Притворись (ЛП)

16

Макс

Не знаю, то ли мне закричать и заплакать, то ли что-то бросить и свернуться на полу. Что-то в моей маме заставляло меня чувствовать себя четырнадцатилетней и снова злиться. Я ненавидела это, но никак не могла от этого избавиться. Она просто никогда не оставляла эту тему в покое.

Мне не нужны были фотографии Алекс повсюду, чтобы помнить ее. Я видела ее в метро, на концертах, проходящей мимо на улице. Я видела ее, закрывая глаза. Раньше я видела ее, когда смотрелась в зеркало, до того, как изменила прическу и разрисовала кожу. Каждый раз, когда мама смотрела на меня, я видела отражение Алекс в ее взгляде, как будто она очень сильно хотела поменять нас местами и вернуть свою хорошую дочь.

Не важно, сколько раз я говорила, мама все время пыталась сделать так, чтобы праздники крутились вокруг Алекс. Она хотела говорить о том времени, когда Александрия сделала то или сказала это. Мама так много о ней говорила, что казалось, будто ее фантом сидит за обеденным столом, утаскивая за собой все счастье и весь нормальный разговор в царство небытия.

Как жаль, что я не умерла. Хотя мама уже заставляла меня чувствовать себя такой. Черт, у нее даже альбом всегда наготове, чтобы показать миру другую светловолосую блондинку, не важно, что я уже давно не являюсь той девчонкой. Никто не хотел смотреть фотографии этой Макс. Только Маккензи.

Что неправильного в том, чтобы прошлое оставлять в прошлом? Почему мы должны тащить все наши проблемы в будущее? Я не могла вздохнуть из-за всех тех призраков, которые мама тащит за собой. Я не вписываюсь в этот мир и чем больше пытаюсь, тем сильнее ощущаю, что не вписываюсь никуда.

Я лежала на кровати, прижавшись лицом к подушке, когда почувствовала, как матрас прогнулся. Я знала, что это, должно быть, Кейд. После ссор мама никогда ко мне не приходила, проще сделать вид, что их не было. А папа избегал всего того, где участвовали эмоции. Я приподнялась на локтях и посмотрела через плечо, заметив его, осторожно сидящего на самом краю матраса. Между нами он оставил несколько футов.

Я перевернулась на спину и стала ждать, когда он что-нибудь скажет. Начнет задавать вопросы.

Но он молчал. Он лег рядом со мной, по-прежнему осторожно, чтобы сохранить между нами расстояние. Одну руку он положил себе под голову и в молчании уставился в потолок. Так близко я видела, насколько у него широкие плечи. То есть, я чувствовала их, но у меня не было возможности действительно посмотреть на него. Его руки были мускулистыми, а грудь широкой. Я наблюдала за тем, как двигалось его тело, когда он вдыхал и выдыхал. Этот ритм успокаивал.

Глядя на то, как его грудь поднималась и опускалась, я достаточно успокоилась, чтобы мой гнев частично испарился. Его глаза были закрыты, а лицо расслаблено, когда он проговорил:

- Я отпускаю людей.

Я приподнялась на локте и посмотрела на него, но его глаза оставались закрытыми.

- Хм… ты ссылаешься на Библию и слова “Отпусти Мой народ9!”… Я не вижу связи.

Один уголок его губ дернулся, и он вздохнул.

- Прошлой ночью ты спросила, почему я не боролся за девушку из песни. Потому что я отпускаю людей.

Я понятия не имела, о чем он говорит, но одобряла, пока мы не говорили обо мне.

- Всегда?

- Сейчас - да. Когда был моложе, то боролся и слишком много раз проигрывал.

Мне хотелось, чтобы он открыл глаза и посмотрел на меня. Этот мрачный и замкнутый Кейд вводил в замешательство. Я и сама пребывала в довольно мрачном месте, а видя его таким, погружалась еще глубже. Я никогда не знала, как себя вести в таких ситуациях, поэтому решила последовать его примеру и помолчать.

Я не думала о притяжении между нами. Придвинувшись ближе и положив голову ему на грудь, я думала лишь о том, чтобы утешить его.

Может, я думала о том, чтобы утешить и себя.

Через несколько секунд рука из-под его головы переместилась на меня. Кончики его пальцев легли на мое бедро, и я выдохнула воздух, который все это время удерживала.

И как только я погрузилась в тишину и нашу близость, он заговорил:

- Мое первое воспоминание об отце - это когда он уходит. Мне было пять, и я просил его не уходить. На самом деле, я умолял его. - Он издал что-то похожее практически на смешок… но все равно грустный. - Утром он ушел. Моя мама умерла меньше, чем через год. - Он закрыл глаза, и мне показалось, что он находится где-то в другом месте. Его больше не было со мной. - У нее был рак, и она будто просто… перестала бороться. Меня было недостаточно, чтобы она захотела остаться.

Горе появилось из ниоткуда и сбило меня с ног. На глаза навернулись слезы, а горло засаднило от усилия сдержать эмоции. Уже долгое время я не плакала, но сама мысль о Кейде, когда он был еще ребенком, возможно, таким же хорошим и идеальным, как сейчас, столкнувшимся с такими вещами… причиняла боль. Я привыкла закрывать глаза на свои собственные эмоции. И я так преуспела в этом искусстве, что у меня получалось это с легкостью. Но я никогда не беспокоилось за кого-то другого. Я никогда не была настолько близко к кому-то, чтобы это имело значение. Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы затолкать свои эмоции обратно за стены.

У меня на языке вертелось столько много всего, что хотелось сказать. Но все это казалось слишком несущественным и в то же время слишком громким. Поэтому я просто крепче его сжала и держала глаза закрытыми, пока слезы не отступили.

Он рассмеялся, но это был не тот смех, который я привыкла слышать, который приковывал все взгляды к нему. Этот смех был горьким и надломленным.

- Когда отец пришел на похороны, то я полагал, что он заберет меня с собой. Я представлял, какой будет моя комната в его новом доме. Я переживал, понравлюсь ли я его новой девушке. В тот момент я настолько был полон решимости, чтобы все получилось. Но тогда он снова ушел, и я стал жить со своей бабушкой.

Я слушала биение его сердца у своего уха и могла лишь думать о том, что насколько нужно быть придурком, чтобы бросить своего ребенка даже после того, как тот потерял мать? Я никогда не умела держать язык за зубами, и сейчас не стало исключением.

- По крайней мере, нам известно, что сволочизм не передается по наследству, - сказала я.

Я практически была готова к тому, чтобы предложить поездку, чтобы найти его отца и поставить этого ублюдка на место. Его рука скользила по моей спине вверх и вниз, будто это он утешал меня, а не я - его.

А потом я осознала… что так оно и было.

Меня многое бесило в моих родителях и смерти Алекс, но ничто меня так не расстраивало, как тот факт, что в своей боли я была одинока. То есть, я знала, что мои родители скучали по ней. Я знала, что они постоянно думали о ней, но это была своего рода счастливая грусть, совершенно чуждая мне. Когда я думала об Алекс, это была чистая, неразбавленная боль. Казалось, что все мои внутренности смешались, будто у меня до сих пор травмированы внутренние органы после аварии. Спустя годы одного лишь ее образа за закрытыми глазами было достаточно, чтобы почувствовать, будто я обливаюсь кровью. Я никак не могла понять, почему все остальные не чувствовали того же, и это приводило меня в ярость.

Но по тому, как напряглись подо мной мышцы в груди Кейда и животе, я могла сказать… что он тоже это чувствовал. Я сделала то же самое - напрягла мышцы своего тела, как броню. Ткани и сухожилия - единственное, что в безвыходном положении удерживало эту неразбериху внутри меня. Хуже этих чувств было только выставление всех этих эмоций на показ.

Впервые за долгое время, может, со времен Алекс, я не чувствовала себя такой одинокой.

Я глубоко вздохнула и сказала:

- Моя сестра умерла.

Рука на моей спине скользнула к моим волосам. В любое другое время от этого жеста мои гормоны сошли бы с ума, но сейчас он был мягким и нежным, и в глубине моего сознания щелкнул выключатель, который большую часть дня я пыталась выключить.

Видение того дня у меня в голове никогда не угасало. Сегодня оно было таким же ярким, как и тогда. Когда воспоминания взяли надо мной верх, я смогла практически представить слепящие фары, звук разбиваемого стекла и давление ремня безопасности, врезающегося в шею. Я зажмурила глаза.

Я не могла удержать образы, но могла сдержать слезы.

Кейд не пытался заставить меня говорить. Он не задавал вопросов. Его прикосновение оставалось решительным и неизменным, удерживая меня здесь, в настоящем. Мы лежали, прижимаясь друг к другу так крепко, что мне не нужно было напрягать свои мышцы. Мне не нужна броня, потому что именно он удерживал меня единым целым.

Спустя целую вечность или несколько секунд Кейд прошептал:

- Боль меняет нас. Моя заставила меня быть идеальным, так что никто больше не захочет меня снова бросить.

Я глубоко вздохнула.

- Твоя сделала тебя Золотым. Моя же просто меня озлобила.

Одна из его ладоней находит мой подбородок и поднимает голову так, чтобы я посмотрела в его лицо.

- Твоя боль сделала тебя сильной. Она сделала тебя страстной и живой. Она сделала нас обоих теми, кто мы есть.

Смех прорвался сквозь боль, живущую в моих легких, и вырвался из горла.

- Золотой Мальчик и Злая Девочка.

- Нам надо создать комиксы о наших приключениях.

Теперь смех выходил легче.

Забавно, как парню, который знает меня столь короткое время, удалось освободить меня так, как ни моим родителям, ни друзьям, ни веренице терапевтов никогда не удавалось.

- Спасибо, - пробормотала я. Я снова прижалась щекой к его груди, но склонила свое лицо к его. - За это… за сегодня и вчера. Не знаю, что бы я без тебя делала. Знаю, что ты, наверно, предпочел бы быть в месте получше…

- Поверь мне. Это гораздо лучше альтернативы. Я именно там, где хотел бы быть.

Он посмотрел на меня и слегка улыбнулся.

Я провела пальцами по его животу и спросила:

- А какова была альтернатива?

- Провести время с кем-то кому лучше оставаться в прошлом. Я предпочитаю двигаться вперед.

Впервые движение вперед казалось возможностью.

Мы оставались в созданном нами убежище, свободные в том, чтобы ничего не говорить. Мы уже все сказали, и я медленно проваливалась в сон рядом с Золотым Мальчиком в своей постели.