое утро. Туман, медленно и нехотя оставляя землю, серыми космами повис над деревьями, превратился в низкие угрюмые тучи. На листья и хвою из туч воровато посыпались мелкие капли знобящей влаги. Капли осмелели, стали чаще и звонче, застучали непрерывной дробью. Начались затяжные осенние дожди.

Закончив записи, берусь вымолачивать из шишек и сушить орехи: подвешиваю их в шалаше в узелках из купола парашюта. Эта работа заняла весь день. Пятого сентября погода такая же пасмурная, и я после завтрака, сидя в шалаше, привожу в порядок список растений, обнаруженных в этих местах. Здесь ничего не было нового и незнакомого, но часто удивляло то, что рядом с обитателями таежной флоры, точно приехав в гости, растут степные васильки, щучка, гулявник, лебеда, щирица, жабрей и другие южные растения. Они встречались на илистых наносах и смывах, на высохших болотцах.

И не трудно догадаться, что переносчиками семян и сеятелями были перелетные птицы, еще весною питавшиеся на озерах и полях юга и принесшие сюда семена в своих зобах и желудках. Ботаники знают много растений, семена которых прорастают только после того, как побывают в желудке птицы.

Под утро следующего дня по падям и распадкам несмело прополз заморозок, посыпав белой пылью сочные листочки трав. И хотя солнце взошло по-летнему бодрое и упрямое, весело заиграло в мириадах капелек росы, листья многих трав потемнели, стали как обваренные и безжизненно повисли на своих стебельках. Так пришел первый утренник.

Вечером седьмого сентября слабый ветерок с севера принес холодную струю — первый подых лютой северосибирской зимы. В воздухе, освещенные солнцем, поплыли белоснежные паутинки с пауками-путешественниками. Отдав свою судьбу в руки ветра, они неслись на юг, в неведомые им края. И как хочется подняться на послушной машине в голубое, по-осеннему высокое и просторное небо и полететь к людям, к работе, к товарищам, к Светлане…

Среди сочной зелени листьев березы и осины в этот день появилось много желтых, оранжевых и даже красных листочков. Некоторые опали и уже желтеют на зеленой перине мха и среди травы. Еще бойко выстукивают свою вечернюю «песню» дятлы, но гуси и утки как-то насторожились и притихли.

Уже давно скрылось за горизонтом солнце, потухла багровая заря. На потемневшем небе зажались частые белесые звезды, но идти в шалаш не хотелось. Спокойным сном уснула тайга. Лишь изредка дохнет она упругой ночной прохладой, словно шепчет — «не забывай — идет зима!».

Мне часто приходилось слышать рассказы о страданиях и гибели в тайге людей, оставшихся без пищи и соли, без огня и крова. Я верил рассказам, жалел пострадавших и при походах на охоту побаивался забираться в незнакомые дебри. Но теперь знаю, что только растерявшийся или крайне ленивый человек может погибнуть в тайге. Не растеряешься — найдешь соль и мясо, яйца и рыбу, хлеб и картофель. А грибов и ягод, плодов и орехов здесь так много, что каждый квадратный километр может прокормить не меньше, чем полсотни человек. Конечно, тайга не рынок. Здесь не выносят в кузовках и не отмеряют гранеными стаканами дары природы. Но потрудись — и получишь рубиновую малину и душистую клубнику, углистую чернику и сизую голубику, нежную бруснику и целебную клюкву, костянику, черемуху, сибирские яблочки, шиповник, облепиху, рябину, кедровые орехи…

Правда, все это есть только летом. И я, конечно, могу спокойно прожить зиму в шалаше, если заготовлю все. В шалаше?.. Спокойно?.. Зиму?!.. А потом, а дальше?.. Нет, нет!.. Я сделал здесь все, что мог, и ни одного дня не останусь ждать еще!