Принц из-за моря

Глава 5

Чем дальше шел разговор, тем сильнее Само убеждался в том, что завоевательные войны надо временно прекратить. Пьянка с владыками словен, окопавшихся в нижнем течении Вислы, шла уже третий день, и это надо было заканчивать. Самое скверное, что толку от этого общения не было почти никакого. Места эти были редкостной глушью, где и народ жил исключительно простой и незамутненный. Висляне пребывали в каком-то своем мирке, не тревожимые почти никем. Авары до этих мест добирались так давно, и ушли так быстро, что местные даже испугаться толком не успели. За давностью лет страх окончательно притупился, а тутошние ляхи стали считать себя непобедимыми воинами, как и все мелкие народцы, на которые никто не нападает ввиду полнейшей ненадобности. И, впрямь, лезть в эти земли с войной было бы полнейшей глупостью. Сотни мелких деревушек, усеявших берега Вислы и ее притоков, были окружены густейшими лесами и непроходимыми болотами. Искать в этих дебрях людей, знавших родные места, как свои пять пальцев было заведомо гиблым делом. Будешь вместо правильной войны ловить стрелы и дротики, которые перед этим заботливо воткнут в хорошо подгнивший труп. Можно было бы вернуться сюда зимой, конным рейдом пройдя по льду рек, и разорить мелкие селения, но зачем? Война — это деньги, и деньги очень большие. Потому-то впервые за все время в совещаниях военных принял участие глава Денежного Приказа боярин Збыслав. Его вердикт был однозначен. Поход регулярного войска в ляшские земли будет заведомо убыточен. Даже ожидаемый полон и будущая дань не покроет затрат. А про добычу и говорить нечего — нет ее там. И потом, после того похода, обозленные ляхи будут убивать купцов и грабить грузы. Можно, конечно, снова повторить карательный поход, но стоит ли оно того? Не стоит.

Самослав интуитивно и сам догадывался об этом, но для Деметрия и трибунов пехотных тагм, ставших драгунскими, это стало полнейшим откровением. Тут к войне относились иначе, почти как к священнодействию, где проявляется мужество, где зарабатывается авторитет и получается добыча. А тут щуплый мужичок разложил им по-простому, чего для казны это священнодействие будет стоить. Потому-то и поехал князь Самослав в гости, чтобы договориться, взяв с собой конную полусотню в тяжелой броне, на случай, если в головы вислян невзначай прокрадутся дурные мысли.

Встреча была назначена у священного дуба, где все владыки принесли жертвы. Самослав подарил каждому по хорошему шлему и по ножу с клеймом Лотара, и теперь те сидели, разглядывая переливы металла, словно завороженные. Жизнь тут была небогатая, железо все еще считалось ценностью необыкновенной, а кузнецы были местными колдунами, окруженными страхом и почетом.

Также князь взял с собой бочонок настойки, на которую возлагал немалые надежды. Куда большие, чем на подарки и серьезные разговоры. Впрочем, настойка не помогла, и разговор не задался.

— Не надобно нам тут чужаков, — уставился пьяным взором один из местных вождей. — Мы про тебя, владыка Самослав, слышали. Силен ты, говорят, но и мы тут не пальцем деланные. Любому отпор дадим!

— Да! Да! — закивали лохматыми головами остальные. — Не надобно нам тут факториев твоих. Сами в своих землях разберемся. Купцы пусть приходят, а селиться в наших землях не позволим никому!

— А если нападет на вас кто? — бросил пробный шар князь, уже заведомо зная ответ. — Я помог бы, по-соседски.

— Да нас тут… Да мы их … Ого-го! — понеслась со всех сторон пьяная похвальба.

На этом они и расстались, а князь повернул назад. Он допускал, что эти переговоры ни к чему не приведут, а потому в землях голеншичей готовили здоровенные лодки, которые потом волоком перетащат к мелким притокам Вислы, благо было до них миль десять, не больше. За эти лодки казна заплатит чистым серебром, а на него потом будет куплен товар, произведенный на княжеских же мануфактурах. Экономика молодого государства работала, как часы, перекачивая потоки серебра обратно в казну. Впрочем, тоненькие ручейки его текли мимо, оседая в кошелях пронырливых торговцев, добирающихся и до этой глухомани, или иноземных купцов, посещающих Большой Торг.

Князь ехал домой, жалея потраченного времени и нескольких ведер настойки. Путь на север был нужен, как воздух, ведь ворота Константинополя были открыты для купцов из Новгорода. Но ввязываться ради этого в бессмысленную дорогостоящую войну! Увольте!

— Я, княже, вот что думаю, — Збыслав повернул к государю опухшее от длительных переговоров лицо. — Может, Вышату к поморянам послать? У него хорошо получается с тамошними владыками договариваться.

— Хорошая мысль! — протянул Само. — Они же на побережье живут. Пусть тогда они сами янтарь добывают и нам продают.

— А если напрямую захотят продавать? — задумался Збыслав.

— Не пропустим, — уверенно сказал князь. — Будут нам по твердой цене его сдавать. А умничать станут — конфискуем. Нужен нам тот камень, Збыслав. Марк из Константинополя в каждом письме про него спрашивает. Так что это дело мы до конца доведем. Сам понимаешь, взялся за гуж…

— Не говори, что не дюж! — с готовностью продолжил Збых, который присказки государя выучил наизусть.

— Не угадал, — покачал головой Самослав, и познакомил его с новой мудростью. — Взялся за гуж, обосрался и стой. А на ляхов мы аварскую молодежь пустим. Она все равно нам ничего не стоит. Пусть слегка поучат их жизни, а то расслабились в глухомани своей. Не люблю я дерзких дураков. Дурак — он тихим должен быть и почтительным. На то он и дурак.

От земель ляхов до новой столицы было десять дней пути. Строящаяся Братислава встретила их суетливым гомоном и шумом. Сотни людей возводили деревянный острог в месте, где когда-то стояла словенская деревушка на пять дворов. Теперь же там бывшие рабы рода Уар тесали бревна, острили частокол и смолили бревна, которые вкопают в землю. Крепость будет пристанищем для первой тагмы, которой командовал Добран, и он же надзирал за строительством, спеша выстроить к зиме укрепления и казармы. Острог находился чуть в стороне, за стенами будущего города, но уже сейчас словацкая знать, которая поставляла камень на стройку, с тоской осознала, что новый владыка может похуже обров оказаться. Те перезимовали и ушли. А эти селятся навсегда, а значит, о вольнице придется забыть. Не даст князь у себя под носом забаловать, размещая в новых землях своих вояк с вислыми усами и бритыми затылками.

Часть бывших рабов была послана рубить камень, а другая часть — распахала землю, чтобы кормить зерном остальных. В следующем году сюда прибудут каменщики из Новгорода, и работа закипит уже по-настоящему. Княжеский замок велено за три года сложить, даже если у работающих тут людей пупы развяжутся.

Две стряпухи, оторвавшиеся от работы, приставив ладонь ко лбу, смотрели на кавалькаду всадников, скачущих к стройке. Воины были в своих землях, а потому бронь и шеломы сняли, подставив легкому ветерку разгоряченные лица. Чудной вид их до сих пор удивлял непривычных людей.

— Ишь ты, — заметила одна из них, пожилая и на редкость некрасивая тетка, — морды бритые. И головы тоже бритые вкруг, и бока и затылок. Не по-людски как-то.

— Сама удивляюсь, — сказала другая стряпуха. Она была помоложе первой, но рано состарилась от непосильной работы. Обе они сдружились в дороге, когда шли сюда. Та, что была некрасива, удивилась тогда, услышав ее имя, когда старосты выкликали их по спискам. Вздрогнула она тогда даже. Видно, имя это ей кого-то близкого напомнило.

— У Берислава моего густая борода была, — горестно вздохнула та, что моложе. — Всадник, что впереди скачет, ну просто вылитый Берислав. Аж сердце зашлось!

— Пойдем, Милица, стряпать, — потянула ее за рукав вторая. — Староста заругает, если увидит, что не работаем. Скоро мужики на обед пойдут, а у нас не готово ничего. Пойдем, родная, пойдем. Вечером поболтаем с тобой.

Все работы закончились сильно засветло. Лето близилось к солнцевороту, а потому день был длинным, куда длиннее, чем выдержит на работе человек. Бывшие рабы, поужинав, полезли в свои лачуги, чтобы прикорнуть до утра, когда старосты снова погонят их на работы. Люди пока не понимали, кто они теперь и надолго ли тут. Рабская жизнь делает слово «завтра» ненужным. Нет у раба «завтра». Есть только «сегодня», а о том, что случится потом, позаботится хозяин. Быстро такое въедается в кровь, отупляя человека, превращая его в бездумную скотину, живущую по привычке и понукаемую к труду кнутом. Вроде бы тут не обижали и не чинили препятствий. Не хочешь здесь жить — уходи на все четыре стороны. Но кормили сытно, обещая после окончания стройки дать землю и инструмент. И остались почти все, потому что некуда им было идти, не ждал этих людей никто. А житье в лесной веси ничуть не лучше, и там уж точно нет стряпух, созывающих трижды в день за скромный, но сытный стол.

А двум теткам не спалось. Они сидели на берегу Дуная, разговаривая о чем-то своем, бабском. Могучая река, что несла мимо них свои воды, была спокойна и безразлична. Ей не было дела до двух нечастных женщин. Да и никому на всем белом свете не было. Не сложилась у них жизнь, так можно хоть излить горюшко близкой душе. Глядишь, и легче станет…

Столица восточного королевства процветала. Сорокалетняя усобица, которая выжгла пламенем войны половину Галлии, не затронула эти места. Буйные орды германцев, что приводил из-за Рейна в свои походы против братьев воинственный Сигиберт I, муж тогда еще молодой и красивой Брунгильды, не смели грабить его окрестности. Да и сам город пережил всего лишь два штурма — сначала его взяли гунны Аттилы, а потом франки. Хоть и повезло римскому Диводуруму, и тут остался гигантский акведук и самый роскошный театр Галлии, но прежних размеров он не достиг, и ютился в малой части своих прежних границ. Акведук воду больше не подавал, а театр разбирали на камень все, кому не лень, потому что не понимали, а зачем он вообще нужен, этот театр. Да и святые отцы, которые сноровисто захватили местные бани, превратив их в храм святого Петра, не одобряли бесовских игрищ. Римляне строили на совесть, и все это простоит до двадцать первого века, но пока город все больше дичал, теряя с каждым годом свое римское наследие. И его уже редко называли старым именем, превращая в варварский Мец.

Майордом Пипин, самый могущественный человек Австразии, был сильно встревожен. В воздухе запахло новой войной, да еще какой! Не бывало такого, чтобы король франков нашелся в далеком Константинополе и это не закончилось кровавой резней длиной в несколько лет. А этот девятнадцатилетний шалопай, король Дагоберт, снова укатил на охоту со своими лейдами. Или загулял со шлюхами… Или, как часто бывало, совместил два этих поистине королевских занятия. Пипин спешно прискакал к епископу Арнульфу, ему срочно нужен был совет.

Большой деревянный дом был таким же грубым и основательным, как и его хозяин. Дуб потолочных балок был закопчен дымом очага, а стол, сделанный из досок толщиной в ладонь, выдержал бы на себе упряжку волов. В вырезанные в столешнице углубления служанка бросила кусок хлеба и мяса с подливой, густо приправленного специями. Тут на еде не экономили, а тарелок еще не знали. Та же служанка мясо ела пару раз в год, и то, если после господ останется. Перед Пипином, словно по мановению ока появился кувшин и кубок, из которого он сделал молодецкий глоток. Епископ был сегодня рассеян, а мысли его витали далеко. Он и не ел почти, макая хлеб в вино не по одному разу, забывая при этом донести его до рта.

— Уйду я скоро, — мрачно сказал Арнульф, слегка пригубив из кубка. — Устал.

— Ты чего это раскис? — удивился Пипин, низкорослый, могучий, почти квадратный франк. Окладистая борода лопатой лежала на груди, и была расчесана так, что волосок лежал к волоску. Они давно дружили, а их огромные владения за Маасом располагались совсем рядом. Даже будущая свадьба их детей уже была делом решенным. — И куда это ты собрался?

— В дальний монастырь уйду, грехи замаливать, — пояснил Арнульф. — Живу тут, словно не епископ я, а герцог, как раньше. Надоело, не хочу больше.

— Ну, дела…, - протянул Пипин. — К богу поближе решил стать. А мы тут без тебя, значит, крутись, как хочешь… Да ты слышал хоть, что творится-то сейчас? Купцы с Большого Торга прибыли, гудят, как пчелы.

— А чего случилось? — поднял тяжелый взгляд Арнульф. — Вроде спокойно все в наших землях.

— Мальчишку Хильдеберта помнишь? Сына Теодориха? Того, что сбежал?

— Помню, конечно, — кивнул епископ. — Хоть за него грех на душу не приняли.

— Да? — сжал губы Пипин. — Сейчас, святой отец, грехов столько будет, что замаешься отпускать. Жив он!

— Кто жив? — не понял епископ. — Ты о ком говоришь-то?

— Хильдеберт жив! — торжественно сказал Пипин. — Люди так говорят!

— Врут! — презрительно скривился Арнульф. — Сгинул он давно.

— Да вот тебе крест! — осенил себя крестным знамением Пипин. — Весть из Константинополя пришла. Там он! Его ромеи пригрели, как Гундовальда тогда. Он на нашего королька как две капли воды похож. Пьет, как лошадь, и бабам юбки задирает.

— Тогда да, он это, — кивнул головой Арнульф, в глазах которого исчезла пелена грусти. Он снова был собран и деловит. — Вот если бы сказали, что он в церковь ходит и причащается каждое воскресенье, то я бы не поверил. Ну, и чего ты так насупился? Он же пока за морем сидит, у ромеев. Думаешь, придет сюда? Если не дурак, то не придет. Король Хлотарь прикажет его на колесе изломать и птицам скормить. Думаю, Пипин, не о чем нам волноваться.

— Этот мальчишка — Хильдеберт! — припечатал Пипин. — Не понимаешь, что ли? Уже слухи всякие пошли. Чернь волнуется.

— Ах, вот ты о чем! — задумался епископ, который тут же все понял. Человек он был многоопытный. — Скверно! Ну, надо же, совпадение какое!

Король Парижа Хильдеберт I, живший сто лет назад, в династии Меровингов был белой вороной. Пьяница, ненасытный грабитель, жадный до чужого добра, человек, убивший родных племянников из-за наследства, по совершенно необъяснимой причине остался в народной памяти, как добрый король. Да и при Хильдеберте II жизнь была относительно сносной. Единственный сын Брунгильды не интересовался ничем, кроме ловли рыбы, и жить своим подданным не особенно мешал. Потому-то для жителя Галлии фраза «как во времена короля Хильдеберта» означала ту благословенную эпоху, когда куры неслись трижды в день, а зерна было столько, что его не только на подати хватало, но иногда и на то, чтобы поесть досыта. Неужели кто-то решил сыграть на этом? И Пипин, который угадал мысли своего старого друга, утвердительно кивнул.

— Чернь шепчется, — сказал герцог, — что вернется добрый король и жизнь станет лучше. Графы не будут обижать простолюдинов, налоги станут втрое ниже, а оспа больше не придет в эти земли. Странные люди ходят и смущают умы.

— А может, когда он вернется, все потаскухи нашего короля снова станут невинными?! — возмутился епископ. — Я проповедь произнесу на воскресной службе! Я прокляну этих болтунов! А всем, кто им верит, пообещаю после смерти адское пламя!

— Вот-вот! — Пипин опрокинул в себя еще один кубок. — Давай, святой отец, помогай нам! Пугай их, как следует. А то, как бы беды не вышло. Ишь! В отшельники он собрался! Не ко времени, Арнульф, твоя затея. Совсем не ко времени.