Прикосновение хаоса

2

РИВЕР

Гребаная сука.

Эти два слова продолжают повторяться в моей голове, как только я просыпаюсь на холодном твердом полу. Как долго я здесь нахожусь? Понятия не имею. Мое зрение немного размыто, когда я открываю глаза. На улице все еще светло, так что прошло не так уж много времени. Впрочем, достаточно, чтобы она успела уйти. Эта тупая гребаная сука.

Потому что она ушла. Я как будто чувствую ее отсутствие, поэтому знаю, что я здесь один. У меня раскалывается голова в том месте, куда эта маленькая шлюшка ударила меня. Мое зрение все еще затуманено, но становится лучше, когда я поднимаюсь на ноги. Комната кружится, и мне приходится прислониться к стене, чтобы удержаться на ногах, в то время как мой желудок, кажется, переворачивается внутри. Требуется несколько медленных, глубоких вдохов, чтобы справиться с тошнотой, но вскоре я могу двигаться без ощущения, что меня вот-вот вывернет наизнанку.

И все из-за нее. И еще потому, что Рен потерял из виду цель.

Я сказал ему, что мы не можем доверять ей, но этот бесполезный придурок, конечно, меня не послушал. Он все испортил. Разрушил мой план, мою месть, мою гребаную жизнь. После всего, через что мы прошли, после всей нашей работы и часов, проведенных за обсуждением каждой детали того, что нам обоим нужно было бы сделать, он решает позволить маленькой сучке изменить его мнение. Как будто она теперь его семья или что-то в этом роде. Как будто она важнее меня. Важнее крови.

Я всегда знал, что мне лучше одному. Без женщины, которая морочила бы мне голову и путала приоритеты. Сколько раз я говорил ему, что нам нужно оставаться сосредоточенными на нашем деле? Сколько раз я напоминал ему, зачем мы вообще все это затеяли?

Каким-то образом мне удается доковылять до кухни и открыть кран с холодной водой. Плескать мне в лицо ледяной водой — все равно что втыкать крошечные иголки в кожу, но этого достаточно, чтобы я еще немного пришел в себя. Я все еще борюсь с жестокой головной болью, и иногда у меня двоится в глазах, но я жив. Все наладится.

И как только это произойдет, я позабочусь о том, чтобы маленькая сучка, которая сделала это со мной, сожалела об этом до своего последнего вздоха… что не заставит себя долго ждать после того, как я доберусь до нее. Для нее это будет казаться мучительной вечностью только благодаря ущербу, который я планирую нанести. Медленно. По одному надрезу за раз.

Подставляю ладонь под кран, набираю немного воды и отхлебываю. Это помогает. Как будто это пробуждает мои внутренности, разливаясь по груди. Хотя это ни черта не помогает, чтобы остудить мою кипящую ярость. Она кипит уже слишком долго. Потребуется гораздо больше, чем прохладная вода, чтобы остудить ее.

Годы. Большую часть моей жизни. Все это время внутри меня горел огонь. Ненависть толкает меня вперед. Это то, что иногда помогает мне дышать, когда воспоминания слишком тяжёлые и слишком болезненные и хотят раздавить меня своим весом. В такие моменты ненависть — мой лучший друг. Ярость. Потребность в мести.

Мне приятно ощущать воду на затылке, когда я плещу на него, прежде чем закрыть кран. Сейчас здесь так тихо. Все, что я слышу, — это стук собственного сердца. С каждым ударом моя голова болит все сильнее, но я не могу ее унять, как бы сильно не старался. Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу лицо другого человека, который предал меня. Человека, который должен умереть за то, что он сделал.

Хотя теперь у нее новое лицо — лицо Скарлет. Мне нравится помнить ее такой, какой она была перед тем, как ударила меня по голове. С широко раскрытыми глазами, в ужасе, сопротивляющаяся, хотя в этом не было никакого смысла. По крайней мере, я так думал, пока она не доказала обратное.

Она должна умереть. И не только потому, что у меня из-за нее образовалась шишка на затылке. И не потому, что она оставила меня здесь умирать. Потому что она настроила Рена против меня. До того, как он трахнул ее, нас было двое. У нас было все, что нужно. Была цель, причина просыпаться утром. Я мог забыть худшие воспоминания, пусть даже ненадолго, потому что мне было на что направить свою энергию. У меня были планы.

А она превратила их в ничто. Сделала их бесполезными. Я планировал, думая о нас двоих. Мой брат и я — так было всегда. Мы вдвоем против всех, кто когда-либо причинял нам боль. А боли было много, не так ли? Без всякой гребаной причины, кроме печальной правды, которую я понял, когда был слишком молод: некоторым людям просто нравится причинять боль другим, потому что они могут.

Ребекка могла. И она причиняла ее, и ее безмозглые помощники тоже. Им нужно было разрешение только на то, чтобы быть худшими из возможных версий самих себя. Жестокие, холодные, садистские. Они говорили себе, что это Божья воля или что-то еще, что помогает им спать по ночам. Бьюсь об заклад, они вообще не беспокоились об этом. Они крепко спали, и им не нужно было оправдывать свою жестокость.

Сколько ночей Кристиан провел без сна, в то время как один или несколько из нас дрожали и плакали в темноте?

Вот в чем дело. Кое-что, чего он так и не понял. И я сомневаюсь, что Ребекка поняла, поскольку у нее воображение гребаной плодовой мушки: ты достаточно часто причиняешь кому-то боль и оставляешь его запертым в темноте, чтобы он оправился от этого, и в конце концов он учится не обращаться внимание на боль. Поначалу защитный механизм. Способ справиться с таким дерьмом, которое сломало бы мозг взрослому, не говоря уже о ребенке.

Со временем они отвлекаются от своих страданий и обращают свои мысли к ответственным за них людям. Они начинают думать. Планировать. Ненавидеть. Они представляют, на что было бы похоже, поменяйся они местами. Если бы человек, который унижал, пытал и ломал их, был тем, кто на коленях умолял о пощаде.

Дайте достаточно времени, и воображение больше не поможет. Придет время действовать. И все эти яркие фантазии могут воплотиться в жизнь.

Даже сейчас, когда голова грозит расколоться надвое с каждым моим неуверенным шагом к кухонному столу, я не могу не улыбнуться при воспоминании об ужасе Кристиана. За всю мою жизнь не было более приятного момента, чем тот, когда он понял, что вся боль, которую он когда-либо причинил, вот-вот вернется в десятикратном размере. Я опускаю взгляд на свои руки и все еще вижу их покрытыми его теплой, липкой кровью. Воспоминание заставляет мой член дергаться, а грудь наполняться удовлетворением. Я хотел бы сделать это снова, я действительно хочу. Такой кусок дерьма, как он, заслуживает смерти не один раз, и я чертовски уверен, что заслуживаю того, чтобы это произошло.

Однако убийство Кристиана было каплей в море. Одна деталь в гораздо большей головоломке. Возможно, он получал извращенное удовольствие от того, что делал с нами, теми, кто был проклят его присутствием в нашей жизни, но он действовал не по своей воле. У него был приказ. Кое-кто даровал ему власть над нами.

Лицо Ребекки и ее ехидная, ухмылка святоши вытесняют образ Скарлет на передний план в моем сознании. Это все ее вина. Она начала это. Она гребаная пизда, которой нужно умирать медленно и мучительно. Ее сын умрет еще медленнее за то, что он сделал. Пошел по стопам своей матери, забирал детей с улицы, жестоко обращался с ними и смотрел за ними, прежде чем продать бедняг тому, кто больше заплатит.

Я также не остановлюсь перед разрушением Нью-Хейвена. Я собираюсь сжечь дотла весь мир за то, что они сделали со мной. Мне не нужен Рен или кто-либо другой. Черт, я бы предпочел быть один, поскольку, видимо, я единственный человек, на которого могу рассчитывать. К черту Рена и его маленькую сучку-подружку. К черту их всех.

Я был там, полагая, что того сущего ада, через который мы оба прошли, будет достаточно, чтобы связать нас навеки. Что, по крайней мере, в мире есть один человек, которому мне не нужно ничего объяснять. Один человек, который понимает. Насколько наивным я был? Насколько доверчивым? Я должен был догадаться, что кто-нибудь придет и завоюет его внимание и преданность.

Мои зубы скрипят при мысли о его предательстве. Мой собственный брат. Я делаю это ради нас обоих — неужели он этого не видит? Нет, он ослеплен тугой киской и красивой парой сисек.

Он должен знать, что он натворил. Как он предал не только меня, но и всех таких, как мы. Всех, кто знает, через какую боль и унижение мы прошли. Те, кто слишком слабы, чтобы сопротивляться. Те, у кого так и не было шанса повзрослеть и решить для себя, хотят ли они быть частью болезни Ребекки.

Я беру ручку и начинаю набрасывать письмо моему дорогому брату на обороте клочка бумаги.

Рен,

Скарлет убежала. Я пытался остановить ее, но она ударила меня по голове и оставила умирать. Единственной хорошей вещью в ней был ее рот, когда он обхватывал мой член в душе. Хотя ей не понравилось, как я трахнул ее горло. Даже немного всплакнула. Если, когда-нибудь, увидитесь снова, потренируй ее получше.

Поскольку в прошлый раз ты облажался так по-королевски, я буду двигаться дальше без тебя. Больше не связывайся со мной.

Надеюсь никогда тебя не увидеть,

Ривер

Возможно, мне следовало подробно рассказать обо всем, что я сделал с его драгоценной Скарлет. Это дало бы ему пищу для размышлений в следующий раз, когда он решит предать меня. О, кого я обманываю? Следующего раза не будет, потому что я не доверюсь ему снова. Я имел в виду это, когда сказал, что оставляю его позади. Избавляюсь от мертвого груза. Пусть увидит, как далеко он продвинется без моей поддержки. Пусть увидит, кто примет его обратно теперь, когда он облажался со всеми, с кем когда-либо был близок. Например, с Квинтоном и его драгоценной семьей. Теперь ему некуда идти. Он в мгновение ока поймет, какую огромную ошибку совершил, перейдя мне дорогу.

Я швыряю ручку через всю комнату. Так чертовски устал от этого дерьма. Все против меня. Это все чертовски безнадежно. У меня никого нет. Мне суждено быть одному вечно.

Одно знаю наверняка: я не остановлюсь, пока они все не заплатят. Я отомщу, даже если это будет последнее, что я когда-либо сделаю.