Пришедшие издалека

В ЗАМЕРЗШИЙ МИР

НОЙ спадал медленно. Экспедиция пересекла экватор и приближалась к Южному тропику. Принимая вахту у Эрнста Шеклтона, четвертого штурмана «Дискавери», лейтенант Барни уныло оглядел пылающий горизонт и расстегнул китель.

— Ну и жарища!.. Вы бывали в этих широтах, Шеклтон?

Младший лейтенант военного флота, служивший последние годы на торговом пароходе, сделал пометку в судовом журнале и повернулся к располневшему штурману:

— Приходилось, Барни. Помнится, тоже в октябре мы шли из Кейптауна к берегам Австралии, но тогда не страдали от зноя, зато штормило немилосердно. Досадно, что нельзя идти под парусами. За эти две недели штиля топки пожрали массу угля. Хороший ветерок не помешал бы…

Барни запыхтел, вытирая вспотевшее лицо.

— Кажется, меня самого пихнули в топку.

Шеклтон скрыл ироническую улыбку.

— В море вы очень поправились, лейтенант, пожалуй, даже чересчур. Почему бы вам не заняться гимнастикой, как Армитедж и Ройдс? До завтрака они успевают изрядно помахать гирями.

— Думаете, я не понимаю, что там, куда мы идем, толщина ни к чему…

— Большой живот вообще не украшение, а в Антарктике лишний жир даже опасен.

— Вы правы, Шеклтон, — раздался позади знакомый голос, и в рубку вошел Роберт Фалькон Скотт.

Офицеры вытянулись и официальным тоном, в котором начальник экспедиции уловил оттенок подобострастия, приветствовали его. Скотт кивнул, подавляя внутреннюю досаду. Кое-кому из его спутников изменяет чувство меры, либо, что еще хуже, они сознательно держатся так. Надо будет при случае заметить об этом Барни и особенно Шеклтону. Предстоят долгие месяцы зимовки, обширные исследовательские труды, поход к полюсу, и строжайшую дисциплину необходимо сочетать с товариществом, безусловное исполнение приказов — с дружелюбием, взаимопомощью, доброжелательством. Подобострастие, а тем более преднамеренное угодничество — нетерпимы.

Помедлив, Скотт обратился к младшему лейтенанту и повторил:

— Вы правы, Шеклтон. Размеренная и сытая жизнь на корабле способствует вредной полноте. Наш друг доктор Эдвард Уилсон мог бы поделиться соображениями на этот счет и дать полезные советы.

— Я только что рекомендовал Барни взять пример с лейтенантов Армитеджа и Ройдса, — подхватил четвертый штурман.

— Всем нам, а в частности лично вам, Шеклтон, не повредили бы физические упражнения, — сказал Скотт. — Для человека двадцати восьми лет полнота весьма нежелательна, а склонность к ней у вас есть.

— Благодарю за указание, сэр.

Начальник слушал рассеянно. Он провожал глазами летающую рыбу. Выскочив из воды, узкая серебристая полоска неслась по воздуху рядом с судном и вдруг нырнула дугой обратно в глубь Индийского океана.

— Не устаешь любоваться изяществом и стремительностью этих существ, — сказал Скотт.

— Прекрасные создания! — согласился младший лейтенант.

Вернувшись в свою каюту, начальник экспедиции присел к небольшому столику и опечалился. Не хватает ему понимания характеров, умения разбираться в душевных лабиринтах. В одном человеке могут уживаться самые противоречивые свойства. Взять Эрнста Генри Шеклтона, с которым он сблизился за минувшие месяцы, — энергичного, умного, пытливого ко всяким новинкам, безусловно мужественного. Но есть у штурмана и настораживающие черты. Предполагая в нем надежного друга, в то же время испытываешь неуверенность: так ли это, прочно ли? Что же лучше: сомневаться или доверять? Конечно последнее! Доверие поднимает даже дурного человека, сомнение может озлобить его, а хорошего — оскорбить. Надо всегда слушать голос своей совести, быть справедливым, верным товарищем, в работе — требовательным, доброжелательно придирчивым… А в обществе Шеклтона ему приятно, не хотелось бы лишиться этой дружбы… Впрочем, время научит правильному суждению о людских «внутренних переплетах», как выразился однажды Маркем.

Сэр Клементс! Невозможно без глубокой благодарности думать о нем. Все свои обещания президент исполнил. Лабораториям и научному оборудованию «Дискавери» позавидовала бы любая экспедиция. Тактичный, ненавязчивый, осмотрительный, президент был замечательным советчиком. Это он рекомендовал пригласить в экспедицию гидробиолога Ходгсона, геологов Феррара и исследователя Земли Франца-Иосифа Кётлитца. А кто сказал, что Эдвард Уилсон на редкость обаятельный человек? Все тот же Маркем! И действительно, доктор биологии — ценнейшая находка. Умный врач, даровитый художник и чертежник, Уилсон уже расположил к себе всех. Он ровесник Шеклтона, такой же средний интеллигентный труженик, но насколько сердечнее, проще, бесхитростнее штурмана! У Эдварда Уилсона никогда не заметишь даже тени подобострастия, и вовсе не потому, что доктор гражданский человек. В обращении с людьми, независимо от их положения, у него всегда одинаковый тон — товарищеский, преисполненный уважения. Только такая атмосфера и желательна на «Дискавери»…

В дверь постучали.

— Входите, Шеклтон.

— Вот и ошиблись! — послышался мягкий голос доктора.

— Вам я неизменно рад, Уилсон. Сейчас, вероятно, появится и штурман.

Много вечеров провел доктор наедине со Скоттом, а нередко и вместе с Шеклтоном — втроем. Встречи затягивались до полночи, казалось, уже переговорили обо всем, но, расходясь, они вспоминали, что темы бесед далеко не исчерпаны. Различные по характеру, Уилсон и Шеклтон быстро сошлись; доктор симпатизировал штурману, а тот не оставался в долгу. Скотт был доволен.

В маленькой каюте начальника экспедиции с трудом устроился бы четвертый человек, но трое располагались даже с удобствами, у каждого было излюбленное место. Усевшись против Скотта, доктор положил перед собою тетрадь.

— Могу сказать, я на праведном пути: следуя разумному совету, внимательно перечитал труды некоторых путешественников. Многотомное издание Джемса Кука осилил еще в конце сентября, а на прошлой неделе — книгу Беллинсгаузена. Штудировал с карандашом в руках и этой тетрадью…

Стук в дверь прервал доктора.

— Вы пришли вовремя, Шеклтон, садитесь… Продолжайте, Уилсон.

— Делая выписки, я старался осмыслить и обобщить прочитанное. Не претендуя на почетный титул знатока плаваний Кука и Беллинсгаузена в южных морях, я, тем не менее, решился бы кое-что рассказать. Вот люди! Не побоялись пробиться на парусниках в царство льдов и штормов!.. У меня возникли некоторые сомнения, с ними я и пришел.

— Выкладывайте все, — предложил Скотт.

— Помните, вы рассказывали о записях афинянина Менандра? Меня, биолога, далекого от этой темы, крайне поразило, что гипотеза о Южной неведомой земле существовала две тысячи лет, причем никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть предположение античных ученых. Джемс Кук первый проник в высокие широты Юга. Его парусники трижды пересекли полярный круг и обогнули Антарктиду. Однако берегов шестого континента Кук и его спутники не усмотрели. Вернувшись домой, он написал большую книгу. В ней не раз подчеркнуто: если Южный материк и существует, он расположен где-то очень далеко, в районах, недоступных для плавания, быть может, у самого полюса, а потому всякие попытки достижения неведомой земли бессмысленны и опасны. Именно это многократное и, я бы сказал, страстное подчеркивание заставляет думать: был ли вполне искренен великий мореплаватель, не желал ли он убедить соперников — в первую очередь французов — в абсолютной безнадежности поисков гипотетической страны на крайнем Юге? У меня сложилось впечатление, что сам Кук, возможно, и не был убежден в бесполезности таких попыток.

Тонко очерченное лицо начальника экспедиции отразило глубокое раздумье, взгляд серых глаз скользнул по карте южного полушария, висевшей над койкой.

— Особый тон утверждений Кука привлек и мое внимание, — сказал Скотт. — Он будто хотел подавить своим авторитетом ученых, веривших в существование и доступность Южного материка.

— Кстати, это ему удалось, — вставил Шеклтон. — Картографы целиком согласились с мнением знаменитого мореплавателя: взамен огромного бесформенного массива суши, окружающего Южный полюс, на картах появилось обширное пятно океана.

— Но все же, — продолжал Скотт, — я не допускаю, чтобы Кук преднамеренно вводил в заблуждение и своих современников, и потомков. Если предположить заведомый обман, в архивах, конечно, сохранились бы какие-то секретные документы, и спустя десятилетия, а уже после похода русских наверняка — даже из соображений приоритета — сведения об этом были бы опубликованы.

— Резонно! — воскликнул Шеклтон. — А какие еще сомнения одолевают вас, доктор?

Уилсон встал, склонился над койкой Скотта и уперся пальцем в карту Антарктики.

— 16 января 1820 года, через сорок пять лет после возвращения Кука, сюда подошли русские парусники «Восток» и «Мирный». Беллинсгаузен записал в дневнике, что его экспедиция достигла широты 69°25′, перед моряками простиралось ледяное поле, усеянное огромными буграми. Над кораблями летали буревестники и другие птицы, слышались крики пингвинов. Участники похода были убеждены, что бугристые льды и есть окраина Южного материка. В ближайшие недели русские еще дважды приближались к его берегам. Огибая континент, они пробились в огромную область, которую справедливо было бы назвать морем Беллинсгаузена, и открыли земли за полярным кругом, пересеченным ими в шестой раз. Что же удержало начальника русской экспедиции от прямого заявления о достижении им Антарктиды?

— Действительно, почему он перескромничал? — живо реагировал Шеклтон. — На его месте я сразу бы возвестил миру о своем открытии!

— В этом я ничуть не сомневаюсь. — Скотт многозначительно посмотрел прямо в глаза штурману. — Дело не только в скромности, о которой вы упомянули, Шеклтон. Добросовестный, честный, требовательный исследователь, каким мне и рисуется Беллинсгаузен, обязан многократно проверить точность своих наблюдений, а этой возможности у него не было. Вот что, по моему твердому убеждению, удерживало русского мореплавателя от безоговорочного заявления об открытии материка.

— Что же вы молчите, а не возглашаете и на этот раз «резонно»? — с добродушной усмешкой обратился доктор к штурману.

Тот казался сконфуженным. Скотт немедленно переменил тему:

— Расскажите, Шеклтон, почему из всех последователей Кука и Беллинсгаузена вы ставите на первое место Джемса Росса?

— Его изумительная храбрость и настойчивость известны вам, конечно, куда лучше, чем мне. Я напомню лишь о парусниках Росса, этих коробках по современным представлениям. Правда, на них были маломощные паровые машины, но ими не пользовались. Только под парусами лавировали суда Росса среди многолетнего пакового льда, вступить в который прежние мореплаватели считали верной гибелью. Только под парусами корабли эти проскальзывали между скопищами айсбергов. Наконец, наш соотечественник открыл Великий ледяной барьер, прошел вдоль него и даже отважился приблизиться к гиганту… Сэра Джемса отличала и удивительная объективность…

Штурман перелистал тетрадь.

— Вот что писал Росс: «Открытие наиболее южного из известных материков было доблестно завоевано бесстрашным Беллинсгаузеном, и это завоевание более двадцати лет оставалось за русскими…» Никто же не принуждал сэра Джемса напоминать об успехе русских! Разве не поразительная объективность?

— Не вижу в этом ничего выдающегося, Шеклтон, — возразил Скотт. — Так обязан поступать всякий джентльмен, оценивая достойных современников и предшественников. Вы не упомянули о подлинном подвиге Росса, крайне важном для нас и будущих исследователей. Ведь именно он шестьдесят лет назад обнаружил область, откуда идет кратчайший путь к Южному полюсу.

— Я бы добавил — кратчайший, но не очень короткий: как никак восемьсот миль в один конец, — заметил доктор.

— Больше полвека прошло, пока люди осмелились проникнуть за крайние южные пределы, достигнутые Россом, — напомнил Скотт.

— Это заслуга Борхгревинка? — осведомился Уилсон.

— Львиную долю я бы отдал капитану «Южного Креста» Иенсену… Помните, я рассказывал о совете сэра Маркема пригласить в нашу экспедицию кого-либо из спутников Борхгревинка? Надеюсь, это осуществится, хотя твердого согласия я не получил. В Новой Зеландии нас поджидает физик Луи Берначчи, зимовавший на мысе Адэр.

— Молодчина! — воскликнул доктор. — Две зимовки в Антарктиде с небольшим интервалом — это смело.

Уилсон посмотрел на карту. Тонкая линия, тянущаяся к югу, обрывалась на востоке Индийского океана. Ежедневно после полудня Скотт обмакивал чертежное перо в баночку с тушью и удлинял эту линию на пройденное за сутки расстояние.

— До места теперь близко, — заметил доктор. — Впрочем, извините за обмолвку: ведь «место» будет не в Новой Зеландии, а на зимовке, где-то возле барьера. Не так ли?

— Мы много раз говорили, что все зависит от условий, пока что неведомых, — ответил Скотт. — Хорошо бы построить дом на побережье материка, немного западнее барьера, а если не удастся, то вблизи вулканов, открытых Россом.

Доктор заговорил о почте, ожидающей экспедицию в Новой Зеландии. За месяцы плавания «Дискавери» быстроходные лайнеры успели совершить не один рейс из Европы. Приятно будет получить весточки от близких… Шеклтон напомнил о новом изобретении — беспроволочном телеграфе. Штурман прочел журнальную заметку об успешном опыте передачи сообщений с борта русского ледокола на берег. Если бы это новшество привилось! Возможно, наступит время, когда исследователи Антарктики, вооруженные такими аппаратами, будут обмениваться депешами на расстоянии. Что думает об этом начальник?

— Кто станет возражать против технического и культурного прогресса! — сказал Скотт. — Думаю же я вот о чем: скоро полночь, а Шеклтону в шесть утра заступать на вахту.