Приключения Торпа и Турпа

Глава тринадцатая

А в это время в городе, из которого наши друзья отправились в свое необыкновенное путешествие, происходили очень странные вещи. Что-то непонятное случилось со всеми его жителями. Из прежних, славных веселых горожан они враз превратились в мрачных, озлобленных людишек. Даже весельчак Шампаки ходил угрюмый, как наводнение, и смотрел на всех волком.

Раньше, помнится, он обожал угощать своих друзей ликером, вином, яблочным сидром. А вот на днях отказался дать в долг бутылочку дешевого вина табачнику Спичу.

— Но, Шампаки, — сказал удивленный Спич, — я просто забыл дома свой кошелек. Я верну тебе все деньги завтра.

— Вот завтра и приходи за вином! — прорычал в ответ Шампаки. — Много вас тут шляется. Что, я всех задарма поить должен? Вот, гляди сюда, — он достал из-под прилавка газету и сунул ее Спичу под нос. — Читай, что здесь написано: «Во время большой грозы, пронесшейся недавно над нашей местностью в районе Фермы-за-Рекой, побило градом значительную часть урожая яблок, слив, абрикоса и винограда…» Вот! Понял? И винограда! Из чего я теперь вино стану делать? Особенно, ежели такие, как ты, будут все время приходить и клянчить задарма. По миру пустить меня хотите? Голодом уморить?

Спич и раньше-то не отличался приятностью в общении, но сейчас он был вовсе даже не человек, а какой-то мешок желчи. Правда, очень тощий мешок. С презрительной усмешкой оглядев толстяка-виноторговца, он заметил:

— Тебя, Шампаки, пожалуй уморишь голодом! Ты, поди, собственным жиром еще десять лет питаться сможешь.

— А вот это ты видел, Спич? — угрожающе двинулся на табачника Шампаки, сунув ему под нос свой здоровенный волосатый кулак. — Знаешь, что это такое? Хочешь получить этим по уху?

Спич еще раз презрительно усмехнулся, но, будучи человеком не очень сильным, решил не связываться со здоровяком Шампаки и неторопливо направился к двери. В дверях он повернулся и сказал:

— Заруби на своем толстом носу, Шампаки, что больше я у тебя вообще ни бутылки не куплю!

— А я не стану покупать твоих вонючих сигар! — закричал Шампаки. — От них у всех в городе кашель никогда не проходит!

— А ты, Шампаки, спаиваешь весь город своим дрянным вином. Это из-за тебя повсюду столько пьяниц!

Тут Шампаки подскочил к Спичу, вытолкал его за порог, а дверь запер.

— Бурдюк вина, — обзывался за дверью Спич. — Бочонок из-под эля!

— Табачная душонка, — не уступал ему Шампаки. — Спичка обгоревшая.

Вот так, мило поговорив, бывшие друзья расстались. Шампаки остался дома рычать на семью, а Спич отправился к булочнику Круху. Рассказать тому, какая этот Шампаки свинья.

Крух, выслушав его, согласился, что Шампаки и вправду свинья, но все же добавил, что тот правильно сделал, не дав ему, Спичу, вина в долг.

— Это почему же? — возмутился Спич.

— А вот представь себе, — с удовольствием начал пояснять Крух, — что ты приходишь ко мне и говоришь: «Дай мне, Крушенька, в долг буханку хлеба». Я, дурак эдакий, даю, а накануне ты, допустим, совершил какое-то преступление, и завтра тебя уличат, поймают и посадят в тюрьму. И что же тогда, плакали мои денежки? Нет, брат — шалишь. Ищи кого поглупее!

Спич после этих слов как-то неестественно выпрямился и торжественно провозгласил:

— Вот что, Крух! Если Шампаки свинья, то ты, Крух — тоже нехороший человек. И если у Шампаки я больше не куплю ни бутылки вина, то у тебя, Крух, я больше не куплю ни крухи… то есть, я хотел сказать — ни крохи хлеба. Прощай, негодяй, — и Спич гордо ушел.

Но это было еще только начало. Все торговцы города обвиняли друг друга в жульничестве и крохоборстве и ничего не желали друг у друга покупать. Товары залеживались в чуланах и амбарах, а семьи многих лавочников голодали.

— Папа, мы хотим кушать, — кричали торговцу скобяными изделиями Судакоффу его дети.

— Цыц, баструки, — отвечал им Судакофф, чувствуя, как у него самого кишки слипаются от голода.

— Но, дорогой мой, — вмешалась его жена. — Должны же мы покупать хотя бы еду. И не можем же мы, в самом деле, питаться ведрами и тазами!

— А почему бы и нет? — возразил Судакофф и, подойдя к железному ведру, попытался откусить от него кусок, но сломал себе два передних зуба.

— А-а, анафемы! — завопил Судакофф, после чего начал так ругаться, что его жене пришлось увести детей в другую комнату.

Кстати, не только у торговцев, но и в самом городском магистрате дела шли из рук вон прескверно. После того, как бургомистр был помещен в Скворечник, члены магистрата ежедневно собирались на Большой Совет, чтобы избрать нового бургомистра. Заседания вел казначей, который был совершенно уверен, что изберут именно его, поскольку у него в руках находятся все финансы города. Но казначей здорово просчитался — бургомистром его не избрали. И вообще никого не избрали, потому что ни один член магистрата не хотел голосовать за другого, а голосовали только сами за себя. Наконец, на шестом подряд заседании у казначея лопнуло терпение.

— Если вы меня не изберете, — заявил он, — я ни одному из вас не выплачу денег из казны.

После такого дерзкого шантажа в зале поднялась настоящая буря возмущения.

— А если меня не выберут, — кричал судья, — я всех засужу на пожизненный срок!

— А я всех арестую! — крикнул начальник полиции.

— А я, — пригрозил начальник тюрьмы, — посажу всех в тюрьму. Причем, НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО!

Все уже чуть было не подрались, но тут раздался голос Судокоффа, который, хоть и был человеком незначительным, тоже являлся членом магистрата как представитель торговой части населения города.

— А я, если меня не выберут, — заявил Судакофф, — никому из вас не продам ни одного ведра.

Тут прочие члены магистрата принялись хохотать, и хохотали минут шестнадцать, если не больше.

— Ох, не могу! — стонал судья. — Он не продаст нам НИ ОДНОГО ВЕДРА! Ох, держите меня!..

— Даже… даже… даже детского ведерочка не продашь? — захлебываясь от смеха, спросил начальник полиции.

— Не продам, — угрюмо подтвердил Судакофф.

— Ах… ах! А как же мы будем играть в пе… сочек? — с трудом проговорил прокурор, и все повалились на пол от хохота.

Насмеявшись вволю, члены магистрата приосанились. Они вдруг почувствовали себя как-то значительнее, что ли. Все-таки все они, за исключением этого клоуна Судакоффа, довольно важные персоны. Отцы города, а не какая-нибудь сошка. И каждый из них вправе стать бургомистром. Каждый, а в особенности…

— Ну что, — предложил казначей, вытерев слезы, — может, проведем еще одни выборы?

— Отчего ж не провести? Проведем, — откликнулись остальные.

Все взяли по листику бумаги с изображением герба города, написали на нем имя кандидата и бросили в большую стеклянную вазу. Результаты выборов оказались такими: каждый снова проголосовал сам за себя.

— Так, — проговорил казначей среди всеобщего гробового молчания. — Значит, вот как? Ну ладно! Не хотите по-плохому — по-хорошему хуже будет.

После этой непонятной угрозы казначея все угрюмо разошлись по домам.

Но и на следующий день, и на последующий, и на после-после-последующий избрать бургомистра не удалось. Городом, по сути дела, никто не управлял. Члены магистрата перессорились, торговцы перессорились, и, наконец, все жители города тоже перессорились между собой.

Что же все-таки случилось с нашим славным городом, в котором всегда было так хорошо и уютно? Вот он, вроде, стоит, как прежде. Только дома в нем без крыш. Точнее, с крышами, но невидимыми.

Вот-вот! В том-то все и дело. Не зря призрак говорил тогда Турпу про Марс. Негодяй Картар был все-таки неплохим ученым. Он точно рассчитал, когда Земля будет находиться под знаком Марса, и именно в это время сделал все крыши в городе невидимыми. Невидимые крыши не могли остановить лучи Марса — планеты войн и зла — и люди, открытые этим злым лучам, стали злыми сами.

Единственным, на кого Марс никак не повлиял, оказался бывший бургомистр, поскольку он был сумасшедшим, а на ум сумасшедшего не могло повлиять ничто. Бургомистр целыми днями шлялся по Скворечнику, придумывая какие-то новые шутки, которые доводили следивших за ним санитаров до бешенства. Любимой же его выходкой была игра в птичку. Бургомистр влезал на подоконник и принимался махать руками и кричать:

— Я маленькая птичка. Мое гнездышко за речкой. Там сидят мои маленькие птенчики и ждут свою маму с червячком в клювике. Сейчас, мои хорошие, сейчас я к вам прилечу — и бургомистр делал вид, что хочет вылететь из окна.

Тогда санитары кидались к нему, стаскивали с подоконника, давали тумака, связывали рукава смирительной рубашки за спиной, после чего шутник на время успокаивался. Но не надолго. В запасе у него еще оставались стишки, которые он сочинял и тут же читал санитарам вслух:

И бургомистр принимался горланить арию из «Травиаты». А пел он ее до того отвратительно, что, слушая его, недолго было и самому сойти с ума.

Бургомистр был единственным обитателем Скворечника. Даже поэт Липос больше не появлялся там, чтобы в затворничестве и уединении сочинять новый сборник стихов.

— Мне там больше делать нечего, — говорил Липос с нескрываемой иронией. — Кажется, в Скворечнике уже имеется один поэт.

На самом же деле Липос просто не писал больше стихов. Он занимался тем, что подсчитывал, сколько денег он получит, если издаст сборник, скажем, из ста стихов, по странице на стих в среднем.

Впрочем, был, кроме бургомистра, еще один человек в городе, не поддавшийся влиянию Марса. Но этот человек так редко появлялся на людях, что и мы о нем позабыли. Это был городской архивариус — маленький, сухонький старичок в очках, внешне смахивающий на крота. А не повлиял на него Марс потому, что все дни архивариус проводил в своем подвале, роясь в старинных рукописях и документах. Настоящее мало интересовало сего почтенного гражданина, ибо прошлое целиком занимало его ум.

— Да разве может в наше время, — рассуждал он, — произойти что-нибудь удивительное и величественное? В то время как эти, покрытые пылью веков бумаги, — он любовно поглаживал свои архивы, — хранят свидетельства о событиях воистину невероятных.

Вот, хотя бы, эта рукопись, — и архивариус развернул пожелтевший от времени пергамент, исписанный старинными готическими буквами, погрузившись в чтение.

«Было сие в века давние. Нам же везомо о том со слов предшественников наших. И процветал наш Город, и всего было в нем в достатке, и были жители его довольны и сыты. Но свирепый жук колорадский принялся опустошать поля наши картофельные, и голод воцарился в Городе, и царил много дней и ночей. И тогда рыцарь славный собрал свое войско, и с мечом в руке повел его на жука. И битва рыла свирепая, и дрогнул жук, и в бегство обратился, и ушел из наших мест навсегда. И минул голод, и снова были жители сыты и довольны. А с тех пор Герб Города таков есть: имеет он форму щита, а на щите том — алюминиевый рыцарь в доспехах, и в правой руке его меч, и мечом тем жука колорадского он пронзает. Левая же рука его победоносно вверх вскинута. И все сие на червонном поле, кое червленной наискось лентой пополам из верхнего угла, что справа, делится, а на ленте той — треугольники алюминиевые. Сиречь крыши — главное достояние Города нашего».

— Вот какие раньше дела творились, — говорил сам себе архивариус, потирая озябшие от холода руки. — А штиль-то, штиль! До чего знатно и важно писано! Кто сейчас уже так пишет? Никто…

И архивариус, повздыхав, надевал шляпу и плащ и поднимался наверх, в город, куда выходил раз в месяц.

В городе он узнал следующее: крыши на всех домах стали невидимыми, бургомистр в сумасшедшем доме, городом никто не управляет, и все жители в нем перессорились.

«Боже мой! — думал архивариус, торопливо спускаясь обратно к себе в подвал. — Неужели свершилось?»

Оказавшись в подвале, он тут же бросился к одной из полок и схватил стоявшую на ней толстую старинную книгу.

Это были труды его любимого Абракадабруса — городского астролога, жившего много-много веков назад. Архивариус лихорадочно листал страницы, пока не нашел нужное место. Наконец, он остановился.

«И наступит время, — писал Абракадабрас, — когда узрите вы небо над вашими головами. И посулит вам это небо силу злую. И опустеет трон. И ад наступит кромешный. И черный ворон спустится на трон и будет сидеть на нем. И просидит он, пока белый гусь не сойдет с неба и не сядет рядом. А был тот гусь ранее убит вороном, нынче же сам ворона изгонит. И вновь узрите вы свод над головами своими, и души ваши миром наполнятся».

— Многое мне здесь понятно, — размышлял архивариус, — но многое кажется совершенным бредом. Что за ворон? Что за гусь такой? И почему ворон сначала убил гуся, а гусь потом изгнал ворона? Как такое может быть?..

Все эти «как» и «почему» до того утомили почтенного архивариуса, что он уснул прямо над книгой, даже не погасив свечку. Та погорела еще минут десять, пока не погасла сама, а подвал не наполнился мраком, в котором, время от времени, раздавалось беспокойное храпение архивариуса.