Приключения студентов

ГЛАВА XXXI

Как только открылись на другой день ворота Св. Петра, первыми вышли из них на простор полей Карнаро и трое немцев; впереди перебирал ножками ослик, на время предоставленный Луиджи товарищам. Сам он остался в городе вместе с Яном, увлекшимся новыми знакомыми.

Утро было свежее, бодрящее; радуя глаз, кругом мягко выгибались невысокие разноцветные горы. Марк с жадным вниманием допытывался от Карнаро ответа на свои мысли, которых много прошло в голове его со дня ухода из монастыря. Коснулась, между прочим, речь и Пизы с ее базаром мощей. Марк с болью переживал внезапно обнаружившийся обман и надругательство над тем, к чему привык с детства относиться с глубокой верой и уважением.

У Мартина, наоборот, прорывалось озлобление и негодование.

— Все это плоды невежества!.. — ответил Карнаро. — Но волноваться не надо: все проходит в мире… спящие еще спят, но они проснутся!

— Какие спящие?.. — спросил Марк.

— Папа с его советниками!.. — был ответ. — Что бы вы ни видели — помните, что все в мире — и солнце и свет — произошли из тьмы и хаоса!

В разговорах время неслось незаметно и, после обеда и отдыха в одной из придорожных тратторий, путники пустились дальше. Погода стала меняться; небо медленно заволакивалось тучами и, когда на известковых горах впереди завиделся монастырь Св. Лоренцо, стала нависать уже ночь. Сделалось душно, чувствовалось, что вот-вот пойдет дождь, но его все не было; тишина и оцепенение овладели миром.

Путники свернули к монастырю и по каменистым осыпям, сменившим дорогу, стали пробираться на огонек, приветливо мигавший из тьмы. Вскоре вырисовалась башня; на ней, высоко над проездом, горел фонарь-маяк для путешественников.

Карнаро постучал в ворота; послышались торопливые шаги и чей-то возбужденный голос спросил: «Кто там?»

— Карнаро… — отозвался философ. — Свои!..

— А скажите: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа»!

Карнаро повторил; зазвякали железные запоры и калитка чуть приотворилась; в потемках забелела ряса монаха.

— Запоздали мы!.. — сказал, поздоровавшись, Карнаро. — Хотим от дождя у вас укрыться!

— Пожалуйте!.. — ответил привратник. — Худая ночь заходит!

Низенький и длинный дом гостиницы находился у стены, у самых ворот, и был совершенно пуст. Фонарь над входом в него освещал небольшую веранду, опиравшуюся на четыре колонны; за ними чернела открытая дверь.

Путникам отвели комнату и Карнаро попросил брата-гостиника сообщить приору Дамиану о его приходе.

Начали помаргивать беззвучные, слабые молнии — казалось, будто где-то далеко великан то открывает, то закрывает глаза с огромными ресницами.

Дверь распахнулась и быстрой неровной походкой вошел бледный монах средних лет с истощенным и нервным лицом. Он дружески поздоровался с Карнаро и последний представил ему своих учеников.

— Кающиеся? — спросил Дамиан и, не дав Карнаро времени ответить, продолжал говорить. — Это хорошо!.. смердит земля от грехов наших! — Видели, как демоны взбирались к нам на стены?.. их целая рать залегла кругом монастыря среди камней!

— Нет, не видали!.. — отозвался философ.

— Они прячутся… в полночь бой будет!.. Хорошо, что вы успели прийти!.. Идемте в мою келью!

Все вышли из гостиницы.

Молнии вспыхивали уже ярче и длительней; при синем свете их с горы открывалась необозримая даль. Небо обдавалось фосфорическим огнем и такие же огоньки отражались в глазах приора.

Марк чувствовал озноб: ему стала чудиться близость зловещих сил; какие-то птицы, светя глазами, со стонами беззвучно метались над головами путников. Мартин шагал, сдвинув брови, готовый на все; на лице Адольфа была написана растерянность и самый неприкрашенный страх; на стенах ослепительно белыми изваяниями вырезывались фигуры сторожевых монахов с сиявшими высокими крестами в руках.

Дамиан впустил своих гостей в полукруглый и сводчатый обширный зал, освещенный множеством масляных стенных ламп; линия каменных скамей изгибалась вдоль стен. На середине одной из них была устроена Голгофа: на громадном черном кресте, поникнув мертвой головою, висел пригвожденный Спаситель, резаный из дерева и раскрашенный; крупные капли крови на лице его, казалось, еще стекали из под терний венца.

Перед ним прыгала и бесновалась обнаженная до пояса, окровавленная толпа людей; в руках у каждого было по пуку розог или по ременной плети, и кто с визгом, кто с пением псалмов с размаха яростно сек самого себя через плечо; удары наносились с бешеной быстротою; глаза у всех были остановившиеся, невидящие, страшные. Нет-нет и то один, то другой из самобичевавшихся прекращал стеганье и, оставляя за собой кровавые пятна, выбирался, шатаясь, из толпы и в изнеможении валился на лавку; стены за ними были измазаны как бы пурпуром. Некоторые, будто мешки, скатывались со скамей и лежали в беспамятстве, но это не привлекало ничьего внимания.

Эхо звучно повторяло и усиливало все звуки.

— Три тысячи ударов равны году покаяния… — проговорил Дамиан. — Очистившись, легче бороться с дьяволами!

Держась стены, он и следовавшие за ним путники обогнули зал и через низенькую дверь попали на четвероугольную крытую галерею, арки которой опирались на множество колонн самого разнообразного вида; некоторые имели каменные узлы посередине, другие свивались из змей и растений. Галерея окаймляла небольшое кладбище; при блеске зарниц отчетливо виднелись памятники и казалось, будто жильцы могил выглядывают из за камней и саркофагов и снова прячутся за них.

Многочисленные двери вели из галереи в кельи; все они были открыты настежь, каждый уголок ярко освещали лампы, восковые свечи и факелы.

С ударом полуночного колокола раздалось пение «Матер Деи» и из церкви показался, блистая огоньками длинных свечей, крестный ход; среди хоругвей несли на носилках раскрашенную статую Мадонны в белом платье; она казалась живою.

Другая часть монахов кучками разбилась по галереям внутреннего дворика и с пением молитв ожидала нападения. Голоса стали звучать надрывнее, все напряженно глядели во тьму, то и дело сменявшуюся синим полымем. И вдруг один из монахов побелел как мука и подался назад.

— Вот они, вот!!.. — завопил он, тыча свечой в черное пространство перед собой.

— Идут!.. Вижу рожи их!!. — неистово закричал другой и толпа разом обезумела. Замахали, избивая воздух, кресты, свечи, маленькие статуэтки Христа; стоявший впереди всех низенький монах с искаженным яростью лицом совал свечей в пустоту перед собой и визжал: — Глаза им выжигайте, глаза!!.

Толпа с исступленным ревом подалась вперед, затем почему-то шарахнулась назад и закипела свалка. Не разбирая ничего и никого, бойцы опрокидывались через памятники и катались между могилами; на них валились другие, все давили друг друга, били, душили, рвали за волосы.

— На помощь!!.. Одолевают!!.. — прохрипел надорванный голос из-под груды барахтавшихся тел и, словно по колдовству, на зов этот из залы, склонив хоругви как копья, выступила подмога — крестный ход.

Вся в блеске зарниц, сквозь дым и огонь факелов, в воздухе показалась Мадонна и устремилась в самую гущу свалки; белые рясы сомкнулись кругом нее и через несколько минуть радостное, победное «Те Деум» огласило окрестности; зазвонили колокола. С поля битвы, усеянного обломками крестов, свеч и статуэток, подымались поверженные бойцы; некоторые лежали в беспамятстве. Будто пласт снега, распростерлись победители перед Мадонной; неземная, прозрачная, вся сияя, она возносилась над миром.

Садик густо пах резедой и розами.

Сторожевые видели со стен, как бесчисленные демоны, принявшие в бою вид монахов, перекинулись черными птицами и с воем унеслись из монастыря.

Два запоздалых угольщика, спускавшиеся с гор позади монастырских стен, слышали вопли, видели двигавшийся свет и в страхе крестились и спешили подгонять своих осликов.

Дождя не выпало не единой капли.

На другое утро приор, чувствовавший себя больным, прислал к Карнаро исхудалого аскета-библиотекаря со жгучими, впалыми глазами и тот повел философа и его учеников в каморку при ризнице, где ютилась библиотека. Она была невелика, но не она привлекала внимание философа, груды греческих пергаментных рукописей, заполнявших все полки.

В ризнице у стены находился длинный стол и на нем работали двое молодых послушников: один мочил в глиняной миске с водой древние пергаментные рукописи, а второй окончательно счищал все написанное на них мелким песком, опять мыл и развешивал для просушки на веревочке; в оконце, затянутое паутиной и пылью, едва брезжил желтый свет.

Карнаро принялся перелистывать книги; глаза его разгорелись.

— И зачем тебе эта языческая дрянь нужна? — хрипло произнес библиотекарь, глядя на увлекшегося философа.

— Все, что не божественное, следует сжечь! Оттого дьявольская сила и делает нападения на монастырь, что проклятые книги здесь хранятся! Этой ночью демон здесь на окне сидел и хохотал — вот они его видели! — Он кивнул на молодых послушников.

— Уступите мне эти рукописи, святой отец? — сказал Карнаро. — Купить я не могу — таких денег нет у меня, а дайте на время — я их перепишу и верну вам?

— Да на это десять лет потребуется!.. — возразил библиотекарь. — А нам сейчас палимпсесты нужны; важнейшую книгу переписываем: рассуждение о том, где находился Бог и ангелы до сотворения мира. И на очереди другая — мог ли Бог сотворить вещи лучше, чем он это сделал? Вот это истинная польза для души!

— Я пока могу предложить вам пару палимпсестов. А к тому времени, когда у вас их израсходуют, я верну греческие рукописи!

Монах подумал.

— Хорошо!.. — согласился он. — По совести говоря, кабы не отец приор, я бы всю эту греческую нечисть на болото свез!.. Наплевать, что пергамент дорог: пусть горит все, что в дьявольских лапах было! Бери!!.. — решительно добавил он и подвинул к философу несколько стопок рукописей. — Только для тебя это делаю; смотри — через полгода все назад привези! Умный ты человек, а чудак!..

Осматривать в монастыре больше было нечего; Карнаро забрал свои драгоценности и, простившись с больным, пустился с учениками дальше.

Все они были заинтересованы непонятными рукописями и философ пояснил, что они вышли из-под стиля величайших людей древности — Эсхила, Софокла, Аристотеля и других и что их необходимо беречь и спасать, так как их везде усиленно очищают из-за бешеной цены на пергамент.

Неделя путешествия с Карнаро мелькнула для его учеников как один день.

Не терял зря времени и Ян и, поощряемый новыми друзьями, усердно работал в их мастерской. Лепка шла удачно — маленькие бюсты, выходившие из его рук, делались все ближе к оригиналам и что важнее — в них были схвачены те неуловимые черточки, которые дают жизнь и мысль куску мертвой глины.

Днем работа, вечером пирушки и песни в траттории, а порой и буйства — вот тот мир, который всецело охватил Яна.

Марк был поражен, когда, посетив с товарищами мастерскую, сразу признал в свежеслепленной фигурке свое собственное изображение. Лохматый Киджи тыкал пальцем то в нее, то в Марка и клялся всеми святыми, что из Яна выйдет самый великий скульптор во Флоренции; Ян, еще не вполне привыкший к неистовому во всем новому другу, смущенно улыбался.

В мастерской показались двое новых лиц и Киджи, стоявший с тяжелым молотком в волосатой руке, с засученными рукавами, поспешил к ним на встречу. Оба были в траурных плащах, в густо-пурпурных и белых шапочках; из-под плащей чернели концы шпаг. Лица у обоих посетителей были надменные; особенно неприятное было у пожилого с длинными ушами, оттопыренными, как у летучей мыши, и бритыми, обвислыми щеками и веками; из-под них глядели полузакрытые, тусклые, мертвые глаза.

Пришедшие едва прикоснулись кончиками пальцев к головным уборам.

— Ну, как идут у вас дела, мой милый художник?.. — феррарским говором осведомился старший. — Готов ли мой заказ?

— Вчера кончил, синьор!.. — ответил Киджи.

Он сделал несколько шагов по направлению к чему-то большому, бесформенному, наглухо закутанному холщовым покрывалом и разом скинул его. Среди мастерской забелела сидящая в кресле мраморная молодая женщина с молитвенно устремленными вверх глазами.

Несколько минут все молча смотрели на статую.

— Похожа… — проронил старший. — Удачно!.. Сколько же я вам должен за нее?

— Мы условились в ста золотых флоринах!.. — сказал Киджи.

— Разве?.. А мне помнится, в пятидесяти?

Киджи насупил кусты бровей.

— Синьору изменяет память!.. — возразил он. — Речь шла о сотне золотых— ни больше, ни меньше!

— О пятидесяти!.. — упорно и выразительно повторил пожилой. — Флорентийцы любят запрашивать!

— А феррарцы любят скупиться!

— Мы не скупимся, а зря денег не бросаем! Такую уйму золота вам платить еще рано; советую отдать за пятьдесят — ведь никто другой этой статуи не купит!

Смуглое лицо Киджи посерело.

— Когда так, то не купите ее и вы!.. — грубо произнес он.

— За это я вам ручаюсь!

— Напрасно! Через месяц или два сами придете предлагать ее… не сомневайтесь!.. — с усмешкой ответил феррарец.

— Что?!.. — вдруг заорал Киджи и схватил с глыбы положенный им каменотесный молоток. — Ты, свиной окорок, думаешь, что я когда-нибудь буду с моей статуей напрашиваться? Тебе достанется она? — Он размахнулся и, не успели окружавшие удержать его, грянул статую по голове; она разлетелась на куски.

— Получай, получай ее, на!!.. — бешено кричал художник, круша статую. — А теперь вон, к чертовой бабушке, поганое рыло, пока я не сделал фрикасе из твоих свинячьих ушей!

Мартин и Адольф ухватили взбешенного художника под руки.

Феррарцы вытащили шпаги.

Из мастерской с молотами в руках бежали помощники и с угрожающим видом столпились против прижавшихся к стене заказчиков.

— Уходите, синьоры, вас никто не тронет! Но впредь помните лучше свои слова!.. — сказал Кастро, успокаивая приятеля.

Феррарцы воспользовались минутой и удалились; поток ругательств Киджи провожал их.

— Вот дьявол!!.. — бледный от негодования, проговорил младший, садясь на великолепного буланого коня.

— Я ему покажу, как разбивать статую моей жены!.. — злобно пообещал другой и оба всадника, сопровождаемые четырьмя слугами, звонко поскакали в глубь города.

На другой день мастерскую посетил Карнаро со своими учениками.

Осколки статуи были убраны, но Киджи, бушевавший всю ночь в траттории после истории с феррарцами, был мрачен как туча, поматывал по-козлиному бородой и, молча и не глядя ни на кого, свирепо громил мрамор для нового саркофага.

Карнаро внимательно всматривался в работы художников и Яна, затем поблагодарил любезного Кастро, все время сопровождавшего его, и вышел на улицу.

Марк сейчас же забросал Карнаро вопросами.

— Ян очень талантлив!.. — ответил художник. — Но подражать своим учителям он не должен!

— Почему? Разве они плохи?

— Нет… И в них имеется огонек! Но все искусства теперь в глубочайшем упадке! Вам разве не бросалось до сих пор в глаза, что всюду одичали даже дворцы, что изображения людей стали гораздо уродливей их самих; тысячу лет назад все было наоборот! Значит, надо учиться у древних, а не у современников. А мы пережигаем мраморные статуи на известь!..

— Это правда!.. — произнес чей-то голос. — Совсем недавно у нас в Пизе до тысячи языческих статуй были разбиты монахами!

— Где же надо учиться скульпторам? — спросил Марк.

— Только в Риме!.. — сказал Карнаро. — Он и мертвый велик!

Городские ворота незаметно остались позади и ученики и учитель очутились в поле. Хлеб был уже давно сжат и свезен; далеко, далеко простиралось желтое жнивье. Карнаро свернул прямиком в сторону и почти сейчас же открылся неглубокий овраг с одиноким черным камнем на дне — креслом философа; все тесно — кто сидя, кто лежа — расположились перед ним полукругом.

— Учитель… — сказал один из учеников. — Вы обещали побеседовать с нами о пути к истинному знанию?..

— Да!.. — ответил Карнаро. — Но прежде, чем говорить о знаниях, надо упомянуть о заблуждениях. Мы живем среди дремучего леса из них; они выросли из нас самих и потому мы их не замечаем. Начну с главнейшего заблуждения человека — будто бы он царь вселенной и будто все в мире создано и предназначено для него. Это гордый самообман! Человек — песчинка на берегу моря и только! Вот первое, что вы все должны понять и усвоить! Тогда перед вами сама собой откроется вторая ступенька познания — что человек может гордиться только своими делами, а никак не тем, что он ходит на двух ногах и может одевать их в сукно и бархат! Я вас зову к неверию…

— Как?!. — с испугом воскликнул голос. — Не верить в Бога?!.

— Божественных начал я не касаюсь, они превыше нас и наших знаний!.. — возразил Карнаро. — Я зову вас не верить не в Божье слово, а в человеческое; не верить ничему, что вышло и выходит из-под калама и из головы человека! Пусть это будет сам великий Птоломей или блаженный Августин — не верьте им на слово, а рассуждайте сами. И если ум ваш согласится с ними — принимайте их положения, нет — отрицайте и ищите дальше. Есть вопросы никем не разрешимые и не потому, что они мудры, а потому, что они глупы. К сожалению, этого не видят и сотни людей ломают головы над ерундой вроде того — почему Ева была сотворена из ребра Адама? Решений может быть несколько тысяч. И если я решу так — «потому, что накануне шел дождь», то этот ответ будет нисколько не глупее всех остальных!..

Среди напряженно слушавших учеников раздался смешок.

— Значит, прежде чем рассуждать, оцените — стоит ли дело труда или нет? Не занимайтесь Сизифовым трудом; высоко цените слово — это крылья, возносящие вас к солнцу вечного, истинного! Помните глубочайшее откровение святого апостола Иоанна — «в начале бе слово и слово бе Бог и Бог бе слово…»