Принц из-за моря

Глава 21

Зима на юге Галлии была куда мягче, чем в словенских землях и, тем паче в аварской степи, где снежные бураны и лютый холод промораживали привычную кочевникам юрту насквозь. Потому-то и шли гордые всадники зимовать в свои хринги и в словенские селения, теснясь в убогой избушке, пропахшей дымом. Но здесь все было не так. Жарко натопленный дворец превращал и без того мягкую южную зиму просто в слякотное недоразумение, когда выходить на улицу без острой необходимости не хотелось совершенно.

Массилия спала. Корабли теперь придут сюда только весной, а потому горожане терпеливо проедали то, что положили в свои закрома осенью, поминая в своих молитвах святого Мартина Турского, святого Дионисия и святого Винцентия. Они просили, чтобы тепло хоть в этот раз пришло пораньше. Голодно будет весной, пока рыбаки не выйдут на свой промысел.

А во дворце ожидали пополнения. Обеим королевам предстояло носить тягость до марта, и Добрята с ними больше не спал, снимая тоску по женской ласке со служанками, благо их было много, и откровенных уродин среди них не наблюдалось. Виттерих и Флавиан были в Тулузе, где назначали новых графов взамен тех, что перерезали в прошлом году, когда забирали под себя эту землю. Это было скверно, с готом хоть выпить можно. Впрочем, ритуал общения со знатью в королевстве франков оставался незыблемым уже которое столетие, и Добрята с тяжелым вздохом готовился к очередной охоте. Его королевского величества ловчие приглядели лежку огромного секача, о чем их глава, сияя радостью, и сообщил своему повелителю. Как и положено было в таких случаях, Добрята изобразил восторг от этой новости, и повелел подготовить охоту. Но не спешить! Должны собраться гости из самых знатных фамилий. Как ни оттягивал он этот момент, день охоты настал. В Массилию съехались герцоги из местных фаронов и хан Октар со свитой. Он получил пограничный Орлеан, и теперь считался сильнейшим из аристократов Бургундии.

Кавалькада всадников шла споро, на виллу в окрестностях Лугдунума, где подступавшие предгорья Альп еще радовали изобилием зверя. Управляющий собрал припасов не на одну такую охоту, ведь он сидел на своем месте уже два десятка лет. А до этого там сидел его отец, а до него — дед. Герцоги франков пьют так, как не смогут и десять римлян, вливая в бездонные глотки кубок за кубком. Хотя… Управляющий как-то видел в далеком детстве верблюдов, безумно редкую в Галлии животину. Так вот, герцоги пили примерно столько же.

Слуги высыпали на улицу, встречая поклонами высоких гостей. Старинная усадьба вместит их всех, и господ, и их свиту. Зазвенели ключи от подвалов, заметались служанки, которые потащили на огонь огромные котлы, а мужики раскупорили бочки с вином. Тут все знали — коли его величество на охоту изволили приехать, то полведра вина на персону вынь да положь. А на следующий день — еще столько же. И ведь не всегда хватало! Бочонки с вином открывали до тех пор, пока королевская охота не уберется восвояси, опустошив подвалы, заботливо заполненные местными арендаторами.

Королевские псари вели на связке свирепых алаунтов. Собаки взяли след, и рвались с поводка. Кабан был где-то близко, вон как лают псы, наливаясь злобной радостью. Добрята терпеть не мог охоту, и ничего с этим чувством сделать не мог. Но сказать об этом было равносильно самоубийству. Все равно, что прилюдно признаться в трусости или сблудить с собственной сестрой. Уф-ф! Он только недавно понял, зачем дядька Звонимир заставлял его охотиться. Они с князем уже тогда знали, что так будет. И впрямь, если бы не та наука, то после такой охоты либо кабан убил бы Добряту, либо собственные герцоги, которые не станут подчиняться слабаку. Настоящий король франков — это воин, первый из всех.

Когда идешь на кабана, главное — не сплоховать. Пешему охотнику взять кабана на копье — дело нелегкое, и трусу оно не под силу. Кабан не прощает ошибок. Чуть промедлил, и вот уже дичь становится охотником, и топчет незадачливого человека, разрывая клыками бедренные жилы. И пяти минут после такого не прожить. Неудачник истекал кровью тут же. Свинья, да еще с поросятами была еще страшнее. Она будет остервенело рвать врага зубами, не обращая внимания на то, что тот давно уже умер. Она будет трепать истерзанное тело охотника, не обращая внимания на удары копий и повисших на боках собаках. Она, свинья, сходит с ума от запаха крови и от злости на того, кто рискнул посягнуть на ее потомство.

Настоящий трофей для потомка Меровея — кабан или медведь. Бить стрелами оленей — удел черни[42]. Это как старую корову зарезать, в этом нет чести. Только тот зверь, что может убить тебя сам, достоин стать добычей короля.

Добрята спешился и взял копье, что подал ему ловчий. Кабанье копье не годится для войны. Толстое древко длиной чуть больше человеческого роста и широкий длинный наконечник с перекладиной, что не даст провалиться в тушу, и позволит нанести еще один удар. Если повезет…

Раздался треск кустов и на просеку выскочил здоровенный секач.

— Ха-а-а! — заорал король, привлекая к себе внимание.

Кабан развернулся и, всхрапывая, понесся прямо на него, взбивая копытами снег. Он раскрыл пасть в предвкушении. Сейчас он собьет человека с ног, а потом разорвет его зубами и клыками. И даже рослые псы, что повисли на нем, лишь слегка замедлили эту тушу, уже взявшую разгон. Добрята выставил копье вперед. Секач — скотина тупая, но свирепая. Он насаживается на наконечник сам, но нужно вовремя уйти с его пути, иначе просто затопчет.

— Есть! Попал!

Кабан поймал копье пастью и пронесся вперед, путаясь в ногах. Копье вывернуло из рук Добряты, и секач унес его с собой. На нем гроздьями повисли собаки, но добыча уже слабела.

— Копье мне! — заорал Добрята, и ловчий подал ему свое.

Король ударил секача под левую лопатку, чуть выше того места, где начинается передняя нога, и сделал режущее движение в ране. Хлестанула черная кровь из рассеченных сосудов, и секач захрипел, теряя жизнь с каждым вздохом.

— Хорошо! — разгоряченный Добрята влил в себя половину фляги с вином, заливая тонкое сукно плаща. Свита одобрительно зашумела. Удар был хорош!

Егеря сноровисто уложили кабана на волокуши, которые смастерили тут же из молодых березок. Эта добыча станет главным блюдом на сегодняшнем пиру, где знать королевства будет чествовать своего нового повелителя.

— Я хочу поднять кубок за нашего короля! — герцог Альберих, что правил Арелатом, поднял деревянную чашу. — В Константинополе вырос, а гляди, как лихо кабана на копье взял. Настоящий потомок Хлодвига! Кровь старых королей в нем! За Хильдеберта, короля всех франков!

— За короля! — заревело собрание, заливая в себя вино. Вилла была богатой, а ее виноградники давали урожаи уже не первое столетие, собирая терпкий рубин в огромных бочонках.

— Альберих! — встал Добрята. — Тост хорош, но в нем есть один изъян.

Герцог с обидой посмотрел на Добряту, медленно наливаясь кровью. Он был оскорблен до глубины души.

— Что не так в моих словах… король? — последнее слово он просто выплюнул, а не сказал.

— Принесите герцогу серебряный кубок! — Добрята словно не заметил его злости. — Прими его в дар от меня, отважный Альберих. Не к лицу тебе пить из деревянной чаши, словно какому-то простолюдину. И скажи еще что-нибудь, раз уж твой новый кубок пуст.

— Да я… — просиял простодушный герцог. — Да я за тебя! Ух, хорош кубок! Добрая работа! Ромейская, не иначе?

Работа была новгородская, как и прозвучавшая незатейливая заготовка, каких в голову Добряты напихали предостаточно. Но это никому из присутствующих знать было не обязательно. Работу со знатью они с князем обсуждали не раз и не два. Пир — это тоже нелегкий труд, где знакомятся между собой нужные люди, проявляется щедрость и находятся новые союзники. И не беда, что все герцоги к утру будут лежать лицом в объедках, а пиршественная зала будет заблевана и изгажена. Не беда, что мебель порубят мечами, а служанок прижмут в темном углу, не спрашивая их согласия. Это же просто мелочь, ведь кубки у Добряты еще не перевелись, а желающих сказать тост было, хоть отбавляй.

Бакута, списанный по ранению сотник, заведовал почтовой службой княжества. Почему сотник не стал корчмарем или не сел в лавчонку на торгу? Ответ был прост. Сотник Бакута был грамотен, и постиг он эту нелегкую науку с такой скоростью, что учитель Леонтий, который тогда пытался учить комсостав легиона, побежал к князю и, забрызгав того слюной, попросил перспективного сотника из армии уволить и ему, Леонтию в обучение отдать. Потому как он, Леонтий, из него ученейшего мужа сделает, и в самые короткие сроки. Емкая память и необыкновенно цепкий ум сделали чудеса. Сотник освоил грамоту и счет, играючи, но из армии уходить отказался наотрез. На кой ему это учение сдалось? Посмеялись тогда все, но Самослав Бакуту запомнил, и когда тот, отражая налет мелкой банды залетных лютичей, охромел, то князь тут же вызвал его к себе. Толковые люди нужны всегда, а тут огромные просторы требовали непрерывного обмена информацией, иначе окраины быстро забудут, что они окраины, и почувствуют себя самым, что ни на есть центром.

Бакута и, впрямь, оказался хорош. Уже через пару месяцев он, исходивший всю Словению из конца в конец со своей сотней, проложил маршруты в каждое жупанство, разработал график отправки почты и создал систему промежуточных станций, где гонцы могли менять лошадей и отдыхать. В почтальоны наняли двужильных авар, для которых, по совету князя, пошили неимоверно цветастые кафтаны с меховой оторочкой и вышивкой. Варварская пестрота сделало свое дело, и от желающих пойти в почтальоны отбою не было. Не всякий жупан одевался так нарядно, как простой гонец из почтового ведомства. Какой-нибудь юноша из рода тарниах, приходя на побывку домой, ловил на себе восхищенные взгляды всех девок на выданье, всех девок, которых уже успели выдать и даже тех, кого выдавать еще было слишком рано. И платили таким всадникам серебром на государевых харчах. В общем, уже месяца через три почта Словении заработала, как неизвестные здесь пока часы, пронизывая огромную страну нитями конных и санных маршрутов. Гонцы везли письма, везли распоряжения князя и Больших Бояр, везли и посылки, если они были небольшими или уж очень важными. Убийство гонца стало приравниваться к святотатству, и никакой виры за это не полагалась. Только лютая смерть на капище Мораны.

И вот теперь Бакута сидел в княжеских палатах и, немало удивленный, держал в руке лист бумаги. Он смотрел на точки и тире, нарисованные около каждой буквы, и с каждой минутой выражение его лица менялось. Сначала тупое недоумение, потом задумчивость, потом понимание, а затем восторг.

— Да это же… — едва смог вымолвить он. — У меня слов нет, государь! Это же любую весть можно стуком или огнем передать теперь.

— Башни, — подсказал Самослав, улыбаясь в усы. — Сигнальные башни.

— Башни! — Бакута переваривал задачу, а на лице его появилось восхищение масштабом замысла. — Огни! От границ до самого Новгорода! До Братиславы, до Солеграда!

— Мало! — покачал головой князь. — От Карпатских перевалов, где будут крепости стоять. Везде такие башни станут.

— А ежели кто узнает эти точки и тире, государь? — тут же уловил суть проблемы Бакута. — Это ж вся секретность у нас рухнет.

— Шифры используй, — ответил князь. — И меняй почаще.

— Точно! — лицо бывшего сотника прояснилось. — Но, кажется мне, не потянем пока много башен таких. Уж больно дорого.

— От границ Баварии до Новгорода сначала поставим, — князь поморщился, думая о чем-то своем. — Там они нужнее всего. И от Солеграда еще…

— Людмила! — крикнул князь, когда Бакута ушел. — Ты свитки прочитала по медицине, что владыка Григорий для тебя перевел?

— Прочитала кое-что, — ответила та, став перед мужем.

Людмила расцвела необыкновенно. Расцвела той самой зрелой женской красотой, что и проявляется ближе к годам тридцати. Когда свежесть молодой кожи еще не ушла, но уже исчезает глупая девчоночья смешливость, а в одежде и косметике начинает появляться разумная умеренность и вкус, что так идут любой по-настоящему красивой женщине. Хорошо еще, когда уходящая юная красота сменяется мудростью матери семейства, но вот здесь все было гораздо хуже, и это для Самослава стало настоящей болью.

— И что думаешь? — спросил князь, который в вопросах медицины возлагал на жену немалые надежды. Она знала, казалось, всех знахарок и колдуний княжества и даже тех, кто только притворялся таковыми. А поскольку медицина в княжестве как институт отсутствовала полностью, помощь Людмилы могла стать просто неоценимой.

— Думаю я, никчемная это затея, — поджала губы княгиня. — Людям не дано познать того, что затеяли бессмертные боги. Сама Мокошь дает благословение лечить, а уж выйдет то у знахарки или нет, ей одно ведомо. Явит Богиня волю свою, выздоровеет человек, а не явит — не судьба, значит.

— Чего??? — выпучил глаза Самослав. — Ты со мной столько лет живешь, и у тебя еще такие мысли в голове бродят? Да ты в уме ли, жена моя? Или милостью богов ты в золоте с головы до ног? Или это они мне нашептали, как стены и башни в Новгороде построить? Да ты хоть из города выйди, посмотри, как жизнь вокруг поменялась!

— Тебе милость богов дана! — насупилась Людмила. — А ты смеешься над ними! Нельзя так, Само! Покарают они тебя за гордыню. И нас вместе с тобой покарают!

— Иди-ка ты на кухню, — зло сжал скулы князь. — Обед скоро. И детьми займись. Слышу я, как Берислав у нянек плачет.

Княгиня молча повернулась и ушла, поджав губы. Малыш Берислав и, правда, заплакал. Да и обед скоро…

— Вот ведь что делается? — Само обхватил голову руками. — Даже на жену надежды нет. Как же мне медика нормального в нашу глушь притащить? Из приличных врачей есть только Феофил, личный врач Ираклия. Его сюда никакими пирогами не выманить. Только если из толковых учеников кто-то согласится? Или из выпускников Александрийской школы перекупить кого-нибудь… У кого голова еще не загажена…

— Бакуту мне позовите! — крикнул князь страже, и уже вскоре удивленный донельзя глава почтового ведомства вновь стоял перед князем. Только ведь ушел.

— Гонца в Константинополь готовь, — князь не обращал внимания на удивление бывшего сотника. — Из самых надежных и самых толковых. Он к купцу Марку поедет.

— С караваном никак нельзя, государь? — на всякий случай уточнил Бакута. — Недешево выйдет, если одно письмо везти.

— Никак, — отрезал Самослав. — На завтра гонца готовь. Мне информация из Константинополя как воздух нужна. У нас после того погрома вся торговля стоит.

— Слушаюсь, государь! — Бакута ударил кулаком в грудь и вышел.

Самослав задумался. Школа, что открыли учителя Леонтий и Ницетий, понемногу набирала обороты. По совету князя каждую дисциплину стал вести отдельный преподаватель, который свой предмет осваивал тщательно, удивляя глубиной познаний даже владыку Григория, человека энциклопедического масштаба. Неохотно, но все приняли и узкую специализацию учителей, и наличие учебных планов, и даже систему экзаменов, предложенную князем. Нечто подобное было в Александрийских школах, но здесь это отдавало суровым армейским порядком, который внедрялся государем во все сферы жизни огромной страны.

Там, в двухстах милях на восток, уже строилось здание новой школы, которая станет первым университетом на Западе. Целый квартал отвел под него князь, несмотря на то, что за столичную землю уже скоро драться будут богатейшие люди страны. Да, собственно уже дерутся. То один, то другой боярин подкатывает иногда и просит участок землицы для только что родившегося внука. А вот хрен им всем! Заслужить надо!