Принцесса-гувернантка

Совершеннолетие Карла

Вскоре после полуночи 2 января 1515 года Франциск, герцог Валуа, был разбужен возбуждённой толпой, ворвавшейся в его покои и приветствовавшей его:

– Да здравствует король!

– Желаю Вам счастливого Нового года! – добавил затем его друг Флеранж. – И любовных объятий!

Новому королю шёл двадцать первый год, и в мае 1514 года он женился на Клод де Валуа, старшей дочери Людовика XII, закрепив, таким образом, Бретань за французской короной. Молодой, храбрый и красивый, с очаровательными манерами, страстно любивший красоту во всех её проявлениях, он, несомненно, был самым галантным кавалером в королевстве, но его любовь к удовольствиям и экстравагантность доходили до крайности и омрачали блеск его многих хороших качеств.

Когда австрийский посол приветствовал Франциска в новом качестве, тот брякнул, что и он посылает привет своему вассалу Карлу, – и это было, с юридической точки зрения, вообще-то верным, поскольку как держатель графства Бургундии Карл был вассалом французской короны. Посол же рассмеялся и заметил на это:

– Но ни один государь не является для Вас более опасным врагом, чем этот вассал, сир!

15 февраля 1515 года Франциск I совершил торжественный въезд в Париж, и на банкете, данном в тот же вечер, присутствовали фламандские послы, которые ранее были приняты на аудиенции королевой Клод.

Меркурин де Гаттинара написал Маргарите из Парижа, рассказав ей об этом приёме:

– Королева Клод – очень маленькая и необычайно толстая, но её изящная манера говорить компенсирует недостаток красоты. Когда ей представили послов, она поцеловала господина де Нассау, а господину де Сен-Пи и всем остальным протянула руку.

С момента своего восшествия на престол Франциск I мечтал отвоевать Миланское герцогство. В августе он повёл блестящую армию численностью в 60 000 пехотинцев и 30 000 всадников через Альпы по узким, малолюдным дорогам, миновав, таким образом, перевалы, охраняемые швейцарцами, и, наконец, занял прочные позиции к юго-востоку от Милана, недалеко от Мариньяно.

Против него выступили император, король Фердинанд и швейцарские кантоны, зато его союзником была Венеция. Пятнадцать тысяч венецианцев под командованием Альвиано форсированными маршами двинулись ему на помощь и достигли Лоди в четырёх милях от Милана. Сам город был занят 30 000 швейцарцев, которые были полны решимости предотвратить соединение двух армий и атаковать французов в их собственных окопах. Они открыли огонь поздно вечером 12 сентября, и весь тот вечер, пока не стемнело окончательно, бушевало сражение. Когда забрезжило утро, две армии всё ещё стояли друг против друга, и с первыми лучами солнца битва продолжалась с новой силой до десяти часов, когда при виде венецианского авангарда швейцарцы начали колебаться и, поспешно отступив в Милан, оставили французов победителями.

Маршал Тривульцио, сражавшийся в восемнадцати битвах, заявил, что все они были детской забавой по сравнению с Мариньяно, которое было «битвой гигантов». После победы Франциск пожелал, чтобы в рыцари его посвятил Баярд, который, будучи всего лишь лейтенантом, настолько отличился в битве, что все солдаты считали его совершенным образцом христианского воина, и дали ему прозвище «Рыцарь без страха и упрёка». Максимилиан же в письме к Маргарите из Инсбрука так описал окончание битвы при Мариньяно и её последствия:

– И поскольку среди упомянутых швейцарцев произошёл мятеж и раскол из-за того, что некоторые из их людей заключили мир с французами и отказались воевать, они отступили, одни – в Милан, а другие – в Комо, причём ни одна из сторон не преследовала другую… И поскольку они не смогли подавить мятеж, то на следующий день после того, как они покинули вышеупомянутые места, вернулись в свою собственную страну…

После битвы Массимилиано Сфорца, крестник императора и герцог Миланский, уступил свои права победителю за пенсию в размере 30 000 дукатов. Не прошло и года, как Франциск I и папа встретились в Болонье и договорились о мире, который был подписан во Фрибурге и получил название: «Вечный мир».

Во время затишья, последовавшего за битвой при Мариньяно, император переключил своё внимание на более интересное занятие – планирование браков для своих внуков. Его двор называли своего рода брачным агентством, и письма Максимилиана к дочери изобилуют проектами грандиозных союзов для его внучек. Весной 1515 года он встречался в Вене с королями Польши и Венгрии. У Владислава II, короля Венгрии, был сын Людовик, который должен был заключить брак с Марией Австрийской, в то время как его дочь Анна была помолвлена с Фердинандом Австрийским, младшим внуком Максимилиана. При этом император лелеял надежду, что этот двойной брак закрепит Венгерское королевство за домом Габсбургов.

Правда, как всегда, у него было недостаточно денег для великолепной и пышной свадьбы. Но, хотя он был уже по уши в долгах, ему всё же удалось, в конце концов, получить у немецких банкиров Фуггеров ссуду в 54 000 гульденов. Однако накануне двойной свадьбы весь замысел был на волосок от провала. Максимилиан принял королей, сидя в паланкине, окружённый 500 вооружёнными рыцарями. Когда он по-братски пригласил гостей скакать за ним в Вену, некоторые из венгерских дворян сбежали, уверенные, что всё это вполне может оказаться ловушкой. Кардинал фон Гран же шепнул Владиславу на ухо:

– Возможно, Ваше Величество, Вы отправляетесь без защиты во власть человека, с которым ещё пару лет назад вели войну!

Но, к счастью, в этот момент король Польши Сигизмунд заявил, что он, со своей стороны, полагается на честь императора и поскачет с Максимилианом в город, после чего Владислав также согласился, и все общество двинулось в путь по направлению к Вене.

Даже природа была против Максимилиана. Во время его торжественного въезда в Вену погода испортилась и деньги, взятые в ссуду, были потрачены напрасно. Ливень уничтожил всё, султаны из перьев беспомощно повисли, праздничная одежда полностью промокла, а музыканты не могли играть.

Кроме того, Максимилиан был вынужден решить труднейшую из всех проблем: отсутствие жениха для принцессы Анны Венгерской, так как внук императора, Фердинанд, находился в это время в Испании. Но он справился и с этим. В соборе Святого Стефана, 22 июля, поседевший отец Маргариты в императорской мантии встал на колени рядом с двенадцатилетней принцессой и дал обет жениться. В соответствии с тщательно составленным соглашением было решено, что если в течение года не появится ни один из внуков Максимилиана и не женится на Анне, то он сам вступит в брак и сделает Анну императрицей. Одновременно девятилетние Мария Австрийская и Людовик Венгерский дали обет избрать друг друга мужем и женой на законном основании.

Двойная свадьба 1515 года сопровождалась блестящей чередой праздников, балов и церемоний. Трое детей, несомненно, больше всего радовались большому турниру, на котором сто мальчиков из дворян были посвящены в рыцари. Вероятно, меньше всего им понравились витиеватые приветственные речи на латыни от 22 членов факультета Университета. Приветственные адреса, которые позднее были изданы в форме книги, составили внушительный том.

Максимилиану знакомство с Сигизмундом I доставило величайшее удовольствие, он был восхищён, найдя в польском короле человека одухотворённого, с глубоким интересом к гуманизму и образованию. Император никогда не забывал, что без добрых услуг Сигизмунда принцесса Анна не была бы отдана замуж в дом Габсбургов.

– Венгры, – так он писал в одном из писем своей дочери, – которые не уважают своего короля, могли бы отдать прекрасную принцессу замуж за слугу или за своего подданного, к вечному позору королевского дома Австрии и Бога.

Максимилиан в своей манере решил вознаградить Сигизмунда. В одном из своих писем к Маргарите император как-то заметил, что для того, чтобы найти мужа для «мадам Элеоноры», своей старшей внучки, нужно дождаться смерти одной из трёх главных королев Европы – Франции, Англии или Польши. Когда последний через несколько лет потерял свою жену, старый сват решил предложить ему в качестве невесты Элеонору. Но сначала решил выяснить через Маргариту, что думает об этом браке его внучка.

– Что касается нашего мнения, – заявил Максимилиан, – мы желаем, чтобы упомянутый брак состоялся; ибо король Польши – прекрасный человек, правда, немного полноватый, с белым лицом, телом и руками, ростом с сеньора де Бержа в возрасте двадцати лет, но с более красивым лицом… Он управляет великим государством, любим своими подданными и всеми теми, с кем он общается, одним из которых являюсь я, а также весь мой двор. Ему, как он сказал мне своими собственными устами, сорок шесть или сорок семь лет, волосы у него уже немного седые; его королевство, расположенное в двухстах милях от Германии, большое, воинственное, и может собрать сто тысяч воинов… Король и весь его двор говорят по-немецки и по-латыни также хорошо, как на своём родном языке....

Маргарита ответила, что в соответствии с пожеланиями Максимилиана она побеседовала с Элеонорой о предполагаемом браке с королём Польши:

– Я говорила с ней от своего имени, рассказав о достоинствах и красоте упомянутого короля, о величии его королевства и обо всём, что можно было сказать по этому поводу; она слушала меня охотно, очень мягко и довольно робко, и после нескольких тонких уловок я смогла вытянуть из неё только те слова, которые… (увы, здесь письмо обрывается).

До «польской женитьбы» дело, однако, так и не дошло, Элеонору приберегли для короля Португалии. Тем временем эрцгерцогу Карлу исполнилось пятнадцать, и Максимилиан, объявив его совершеннолетним, передал ему бразды правления Нидерландами. В феврале 1515 года он был также провозглашён герцогом Брабантским, в апреле – графом Фландрским, а затем – графом Голландии и Зеландии и других владений.

Сохранилось письмо Карла президенту и советникам Фландрии:

– Очень дорогому и горячо любимому императору, нашему господину и дедушке, было угодно освободить нас от своей опеки и регентства, отдав управление нашей страной в наши руки, и мы даём согласие на то, чтобы нас приняли и присягнули на верность… Поэтому уместно и разумно, чтобы всё, что касается наших прав… отправления правосудия и других наших дел, отныне осуществлялось от нашего имени и под нашим титулом.

Обращаясь к депутатам от Генеральных штатов, Карл произнёс следующую речь:

– Господа, я благодарю вас за честь и большую привязанность, которые вы мне оказываете. Будьте хорошими и преданными подданными, и я буду вашим добрым принцем.

С Маргаритой, по-видимому, не советовались по поводу объявления Карла совершеннолетним до тех пор, пока это не стало свершившимся фактом, и вполне можно понять, что, привыкнув к власти в течение восьми лет, она испытывала некоторую тайную тревогу. Господин де Крой, сеньор де Шевре, всегда стремился исключить её из правительства, поэтому для дочери императора было дополнительным ударом узнать, что теперь, как советник Карла, он может лишить её доверия племянника. Маргарита больше не председательствовала в Государственном совете, и к ней обращались только для проформы. Письма императора ей не передавались, и до неё даже доходили слухи о том, что её обвиняли в алчности и в том, что она была плохой правительницей. Маргарита была глубоко возмущена этими обвинениями и пожаловалась своему отцу. Максимилиан ответил, что он написал Карлу и приложил копию письма:

– Мы не сомневаемся, что из-за чести и любви, которыми Вы обязаны нашей очень дорогой дочери, Вашей тёте, Вы сообщаете ей о своих главных и наиболее трудных делах и пользуетесь её добрыми советами, в которых, по естественным причинам, Вы всегда найдёте больше утешения, помощи и поддержки, чем в чьих-либо других. …с любовью умоляя Вас помнить о том, как она трудилась во время Вашего несовершеннолетия в управлении Вашей страной… а также, что Вы – её сердце, надежда и наследник, будете давать ей хорошее содержание, такое, какое она получала до сих пор… потому что она вполне заслужила это…

20 августа 1515 года Маргарита представила своему племяннику перед собравшимся советом меморандум, в котором отчиталась во всех средствах, израсходованных во время своего регентства. Этот доклад начинался так:

– Монсеньор, насколько я понимаю, различными способами Вам пытаются внушить подозрения в отношении меня, Вашей смиренной тёти, чтобы лишить меня Вашей доброй воли и доверия, что действительно было бы плохой компенсацией за услуги, которые я оказывала Вам до сих пор…

Далее она горько жалуется на то, что её отодвинули в сторону, и протестует против клеветы, выдвинутой против неё. Чтобы оправдать своё поведение, она вспоминает о своих заслугах во время несовершеннолетия Карла и твёрдо утверждает, что всегда действовала честно и преданно без какой-либо выгоды для себя, служа племяннику из любви, без всякой мысли о выгоде. Если в подробном отчёте, представленном Совету, будет обнаружена какая-либо ошибка, она просит указать ей на неё в присутствии принца, чтобы она могла ответить сама:

– Я предпочитаю, чтобы они говорили при мне, а не за моей спиной.

Затем тётка Карла рассказала обо всех основных действиях своего правления, начиная с того времени, когда император впервые доверил регентство её заботам, и вспомнила свою долгую борьбу с герцогом Гельдернским, которому помогал король Франции, нарушив все договоры и «не боясь ни Бога, ни людей»; и раскрыла ту роль, которую она сыграла в союзе с Англией, а также в Камбрейском договоре, успешно заключённом только после её долгих страданий и хлопот. Она с негодованием отрицала, что была причиной возобновления войны с Гельдерном, ибо всегда стремилась к миру.

– И какова же была награда за всё это служение и самопожертвование? – риторически восклицает Маргарита.

С момента своего назначения регентшей она отдавала всё своё время и средства на службу своему племяннику, потратив более трёх тысяч флоринов из своего собственного дохода. Хотя от неё скрыли дату объявления Карла совершеннолетним, если бы у неё спросили совета, она бы не стала возражать, но её мнения больше не спрашивали, и с помощью клеветнических обвинений пытались навредить ей в отношениях с племянником. Вдобавок, выплата её пенсии была намеренно отложена, хотя каждый дворянин мог рассчитывать на получение причитающегося ему пособия.

– Если больше, – добавляет она, обращаясь к своему племяннику, – то я твоя единственная тётя, и у меня нет другого сына или наследника, кроме тебя, и я не знаю никого, кому твоя честь была бы дороже, чем мне. Вы можете быть уверены, монсеньор, что, когда Вам будет угодно воспользоваться моими услугами и относиться ко мне с разумным уважением, я буду служить Вам хорошо и преданно, не щадя ни себя, ни своего имущества, как я делала до сих пор. Но если Вам угодно прислушаться к тому, что они говорят Вам против меня, и позволить, чтобы со мной обращались так, как сейчас, я бы предпочла удалиться и заняться своими собственными незначительными делами, о чём я уже просила императора через моего секретаря Марникса…

После того, как юный принц выслушал это красноречивое оправдание, он заявил, и канцлер согласился с ним, «что мадам не будет полностью отстранена от всех дел, со многими другими прекрасными словами и обещаниями». На обороте документа, предоставленного Маргаритой, было 150 имен советников, присутствовавших при этом, а в конце – полный отчёт о деньгах, полученных в разное время от провинций, и приложение со списком её собственных сокровищ, которые она истратила во время своего регентства. Мир между Маргаритой и её племянником был вновь восстановлен, и она сопровождала Карла на различных торжествах, посвященных его совершеннолетию.

Следующая выдержка взята из меморандума Маргариты и касается подарков (или взяток), которые она преподнесла разным лицам.

1. Герцогу Юлихскому, который сопровождал её при возвращении из Германии, большой серебряный с позолотой кубок, подаренный ей городом Антверпеном.

2. Контролёру Кале, прибывшему с посольством от короля Англии, полдюжины кубков, два кувшина и две бутыли, все из серебра…

3. Английским послам, прибывшим для переговоров о браке между ней и покойным королем Генрихом VII, и впоследствии отправленным для участия в заключении Камбрейского мира, а именно графу Суррейскому, золотой кубок весом триста фунтов…; Ричарду Вингфилду, второму послу, двадцать ярдов бархата, двадцать ярдов атласа и двадцать ярдов дамаста; третьему послу… двадцать ярдов бархата и двадцать ярдов дамаста, а их герольду – двадцать ярдов дамаста.

4. Монсеньору легату после Камбрейского договора, очень красивый золотой кубок весом почти в шестьсот унций, с крышкой, украшенной крупным жемчугом, образующим пять трилистников по пять жемчужин в каждом, и между каждым трилистником очень красивый рубин… «Короче говоря, этот кубок, увенчанный большим и красивым изумрудом, был оценён более чем в четыре тысячи золотых флоринов». (Кардиналу д'Амбуазу он показался настолько изысканным и красивым, что он счёл своим долгом преподнести его королю Людовику XII).

5. Епископу Парижскому, как духовному лицу, был подарен красивый и богатый «Часослов», который был куплен у Майярде за сумму в четыреста золотых дукатов. Он был украшен золотом, и на обеих крышках красовались два превосходных бриллианта, а на закладке – крупный рубин в прозрачной оправе, который оценивался более чем в тысячу флоринов, и к которому были прикреплены двадцать пять шёлковых шнурков, каждый из которых был отделан жемчужиной.

6. Графу Карпи – две большие и дорогие серебряные бутыли хорошей работы, которые «мадам привезла из Испании…».

7. Герольдам и другим служителям французского посольства – от четырёхсот до пятисот золотых флоринов. «Всё это сделано для того, чтобы лучше поддерживать мир и любовь между Францией и этим домом, как того требуют дела». Другие послы, офицеры и дворяне получили различные подарки на сумму в пять тысяч флоринов.

Кроме того, в течение трёх лет вместо того, чтобы получать пенсию за свои заслуги, она тратила своё приданое до тех пор, пока его хватало. И за время своего правления никогда не выплачивала никаких вознаграждений своим придворным из средств Карла.

Этот документ, исправленный на полях рукой Маргариты, хранился в двух экземплярах в архивах Лилля.

Совершеннолетие Карла ознаменовалось повсеместными пышными праздниками. Папа преподнёс ему Золотую розу, а Максимилиан в письме Маргарите 8 декабря, выразил надежду, что она проследит за тем, чтобы посол папы, привёзший подарок, был хорошо принят Карлом, и приказал выдать ему сумму в 700 фунтов. Хронист Тайяр приводит интересный отчёт о торжественном въезде молодого эрцгерцога в Дуэ в сопровождении Маргариты:

– 15 мая 1516 года Карл, король Испании и граф Фландрии, совершив свой торжественный въезд в Дуэ, на следующий день, 16-го, отправился на рынок, чтобы принять клятвы верности. Площадь перед дворцом была богато увешана бархатом и золотой тканью. После прослушивания мессы появился король в сопровождении своей тёти, мадам Маргариты Австрийской, и своей старшей сестры. Он принёс присягу в установленном порядке, и точно так же все присутствующие присягнули ему на верность.

Перед этим, ещё 23 января, скончался Фердинанд Арагонский. Хотя престарелый король женился «по политическим причинам», он был внимательным и нежным мужем, который, по сообщениям, испытывал сильное сексуальное влечение к своей молодой жене, а также к другим женщинам:

– Наш (король), если он не избавится от своих аппетитов, скоро отдаст свою душу Творцу, а тело земле; он уже на 63-м году жизни и не позволяет своей жене разлучиться с ним, и её ему недостаточно, по крайней мере, в его желании.

После смерти их общего с Жерменой ребёнка Фердинанд не унывал и, по словам Мартира Анжуйского, королевского летописца, ел «определённые деликатесы, чтобы возбудить венерический аппетит». Рассказывают, что королева приказала приготовить рагу из бычьих яичек, которое подали Фердинанду перед его кончиной.

По его завещанию королевство Арагон должен был унаследовать младший брат Карла, который был любимчиком старого короля. Но в последние минуты жизни, возможно, раскаявшись в этом несправедливом решении, он составил дополнение, в котором не только объявлял Карла наследником всех своих земель, но также сделал его великим магистром военных орденов, оставив эрцгерцогу Фердинанду пенсию в размере 50 000 дукатов в год. Хотя королева Хуана Безумная была ещё жива, Карл принял титул короля и впервые был провозглашён сувереном Кастилии и Арагона совместно со своей матерью в Брюсселе, где в соборе Святой Гудулы были отслужены заупокойные мессы по королю Фердинанду.

Дважды один из рыцарей Золотого руна громко крикнул: «Дон Фердинанд». Дважды последовал ответ: «Он мёртв», и на этом большое знамя с грохотом упало на землю. Затем герольд воскликнул: «Да здравствуют донна Хуана и дон Карл, милостью Божьей католические короли», после чего племянник Маргариты, сняв траур, принял меч правосудия и взмахнул им. Но в Испании присвоение королевского титула Карлом было расценено как нарушение обычаев и вызвало недовольство. Тем не менее, кардинал Хименес провозгласил своего молодого господина королём Кастилии. Регентство же этого королевства было доверено Фердинанду Австрийскому до прибытия Карла, а регентство Арагона – внебрачному сыну покойного короля, архиепископу Сарагосскому.

Прежде, чем Карл унаследовал Испанские королевство, его сестра Мария уже покинула дом ради своего короткого, хотя и сравнительно счастливого брака с Людовиком Венгерским, в то время как Изабелла начала свою несчастную жизнь с жестоким и распущенным Кристианом II Датским. В Брюсселе осталась только старшая сестра Карла, Элеонора Австрийская. Примерно в это время у неё, по-видимому, был довольно серьёзный роман с красавцем Фридрихом, графом Пфальцским, который считался самым образованным дворянином при дворе и личным другом Карла, несмотря на разницу в возрасте между ними в семнадцать лет. Привязанность между графом и Элеонорой была взаимной и привела к тайной переписке. Когда сеньор де Шевре донёс об этом Карлу, тот обыскал сестру и в корсаже Элеоноры нашёл любовное послание.

– Из-за этого его постоянства в подобных делах, – иронически написал дипломат Спинелли королю Генриху VIII, – многие отмечают его хороший характер и отвагу, и то, что он будет скор в своих решениях и намного превзойдёт других правителей.

Заставив влюблённых поклясться в присутствии нотариуса, что они не состоят в тайном браке, Карл затем прогнал Фридриха со двора, а сестру срочно обручил с Эммануилом, королём Португалии, несмотря на то, что тот был старше Элеоноры на тридцать лет. Тем не менее, Элеонора оставалась преданной брату до конца своей жизни, когда отправилась вместе с ним в изгнание. В то время как он писал в своих письмах, обращаясь к другим сёстрам: «Мадам, моя хорошая сестра», Элеоноре одной он всегда писал: «Мадам, моя лучшая сестра».

Воспитанный куртуазным Уильямом де Кроем, сеньором де Шевре, под руководством кардинала Адриана Утрехтского, Карл развил у себя манеры и характерные черты наполовину патриция, наполовину плебея, что, вероятно, было связано с противоположным влиянием его наставников. Учтивые манеры де Кроя придали ему величественную осанку, сдержанность и достоинство, которые впоследствии привязали к нему испанцев; в то время как от Адриана он перенял общительность, непринуждённость и простоту в обращении, которые сделали его столь любимым своими фламандскими подданными.

Хотя Карл проявлял заметное отвращение к наукам и литературе и предпочитал военные упражнения изучению государственного управления, де Шевре, однако, заставил его изучать историю не только его собственных королевств, но и тех, с которыми они были связаны. С началом его правления во Фландрии воспитатель также приучил Карла заниматься делами и убедил его читать все документы, относящиеся к государственным делам, присутствовать на совещаниях своих тайных советников и самому предлагать им те вопросы, относительно которых ему требовалось их мнение. Благодаря такому воспитанию внук императора приобрёл привычки к серьёзности и вдумчивости, которые он демонстрировал в более зрелом возрасте.

Когда французский посланник однажды выразил удивление усердием Карла, де Шевре ответил ему:

– Друг мой, я его наставник и господин. Когда я умру, я хочу, чтобы он был свободен, потому что, если он сам не разберётся в своих делах, после моей смерти ему придётся искать другого наставника, и полагаться на других.

Карл не спешил, однако, сразу же вступать во владение своим Испанским королевством. Известие о смерти Фердинанда застало его в разгар войны с герцогом Гельдерским. Поэтому он смог выехать в Испанию лишь в 1517 году после заключения мира в Нойоне и неоднократных просьб кардинала Хименеса и советов Максимилиана. Прежде чем пуститься в путь, Карл (пока неофициально) сделал Маргариту регентшей Нидерландов и назначил Совет в помощь ей.

В свой черёд, Максимилиан написал Маргарите, умоляя её продолжать помогать племяннику:

– Моя добрая дочь… Зная, что мой упомянутый сын потребует от Вас выполнения почётного поручения, мы желаем и требуем, чтобы Вы выполнили его; поступая таким образом, Вы сделаете нечто очень приятное и почётное для себя, как Вы более ясно поймёте из слов наших заместителей, господ Андре де Бурго и Никаси.

Сопровождаемый своей сестрой Элеонорой Австрийской, невестой короля Португалии, своим канцлером де Шевре, и великолепной свитой фламандских дворян, Карл отплыл из Влиссингена 18 сентября с флотилией из 40 кораблей. О подробностях этого путешествия известно из дневника юного камергера Карла, которого звали Лаурент Виталь. Между Дувром и Кале путешественников преследовал пиратский корабль, наверное, один из тех английских пиратов, которые подстерегали богатые фламандские купеческие суда. Его прогнали парой пушечных выстрелов. Из-за опасности пожара все пассажиры должны были ложиться спать без свечей. Железные фонари были только у Карла, его сестры и пары высокопоставленных лиц. Несмотря на все эти меры предосторожности, ночью на одном из кораблей начался пожар. Над водой пронзительно звучали ужасные крики о помощи: «Боже! Помоги!» Все 150 человек, мужчины и женщины, которые находились на борту, погибли. Де Шевре дал приказ не будить Карла и его сестру. Когда утром принцу сообщили о трагедии, он заявил:

– Лучше бы я потерял все свои тронные регалии, чем столько добрых людей!

В промежутках между такого рода приключениями, жизнь на борту плавучего дворца была уменьшенной копией жизни при дворе. Звуки труб приветствовали туманное утро, музыка сопровождала каждую трапезу. Карл, проснувшись, шёл сначала на палубу, чтобы поздороваться с сестрой, где они вместе на свежем воздухе произносили перед распятием утреннюю молитву. В обществе своих друзей они проводили день, читая хроники, играя в шахматы, беседуя и слушая дерзкие шутки шутов Карла. Вечером, при заходе солнца, все собирались на палубе и пели «Аве Мария» и «Приветствую Регина».

Когда они достигли испанских вод, через некоторое время чёрный густой туман накрыл всё так, что рулевые больше не видели курс. За туманом последовал такой ужасный шторм, что волны, высокие как горы, швыряли корабли туда-сюда. На борту все были смертельно больны, а юный король Карл молился на коленях, обещая процессии, посты и подаяния, если Господь укажет ему надёжный проход к его королевству.

Наконец, буря улеглась и через 12 дней после того, как они покинули Влиссинген, они увидели землю. Но они отклонились от курса и, вместо того, чтобы бросить якорь в Бискайе, Карл, который опасался новой перемены погоды, приказал своему кораблю пристать к пустынному берегу Астурии. Лодка доставила маленькое общество на морское побережье, в то время как остальной флот поплыл дальше под парусами в Сантандер.

Вскоре выяснилось, что приключения Карла ещё только начались, потому что жители гор этого дикого берега приняли причаливших за турецких пиратов и хотели разделаться с ними. Только заметив многочисленных дам, они убрали свои кинжалы и пики. Придворная свита наняла мулов и тележки для багажа и после этого Карл, Элеонора и их друзья отправились в путь через суровую страну в направлении Вальядолида, столицы Кастилии. Одни едва избежали смерти, переходя вброд через вздувшиеся горные ручьи, другие поскользнулись, когда они проходили по едва заметным звериным тропам вдоль отвесных склонов. Ледяной дождь и снег полностью промочили их, они заболели от еды и питья, которое они доставали в бедных деревнях. Некоторые умерли от высокой температуры, потому что поблизости не было помощи. Карл тоже заболел, и все общество вынуждено было остановиться в убогой, бедной и заброшенной деревне. Там в вонючих хижинах нельзя было найти ни клочка чистой земли, на который можно было бы поставить кровать короля. В конце концов, в сарае соорудили палатку, покрыли внутренние стены тончайшими обоями и повесили шедевры фламандской живописи. В то время как снаружи бушевал шторм и лил дождь, Карл спал до тех пор, пока не отдохнул и смог продолжить путешествие.

В течение шести недель он путешествовал по дикой горной местности, не заходя ни в один крупный город. Только в последний день октября коннетабль Кастилии встретился с ним, и вскоре знать тоже начала стекаться для приветствия своего государя со всех концов королевства. Но прежде, чем Карл показался своему народу, он навестил свою мать и десятилетнюю сестру Екатерину в Тордесильясе. Посещение это имело как политические, так и личные причины. Кастильцы, земляки Хуаны, всё ещё рассматривали её как свою законную королеву и считали её околдованной, но ни в коей мере не сумасшедшей. И пока она была жива, Карл в действительности мог быть только соправителем.

Самая младшая дочь Филиппа и Хуаны, как известно, родилась уже после смерти отца, и потому была особенно дорога матери, которая стерегла её, как тигрица – Хуана верила, что обожаемый муж разговаривает с ней посредством лепета дочери. Пройти в альков, где спала Екатерина, можно было только через спальню Хуаны, и отобрать её у матери никто не осмеливался. Прислуживали им две женщины, еда была очень простой, обычно хлеб и сыр, да и те оставляли под дверью – Хуана отказывалась есть в чьём-либо присутствии и не разрешала убираться в своей спальне.

За несколько лет до того епископ города Малаги навестил королеву и сообщил, что она стала спокойнее и больше не кричит на служанок:

– Но, за то время пока я был там, она не надевала свежее белье, не причесывалась и не умывалась. Мне сказали, что она спит на полу, ест с тарелки, сидя на полу, и не ходит к мессе.

Кроме того, добавил епископ, она страдает «недержанием мочи».

Когда Карл и Элеонора вместе с несколькими приближёнными, которые знали Хуану вначале её замужества, приблизились к порогу её комнаты, камергер Лаурент Виталь перехватил факел у одного из слуг, чтобы осветить Карлу путь к комнате его матери. Но тот твёрдым движением руки резко отмёл его в сторону:

– Мы не хотим света!

Он и его сестра вошли в комнату и быстро закрыли дверь. Виталь остался снаружи и был вынужден удовлетворить своё любопытство сообщениями из вторых рук, которые исходили от немногих свидетелей. Брат и сестра приблизились к своей матери, которую они не видели много лет – Карл впереди, Элеонора на шаг позади слева, как предписывала субординация. Они трижды поклонились ей, каждый поклон глубже и почтительнее, чем предыдущий, третий до земли. Карл взял руку матери, чтобы поцеловать её, но она быстро отняла её и обняла их обоих.

Карл произнёс немногие слова формального приветствия, которые он, несомненно, приготовил:

– Мадам, мы Ваши верноподданные и послушные дети, счастливы видеть Вас в добром здравии, за что мы благодарим Бога. У нас давно было желание проявить к Вам уважение и почтение, предложить наши услуги и выразить наше повиновение.

Мать смотрела на них, не говоря ни слова, только улыбалась и кивала. Сразу после этого она спросила удивленно:

– Вы действительно мои дети? Вы так выросли за такое короткое время!

Потом она сказала то, что конечно сказала бы любая другая мать:

– Дети, у вас, наверняка, было длинное и утомительное путешествие. Неудивительно, если вы устали. Поскольку уже поздно, ложитесь лучше пораньше спать и отдыхайте до утра.

Молодые люди кивнули, попрощались с ней и откланялись. Визит к матери произвёл такое тягостное впечатление на короля, что он сказал стоявшей у дверей страже:

– Мне кажется, самой нужной и необходимой вещью будет, чтобы никто не мог увидеть Её Величество. Потому что ничего хорошего из этого выйти не может.

Только канцлер Карла, хитрый де Шевре, остался, потому что должен был ещё провести переговоры. Он предложил Хуане полностью уступить старшему сыну власть и правление, чтобы «избавить её от некоторых неприятностей», и добился того, что она подписала приготовленный документ.

Во время первого посещения Тордесильяса Карл и Элеонора также впервые встретили свою младшую сестру Екатерину. «Одинокая, скромная принцесса», как её назвал Виталь, все эти годы делила с матерью её тюрьму. Она жила в маленьком помещении, расположенном позади комнаты Хуаны, где не было даже окна! И никого не видела, кроме своей матери, двух старых служанок и священника. Незадолго до появления брата и сестры, почётному шевалье (оруженосцу) её матери пришла в голову идея проломить стену, чтобы ребёнок, по крайней мере, мог «видеть идущих в церковь, или прохожих, или лошадей, которые пили из корыта». Когда же Екатерина замечала детей, то просила их поиграть с ней. Для того, чтобы они охотно приходили снова, она часто сбрасывала им вниз кусочки серебра.

Виталь пишет о ней, как о прелестной маленькой девочке, очень кроткой, красивой и грациозной. Из всех детей Хуаны она больше всех походила на своего красивого отца, особенно, когда смеялась. Одинокая жизнь маленькой девочки оставила свои следы: она очень мало говорила. Когда старший брат и сестра пришли, чтобы навестить Екатерину, она была одета, как служанка: поверх скромного серого платья на ней была овечья куртка, какую носили крестьяне, а светлые волосы были собраны сзади в косу. Положение сестры глубоко взволновало Карла и Элеонору. И они решили, что в Вальядолиде подумают, как ей помочь.

Прибытие молодого короля вызвало большое волнение как среди высших, так и низших слоёв общества, и все строили предположения о его внешности, характере и достижениях. Епископ Бадахоса прислал кардиналу Хименесу следующее интересное, хотя и несколько преувеличенное описание Карла и его окружения:

– У принца есть хорошие стороны, но его воспитывали изолированно от мира, и, в частности, он слишком мало знает об Испании. Он не понимает ни единого слова по-испански. Он беспрекословно подчиняется своим советникам; но поскольку ему пошёл семнадцатый год, было бы хорошо, если бы он принимал участие в обсуждениях своего Совета.

– Месье де Шевре – самый влиятельный человек при дворе принца, – продолжает епископ, – он благоразумен и мягок, но алчен. То же самое можно сказать и о канцлере Бургундии. В целом, любовь к деньгам – главный грех фламандцев. Они покупают и продают правительственные должности, и следует опасаться, что они введут такой же обычай в Испании… Месье де Шевре – француз по происхождению, и принц находится в полном подчинении у короля Франции. Принц подписывает свои письма французскому королю: «Ваш покорный слуга и вассал»… и хотя для других он подписывается как «Принцепс», ему нравится, когда его называют королём…

Здоровье кардинала Хименеса тем временем стремительно ухудшалось. Когда до него дошла весть о прибытии Карла в Испанию, он немного оживился и отправил молодому королю приветственные письма, полные добрых советов о том, как наилучшим образом завоевать расположение своего народа. Карл ответил в самой почтительной манере, но его фламандские министры, опасаясь, что кардинал будет оказывать на него слишком большое влияние, воспрепятствовали их встрече, удержав короля на севере и отдалив его от Хименеса. По их совету Карл написал кардиналу другое письмо, лишив его не только регентства, но и всякого участия в государственных делах. Когда письмо доставили Хименесу в Роа, он был опасно болен.

Посол Адриан де Бурго был с ним, но побоялся сообщить ему о королевском приказе, и великий кардинал, который сохранил королевство Кастилия в неприкосновенности для своего господина, скончался, так и не узнав о неблагодарности Карла. Он умер 8 ноября 1517 года на восемьдесят третьем году своей жизни. Теперь у де Шевре не было соперника, и он надеялся стать таким же могущественным в Испании, каким был в Нидерландах.