Принц из-за моря

Глава 13

Шалон-на-Соне, жемчужина Бургундии, был окружен процветающими виллами и монастырями. Церкви богатели с каждым годом, а их владения прирастали пашнями, виноградниками и всякими промыслами. Виллы знати не уступали по богатству монастырям и часто после смерти владельца они отходили церкви по завещанию. Эти места не знали войны почти сотню лет, и плодороднейшие земли напоминали райский сад. Горожане тут были зажиточны, не чета какой-нибудь нищей Нейстрии или Тюрингии, глухому словенскому пограничью. Здесь до сегодняшнего дня жили спокойно, и только налоги были неизбежным привычным злом, точно так же как оспа, чума и заморозки весной, от которых облетали цветы на яблонях.

Город не ждал врага и был взят штурмом за час. Шалон попросту не был готов к обороне, да и оборонять его было почти некому. Когда армия короля Хлотаря разбежалась, рассеянная тяжелой конницей, жители остались один на один с гуннами, о которых они слышали только страшные сказки, рассказанные в далеком детстве. Стражников на стенах перестреляли из луков в мгновение ока, а городские ворота попросту разнесли топорами. Все это случилось так быстро, что несчастные горожане и понять-то ничего не успели, а по улицам уже поскакали жуткие раскосые всадники, которые с хохотом рубили и били булавами всех встречных. Они вламывались в дома, вытаскивая из них все ценное, а над городом разнесся женский плач, который слился в совершенно жуткий тоскливый вой, от которого волосы шевелились на голове.

Молодой король Хильдеберт вместе со своей охраной подскакал к бывшему дворцу Теодориха, своего отца. Теперь тут останавливался его далекий родственник, Хлотарь II, когда навещал Бургундию. И среди слуг, живших здесь, еще были живы те, кто кормил королевских детей грудью и подавал им еду.

— Убить здесь всех! — заревел король, а его охрана обнажила мечи и саксы, не думая оспаривать приказ. — Собаки живой чтобы тут не осталось!

Король и сам, словно бог войны Циу, прошел по комнатам старого дворца, не оставив в живых никого из тех, кто попался ему на пути. Его охрана из немногословных, крепких германцев, пугавших всех свинцовым взглядом матерых убийц, вторила ему. Через полчаса во дворце не осталось ни души. Даже собаку, что кормилась объедками на местной кухне, походя ткнули копьем, когда она зарычала на этих страшных людей, от которых разило тяжелым запахом свежей крови. Последнего из слуг король взял за ворот и приподнял, приблизив к себе его лицо. Ноги того едва касались пола босыми пальцами.

— Ты давно служишь тут? — выдохнул он ему в лицо.

Молодой паренек, у которого от ужаса тряслись побелевшие губы, только невразумительно мычал и смотрел на убийц и тела тех, с кем еще вчера сплетничал на кухне. Добрята встряхнул его так, что голова бедняги начала бессильно мотаться из стороны в сторону.

— Жить хочешь? — услышал слуга.

— Хочу! — прошептал он. — Третий год служу.

— Где остальные слуги? — спросил его Добрята.

— Так… это… на вилле же, за городом, — бессмысленно моргая глазами, ответил слуга. — На той, где покойный король Гунтрамн охотиться любил. Нас мало сейчас, его величество нечасто приезжает.

— Виттерих, — повернулся Добрята. — Возьми десяток парней и этого с собой, он дорогу покажет. Скачи на эту виллу. Всех слуг перебить, добро, какое приглянется, везите в лагерь.

— А с городом что будем делать? — поинтересовался гот, на лице которого засыхали капли чужой крови.

— Сожжем, — хищно улыбнулся Добрята, в жилах которого бушевал огонь. — Пусть вся Галлия знает, что будет с теми, кто закрывает передом мной ворота.

Он вышел на улицу, где воины хуни и мораванские полукровки, на время забывшие о том, как они ненавидят друг друга, с хохотом тащили из домов добро, насиловали женщин и поджигали дома.

— Не щадить никого! — орал Добрята, который скакал по городу и рубил горожан, который имели несчастье попасть ему на глаза. — Под нож бунтовщиков! Вся добыча ваша!

— Кху! Кху! — восторженно орали воины.

— Останови это, король! — епископ Дезидерий, босой и с крестом в руке, шел по улице, и никто не смел остановить его. Даже авары не любили убивать чужеземных шаманов. На лице старика была написана решимость и смирение. Наказание господне сошло на город, и он принял его, как подобает христианину.

— Вы мятежники, — выплюнул Добрята. — И вы будете наказаны.

— Ты так молод! — изумился епископ. Он даже забыл то, что хотел сказать, а на его лице отразилось понимание и ужас. — Святой Мартин, помилуй нас!

— Получи, старая сволочь! — Добрята махнул мечом, разрубив епископу ключицу.

— Проклинаю тебя, отродье Сатаны, — прошептал епископ, и упал, заливая темно-вишневой кровью сухую, словно камень, землю.

Добрята поскакал в лагерь, который разбили в монастыре, что стоял неподалеку от городских ворот. Туда тащили добычу, которую потом разделят по жребию. Туда же снесли горы оружия и доспехов, снятых с убитых франков. Там пленные римляне, которых нагнали из окрестных деревень, готовили пир, на который резали всю скотину, что была в округе. Тысячи всадников изрядно проголодались. Из монастырских подвалов выкатывали бочки с вином. Оттуда же тащили окорока, сало и связки лука. В огромных котлах варили мясо и каши, а воины черпали вино из бочонков, днище которых было безжалостно выломано топорами. Авары, привычные больше к кумысу, чем к вину, пили жадно, заливая вином грудь. Они черпали его кубками, мисками и даже шлемами, если поблизости не находилось ничего подходящего. Многие и падали тут же, упившись до потери сознания.

Добрята отрезал ножом большой кусок свинины и проглотил его, почти не жуя. Горячее, полусырое мясо он запил вином, влив в себя два кубка. В голове его зашумело и, поведя по двору взглядом, он углядел какую-то симпатичную бабенку, которая, обмирая от ужаса, таскала на стол снедь из монастырских подвалов.

— Ты! — ткнул в нее изрядно пьяный Добрята. — Пошли со мной! Сам король сейчас окажет тебе честь!

Конь князя шел по улицам города, осторожно переступая копытами. Тут, в непрерывной стройке легко можно было пораниться, наступив на какую-нибудь дрянь. Конь был умен, и не спешил. Впрочем, сегодня беспокоиться было нечего. Как только сошел снег, боярин Лют приказал всем, кто уже живет в столице, очистить улицы от грязи и мусора перед своими домами. Ну, а если в соседях у тебя только пустырь, не имеющий хозяина, то и его ты должен убрать дочиста. И даже траву на нем косить будешь, пока там новый хозяин не появится. Таково было распоряжение самого князя и никто из горожан оспорить его не смел. Не согласен — переезжай в посад, где селятся ремесленники и подмастерья. За счастье жить в Белом городе приходится платить, а потому слуги небедных, состоятельных, а то и вовсе неприлично богатых горожан вышли на улицы в один день. Поскольку была суббота (никто в городе, кроме князя не понимал значения этого слова), то и уборку тоже назвали субботником. Неожиданно, результат понравился всем. Оказывается, приятно видеть прямые, словно стрела улицы и однообразные фасады домов, выстроенные по ниточке. Да и чистота понравилась горожанам. Не как раньше, когда телега не могла проехать из-за брошенного какой-то деревенщиной бревна из лесов, окружавших недостроенные стены. Они и сейчас еще не были доведены до конца, но и каждого каменщика заставили убрать свой участок работы, стопив в печках ненужные ветки и жерди. Только лишь солнышко начало греть, как следует, на стены полезли мастера из Бургундии и из новой школы, что увечный мастер открыл. Полсотни крепких словенских парней, пришедших из ближних весей, обучил он за зиму. Да и читать кое-как их тоже там научили. Вчерашние лесовики карябали записки на кусках бересты, и поглядывали свысока на подсобников-соседей, такой премудрости не обученных. Бургундцы скрипели зубами от злости, но сделать ничего не могли. Приходилось терпеть конкурентов, благо, больше мастеров-каменщиков из франкских земель сюда не пускали, своих хватает.

— Смотри, Лют, хорошо-то как стало! — князь довольно разглядывал улицы, в которых все еще было множество проплешин на тех местах, где когда-нибудь построят дома. Он не спешил заселять город кем попало, и каждый участок выделял лично, не обращая внимания на злость дьяков, которым даже снилось, какие взятки они могли бы брать, распределяя столичную землю.

— И, правда, государь, — кивнул Лют, который не удивлялся уже ничему, слепо и беспрекословно исполняя волю князя. Он уже давно перестал сомневаться в его словах. — С грязью бы как-нибудь разобраться. Ведь по колено после дождя.

— Камнем замостим улицы, — ответил ему Само. — Только не сейчас. Сейчас не до того. Еще Братиславу построить нужно, Белград и пару крепостей в Карпатах.

— Где? — раскрыл рот Лют, который не смог удержаться от вопроса. — Чего мы там забыли-то? Там же горы и леса! Там и людей-то почти нет!

— Перевалы перекрыть нужно, — пояснил Само. — Иначе степь так и будет лезть сюда. Сметут нас, Лют. Представь, что будет, если еще какие-нибудь авары или болгары опять захотят пограбить. Тысяч пятьдесят всадников сдержим? Нет! А даже если и сдержим, то они разорят тут все подчистую. Крепостями по Дунаю и в горах закроем удобные для них пути. Только тогда уцелеть сможем. Земли у нас достаточно, нужно обустроить ту, что есть.

— Дорого встанет, княже, — почесал затылок Лют.

— Не дороже денег, — отрезал князь, когда они подъехали к главным и единственным городским воротам.

— Ох! Велес, помоги мне! — раскрыл вдруг рот боярин. — Да неужто получилось у Максима-кузнеца? А я и не верил!

Мат-перемат на нескольких языках во всех временах и культурах знаменовал собой кульминацию строительных работ и высший пик интеллектуального и физического напряжения человека труда. Десятки потных мужиков с помощью огромных блоков и воротов ладили на место решетку, которая будет запирать город во время осады. Ругань шла столь плотным потоком, что ее можно было резать ножом и мазать на хлеб вместо масла. Она была до того разнообразна и затейлива, что князь даже заслушался. Та смесь языков, которая превратилась в столичный диалект, словенский говор напоминала только слегка. Тут было полно германских, латинских и греческих слов, и все это породило крайне причудливые формы общения, которые, впрочем, владыка Григорий очень порицал в своих проповедях.

— Баллисты еще поставим на башнях, и пусть только сунутся, — хищно улыбнулся князь. Крепость по этим временам была совершенно неприступна.

— А сунутся разве? — осторожно спросил Лют. — Там вроде король этот новый, что из-за моря приехал, шороху навел. Чую я, им еще долго не до нас будет.

— Придут, Лют, — грустно выдохнул князь, — они обязательно придут. И поверь, нам очень тяжко придется. У нас населения в десять, а то и в пятнадцать раз меньше, чем у королей франков. Они не могут не прийти, у них другого выбора нет. Не сейчас придут, так потом. А мы готовы должны быть.

— Кстати, государь, тут Вышата пишет…

— Что там у него? — вскинулся Самослав, который давно ждал вестей из Гамбурга.

Небольшая крепость, выросшая в землях саксов за два лета, была ровно такой же, как и старый новгородский острог. Стены двести на двести шагов, четыре башни по углам и две у ворот. Стены стояли на валу, в который была насыпана земля изо рва, опоясывающего Гамбург. Город стал торговым форпостом в этих землях, откуда расходилась соль и столичные товары, а взамен приходил мех и награбленное в землях франков золото. Оружие тут продавалось первоклассное, и друзьям Вышаты, местного головы, обходилось совсем недорого. Стоило лишь сказать, что ты ярл Хескульд из норвежского фьорда Эустгуль, и собираешься в поход на Франкию, как цена тут же падала вдвое. Можно было и корабли в лизинг приобрести, поклявшись именами Тора, Одина и собственной жизнью вместо заключения длинных и запутанных договоров. Надо сказать, скандинавы не были идиотами, а потому покупку драккара в рассрочку под проценты поняли сразу и прониклись этой идеей всей душой. Особенно, когда один особенно умный вождь решил, что платить по долгам для такого серьезного парня, как он, унизительно, и умер, казненный «кровавым орлом». Соседние ярлы, которым заплатили за кару святотатца, получили в награду по драккару, нагруженному солью, а остальной флот был пригнан в Гамбург и снова выставлен на продажу. Строительство корабля в нищих землях Дании и Норвегии было делом крайне хлопотным. Один только парус, на который шли сотни фунтов бараньей шерсти, ткали чуть ли не год. Так разве не проще взять готовый корабль в долг под будущую добычу и пойти в поход прямо сейчас? Ответ был очевиден, и верфи на реке Влтава, что в землях чехов, работали в три смены. А словенская деревушка, что стояла на правом ее берегу, разрослась и превратилась в городок под названием Прага. Именно там стояли княжеские верфи и мануфактуры, где ткали паруса из шерсти, которую везли из аварских кочевий. Степняки получали за это чистое серебро в княжеской монете, и были весьма довольны. Выращивая скот, они зарабатывали куда больше, чем складывая головы в бесчисленных походах. Впрочем, и в датских землях находились умельцы, которые пытались строить такие же корабли, да только не выдерживали они конкуренции с товаром из Гамбурга, который был лучше и дешевле. Да еще и платить можно было за те драккары после того, как сходишь в поход. А посему даны строили лишь лодки для рыбаков, оставив мечту сотворить что-то более серьезное.

Мех, мед, воск, серебро и золото Вышата копил до осени, а потом грузил все это добро на княжьи насады, которые под охраной воинов шли на склады в Прагу, откуда расходились во все концы государства. Вышата, сидя на денежных потоках, разбогател неимоверно, но, будучи человеком дальновидным, смог умерить свои аппетиты. Вести из столицы, где обнаглевшие дьяки иногда шли добывать соль, отрезвили Гамбургского градоначальника. Он щипал понемногу и старался не выделяться богатством больше, чем мог себе позволить. Но, откровенно говоря, в подвале его терема были закопаны ларцы, полные золота и серебра, и это согревало душу вчерашнего нищего торговца из словенской деревушки. Ни внуки, ни правнуки его точно не умрут с голоду.

Недавно Вышата сходил в земли поморян, и теперь писал отчет самому князю, от усилия даже слегка взопрев. Он нечасто писал так много. Гонец в Новгород уйдет завтра. Паренек-обрин служил в Приказе Большого Дворца и прискакал сюда на двух конях. Теперь он терпеливо ждал, когда ему отдадут письмо, и бессовестно дрыхнул в людской. А когда этот гонец не спал, то уж непременно ел, изумляя стряпух Вышаты совершено нечеловеческим аппетитом. Его нужно было спровадить отсюда как можно быстрее, иначе зимой в Гамбурге наступит голод.

Вышата задумался и посмотрел в потолок. Он произнес было:

— Заплатил им солью ценою сорок… Нет!.. пятьдесят рублей. Да нет же! — Он тут же поправился и написал:

Вышата довольно сощурился, откинувшись на спинку кресла. Дело было беспроигрышное, потому что цен на тот камень и не знал никто, редкость ведь великая. Братьям он заплатил солью из излишков, накопленных на обвесе окрестных германцев. А шестьдесят рублей серебром — это ж почти семь коров купить можно! Нет, положительно, день был хорош.