Приключения капитана Кузнецова

ЯКУТСКИЙ ХЛЕБ

Утром знакомлюсь с берегом речки, осматриваю прибрежную тайгу. Надо подобрать место для зимовья. В понижениях поймы небольшие блюдца болот, заросших осокой и еще какими-то высокими широколистыми травянистыми растениями. На верхушках стеблей, как спицы зонтика, во все стороны торчат собранные в мутовку крепкие цветоножки. Среди пожелтевшей листвы чудом сохранились от морозов бело-розовые цветочки. Срываю и разглядываю цветок: три зеленовато-красных чашелистика, три розовых лепестка, девять тычинок, шесть красных пестиков… Стараюсь придержать нахлынувшую вдруг радость — не ошибка ли? — и поспешно выдергиваю растение с корнем. В болоте глухо хрустнуло, и за стеблем потянулось бурое корневище. Так и есть… Сусак, или якутский хлеб.

«Якутским хлебом» питались бедные семьи якутов в дореволюционное время. Эти семьи тогда другого хлеба и не знали. На обширных болотах Якутии они добывали корневища сусака осенью, сушили их и перемалывали в муку. Из четырех фунтов корневищ получали один фунт муки, а из нее выпекали лепешки, хлеб. Свежие корневища пекли в кострах и жарили с салом. Сусак в три раза питательнее картофеля.

Иркутские ученые заинтересовались якутским хлебом еще в прошлом столетии. Исследовав сусак, они сообщили, что «в муке из корней сусака есть все, что нужно для питания человека».

В затоках речушки я нашел заросли рогоза и стрелолиста; есть здесь и тростник, а на болотцах не мало сусака. Стало быть, есть хлеб и овощи. К ним надо еще жиры и мясо. Мясо?! О!.. Надо сегодня же пойти за тушами рысей. Не отдавать же их на съедение хищникам.

Только куда же притащу мясо? У меня еще нет пристанища.

В тайге, вблизи от берега, под корнями гигантской лиственницы, нашел старую медвежью берлогу. Мишка провел в ней прошлую зиму. Берлога настолько велика, что ее можно переделать на комфортабельную зимнюю квартиру и для такого жильца, как я. Но от сухой и теплой, пока что пустующей квартиры пришлось отказаться. Ведь мишка может нагрянуть в любое время и по праву предъявить свои претензии на собственное жилище. А заводить с ним ссору у меня нет желания. В шалаше же здесь зиму не прожить. Без топора бревенчатой избушки не поставить. Так что спасибо мишке — надоумил. Надо и себе сооружать «берлогу», жили же в землянках в войну на фронте.

С думой о пристанище иду у обрыва, отделяющего тайгу от поймы безымянной речки. Влево и вправо на десятки километров виднеется не знавший ни косы, ни ноги человека еще по-летнему зеленеющий луг. Над его просторами то и дело поднимаются «на крыло» серые стайки уток. Они, как дозорные, сделав несколько кругов, с плеском садятся на синевато-серую змейку. А рядом за спиной по ветвям кудреватых сосен прыгают, играя, уже по-зимнему серебристо-серые белки.

Останавливаюсь у преградившей путь глубокой промоины. Ее почти отвесные красновато-бурые боковые стенки идут от обрыва почти параллельно друг другу, образуя небольшое ущелье. Третья глухая стена у самой тайги покрыта огромным козырьком сплетений из корней деревьев. Из тайги к обрыву, огибая кусты, тянется неглубокий, заросший травою овражек. Полая и дождевая вода, стекая по овражку, десятки лет долбила супесчаный грунт, унося свою нехитрую добычу в пойму. На дне промоины остались только крупные валуны, оказавшиеся не под силу слабому потоку.

Если удалить валуны, немного выровнять дно, подровнять стенки оврага, преградить к нему путь весенним потокам, то лучшего места для постройки землянки с выходом на луг и речку не найти. И я тут же в гроте, на месте будущей землянки, спрятал свой рюкзак, решив сегодня же перетащить сюда рысиное мясо.

Обе тушки оказались на месте. Но в одной из них, висевшей пониже, съедена добрая половина. По следам видно, что побывала здесь росомаха. Я еще не встречался в тайге с этим хищником, плохо знаю его повадки, и лучше бы с ним никогда и не встречаться. Тем более, что не стоит зря расходовать патроны.

Хотя туши весили не больше тридцати килограммов, но и эта ноша казалась нелегкой, и мне пришлось делать частые привалы. Один из таких привалов я сделал под пологом огромнейшей сосны, росшей вдали от других деревьев и, вероятно, пережившей всех своих соседей. Ее толстые узловатые ветви простирались далеко в стороны, не давая места для приюта зачахшей молоди.

И немало удивило то, что вокруг ствола этой сосны хвоя изрыта и перемешана с землею, а молодые сосенки истоптаны и изломаны. На высоте трех метров кора исцарапана когтями, а древесина во многих местах изгрызена зубами зверя. Только обойдя вокруг ствола, понял в чем дело.

На высоте трех метров чернело небольшое отверстие. Добравшись до дупла, я услышал приятный запах меда. И хоть не слышно жужжания, но нет сомнения, что в дупле пчелы. Царапины, погрызы и изрытая земля — работа медведей, пытавшихся полакомиться медом.

Конечно, и мне мед как раз кстати, но заниматься сейчас добычей нет ни возможности, ни времени. Если уж медведи с их ловкостью и силой не могли разрушить дупло за лето, то без топора и пилы я сделаю это тоже не быстро, да не избежать и встреч с медведями. Другое дело, когда мишки улягутся в берлоги на всю зиму.

Уже начало темнеть, когда я оставил дуплистую сосну. И как ни спеши, а засветло до своего обрыва не дойти. Развожу костер на небольшой полянке и ложусь на редкую жестковатую травку. Вскоре костер потух, и на поляну спустился серый войлок ночи.

Воспоминания о пчелах прервало какое-то мычание. Оно раздалось недалеко в тайге и было похоже на мычание косули, но звучало грубее и резче. Я приподнялся и сел на землю, всматриваясь в ближайшие кусты. В ответ справа послышалось такое же мычание, но более протяжное, с перерывами, а когда и оно умолкло — ревел уже третий зверь где-то далеко сзади меня. Потом звуки стали раздаваться все чаще и чаще — заревела, замычала вся тайга.

Может быть, этими звуками тайга наполнялась и в прошлую ночь, но я спал так крепко, что не услышал бы рева даже рядом стоящего медведя.

Встаю и потихоньку пробираюсь между деревьями к ближайшему ревуну, стараясь не задевать веток. Вскоре звуки вывели на поляну, где на фоне чернеющей стены стволов с поднятой головой стоял ветвисторогий красавец — северный олень высотою больше метра и длиной не меньше двух метров. Олень стоял ко мне задом, нюхал воздух, волновался и храпел, потом, задрав голову к вершинам деревьев, оглашал тайгу сипловатым ревом, становился на колени и опять храпел.

Я присел за стволом лиственницы. Метрах в десяти от него, в другом конце поляны, изредка пощипывая траву, медленно и грациозно прошлись четыре оленя поменьше и с менее разветвленными рогами. Не трудно догадаться, что это его подзащитные подруги.

Послышалось более тонкое мычание где-то недалеко, и на это — «ххрау… кграу!..» олень энергично повернул голову, насторожился. Через минуту из темноты на поляну вышла самка, смело подошла к оленю, понюхала его бок, потом шею, голову у рта, лизнула около глаз и стала рядом. Знакомство с новой подругой состоялось. Вдруг, с того места, откуда вышла молодая самка, раздался сильный угрожающий рев, затрещали сучья и к «моему» счастливцу вышел не менее сильный соперник.

«Мой» олень, наклонив голову, с ревом и хрипением ринулся на пришельца. Стукнулись рога, и противники, меся ногами мох, закружились в бешеной драке.

Прошло двадцать минут равной борьбы. Пришелец, упираясь в землю ногами, толкает обладателя табуна и тот пятится назад, потом сам, взрывая землю ногами и мордой, скользит волоком по грязному месиву уже под натиском моего первого знакомца. И вот у обоих силы иссякли, и они несколько секунд, будто сговорившись, прекращают драку, не разнимая рогов. И опять завертелись, зачмыхали, засопели… Под натиском пришельца мой олень все больше уходит назад. Вот он, пропахав землю в трех метрах от меня, уперся задом в ствол, но и это не спасает положения: пришедший согнул его в дугу и всем телом прижал к дереву. Раздался отчаянный рев. В нем угроза и просьба о пощаде, призыв о помощи и боль… Потом наступила немая тишина.

Через несколько минут к спокойно стоявшему все это время табуну самок вышел потный и изнуренный дракой, но гордый бык, от которого так недавно сбежала самка. Он бегло понюхал каждую и зашагал в глубь тайги. За ним гуськом покорно потянулись самки. Избитый неудачник, еще несколько раз издав хриплый жалобный рев из-за ближайших кустов, совсем затих. Он, наверное, ушел искать новых соперников и новых приключений.